Вы здесь

Пообещай. Глава 4 (Вероника Мелан, 2018)

Глава 4

Ранним утром, проснувшись, Дарин чувствовал себя тяжелым, как мешок с песком. Усталым, невыспавшимся и таким же напряженным, как накануне вечером. А когда понял, что дерьмо, в которое он влип, оказалось, увы, не сном, а самой что ни на есть настоящей явью (свисающая с дивана женская рука была прямым тому доказательством), пулей подскочил с лежанки. Порадовался тому, что вечером лег, не раздеваясь, покинул комнату, снял с вешалки куртку, натянул кроссовки…

Серые и промозглые после холодной ночи дворы пустовали. Еще толком не рассвело, не открылись детские сады, не выгуливали сонные хозяева рвущихся отлить на остатки сугробов псов.

Он шел так быстро, как мог, чтобы не бежать. Куда? Сам толком не знал. Закрыл Эмию в квартире на ключ и теперь терзался угрызениями совести, потому что знал правила безопасности. Он на четвертом… Если пожар, ей прыгать с балкона… И шипел на себя за сумбурные, полные беспокойства мысли.

Не будет никакого пожара. Вовек не было, с чего бы ему сейчас?

Кнопки чужого домофона принялся нажимать тогда, когда ни в одном окне еще не горел свет.

– Стас? – произнес с нажимом, когда из динамика ответили сразу матерком, вплетенным во фразу про «знаешь, который час?». – Стас, это я, впусти!

И выдохнул с облегчением, когда спустя несколько секунд заплакал на весь двор сигнал открываемой двери.

Первый барьер пройден. День уже почти можно считать удачным.


– Ты чего? Случилось что?

Друг стоял на пороге и выглядел теплым и вялым, едва выбравшимся из постели. В халате, в тапках на босу ногу, взъерошенный. Из комнаты доносилось недовольное сопение и шорох простыней.

– Слышь, посмотри на одну штуку, скажи, что ты видишь.

– Ты подождать не мог? Хоть до обеда?

– Не мог.

Дар, неуверенный в том, что поступает правильно, стянул кожаную перчатку. Развернул правую руку ладонью вверх, поднял повыше.

– Скажи, что ничего не видишь? Что у меня глюки. Ведь просто ладонь?

Стас приклеился глазами к чужой конечности – уставился на нее с любопытством, как на инопланетный прибор.

– Как ты их туда загнал? Трюк что ли какой? И вообще, ради этого спозоранку… Детворе фокусы показывай.

– Стас, кто там? – донеслась из комнаты произнесенная женским голосом фраза – фраза с подтекстом «закрывай уже эту долбанную дверь и возвращайся в кровать».

– Иду!

– Значит, видишь?

Дарин чувствовал, как дерьмо засасывает его все глубже. Значит, не опоили, не глюк, не привиделось.

– Ну, фонарики. Слышь, а ты как их туда загнал?

Кажется, Стас начал просыпаться; Дар неестественно весело улыбнулся и почувствовал, как стали каменными от напряжения внутренности.

Он влип. И не стоило в это втягивать кого-то еще, но он должен был проверить.

– Хороший фокус?

– Покажи еще?

– Потом.

Он уже натягивал перчатку.

– Слышь, ты все-таки осел, что из-за этого меня разбудил. Ну, красиво, но время-то еще…

– Ладно, извини. Я побежал.

– Идиот.

– И тебе всего хорошего.

В спину ему ударил лязг захлопнутой металлической двери.

Во дворе светало.


Какие варианты? Какие у него, мать его, варианты?

Почему тогда, когда он дрался один против четверых, и то чувствовал себя увереннее, чем теперь? Почему струхнул перед помешанной девкой?

Он сидел на вросшей в снег и потому не вертящейся детской качеле-вертушке в незнакомом дворе. Чувствовал, как мерзнет от холодной металлической дуги сквозь джинсы зад, ощущал себя партизаном, которого насильно пытаются завербовать в шпиона, – не выйдет. Он найдет выход, отвяжется от нее, отыщет объяснение «фонарям» на ладони.

Дерьмо.

Как назло забыл сигареты – хотелось сплюнуть на землю.

Написать заяву в милицию? Сказать, что его преследует сумасшедшая? Пусть рассказывает свои сказки ментам, пудрит им головы и объясняет причину отсутствия в сумке документов…

Ментам – это жестко. И трусливо. Он же, в конце концов, не малолетний пацан.

Вышла из крайнего подъезда тетка, положила ключи в карман, зашагала за угол – к остановке; Бердинск начал просыпаться.

«Просто выгнать ее…»

Пусть идет, куда хочет, – он не обязан терпеть навязчивых личностей.

Может, уехать самому?

Куда? К несуществующим родственникам, поджав, как пес, хвост? Ему не к кому ехать. Не на чем, не на что, некуда – у него денег полторы тысячи рублей.

И еще этот чертов мальчишка внутри – тот самый, который так и сидел у детдомовского окна на подоконнике. Она ведь пришла, Дар? Она пришла…

– Она не пришла, – процедил вслух сквозь зубы. – Кто пришел, я не знаю, но это точно не она.

Мальчишка с ним больше не разговаривал.

* * *

– Давай, в общем… ты уйдешь.

Она смотрела на него теми самыми серыми глазами, которые он почему-то помнил – знал еще до встречи.

– Мне… некуда.

– Не мои проблемы.

Он говорил, глядя в сторону, как бездушный мудак.

«Просто отделайся от нее».

И переминался с ноги на ногу – мол, я жду, мне на работу пора.

Когда незнакомка надела пальто и повесила на плечо сумочку, глухо попросил:

– И огоньки свои забери. Манну свою. Мне не надо.

Качнулась голова. Пересекая порог, гостья остановилась.

– Отнеси их к Жертвенным Воротам. Когда придет срок. Это… подарок.

И она неслышно и невесомо протиснулась мимо него на выход. Застучали по бетонной лестнице ее каблуки.

* * *

(Skylar Grey – I Know You)


На качелях с ночи еще остался иней, но это ничуть не смущало смеющегося малыша лет трех, которого качала мать. Под ногами, не достающими до земли, застыла покрытая льдом лужа; вокруг урны деловито ходили туда-сюда голуби – изредка клевали пустую кожуру от семечек.

Эмия чувствовала себя опустевшей и обессилевшей.

Почему так? Что она сделала неверно, что сказала не так? Или, может, она просто недостаточно хороша? Некрасива?

Ее терзало непривычное чувство вины, и заглядывала в глаза обида, спрашивая, мол, давай тоже создадим кокон? Сделаем выводы, защитимся, отрастим клыки и когти, чтобы ни один придурок больше…

«Нет», – мысленно качала головой незаметная ни матери, ни ребенку на площадке девушка в бежевом пальто. Она не будет кутаться в броню, не будет за одну-единственную неудачу мстить каждому первому теперь мужчине. Она не станет делать выводов, потому что выводы – это неправильно в целом, нужно просто уметь переживать то, что есть, без обид.

Мальчик, одетый в толстую вязаную шапку и синюю дутую курточку, улыбался миру так открыто, что у Эфины замирало сердце. Она хотела бы вот так же, как эта молодая мать, смотреть на своего любимого сына, качать его на качели, отвечать на звонки любимого мужчины: «Да, дорогой, все хорошо! Ждем тебя вечером дома, уже соскучились…»

Она выбрала для этого Дара. Хотела предложить ему самое ценное, что имела, – себя, свою теплоту, любовь. Пусть ненадолго, на тридцать дней, но все же. Прожить их совместную короткую историю про «долго и счастливо» – без детей, конечно, без продолжения.

Но не случилось даже начала.

Что-то пошло не так – наверное, защитный кокон Дарина оказался слишком плотным, запертым наглухо – без окон, как говорится, без дверей. Даже без щелей.

И свет Эмии в него не проник.

Она устала мерзнуть. Ей хотелось есть, хотелось согреться. Но больше всего хотелось позволить себе обидеться и обвинить в случившемся кого-нибудь еще, но только не себя саму.

Вместо этого она поднялась с лавочки и побрела в сторону проспекта.

Место, с которого она сошла, тут же отправились исследовать любопытные и такие же, как она, голодные птицы.


Холодные пальцы, будто надеясь чудом наткнуться на завалявшуюся монетку, скребли и скребли изнутри по шелку карманов – тщетно.

Эмия пожала плечами и встала в очередь к киоску, торгующему сытными на вид лепешками с мясом – сытными они смотрелись уже на картинке, прикрепленной изнутри к стеклу, а в реальности выглядели еще лучше. В хрусткой бумаге, с запахом жареного лука, чесночного соуса и чего-то еще…

Перед ней три человека – два мужчины и одна женщина. Каждый, приближаясь к окошку, доставал из кошелька деньги, и Эмия снова и снова корила себя за глупость: она забыла сказать Оракулу про монеты. Почему-то напрочь запамятовала о том, что здесь, на Земле, они могут понадобиться.

Обслуживали быстро. Забрал из окошка свой заказ мужчина; следом женщина. Она вгрызлась в свой завтрак, не отойдя двух шагов от киоска, – развернула бумагу, оторвала смачный кусок от лепешки, и во рту Эмии образовался слюнный потоп.

– Мне бутылку «Карамельки».

Оставшийся перед ней клиент рассчитался быстро, и настала ее очередь. Из недр теплой будки на нее взглянул молодой парень, одетый в желтую кепку с козырьком.

– Доброе утро! Чего желаете?

– Можно мне, – Эмия замялась, – лепешку, как той женщине?

– С беконом и сыром? Конечно.

Хоть женщины уже и след простыл, продавец понял, о ком речь.

– Попить?

– Да, можно и попить.

– Газировка, чай, кофе, сок?

– Мне бы… воды.

– Холодной? Комнатной?

– Обычной, комнатной.

– Хорошо.

Застучали по кнопкам калькулятора пальцы с аккуратно остриженными ногтями; бурлил проспект – останавливались и уезжали от остановки автобусы; взирали серыми от грязи боками стоящие перед светофором машины. Привычно не смотрели друг на друга люди.

– С вас двести пятьдесят три рубля, пожалуйста.

Эмия поежилась от дополнительного холода – на этот раз изнутри.

– Мне… просто так. Пожалуйста.

– Что?

Чтобы расслышать ее слова, парень даже нагнулся – теперь его лицо почти лежало на столешнице.

– Мне… просто так. Без денег. Если можно.

Щека оторвалась от столешницы – продавец разогнулся и несколько секунд смотрел на нее с удивлением, будто все еще ожидая, что Эмия вот-вот достанет из сумки кошелек и признается, что пошутила. Но она лишь нервно сглотнула.

– Простите, но без денег еду не продаем.

С постера слева на нее смотрели сразу пять жирных бутербродов – новинки.

– Никакую? Может, такой бутерброд?

– Никакую.

За ней в очередь пристроился молодой парень, нервно взглянул на часы. И его нервозность передалась продавцу.

– Вы будете платить?

– Но мне нечем…

– Тогда, пожалуйста, отойдите.

– Пожалуйста, дайте мне хоть что-нибудь.

– Еда для бездомных есть только в приютах. Следующий!

И рот продавца захлопнулся, как дверца дворцового сейфа. Пелена безразличия на глазах и выражение лица, будто ее больше не существует.

Парень позади заказал бургер с холопеньо и мясными крекерами.


Бердинск жил привычной жизнью. Стыл, продуваемый ледяным мартовским ветром проспект Мира; раскачивались из стороны в сторону голые лапы лип. Поток машин, электрические провода над дорогой, абрис высокого крана над крышей старой библиотеки.

Эмия напряженно думала о том, что можно, конечно, убить тело и вернуться наверх максимально быстро, но вот беда – убивать тело ей не хотелось. Новое, человеческое – оно уже ощущалось ей родным, привычным, сложным и почему-то нежно любимым. К тому же, зачем торопиться в Астрей, когда ее время на Земле еще не вышло? Нужно просто научиться существовать в социуме, о котором она, разнеженная налаженным бытом небожителей, совершенно забыла.

Да, здесь сложнее и жестче, но ведь люди живут? Значит, и она сможет.

Мимо нее проплыли три одинаковых желтых пятиэтажных дома; затем начались дома пониже – с бордовыми и треугольными крышами. Прошел мимо, жуя жвачку и думая о чем-то своем, школьник с ранцем за спиной.

«Приют для бездомных» – это хорошее место? И, если да, то как его найти?


Приют был забыт, когда на пути ей встретился храм и сидящие вдоль стрельчатого забора старушки, в ладони которых прихожане щедро сыпали мелочь.

Недолго думая, Эмия тоже устроилась на парапет, вытянула перед собой ладонь.

На нее косились, тщательно скрывая неодобрение, – она как можно честнее и открытее улыбалась в ответ. Все ведь тут, мол, в одной лодке?

Молодых, как она, у забора больше не было – все только крестящиеся и шепчущие благодарные слова бабки, в руки которых иногда падали монетки разного достоинства.

– Храни тебя Бог, милок! Здоровья, богатства, благополучия…

– Спасиб тебе, мил человек!

– И в мою положи…

Эмию прихожане почему-то обходили, но она продолжала тянуть вперед руку.

Зыркал острыми шпилями в синее небо собор; распогодилось. Прогрелся на градус-два воздух, и как будто сделалось легче жить.

– Все мы там будем, – печально и смиренно глянула сначала на небо, затем на молодую соседку морщинистая бабулька справа. – Всех он нас примет, всех обогреет.

– Кто – Кронис? – искренне удивилась Эмия и тут же получила в ответ такой взгляд, будто она ведьма с поселившимся внутри дьяволом.

– Какой еще Кронис, типун тебе! – бабка теперь крестилась, глядя на Эмию. – Отец наш Единый – Всевышний.

«А кто там выше Крониса?» – думалось ей с изумлением.

– Там точно кто-то есть, но этого даже нам – Эфинам Астрея – не говорят. Знаете, утверждают, что мы сначала должны провести в праздности не одну тысячу лет…

Ей пришлось покинуть место у забора под неодобрительный шепоток и укоризненные взгляды.


На синей и матовой от ветра поверхности пруда сидели белые птицы. Иногда они подлетали к подросткам у дальнего изгиба, крошившим хлеб, закладывали сложные пируэты, дрались, улетали, держа в клюве крошки. Стыли вдоль невысокого ограждения, крупные и непонятно зачем привезенные сюда булыжники – на такой ни забраться, ни посидеть.

Больше, чем есть, Эмии хотелось пить.

Расслабленный и ленивый, тянул в утренний час, опираясь на столб, газировку немолодой мужичок в кепке. К нему Эмия и подошла.

– Доброе утро.

Веселый взгляд из-под густых бровей. Мужичок оказался невысоким, ниже Эмии.

– Доброе.

– Скажите, а где здесь можно попить?

– Попить? – он почти не удивился или же прикинулся таковым. – Вы имеете в виду воду?

– Да.

– Купить можно – вон киоск, видите?

– Но у меня нет денег.

Теперь на нее смотрели иначе. Внимательно присмотрелись к лицу, ощупали взглядом сузившихся глаз одежду – мол, наркоманка или нет? Вроде не попрошайка, приличная.

– Тогда у себя дома, если бесплатно.

– Но у меня нет дома.

Он мог бы задать ей тысячу вопросов – мол, как это, нет дома? Откуда ты, почему на улице? Почему без паспорта и без копейки денег? Мог послать ее куда подальше, мог дать бесплатный совет, как жить или попросить отправиться в другую сторону.

Вместо этого мужик протянул ей бутылку.

– На.

Эмия стиснула пальцами горлышко.

Незнакомец тут же оттолкнулся от столба, вжал голову в плечи и быстрым шагом отправился прочь – подальше от странных, будто незримо заразных проблемами незнакомок и их «сложных ситуаций».

В ее руках осталась наполовину наполненная пузырящимся напитком чужая бутылка.

Нагло и радостно, приветствуя новый день, кричали чайки.


На этикетке две спелые груши и надпись «Вода фруктовая». Дальше ГОСТ номер, срок изготовления, состав.

Эмия читала его автоматически: вода, сахар, концентрированный сок груш, – и думала о том, что оттуда, из Астрея, ей все казалось скучнее и проще – одним прибавить манны, у других отнять. Оттуда ей не было видно, что людская жизнь, состоящая из утр, дней и вечеров, меняющих друг друга по кругу, есть не что иное, как поле боя. Поле боя с самим собой, где каждое сражение – битва за возможность продолжать быть самим собой, человеком теплым, открытым, не ожесточившимся. И ей не было видно, насколько это тяжело. Тогда она поражалась количеству жестоких поступков, а сейчас вот этой самой пожилой женщине, крошившей булку голубям, она бы добавила десять единиц манны. Просто так. И вон тому старичку. И молодой девчонке, прижавшей к уху телефон… Лишь для того, чтобы они не утратили веру в чудо, в то, что в их жизнях способно происходить хорошее.

Если они останутся стойкими.

А она сама останется?

С того момента, как она покинула квартиру Дара, прошло всего три часа, а ей казалось, что очень долгая и изнурительная жизнь, в которой Эмию уже протащило через огонь, воду и медные трубы.

Где ей взять деньги? На что купить еду? Своровать?

Тогда Калея будет вынуждена вычесть со счетчика очеловечившейся подруги примерно три единицы манны, а это очень много.

Представив лицо подруги, взирающей на коллегу через экран монитора, Эмия неприлично громко расхохоталась.

Вот забава! Просто умора…

Но уже через минуту ее вновь похоронило под собой то, что преследовало с рассвета, – чувство тотальной беспомощности.

* * *

(Ирина Дубцова и Романченко – Живи)


Дар работал с забинтованной рукой.

Стас дважды просил показать «фонарики», но его отбрили, сообщив, что неудачный фокус повредил ладонь.

О том, что под бинтами фольга, Дарин сообщать не стал.

Он винтил, смазывал, крутил, сверлил и варил железо, натянув защитную маску, и каждую минуту этого долбанного дня ощущал себя злым, как пес. Сам не знал, почему. Просто злым, полыхающим изнутри.

Наверное, потому, что выгнал человека на улицу. Потому что не смог поверить в чудо. Потому что чудес не существовало.

И ныла, как гнилой зуб, совесть – что с ним, черт побери, случилось? И случилось ли? Или… жизнь?

До самого обеда он убеждал себя, в том, что поступил правильно, и гнал мысли об Эмии из головы. Слишком громко стучал молотком, слишком резко, будто сворачивал чужую шею, закручивал гайки, слишком часто смотрел на ладонь, где ему, несмотря на фольгу и бинты, мерещился пробивающийся свет.

Почему она отказалась забрать его с собой?


Обедали, по обыкновению, в каморке позади комнаты администратора, и то было самым неуютным местом, которое ему доводилось видеть. Не кухня – грязная кладовка с дребезжащим холодильником, вечно немытым столом и пятнами застарелого кофе на дешевой скатерти.

Достав с полки бутерброд, который сам же положил туда несколько часов назад, Дар развернул целлофановую упаковку, уселся на расшатанный стул и, стараясь не смотреть на плинтуса, принялся сосредоточенно жевать. Местные плинтуса – воплощение человеческой жадности и разрухи – старые, изъеденные плесенью, раскрошившиеся. Ему казалось, что за ними шныряли и крысы, и тараканы, и тот факт, что он никогда не видел ни тех, ни других, не разубеждал Дарина в существовании здесь паразитов.

Кофе, заваренный в местной воде, всегда имел затхлый вкус. Наверное, потому что никто и никогда не ополаскивал чайник.

Она что-то сдвинула в нем, сломала. Одним нелепым движением снесла крышу домику, который он столь тщательно возводил, призывая себя не думать о скорой кончине. Он в стенах, все привычно, хорошо, смерть еще не близко…

Он врал себе, но в этом вранье ему было удобней, чем в нынешней мозговой наготе, в правде.

И с сегодняшнего дня почему-то начал задыхаться в этих самых стенах.

Зачем он решил доработать до самого конца? Может, лучше попутешествовать, как когда-то хотел? И плевать на деньги, плевать на все…

Эмия разворошила в его голове улей.

Богиня? Сумасшедшая девчонка?

Бутерброд казался таким же пыльным, как эта мастерская, хоть дата на упаковке стояла сегодняшняя. Колбаса оказалась тонкой, как бумага, помидоры – красными раздавленными кляксами, майонез – безвкусной зубной пастой. За что он заплатил пятьдесят девять рублей – за старый хлеб?

Зашел и вышел, разговаривая по телефону, Стас – готовился идти на чей-то день рождения, сообщал, что не выпьет больше четырех бутылок пива за вечер…

Пиво. Забытье. Давящие на череп стены. Нет, он, похоже, не доработает.

Обед уже подходил к концу, когда Дарин вдруг подумал о том, что все равно в конце пойдет к Жертвенным Воротам. Нет, не для того, чтобы получить вечную жизнь, но, чтобы убедиться, что чудес не существует. Он ляжет там же, как бездомный пес, – где-нибудь среди деревьев. Его уберут потом – сторожа или те, кто придет к Воротам позже…

Думать о собственном трупе было неприятно, и Дарин устало потер глаза. А следом мысль: а, если, правда? Что, если те огоньки, которые пока хаотично бродят внутри его ладони, на проверку окажутся манной? И Ворота примут ее в обмен на новые долгие годы? Бред, но вдруг?

Он снова почувствовал себя дураком. Зачем вообще думает об этом?

Но. Вдруг?

И малодушно сознался себе, что в этом случае ощутит себя мелким человеком – эдакой неблагодарной скотиной, которая, получив подарок Бога, даже не сказала «спасибо».

Неужели эта версия имеет право на жизнь?

Он завис на этой абсурдной мысли. Его нетронутый кофе с бурой, похожей на морскую грязь пеной по краю кружки окончательно остыл.

Текли минуты; из мастерской доносились голоса, веселые матерки, музыка, а Дарин все никак не мог ответить себе на один-единственный вопрос: чего он так испугался этим утром – того, что она сумасшедшая? Или того, что Эмия в самом деле могла оказаться Эфиной?

Он даже чаем ее не напоил.

Ну, и оставил бы у себя еще на сутки-двое. Что потерял бы? Глядишь, разобрался бы в ситуации. Наихудший исход: она вынесла бы со съемной квартиры все ценное в виде старенького компьютера, монитора и утюга. Ничего, сообщил бы арендатору, что возместит урон позже. А возмещать бы не пришлось ввиду скорой смерти…

Кажется, он не выспался. Или переутомился. Или попросту сходит с ума, потому что до сих пор сидит на кухне, которую терпеть не может и никак не может вообразить, что проработает в этой чертовой мастерской еще хотя бы сутки.

Зарплата завтра. Чего он ждет?

Зачем подыхать в нелюбимых стенах? Не увидев мир? Даже не попробовав выбраться из картонной коробки, которую сам же ошибочно именовал «зоной комфорта»?

Кружку он поставил на стол спокойно, без неприязни и стука. Крошки с ладоней аккуратно стряхнул в урну – не мимо.

Сегодня вечером он зайдет (пусть и не по пути) в большой супермаркет и купит самых вкусных в Бердинске пельменей.

Конец ознакомительного фрагмента.