Часть вторая «Надежда»
Три
Кристи раскрывает жалюзи, чтобы солнечный свет проникал в палату. Я укутываюсь покрывалом. За последнее время темнота мне полюбилась. Я хочу провести всю жизнь под одеялом. Осталось недолго.
Мне так обидно и грустно, что я такая дура. Я играла с судьбой, и она ответила мне той же монетой, решив предварительно помучить. Сколько раз я уже выживала, и даже сейчас… я осталась в живых. Но мне предстоит умереть.
Раз в день меня заставляют посещать психолога. Один на один, чтобы я могла рассказать все свои страхи, чувства и эмоции. Но из эмоций у меня есть только слезы и глубокая обида на себя. Я себя ненавижу. Психолог, следя за моим состоянием на протяжении месяца, пришла к заключению, что я вполне вменяемая, а моя попытка самоубийства, скорее всего, была глупостью под давлением обстоятельств.
И даже после этого заключения, которое требовалось врачам, я все равно продолжила её посещать, хотя уже и могла прекратить. По крайней мере, только у неё я могу беспричинно рыдать, глядя на маятник, стоящий у неё на столе, который по идее должен успокаивать пациента, хотя я и еще больше впадаю в отчаяние, когда гляжу на него. Действие маятника бесконечно, но я не вечна. Конечно же, никто не вечен по своей сути, зато у них впереди взросление, старость и смерть. А у меня только смерть.
Теперь вечные мои друзья – это таблетки от тошноты и мигрени. Хотя даже они иногда не помогают головной боли не появляться вовсе, за все месяцы, что я здесь нахожусь, у меня было два приступа, один из которых длился почти три дня.
– Эмз. – Я чувствую, как сестра присела на край койки, и та скрипнула. Ужасный противный звук, действующий мне на нервы. – Ты слышала, что сказал доктор? – Она говорит более чем радостно. Больно. Не хочу жалеть себя. Сама и виновата.
Я не отвечаю. Она пытается откинуть одеяло, чтобы раскрыть меня, я только еще больше прячусь в собственном мирке, в собственном городе Эмбер, а точнее, Эмили. Здесь больше нет никого, только я, рак и тьма.
– Он сказал, что опухоль замедлила рост. Деление клеток происходит не так интенсивно.
Я стягиваю одеяло с лица, немного приоткрыв его. Сестра увидела мой взгляд, и у неё у самой глаза дрогнули. Это волнение. Конечно же, я вся опухшая и заплаканная.
– И что мне это даст? – говорю я.
– Если так и будет продолжаться, то, возможно, твой срок увеличится. – Она смотрит на меня так, словно сейчас бросится защищать от любой напасти. Ты не сможешь защитить меня от самой себя.
– Насколько увеличится? На месяц, на два? Какая в этом разница, проживу ли я еще три месяца или пять? Все одно. – Я слышу свой хриплый голос, словно я ревела, не переставая, неделю.
Сестра отпрянула и нахмурилась. А затем подняла взгляд на меня, и я увидела, что радость вновь появилась на её лице, хотя и смешанная с горечью. Кристи произнесла:
– Сделав все исследования, доктор сказал, что, возможно, год или полтора. Если она еще более замедлит рост, то есть вариант, что два года.
Полтора года. Я бы тогда смогла увидеть своё восемнадцатилетие.
– А она может совсем остановиться? Не расти больше и не ухудшать положение? – Не унимаюсь я.
Мне и не нужен был ответ. Вся радость в глазах сестры от моего увеличенного срока испарилась. Теперь там темнота. Кристи покачала головой.
– Значит, и в этом нет смысла. – Я снова спряталась под покрывало, безнадежно вдыхая воздух, чтобы организм мог жить. Мое сопение слишком громкое, пытаюсь успокоиться. Не хочу показывать сестре, что на самом деле я могу сорваться. Пусть я буду лучше безразличной, но не слабой.
Дыхание у меня прерывается, говоря о слезах, подступающих к горлу. Я не заплачу. Нет, нет, нет. Под одеялом, плотно прижатым к краям постели, – я сама его держу – становится все меньше кислорода. Делаю глубокие вдохи. Чуть-чуть приподняв с боку одеяло, чтобы впустить свежий воздух, сквозь щель я увидела лучики солнца. Вероятно, они ложились прямо на мою постель из окна, не зашторенного жалюзи.
Кто бы мог подумать, я пропустила всю весну, лежа в этой больнице. Не видела, как на улице зеленеет трава с каждым днем, как деревья зацветают, как ветер сносит лепестки молоденьких цветочков, только-только раскрывшихся бутонов. Я не чувствовала это дуновение весеннего ветерка, смешанного с запахом зеленых трав, с желтовато-оранжевой пыльцой, которая путешествовала вместе с ветром. Как абрикосовые и вишневые деревья зацветают одними из первых; они не напоминали мне в этом году сакуру, и их опадение не было для меня прекрасным. Как распускаются среди травы желтые одуванчики, я тоже не видела. А все из-за того, что я не могла встать с кровати. Лишь птицы, изредка пролетающие мимо моего окна, радовали меня, их радостное щебетание.
Затем я пропустила пасху и не попробовала шоколадные яйца, не увидела пасхального кролика, прошел сезон скоски травы. Тополя, которые цветут с конца мая и последующий месяц, его пух, который забивается в глаза и нос, заставляя тебя чихать. Открытие аквапарков. Первый летний дождь и промокшие ноги. Сладкую вату. Теплую водичку в реке, песок, забивающийся под ногти, детей, радостно носящихся босиком по улицам. Толпы девочек, сидящих на траве и плетущие венки из цветов, радостно что-то обсуждая. Весенне-летние брачные крики котов за окнами. Фестивали, которые проводятся в центре города в честь наступления различных сезонов. Я пропустила лето и весну, хотя, возможно, они и последние в моей жизни.
– Тебя через две недели выписывают, – говорит Кристи. И я вернулась в реальность. Душа больно сжималась, но я была спокойна. Умиротворение душит нас ледяными конечностями.
С того момента, как сестра мне всё рассказала, я считаю дни. Уже пятнадцать.
– Ребра твои срослись. На коленку поставят иммобилизационную повязку. Некоторое время тебе придется походить с костылями, пока не наладишь работоспособность как ноги, так и коленной чашечки. Мы с тобой будем регулярно ходить на физиотерапевтические процедуры и массаж, ладно? – Она кисло улыбнулась.
– Глупо, – бурчу я. Все это мне ни к чему. Я уже собралась умирать. Терять мне и так больше нечего.
– Нет, – возразила Кристи. – Мы с тобой переедем в дом, где жила бабушка, она мне его завещала, помнишь? И ты будешь жить нормально, как будто ничего не случилось, – в её голосе теперь слышится металл. Я её разозлила.
Домик на окраине города. Рядом речка и пляж. С другой её стороны есть железная дорога, звук проносящихся поездов особенно слышен ранним утром, словно они проходят близко-близко. И школа, из-за неё на улицах постоянно бегают дети, их крики обитают в этом месте. И, конечно же, роща, откуда доносились чудесные щебетания птиц, а зеленые деревья приятно радовали глаз. Весной там плачут березы, а из их стволов, которые полны весенними соками, можно добывать вкусный сироп; также роща полна грибов. Это чудесное место, дарящее уют и покой душе. Даже от самих воспоминаний у меня в груди все потеплело. На самом деле, переехать было бы чудесно. Но все это было так давно, что уже и не важно.
– Кажется, я потеряла интерес к жизни. – Вздохнула. Да, я помню все-все прежние её краски, но сейчас все мне видится в нерадостных цветах, как, собственно, и последние два года.
– Значит, приобретешь снова.
Мне хотелось кивнуть. Возможно, она права. Возможно, я когда-нибудь успокоюсь и буду замечать всю эту красоту вновь. Но затем я вспомнила, что уже полгода лежу в больнице и что ни разу за это время не улыбнулась, даже не засмеялась. Похоже, я совсем перестала что-нибудь чувствовать, кроме опустошенности и слез.
– Ты кому-нибудь говорила? – Она и так поймет о чем я, уточнять даже незачем.
Легкое волнение охватило меня, я не хочу, чтобы кто-то знал об этом, иначе они будут проявлять ко мне жалость.
– Еще нет, – ответила Кристи.
«Ясно», – подумала я. Это хорошо.
– Мама меня ни разу не навестила, – холодно, слишком холодно сказала я. Мне безразлично. О папе я не заикаюсь, ведь ему абсолютно все равно. Лондон, моя подруга, частенько меня навещала. Но и ей я не придавала значение. Я такая эгоистка. Все мои мысли заполнены лишь моей судьбой.
– Ну и пусть, зато я здесь. – Сестра запускает руку под мое покрывало и ищет мою ладонь. Крепко сжимает её. – И я тебя не брошу. – Сердце пронзает острая боль. Я уже в сотый раз задаюсь вопросом, как я могла подумать, что она хотела меня бросить?
– Только обещай мне, что никто не узнает. – Я дышу. Покрывало то поднимается, то опускается в такт моему дыханию. Иногда оно опускается прямо к моим губам. Теплое.
– Я обещаю, – говорит она.
Четыре
– Смотри, здесь так просторно! – говорит Кристи. Она проходит по всем комнатам и одергивает занавески, постоянно поворачиваясь и улыбаясь мне. Наверное, хотела развеселить меня или просто поднять настроение. Я вижу, как в воздухе летают пылинки, и вижу, как в пустом аквариуме отражаются лучи солнца, превращаясь в радугу. Это был бабушкин дом.
– Ага, – монотонно произношу я. В моем голосе уже давно не выражаются чувства.
Ходить с костылями довольно тяжело. Зато стоять – превосходно. На меня нахлынуло облегчение от того, что я наконец-то расслабила руки и что я могу дышать полной грудью. «Нужно привыкнуть, помнишь?» – спрашиваю я сама себя. В голове крутятся дни: двадцать девять.
Пока Кристи осматривает комнаты, я выхожу на улицу. Я всегда любила это место. Там, в конце улицы, растирался песчаный берег реки. На дворе август. Дети, наверное, там резвятся. Рядом находится школа и парк, если его пройти, то можно сразу же оказаться на пляже. А на другом берегу реки расстилается густая березовая роща – любимое место отдыха у многих горожан.
Я заметила, какие взгляды на меня бросали прохожие. Они словно бы меня презирали. Или боялись. Это было чертовски неприятно. Я заковыляла в дом с мыслью, что больше не покину его стен.
Моя комната была на втором этаже. Пришлось приложить усилия, чтобы добраться до неё, сестра мне помогала, конечно. Но не может же она находится рядом все время? Нужно самой учиться.
Первым делом, я плюхнулась на кровать, укутываясь простынями. Хорошо, что кости больше не болят, не считая ноги, правда. Она изредка побаливала, но чаще всего неприятно ныла. Напротив кровати стоит шкаф, а на нем весит зеркало во весь рост. Я видела огрызки своих волос, остриженные так, что казалось, будто у меня на полголовы плешь. Мне это не понравилось, выглядела я ужасно и чувствовала отвращение к себе. Я завесила зеркало покрывалом после того, как медленно слезла с кровати. А подойдя к окну, взглянула на улицу, но, не найдя там чего-либо интересного, зашторила занавески. И вновь в комнате наступила расслабляющая темнота. Не без усилий надев легкую футболку и шорты, залезла под простыню, считая секунды и ожидая, пока засну.
***
Тридцать один.
Пол скрепит. В комнату входит Кристи, поглаживает простыни, под которыми я лежу. Мне нравится этот её жест, нежный, добрый, ни к чему не принуждающий. Я словно бы чувствую на себе всю нежность её души. Что бы я ни говорила раньше, я очень рада, что сестра теперь со мной.
– К тебе пришли, – говорит Кристи. – Это Лорен. – И уходит.
Затем заходит подруга. Я услышала её шаги еще на лестнице: легкие и озорные, словно бы она шла чуток вприпрыжку. Эта её походка – её особая черта, сводящая с ума всех парней в округе. Лондон бросает сумку куда-то в сторону, подходит к кровати и садится на пол у изголовья.
– Привет, – проговаривает она, склонив голову. Я киваю.
Лондон смотрит на меня и не узнает. Она, подперев руками голову, рассматривает меня своим проницательным взглядом, а затем произносит:
– Твои волосы…
Я верчу головой, показывая свою стрижку.
– Ты точно не специально выбривала висок? Знаешь, это ведь сейчас мейнстрим, – шутит подруга.
Из меня выходит жалкий смешок. Настолько жалкий, что хочется еще больше смеяться от этого. И мы вместе засмеялись. Так приятно чувствовать смех. Лондон знает все ниточки, за которые нужно тянуть.
– А ты похудела, – произносит она.
Я снова киваю. Не то чтобы я была полной раньше, нет. Но сейчас я совсем худая.
– Может быть, и мне сесть на больничную диету? А то давно хочу похудеть. – Она встает и обтягивает свою футболку, как бы показывая, что ей обязательно нужно похудеть. Хотя это не так. Снова пытается пошутить. Иногда шутки у Лондон совсем неуместные и глупые.
Она замечает на комоде небольшую стопку дисков и книг, подходит и начинает рассматривать их. Вертя в руках картонные коробочки, она сначала смотрела на обложку, затем читала описание, хмуря брови. Подруга явно не понимает скрытого смысла этих дисков, а еще где-то там есть и книги. Их купила моя сестра, подумала, быть может, по примерам этих произведений я смогу найти в себе силы жить дальше.
– Что это? – спрашивает Лори.
– Кристи купила. Думает, они вселят в меня надежду. – Я пожимаю плечами, мой взгляд скачет с потолка на Лондон и обратно.
– Надежду на что? – Приподнимает брови.
Еще одна черта Лондон – это её взгляд, немного нахальный, дерзкий и сексуальный. Но когда дело заходит обо мне, то этого взгляда словно бы и нет, она сразу же становится мягкой и волнующейся. На её вопрос я так и не ответила.
– Посмотрим? – Предложила подруга, вертя в руках какой-то диск.
– Можно. – Я вновь пожала плечами и глубоко вдохнула. Слова давались мне тяжело, потому что я все еще не отошла от недавней истерики. Пожалуй, мне нужно прекратить плакать.
Лондон прилегла рядом со мной на кровать. Сначала было ощущение, словно мы чужие друг для друга, такое вот напряжение висело в воздухе. А все из-за того, что я боюсь проговориться, боюсь причинить её боль, если она узнает о том, что я в скором времени умру. Не хочу, чтобы она страдала из-за меня.
Фильм рассказывал о девушке, больной раком. «Все ясно, – думала про себя я. Сестра не унималась». На протяжении всего фильма девушка исполняла желания, которые хотела выполнить до того, как умрет. Она нашла любовь, исполнила большинство мечт, но чем больше она принимала жизнь, тем больше желаний у неё появлялось, исполнение которых уж точно не было бы. А затем она умерла.
Хороших концов не бывает. Как и у меня.
– Хочешь кушать? – спросила Лондон, увидев моё вновь потухшее лицо.
Я отрицательно закивала. Прикрыв глаза, подняла лицо вверх, стараясь выровнять дыхание.
– А пить? Тебе сделать чая?
– Я не хочу. – Говорю, смотря в потолок. Он светло-бежевого цвета. Идеально ровный и гладкий. Я такой теперь не буду. Покрытая шрамами как физическими, так и душевными.
– Может быть, тебе чего-то другого хочется? – спрашивает подруга.
– Что говорили обо мне в школе? – Задаюсь вдруг вопросом. Неожиданно мне, действительно, захотелось узнать, какого мнения обо мне эти люди, ведь они, хоть и в меньшей степени, принимали участие в моем проступке.
– Они… – она замолчала, а затем продолжила, – не понимают, зачем ты это сделала.
– Считают ли они меня сумасшедшей? Или больной? – Без намека на эмоции говорю я.
– Да, – грустно сказала она с выдохом. – Они не знают, из-за чего ты это совершила, впрочем, как и я. И они считают тебя слабачкой. Только слабый человек, который не может выдержать тягости жизни, так поступает.
– Слабой? – Хмыкаю. – Возможно.
На самом деле, я думаю, что все обстоит иначе. Слабый человек никогда не смог бы решиться на самоубийство, ведь причинить вред самому себе – это очень нелегко. Нужно много храбрости, чтобы сделать себе больно. Но я, действительно, слабая. Я просто решила разбиться, а для этого сила не нужна. Иное дело спрыгнуть с многоэтажного дома или вскрыть вены, на это я бы никогда не решилась. Я боюсь боли.
– Значит, они бы с удовольствием забыли про меня? – Решила вернуться к разговору.
– Они уже забыли про тебя. – Лондон скривила нос, и вдоль переносицы и на лбу появились морщинки.
– Отлично. Я как раз не собиралась возвращаться, – немного грубовато произношу.
– Совсем? – Удивилась.
– Совсем.
– Эм, я не понимаю, зачем ты так. – Она качает головой. Сев на кровать, она пыталась заставить меня смотреть на неё, но ничего не вышло.
Я не отвечаю. Молчу и смотрю в потолок, стараясь сдержать свои эмоции. Никому нельзя показывать, насколько тебе плохо. Если она хоть что-нибудь заподозрит, то всё – она будет добиваться от меня признания.
– Эмз? Клеймо самоубийцы – это еще не конец, травмы тоже. – Разводит руками. Её голос дрожит, но в нём слышны и нотки злости. Её явно раздражает, что я молчу и ничего ей не рассказываю в такой момент.
Я чувствую, как глаза становятся влажными. «Молчи, молчи, молчи», – говорю себе и прикусываю губу. Вероятно, это первые настоящие эмоции за последний месяц. Я ужасно боюсь ей признаться.
– Вернись к жизни, прошу. Поменяй школу, выйди на улицу, развейся. Хочешь, пройдемся к пляжу?
Нет, я не хочу. Оставьте меня одну. Я не хочу найти что-то, потом потерять, причинив боль кому-то. Не замечаю, как мои руки начинает бить дрожь.
– Ответь мне что-нибудь, Эм. – Она приподнялась, смотря мне в глаза.
– Что мне тебе сказать?
– Ты должна стать прежней. Веселой, а не грустной. – Меня это немного позабавило. Да, в присутствии Лондон я всегда старалась делать вид, что мне весело, улыбаясь, но если бы она была чуточку внимательнее, то увидела бы поддельные эмоции. Я была ужасно несчастна на протяжении двух лет, что жила с родителями.
– Не хочу подрывать твое доверие, поэтому ничего не обещаю, – отвечаю и сжимаю кулаки.
– Да что с тобой такое-то?! – она немного повысила голос. – Если с тобой что-то случилось, это не значит, что должны страдать другие! Да, черт возьми, весь мир не крутится вокруг тебя!
Лондон спрыгнула с кровати и подошла к окну. Её ладони крепко сжаты в кулаки, а губы напряжены. Она вот-вот скажет какую-нибудь остроту.
– Почему ты думаешь только о себе? Подумай обо мне, о сестре, подумай о тех, кому ты дорога.
– Я и думаю, – спокойно говорю я. А внутри все рвется, натягивается. Молчи, молчи, молчи! – кричу мысленно на себя.
– Как? Закрываясь ото всех и не дав ответа?
Нет. Боги, нет. Я же только о вас и думаю. Кому захочется мучиться с мыслью, что его дочь, сын, подруга или друг умрет? Ведь это будет невыносимо для всех.
– Ответь мне хоть на один вопрос.
Пытаюсь сконцентрироваться. Ладони сжаты в кулаки – не хочу, чтобы Лондон заметила, как они дрожат. Внутри меня борется два желания: сказать и не сказать. В итоге, я набираю полные легкие воздуха и выдыхаю его, снова вдыхаю-выдыхаю. Стараюсь не выдать свои эмоции в голосе:
– Я скоро умру, – говорю, все еще смотря в потолок. Голос все равно задрожал, по щеке непроизвольно катятся слезы.
– Отличная попытка, а теперь скажи правду, Эм. – Скептицизм, вот что я услышала в её голосе.
На мгновение меня охватила ярость, мол, да как она может так шутить, ведь это правда. Но волнение больше охватывало меня. Чтобы убедить её в своих словах, я добавляю:
– Мне осталось год или полтора.
Лондон молчит, смотря на меня в упор. Кажется, она не верит.
– У меня рак. Гребанная опухоль мозга! Тебя радуют мои слова? Тебе хотелось их услышать? – голос сорвался. Кажется, меня накрывает истерика. И я вроде бы это выкрикнула.
Лондон смотрит на меня ошарашено. Наверное, складывает в голове все кусочки пазла: книги, фильмы, мои желания и нежелания. Она не этот ответ хотела услышать. Она вообще не подозревала о таком. Лондон прикрыла рот рукой, стараясь не выдать всхлипа.
– Боже, – произносит она и бросается ко мне.
***
Сорок. Уже сорок дней.
Книга – она меняет весь мир вокруг.
– Может, ты тоже сделаешь список желаний? – спрашивает Лондон, вновь пришедшая в гости.
– Не знаю, посмотрим.
Книга меняет мировоззрение. А книга про утекающую сквозь пальцы жизнь – тем более. И я прочитала одну из таких книг.
– Как твоя нога? – интересуется она.
– Отлично. Еще неделю, и без костылей буду справляться, – свободно говорю я. Натянутость в моем голосе исчезла сразу после признания подруге, как будто камень с души упал.
– Хочешь, пройдемся тогда по магазинам? – Она грызет леденец.
– Нет, не нужно. – А затем прибавляю: – Ты зубы сломаешь. – Лондон отмахнулась.
– А что ты решила?
– Я не знаю. Одна не пойду. – Сижу, обхватив колени и думая.
Лондон и Кристи предложили мне вернуться в школу. Я, конечно, знала, что это для них непросто, они заставляют меня это сделать, чтобы я вела себя, как будто ничего и не было. Но если бы они не просили меня делать вид, что я здорова, то это значило бы, что они смирились с моей судьбой. Смирились с тем, что хождение в школу для меня все равно будет бесполезным занятием. И что я не вырасту, мне не нужны будут все эти навыки в будущем. Что у меня не будет никакого будущего. Я не хотела их разочаровывать, прекрасно понимая их волнение, потому решила согласиться.
– Если ты вернешься к учебе, я сделаю для тебя, что угодно. Могу перейти даже в другую школу, если ты там будешь, – пролепетала Лондон.
– Спасибо, – говорю я. – Там есть еще фильмы, которые мы не смотрели? – спрашиваю я, указывая на диски.
Лондон подбегает к стопке, лежащей на столике рядом с телевизором, перебирает, а затем победно поднимает дискетку. Мы садимся на кровать и внимательно смотрим. Подруга кладет голову мне на колени, и я легонько улыбаюсь. Так тепло и приятно.
В дверь стучатся, и заходит Кристи, держа в руках кувшин с чаем, чашки и, вероятно, лимонные пирожные.
– Я не помешала? – спрашивает сестра.
– Нет, конечно, – отвечает подруга.
– Спасибо, – благодарю за угощения, когда Кристи ставит все на прикроватную тумбочку и собирается уходить. – Кристи! – Зову. – Я согласна.
– Прекрасно, – сияет она и уходит.
Может быть, они и правы? Может, действительно нужно жить дальше, будто болезнь и не наступала? Ведь это всего лишь малая надежда для меня, но зато какая большая для них. Я волнуюсь за решение. А что, если я неправильно поступаю? Но теплота, разливающаяся по телу, заставляет верить в обратное.
«Надежда, – говорю я про себя, – это единственное, что у нас есть. А без веры мы – ничто».