3
Это был небольшой прямоугольный контейнер с красным номером 250 и кодовым замком. Пальцы набрали код из шести цифр и помедлили. Пальцы были короткими, загорелыми, с белыми толстыми ногтями – пальцы человека, всю жизнь работавшего руками, бившего молотом, копавшего землю лопатой и может быть, даже царапавшего ее. Кожа на пальцах была плотная, в старых трещинах и шрамах. Пальцы казались такими неуклюжими, что им было тяжело нажимать маленькие светящиеся кнопки.
Валин стоял, наклонив голову и смотрел на пальцы шефа. Как может быть, чтобы шеф такой лаборатории, как эта, имел подобные пальцы? – думал он. – Кто он? Чем он занимался раньше и чего он добивается сейчас?
– Я хотел, чтобы вы оказали мне услугу, – сказал шеф, – и предупреждал, что услуга будет серьезной. Если вы боитесь, лучше сказать сразу.
– Я ничего не могу передумать, – ответил Валин, – у меня дочь.
– Которая не совсем ваша дочь.
Пальцы пока не спешили открывать контейнер, хотя замок уже мелодично щелкнул и, видимо, открылся.
– Которая не совсем моя дочь, – послушно повторил Валин.
– Кстати, я так и не знаю кто она, и не знаю, зачем вы вырастили этого клона. Что вы собираетесь с нею делать?
– Растить.
– Клоны такого рода не предназначены для выращивания.
Валин промолчал.
– Хорошо. Пока это ваше дело. Но я не хочу, чтобы это стало общим делом.
Будете приводить ее в лабораторию каждое второе утро и делать иньекции здесь.
Здесь же можно контролировать ее текущее состояние. Но лекарство – вазиразин-три или четыре – за ваш счет.
– Спасибо, – сказал Валин.
Пальцы открыли контейнер. Внутри были три запаянные стеклянные капсулы.
– Я… – начал шеф, но в этот момент замок на входной двери пискнул и дверь открылась. Пальцы снова захлопнули контейнер. Вошла Катя. На ней был все тот же красный воздушный шарф.
– Я не вовремя?
– Очень невовремя.
– Тогда я пошла. Если меня будет нужно, то я любезничаю с Ником на крыльце.
Она вышла.
Шеф взял одну из ампул.
– Вы догадываетесь что это?
– Разумеется. Это генетический материал. Скорее всего животное, чем растение. Возможно, моллюск.
– Нет, – сказал шеф, – это почти что человек.
– Почти?
– Пока я не могу сказать точнее.
– Я ожидал что-то вроде этого, – сказал Валин. – Вы предлагаете мне еще одно генетическое преступление. Одним больше, одним меньше. А когда прийдет время, вы меня подставите и я буду отвечать сразу за все. В тюрьме, говорят, плохо кормят.
– Раньше плохо, теперь – до отвала.
– Вы уверены?
– Я знаю, что я говорю, – сказал шеф. – Я провел в тюрьмах в общей сложности четырнадцать лет.
– Сколько?
– Четырнадцать и два месяца.
Катя сидела с Ником на скамейке и болтала ногами, держа на ладони золотого паучка. Паучок шевелил лапками и не убегал; казалось, что ему нравится греться на солнышке.
– Хочешь, я подарю тебе перстень? – спросил Ник.
– С намеком или так?
– Так.
– Ну ладно, давай хотя бы так. Что это за камешек?
– Александрит. Он меняет цвет при разном освещении. Я этот перстень сделал сам.
– Ты что, ювелир?
– Я пока учусь. Мне еще не разрешают работать с золотом, самое большее – с серебром. Это серебро.
– Настоящее?
– Настоящее.
– Тогда оно убивает бактерий. У меня дома живут амебы, в такой маленькой капельке, я ставлю на них опыты. Надо будет попробовать подложить им серебра. Ты слышал вчера по телику анекдот про амеб? Там одна другой говорит: «убери от меня свои ложноножки»?
– Слышал.
– Кошмар. Разврат молодежи. Молодежь теперь вся такая порочная-препорочная…
Она потянулась так, что под блузкой ясно обозначилась маленькая грудь. Ник отвел глаза.
– Все хотела тебя спросить, – продолжила Катя, – чем твои занимаются? Вроде косметикой?
– Да делают лекарства, – ответил Ник.
– Так лекарства или косметику?
– И то, и другое. Пилюли, которые особенным образом действуют на лицевые нервы. А нервы уже действуют на мышцы.
– Разглаживают что ли морщины? Тогда мне тоже нужно. Мне четырнадцать лет, а у меня уже три морщинки, если наморщить кожу, но я тебе не покажу. Так у них есть такие пилюли? Я первая в очереди.
– Они сделают твою лоб гладким как у куклы.
– А что еще?
– Много всего в таком роде. Вот ты, например, добрая.
– Ну, я бы не говорила так уверенно, – заметила Катя, улыбнувшись лишь левой щекой.
– Я же сказал «например». А другие злые. Или глупые, или вредные. И все это у них написано на лице. Ты идешь и видишь: вот эта злая, вот эта подлая, вот эта заносчивая… И они никакой косметикой этого не спрячут, потому что лицевые нервы привыкли отдавать приказы нужным мышцам, а мышцы уже делают такое выражение лица. Но можно сделать таблетку, которая действует на эти нервы и тогда у злой будет доброе лицо, а у глупой будет умное.
– Надолго? – спросила Катя.
– Может быть, на полдня.
– Класс! Вполне достаточно, чтобы одурачить кого-нибудь на всю жизнь. Я с детства становлюсь злее с каждым годом, это например. Знал бы ты меня в три года, так я была таким пушистеньким ангелом, что просто выть хочется. Скоро мне надо будет принимать таблетки от злости.
Ник немножно помолчал, потом продолжил.
– Ну еще мои делают гуинпленчики. Знаешь такие?
– Никогда не видела, но слышала, что жуткая гадость. Как они действуют?
– Так же как косметические таблетки, но наоборот. Как только принимаешь, они действуют на лицевые нервы так, что получается дикая гримаса. Например, выворачиваются веки, растягивается рот и так далее. У нас в училище их принимали даже на уроках, чтобы пугать учителей. Ну и, понятно, чтобы пугать друг друга.
– Особенно девочек?
– Да.
– А приворотное зелье твои не варят?
– Варят. Но это не таблетки, это только через капельницу или шприц, это в продажу не поступает.
– Напрасно. Я бы купила. Грамм пятьсот на первое время.
– Просто, когда тебе введут это вещество, ты должна влюбиться в первого человека, которого увидишь. То есть, в первого, на кого обратишь внимание. Это очень опасное вещество. Его используют только для семейной терапии. Например, родители разлюбили друг друга и не могут жить вместе, а разводиться не хотят.
Тогда им дают лекарство.
– А наоборот? Чтобы разлюбить?
– Такого лекарства нет. И даже не может быть. Настоящая любовь это на всю жизнь.
– Неужели на всю?
– На всю.
– И ты об этом молчал?
– А что?
– На всю жизнь – это большое счастье. Можно сказать, главная удача в жизни.
А что, если мы с тобой пойдем и сделаем такие два малюсеньких укольчика друг другу, чтоб любить всю жизнь? И никто и не узнает; мы сговоримся и никому не скажем? А? Испугался? Сиди, сиди, трус, я пошутила.
Робот-гитарист пробежался пальцами по грифу, соорудив совершенно невероятный, кружащийся листопад звуков. В промежутках между заказами он развлекал сам себя нечеловеческой музыкой. Потом замер, лишь пальцы постукивали друг о друга, выбивая сложный ритм.
– Так вы тот самый Пущин? – удивилась она.
Это не укладывалось в голове. Анна никак не могла представить, что ее новый шеф – столь знаменитый человек. Человек, чье имя еще недавно было на первых полосах газет. Причем все газеты, будто сговорившись, писали одно и то же: ложь.
– Приятно быть знаменитым, – ответил Гектор, – хотя, моя слава уже стала угасать. Надо бы затеять новое хулиганство.
– Это не хулиганство.
Ее глаза загорелись, но вдруг что-то в выражении ее лица напомнило Гектору сумасшедшую соседку из детства и он сразу понял что: особенные глаза человека, который захвачен чем-либо настолько, что мир вокруг перестает существовать. У той сумасшедшей всегда были такие глаза, у нормальных людей – изредка. В этом вся разница между сумасшедствием и здоровьем, – подумал он. – Или, может быть, мы на краткое мгновение становимся сумасшедшими, когда внезапная вспышка идеи ослепит нас? Ядерный взрыв идеи, навсегда меняющий ДНК нашего разума?
– Я не помню, в чем там было дело, – сказала Анна, подавшись вперед, – но вас, кажется, выгнали из университета? Я не слишком грубо выразилась? Вы сделали открытие?
– Да, сделал. Но открытие закрыли.
– Мне всегда казалось, что мы живем в цивилизованном мире…
– И мне тоже казалось, правда не всегда, и теперь уже совсем не кажется.
– Что это было?
– Открытие? Да так, одна мелочь. Потом это назвали структурой Пущина-Беева. Беев, скажу сразу, был ассистентом. Не обошлось без трагедии, хотя ни одна газета об этом не сказала. Когда все началось, он смертельно напился и утонул в реке. Его заставляли дать показания против меня. Может быть, они переусердствовали. Я все-таки надеюсь, что он утонул сам, без их помощи.
– Он был ваш друг?
– Наоборот. Это был неприятный усатый тип, похожий на тракториста. Когда я просил у него тестер или лабораторный стаканчик, он записывал мою фамилию и просил расписаться. Это меня безумно раздражало. Представьте себе жену, которая просит с мужа расписку в том, сколько яиц он взял в холодильнике…
Как-то не верится, что он оказался столь нервным.
Робот-фотограф щелкнул затвором и мгновенно изготовил их скульптурную фотографию: девушка и мужчина, сидящие за столом – еще горячая, неостывшая фигура из белого пластика. Тонкое искажение пропорций: девушка кажется красивее, чем она есть на самом деле, мужчина – аристократичнее и моложе.
Гектор бросил фотографу монетку и тот поймал ее на лету ажурной металлической клешней.
– Вы так и не сказали что это было, – спросила Анна; она рассматривала фигурку и улыбалась, – В газетах об этом не писали. Или писали так, чтобы никто не понял.
– То есть, открытие?
– То есть, да.
– То, что я открыл, и то, за что меня выгнали, – сказал Пущин, – это надгенная информационная струкрура. Сейчас объясню. Представьте себе такую вещь: допустим, все гены почему-то выстроились в надпись: «привет, друзья!.
Не знаю как вас, а меня бы страшно удивило. Это ни капельки не изменило бы наследственность организма, то есть сумму генов, но заставило бы очень серьезно задуматься: кто и зачем приветствует нас таким образом, да?
– И кто же написал «привет, друзья»?
– Увы, не знаю. Но он написал кое-что похуже.
– Что?
– Когда я рассказал об этом, меня объявили невежественным тупицей, идиотом, душевнобольным, интриганам и прочее вроде того… Ну ладно. Это выключатель.
Выключатель, вставленный в наши гены. Кнопка, которая имеет всего два положения: «вкл» и «выкл». Раз выключатель смонтирован, значит, кто-то или что-то собирается ее нажать. Я не знаю, что произойдет, когда кнопка будет нажата.
– Я держусь за стул, – сказала Анна. – То есть, вы говорите, что во мне есть кнопка, как в роботе? И в вас, и во всех?
Она обернулась и посмотрела на людей. Кафе было наполовину пусто в этот ранний час. Робот-гитарист вяло перебирал струны. За дальним столиком сидела пара влюбленных: стулья рядышком, но поставили между собой сумку, в качестве противозачаточного средства. Долго эта сумка не простоит. За другим столиком, у пальмы, четверо краснолицых мужиков, один пьет, трое смотрят; девица со скучающим взглядом – кого-то ждет; солнечные искры в бокалах, гул уличной толпы разноцветных прохожих – и все эти люди имеют кнопку, как роботы? Кнопку, которую кто-то может нажать?
– Тогда я понимаю, – сказала она, – Я бы тоже вас выгнала. Неправда, конечно. Может быть, людям лучше этого не знать? Вам запретили работать? Что будет, если вы нарушите запрет?
– Я этого не сделаю, – сказал Гектор.
– Почему?
– Вы сами ответили. Людям лучше об этом не знать.
– Но так не бывает, я знаю по себе. Вы же не можете не думать. Рано или поздно вы догадаетесь. Догадаетесь, зачем нужна эта кнопка.
– Может быть, – он улыбнулся, – тогда я позвоню вам и расскажу.
– Нет, без иронии, обещайте.
– Хорошо, обещаю.
Он жил на шестом, самом верхнем этаже дома, и редко пользовался лифтом.
Просто предрассудок, просто пережиток детства: тридцать лет назад его бабушка поддерживала таким способом свое довольно прочное здоровье, пока в одно ужасное утро вдруг не почувствовала холод, села на ступеньки, побелела и умерла два часа спустя. Сейчас Гектор не верил, что хождение по ступенькам два раза в день может спасти от болезней, для этого есть много других путей, но привычка осталась, как дань прошлому – прошлое ведь как пружина в часах: как только завод заканчивается, мы останавливаемся, и зачем мы тогда нужны?
Лестница была привычно пуста и гулка и просматривалась далеко вверх и вперед. На стенах обычные надписи: «Помни о микротанцорах!», некоторые наклеенные, в фирменном исполнении, некоторые – написанные краской. На площадке четвертого этажа он заметил темный сверток довольно большого размера. Дверь была не заперта и приоткрыта. Гектор помнил, что уже давно в квартире никто не жил – с тех пор, как изгнали бывших жильцов и помещение выставили на продажу.
Жильцов арестовали за попытку убийства: говорили, что кто-то из них попытался перепрограммировать хирургическую систему, меняющие клапаны сердца.
Система, очень современная, стояла в центральной городской клинике; микроробот делал ответрстие в грудине, не больше пулевого, входил внутрь, вырезал сердечный клапан и ставил искусственный. Шов мгновенно заживлялся темпоральным полем. Уже через час больной уходил домой. Стоила операция всего около пятисот долларов.
Однажды система дала сбой, виновных нашли и теперь квартира пустует.
Он подошел к двери и заметил, как зажглась красная лампочка вероятностного сигнализатора. И в тот же момент он услышал, как что-то прыгнуло сзади.
Увернувшись, он перехватил в воздухе маленькую черную тень, применил болевой прием и прижал нападавшего к полу. Это был ребенок – мальчик лет одиннадцати или двенадцати. Маленький череп, широкие скулы, бритая голова, оттопыренные уши, пластиковая куртка. Нет, не мальчик, девочка. Почему-то от нее пахло деревней, землей и машинным маслом. Он прижимал ребенка к полу и ощущал, как бешено колотится в маленьком теле пульс. Ни малейшего стона, несмотря на то, что он сломал ей запястье. Та рука, которая только что держала нож, теперь распухла, как резиновая груша. Вдруг он усомнился в том, что видит перед собой ребенка: уродливое личико было серым, сморщеным, каким-то обезьяньим, с таким же успехом оно бы быть лицом старой пропойцы.
– Тебе надо вправить кость, – сказал он, – пойдем ко мне.
Лампочка сигнализатора продолжала мигать.
Девочка начала молча, с ожесточенным упорством, колотить ногами по мраморному полу площадки. Она билась с такой силой, что Гектор едва удерживал ее. Он снова видел перед собой этот безумный взгляд, который поразил его сегодня утром: глаза без тени мысли, глаза, разьеденные идей, как кислотой, кажется, что в них даже не осталось зрачков – лишь тупое стремление к запрограммированной кем-то цели. И тут он понял.
Он потянулся и взял нож. Существо нисколько не испугалось. Он медленно подвинул нож к ее лицу. Существо нисколько не боялось смерти и было готово к ней. Казалось, что оно даже радуется предстоящей муке. Гектор отвел нож и уколол концом ножа руку этой твари. Она вскрикнула – но это не был крик боли – это было больше похоже на экстаз.
– Ползи отсюда, – сказал он; девочка поднялась, сочно плюнула на пол и пошла по ступенькам вниз, поддерживая правую руку левой. Она уходила не спеша, с презрительным достоинством. Гектор вытер кончик ножа о рукав своей рубашки, оставив пятнышко крови: клеток этой крови будет достаточно для генетического анализа. Через несколько часов он будет знать все.
Но, как только он вошел в дверь, зазвонил телефон. Как и большинство серьезных людей, он никогда не пользовался мобильным, а на хороший вриск не имел денег. Единственный стационарный аппарат стоял в его домашней приемной, да и тот иногда выключался. Мода на мобильники давно прошла: люди поняли, что мобильник это не удобство – это поводок, который не дает тебе сбежать и растягивает твой рабочий день на двадцать часов вместо положенных пяти. Вриск был гибридом или, скорее, далеким потомком одновременно и компьютеров, и мобильных телефонов глуповатого двадцатого века. Мобильники в то время уже переставали быть просто телефонами; они присваивали себе все больше новых функций. Со временем мобильники стали собирать и сообщать новости, подключаться ко спутниковой сети, заказывать и исполнять музыку, на расстоянии контролировать электронные систмы квартиры. Потом они научились передавать изображение, играть с хозяином в сложные игры. В них появились обучающие программы и программы самообучения. Так родился вриск, позволяющий делать все, что не требует физических усилий – вплоть до виртуальных сладостей, виртуальных передвижений, виртуальных молитв в виртуальной церкви, виртуальных путешествий в истории. Но обыкновенные мобильники и домашние компьютеры теперь стали большой редкостью.
Пока он поговорил по телефону, времени осталось уже в обрез.
Оставался всего час. Он открыл стальную дверь лабораторной секции. Раньше здесь были две большие комнаты, но стену между ними убрали и получилась одна, размером почти с железнодорожный вагон, довольно светлая, из-за шести окон вдоль стены. За окнами ревела гроза. Звуконепроницаемые просветленные стекла в полстены были совершенно не видны, но бросали на заднюю стену дрожащие фиолетовые тени. Гроза ревела беззвучно, но виртуальный рев плотных дождевых потоков, взрывающихся полосками тумана на скатах крыш, рев плоского, несущегося по глухой стене вниз вертикального потока – будто – он вдруг вспомнил строку – будто озеро, стоящее отвесно, хищный скрежет пульсирующих молний, разбухших от обилия электричества, как пиявки, как голубые светящиеся небесные черви – все это давило на барабанные перепонки не меньше, чем настоящий оглушительный грохот. Он сделал глоток кофе и поставил чашку на стол и услышал как цокнуло ее донышко о прозрачный пластик.
Плоские крыши домов, прекрасно видимые отсюда, превратились в море; порывы ветра гнали светлые и темные полосы воды, напоминающие волны, безлюдные улицы внизу уже тонули во мраке приближающегося вечера; он сел в кресло модулятора и надел шлем.
Комната исчезла; сейчас он находился в центре пустого серого пространства – он, кресло, виртуальная клавиатура и набор инструментов для работы с атомами.
Многое изменилось с тех пор, как фирма IBM еще пятьдесят лет назад ухитрилась выложить свое название из отдельных атомов. Тогда это казалось достижением.
Теперь это можно сделать за десять минут. Он выбрал нужное увеличение и сфокусировал картинку. Сквозь серый туман надвигалась, приближалась, нависала, материализовалась огромная ржаво-оранжевая структура, напоминающая планету: это была красная кровяная клетка, эритроцит. За нею двигалась еще такая же, но искаженная, казавшаяся перевернутой. Иногда они плавают парами, иногда по одиночке и в любом случае пары не держатся долго. Поверхность такой штуки упруга и изменчива, как пленка мыльного пузыря, но неизмеримо прочнее. Изнутри она так плотно набита молекулами гемоглобина, что не остается места даже для обыкновенного клеточного ядра. Модулятор создавал полную иллюзию присутствия.
Но клетки крови – это не то, что сейчас нужно. Еще несколько оранжевых монстров плыли далеко внизу.
Он набрал команду и на несколько секунд был ослеплен беспорядочным мельканием. Потом изображение сфокусировалось снова. Перед ним была святая святых, основа жизни, двойная спираль ДНК. Огромная винтовая летница шла из бесконечно глубокой дали и исчезала в бесконечности высоты. Если настроить увеличение, можно разглядеть отдельные атомы, из которых она сложена. Фосфатные групы переливаются разными оттенками желтого, все остальное – от голубого до фиолетового. Гуанин иссиня-черен, как вороново крыло. С помощью виртуальных инструментов можно работать с каждым атомом в отдельности, можно взять его и почти что ощутить его расплавленную округлую тяжесть, подобную тяжести ртутной капли. Все ДНК человека сжаты в объем в одну миллионную дюйма, но если эти спирали выложить в одну линию, получим нить в полтора метра.
Он придвинулся еще ближе. Сейчас большие бугры этого двойного винта были перед самыми глазами. Здесь, в этой бесконечно сложном конденсате информации, как в в книге записано все о человеке, который считает себя хозяином мира.
Программируется не только наше тело, но наши желания, привычки, даже наша культура. На самом деле человек – всего лишь машина, всего лишь слегка разумный танк, построенный для собственных нужд этой длинной настойчивой молекулой, нашим наездником, нашим жокеем, поводырем. Миллиарды лет назад тело было всего лишь простой белковой оболочкой, но ДНК сумела превратить эту оболочку в то, что мы называем человеком. Она изобрела нас, она построила нас, она использует нас.
Сейчас она сидит внутри нас, в каждой клеточке наших тел, сидит и отдает приказы. Она постаралась: мы – довольно удобные устройства для выполнения ее приказов. Все, что наполняет нашу жизнь, идет отсюда. Мы думаем, что мы любим, а на самом деле эта молекула решила сменить одну старую оболочку на другую новую. Она заставит два сердца забиться вместе, заставит губы соединиться в поцелуе, заставит руки искать застежки платья, заставит дыхание сбиться, заставит зародиться новую жизнь, заставит нас воспитывать и любить нового маленького человека и заставит потом отмереть большого и старого. Так она сменит себе оболочку, всего лишь выбросит старое тело и наденет новое, подобно платью, и она сделает это еще миллионы раз, сохраняя информацию как самоцель.
Если отрезать голову самцу лягушки, он все еще сможет обнимать самочку – и его ДНК таким способом переселится в новое тело, нимало не заботясь о старом.
Рыба лосось умирает от экстаза, спарившись с самкой. Если мужчину во время оргазма ударят в спину ножом, он почувствует лишь приятное жжение, а никак не боль, и сможет еще несколько секунд продолжать свое дело дальше. А мы думаем, что живем, что мыслим, что чувствуем и что проживаем жизнь не напрасно.
Но все не так просто. Где-то здесь прячется чужой. Наездник, сидящий на наезднике. Он очень хитер, он замаскировался так хорошо, что нескольким поколениям цитогенетиков не удавалось его заметить. Он рассредоточил свое растворенное тело по всей молекуле. Но я знаю, что он начинается в нижнем конце ДНК, в пробочке теломера, и дальше его атомы выглядывают то здесь, то там.
Больше всего он похож на чужеродное техническое устройство, внедренное в нас на таком глубоком уровне, что мы никогда и никак не сможем от него избавиться. Это вам не рак и не СПИД, который все же можно вылечить – это хуже, он стал обязательной частью нас самих.
Интересно, что ощущает лягушка, которую тискает обезглавленное тело?
Клиентка болтала как заведенная, но он не обращал внимания на ее слова.
Очередная пустоголовая фифочка, пожалавшая исправить форму своей груди.
Конечно, это можно было бы сделать и по дешевке, накачав грудь силиконом, но настоящая генетическая трансформация – это престижно. Существуют огромные каталоги, в основном германские, каталоги правильных грудей, бедер, промежности и всего прочего. Есть и разные стили груди, например грудь в стиле ампир или в стиле модерн. Бывает даже абстракционистская грудь, размазанная по передней поверхноости тела так, что с трудом найдешь. А при желании можно сделать себе прямоугольную или с тремя сосками. Но это изощряются там, в Европе. У нас обычно требуют настоящую, классическую и большую.
У некоторых динозавров было два мозга, причем второй распологался ближе к хвосту, на уровне задних лап. У некоторых женщин – примерно то же самое, только с той разницей, что головным мозгом они совсем не пользуются. Им достаточно того, который на уровне бедер. Сегодняшняя клиентка принадлежала именно к этому типу женщин. Гектор осматривал ее и, как только он касался рукой ее груди или бедра, она вздыхала, закусывала губу и начинала ерзать на кушетке. Это не мешало ей вести беспредметный разговор.
– Мадам, – сказал Гектор, – я всего лишь врач.
– И что?
– Всего лишь врач, а не любовник. Любовника с вашими данными вы можете найти в любом переулке.
– Одно другому не мешает.
– Я должен смотреть на вас глазами эстета, только как на предмет искусства, иначе грудь получится неправильной формы и величины.
– А я не хочу эстетическую грудь, я хочу эротическую.
– Но мы две недели подбирали по каталогу.
– И выбрали эротическую.
– Ничего подобного. Мы выбрали эстетическую, в классическом стиле, с повышенной соблазнительностью и тонким налетом этотизма. Модель М-333. Последнее достижение германского дизайна.
– Вот-вот, с повышенной соблазнительностью. И налетом.
– Но «налет» в данном случае не означет «ограбление банка». Это всего лишь тень, привкус или намек.
– Но все-таки?
– Да, но ваша грудь еще не готова, поэтому не надо соблазнять меня.
– Так вы хотите подождать, пока она будет готова?
И так далее. Гектор уже давно не реагировал на подобые вещи. Как профессионал, он знал очень хорошо, сколько внутренней гнили в таких существах, очень приятных внешне. Избави нас бог познакомиться с ними поближе.
– Простите, мне надо позвонить, – сказал он.
– Женщине?
– Конечно.
– Молодой?
– Изумительно молодой и красивой. Вот простыня, пока прикройтесь, чтобы не мерзнуть.
– Что с вами? – спросила клиентка.
– Да ничего. Просто болит голова. Иногда она болит слишком сильно.
– Надо меньше работать и больше заниматься спортом.
– Я учту это, – ответил Гектор.
Анна взяла трубку после четвертого гудка. Гектор попробовал представить, как выглядит ее комната. Например, неудобная, маленькая, и много мебели, поэтому телефон не под рукой. Или наоборот, очень большая. Или она заканчивала полив очередного трансформированного растения на подоконнике или под негаснущими лучами биоламп? Или ливень залил ее балкон и она занималась уборкой?
– Здравствуй, это я, – сказал он.
– Здравствуй. Хоть мы уже встречались. Я рада, что ты позвонил.
Они перешли на «ты» совершенно просто и безболезненно. Ты – вы. Эта ступенька русского языка торчит в самом неудобном месте между двумя людьми.
Ступенька, о которую не спотыкаются лишь маленькие дети и взрослые негодяи.
– Кажется, я узнал.
– Как? Просто догадался?
– Нет. Мне удалось сделать анализ крови.
– Правда?
– Анализ крови человека, у которого кнопка была нажата. Ты понимаешь?
– Конечно. Где ты его нашел?
– На лестнице. Он попытался на меня напасть. Или она. Скорее всего, оно было женского пола. Очень стертая внешность.
– Оно было сильным?
– Не очень. Как все люди.
– Ты пострадал?
– Нет. Ты хочешь услышать, что я узнал?
– Не знаю. Как ты решишь. Если ты собираешься не говорить никому, то лучше не говори и мне. Людям лучше об этом не знать, так ты сказал?
– Это слишком опасно, чтобы об этом не знать. Эта кнопка, так вот, она включает механизм управления. Человек начинает вести себя как радиоуправляемая игрушка на батарейках. Внешне он кажется живым и настоящим, а на самом деле он только инструмент в чужих руках.
– Или в щупальцах, – заметила Анна. – Потому что человеческие руки пока еще не могут создать такое устройство. Я не знаю, кто пытается нами управлять. Но одно можно сказать точно: это не человек. Я права?
– Абсолютно.
Клиентка села на кушетке и глядела на него затуманенным, почти материнским взглядом. Взглядом, полным снисхождения.
– Боже мой, о чем вы только разговариваете с женщинами! – сказала она.
– Или в щупальцах, – повторила Анна снова и повесила трубку.
Сейчас все это не казалось ей важным. Даже если все мы всего лишь заводные игрушки, которыми управляет нечто невидимое нами; даже если это нечто выращивает нас чисто в кулинарных целях, это все равно неважно. А важно то, что анализ крови дал положительный результат.
Каждый вечер она делала анализ своей крови, и каждый вечер боялась, что это, наконец, случится. И вот, это произошло.
Все началось с того, что полтора года назад Анна заинтересовалась микротанцорами. Микротанцорами называли исключительно вкусные ягоды, изобретенные одним венгерским биоинженером. Название придумал и запатентовал сам инженер: ягоды были странной формы и напоминали танцующих людей. Ягоды были столь вкусны, что человек, попробовавший одну, согласился бы выложить за другую любые деньги. Но сам хозяин патента, казалось, не был заинтересован в астономических прибылях. Он продавал микротанцоров не очень дорого. Перекупщики взвинчивали цены еще раз в двадцать.
Была в этом всем одна странность. Несмотря на доступность ягоды микротанцора, несмотря на обилие современных генных и молекулярных технологий, никто не смог скопировать ягоду, клонировать ее и вырастить самостоятельно. Гены этой странной штуки были зашифрованы. Пока ни один человек на свете не сумел найти ключ к шифру. Видимо, здесь нужен был нестандартный подход.
Анна, которая еще со школьных лет занималась модификацией растений и знала об этом все, решила разгадать загадку. Тогда она и предположить не могла, что ответ окажется столь страшным.
Вначале она шла проторенными путями: строила генную карту удивительной ягоды и прогоняла ее через дешифрующие программы. Она прочла все статьи о микротанцорах (а их было множество) и проверила все подозрительные эксперименты, претендующие на ненулевой результат. Все было просто и в то же время сложно.
Ягода оставалась ягодой, но воспроизводиться не хотела. Академия кулинарной промышленности основала дорогостоящий проект, привлекая к нему всех заинтересованных людей (Анну в том числе); целью проекта было скопировать ягоду микротанцора просто собрав ее целиком из отдельных атомов. Ягоду собрали, но раскрыть ее тайну все равно не смогли. Анна отдала проекту целых четыре месяца.
После неудачи она решила пойти собственным путем.
Она предположила, что микротанцор – вовсе не ягода. Она стала работать над этой идеей, включив все доступные вычислительные ресурсы большой сети. Со временем все программы стали выдавать один и тот же ответ: если микротанцор не ягода, то это оружие.
Оружие – не больше и не меньше.
С этого момента она стала работать с удвоенной энергией. Когда ее статью с нестандартным выводом о природе микротанцора друг за другом отвергли тридцать шесть крупнейших журналов по биотехнологиям и проблемам кулинарии, она лишь ожесточилась. Она хотела доказать – доказать им всем. Пока что она доказала лишь себе самой.
Все, что она занала, пока было лишь предположениями, пусть очень вероятными, но недостоверными. Доказать свои гипотезы она не могла. Но время шло и оружие начинало работать.
Ягода микротанцора, однажды съеденная человеком, не выводилась из организма полностью. Внутри человеческого тела оставалась очень незаметная, рассретоточенная молекулярная структура, которая не оставалась постоянной. Она эволюционировала. Микротанцор рос внутри человеческого тела. Дойдя до определенной стадии, он изменялся и начинал расти в сотни раз быстрее, проникая тончайшими мономолекулярными нитями в сердце, почки, мозг, легкие и кости. С этого момента его можно было обнаружить с помощью простого анализа крови.
Микротанцор съедал человека изнутри. Теперь стало ясно, почему владелец патента не брал больших денег за свои ягоды. Пройдет время и, когда люди начнут умирать, он, как единственный человек, знающий секрет, предложит каждому спасение. Или не каждому, а только самым богатым. Ведь на земле, пожалуй, не осталось ни одного богатого человека, который хотя бы раз в жизни не попробовал ягоду микротанцора.
Он станет не просто миллиардером – он станет богом.
Тогда этот негодяй получит любие деньги, любую власть, может быть, даже власть над миром. И никто не посмеет его наказать, не говоря уже о том, чтобы уничтожить. Ведь его смерть будет означить смерть половины человечества.
Сегодня анализ крови впервые оказался положительным. Анна не знала, сколько ей осталось. Может быть, месяцы и годы, может быть, недели и дни. Но, сколько бы ни осталось, за это краткое время она должна предпринять нечто чрезвычайное, иначе ей конец.
Комиссар Реник просматривал последнюю видеозапись. Сейчас система слежения была модифицирована так, что позволяла записывать и анализировать нужную информацию. Картинка вначале шла на вриск, сохранялась, обрабатывалась, если нужно, то дополнялась методами математического прогнозирования. Кроме канареек Реник использовал воробьев, голубей и, конечно, сов – для слежения ночью.
Заключенный Дюдя работал, стараясь изо всех сил; он работал все время, пока не спал или не выл от частых мучительных головных болей, – последствия неудачной генной модификации.
Первые же ночные наблюдения дали результат: были обнаружены два притона, где богатые извращенцы приглашали для стриптиза генетических уродов обоих полов. Некоторые из уродов были просто великолепны. Чего стоила только девочка с перепонками на лапах. К счастью, девочка пока была неполовозрелой, поэтому распространения генетической заразы Реник не опасался. Он продолжал наблюдать, никого не трогая. Он хотел увидеть больше и найти организаторов этих шоу. Таких детей стали выращивать лишь недавно: еще ни разу не ловили и не ликвидировали ни одного ребенка старше семи лет. Но кто-то этим занимался; кто-то имел питомник и возможности растить уродов и при этом никому их не показывать. Правда, этот «кто-то» смог бы изобрести быстро взрослеющего мутанта, для занятий сексом. Вот это стало бы большой проблемой.
Питомник для уродов так просто не спрячешь. Это должно быть большое здание, со своими собственными системами жизнеобеспечения, с подземными помещениями для прогулок, со своей собственной больницей, столовой и швейной мастерской. Если бы все это находилось не под землей, полицейский спутник с нижнего кольца уже давно бы засек и рассекретил всю организацию.
В одну из ночей две из его сов дежурили в ботаническом саду, неподалеку от весьма подозрительной постройки. В свое время в том месте предполагалось построить большой подземный гараж, потом строительсто заморозили на десять лет, а теперь начали снова. Все люди, которые там работали, были похожи друг на друга. Мужчины и женщины среднего роста, на этом сходство вроде бы заканчивалось. Но было еще что-то, труднообъяснимое, сходство походки, выражения лиц, сходство простых жестов. Возможно, это означало групповую модификацию. Или хотя бы группопой прием запрещенных лекарств, например, психокорректоров. За гаражами стоило понаблюдать. Кроме того, большая часть работ производилась ранним утром или даже ночью. Посторонние здесь не появлялись. Итак, Реник просматривал видеозапись.
Совы хорошо видят в темноте. Видимость была не хуже, чем в пасмурный день или вечер.
У самого входа в подозрительный объект стоял человек, чья внешность показалась Ренику знакомой. Комиссар имел отличную память на лица. Может быть, раньше этот человек не носил бороду, возможно, дело в этом. Реник поднял руку и в воздухе повис виртуальный пульт. Он нажал кнопку и нужный кадр отправился на анализ. Еще минута – и Реник будет знать об этом человеке все.
Бородатый стоял у входа, не собираясь входить.
Вокруг него, на приличном расстоянии, пряталось за деревьями еще немало людей (18 – сообщил вриск). Эти люди постепенно приближались. Похоже, что они все они одновременно и боятся бородатого человека, и стремятся к нему. Возможно, они хотя его убить или похитить.
– Передайте ему, – сказал Гектор, – что я долго ждал и долго вас терпел.
То, что случилось вчера, будет вам предупреждением.
И вслед за его словами раздался глубокий, глухой и вибрирующий рык большого зверя.
Ничего себе! – подумал Реник. – Ничего себе, что здесь творится! Вриск начал выдавать информацию. Во-первых, о происшествии вчера: скорее всего имелось ввиду уничтожение генетического урода. Урод был загрызен, и скорее всего собакой. Судя по зубам, собака была очень большого размера, примерно с теленка или даже больше. Причем все случилось в одном из сквериков в центре города, но никто эту собаку не видел. Даже полицейский спутник, который автоматически фотографирует все необычное, все выходящее за рамки. Уничтожение урода не считалось преступлением, потому что урод, с формальной точки зрения, не человек и даже не животное, – просто генетическая формация.
Во-вторых, информация о человеке с бородой. И тут Ренику снова пришлось задуматься.
Гектор Пущин, тридцать четыре года. В последние двадцать семь месяцев работал в университете, где вел курс современных биотехнологий. Замешан и довольно невинном научном скандале. (Реник вспомнил, где видел это лицо – конечно, газетные фотографии) Но все, что было до этих двадцати семи месяцев Реник узнать не мог. Информация засекречена. Засекречена даже для комиссара генетической полиции, имеющего особый код доступа. А это значит, что Пущин связан с военным ведомством или с органами разведки. Нет, с разведкой врядли: разведка бы не стала засекречивать данные, она бы просто дала липу. А запретить доступ – это по-военному просто и надежно. Это значит, что Гектор Пущин имел дело с новейшими разработками оружия. Возможно, даже генетического оружия.
Интересно, что со мной сделают, если я все-таки сунусь в это дело? – подумал Реник.