Глава I
Я всегда, как Сократ, прислушивался к своему даймониону, и тот никогда не обманывал, не подводил меня, хотя, может, и отличался чрезмерной осторожностью, но кто сказал, что излишняя предусмотрительность – порок? Нередко этот мой самый преданный, точно пес, друг поощрительно говорил: «Давай, давай, смелее!», но гораздо чаще заботливо остерегал, шепча: «Не надо!», «Отступись!», «И не думай даже!», «Нет-нет, это не для тебя!», и я, как бы в эти мгновения не бывал недоволен даймонионом, обязательно брал под козырек – как солдат перед офицером. Поводов для обиды он мне не давал – ясновидец, который никогда не ошибается, заслуживает только благодарность.
Однако в последнее время я почему-то преисполнился самоуверенности и повел себя неуважительно по отношению к даймониону, отмахиваясь от него так, как отмахивается от многомудрого отца зеленый обнаглевший юнец, не на шутку вообразив, что ни в его советах, ни в чьих бы то ни было других он совершенно не нуждается.
Мне чрезвычайно неловко, что в наше время всеобщего и обязательного высшего образования, когда в какую сторону не плюнь, непременно попадешь в бакалавра или магистра, я все-таки позволю себе напомнить читателю, что даймонион, или деймонион, – это не что иное, как внутренний голос, который Сократ наделял силой божества, даймона (демона) и к которому готов был прислушиваться буквально часами.
В отличие от афинского мудреца, я изменил своему даймониону, за что, видимо, и был наказан, едва достигнув тридцатилетия – на тонкую незащищенную шею моего бытия с размаху опустилась секира несчастий.
Я и впрямь был незащищен – как младенец в пеленках, как ратник без доспехов, как город без стен. Если уж я уподобил себя городу, то стены мои пали в одночасье шесть лет назад, когда умерли мои родители: мама в марте, а почти следом за нею, в июне – папа. Он скончался от обширного инфаркта и инсульта одновременно, маму съел лимфогранулематоз, мучилась она год с лишним, маясь от химии, от постоянной плохой температуры – тридцать семь с лишним, ее густые роскошные волосы проклятая, вовсе не целительная химия разредила, как осень кудрявую березку, и, глядя на то, как угасает мама, надрывал свое и так уж не шибко крепкое сердце отец, пока оно не разорвалось, как яблоко в духовке.
В свои двадцать четыре года я остался на белом свете один-одинешенек – и мать, и отец были детдомовцами, и никакой родни у них, а, значит, у меня, единственного ребенка в семье, не было – ни дяди-тети, ни двоюродных, троюродных или хотя бы семнадцатиюродных братишки или сестренки. И хотя знаю, что родные люди, случается, враждуют между собой куда страшнее и непримиримее, чем чужие, все равно я отдал бы многое за то, чтобы у меня был кто-то свой по крови. Вроде как на душе тогда чуть уютнее.
Родители успели мне дать образование, по меркам странных и жутковатых девяностых годов несколько смешное – библиотекарь. В дипломе, выданном «кульком», специальность обозначалась более витиевато, но сути дела это совершенно не меняло – общество получало не высококвалифицированного специалиста, а очередного нищего, которому оставалось одно – уповать на самого себя. Что я, похоронив отца с матерью, и сделал, выбрав из двух зол меньшее, а именно: вместо того, чтобы тихонько, безропотно загибаться на зарплате библиотекаря, я предпочел перебиваться с хлеба на воду, пробавляясь Бог знает чем: был коробейником, предлагая первым-встречным всякую ерунду – от музыкальных брелоков до наборов китайских ножей с лазерной заточкой, грузчиком металлолома, подсобником на стройке, опять-таки грузчиком на рынке, охранником в бутике, продавцом в рыбном отделе супермаркета, пока, наконец, одна из моих немногих пассий (женщины меня, конечно, интересовали, но без фанатизма) не пристроила меня в одну незаметную фирмочку, где я начал впаривать разным крохотным, как мушиный послед, торговым точкам зажигалки, электрошокеры, презервативы, пакетики с сушеными кальмарами, ставридкой и прочей пивной завлекаловкой. Меня, менеджера по продажам, как и волка, кормили ноги: за день я должен был объехать-обойти в снег, дождь, гололед с десяток, а то и больше, «точек», разбросанных по городу и разделенных такими же приличными расстояниями, как и обыкновенные грамматические точки, красующиеся в конце предложений. С ногами мне повезло – как-никак рост под метр девяносто, с распространяемым товаром тоже. Преимущественно, как я уже упоминал, это были зажигалки, которые для такой дико курящей нации, как украинцы (перманентный кризис, курс гривны падает, нервы шалят, сигарета сменяет сигарету, только и слышится – чирк-чирк), оказались вещью чрезвычайно востребованной. Конечно, мой маленький гешефт, связанный с бесконечным прикуриванием, а, стало быть, и постепенным умерщвлением людей, был чем-то похож на заработок водолаза, который на сдельщине – платят за каждого поднятого утопленника, и чем чаще люди тонут, тем больше и денежек. Как бы там ни было, именно эта торговая беготня позволила мне скопить, в результате жуткой экономии, двадцать пять тысяч гривен, нашедших вскоре достойное, как мне показалось, применение. После некоторых, порой весьма мучительных раздумий, я открыл парикмахерскую, которую несколько претенциозно назвал «Махаон». Опять-таки для тех, кто позабыл зоологию, напомню, что это бабочка семейства парусников. У нее желтые крылья с черным рисунком. Буквенное начертание на вывеске подкреплялось изображением прелестного мотылька. Должен уточнить, что «Махаон» являл собой даже не единственно парикмахерскую, а рядовой салон красоты для обычных киевлянок и киевлян: стрижка, педикюр, маникюр, который, как известно, способен украсить не только руки женщины, но и лицо мужчины, услуги косметолога, массажиста. И еще: на скользкий путь мелкого бизнеса я ступил не в одиночку, а вдвоем с закадычным дружком Ленькой Дудкиным. Расходы мы делили с ним строго пополам, так же ожидалось поступать и с будущей прибылью. Первые месяца три-четыре, пока мы, как гончие псы, вынюхивали в интернете, с головой ныряли в нонпарельные нескончаемые потоки газетной рекламы, выискивая, где бы, дешево и сердито, купить зеркала, столики, кресла, шкафчики, кушетки для массажа и прочее, без чего салон красоты не может существовать, арендную плату, которую маленькой совсем не назовешь, приходилось платить собственными кровными деньгами, отчего в сердце иногда рождался холодок, – а вдруг у нас ничего-ничегошеньки не получится? Тогда куда – в петлю? Но душу, как весеннее солнце, согревала надежда – отобьем вложенные бабки, раскрутимся… Даймонион дипломатически помалкивал – не подбодрял, но и не остужал мою предпринимательскую прыть. Я воспринимал это молчание как знак согласия.
С мастерами тоже пришлось помучиться – хотелось взять не смазливых вертихвосток, которых приятно после смены потискать где-нибудь в каптерке, а классных профессионалок, способных под сорочий стрекот машинки и воробьиное чириканье ножниц сделать каждую женскую головку просто очаровательной. А таковых найти было очень трудно – цирюльня-то не раскручена, надеяться, что в ее дверях из-за лохматых, заросших по самые уши, жаждущих немедленно постричься киевлян, ну никак не протолкнуться, не приходилось.
Короче, куаферов, в убыток, естественно, себе, пришлось соблазнить высокой оплатой – пятьдесят на пятьдесят, хотя повсюду, где мы ненавязчиво справлялись, их держали на соотношении тридцать пять на шестьдесят пять, а если кое-где им давали сорок процентов от выручки, так это по великой доброте хозяйской…
Где-то через год начало «капать», и весьма прилично, и с этой «капелью» пришел азарт, смелые мечты наши приобрели реальные очертания – открыли еще два салона красоты, благо, арендная плата заметно подупала. Напряглись с Дудкиным, как штангисты перед рекордным весом, пошарили по сусекам, наскребли, частично подзаняли бабла – и открыли эти точки в хороших людных, бойких местах. Даймонион, как народ у Пушкина в «Годунове», безмолвствовал – стало быть, подавал знак согласия. Новые салоны окупились значительно быстрее – удачное, видимо, месторасположение, расценки чуть пониже, чем в соседних цирюльнях, зазывные указатели с бабочкой желто-черного окраса, рекламные листовки с нашими координатами в почтовых ящиках граждан. В общем, мы с Дудкиным почувствовали себя игроками в казино, которым здорово фартит, – ну-ка, поставим еще разок, схватим фортуну за задницу. Три салона – это еще не сеть, азарт, который распирал нас с той же силой, с какой вода рвет, кромсает нутро кандидата в утопленники, рисовал такую картинку – над половиной Киева трепетно распростерлись крылышки махаона!
У Леньки появились деньжата, и немаленькие – он продал после смерти деда добротный дом в Чапаевке, считай, в черте Киева, я решил взять крупный кредит в банке, заложив свою двухкомнатную квартиру. Даймонион шепнул мне на ушко: «Не торопись! Не влезай в долги! Разве не знаешь, в какой стране живешь?» Я огрызнулся: «До пенсии, что ли, ждать?» Он, кажется, обиделся, потому что прошипел: «У тебя что, прибыль бьет фонтаном? Купаешься в деньгах? Ну, тогда бы я понял твои наполеоновские планы. Ты, видимо, забыл, что, когда над головой есть крыша, ты человек, а не бомж…» Даймонион, конечно же, был мудрее меня, логика у него безупречная, но разве тот, кем навязчиво овладела идея фикс, способен прислушаться к дельной мысли, обуздать себя? Как обезумевший конь, он несется вперед, не разбирая пути, не зная, что совсем скоро – обрыв, пропасть. Всего год понадобился нам с Дудкиным, чтобы открыть еще пять «махаончиков». Все, до последней копеечки, деньги мы вложили в оборудование, отдали за аренду, на зарплату мастерам, на подкуп санстанции, пожарников, налоговиков, на ремонт помещений – сантехники, электрики, штукатуры, ламинатчики. Выложились, как спринтеры на дистанции, и теперь, высунув языки, ждали, как же будет вознаграждено наше усердие. Все-таки кто-то на небе нам глубоко симпатизировал – прошел месяц-другой, и люди протоптали стежки-дорожки к новым салонам. Такая быстрая популярность не только обрадовала, но и воодушевила – будущее, черт возьми, за нами! Возможно, мы с Ленькой переполнились излишней самоуверенностью, забыв о том, что жизнь полосатая, как пешеходный переход. В принципе, неверных шагов мы не делали, пахали, как рабы на галере, любое дело доводя до крика – это было любимое выражение моего компаньона Леньки Дудкина, сухопарого голубоглазого блондина, имевшее для посвященных явный сексуальный подтекст – любить партнершу в постели так, чтобы довести ее до громкого стона, до счастливого рыдания. В общем, повторю, мы делали свое дело, как пролетарии, которые неистово верили, что обязательно будут жить при коммунизме. Увы, если б мы знали, что нас ожидает впереди, то сдулись бы, как воздушный шарик после прикосновения иголки, опустили бы руки, как те ребята на ринге, чьи подбородки ощутимо «пощекотал» кулак соперника. Вся трагедия в том, что когда фортуна вознесла меня и Леньку на гребень успеха – пошла, пошла стабильная, значимая прибыль! – все восемь салонов «Махаона» в одночасье полыхнули синим пламенем и практически выгорели дотла. Потом следствие установит, что причиной возгорания стали знаменитые «коктейли Молотова». Они влетели в разбитые окна наших владений почти одновременно – в промежутке между двумя и тремя часами ночи. Такое впечатление, что заказчик преступления – скорее всего, какая-то неведомая нам конкурирующая фирма, которой мы стали поперек горла, нанял сразу восьмерых «коктейлеметателей». Расправились с нами жестоко, даже нетрадиционно, обойдясь без каких-либо предупреждений, без разных там «черных меток». Меня и Леньку раздавили, как букашек.
Это был крах, полное банкротство – имущество «Махаонов» застраховано не было. В огне пожаров сгорела хата Ленькиного деда, полученная им в наследство, но у него оставалась городская квартира, я же потерял все – после того, как банк понял, что я не в состоянии выплачивать кредит, жилье у меня отобрали, в результате чего общество получило новоиспеченного бомжа.
В мой предпоследний киевский день мы с Ленькой напились до положения риз. Оба не очень-то пьющие, с двух бутылок водки (отвальную, учитывая мое катастрофическое положение, устроил компаньон) опьянели, как свиньи. Под конец нашей печальной, со слезами и соплями, пирушки я вытащил большую, на полстола, карту Украины и, закрыв глаза, наугад ткнул в нее пальцем. Куда я попал, если честно, не помню. На следующий день Ленька, который держался чуть получше, чем я, заявил, что мой палец, как бомба при точечном ударе, аккуратно пригвоздил к столу город Анастасиополь – славный и хороший южный город на Азовском море. Конечно, этому городу для полного счастья меня только и не хватало.
Ленька, как настоящий друг, подарил мне тысячу гривен, на них мне предстояло взять билет в один конец и некоторое время продержаться на новом месте.
Стоя в небольшой очереди в железнодорожную кассу, я вдруг подумал, а не навлекли ли мы сами на себя все наши несчастья. Махаон – бабочка с крыльями, где желтое идет по черному. Удивительная перекличка с георгиевской ленточкой – такие ленточки однажды накануне Дня Победы в Киев в изобилии завезли из соседней державы. Цвета георгиевской ленточки, как известно, – черный и желтый. Дым и пламя…