Польша в ХХ веке. Очерки политической истории. Раздел II. Вторая Речь Посполитая (1918–1939) ( Коллектив авторов, 2012)

I.1. Становление институтов государственной власти: правительство, начальник государства, парламент, армия

В ноябре 1918 г., в условиях, кардинально отличавшихся от времен I Речи Посполитой до ее разделов, начался новый этап в истории польского народа. Вместо многонациональной сословной шляхетской республики с королем во главе рождалось основанное на принципе разделения властей современное демократическое государство польской нации, с равным доступом всех социальных групп к участию в политической и общественной жизни, с полноценной партийно-политической системой. Предстояло решить ряд сложнейших задач обустройства государственного бытия, многие из которых были порождены длившейся 123 года неволей. Наиболее важной из них было, несомненно, «внедрение» нового отношения поляков к государству – как к условию sine qua поп существования суверенной нации в XX в. Для чего следовало радикально трансформировать их менталитет, приучить к тому, что это их собственное государство, за существование и развитие которого они несут всю полноту ответственности. Решать эту задачу предстояло политическим партиям и движениям, общественным организациям и властным институтам.

В годы Великой войны определились политические силы, которым предстояло возглавить этот процесс ментальной трансформации польской нации. Это были эндеки и пилсудчики, демонстрировавшие готовность и желание встать во главе возрожденного польского государства, когда для этого, в том числе и их стараниями, сложатся необходимые условия. После признания западными державами ПНК в качестве официального польского представительства и подчинения ему польской армии во Франции шансы национальных демократов представлялись предпочтительными, если бы не то, что у них не было вооруженных формирований ни в одной из частей Польши. Да и их лидер Р. Дмовский не спешил возвращаться в Варшаву, а сосредоточился на подготовке к нелегкой борьбе за будущие границы государства на Парижской мирной конференции. А другого равного ему по авторитету политика у национальных демократов в стране не было.

Пилсудчики поначалу были в худшем, чем эндеки, положении. Их ориентация на Центральные державы оказалась не столько ошибочной, сколько лишенной перспективы. Созданное оккупантами Польское королевство отказалась признавать, несмотря на давление немцев, даже Советская Россия. Задолго до конца войны прекратили существование легион и вспомогательный корпус. С лета 1917 г. они расстались со своим вождем, которого немцы надежно изолировали в крепости г. Магдебурга. Но неожиданно для многих Пилсудский к концу войны получил уникальный шанс. Вполне оправдала себя тактика опоры на нелегальные структуры военно-политического характера – Польскую военную организацию (ПОВ) и Конвент. В самый ответственный момент перемены власти они сумели быстро мобилизовать свои, пусть и не очень многочисленные, ряды и вместе с так и не превратившимся в серьезную военную силу Польским вермахтом стали реальным аргументом в пользу Пилсудского. Конечно, на магдебургского узника работал и его культ как последовательного борца за освобождение Царства Польского, формированием которого в обществе занимались его горячие поклонники из числа политиков и деятелей культуры. Интернирование Пилсудского способствовало его очищению в глазах многих поляков от обвинений в сотрудничестве с двумя империями, владевшими польскими землями, против третьего поработителя Польши{18}. Не забывали Пилсудского и варшавские политики из лагеря «активистов». Один из регентов, князь З. Любомирский, обращался к германскому руководству с просьбой освободить Пилсудского и разрешить ему вернуться в Варшаву. В последнем правительстве регентского совета бывшему бригадиру австро-венгерской армии был зарезервирован пост военного министра.

В последние недели войны об узнике вспомнили и в Берлине. Там понимали, что победители не позволят оставить немецкую армию на оккупированных территориях на востоке и ее придется возвращать домой. Сделать это, обходя стороной польские земли, будет очень сложно. А раз так, то нужно, чтобы поляки не чинили препятствий эвакуации по железным дорогам Польского королевства. И лучше других решить проблему мог Пилсудский, никогда не страдавший германофобией. Не исключено, что немцы опасались и того, что власть в возрождающейся Польше возьмут национальные демократы, считавшие Германию главным врагом их родины. 31 октября 1918 г. Пилсудского в Магдебурге посетил посланец германского правительства граф Г. Кесслер, познакомившийся с бригадиром еще в 1916 г. на Волынском фронте. Следующий визит состоялся 6 ноября. Накануне германское правительство решило освободить Пилсудского. Проведенные встречи показали, что тот не изменил своих взглядов и готов помочь немцам, не подписывая при этом никаких деклараций о лояльности Германии. Важность достигнутого взаимопонимания была столь велика, что, несмотря на начинающуюся революцию, была организована экстренная переброска Пилсудского на родину. Сначала его на автомобиле срочно доставили из Магдебурга в Берлин, а 9 ноября 1918 г. из германской столицы в Варшаву отправился литерный поезд, увозя Пилсудского навстречу исполнению предсказания «Царем будешь!», якобы сделанного ему цыганкой в далекой сибирской ссылке.

Сцена его встречи на Венском вокзале Варшавы имеет глубоко символическое значение. Немцы, несомненно, неплохо осведомленные о ситуации в городе, где было немало сторонников их вчерашнего узника, опасались массовых манифестаций. Поэтому о времени приезда Пилсудского ими был извещен лишь 3. Любомирский, неформальный лидер регентского совета. Он, в свою очередь, сообщил о предстоящем событии только руководителю ПОВ Адаму Коцу{19}. Фактически с первых же минут пребывания на варшавском Венском вокзале Пилсудский был поставлен перед выбором своей политической линии. Коц олицетворял левые силы, группировавшиеся вокруг Люблинского правительства Народной Польши, Любомирский – умеренные силы.

Пилсудский первым выслушал рапорт своего подчиненного Коца, а партнером для завтрака и обсуждения ситуации выбрал Любомирского. Тем самым он продемонстрировал, что, оставаясь лидером сил, ведущих свою родословную от левого лагеря, готов сотрудничать с правыми и центристскими кругами.

Выполнил ли Пилсудский свои договоренности с немцами? С одной стороны, как будто бы нет, так как он якобы уже на вокзале приказал Коцу разоружить немецкий гарнизон Варшавы[245]. Немцы, в отличие от австрийцев, в ряде случаев оказали вооруженное сопротивление, были жертвы. Но такой ход событий можно объяснить не только опозданием с возвращением Пилсудского или его мнимым приказом Коцу, но и последствиями начавшейся в Германии революции. 10 ноября брожение охватило варшавский гарнизон, и к вечеру командование им перешло к солдатским советам. Во избежание эскалации бессмысленного насилия к Пилсудскому были направлены делегаты с предложением передать польской стороне оружие и военные объекты в обмен на беспрепятственный выезд на родину. Пилсудский предложение принял. 11 ноября власть в бывшем Царстве Польском, как и в австрийской Галиции, без особых усилий полностью перешла к полякам. Со временем эту дату начнут отмечать как день независимости Польши, хотя она имела весьма условный характер. У Польши не было ни признанного международным сообществом правительства (как и единого правительства вообще), ни четких границ. Это были задачи, которые Пилсудскому, в силу обстоятельств оказавшемуся средоточием национальных устремлений, предстояло еще решить. И сделать это следовало по возможности быстро, чтобы опередить конкурентов в борьбе и за власть, и за территории.

В первую очередь нужно было создать необходимые для этого вооруженные силы, ибо имевшихся в наличии военных формирований (Польский вермахт, ПОВ) было явно недостаточно. Задачу облегчало то, что в стране было достаточно много хорошо подготовленных военных кадров из числа военнослужащих-поляков из русской, австро-венгерской и германской армий, причем не только рядовых, но и офицеров, вплоть до офицеров Генерального штаба и генералов. Работа по созданию польской регулярной армии началась еще до возвращения в страну Пилсудского. Уже 27 октября 1918 г. регентский совет издал декрет о формировании национальных вооруженных сил на основании временного закона о всеобщей воинской повинности. С этого момента развернулась практическая работа по созданию командных органов и организационной структуры польской армии (военного министерства, Генерального штаба, генеральных (военных) округов и т. д.).

12 ноября 1918 г. регентский совет передал Пилсудскому военную власть и главное командование польскими вооруженными силами, а также поручил сформировать общенациональное правительство[246]. 14 ноября совет самоликвидировался, но предварительно наделил Пилсудского всей полнотой власти в стране. Конечно, формально акты регентского совета как органа власти, созданного оккупантами для одной из частей Польши, не имели обязательной силы для краковской ликвидационной комиссии, познанского ГНС и Люблинского правительства. Но их вполне хватило Пилсудскому, чтобы взять под свой контроль не только ПОВ, но и Польский вермахт, и, опираясь на них, начать процесс консолидации отдельных частей Польши в единое целое.

Краковская ликвидационная комиссия не торопилась подчиняться Варшаве, главным для нее в тот момент была война с Западно-Украинской народной республикой. Зато легко решился вопрос с Люблинским правительством. Оно без колебаний отдало себя в полное распоряжение Пилсудского. Не найдя в центре и на правом фланге политической сцены желающих войти в коалиционный кабинет, Пилсудский 18 ноября назначил прежнее правительство, заменив только его председателя (президента), а себе взял портфель военного министра. Место И. Дашиньского, лидера галицийских социал-демократов, занял другой социалист из Галиции, инженер по образованию, майор польского легиона на стороне Австро-Венгрии Енджей Морачевский. Он, как и Дашиньский, в то время входил в близкое окружение главы нового государства. С одной стороны, кандидатура Морачевского вполне устраивала Пилсудского: можно было не опасаться каких-то несогласованных с ним решений и действий правительства и сосредоточиться на создании армии, что в тот момент он считал своей первоочередной задачей.

Но у назначения Морачевского премьером были и минусы: сохранялась прежняя линия раскола на сторонников и противников Пилсудского, однозначно левый облик кабинета министров порождал у руководителей западных держав подозрение в его большевистском характере, и тем самым затруднялось его признание державами Антанты{20}. Без признанного Западом правительства Польша не была полноценным субъектом международной жизни: некому было подписывать международные договоры, брать кредиты, закупать оружие{21}, продовольствие, отстаивать ее интересы на мирной конференции в Париже и т. д.

Пилсудский несомненно это понимал. Не случайно нота от 16 ноября, извещавшая мировое сообщество о существовании Польского государства в составе «всех земель объединенной Польши», была выслана по радио от имени главнокомандующего польской армией, а не правительства. На нее откликнулись только Берлин, приславший в Варшаву в тот же день (такая оперативность заставляет задуматься, а не были ли немцы заранее оповещены о готовящемся обращении) своего полномочного представителя графа Г. Кесслера, а также советское правительство, пытавшееся вырваться из дипломатической изоляции, т. е. правительства, сотрудничество с которыми могло лишь повредить имиджу Польши в глазах Запада.

Создание в Варшаве кабинета, опиравшегося на формировавшуюся армию, а еще больше на авторитет Пилсудского, потребовало такого урегулирования вопроса о высших органах государственной власти, которое закрепляло бы особый статус «коменданта» (так он был назван в протоколе первого заседания правительства). 22 ноября Пилсудский утвердил подготовленный Морачевским проект правительственного декрета о назначении его, в строгом соответствии с декретом регентского совета, временным главой (начальником) государства{22} до момента созыва учредительного сейма. Как начальнику государства ему было предоставлено право формировать правительства и отправлять их в отставку, утверждать принятые кабинетом законы, включая бюджет, назначать высших государственных служащих, ему же поручалось верховное командование Вооруженными силами Польши. Свои действия в качестве главы государства Пилсудский обязан был согласовывать с соответствующими членами кабинета, наделенными правом контрассигнации (визирования) издаваемых им актов. Таким образом, Пилсудский присвоил себе большие, почти диктаторские полномочия, но на непродолжительный период – только до момента созыва сейма, выборы в который под его сильным давлением правительство назначило на 26 января 1919 г. Декрет также определял, что Польша будет республикой.

Правительство разработало демократическую избирательную процедуру. Выборы депутатов должны были быть всеобщими, равными, прямыми, пропорциональными при тайном голосовании. Право голоса получили женщины, но его не имели военные, находившиеся на действительной службе. Поддержка Пилсудским именно варшавского центра формировавшейся польской государственности и его решение о проведении выборов на всех подконтрольных польским органам власти территориях снимали с повестки дня вопрос о центральном правительстве. До конца декабря независимо от Варшавы действовала краковская ликвидационная комиссия. Представленные в ней правые и центристские партии не торопились посылать своих представителей в варшавское правительство, не вполне соглашаясь с проводимой им внутренней политикой.

Кабинет Морачевского продолжил линию Люблинского правительства. Был издан ряд декретов в социальной области, вводивших в Польше стандарты, принятые на тот момент в развитых западноевропейских государствах: 8-часовой рабочий день с укороченной (английской) субботой, социальное страхование по болезни и несчастным случаям на производстве, гарантированный минимум оплаты труда в государственном секторе, инспекции и биржи труда, защиту прав квартиросъемщиков и др. Реализовав главные требования польского пролетариата, за которые тот боролся с конца XIX в., правительство оставило на усмотрение будущего сейма более принципиальные вопросы, связанные с отношениями собственности (аграрную реформу, национализацию промышленности, лесов и недр). Тем самым оно продемонстрировало, что будет проводить политику в духе западноевропейских социал-демократов, а не большевиков.

Но эти умеренные социальные реформы в интересах лиц наемного труда многим в Польше казались излишне радикальными. Правление левых воспринималось их оппонентами как прелюдия к катастрофе нарождавшейся польской государственности и, что особенно беспокоило Пилсудского, аналогичной была реакция заграницы. Близко знавший начальника государства Л. Василевский вспоминал его сетования в это время: «Ах, как было бы хорошо, если бы большевики организовали на меня покушение, бросили бомбу или что-нибудь наподобие этого… Естественно, покушение бы не удалось, но какой эффект это вызвало бы заграницей! Они бы сразу убедились, что все, что говорится о большевизме правительства Морачевского, – глупость»[247].

Проблема восприятия Польши западными державами крайне беспокоила Пилсудского в это время. Его ноту от 16 ноября Запад проигнорировал, правительство Морачевского никто кроме Германии не признал. Между тем неумолимо приближалось открытие мирной конференции. Нужно было во что бы то ни стало и в самое короткое время решить проблему международного признания правительства. Понимал это и Дмовский. В начале декабря состоялись переговоры эмиссара главы ПНК С. Грабского с Пилсудским. Стороны договорились по таким вопросам, как создание общенационального правительства, формальное подчинение польской армии верховному главнокомандующему союзных войск маршалу Франции Ф. Фошу, пополнение ПНК и польской делегации на мирной конференции представителями Пилсудского, территориальные требования, высылка из Варшавы немецкого представителя Г. Кесселера. В ответ на критику соратников за компромисс с правыми Пилсудскии с раздражением бросил: «Меня ждет борьба с Россией, а не с Дмовским»{23}.

Замена правительства была для Пилсудского не только формально-правовым, но и престижным вопросом. Чтобы избежать обвинений в какой-либо политической пристрастности ему нужен был отчетливый сигнал со стороны общества, что оно не желает больше терпеть кабинет Морачевского. Причем сигнал со стороны не улицы или партии{24}, а серьезных независимых общественных сил.

В связи с этим, видимо, с ведома Пилсудского особо доверенные лица из II отдела польского Генерального штаба, а также некоторые гражданские политики подготовили следующую акцию. В ночь с 4 на 5 января 1919 г. была инсценирована попытка государственного переворота (известного как заговор Сапеги-Янушайтиса) с участием военнослужащих столичного гарнизона с целью устранения правительства, но не начальника государства[248]. Уже к утру с опереточным действом было покончено. После этого правительство, просуществовав еще 10 дней и завершив в основном подготовку к выборам, 16 января было отправлено Пилсудским в отставку. Так завершился период левых правительств в межвоенной Польше.

Новым президентом Совета министров стал пользовавшийся мировой известностью польский пианист и композитор Игнаций Падеревский. Более приемлемую фигуру трудно было бы придумать. Падеревский устраивал всех главных игроков внутриполитической сцены и западных политиков как человек умеренных взглядов, за которым не стояло никакой партии. С эндеками его сближало лишь участие в ПНК и организованной ими кампании пропаганды польского вопроса в США, а не общность политических взглядов и исповедуемой идеологии национализма с сильным шовинистическим акцентом.

Несмотря на то, что многие министры прежнего правительства сохранили свои портфели, отношение к кабинету Падеревского в стране и за рубежом было кардинально иным. 21 января правительство в Варшаве было признано ПНК, 30 января – США, 24 февраля – Францией, на следующий день Великобританией, 27 февраля – Италией. Таким образом, процесс конституирования Польского государства на международной арене прошел очередной важный этап. Вслед за констатацией в 1917–1918 гг. права польского народа на независимое существование последовало признание польского правительства в стране.

Ю. Пилсудский в конце 1918 г. выступал за построение в Польше демократического государства, понимая, что для всесильного Запада только свободно избранные парламенты могли свидетельствовать о легитимном характере вновь создаваемых государств. Парламентский режим, по его мнению, должен был также помешать радикальным политическим элементам увлечь за собой массы, недовольные тяжелыми условиями жизни. Ко всему прочему Пилсудский рассчитывал, что сейм освободит начальника государства от мелочного контроля над деятельностью правительства и позволит ему сконцентрировать все внимание на армии и проблеме границ. Своим близким соратникам он еще до парламентских выборов заявил: «Меня волнует армия, которой в действительности у меня еще нет… Внутренние вопросы решит сейм, который я для этого и созываю… Все мои усилия должны быть направлены на армию… Когда у меня будет армия, все будет в моих руках… Мне нужны солдаты…»[249].

Своеобразной демонстрацией отношения политических партий, а также социальных и национальных групп к вопросу независимости стали назначенные на 26 января 1919 г. выборы в учредительный сейм. В них имело возможность беспрепятственно участвовать население бывшего Царства Польского, территория которого полностью контролировалась варшавским правительством. В западных районах бывшего Северо-Западного края Российской империи, где среди жителей преобладали поляки, выборы перенесли на более поздний срок, после ухода немецких оккупационных войск. В бывших австрийских землях избирательные округа были созданы только в Малой Польше (Западной Галиции). В Восточной Галиции, вопрос принадлежности которой Польше решился только в 1923 г., выборы не проводились. Ее в сейме представляли польские депутаты рейхсрата (лишь во Львове позже прошли довыборы). В Тешинской Силезии избирательные округа организовали, но из-за вооруженного чешско-польского конфликта избирательные участки так и не открылись. Эту область в сейме представляли 6 польских кандидатов в депутаты. В бывших прусских польских землях выборы проводились по мере их передачи Польше. В Великой Польше они состоялись 1 июня 1919 г. (немецкое население их бойкотировало), в Восточном Поморье – 2 мая 1920 г. Польское население этих провинций представляли польские депутаты рейхстага. А Верхнюю Силезию депутаты рейхстага представляли вплоть до истечения срока полномочий учредительного сейма. Не было выборов и на украинских и белорусских территориях, отошедших Польше по Рижскому миру. С марта 1922 г. в варшавском сейме Виленщину представляли депутаты парламента Срединной Литвы.

За мандаты боролось более 20 политических группировок. Ю. Пилсудский в кампании по выборам демонстративно не участвовал, подчеркивая тем самым свой надпартийный статус. Его сторонники баллотировались по избирательным спискам левых и центристских партий. В ходе избирательной кампании в парламент каждая из участвовавших в ней партий старалась убедить избирателей в том, что именно ее видение будущего общественного устройства страны в наибольшей степени соответствует их интересам. Побывавшие уже у власти левые обещали в случае победы продолжить проведение социальных реформ в интересах лиц наемного труда как необходимого условия построения со временем социалистического государства, крестьянские партии – ориентировать государство на решение аграрной проблемы и обеспечение благоприятных условий для развития сельского хозяйства, национальные демократы – сделать Польшу государством для этнических поляков. Конечно, партии выдвигали и другие постулаты, много говорили о частностях, но это не меняло сути дела. В том, что электорату представлялись различные модели будущего общественного устройства Польши, в тот момент не было ничего странного, поскольку польскому государству еще только предстояло конституироваться. Пилсудчики как самостоятельная сила в выборах не участвовали.

Так называемый «черный пиар» использовался ограничено, главным образом против левых, единственных, кто на тот момент побывал у руля государственной власти. Коммунисты призывали рабочих к бойкоту выборов, тем самым они сразу же позиционировали себя как враги складывавшейся буржуазной государственности. Однако их призыв не нашел серьезной поддержки у избирателей, опыт социалистической революции в России поляков не вдохновил. Еврейские партии участвовали в борьбе за мандаты лишь частично.

Явка избирателей была высокой, по отдельным округам от 60 до 94 %, что свидетельствовало о завышенных ожиданиях электората в отношении будущего парламента. Всего в выборах участвовало около 5 млн избирателей. 26 января они избрали 296 депутатов. В сейм также были кооптированы 44 бывших польских депутата парламентов Германии и Австро-Венгрии. В конце июня 1919 г. сейм насчитывал уже 394 депутата, в мае 1920 г. – 412, в марте 1922 г. – 432 мандатария.

Итоги выборов показали существенную дифференциацию общества по политическим симпатиям. Первоначально в сейме оформилось 10 фракций, в 1922 г. их уже было 16. Относительное большинство мандатов (116) получил правый Народно-национальный союз. Левый фланг сейма составили депутаты от ПСЛ «Вызволение» (58 мест) и польские социалисты (32 места). В общей сложности за левых проголосовало 27,5 % избирателей. Все остальные фракции, часто не имевшие на тот момент до конца определившейся политической физиономии, расположились между этими двумя полюсами. Пилсудчики сумели провести в парламент ряд своих видных представителей по спискам главным образом левых партий.

Левым не помогли их немалые свершения в области социального законодательства, в стране с абсолютным преобладанием частных собственников большинство избирателей отдало предпочтение правым и центристским партиям.

Полученного Народно-национальным союзом относительного большинства не хватало для формирования однородного правительства. Это означало, что до следующих парламентских выборов страна обречена на коалиционные кабинеты из партий, принадлежащих к разным политическим лагерям, с неизбежным торгом за министерские кресла и программы деятельности. Теоретически существовало четыре возможных варианта политического облика кабинетов: 1) правоцентристский, 2) левоцентристский, 3) большой коалиции (из представителей главных партий сейма) и 4) внепарламентский (или деловой), составленный из беспартийных менеджеров. Третий вариант использовался лишь в экстремальных для страны условиях (вторжение Красной армии в этническую Польшу в 1920 г., политический, социальный и экономический кризис в октябре 1925 г.). Четвертый фактически также мог осуществляться лишь с согласия основных игроков политической сцены, т. е. был суррогатом большой коалиции, но без прямой ответственности партий за результаты деятельности такого кабинета. Три из четырех возможных вариантов правительства не могли осуществиться без участия или поддержки национальных демократов, а ПСЛ «Пяст» превращалось в партию, без согласия которой нельзя было создать вообще какой-либо кабинет. Таким образом, после парламентских выборов 1919 г. эндеки и пястовцы стали стержнем оформляющейся политической системы, без них нельзя было принять ни одного принципального решения.

Сильная позиция национальных демократов и В. Витоса, с которыми у Пилсудского были не самые лучшие отношения, не обещала легкого взаимодействия с парламентом. Состав последнего был таков, что сторонники начальника государства даже опасались, утвердит ли его сейм на этот пост. Видимо поэтому Пилсудский сложил свои полномочия не на первом пленарном заседании парламента 10 февраля 1919 г. (так постановляли декреты регентского совета и правительства Морачевского), а 10 днями позже. За это время сторонники Пилсудского сумели убедить других депутатов в необходимости сохранить за ним пост начальника государства. В результате сейм единогласно поручил Пилсудскому исполнять обязанности главы государства до следующих парламентских выборов.

Депутаты также утвердили принципы функционирования верховных органов власти в Польше на период до принятия постоянной конституции, известные как Малая конституция 1919 г. Этим документом сейм объявлял себя суверенной и законодательной властью, а начальника государства – представителем государства и верховным исполнителем решений сейма по гражданским и военным вопросам. Пилсудский получил право назначать правительство по согласованию с парламентом.

Важным было согласие парламента на сохранение за Пилсудским единоличной власти над армией. Сейм постановил, что военный министр не может контролировать стратегические и тактические распоряжения главнокомандующего. Тем самым последний становился неподконтрольным представительной власти. Кроме того начальник государства сохранил за собой право назначать министров военного и внешнеполитического ведомств. По сути Малая конституция устанавливала смешанную парламентско-президентскую политическую систему, которая давала Пилсудскому огромные полномочия в важнейших областях деятельности государства. Особенно отчетливо это видно на примере восточной политики Польши, которую Пилсудский сделал до лета 1920 г. своей исключительной прерогативой, не допускал никакого вмешательства в нее парламентариев и дипломатов. Даже близкое окружение не всегда знало о предпринимавшихся им действиях на восточном направлении[250].

Так завершился процесс становления высших органов исполнительной и законодательной власти, теперь Польша полностью соответствовала демократическим критериям, которые победители предъявляли вновь создаваемым государствам Центральной и Восточной Европы.

I.2. Политическая система периода учредительного сейма

Обретение Польшей независимости потребовало от политических партий, возникших в отдельных ее частях начиная с рубежа веков, кардинально изменить программы и цели деятельности, научиться функционировать в новых условиях, подтвердить свою востребованность обществом. Быстрее всего определились новые лидеры политической сцены. Довоенные фавориты были оттеснены на второстепенные позиции, как это случилось например с «краковскими консерваторами», еще в годы Первой мировой войны самой влиятельной силой в Галиции. Лидерство перешло к партиям, ориентировавшимся на потребности и предпочтения массового избирателя и демонстрировавшим приверженность демократическим ценностям. Как показали итоги выборов в 1919 г., потеряло всякое значение деление партий на соглашательские и сепаратистские. Преодоление регионального характера партий оказалось непростым и долговременным процессом. Лишь национальные демократы уже на выборах в учредительный сейм смогли провести избирательную кампания во всех созданных тогда избирательных округах, умело сочетая известность своего общепризнанного вождя Р. Дмовского и ряда региональных лидеров, в том числе С. Грабского и С. Гломбиньского в Галиции, М. Сейды и В. Тромпчиньского в Великой Польше, В. Грабского и С. Козицкого в бывшем Царстве Польском.

Самой крупной политической силой был лагерь национальной демократии, состоявший из партии и ряда аффилированных организаций. Эндеки действовали только среди поляков, не игнорировали ни одной социальной группы. Особенно сильным их влияние было среди крестьян, мелкой буржуазии, крупных землевладельцев, предпринимателей, интеллигенции (в партийном активе эндеков было немало университетских профессоров), католического клира. Идеология эндеков была основана на признании жизнеспособности только этнически «чистых» государств. Поэтому они выступали за подрыв экономических основ существования более чем трехмиллионной еврейской общины в Польше, пропагандировали эмиграцию евреев в Палестину, бойкот еврейских заведений в сфере торговли, бытового обслуживания, гастрономии, вытеснение евреев-посредников польскими кооперативными организациями, требовали введения процентной нормы для еврейской молодежи в университетах, осуждали поляков, продававших землю иудеям, провоцировали погромы и т. д. В бывшей прусской части Польши, где евреев было немного, эндеки активно насаждали враждебное отношение к местным немцам. Представителей славянских национальных меньшинств, как не способных построить собственные государства, они намеревались ассимилировать.

В политической сфере национальные демократы выступали за создание польского большинства в сейме и чисто польские правительства. Исходя из геополитического положения Польши между Россией и Германией («молотом и наковальней»), они не верили в возможность обеспечить безопасность собственными силами, поэтому выступали за тесное взаимодействие с Францией и ее союзниками в Центральной и Восточной Европе. Видя главную угрозу Польше в Германии, они были не прочь нормализовать отношения с Россией. В экономической сфере эндеки придерживались либеральных взглядов, считая всякое государственное вмешательство вредным для народного хозяйства.

Национальные демократы были центром притяжения для других правых и правоцентристских организаций. С ними взаимодействовали бывшие консерваторы и прогрессисты из Царства Польского, а в созданный ими Народно-национальный союз (ННС) первоначально вошли правая Национально-христианская народная партия (объединяла главным образом помещиков) и занимавшие центристские позиции христианские демократы, действовавшие в рабочей и мелкобуржуазной среде. Особенно сильными позиции христианских демократов были в Верхней Силезии, но за них голосовали избиратели и в других регионах Польши. Их общепризнанным лидером был B. Корфанты, активный борец за возвращение в состав Польши Силезии, утратившей государственную связь с ней еще в XIV столетии. В учредительном сейме он возглавил парламентскую фракцию ННС. Популярностью пользовались также Ю. Хациньский, C. Адамский, В. Битнер.

Однако летом 1919 г. хадеки покинули ряды ННС, создали собственный парламентский клуб правоцентристской ориентации, но конструктивного взаимодействия с национальными демократами не прекратили. Такую же тактику избрали христианские националисты. Таким образом, наметившаяся в 1919 г. на правом фланге тенденция к консолидации родственных сил не получила развития.

Место левого центра на польской политической сцене заняла Национальная рабочая партия (НРП). Она возникла в 1920 г. в результате объединения Национального союза рабочих, созданного эндеками в годы первой русской революции в Царстве Польском, с действовавшей в прусской Польше идеологически родственной Национальной партией рабочих. Новая партия имела собственный профцентр – Польское профессиональное объединение, пользовалась популярностью в Великой Польше, Поморье, Верхней Силезии и Лодзинском округе. Главными конкурентами НРП в борьбе за влияние в рабочей и мелкобуржуазной (мещанской) среде справа были христианские демократы, слева – ППС. Соответствующей была и программа партии, отстаивавшая наряду с христианскими ценностями идеи социальной справедливости, а также право именно польских рабочих на лучшую долю. Наиболее известными ее деятелями были К. Поппель, С. Ваховяк, А. Цишак.

Влиятельной политической силой в стране было крестьянское движение. Наметившаяся было в начале независимости объединительная тенденция быстро уступила в нем место дезинтеграционным процессам. На выборах 1919 г. мандаты завоевали три польские крестьянские партии: в Галиции – Польская крестьянская партия «Пяст» (Польское стронництво людовое – ПСЛ «Пяст») и Польская крестьянская партия-левица (ПСЛ-левица), в бывшей русской Польше – Польская крестьянская партия «Вызволение» (ПСЛ «Вызволение»). В общей сложности они получили почти 30 % голосов в бывшем Царстве Польском и около 60 % в Галиции[251]. ПСЛ «Пяст» достаточно быстро определило свою позицию в центре политической сцены, что, учитывая значительное количество завоеванных депутатских мандатов, делало «Пяст» участником почти всех правительственных коалиций. Две другие крестьянские партии расположились на левых скамьях сейма.

В идеологическом плане крестьянские партии были весьма близки. Правда, в адрес ПСЛ «Пяст» иногда звучали обвинения, что в отличие от ПСЛ-левицы и ПСЛ «Вызволение» это была партия кулаков, сельской буржуазии. В действительности же по главному для крестьянства вопросу – земельному – принципиальных разногласий между ними не существовало. Все три партии выступали за решение аграрного вопроса за счет не только государственных, но и помещичьих, частновладельческих земель. Наличие общей цели подтолкнуло парламентские представительства «Пяста» и «Вызволения» к сближению, а в октябре 1919 г. даже объединению в единую фракцию Польского стронництва людового. Однако на этом процесс консолидации крестьянского движения остановился, в декабре того же года часть депутатов «Вызволения» покинула объединенную фракцию, а оставшиеся стали членами ПСЛ «Пяст».

В том же 1919 г. возникла единая Польская социалистическая партия (ППС). Вначале был создан объединенный парламентский клуб польских социалистов, а затем проведен объединительный конгресс. Это была социалистическая партия западноевропейского образца, сторонница построения общества социальной справедливости, но не обязательно революционным путем (хотя такую возможность она полностью не отрицала). Большинство ее лидеров считало, что к конечной цели вполне могли привести и парламентская борьба, совершенствование социального законодательства, развитие государственного и кооперативного секторов экономики. ППС была членом II Интернационала, полностью соглашалась с его программой, стратегией и тактикой деятельности. Наиболее видными лидерами партии, которая объединяла около 30 тыс. членов с существенно различавшимися взглядами, были Н. Барлицкий, И. Дашиньский, М. Недзялковский, Ф. Перль. Периодически ряды ППС покидали достаточно известные деятели, переходившие в ряды коммунистов (Е. Чешейко-Сохацкий, Т. Жарский) или же создававшие самостоятельные партии. Несмотря на свою приверженность принципам интернационализма людей труда, ППС не стала единственной социалистической партией в Польше. В рядах пепеэсовцев кроме поляков были и евреи, но большинство разделявших левые взгляды представителей других национальных меньшинств предпочитали свои социалистические организации.

Самостоятельный сегмент польской политической сцены составляли партии, представлявшие интересы национальных меньшинств: украинские, белорусские, еврейские, немецкие. В идейно-политическом отношении они практически ничем не отличались от охарактеризованных выше польских аналогов, придерживались и правых, и центристских, и левых взглядов. Но была и принципиальная специфика. Лишь немногие из них (главным образом еврейские) рассматривали Польшу как свое собственное государство, укрепление и успешное развитие которого составляло смысл их деятельности. Все другие явно или неявно исповедовали сепаратизм, а еврейские партии сионистского толка – необходимость эмиграции в Палестину.

Особую непримиримость к польскому государству демонстрировали украинские партии Галиции, не желавшие согласиться с тем, что поляки лишили их государственности. Практически все эти партии, за исключением небольшой организации «хлеборобов», призывали к бойкоту переписи населения в 1921 г. и выборов в парламент в ноябре 1922 г., непрерывно поднимали украинский вопрос заграницей. В 1920 г. бывшие военнослужащие Украинской галицкой армии создали Украинскую военную организацию с целью подготовки кадров для будущего вооруженного восстания. 25 сентября 1921 г., во время посещения Ю. Пилсудским Львова, на него было совершено вооруженное покушение одним из членов УВО[252].

Особняком на политической сцене стояла Коммунистическая рабочая партия Польши, образовавшаяся в декабре 1919 г. в результате объединения СДКПиЛ и ППС-левицы. Она изначально формировалась как общепольская интернациональная организация, правда, с автономными по статусу коммунистическими партиями Западной Украины и Западной Белоруссии. Ни немецкое, ни еврейское национальные меньшинства отдельных коммунистических организаций не имели. КРПП была секцией III (Коммунистического) Интернационала, выступала за построение социалистического общества, путь к которому вел через социалистическую революцию и диктатуру пролетариата. По своему статусу она являлась фактически нелегальной партией, хотя в 1919 г. сейм не поддержал предложения о ее запрете. Тем не менее на практике принадлежность к КРПП и комсомолу преследовалась властями самым суровым образом. Многие польские коммунисты, скрываясь от преследований на родине, тайно выезжали в советские республики, работали в аппарате Коминтерна, советских государственных учреждениях и общественных организациях. В числе наиболее известных деятелей партии были А. Барский (Варшавский), В. Костшева (Кошутская), С. Лещиньский (Леньский), М. Горвиц (Валецкий), Э. Прухняк.

I.3. Борьба за международно-правовое признание Польши и ее границ

По мере успешного оформления властных институтов независимого государства на первый план в действиях руководителей страны выходили две другие задачи: более легкая – завершение процесса международно-правового признания Польши, и более сложная – установление ее государственных границ.

Польша была приглашена к участию в Парижской мирной конференции как вновь созданное, признанное Антантой союзным, государство. Для Варшавы, принимая во внимание намерение США и Великобритании обустроить Центрально-Восточную Европу с учетом национального принципа, наиболее сложным был вопрос удовлетворения своих территориальных претензий. На западе и севере они распространялись на достаточно основательно германизированные территории. Австро-Венгрия развалилась, Австрия была лишена авторитетного голоса в определении судеб наследия империи Габсбургов. На юге и юго-востоке соперниками Польши за бывшие австрийские владения выступили Чехословакия и Западно-Украинская Народная Республика, причем статус последней был неопределенным, помимо самопровозглашенной УНР ее никто не признавал.

Россия в Париже официально представлена не была, и вопрос о ее западной границе официально на конференции не обсуждался. Относительно ее прохождения державы-победительницы стояли на позиции Временного правительства по польскому вопросу, выраженной им в марте 1917 г. и базировавшейся на этническом принципе. При этом они не признавали самостоятельными этносами украинцев и белорусов, а в соответствии с «правом национальности» считали их частями единой русской нации{25}. Тем самым они не собирались признавать обоснованными требования восстановить Польшу в границах 1772 г. Ситуация для Варшавы дополнительно осложнялась тем, что в Прибалтике, Литве, Белоруссии, на Украине возникали национальные государства, претендовавшие на те же территории, что и Польша.

Польской делегации было трудно добиваться своего из-за несовпадения интересов великих держав. Поляки сделали ставку на Францию. Только Париж, в связи с неясностью ситуации в России, проявлял заинтересованность в создании большой и сильной Польши, прежде всего за счет Германии. В ней он видел партнера, который вместе с Чехословакией должен был помочь в сдерживании Германии (пока не восстановит свою мощь Россия), а также – важное звено «санитарного кордона», призванного не допустить распространения большевизма на Европу и оказать помощь в борьбе с ним белой России[253]. Определенные надежды польские делегаты возлагали на США, хотя американский президент В. Вильсон был сторонником создания новых государств в регионе на этнической основе и сохранения окраинных областей России (без Польши) в ее составе. Великобритания, традиционно стремившаяся к поддержанию баланса сил на континенте, обоснованно опасалась появления новых областей конфликта типа Эльзаса и Лотарингии в случае удовлетворения всех территориальных притязаний Польши. Из-за этого Лондон рассматривался Варшавой как недоброжелатель Польши.

С учетом этих обстоятельств и вырабатывалась стратегия и тактика создания сильной Польши. В вопросе о границе с Германией следовало добиваться от миротворцев максимального удовлетворения польских территориальных требований, сформулированных Дмовским в специальных меморандумах державам Антанты. Решать эту задачу предполагалось преимущественно дипломатическим путем, на мирной конференции. Однако при этом не исключалось и использование регулярной польской армии, но не открытое, а под прикрытием вооруженных восстаний местного населения. Вопрос о судьбе бывших австрийских владений намеревались решить собственными силами, в том числе и вооруженным путем, что должно было поставить великие державы перед свершившимся фактом. Что же касается восточных рубежей, то Пилсудский, будучи противником пассивного ожидания исхода гражданской войны в России, изначально делал ставку на их силовое установление. Таким образом, на Парижской мирной конференции главными для польской делегации были два вопроса: международно-правовое признание Польши как суверенного субъекта мировой политической сцены, а также установление границы с Германией. Все другие вопросы Варшава намеревалась решить собственными силами.

Окончательное международно-правовое признание Польши произошло после заключения ею трех договоров в конце июня 1919 г. Во-первых – договора между пятью союзными и соединившимися державами и Польшей от 27 июня 1919 г., по которому Варшава брала на себя ряд обязательств политического, а также экономического характера – свободный транзит через Польшу, интернационализация судоходства по Висле (на практике этого не произошло). Тогда же великие державы заставили премьера и главу польской делегации на конференции в Париже И. Падеревского согласиться с распространением на Польшу создаваемой ими системы международной защиты национальных меньшинств, прежде всего евреев и проживавших на присоединяемых бывших германских землях немцев. Поскольку на себя аналогичных обязательств державы-победительницы не брали и на Германию не возлагали, то в Польше их расценили как свидетельство ее неравноправия в международно-правовом отношении.

Во-вторых – Версальского мирного трактата союзных и соединившихся держав с Германией от 28 июня 1919 г., под которым стоят подписи также И. Падеревского и Р. Дмовского. По этому договору Берлин признавал независимость Польши, переход под ее юрисдикцию Великой Польши, Восточного Поморья с Данцигским (Гданьским) коридором и частью побережья Балтики (это позволяло Польше иметь военный флот). Данциг (Гданьск) объявлялся вольным городом под верховным управлением Лиги наций с предоставлением в нем Польше ряда прав, в том числе на организацию там польской почты, беспошлинное пользование портом и свободный ввоз оружия. Но Берлин оспаривал обоснованность претензий Варшавы на Верхнюю Силезию и пограничные районы Восточной Пруссии на том основании, что большинство их жителей были этническими немцами. Разрешить спор должен был плебисцит, т. е. свободное волеизлияние местных жителей, а также уроженцев этих территорий, в разное время переехавших в другие области Германии.

В-третьих – договора в Сен-Жермен-де-Пре, подписанного одновременно с мирным трактатом с Австрией. По нему Польша и другие государства-лимитрофы обязывалась за свое освобождение внести в фонд контрибуций 1,5 млрд золотых франков, причем его на Польшу приходилось 12 % этой суммы. Но на практике этих и других платежей произведено не было.

Уже в ходе подготовки к мирной конференции в Варшаве осознали, что дипломатическим путем удастся получить только часть территорий, на которые она претендовала. Овладеть спорными территориями было невозможно, не прибегнув к силе. В бывших австрийских владениях и Великой Польше в вооруженную борьбу за спорные области полякам пришлось вступить до открытия мирной конференции. В ноябре 1918 г. началась польско-украинская война из-за Восточной Галиции. Обе стороны конфликта использовали сходные аргументы для обоснования своих претензий на эту провинцию: ссылались главным образом на историческое и этническое право. Антанта и США, согласившиеся на создание польского государства и отказавшие в этом украинцам, заняли позицию арбитра, предлагая различные компромиссные варианты, которые не устраивали ни одну из воюющих сторон. Посредническая миссия великих держав стала особенно проблематичной после того, как в июле 1919 г. вся Восточная Галиция оказалась под польским контролем. Тем не менее они продолжали играть эту роль до марта 1923 г., когда Совет послов Антанты окончательно передал эту область Польше.

Но в Тешинской Силезии (Австрийской Силезии) удача отвернулась от Варшавы. Прага отказалась признать соглашение о разграничении провинции, заключенное в момент распада Австро-Венгрии местными польским и чешским национальными советами. Определяющую роль в этом сыграл значительный экономический потенциал спорной области и ее стратегическое положение. Кроме того соглашение подрывало достигнутую летом 1918 г. договоренность Чехословацкого национального совета и французского правительства, что Чехия будет возрождена в границах земель чешской короны.

23 января, за три дня до парламентских выборов в Польше, которые Варшава готовилась провести и в спорной Тешинской Силезии, чтобы на законном основании закрепить ее за собой, чешские войска перешли в наступление, принесшее им успех. В конфликт вмешались державы, под их давлением боевые действия были остановлены, противники согласились решить спор с помощью плебисцита. Однако он так и не состоялся, а в июле 1920 г., в момент стремительного наступления советской Красной армии на Варшаву, по обоюдному согласию Тешинская Силезия была разделена по линии прекращения боевых действий без выяснения воли населения. ЧСР досталось 1200 км² спорной территории провинции из 2 222 км² и 293 тыс. человек населения из 435 тыс. Но в Польше с таким решением примирились не все, пилсудчики и не только расценили его как болезненное поражение. Несправедливым считалось и разграничение в районах Спиш и Орава на границе со Словакией. Окончательно все вопросы, порожденные разделом Тешинской Силезии, были урегулированы договорным путем лишь в 1925 г.

Установление польско-германской границы также заняло несколько лет. Оно началось с Великой Польши (Познанщины). Согласно Компьенскому перемирию, Германия должна была до мирной конференции вернуться к довоенным границам. Тем самым решение вопроса о судьбе немецких территорий, на которые претендовала Польша, откладывалась до мирной конференции. Но 26 декабря 1918 г. в Познани, в ходе манифестации в честь следовавшего в Варшаву из Парижа И. Падеревского, произошли уличные столкновения поляков с немцами, переросшие в восстание. Оно оказалось успешным, поляки к концу января 1919 г. установили контроль над провинцией. Державам не оставалось ничего иного, как признать сложившееся положение вещей и разрешить создание польских органов власти в Великой Польше, однако без изменения ее статуса как части Германии до момента ратификации Версальского мирного договора 10 января 1920 г.

Когда стало очевидным, что великие державы не намерены безоговорочно передать Польше Верхнюю Силезию (здесь располагался второй по значимости после Рура промышленный округ Германии), польской стороной в августе 1919 г. была предпринята заранее подготовленная попытка вооруженным путем овладеть этой важной провинцией. Однако сил у участников первого Силезского восстания оказалось недостаточно, и немцы довольно легко с ним справились. Неудачным было и второе восстание, в августе 1920 г., начатое в тяжелое для Варшавы время, когда главной ее заботой являлось отражение советского наступления. Единственным существенным успехом повстанцев стало решение великих держав о преобразовании немецкой полиции в регионе в смешанную немецко-польскую, что давало польской стороне возможность лучше подготовиться к следующему вооруженному выступлению.

В июле 1920 г. состоялся плебисцит в спорных районах Восточной Пруссии (исторические области Вармия и Мазуры). Свой проигрыш – за присоединение к Польше проголосовало чуть более 15 тыс. человек, а против 447 тыс. – поляки объясняли неблагоприятными обстоятельствами, нежеланием его участников демонстрировать свою польскость в момент, когда польское государство доживало, быть может, последние дни, а не преобладанием здесь жителей, считавших себя немцами.

В Верхней Силезии плебисцит был проведен в марте 1921 г., польская сторона его также проиграла. Пожелали остаться в составе Германии 707 605 человек, за присоединение к Польше высказалось 479 359 участников плебисцита, 3882 бюллетеня были признаны недействительными. Поляки победили в 678 гминах (волостях), немцы в 844. Помимо постоянных жителей в плебисците участвовало около 200 тыс. уроженцев провинции, на тот момент живших в других районах Германии. Из них за Польшу голосовало только 10 120 человек.

Великобритания и Италиия, чьи войска обеспечивали порядок в Верхней Силезии во время плебисцита, склонялись к признанию его результатов и соответствующему разделу спорной территории. Но против была Франция, стремившаяся максимально ослабить Германию. По секретной договоренности с французским председателем межсоюзнической комиссии по Верхней Силезии генералом А. Лероном в ночь со 2 на 3 мая 1921 г. началось третье по счету Силезское восстание. В нем под видом повстанцев участвовали военнослужащие регулярной польской армии. На этот раз поляки сумели овладеть большей частью спорной области[254].

Не желая и дальше сохранять очаг вооруженной конфронтации в Центральной Европе, Совет Лиги наций 12 октября 1921 г., вопреки результатам плебисцита, предложил Совету послов Антанты передать Польше часть важного для нее верхнесилезского промышленного округа по линии прекращения огня. Польша получила 29 % спорной территории (с 46 % населения) и основную часть предприятий одного из крупнейших европейских индустриальных районов: 76 % угольных шахт, 97 % добычи железной руды, 82 % цинковых и 71 % оловянных рудников, 50 % коксохимических предприятий, все производство цинка и олова, около 50 % доменных печей. 20 октября 1921 г. державы Антанты утвердили это предложение без изменений. Возникшие в результате раздела Верхней Силезии проблемы правового, хозяйственного и гуманитарного характера между Польшей и Германией были урегулированы конвенцией, заключенной заинтересованными сторонами сроком на 15 лет на конференции по Верхней Силезии, которая состоялась на рубеже 1921–1922 гг. в Женеве. Особый статус образованного в Польше Верхнесилезского воеводства выразился в предоставлении ему права на автономию и созыв собственного Силезского сейма.

Наиболее драматичный и кровавый характер носила борьба за восточную границу Польши. Начиная с 1569 г. польские земли были стержнем созданного Люблинской унией федеративного государства Речь Посполитая, огромной страны, с территорией более 900 тыс. км². В его состав входили не только польские, но и восточнославянские, литовские и латышские этнические территории. После принятия конституции в 1791 г. оно приобрело унитарный характер, но только до второго раздела в 1793 г. Особенностью польского общественного сознания была устойчивая идентификация понятий Польша и Речь Посполитая, в то время как США и Великобритания считали, что независимая Польша должна включить в свои границы только области с преобладанием польского населения. Большинство поляков не признавали тот очевидный факт, что к началу XX в. украинцы, белорусы, литовцы, латыши осознали свою национальную самобытность и стремились создать собственные национальные государства. Для них Речь Посполитая ассоциировалась со шляхетским землевладением и всевластием поляков (достаточно познакомиться с поэзией Т. Шевченко). Неизбежность сопротивления местных политических элит планам воссоздания Польши в границах I Речи Посполитой предвидели западные политики[255]. Да и Россия (и белая[256], и красная[257]) не собиралась отказываться от этих территорий, считая их своими по историческому праву (длительное вхождение в состав Российского государства, преемственность с Киевской Русью). То есть все обстоятельства были против возрождения прежней многонациональной Речи Посполитой как эманации Польши.

И все же Пилсудский уже в конце 1918 г. пришел к выводу о необходимости установить восточную границу далеко за пределами бывшего Царства Польского, и для решения этой главной для себя задачи[258] все внимание сосредоточил на создании достаточно сильной польской армии. Накопленный Европой к 1918 г. опыт свидетельствовал, что малые государства не могут вести независимой внешней политики, а свою безопасность могут обеспечивать благодаря покровительству великих держав, расплачиваясь за это частью суверенитета. Объявление США и Антантой этнического принципа как основы переустройства восточной части Центральной Европы и Балкан давало Варшаве право претендовать на территорию, не превышавшую 200 тыс. км², с населением менее 20 млн человек. Такие территориально-демографические параметры (т. е. малого государства) не позволили бы Польше, имея соседями Россию и Германию, самостоятельно обеспечивать свою безопасность[259]. Поскольку возможность приращения территории Польши за счет Германии была невелика, создать «стратегическую оборонную область» можно было только на бывших восточных землях Речи Посполитой. К такому решению Пилсудского подталкивало и нежелание руководителей держав Антанты и США решать вопрос о восточной границе в соответствии с претензиями Польши из-за их уверенности в победе антибольшевистских сил в России.

Восточный план Пилсудского предусматривал достижение двух взаимосвязанных целей. Во-первых, имелось в виду включение в состав Польши территорий, достаточных для образования необходимой «стратегической оборонной области», или примерно до линии границы 1921 г. В этом план Пилсудского ничем не отличался от плана Дмовского, известного как «инкорпорационный» и также предусматривавший поглощение Польшей части бывших восточных областей I (шляхетской) Речи Посполитой. А вот дальше начинались расхождения. Пилсудский намеревался воссоздать на остальных землях бывшего Великого княжества Литовского литовско-белорусское государство, которое вступило бы с Польшей в федеративные отношения. Отдельные его части, в зависимости от этнического и конфессионального состава, образовали бы своего рода кантоны: литовский, польско-белорусский – преимущественно католический, белорусский – преимущественно православный. Это позволило бы, соблюдая принцип национальности, сохранить за польским элементом ведущие позиции в экономике и культуре этого государства и в будущем безболезненно интегрировать его в состав Польши. Что же касается украинских земель из состава империи Романовых, расположенных к востоку от «стратегической оборонной области», то там предполагалось помочь созданию союзного Польше и независимого от России украинского национального государства. В случае успешной реализации этого проекта, считал Пилсудский, удалось бы избежать общей границы с Россией, существенно усилить мощь Польши и чувствовать себя более комфортно на германском направлении. То есть своей восточной политикой он намеревался радикально изменить геополитическое положение Польши. Что касается национальных демократов, то они не верили в чувство признательности как фактор межгосударственных отношений и были против создания литовско-белорусского и украинского государств, полагая, что они станут центрами притяжения для сепаратистских движений литовцев, белорусов и украинцев, принужденных стать гражданами Польши. Оставление этих территорий в составе России, полагал Дмовский, позволило бы Варшаве установить добрососедские отношения с Москвой, а главное внимание сосредоточить на германском направлении.

Таким образом, на пути реализации плана Пилсудского (в литературе его чаще всего называют федералистским) было три главных препятствия: неопределенная позиция великих держав; сопротивление местных национальных политических элит, желавших строить независимые не только от России, но и от Польши собственные государства (Пилсудский надеялся преодолеть это противодействие или военным – Восточная Галиция, Западная Волынь, или дипломатическим – Виленщина – путем); наконец, непризнание как красной, так и белой Россией права Польши на территории, расположенные к востоку от границ бывшего Царства Польского.

История распорядилась так, что на восточном направлении Польше пришлось вести вооруженную борьбу с советскими республиками, УНР, ЗУНР и Литвой, а отношения с белой Россией ограничивались в основном дипломатической сферой. Обычно указывают, что РСФСР по Брестскому мирному договору отказалась от прав на Литву, Западную Белоруссию и Западную Волынь, а в августе 1918 г., выполняя постановления этого договора, Совет Народных Комиссаров РСФСР аннулировал все соглашения Российской империи о разделах Речи Посполитой. Но при этом игнорируется то обстоятельство, что 13 ноября 1918 г. советское правительство денонсировало Брестский мирный договор, а тем самым и вытекающий из него августовский декрет. Поэтому у Москвы, начиная с этой даты, появились законные основания вновь считать Западный край империи своей территорией. Исходя из этого продвижение Красной армии на запад вслед за отходящими немецкими войсками согласно международному праву не было агрессией (наступление Деникина на Украине в 1919 г. также не квалифицировалось как агрессия ни западными державами, ни Польшей).

В историографии, особенно польской, достаточно часто встречается утверждение, что советское руководство планировало военный поход на Запад с целью разжечь там пламя мировой революции. Но одно дело планы, особенно новичков в государственном управлении, каковыми были большевики, а другое дело их реализация. Для начала Красной Армии нужно было победить внутренних врагов и утвердить советскую власть на той части бывшей империи, где достаточно сильными были революционные настроения. Поэтому после того как окончание мировой войны в ноябре 1918 г. не привело к революции в Европе, все свое внимания большевики сосредоточили на внутренних фронтах гражданской войны, а не на экспорте революции. С помощью Красной Армии и местных сторонников они создавали по периметру Великороссии советские национальные государства – прибалтийские, белорусское, украинское, Бакинскую коммуну, Туркестан[260]. Свои действия по борьбе с сепаратистскими тенденциями на окраинах они обосновывали приоритетным значением для трудящихся не национальных, а социальных интересов. Политика удержания окраинных областей бывшей империи под контролем Москвы увеличивала ареал распространения советской власти и заодно помогала конкурировать с поборниками «единой и неделимой» России за влияние на великорусское общество, не желавшее мириться с мыслью о конце великой России. Помнили новые хозяева Кремля и о существенном экономическом и людском потенциале национальных окраин.

Что же касается этнической Польши, то большевики, признав за поляками право на независимость, ни в конце 1918 г., ни в начале 1919 г. не имели конкретного плана вторжения на ее территорию. До второй половины февраля 1919 г. на западном театре военных действий от Финляндии на правом фланге до Белоруссии на левом было сосредоточено несколько достаточно слабых советских армий. Приказ о занятии территорий до линии Поневеж, Вильна, Лида, Барановичи, Пинск советская Западная армия получила 12 декабря 1918 г. Его выполнение не составило большого труда, поскольку красные полки просто следовали за эвакуирующимися немецкими войсками. 3 января 1919 г. части Западной армии заняли г. Вильну (Вильно, Вильня, Вильнюс), который двумя днями ранее оставили немцы и взяли под свой контроль силы местной польской самообороны. К 15 февраля Западная армия достигла заданного рубежа, и начальник штаба ее реввоенсовета Ф. В. Костяев обратился к Г. В. Чичерину с просьбой, весьма неожиданной с точки зрения тех, кто признает наличие у советской стороны конкретного плана советизации Польши. Он писал: «Военная обстановка позволяет дальнейшее продвижение, особенно на Брест-Литовск и Ровно, но политическая обстановка, главным образом со стороны Польши остается неопределенной, посему благоволите указать, до какой линии или до каких пунктов считаете возможным наше продвижение, не нарушая политических соотношений, а также определить восточные границы Польши, которые для военного командования остаются совершенно неизвестными»[261].

В эти же февральские дни 1919 г. советский нарком по иностранным делам настойчиво втолковывал руководителям Литовско-Белорусской советской республики В. Мицкевичу-Капсукасу и С. Пестковскому, что «нам крайне важно устранить опасность войны с Польшей»[262]. Но при этом под Польшей советская сторона понимала лишь территорию Царства Польского (Конгрессовки)[263], а районы, входившие в состав Западного края Российской империи, польскими не считала. Право на обладание ими она признавала за советскими Литвой и Белоруссией.

Таким образом, если Пилсудский, определивший для себя цели войны на востоке уже в 1918 г., начинал экспансию, не имея союзников на бывших восточных окраинах I Речи Посполитой, то большевистское правительство таких союзников там имело и считало, что Красная Армия находится на своей, а не чужой территории. И даже после создания 12 февраля 1919 г. единого Западного фронта в данной ему 22 февраля директиве относительно целей наступления ни один населенный пункт в бывшем Царстве Польском не был упомянут[264].

А Пилсудский уже 8 февраля с помощью Франции заключил с германским командованием в Белоруссии соглашение о беспрепятственном пропуске через немецкие порядки польских воинских частей, чтобы войти в боевое соприкосновение с Красной армией. 13 февраля 1919 г. в окрестностях Барановичей произошло столкновение польских и советских войск, в плен к полякам попали первые 60 красноармейцев[265].

Этот день можно считать началом польско-советской необъявленной войны, которая продолжалась 20 месяцев и велась главным образом на землях, которые не были ни польскими, ни русскими, но которые и те, и другие считали своими.

Ход военных действий в 1919–1920 гг. достаточно полно воссоздан усилиями польских и отечественных историков[266]. В связи с этим есть возможность ограничиться трактовкой отдельных политических моментов войны, важных для понимания непростых в будущем отношений Польши с восточными соседями, а также не совсем «классического» характера этого вооруженного конфликта.

Первым знаковым моментом было занятие польскими войсками Вильно 19 апреля 1919 г. Это был город, на обладание которым претендовали литовцы, белорусы и поляки. У каждого из них были свои аргументы, а у Пилсудского еще и личные мотивы – это был его родной город. Силовое решение вопроса о Вильно имело для плана Пилсудского сугубо негативные последствия. Оно закрыло путь к взаимодействию с литовской национальной элитой, без чего нельзя было создать союзное Польше литовско-белорусское государство, а также подтолкнуло так называемую Ковенскую Литву к сближению с РСФСР, которое завершилось 12 июля 1920 г. подписанием Московского договора, признававшего право Литвы на Вильно. Захват поляками Вильно похоронил также надежды Москвы на мирное урегулирование спорных территориальных проблем с Варшавой[267]. В августе 1919 г. польская армия заняла Минск, вышла на линию Березины, т. е. овладела всеми территориями, составлявшими «стратегическую оборонную область» на востоке. Тем самым одна из генеральных целей восточного проекта Пилсудского была достигнута[268]. Но другой генеральной цели в этом регионе достичь не удалось, литовцы не желали сотрудничать с поляками до тех пор, пока те владели их исторической столицей.

Успешнее реализовался восточный план Пилсудского на украинском направлении. С. Петлюре, которому приходилось вести борьбу и с Красной армией, и с Добровольческой армией А. И. Деникина в отсутствие международного признания УНР как воздух была нужна помощь Польши, главной на тот момент военной силы в регионе. В первой половине 1919 г. произошел плавный переход от вооруженного конфликта к польско-украинским переговорам, которые прошли в августе в Варшаве. Они завершились устным соглашением, по которому УНР уступала Польше Восточную Галицию и Западную Волынь. Взамен польская сторона обязалась помочь УНР в борьбе с УССР. Правда, сделать это можно было не сразу, потому что летом 1919 г. Добровольческая армия двинулась в поход на Москву, и Украина оказалась в полосе ее наступления. У Петлюры не было достаточного количества войск для борьбы с Деникиным, а Польша не могла прийти ей на помощь, поскольку это было бы равнозначно ее конфликту с Антантой.

В момент наибольшей напряженности гражданской войны в России, когда, казалось, что большевиков ждет неминуемое поражение, Пилсудский избрал тактику выжидания. Поддерживая на словах Деникина, направляя в его ставку военные и экономические миссии, он не оказал ему реальной помощи на фронте[269]. Для полного выполнения восточного проекта Пилсудскому была выгоднее победа красных, а не белых[270]. И это легко объясняется тем, что при всей нелюбви к большевикам{26}, он в Белоруссии и на Украине боролся не с большевизмом, а за стратегические границы Польши, ее интересы и безопасность в будущем{27}.

В сентябре 1919 г. польская армия заметно снизила свою активность в Белоруссии. В рамках проходивших cli октября по декабрь 1919 г. на полесской станции Микашевичи переговоров делегаций советского и польского обществ Красного креста, представитель советского правительства Ю. Мархлевский и доверенное лицо Пилсудского И. Бёрнер провели обсуждение политических аспектов двусторонних отношений{28}. Пилсудский, поставив ряд жестких условий военного и политического характера, дал слово при их выполнении советской стороной не вести активных наступательных действий на Литовско-Белорусском фронте[271]. Однако полученное через Мархлевского предложение Москвы о заключении мира оставил без ответа, поскольку в этом случае он лишился бы возможности реализовать вторую цель своего восточного плана.

Секретное устное соглашение о перемирии, на которое стороны пошли, хотя руководство РСФСР и не приняло политических требований Пилсудского, было обоюдовыгодным. Зима в том году началась на месяц раньше обычного, и плохо экипированной, испытывавшей трудности со снабжением всем необходимым польской армии нелегко было бы вести активные боевые действия. Следовало дать ей отдых и подготовить к запланированному Пилсудским на весну наступлению на Украине[272]. Его целью был трансферт Петлюры с помощью польской армии в Киев, чтобы он на территории Правобережной Украины, не отданной Польше, создал независимое от России и дружественное Польше украинское государство. Самостоятельно сделать это Петлюра был не в силах.

В конце 1919 г. советская Россия смогла, наконец, вздохнуть свободнее. Армии Деникина были разбиты, противник очистил Украину, в Киеве в очередной раз была восстановлена советская власть. Теперь реальную опасность для большевиков представляли две силы. Одна из них – остатки Добровольческой армии на юге России. Для ликвидации этого последнего серьезного очага белого движения в европейской части России нужны были значительные силы.

Вторая – польские войска в Белоруссии в непосредственной близости от РСФСР, в состав которой в то время входили Могилевская и Витебская губернии. В советском руководстве ожидали, что в отсутствие мирного договора Польша в любой момент может возобновить наступательные операции на московском направлении[273], поэтому в 1920 г. сюда, как и на врангелевский фронт, стали направлять пополнения.

Кремль опасался не только нового стратегического наступления польской армии, но и его координации с действиями белых, тем более что в Польше в середине декабря был сформирован кабинет Леона Скульского, что Москва расценила как свидетельство ослабления позиций Пилсудского и возрастания опасности поворота Польши к политике «уничтожения большевизма, содействия Деникину»[274]. Нужно было вывести Польшу из игры, склонив ее дипломатическими мерами публичного характера к миру[275]. 22 декабря по радио была передана соответствующая нота правительства РСФСР польскому правительству. Так на польском направлении началось советское «мирное наступление». По времени оно совпало с началом пересмотра Антантой прежнего курса в русских делах. Вместо дальнейшей финансовой и материальной поддержки белого движения великие державы, главным образом Великобритания и Италия, склонялись к идее налаживания торговли с советской Россией ради получения необходимого им продовольствия и сырья. Эта политика должна была также помешать сближению и взаимодействию РСФСР и Германии.

Варшава попала в затруднительное положение, ибо советская нота содержала мотивированное обвинение польского правительства в нежелании заключать мир[276]. Мировая общественность все настойчивее требовала прекращения военных действий в Восточной Европе, но согласие на переговоры для Пилсудского было бы равнозначно отказу от его восточного проекта, на реализацию которого он потратил уже целый год. Поэтому Варшава затягивала с ответом и одновременно развертывала пропагандистскую кампанию с целью убедить общественность и руководителей стран Антанты в том, что советское руководство готовит нападение на Польшу и военный поход в Европу. Ее руководители, дипломаты и пресса неустанно твердили, что с большевиками нельзя заключать договоры, ибо они их не соблюдают, что они сговариваются с жаждущей реванша Германией и т. д. Лейтмотив всех этих пропагандистских усилий был один: без помощи великих держав деньгами, продовольствием и оружием Польша в этом столкновении не устоит[277].

Конкретизируя советскую мирную инициативу, Совнарком РСФСР 28 января 1920 г. обратился к правительству и народу Польши с изложением основ своей польской политики. Обращение содержало четыре принципиальных положения: РСФСР безоговорочно признает независимость и суверенитет Польши; Красная армия не будет переходить существующей линии фронта в Белоруссии и на Украине; не будут заключаться договоры с Германией и другими странами, прямо или косвенно направленные против Польши; все вопросы двусторонних отношений, включая территориальные и экономические, Москва готова решать мирно, путем переговоров, взаимных уступок и соглашений[278]. 2 февраля эти предложения СНК были подтверждены сессией ВЦИК Советов. 19 февраля желание начать мирные переговоры на основе предложений СНК РСФСР выразило правительство УССР. Но Варшава эти предложения проигнорировала. Пилсудский ждал весеннего тепла, чтобы продолжить реализацию своего восточного проекта. Непосредственной границы Польши с РСФСР и УССР он ни в коем случае не хотел, поэтому не видел особого смысла начинать переговоры с советской стороной.

8 марта польское правительство наконец обсудило свои требования на будущих мирных переговорах. Сформулированная им программа-максимум предполагала восстановление границ 1772 г., программа-минимум – обеспечение Польше так называемой линии безопасности, проходящей между границей 1772 г. и актуальной линией фронта. Планировалось заключить военный союз с Петлюрой и оказать ему помощь в воссоздании УНР к востоку от линии рек Збруч и Стырь, и даже Горынь. В Варшаве полагали, что восточную границу своего государства украинцы должны будут отвоевать у России самостоятельно. По согласованию с Пилсудским польское правительство отказывалось от создания союзного Польше белорусского государства. Гродненщина и Виленщина должны были войти в состав Польши как ее коренные земли, а на территории Минского округа и «других приобретенных территориях, расположенных восточнее его», планировалось сделать белорусам «уступки в области самоуправления и культуры». Фактически это была бы культурно-административная автономия для территорий, расположенных между инкорпорированными в состав Польши белорусско-литовскими землями и советской Россией[279]. Таким образом, польское правительство взяло на вооружение восточный проектПилсудского, скорректированный с учетом провалившегося плана создания союзного Польше литовско-белорусского государства.

Только спустя два месяца после советской инициативы, 27 марта, Варшава дала согласие начать мирные переговоры, причем в прифронтовой полосе, в оккупированном поляками г. Борисове, без прекращения «враждебных действий» на других участках фронта[280]. Реакция советской стороны на это предложение была однозначно негативной[281]. Начался безрезультатный диалог о месте и условиях переговоров, так и не закончившийся до начала польского наступления на Украине 25 апреля 1920 г. Предложения о посредничестве, например, эстонского министра иностранных дел А. Бирка, которые делались представителю Польши в Таллинне Б. Боуфалу, отвергались польской стороной с порога под тем предлогом, что «Россия на самом деле не хочет мира»[282].

Между тем с марта 1920 г. польское военное командование приступило к непосредственной подготовке к военной операции на Украине, 22 и 24 апреля соответственно были подписаны политический договор и секретная военная конвенция с Петлюрой. О том, сколь огромное значение Первый маршал Польши Пилсудский (именно такое звание было ему присвоено в марте 1920 г.) придавал наступлению на Украине, свидетельствует его решение руководить им лично. До этого главнокомандующий командовал только фронтовой операцией по занятию Вильно в апреле 1919 г.

Было бы неверно считать, что советская сторона все эти месяцы передышки не готовилась к эвентуальному возобновлению военных действий на польском фронте[283]. Об этом заявляли в публичных выступлениях первые лица советского государства, писали газеты[284]. Успехи в борьбе с белым движением позволили советскому командованию уделить больше внимания укреплению польского фронта[285], но все же он не считался главным и основным. Группировка советских войск на украинском участке польского фронта (12-я и 14-я армии) уступала по численности личного состава примерно в четыре раза противостоявшим ей трем польским армиям и войскам Петлюры, находившимся в оперативном подчинении польскому командованию.

Польское наступление, подготовленное Ю. Пилсудским в обстановке полной секретности (о его дате он до последнего момента не говорил даже своим генералам), оказалось в равной степени успехом и неудачей. Польские и петлюровские войска без труда смяли советские заслоны и за непродолжительное время овладели большей частью Правобережной Украины. 7 мая разведка поляков въехала в центр Киева на трамвае, поскольку Красная Армия оставила город без боя, чтобы не подвергать его разрушению.

Л. Троцкий по горячим следам так объяснял причины неудач на польском фронте: «В течение долгого времени западный фронт оставался на заднем плане; даже после того как значение его стало возрастать, лучшие силы и средства мы продолжали отправлять на другие фронты…. фронт был связан как в оперативном, так и в моральном отношении длительным состоянием ожидания мирных переговоров и нашим обязательством не переходить известной черты. Отсюда вполне объяснимо то преимущество, какое получило польское командование, сосредоточив под прикрытием переговоров… значительные силы и ударив ими по линии наименьшего сопротивления – по правобережной Украине»[286].

Первой реакцией советского руководства на изменившуюся ситуацию стало назначение 29 апреля командующим Западного фронта, прикрывавшего московское направление, М. Н. Тухачевского. Он хорошо зарекомендовал себя на колчаковском фронте и Северном Кавказе и, несмотря на молодость (ему было 27), пользовался полным доверием руководства страны[287]. Тухачевский решительно взялся за наведение порядка в войсках, пополнил их за счет задержанных дезертиров и призыва местного населения. В итоге Западный фронт стал превращаться в серьезную военную силу, способную вести не только оборонительные, но и наступательные операции.

Кремль, хотя и пережил шок, не возобновил своих мирных предложений. Это означало отказ от переговоров о признании власти Петлюры на Украине и готовность РСФСР и УССР к полномасштабной войне с Польшей. Именно киевский поход Пилсудского спровоцировал польский поход Красной Армии и глубочайший кризис молодой польской государственности, едва не приведший к ее краху.

Успех Пилсудского на Украине оказался эфемерным. Быстрое отступление Красной Армии на Юго-Западном фронте позволило командованию сохранить живую силу. К концу мая он был усилен за счет войск, снятых с врангелевского фронта, в том числе 1-й конной армии С. Буденного. 5 июня Красная Армия прорвала польский фронт на Украине и развернула успешное наступление против польской группировки войск на Украине. После неудачной попытки опрокинуть поляков в Белоруссии в мае, Западный фронт 4 июля перешел в новое, на сей раз успешное наступление. Правда, в ходе этих наступательных операций Красной Армии серьезного урона живой силе противника нанести не удалось, но успех воодушевил сторонников «экспорта революции» в советском руководстве.

16 июля пленум ЦК РКП(б) сформулировал задачу советизации Польши в качестве непосредственной цели войны. Звучавшее накануне пленума предложение советизировать заодно и Литву в его окончательное решение не вошло[288]. Тем самым было решено сохранить в силе подписанный 12 июля 1920 г. в срочном порядке мирный договор с этой республикой. Учитывая начавшиеся тогда же переговоры об установлении торговых отношений с некоторыми западными странами, в первую очередь с Великобританией, советское руководство сочло нецелесообразной прямую советизацию Польши с помощью только Красной Армии. Вместо этого было решено навязать Варшаве «мир победителя»: заставить ее разоружиться, сократить вооруженные силы до 50 тыс. человек и согласиться на создание рабочей милиции из коммунистов и левых социалистов. Созданный 30 июля в Белостоке Временный Польский революционный комитет должен был организовать собственную Красную армию, которая совместно с рабочей милицией установила бы в Польше советскую власть. Таким образом надеялись избежать обвинений в «экспорте революции». Москва даже пыталась заручиться поддержкой своих условий мира с Польшей со стороны Лондона, для чего туда в августе была направлена советская делегация во главе с Л. Каменевым, но британский премьер Д. Ллойд Джордж идею рабочей милиции отверг.

Успехи Красной Армии оказались столь же непрочными, как и польские несколькими месяцами ранее. Но понимание этого появилось довольно поздно. Так, 13 августа 1920 г., т. е. в момент, когда решалась судьба польской кампании, Политбюро ЦК РКП(б) приняло решение о выводе из состава Юго-Западного фронта наиболее боеспособных частей для укрепления создававшегося Южного фронта против Врангеля[289].

Переход Красной Армией линии Керзона имел двоякие последствия. С одной стороны, созданный в конце июля чрезвычайный орган власти в Польше – Совет обороны государства – лишил Пилсудского монополии на ведение восточной политики и принял решение приступить к мирным переговорам с РСФСР. Местом для их проведения был избран Минск. После ряда проволочек 17 августа мирная конференция приступила к работе.

С другой стороны, в Польше наблюдался рост патриотической активности, сопровождавшийся притоком добровольцев, из которых была сформирована отдельная армия. По мере приближения Красной армии к польской столице возрастало сопротивление ее защитников. Перелом в Варшавском сражении наметился в середине августа 1920 г., когда советские войска были остановлены и потеснены в сражении под Радзымином и на севере. 16 августа ударная группировка под командованием Пилсудского, обойдя по флангу советскую Мозырскую группу, вышла в тыл Красной Армии. Вслед за этим началось наступление на других участках фронта. Польша была спасена от казалось бы неминуемого поражения. Произошло то, что с легкой руки близкого эндекам публициста С. Строньского получило название «чуда над Вислой» (этот недоброжелатель Пилсудского в одной из своих статей тогда написал, что Польшу от большевистского нашествия может спасти только «чудо над Вислой», и когда в августе 1920 г. военное счастье улыбнулось полякам, этот откровенный выпад в адрес Пилсудского не только не был забыт, но стал общепринятым определением победы под Варшавой).

В ходе дискуссии о причинах поражения Красной Армии, которая ведется с той поры до сегодняшнего дня, выявляются и обнародуются все новые данные. Например, в 1990-е гг. выяснилось, что поляки сумели раскрыть шифр, использовавшийся штаб Западного фронта, и знали все директивы Тухачевского армиям, которыми он командовал, находясь в Минске, в сотнях километров от фронта. Это проливает новый свет на истинные заслуги Пилсудского в разработке Варшавской наступательно-оборонительной операции.

Варшавское сражение, при всем трагизме судеб его участников по обе стороны фронта, сыграло роль холодного душа, остудившего излишне горячие головы. Поляки, несмотря на успехи на поле брани, не отказались от продолжения мирных переговоров. Теоретически они могли продолжить боевые действия до холодов, попытаться, как и годом ранее, переждать зиму на завоеванных позициях, а весной возобновить наступление, правда, с результатом, который никто не мог с уверенностью предсказать. Ведь маятник удачи вполне мог качнуться в обратном направлении.

У советской стороны в условиях поражения на польском фронте и сохранения врангелевскои угрозы не оставалось другого приемлемого выхода, как отказаться от «мира победителя» в пользу «мира соглашения». Во-первых, чтобы до начала зимы справиться с Врангелем и покончить с этим последним очагом гражданской войны в европейской части страны следовало перебросить войска с польского фронта. Во-вторых, без мира с Польшей нельзя было наладить экономического сотрудничества с Западом, по крайней мере, с Великобританией и Италией.

21 сентября 1920 г. в Риге начался второй раунд переговоров о перемирии и прелиминарных условиях мира, 18 октября боевые действия были остановлены. В ноябре стороны приступили к согласованию окончательных условий мирного договора. После непростых длительных переговоров был достигнут взаимоприемлемый компромисс. Первым, 24 февраля 1921 г., стороны заключили соглашение о репатриации заложников, гражданских пленных, интернированных, военнопленных, беженцев и эмигрантов, и уже в марте приступили к его реализации. В общей сложности из советских республик в Польшу и в обратном направлении на основании этого соглашения только за 1921–1922 гг. было перемещено около 800 тыс. человек[290]. Из около 157 тыс. оказавшихся в польском плену красноармейцев домой вернулись только 75 699 человек. Примерно 25–28 тыс. умерли в плену от болезней, холода и голода, другие перешли в антисоветские формирования Б. Савинкова, С. Петлюры, С. Булак-Балаховича и др., бежали из лагерей, были освобождены в ходе наступления Красной армии летом 1920 г., остались в Польше и т. д.[291] Максимальная численность польских пленных в советских республиках оценивается примерно в 42 тыс., из них по репатриации возвратилось домой около 35 тыс. человек[292].

18 марта 1921 г. делегации РСФСР (выступала и от имени БССР) и УССР, с одной стороны, и Польши, с другой, урегулировав основные спорные вопросы, подписали мирный договор. По нему Польша получила то, что могла иметь уже в конце 1919-начале 1920 г.: непосредственную границу формально с БССР и УССР, а фактически с Россией. План Пилсудского по созданию буфера между Польшей и Россией не был реализован не только на литовско-белорусском, но и на украинском направлении. Правда, польской стороне удалось не допустить общей границы России с Литвой, что облегчало бы советско-германское сотрудничество, но это было слабое утешение для маршала.

Державы Антанты, закрепившие в Версальском договоре право признания восточной границы Польши за собой, сделали это лишь в марте 1923 г. Именно тогда завершился начавшийся в ноябре 1918 г. процесс оформления государственной территории Польской республики. Но при этом они не ссылались на Рижский мир, демонстрируя тем самым свое нежелание однозначно встать на сторону Варшавы в этом территориальном споре.

Итак, понадобилось почти три с половиной года и более 50 тыс. жизней военнослужащих, чтобы Польша смогла найти для себя более или менее устраивавшее ее геополитическое место на карте Европы. Вековая борьба поляков за независимость успешно завершилась, они решили главную национальную задачу, обретя суверенность и государство. II Речь Посполитая, на этот раз Польская, была относительно крупным государством площадью 388,6 тыс. км² и, согласно переписи 1921 г., с населением 27 177 тыс. человек. Доля лиц польской национальности по официальным данным составляла в нем лишь 69,2 %, что делало Польшу однозначно многонациональной страной. «Высекание польских границ мечом» привело к тому, что из соседних стран ее союзниками стали только Румыния и в какой-то мере Латвия.

Все другие соседи, включая Германию и Россию, не испытывали чувств симпатии к Польше, более того, имели к ней серьезные претензии территориального и этнического характера.

I.4. Конфликт между Ю. Пилсудским и парламентом по вопросам внешней и военной политики. Конституция 1921 г.

Неподконтрольность действий Пилсудского на восточном направлении сейму не вызывала серьезных протестов политических партий до тех пор, пока польской армии сопутствовал успех. Критика главнокомандующего в это время была более чем умеренной, а после удачного начала кампании на Украине в 1920 г. его чествовали как национального героя. Возвратившегося 18 мая 1920 г. в столицу с фронта Пилсудского приветствовала вся Варшава. После торжественного богослужения в костеле св. Александра на площади Трех крестов молодежь выпрягла лошадей из экипажа и сама отвезла триумфатора в Бельведер. Вечером того же дня в парламенте ему был устроен горячий прием, депутаты сейма единогласно приняли благодарственный адрес «победителю большевиков». Одним словом, весь политический бомонд Польши слился в едином порыве с начальником государства и главнокомандующим. Но когда спустя некоторое время польская армия стала поспешно отступать, сначала на Украине (июнь), а затем и в Белоруссии (июль), на вчерашнего кумира обрушился поток жесточайшей критики. Пилсудского даже называли большевистским агентом, поддерживавшим связь с Лениным по секретной телефонной линии.

Для Пилсудского неудача на восточном фронте имела серьезнейшие последствия. Сейм, трезво оценив масштабы грозящей Польше катастрофы, наконец-то решился вернуть начальника государства в конституционные рамки, лишив монополии на проведение восточной и военной политики. 1 июля 1920 г. парламентом был создан Совет обороны государства (СОГ), коллегиальный орган, предназначенный для решения всех вопросов войны и мира. В СОГ вошли Пилсудский (председатель), премьер (вначале В. Грабский, затем В. Витое) и важнейшие члены кабинета министров, представители парламентских клубов, начальник Генерального штаба. Члены СОГ занимались не только кабинетной работой, но и выезжали на фронт, поднимая боевой дух солдат. На заседании совета 19 июля Р. Дмовский даже поставил вопрос о замене Пилсудского на посту главнокомандующего. Предложение не прошло, но маршал подал В. Витосу заявление об отставке с открытой датой[293], вручив тем самым судьбу своей военной карьеры в руки главы сформированного сеймом первого кабинета большой коалиции, известного как правительство национального спасения.

По решению СОГ В. Грабский в начале июля обратился к Верховному Совету Антанты, заседавшему в бельгийском Спа, с просьбой помочь Польше, в том числе и с заключением мира с советскими республиками. Сторонники Пилсудского практически были лишены реального влияния на ход мирных переговоров в Минске, а затем в Риге в августе 1920 – марте 1921 г. Их использовали главным образом только как экспертов, основные политические, хозяйственные, гуманитарные и территориальные вопросы решал руководитель польской делегации пястовец, вице-министр иностранных дел Я. Домбский и представители сейма. Единственной самостоятельной внешнеполитической акцией Пилсудского на заключительном этапе польско-советской войны было инспирирование «бунта» Литовско-белорусского корпуса под командованием генерала Л. Желиговского 8 октября 1920 г. с целью захвата Вильно, переданного советской стороной литовцам в соответствии с июльским 1920 г. мирным договором. А вот предпринятая им после подписания прелиминарного мирного договора попытка создать совместно с Петлюрой польско-украинские части для вторжения на советскую Украину была разоблачена. Ее резко раскритиковали эндеки, в том числе в сейме. В результате Пилсудский вынужден был приказать В. Славеку, своему самому, пожалуй, доверенному сотруднику, отвечавшему за этот проект, отозвать польских волонтеров[294].

Опасения правых и центристов перед чрезмерными властными амбициями и непредсказуемостью шагов Пилсудского повлияли на содержание Конституции страны, принятой сеймом 17 марта 1921 г. Она должна была вступить в действие после парламентских выборов, теперь уже на всех территориях, которые удалось включить в состав Польши. В ее основу была положена французская конституция 1875 г. Польский Основной закон, один из наиболее демократичных на тот момент в мире, практически не содержал положений, хотя бы в малейшей степени ограничивавших демократические принципы, создавал достаточные условия для формирования в стране гражданского общества. Фиксация в нем обязательств в области охраны прав национальных меньшинств, навязанных Польше в Париже в июне 1919 г., была равнозначна признанию ее многонационального характера. Иногда как на изъян Основного закона указывают подчеркивание в нем особого места религии большинства граждан Польши– католицизма. Но при отсутствии каких-либо ограничений для других вероисповеданий это положение не имело серьезных негативных последствий для их адептов. Все зарегистрированные церкви получали государственные дотации.

В экономической сфере констатировалась свобода предпринимательства и неприкосновенность частной собственности. За государством признавалось право отступать от этой нормы лишь в случаях, обусловленных высшими общественными интересами, но за соответствующую компенсацию. Это было весьма важной оговоркой, принимая во внимание остроту аграрного вопроса и ограниченные возможности его решения за счет государственного земельного фонда. Открывался путь к поиску приемлемого для крестьян и крупных земельных собственников решения о способах перераспределения сельскохозяйственных угодий, обойдя принцип безвозмездной конфискации земли, противоречащий нормам правового государства.

Конституция, ставшая важной вехой в процессе становления польской государственности, устанавливала полномочия отдельных институтов власти. В соответствии с принципами демократии власть делилась на три независимые ветви: законодательную, исполнительную и судебную. В Польше вводился двухпалатный парламент в составе сейма (нижняя палата, 444 депутата) и сената (верхняя палата, 111 депутатов). Срок его полномочий составлял 5 лет. Парламент не отражал многонационального характера государства, обе его палаты формировались в ходе всеобщих выборов, различался только возрастной ценз избирателей и избираемых (21 и 25 лет в сейм, 25 и 40 лет в сенат). Каждая из палат имела собственные руководящие органы во главе с соответствующим маршалом (председателем) и работала независимо от другой. Главной палатой был сейм, именно он окончательно принимал законы, утверждал и отзывал правительство и отдельных министров, ратифицировал международные договоры, имел право досрочно прекращать полномочия парламента.

Сенат мог лишь предлагать поправки в проекты законов, принятые нижней палатой (которая имела право их отклонить), не обладал правом вето и не участвовал в формировании кабинетов министров. Как равноценный сейму институт власти сенат выступал лишь на совместном заседании обеих палат парламента во время выборов президента страны. Ему также было гарантировано право совместно с президентом принимать решение о роспуске верховного законодательного органа.

Высшими органами исполнительной власти были президент и Совет министров. Глава государства по статусу стоял ниже парламента, поскольку избирался в ходе не прямых, а двухступенчатых выборов (вначале избирались члены парламента, являвшиеся одновременно выборщиками президента, а затем уже они решали, кто будет главой государства). Эту важную функцию депутаты сохраняли на весь срок полномочий парламента. К полномочиям президента относились: формально предлагать сейму кандидатуру премьер-министра, определяемую в ходе межфракционных консультаций; подписывать принятые сеймом законопроекты перед их публикацией в вестнике законов «Монитор польски», после чего они приобретали силу закона; роспускать парламент при согласии на это необходимого квалифицированного большинства в сенате; представлять государство на международной арене; миловать осужденных; принимать верительные грамоты. В мирное время президент был Верховным главнокомандующим Вооруженными силами Польши.

Ограниченность полномочий президента стала следствием небезосновательного опасения правых и центристов, что на этот пост будущий парламент, состав которого в марте 1921 г. трудно было предсказать, изберет Ю. Пилсудского. Их взаимная неприязнь, усугубленная киевской авантюрой Пилсудского, чуть ли не стоившей Польше независимости, вполне может рассматриваться как важная причина слабости польской демократии образца 1921 г.

Несомненно, с оглядкой на Пилсудского законодатели сознательно усложнили процедуру изменения Основного закона. Согласно статье 125, это мог сделать парламент первого созыва большинством в 2/3 в присутствии не менее половины членов сейма и сената, или же сейм второго созыва, большинством в 3/5, при том же количестве участников голосования.

Завершая характеристику польской Конституции 1921 г., следует подчеркнуть, что она наделяла сейм не только законодательной и контрольной функциями, полностью подчиняла ему исполнительную власть, но, что очень важно, практически исключила возможность досрочного роспуска парламента. То, что президент имел весьма ограниченные прерогативы, соответствовало духу французского эталона польского Основного закона. Но во Франции конституция была результатом длительного процесса демократизации общества, в большей степени соответствовала реальной расстановке социальных и политических сил, позволяла поддерживать между ними необходимое равновесие. Польская же конституция была документом «на вырост». Предложенная в 1921 г. Польше модель демократии не имела под собой прочного фундамента, обществу еще только предстояло научиться жить в условиях непрерывного поиска консенсуса между устремлениями отдельных социальных и национальных групп населения. Без этого власть становилась инструментом реализации интересов не общества в целом, а отдельных партий, лидеры которых буквально культивировали групповые ценности и собственное честолюбие, а не заботу о всеобщем благе.

Парадокс заключался еще и в том, что партии, пойдя на компромисс при создании политической системы, не отказались от своего общественного идеала не только в теории, но и в повседневной деятельности. Национальные демократы по-прежнему стремились создать государство только для этнических поляков, хотя конституция закрепляла его многонациональный характер; социалисты все свои усилия направляли на перевод Польши на рельсы социализма; в рядах крестьянского движения, особенно в его молодежном крыле, начиналась разработка идеи государства для крестьян (аграризм). Украинцы, немцы и белорусы в принятии конституции не участвовали и не считали Польшу своим государством, хотели покинуть его вместе с территорией своего проживания и объединиться с соплеменниками в сопредельных странах. Сионистские партии также не считали Польшу своей родиной, призывали евреев к эмиграции в Палестину. Поэтому нет ничего удивительного в том, что после введения конституции в действие выяснилось, что закрепленная в ней политическая система оказалась в буквальном смысле «сиротой при живых родителях».

Понимал ли это Пилсудский? Скорее всего, да, но его возможности изменить ситуацию были пока незначительными. Принятые с оглядкой на него постановления конституции о прерогативах главы государства лишали в его глазах пост президента всякой привлекательности. Если учесть честолюбие и убежденность маршала в том, что именно его усилиями была восстановлена польская государственность, то следует признать, что у Пилсудского не было лучшего выхода, как на время уйти с политической сцены в тень и дождаться того момента, когда общество осознает всю опасность поведения политических партий. Поэтому его отказ от выдвижения собственной кандидатуры на пост президента в ноябре 1922 г. был вполне предсказуемым и объяснимым.

Особую тревогу вызывало у Пилсудского будущее армии. Несомненно, что и после окончания военных действий на востоке и в Верхней Силезии маршал не считал будущее Польши надежно обеспеченным. Самую прочную гарантию безопасности страны он видел в армии. Пилсудский не мог и не хотел согласиться с тем, что авторы конституции, вводя в нее принцип ответственности всех без исключения членов правительства, в том числе и военного министра, перед парламентом, автоматически делали эту должность политической, зависимой от партий, с их борьбой, компромиссами, конъюнктурностью и т. д. Маршал был убежден, что, являясь политической фигурой, военный министр с неизбежностью будет вносить политику в армию, в то время как она должна оставаться аполитичной. И хотел этому помешать. Именно выведение армии за рамки текущей политической борьбы оказалось главной заботой маршала в период с января 1921 г. до установления диктатуры в 1926 г.

7 января 1921 г. Пилсудский издал декрет об организации верховного военного командования, определявший полномочия двух органов – Полного и Узкого военных советов. Первый из них, наделенный правами совещательного органа по важным военным вопросам, возглавлялся главой государства. Его заместителями были военный министр и генерал, предназначенный занять пост главнокомандующего во время войны. Второй совет, во главе с этим генералом, руководил работой, связанной с общей подготовкой к войне, разработкой оперативных планов и вопросами обороны. Решения Узкого совета были обязательны для военного министра и начальника Генерального штаба, которые руководили текущей работой в армии в мирное время. В обязанности этого органа входила также оценка компетентности высшего командного состава (начиная с уровня командиров полков). Ни для кого не было секретом, что на посту главнокомандующего Вооруженными силами во время войны Пилсудский видел только себя (старший по званию, наличие соответствующего опыта, авторитет в армии и т. д.). С помощью декрета он сохранял за собой полную власть над армией в мирное время и был в своей деятельности абсолютно свободным, в том числе и от всякого контроля со стороны парламента.

Выбор Пилсудским армии в качестве главной сферы своей деятельности не означал, что после принятия конституции политика перестала его интересовать. Маршал был государственником, и интересы государства, так как он их понимал (независимость, сплоченность общества, сила, авторитет) были для него приоритетными. Свидетельством того, что начальник государства не собирался без борьбы уступать политическое поле своим противникам, можно считать вызванный им летом 1922 г. правительственный кризис. Пилсудский не согласился с решением сейма о создании правительства во главе с лидером христианских демократов В. Корфанты и, используя недостаточно конкретное положение Малой конституции, что «начальник государства назначает правительство в полном составе по согласованию с сеймом», отказался подписать соответствующий документ. Более того, без консультаций с сеймом поручил формирование нового кабинета министров своему давнему стороннику А. Сливиньскому. Этим своим шагом начальник государства проигнорировал одну из главных прерогатив парламента и фактически поступил как глава президентской республики. Решение Пилсудского, как и следовало ожидать, не нашло поддержки у большинства депутатов сейма. Поскольку никто из участников конфликта не желал идти на уступки, возникла патовая ситуация.

Лишь в июле 1922 г. удалось найти устраивавшее оппонентов решение. Очередное внепарламентское правительство было поручено сформировать Юлиану Новаку, профессору-микробиологу, ректору Ягеллонского университета в Кракове, человеку, абсолютно неизвестному в политических кругах Варшавы. Именно на его долю выпало проведение выборов в новый, на этот раз двухпалатный парламент. Как оказалось, такое решение не помешало правым и центристам сохранить и даже укрепить свои позиции в парламенте. Их лозунги типа «Поляк – значит католик» и проекты «государства для поляков» оказались более востребованными избирателями-поляками, чем обещания построить многонациональное государство социальной справедливости.

II.1. Первый кризис режима парламентской демократии

28 июля 1922 г. учредительный сейм, главной задачей которого была выработка конституции, наконец-то решился на прекращение своих полномочий, назначив выборы в нижнюю и верхнюю палаты на 5 и 12 ноября 1922 г. соответственно. Выборы 1922 г. существенно отличались от предыдущих. Теперь избиратели могли судить о партиях и политиках не только по предвыборным обещаниям, но и по конкретным делам. Парламент показал себя влиятельным органом власти, а конституция еще больше укрепляла его ведущую роль в государстве. Должность депутата была не только престижной, но и материально выгодной. Поэтому в желающих попасть в партийные списки кандидатов в депутаты недостатка не было.

Закон о выборах в парламент предусматривал избрание в многомандатных избирательных округах 372 из 444 депутатов сейма и 93 из 111 сенаторов; остальные места предназначались для так называемых государственных списков и делились пропорционально между партиями, сумевшими провести своих кандидатов не менее чем в 6 избирательных округах.

Число боровшихся за мандаты партий и организаций в 1922 г. достигло 25, что было существенно больше, чем в 1919 г. Участвовать в выборах на этот раз решили и коммунисты. Загнанные в подполье, они нуждались в парламентской трибуне и депутатской неприкосновенности, чтобы беспрепятственно пропагандировать идеи революции. Для легального участия в избирательной кампании им удалось зарегистрироваться под названием Союз пролетариата городов и сел. И тем не менее в ряде округов их списки были признаны недействительными, а кандидаты в депутаты арестованы.

Новый крупный отряд избирателей составили белорусы, украинцы, немцы, евреи, русские. Своей главной политической задачей национальные меньшинства считали создание условий для свободного развития собственного языка и культуры, равного доступа к образованию всех уровней и в органы местной администрации. Общность целей позволила их лидерам договориться о создании единого блока и выдвижении единых избирательных списков. Вне блока остались сионисты и бундовцы, а украинские партии Восточной Галиции призвали к бойкоту выборов в регионе как неправомочных. Лишь небольшая проправительственная партия «хлеборобов» решилась на участие в выборах. Отмечались также случаи принуждения польскими помещиками батраков-украинцев под угрозой увольнения к голосованию за эндеков[295].

Решили попробовать свои силы и пилсудчики. Ими были созданы умеренно консервативные Национально-государственная уния и Государственное объединение на окраинах, отстаивавшие верховенство государственных ценностей над всеми иными. Однако часть адептов маршала избрали более надежный путь к мандатам, баллотируясь по спискам ПСЛ «Пяст», ПСЛ «Вызволение» и ППС.

Главной партией на левом фланге польской политической сцены была ППС. Своих избирателей она мобилизовала обещанием бороться за создание «независимой социалистической республики» и установление «народного правления», а также за обеспечение действительного равенства национальных меньшинств, развитие просвещения, повышение роли самоуправления.

Крестьянские партии, после неудачного опыта объединения их парламентских фракций в учредительном сейме, не спешили блокироваться, хотя и понимали, что борьба за землю еще не завершена, ибо с момента вступления в силу конституции закон 1920 г. об аграрной реформе войдет с ней в противоречие и перестанет действовать. На совместное участие в избирательной кампании пошли лишь «Вызволение» и часть ПСЛ-левицы, другая ее часть, во главе с самыми известным лидером партии Я. Стапиньским, от взаимодействия отказалась. Помимо них за крестьянские голоса левого сельского электората боролась небольшая Радикальная крестьянская партия, возглавлявшаяся священником Э. Оконем. Второй ее видный деятель, Т. Домбаль, депутат учредительного сейма, выйдя на свободу после ареста за революционную пропаганду, эмигрировал в советскую Россию и работал в Коминтерне над созданием Крестьянского Интернационала.

За центристский электорат боролись обладавшие развитыми организационными структурами и многочисленным активом ПСЛ «Пяст» и Национальная рабочая партия, а также достаточно эфемерные Польский центр, Мещанский центр, Мещанское объединение, Национальное народное объединение. Для их программ было характерно сочетание требований проведения государством ряда мероприятий в пользу трудящихся и умеренно националистических положений.

Национальные демократы, чтобы не потерять голоса сторонников, и на этот раз убедили другие идеологически близкие им партии выступить единым блоком. Образованный 16 августа 1922 г. блок в составе правых Народно-национального союза, Национально-христианской народной партии и центристской Христианской демократии получил название Христианское национальное единство (Chsześcijańska Jedność Narodowa – Chjena (Хъена)). Получилась аббревиатура, по звучанию похожая на «гиену» (hiena), что тут же было использовано в пропагандистских целях соперниками национальных демократов. Основной огонь своей критики блок сосредоточил на левых партиях, защищаемом ими «непосильном» для предпринимателей социальном законодательстве, чрезмерных политических правах и свободах, до которых массы «не созрели», а также на партиях национальных меньшинств, намеревавшихся лишить польскую государственность «национального характера».

Предвыборная кампания показала, что и после принятия конституции, определившей политическую систему страны, партии борются не только за мандаты и право участвовать в законотворчестве и формировании органов исполнительной власти, но и за возможность реализовать собственное видение оптимального для польских условий государства. То есть борьба за характер государственного устройства как и прежде рассматривалась партиями в качестве все еще актуальной задачи.

Результаты выборов в сейм и сенат свидетельствовали о достаточно большом интересе электората к этой демократической процедуре (явка составила 67,78 %, при бойкоте украинцами и частично белорусами) и вновь подтвердили, что среди польских избирателей доминируют правые предпочтения. Блок Хъена получил 28,8 % голосов и 169 из 444 мандатов. Но если учитывать распределение мандатов лишь между польскими партиями, то правым отдали предпочтение порядка 47 % поляков. Вторым среди польских партий по числу сторонников и завоеванных мандатов было ПСЛ «Пяст» – 12,9 % (70 мандатов). НПР поддержало 5,36 % избирателей (18 мандатов). Среди левых лидировало ПСЛ «Вызволение» – 10,9 % голосов (49 мандатов). За ППС свои голоса отдало 10,1 % избирателей (41 мандат), т. е. популярность левых по сравнению с 1919 г. снизилась на 6 %. Провели своих кандидатов в сейм ПСЛ-левица и Радикальная крестьянская партия. Блок национальных меньшинств получил поддержку 15,1 % избирателей (66 мандатов), сионисты – 2,9 % (17 мандатов), «хлеборобы» – 1 % (5 мандатов), коммунисты – 1,38 % (2 мандата).

Избиратели проигнорировали партии, созданные пилсудчиками. В сейм прошли только те сторонники маршала, которые баллотировались по спискам других партий. Распределение мандатов в сенате в долевом отношении было примерно таким же, как и в сейме. В результате выборов в нижней палате оформилось 14 фракций. Правые обладали 125 местами (христианские демократы создали собственную фракцию и позиционировали себя как центристы), центристы – 132, левые – 98, национальные меньшинства – 89 мандатами. В целом выборы 1922 г. не скорректировали главной негативной особенности предыдущего сейма: и на этот раз ни одна политическая опция не имела абсолютного большинства мест. Это означало, что прежние четыре возможные правительственные конфигурации сохранят свою актуальность в течение следующих 5 лет, пока будет заседать парламент первого созыва.

К поиску компромисса пришлось приступить практически безотлагательно, уже при выборе маршалов верхней и нижней палат парламента. Быстрее всего о взаимодействии договорились эндеки и пястовцы. Их голосами маршалом сейма был избран член руководства ПСЛ «Пяст» Мацей Ратай, а маршалом сената – эндек В. Тромпчиньский, бывший спикер учредительного сейма. Но взаимодействия крупнейших польских фракций в парламенте при выборах президента не получилось. Несомненно, наибольшие шансы занять этот пост были у начальника государства маршала Ю. Пилсудского.

Он единственный из политиков и государственных деятелей имел соответствующий опыт, да и его авторитет в обществе был достаточно высоким. Однако Пилсудский категорически отверг сделанное ему левыми фракциями предложение баллотироваться в президенты. Свой отказ он мотивировал недостаточностью полномочий у главы государства и его зависимостью от сейма и правительства. В конечном счете в бюллетенях для голосования оказались фамилии второстепенных политиков и государственных деятелей: «Вызволение» предложило кандидатуру профессора Габриэля Нарутовича, занимавшего различные правительственные посты, в том числе министра иностранных дел в правительстве Ю. Новака, «Пяст» – С. Войцеховского, бывшего социалиста, в конце XIX в. печатавшего вместе с Пилсудским газету «Роботник», а затем деятеля кооперативного движения, министра внутренних дел в правительствах Падеревского и Скульского (эту кандидатуру поддержал Пилсудский), ППС – И. Дашиньского, правые – крупного землевладельца князя М. Замойского, финансировавшего во время мировой войны деятельность Польского национального комитета, блок национальных меньшинств – Я. Бодуэна де Куртене, профессора, известного польского и русского лингвиста, либерала по убеждениям.

В пятый, последний тур голосования вышли Г. Нарутович и М. Замойский, кандидаты диаметрально противоположных политических лагерей. За Нарутовича готовы были голосовать «Вызволение», ППС, НПР и национальные меньшинства, за Замойского – партии Хъены. Окончательный выбор зависел от «Пяста». Несмотря на то, что ПСЛ «Пяст» еще со времен мировой войны предпочитало взаимодействовать с национальными демократами, на этот раз оно нарушило эту традицию: депутаты этой крестьянской партии не могли без потери лица поддержать латифундиста. 9 декабря 1922 г. Польша обрела своего первого демократически избранного президента. Им стал кандидат от левой крестьянской партии Г. Нарутович, получивший 289 голосов против 227 у соперника при 29 недействительных.

Имея за собой поддержку более половины избирателей-поляков, правые и правый центр не собирались соглашаться с тем, что главные государственные посты (президента, маршала сейма и с очень большой долей вероятности – премьер-министра) будут в руках левых и левоцентристов, поддерживаемых партиями национальных меньшинств. Кроме того для правых не было секретом, что и ПСЛ «Пяст», и НРП, как и они сами, считают, что Польшей должны управлять польские партии. Поэтому национальные демократы и их союзники развернули мощнейшую пропагандистскую кампанию, формально направленную против президента, а фактически – на раскол коалиции и привлечение на свою сторону центристов. Они представили избрание Нарутовича как пощечину избирателям-полякам. Особенный акцент делался на то, что чашу весов в его пользу перевесили голоса депутатов от национальных меньшинств. Национальные меньшинства, таким образом, объявлялись враждебной полякам силой, не имеющей права участвовать в принятии судьбоносных для страны решений. В прессе правых партий, на организуемых ими митингах и собраниях президента представляли как «креатуру евреев», препону на пути к «подлинно национальному польскому государству», «безбожника», чья клятва на Библии не будет иметь силы. Организованное правыми давление на центр было столь сильным, что во фракции ПСЛ «Пяст» появились сомнения в правильности занятой ею позиции. На ее заседании была сформирована делегация для переговоров с Нарутовичем с заданием склонить его к отказу от поста главы государства. Но избранный президент, которого с трудом уговорили выставить свою кандидатуру на выборах, проявил твердость и решил не отступать.

Особенно бурные акции протеста в Варшаве прошли в день приведения Нарутовича к присяге 11 декабря 1922 г. Правые депутаты бойкотировали этот торжественный и символичный для независимой Польши акт, главные события разыгрывались на улицах. Центр столицы стал свидетелем массовых демонстраций противников Нарутовича. Открытый экипаж, в котором президент направлялся в здание парламента, забрасывали комьями грязного снега, один из которых угодил ему в лицо. Несколько демонстрантов с дубинками в руках вскочили на подножку президентского экипажа. Собравшаяся на площади Трех крестов толпа пыталась помешать проходу депутатов и сенаторов на торжественную церемонию, чтобы не было кворума. Поскольку полиция не проявляла ни малейшего интереса к происходящему, пепеэсовцы призвали на помощь свою партийную милицию. На подступах к улице Вейской, где находился парламент, начались потасовки, в ход были пущены револьверы. В результате перестрелки один дружинник погиб, были раненные. И все же правым не удалось сорвать процедуру присяги нового президента страны.

Следует сказать, что демонстрации не были стихийными, руководство ими осуществлялось из офиса правления Общества развития хозяйственной жизни в Польше «Розвуй», известного своим антисемитизмом и тесными связями с национальными демократами. Наибольшую активность проявляли депутаты сейма от Народно-национального союза Р. Ильский и Т. Дымовский. У современников событий, а затем и у историков сложилось убеждение, что массовые выступления недоброжелателей Нарутовича были делом национальных демократов. В действительности же была еще одна сила, заинтересованная в дестабилизации обстановки, – пилсудчики. Уличные беспорядки, в организации которых явное участие принимали правые, препятствовали дрейфу центристов в направлении национальных демократов, способствовали дальнейшему сохранению и упрочению пропрезидентской коалиции. В пользу такого предположения говорит то, что Т. Дымовский был агентом находившегося под безраздельным контролем пилсудчиков II отдела польского Генерального штаба (эта спецслужба ведала вопросами разведки и контрразведки). Он и в прежние годы был замечен в авантюрах сомнительного свойства: в январе 1919 г. – в заговоре Сапеги-Янушайтиса, в начале августа 1920 г. – в якобы планировавшемся покушении на Пилсудского. Эти акции только на первый взгляд были выгодны правым, на самом же деле они служили интересам Пилсудского. Ни в январе 1919 г., ни во время наступления Красной армии на Варшаву, ни в декабре 1922 г. лидеры ННС не планировали силового захвата власти. Они были сторонниками удовлетворения своих властных амбиций исключительно легальными методами. Что же касается бездействия варшавской полиции, то это можно объяснить наличием среди ее высокопоставленных чинов немалого числа агентов «двойки».

Несомненно, события 11 декабря создали дополнительные препятствия морального свойства для тех депутатов-центристов, которые не прочь были сотрудничать с правыми в предстоявшем деле формирования правительства. Что касается левых депутатов, то они после церемонии присяги президента постарались еще больше углубить раскол в парламенте. Вся вина за беспорядки возлагалась ими на правых, а ЦИК ППС призвал рабочих к забастовке протеста. События имели продолжение вечером того же дня. На конфиденциальном заседании кабинета министров с участием маршала сейма М. Ратая Пилсудский заявил, что в ситуации, когда нарушается порядок, президент подвергается оскорблениям, а правительство не реагирует, он просит «дать ему власть», чтобы «успокоить улицу». Участники заседания отказали Пилсудскому, понимая, что согласие было бы равнозначно не просто продлению полномочий начальника государства, но и создавало бы сложную правовую ситуацию в верхних эшелонах власти.

14 декабря в Бельведере состоялась процедура передачи полномочий главы государства Нарутовичу. Она прошла в крайне нервной обстановке, Пилсудский не захотел сдерживать переполнявших его негативных эмоций, выплеснув их на высших должностных лиц государства, присутствовавших на торжественной церемонии[296].

Спустя два дня произошло трагическое событие, которое потрясло Польшу и попало на первые страницы мировой прессы. При осмотре художественной выставки в выставочном зале «Захента» президент Нарутович был смертельно ранен тремя выстрелами в спину. Он умер в тот же день, не приходя в сознание. Убийцей был Э. Невядомский, несостоявшийся художник, искусствовед, служивший в Министерстве культуры. В молодости он был членом Национальной лиги. Знавшие убийцу люди считали его психически неуравновешенным, легко внушаемым человеком. Следствием в качестве основной и единственной была изначально выбрана версия, что никакого заговора не было, Невядомский действовал по собственной инициативе. Причем, по его словам, вначале он намеревался убить Пилсудского. Но после президентских выборов решил, что теперь главным злом для Польши стал Нарутович – атеист, ставленник национальных меньшинств, прежде всего евреев.

Левые, не дожидаясь итогов следствия, возложили моральную ответственность за смерть президента на национальных демократов, актуализировав тем самым начавший было затухать общественный конфликт. Особую активность проявило окружение Пилсудского. Как только стало известно о трагическом происшествии в «Захенте», в здании Генерального штаба состоялось совещание с участием видных пилсудчиков. По их решению под контроль армии были немедленно взяты Министерство внутренних дел и городская комендатура полиции, среди высокопоставленных чинов которых было немало людей, связанных с пилсудчиками и «двойкой». Одновременно эта группа вместе с руководителем варшавской организации ППС, известным пилсудчиком Р. Яворовским постановила провести «карательную операцию» против правых и в течение 24 часов физически уничтожить их лидеров. А затем в Варшаву вошли бы войска под командованием маршала и восстановили спокойствие и порядок.

Фактически пилсудчиками буквально «на ходу» был составлен план, который в случае его реализации должен был позволить их вождю не только разделаться с непримиримыми политическими противниками, прямо в этом не участвуя, но еще раз сыграть роль спасителя родины, на этот раз от разгула уличной стихии. Участники совещания в Генеральном штабе намеревались воспользоваться проходившими в тот же день похоронами убитого 11 декабря дружинника ППС. По решению варшавского комитета партии к участию в траурной церемонии были привлечены тысячи сторонников ППС, за порядком в ее ходе следила партийная милиция ППС. Спровоцировать людей на акцию возмездия не представляло особого труда. Однако это не удалось. Один из наиболее авторитетных лидеров ППС И. Дашиньский, случайно узнавший о намерении физически уничтожить лидеров и активистов эндеков и христианских демократов, этот план не только не одобрил, но и пригрозил дисциплинарными мерами тем членам партии, которые нарушат его запрет. И пилсудчики, не имея в тот момент достаточных сил для возвращения своего кумира во власть, вынуждены были отказаться от приведения плана в действие до лучших времен. Как показали дальнейшие события, идея возвращения Пилсудского на Олимп власти с помощью неконституционных действий, прикрываемых массовыми выступлениями введенных в заблуждение людей, с этого момента была взята на вооружение окружением маршала. Таким образом, лагерь оппонентов политической системы, установленной Мартовской конституцией, пополнился еще одной политической группировкой, выделявшейся среди прочих наличием харизматического лидера, как тогда говорили – вождя.

Свой замысел пилсудчикам 16 декабря трудно было реализовать еще и потому, что, в отличие от 11 декабря, власти не бездействовали. Уже в день убийства Нарутовича было сформировано правительство во главе с генералом Владиславом Сикорским, до этого занимавшим пост начальника Генерального штаба{29}. Он же взял себе портфель министра внутренних дел. Военное министерство было поручено ближайшему сподвижнику Пилсудского со времен создания стрелковой организации генералу Казимежу Соснковскому. Сложив полномочия начальника государства, Пилсудский возглавил Генеральный штаб. Новое правительство опиралось на парламентское большинство, возникшее при выборах Нарутовича. В. Сикорский показал себя волевым премьером. По его предложению исполнявший обязанности президента М. Ратай ввел в Польше военное положение. В первом же своем выступлении глава кабинета пригрозил в случае возникновения беспорядков использовать для их подавления армию, не разбирая, кто прав, а кто виноват. Это было серьезное предупреждение прежде всего в адрес пилсудчиков, поскольку правые, как и в предыдущих форс-мажорных обстоятельствах, в подготовке переворота замечены не были.

20 декабря 1922 г. национальное собрание вновь занялось выборами президента. Было выставлено всего две кандидатуры. На этот раз правые отказались от провоцирования ПСЛ «Пяст» и выставили нейтральную кандидатуру К. Моравского, историка культуры и литературы, профессора Ягеллонского университета. Но «Пяст» и НРП этого примирительного жеста правых не приняли. Все то же парламентское большинство из центристов, левых и национальных меньшинств избрало главой государства С. Войцеховского. Правые восприняли этот вердикт депутатов и сенаторов спокойно. Немаловажную роль в этом, несомненно, сыграл пережитый ими 14 декабря шок, но не следует сбрасывать со счетов и того, что Войцеховский был кандидатом ПСЛ «Пяст», без союза с которым у правых не было шансов создать правительство.

Декабрьский политический кризис 1922 г. в Польше завершился, политикам удалось удержать развитие событий в правовом поле. Но не была решена главная проблема, из-за которой, собственно, и начался кризис, – какие политические партии будут управлять Польшей. Правые и частично центристские партии на деле продемонстрировали, что они против участия национальных меньшинств в принятии решений по ключевым для польской государственности вопросам. Расширился лагерь противников польской демократии образца 1921 г. за счет группы, готовой произвести ее замену на авторитарный режим силой, а не политическими методами, как того хотели традиционные партии.

II.2. Начальный этап становления «польского большинства» в сейме

Парламентская коалиция, на которую опиралось правительство В. Сикорского, возникла по сугубо тактическим соображениям. Составившие ее партии расходились по ряду принципиальных вопросов. ППС намеревалась превратить Польшу в социалистическое государство, а центристы разделяли ценности буржуазной демократии. Левые исповедовали идеи классовой или сословной борьбы, а центристы были за взаимодействие различных классов и равный учет их интересов. ПСЛ «Пяст» и НРП выступали за унитарное польское государство, а левые готовы были предоставить национальным меньшинствам больше прав, вплоть до автономии Восточной Галиции. И этим перечнем межпартийные расхождения далеко не ограничивались.

Масштаб проблем, с которыми столкнулось правительство, явно превышал его возможности. Во-первых, на смену наблюдавшемуся в первые годы мира оживлению экономики пришел кризис, все ощутимее давала о себе знать инфляция. За пять месяцев существования правительства Сикорского курс доллара вырос почти в три раза – с 18 тыс. до 52 тыс. польских марок. Министром финансов В. Грабским был разработан проект оздоровления финансов страны путем серьезной реформы фискальной системы, сокращения государственных расходов и достижения бюджетного равновесия. Но план Грабского затрагивал интересы всех групп налогоплательщиков, в связи с чем он натолкнулся на явное и скрытое сопротивление, в том числе и со стороны партий правительственной коалиции. По этой причине проект не был представлен на рассмотрение сейма. Во-вторых, нужно было решать аграрную проблему, поскольку закон 1920 г. с введением в действие конституции утратил свою силу. Однако и по этому вопросу в правительстве единства не было.

Сложной оставалась внутриполитическая обстановка в стране. Помимо социалистов, с момента независимости явочным путем легализовавших свое силовое плечо – рабочую милицию, а также коммунистов с их боевыми группами, и другие политические силы обладали разнообразными тайными организациями, предназначенными для борьбы с политическими противниками и возможными революционными выступлениями. Сторонниками правых были созданы организации «Готовность польских патриотов» и «Общественная самопомощь». Под эгидой В. Сикорского в армии действовала организация «Честь и достоинство». Нельзя сказать, что власти и общество не знали о существовании этих тайных обществ, но скандал вокруг них в прессе всех направлений был поднят только в первой половине 1923 г. Цель его инициаторов была более чем очевидной – опорочить политических противников в глазах общественности.

Нагнетанию общественного психоза послужила серия таинственных взрывов в Кракове и Варшаве в апреле-мае 1923 г. Власти пытались представить их делом рук коммунистов, но оказалось, что в организации взрывов был замешан полицейский провокатор, внедренный в ряды КРПП.

Несомненно, наиболее влиятельной неформальной силой были сторонники Пилсудского. Они присутствовали везде: в армии, государственном аппарате, парламенте, системе просвещения, церкви, среди лиц свободных профессий и творческой интеллигенции, рабочих и крестьян, помещиков и аристократов. Чтобы оказаться в лагере пилсудчиков не нужно было вступать в тайное общество и приносить клятву, достаточно было верить в гений маршала. В 1922 г. началась консолидация этого лагеря. Стали издаваться еженедельник «Глос» и ежемесячный теоретический журнал «Дрога», бывшими членами Польской военной организации (Polska Organizacja Wojskowa) была создана Польская организация свободы (Polska Organizacja Wolności) (аббревиатура названий обеих организаций одинакова – ПО В). В августе того же года в Кракове с участием Пилсудского прошел I съезд легионеров, принявший решение о создании Союза обществ легионеров и его объединении с Польской организацией свободы.

Реальным успехом, которым могло похвастаться правительство Сикорского, было признание Советом послов Антанты 15 марта 1923 г. восточной границы Польши с Литвой, Латвией и Советским Союзом, причем без ссылки на Рижский договор. Однако этого успеха было недостаточно для сплочения коалиции и отказа центристов от намерения начать сотрудничество с партиями Хъены.

Переговоры правых (ННС, ХНП) и центристов (ППХД, НРП, «Пяст») о создании в сейме польского большинства начались весной 1923 г. Они были неспешными, поскольку пяти партиям следовало согласовать не один сложный вопрос, включая персональный состав будущего правительства и распределение портфелей. Только 17 мая 1923 г. представители ННС, ППХД и ПСЛ «Пяст» наконец-то подписали в Варшаве Ланцкоронское (по названию поместья сенатора от ПСЛ «Пяст» Л. Хаммерлинга, в котором проходил один из этапов переговоров) соглашение о сотрудничестве польских партий в сейме. Подписанты объявили целью сотрудничества обеспечение национального характера государственного устройства и самоуправления, в связи с чем декларировали, что «основой парламентского большинства должно быть польское большинство: формировать правительство будут только поляки»[297]. Другие участники переговоров пообещали коалиции свою поддержку. В сейме возник блок, получивший название «Хъена»-«Пяст». Он имел поддержку большинства депутатов сейма. 26 мая «польское большинство» под предлогом нарушений в использовании средств фонда премьера отправило правительство Сикорского в отставку, а спустя два дня президент С. Войцеховский назначил новый кабинет во главе с лидером «Пяста» В. Витосом.

Помимо Витоса в правительство вошли и другие видные политики: С. Гломбиньский, М. Сейда, В. Кухарский (ННС), В. Керник («Пяст»), В. Корфанты (ППХД). На посту министра финансов оставался В. Грабский. Однако он, убедившись, что кабинет не намерен реализовать его план оздоровления финансовой сферы, в начале июля подал в отставку.

Судьба правительства оказалась нелегкой. Оно сразу же стало объектом жесткой критики Пилсудского, левых и партий национальных меньшинств. На следующий же день после назначения правительства Витоса Пилсудский подал в отставку с поста начальника Генерального штаба, а 2 июля сложил с себя полномочия председателя Узкого военного совета. Выступая 3 июля 1923 г. на устроенном в его честь прощальном банкете в Малиновом зале ресторана гостиницы «Бристоль», маршал прямо обвинил национальных демократов в причастности к убийству Г. Нарутовича и заявил, что он, будучи солдатом, не может защищать этих господ. Поэтому решил уйти из армии и с государственной службы.

На следующий день речь Пилсудского была напечатана в газетах. Для всех сторонников маршала стало ясно, что национальные демократы – главный враг той Польши, которую он хочет построить, государства, в основе которого будут лежать этика, приверженность высоким моральным ценностям, а не ненависть, эгоизм, пренебрежение общественными интересами. Не имея возможности победить соперника в борьбе за власть на политическом поприще, маршал перенес тяжесть борьбы в плоскость морали и этики. Поскольку Пилсудский уходил из текущей политики, снимал с себя ответственность за государственные дела, его позиции в этой сфере становились предпочтительными. Теперь он мог стать центром притяжения для всех недовольных правительством и сеймом. А таких людей в условиях непрерывно углублявшегося экономического кризиса и утраты иллюзий относительно всемогущества парламентской демократии становилось все больше.

Пястовцы, тяготевшие к взаимодействию с левыми, а также прошедшие в сейм по спискам ПСЛ «Пяст» пилсудчики, осуществили раскол в партии Витоса. 17 депутатов и сенаторов во главе с Я. Домбским основали парламентскую фракцию ПСЛ «Народное единство». В середине сентября 1923 г. в результате объединения этой группы с фракцией ПСЛ «Вызволение» в сейме возник Союз польских крестьянских партий «Вызволение» и «Народное единство». Раскол в «Пясте» ощутимо ослабил позиции правоцентристской коалиции, но она все еще обладала большинством в сейме и пыталась удержаться у власти.

Так и не решившись воспользоваться планом В. Грабского, правительство прибегло к покрытию бюджетного дефицита с помощью печатного станка. Курс доллара за время нахождения у власти кабинета В. Витоса, отказавшегося от валютного регулирования, увеличился с 52 тыс. до 10 млн польских марок. Стремительно росли розничные цены на товары массового спроса. На инфляции до определенного момента наживались экспортеры, а также валютные спекулянты, но для огромного большинства населения наступили тяжелые времена. Крестьяне теряли накопления, сделанные в предшествующее десятилетие и предназначенные главным образом на покупку земли. Непрерывно уменьшались реальные доходы бюджетников и лиц, занятых в частном секторе. Не имея возможности пополнять государственную казну за счет иностранных кредитов, правительство начало искать другие источники ее пополнения. В частности, оно попыталось увеличить доходы с помощью промышленного налога в размере 2,5 % от оборота предприятия, налога на имущество на сумму 1 млрд золотых швейцарских франков (до 1926 г. крупное землевладельцы должны были заплатить 500 млн, промышленники – 375 млн, остальные отрасли – 125 млн), исчисления налогов в золотом эквиваленте, сокращения государственных служащих.

Однако крайняя политическая нестабильность мешала проведению этих мер в жизнь. Особенно активно критиковали правительство социалисты, поднимая и так довольно высокий градус недовольства трудящихся своим положением. Результатом было нарастание стачечной активности, в ряде случаев забастовщики выдвигали политические требования, добивались отставки кабинета. Правительство в свою очередь обвиняло левых и забастовщиков в пособничестве подрывной деятельности коммунистов. Антикоммунистическая истерия достигла в Польше своего пика после взрыва порохового склада в варшавской цитадели 13 октября 1923 г. Ответственность за эту трагедию (25 убитых и 40 раненых) власти, не дожидаясь результатов следствия, возложили на компартию, хотя позже выяснилось, что причиной трагедии стало нарушение требований безопасности одним из рабочих арсенала. Быстро нашли виновников – офицеров-коммунистов А. Багиньского и А. Вечоркевича и вынесли им смертный приговор{30}. Несмотря на все потуги правительства его авторитет у городского населения, больше всего страдавшего от кризиса, оставался низким, напряженность в стране продолжала неуклонно нарастать.

Апогеем противостояния правительства и общества стали события в Кракове в начале ноября 1923 г., известные как Краковское восстание. В октябре 1923 г. к забастовщикам на частных предприятиях присоединились работники государственного сектора. Особенно болезненно власти отреагировали на начавшуюся в конце месяца забастовку транспортников, парализовавшую движение на пяти отделениях железной дороги, в том числе на двух приграничных – Львовском и Познанском. При слабом развитии других видов транспорта забастовка наносила не только экономический ущерб, но и грозила безопасности страны. В связи с этим правительство пошло на крайнюю меру – объявило о переводе железнодорожного транспорта на военное положение. Это означало, что все железнодорожники приравнивались к военнослужащим действительной службы со всеми вытекающими из этого последствиями. Поскольку решение правительства забастовщики Краковского отделения проигнорировали, командующий Краковским военным округом 1 ноября ввел полевые суды. В ответ на это ЦИК ППС 3 ноября объявил о начале с 5 ноября бессрочной всеобщей забастовки членов находившегося под его контролем профцентра – Центральной комиссии профессиональных союзов.

Особенно драматично развивались события в Кракове и Бориславе 6 ноября и спустя два дня в Тарнуве. Здесь власти бросили против демонстрантов войска и полицию, в ход было пущено огнестрельное оружие. В Кракове имело место «братание» роты резервистов с рабочими, в руки последних перешло большое количество винтовок и боеприпасов. Они не преминули их использовать для отражения атаки кавалерийского эскадрона. В ходе боя погибло 3 офицера и 11 рядовых, ранения получили 101 военнослужащий, 38 полицейских и несколько десятков гражданских лиц. Демонстранты, среди которых было немало пилсудчиков, фактически контролировали город. В Бориславе были убиты 3 рабочих, 10 получили ранения. 5 человек погибло в Тарнуве, были и раненые. Правительство оказалось на грани войны с частью общества. Конфликт пытались использовать в своих целях как пилсудчики, так и коммунисты. Если первые надеялись на его волне вернуть к власти своего вождя, то вторые увидели в нем начало пролетарской революции в Польше.

Трагедия, которой не ожидали ни правительство, ни ППС, быстро отрезвила стороны конфликта и заставила их заняться поиском выхода из кризиса, пока события не приобрели неуправляемого характера. 6 ноября руководство ППС приступило к переговорам с правительством, и уже на следующий день ЦИК партии и лидеры профцентра приняли решение о прекращении забастовки. Правительство, в свою очередь, сняло с должности командующего военным округом, отменило распоряжение о полевых судах, а затем и решение о введении военного положения на железных дорогах.

Но правительство не оставило попыток выйти из кризиса путем свертывания социального законодательства, а это мешало нормализации его отношений с левыми партиями. Политической напряженности способствовал подготовленный на основании Ланцкоронского пакта проект закона об аграрной реформе, существенно ограничивавший государственное вмешательство в эту сферу в пользу рынка. Проект резко критиковали оппозиционные крестьянские партии, не пользовался он всеобщим одобрением и в парламентской фракции ПСЛ «Пяст». Стабильность правящей коалиции подрывали и чрезмерные амбиции некоторых политиков, так 14 декабря 1923 г. из «Пяста» вышли 14 депутатов во главе с Я. Брылем и А. Плютой. Они основали сеймовую фракцию Польский союз людовцев. Коалиция «польского большинства» оказалась в сейме меньшинством, и правительство подало в отставку. Заявление об отставке написал и маршал сейма М. Ратай, однако нижняя палата парламента его не удовлетворила.

Опыт существования двух кабинетов, опирающихся на парламентское большинство, показал, что в стране сохраняется чрезвычайно острое противостояние правого и левого политического лагерей, в которое были вовлечены и центристы. Оказалось, что введение в действие модели парламентской демократии, основанной на конституции 1921 г., не привело политический класс к пониманию того, что государство – это институт согласования классовых и групповых интересов в интересах всего общества. Польские политические партии по-прежнему толковали государство как некое средство осуществления их собственных программ, возводимых в абсолют. Раскол общества на антагонистические лагери, наблюдавшийся со времен революции 1905–1907 гг., в первые пять лет существования независимой Польши не только не был преодолен, но и существенно углубился, приобрел устойчивый характер. Не было ни малейших признаков того, что польские партии попытаются перейти от конфронтации к сотрудничеству ради блага общества как целого, а не его отдельных сегментов. Дополнительным фактором раскола общества была государственная маргинализация национальных меньшинств, партии которых, независимо от их политической ориентации (левой, центристской, правой), не рассматривались их польскими аналогами в качестве возможных партнеров при формировании правительств. Даже в левоцентристском правительстве В. Сикорского не было представителей этих партий.

Вполне естественно, что при отсутствии у польских партий понимания того, что государство – это совместное достояние всех граждан страны независимо от их национальности и идеологических симпатий, родилась идея образования «польского большинства». В силу того, что его платформой должны были стать националистические идеи, оно могло быть только правоцентристским. Первая попытка создания такого правительства не удалась. Но это вовсе не значило, что правые и центристы расстанутся с этим пунктом своих программ, который наряду с другими обеспечивал им симпатии большинства избирателей-поляков, и при благоприятных условиях вновь не попытаются возродить коалицию.

Оптимальным выходом из тупика был бы роспуск парламента. Однако депутаты этого не хотели, а президент такого права не имел. Оставалось согласиться на внепарламентское (деловое) правительство, что произошло уже 19 декабря. Его возглавил В. Грабский, к этому времени отошедший от национальной демократии. До этого он дважды, будучи в составе левоцентристского и правоцентристского правительств, пытался осуществить свой план хозяйственной стабилизации как первоочередного условия достижения внутреннего мира в стране. Именно об этом он говорил в своей программной речи в сейме. В. Грабский был первым польским премьером, попытавшимся проводить политику в интересах всего общества. Поэтому тяготы реформы, задуманной в качестве первого шага стабилизации финансовой системы, он предполагал возложить в равной степени на все группы общества.

Его программа реформирования финансовой системы, разработанная в 1923 г., была рассчитана на три года. Некоторые из необходимых для этого законов сейм к тому времени уже принял, другие Грабский намеревался провести через парламент в кратчайшее время, к чему у него были определенные основания. При голосовании в сейме вотума доверия правительству 5 января 1924 г. его поддержали правые и центристы, ППС и левые крестьянские партии воздержались, против были лишь коммунисты и депутаты от национальных меньшинств.

Кабинет В. Грабского стал, пожалуй, наиболее эффективным за весь межвоенный период. К тому же он просуществовал дольше всех других кабинетов эпохи польского парламентаризма – почти два года, до 13 ноября 1925 г. Характерно, что изменения в составе правительства касались министерств политического (военного, иностранных дел), а не экономического блока. Сам Грабский помимо поста премьера все это время ведал финансами. Несомненно, главным достижением внепарламентского правительства была замена польской марки злотым, исключительное право эмиссии которого было представлено специально созданному с этой целью акционерному Польскому банку с уставным капиталом в 100 млн злотых. Злотый равнялся золотому швейцарскому франку, что делало его одной из наиболее дорогих валют Европы. 1 июля 1924 г. польская марка была изъята из обращения. Обмен марок на злотые производился по твердому курсу – 1,8 млн марок за 1 злотый. Вторым важным достижением было создание Банка краевого хозяйства как главного кредитного учреждения страны.

Необходимые средства для проведения этих и других мероприятий давали промышленный и имущественный налоги, повышение таможенных пошлин, ограничение бюджетных расходов, внутренний заем и, конечно же, косвенные налоги. Правительство приступило к проведению реформы, не дожидаясь иностранных займов. Основные средства в первое время получали за счет крупных налогоплательщиков. Решительные действия кабинета быстро привели к положительным результатам: уже в мае-июне 1924 г. удалось стабилизировать валюту, снизить цены, сократить безработицу.

Однако сделать этот положительный тренд устойчивым не удалось. С середины 1924 г. правительство, опасаясь нового неконтролируемого обострения социального конфликта, стало корректировать свой план. Не имея гарантированной поддержки в сейме, оно вынужденно лавировало между правыми, левыми, пилсудчиками. Правые настаивали, что имущие классы не могут до бесконечности оставаться главными донорами реформы, т. к. экономика должна развиваться. Поэтому правительство шло навстречу требованиям предпринимателей о предоставлении им налоговых льгот, увеличении рабочего дня и сокращении зарплаты работникам. В итоге далеко не все предприниматели и крупные землевладельцы заплатили в 1924 г. имущественный налог в полном объеме, что ограничивало доходы бюджета.

Социалисты и коммунисты, обвиняя правительство в перекладывании тяготреформ на плечи трудящихся, организовывали забастовки. Некоторые из них были весьма продолжительными и охватывали целые отрасли. Например, всеобщая стачка металлургов Верхней Силезии летом 1924 г. длилась месяц. В ответ предприниматели проводили увольнения, не останавливались даже перед локаутами. Для смягчения остроты проблемы правительство в июле 1924 г. ввело разовые выплаты лицам, потерявшим работу. А в августе сейм принял закон, согласно которому работники предприятий с числом занятых более пяти человек в случае увольнения получали в течение 13 недель пособие по безработице (30–50 % их прежнего заработка, но не более 2,5 злотых в день). Все это увеличивало расходы государства в условиях сокращения бюджетных поступлений.

Еще одной непредвиденной статьей бюджетных расходов стала борьба с партизанским движением в белорусских и украинских землях, активно поддерживаемым руководством сопредельных советских республик[298]. Для борьбы с ним в мае 1924 г. был создан Корпус пограничной охраны, началось соответствующее обустройство границы, что потребовало больших финансовых и материальных затрат.

Хотя решительные действия правительства в борьбе с партизанским движением на восточных окраинах и постановление ЦК ВКП(б) о прекращении поддержки повстанческого движения в Польше позволили взять ситуацию под контроль, но межнациональные отношения в регионе оставались непростыми. Новым раздражителем стал принятый в июле 1924 г. закон о принципах организации школьного дела в Польше, вводивший двуязычные государственные школы в районах проживания украинского, белорусского и литовского населения. Критерии сохранения учебных заведений с одним национальным языком преподавания были, с точки зрения защитников прав национальных меньшинств, несправедливыми: для этого требовалось желание родителей не менее чем 40 учеников, в то время как для превращения школы в двуязычную достаточно было 20 заявлений. Закон привел к резкому сокращению численности национальных школ и росту недовольства украинцев, белорусов и литовцев допущенной в их адрес дискриминацией.

1924 год был тяжелым для польской экономики. В сельском хозяйстве случился большой неурожай, многие районы страны пострадали от наводнения. Польша вместо экспорта вынуждена была импортировать зерно. Существенно понизились цены на традиционные товары польского вывоза: древесину, сахар, уголь.

Серьезные проблемы в экономике показали своевременность проведенной реформы финансовой сферы. Правительство, лишенное возможности по собственному усмотрению увеличивать денежную массу, для уменьшения бюджетного дефицита вынуждено было обращаться к внешним заимствованиям. В течение 1924–1925 гг. Польшей были получены зарубежные кредиты на сумму 71,5 млн долларов (350 млн злотых), некоторые на крайне невыгодных условиях, до 23 % годовых. Но зато удалось избежать нового всплеска инфляции и сохранить благоприятные условия для модернизации и реструктуризации польской экономики.

В 1925 г. страна столкнулась с новыми вызовами. Закончился срок действия ст. 264 Версальского договора, а также Женевской конвенции 1922 г. о Верхней Силезии, согласно которым Польше в одностороннем порядке предоставлялся режим наибольшего благоприятствования в торговле с Веймарской республикой и право беспошлинного ввоза в Германию некоторых товаров из Верхней Силезии, главным образом угля. Возникавшие в связи с этим трудности усугублялись стремлением Берлина добиться от Варшавы привилегий для немецкого меньшинства. Все это вместе взятое привело к польско-германской таможенной войне, длившейся до 1934 г. В краткосрочной перспективе ее последствия были скорее негативными, стоимость польского экспорта сократилась почти на 27 %. Но в долгосрочном плане ускорилась переориентация промышленности Верхней Силезии на удовлетворение внутреннего спроса, ее интеграция в единый народно-хозяйственный комплекс страны.

Вторым серьезным вызовом, посеявшим настоящую панику в польском политическом классе и обществе, стали Локарнские соглашения октября 1925 г.[299] Их суть сводилась к тому, что Франция, получив международные гарантии неприкосновенности своей границы с Германией, скорректировала свои союзнические обязательства перед Польшей и Чехословакией. Эти действия в Польше восприняли как измену Францией данному ей в 1921 г. слову придти немедленно на помощь в случае неспровоцированной агрессии со стороны Германии. Договоренности в Локарно существенно меняли статус польского государства на внешнеполитической арене. Из субъекта региональных международных отношений Польша становилась объектом в политике европейских держав, ее безопасность теперь обеспечивалась не договором прямого действия с Францией, а сложной процедурой, предусмотренной Уставом Лиги наций. Фактически Локарно завершило период французской гегемонии на континенте, расчеты на прочность которой лежали в основе польской внешней политики.

Заметными внешнеполитическими шагами правительства были урегулирование в 1925 г. с Чехословакией вопросов, связанных с двусторонними отношениями, в особенности с разделом Тешинской Силезии, а также заключение в том же году конкордата с Ватиканом{31}.

13 ноября 1925 г. правительство В. Грабского подало в отставку. Непосредственным поводом для этого послужил отказ Польского банка в валютной интервенции для поддержания курса злотого, мотивированный отсутствием средств.

Неучастие политических партий в правительстве вовсе не означало, что они согласны на консервирование подобной ситуации до следующих парламентских выборов. Важность будущих выборов помимо прочего определялась и тем, что сейм второго созыва имел право пересматривать конституцию. Наиболее активно проблему желательных изменений в конституции обсуждали национальные демократы. Начиная примерно с 1921 г. в лагере национальной демократии наметились две тенденции, принявшие достаточно определенные формы в 1924 г. Первую представляли лидеры Народно-национального союза, в частности С. Гломбиньский, С. Грабский и др. Будучи приверженцами парламентских методов достижения политических целей, они по-прежнему делали ставку на создание коалиции «польского большинства» с участием центристских партий, включая Национальную рабочую партию.

С такой коалицией они связывали решение как ближайших, так и перспективных задач. Отсутствие у правых и центристов квалифицированного большинства в парламенте лишало их возможности изменить конституцию. Но зато они, обладая простым перевесом голосов, могли скорректировать закон о выборах. О намерении сделать это партии коалиции заявили еще в Ланцкоронском пакте.

На протяжении 1924–1925 гг. в ходе оживленной дискуссии национальные демократы пришли к выводу о необходимости отказаться от принципа пропорционального распределения мандатов на выборах, ввести избирательный порог, чтобы не дробить польские голоса, изменить нарезку избирательных округов в районах со смешанным населением. Эти меры позволили бы правым и центристам увеличить свое представительство по сравнению с 1922 г. как минимум на 10 мандатов, которых им не хватало, чтобы на законных основаниях произвести ревизию конституции.

В числе будущих изменений в конституции чаще всего назывались усиление исполнительной вертикали, уравнение в правах сейма и сената. Но каких-то конкретных решений руководство ННС в тот момент не принимало, поскольку полномочия сейма первого созыва заканчивались лишь в ноябре 1927 г.

Другое течение формировалось вокруг Р. Дмовского, духовного и идейного лидера лагеря национальной демократии. Дмовскии крайне скептически воспринял создание ННС, не был его членом, отказался вступить в его фракцию в учредительном сейме. Анализ происходивших в Европе и мире политических процессов привел его к выводу, что парламентская демократия и либерализм себя изжили и им на смену идут режимы сильной власти, опирающиеся на массовую общественную базу. Особой симпатией Дмовского пользовался итальянский фашизм, он считал его образцом для подражания[300]. Весной 1926 г. Дмовскии посетил Италию, встречался с идеологами итальянского национализма Э. Коррадини и Ф. Копполой, которых считал предтечами Б. Муссолини. В 1925 г. польским послом в Риме был назначен его единомышленник С. Козицкий, до этого часто выступавший с хвалебными статьями о фашистской Италии.

Дмовскии утверждал, что старшее поколение национальных демократов не способно перестроиться применительно к новым временам и веяниям, поэтому сделал ставку на членов организации Всепольская молодежь. Особенно эффективным был обращенный к молодым эндекам его призыв «Не будьте талмудистами!». Свою главную задачу он видел в объединении всех «здоровых» общественных сил, которым дорога Польша как национальное государство поляков и для поляков[301]. С 1924 г. Дмовскии и его сторонники вели активную пропаганду этих идей, но к их практической реализации они приступили лишь в конце 1926 г.

Таким образом, национальные демократы, главная сила польской политической сцены, в 1924–1925 гг. демонстрировали полное разочарование в существовавшей политической системе и желание заменить ее другой.

Центристы в своих взглядах на характер власти в Польше проходили эволюцию, схожую с лидерами ННС. В краткосрочной перспективе это вселяло в последних уверенность в возможности создания более прочной правоцентристской коалиции, поскольку «Пяст» очистился от ненадежных элементов и сплотился вокруг В. Витоса.

Непримиримыми противниками существовавшей политической системы были коммунисты, требовавшие установления власти рабочих и крестьян. Их парламентская фракция в 1924 г. увеличилась до 6 человек за счет депутатов от Украинской социал-демократической партии. Они тесно взаимодействовали с Независимой крестьянской партией (создана в 1924 г. вышедшими из «Вызволения» депутатами) и набиравшей силу Белорусской крестьянско-рабочей громадой (Громада).

Левые партии оказались в двойственном положении. С одной стороны, они по-прежнему собирались созидать в Польше общество социальной справедливости. О необходимости строительства социалистической Польши говорилось в решениях XX конгресса ППС, работавшего на рубеже 1925–1926 гг. ПСЛ «Вызволение» в принятой в марте 1925 г. программе подчеркнуло, что право на власть имеют только трудящиеся, а буржуазия и помещики должны быть лишены их доминирующих позиций в государстве. При этом вызволенцы, так же как правые и центристы, ратовали за изменение конституции. Они были сторонниками ликвидации сената и увеличения властных полномочий президента, избрания его путем всенародного голосования, чтобы сделать главу государства реальным противовесом сейму. Сходные идеи высказывались лидерами и других левых партий, лагерь которых в начале 1926 г. пополнился Крестьянской партией, созданной выходцами из рядов других людовских партий.

Важно отметить, что все левые политики говорили о своей приверженности демократии, но при этом отказывали правым и центристам в праве на создание правительства, даже если это произойдет в полном соответствии с конституцией. Тем самым они готовили общественное мнение к тому, что новый кабинет «Хъены» – «Пяста» будет неправомочным. От этой констатации был только один шаг к поддержке антиправительственных выступлений пилсудчиков, в том числе и военного путча.

Существуют свидетельства, правда, не подкрепленные архивными материалами, что в 1924 г. оформилась некая конспиративная группа политических и хозяйственных деятелей второго плана с целью подготовить военный переворот. Все они были масонами. Первоначально у них не было единого мнения относительно того, кто будет диктатором, – В. Сикорский или Ю. Пилсудский. В конечном счете остановились на маршале как более влиятельном в армейской среде. Постепенно были установлены контакты с близким окружением Пилсудского[302].

В 1925 г. Ю. Пилсудский стал вести себя заметно активнее. Свою государственную пенсию он отдавал на благотворительные цели, а жил за счет публикации статей на исторические и военные темы, высокооплачиваемых интервью, а также публичных лекций. Маршал долго воздерживался от открытого вмешательства в политическую жизнь, отслеживал только судьбу закона о военном командовании. Он сумел явочным путем принудить правительство согласовывать с ним свои проекты такого закона. В 1923 г. Пилсудским был торпедирован проект К. Соснковского, спустя год – В. Сикорского. В момент отставки правительства В. Грабского он начал, пользуясь его терминологией периода Первой мировой войны, «игру на повышение ставок». 14 ноября 1925 г. маршал лично предостерег С. Войцеховского от игнорирования «моральных интересов армии» при формировании нового кабинета и возможного назначения военным министром генералов С. Шептицкого (брат львовского униатского митрополита А. Шептицкого) или В. Сикорского. Более того, потребовал от президента письменного подтверждения факта получения декларации, что Войцеховский и сделал. Тем самым Пилсудский практически узаконил себя в качестве субъекта политической сцены, равного партиям. Демонстрацией этого статуса стало празднование седьмой годовщины его возвращения из магдебургского заключения, устроенное верными ему военными, правда, не 10, а 15 ноября 1925 г. В состоявшейся по этому поводу манифестации перед виллой «отшельника из Сулеювека» участвовало, по разным данным, от 400 до 2 тыс. военных, в том числе большая группа генералов. От имени участников торжества выступил генерал Г. Орлич-Дрешер, призвавший Пилсудского не оставаться в стороне от переживаемого страной кризиса, «делая сиротами не только нас, твоих верных солдат, но и Польшу». Он также заверил маршала, что «мы вручаем тебе кроме наших благородных сердец и надежные, отточенные в победах сабли». Все эти демонстративные шаги маршала и его сторонников в армии служили одной цели – демонстрации политическому истеблишменту и обществу силы Пилсудского. И, как показали дальнейшие события, эта цель была достигнута.

В марте 1925 г. лагерь Пилсудского пополнился собственной политической организацией в парламенте, занявшей место на левом фланге политической сцены. Это был Клуб труда – группа из 6 депутатов сейма и 4 сенаторов. Ее создали главным образом выходцы из парламентской фракции ПСЛ «Вызволение» и Крестьянское единство, принадлежавшие к уже упоминавшейся конспиративной группе гражданских лиц. Формально свой шаг они объясняли несогласием с принятым съездом «Вызволения» требованием о безвозмездной конфискации помещичьей земли.

II.3. От правительства национального единства к государственному перевороту 1926 г.

Правые и центристские партии, наученные горьким опытом 1923 г., в ноябре 1925 г. не торопились с созданием кабинета польского большинства. Ведь для преодоления кризиса нужны были жесткие меры, которые негативно сказались бы на их популярности и повысили авторитет левых и пилсудчиков. После ряда консультаций лидеров партий с президентом, в ходе которых рассматривалась даже возможность отставки президента и роспуска парламента, была достигнута договоренность о создании большой коалиции в составе национальных и христианских демократов, ПСЛ «Пяст», НРП и ППС. Существовала надежда, что подобный состав облегчит получение зарубежных кредитов, переговоры о которых начало еще предыдущее правительство. Образованный 20 ноября кабинет во главе с графом Александром Скшиньским известен как правительство национального единства. ПСЛ «Вызволение» и Клуб труда от участия в коалиции отказались.

Новое правительство не могло быть прочным из-за принципиального расхождения целей его участников и стоявших за ними сил. Если левые намеревались преодолеть кризис за счет имущих классов, то правые предлагали меры, которые в первую очередь затрагивали интересы лиц наемного труда.

Единственным положительным результатом создания коалиции можно считать принятие 28 декабря 1925 г. долго ожидавшегося крестьянами закона об аграрной реформе, проект которого был подготовлен еще правительством «Хъены»-«Пяста». Законодатель устанавливал размер ежегодной парцелляции – не менее 400 тыс. моргов (200 тыс. га) частновладельческих, государственных и части церковных земель, продаваемых по рыночным ценам всем категориям крестьян. Предусматривалось принудительное изъятие земли у крупных собственников в случае, если в какой-то год предложение по парцелляции будет ниже установленной квоты. Размер земельного максимума колебался в зависимости от месторасположения поместья (300 га в восточных районах и 180 га в прочих) и производственного характера (до 700 га в поместьях, владельцы которого имеют промышленные предприятия). Средства на покупку земли обеспечивались из личных накоплений крестьян и кредитов Государственного аграрного банка. Покупка пахотной земли на непроизводственные цели запрещалась. Фактически сейм узаконил сложившуюся к тому времени практику стихийного перераспределения помещичьей земли в пользу мелких собственников и исключил возможность ее безвозмездной экспроприации или покупки ниже рыночной стоимости, чего добивались левые крестьянские партии. Всего по этому закону к крестьянам могло перейти 2,5 млн га, что конечно же не решало земельную проблему. Если бы вся эта земля досталась малоземельным, то площадь их хозяйств увеличились бы только на 15 %. А ведь были еще безземельные и зажиточные, вступающая во взрослую жизнь молодежь, и все они также хотели приобрести землю.

С начала 1926 г. появились первые симптомы улучшения хозяйственной конъюнктуры, прежде всего рост экспорта. Этому способствовали и усилия правительства, и позитивные тренды в мировом хозяйстве. Но эти положительные сдвиги не сразу были замечены обществом и политиками, тем более что безработица продолжала расти. Если в конце 1925 г. было 185 тыс. зарегистрированных безработных, то в феврале 1926 г. уже 362 тыс., а в мае около 500 тыс. Широко практиковалась неполная рабочая неделя. Поэтому министр финансов Е. Здзеховский (национальный демократ) продолжал настаивать на сокращении расходов государственного бюджета и повышении косвенных налогов. Ответом трудящихся были забастовки, а также демонстрации безработных. Опасаясь выхода ситуации из-под контроля, власти решительно пресекали проявления недовольства, в ряде мест не останавливаясь перед применением оружия.

Не дремал и Пилсудский. Он навязал президенту и премьеру своего кандидата на пост военного министра. Новый министр генерал Л. Желиговский без промедления отменил приказы Сикорского о наказании военных, участвовавших в чествовании Пилсудского в Сулеювеке в ноябре 1925 г., провел ряд кадровых перестановок на ключевых постах в армии в пользу людей, преданных или лояльных маршалу.

Имел ли Пилсудский в конце 1925 г. план государственного переворота? Однозначно на этот вопрос ответить невозможно, сам «отшельник из Сулеювека» об этом предпочел публично не высказываться. Правда, есть важное свидетельство К. Свитальского, входившего в ближайшее окружение маршала. 15 декабря 1925 г. он записал в дневнике: «План Коменданта: следующий правительственный кризис стараться преодолеть без сейма. Попасть в армию. Выступить, скорее всего в роли министра военных дел, резко и брутально против сейма. Сейм не распускать, но реже его собирать. Заседая в кабинете (министров. – Г.М.), присматриваться к его членам для ориентации, с кем можно идти, а с кем нет. К власти эвентуально прийти осенью 1926 года. Тогда можно пойти на избирательную кампанию»[303].

Конечно, это не план государственного переворота в точном смысле этого слова, а скорее некий итог размышлений Пилсудского на тему, как оздоровить политическую систему образца 1921 г., не разрушая ее. Маршал считал необходимым вернуться в реальную политику, ограничить контрольно-распорядительные функции сейма, сформировать правительство из доверенных людей, а затем провести парламентские выборы. Он явно видел себя в роли независимого от сейма центра силы, способного оздоровить политическую систему.

Пилсудский действительно имел возможность влиять на курс правительства Скшиньского. Помимо Л. Желиговского, его сторонниками были также министры от ППС Е. Морачевский и Б. Земенцкий. 7 января 1926 г. на заседании Совета министров Морачевский в соответствии с инструкцией маршала поставил вопрос о возможности возвращения Пилсудского к активной политической деятельности. Правительство решило просить маршала сейма ускорить работу над законом о высшем военном командовании. И тут же раздался голос Пилсудского, подвергшего разгромной критике соответствующий проект, подготовленный еще Сикорским, как позорный и вредный для вооруженных сил и государства и лишавший его возможности вернуться в армию «даже в момент наивысшей опасности для существования нашего государства»[304].

В начале февраля Морачевский предложил руководству ППС выйти из коалиции, но не встретил поддержки. Не помогла его собственная отставка, вместо него партия делегировала в состав кабинета Н. Барлицкого, не относившегося к числу записных почитателей маршала. Затем о желании освободить министерское кресло заявил Желиговскии, но премьер отставки не принял. Все эти демонстративные шаги людей Пилсудского вносили нервозность в деятельность правительства и не способствовали стабилизации и без того непростой политической обстановки в стране.

Поддерживавшая пилсудчиков пресса задавала тон в нагнетании напряженности в обществе. Она много писала о якобы готовившемся правыми государственном перевороте с целью установления «фашистской диктатуры», запугивала угрозой со стороны Германии и СССР. Особенно популярными стали темы коррупции депутатов и государственных служащих, их некомпетентности, низкого профессионального уровня армейских генералов, не связанных с Пилсудским.

Всей этой грязи, непорядочности, моральному разложению властных институтов в прессе противопоставлялся образ маршала: скромный, ездит в вагонах второго класса, отказался от маршальского жалования, одевается в серый мундир легионера, думает только о судьбе страны и общем благе, хочет оздоровить («санировать») государственную жизнь.

19 марта по всей стране необычайно торжественно, почти как главный государственный праздник, отметили именины Пилсудского. Его восхваляли и славили, внушая полякам мысль, что Польша должна жить не по конституции, которая плоха, а по разумению «дедушки» (так пилсудчики стали называть своего кумира) – единственного человека, знающего, что нужно делать[305]. В обществе активно пропагандировалась легенда о демократизме маршала. Весной 1926 г. представители лагеря пилсудчиков вступили в переговоры с ППС, КПП и другими рабочими партиями, зондируя почву относительно возможного взаимодействия в случае углубления политического кризиса[306].

Как и рассчитывал Пилсудский, разразился новый, уже четвертый за три с половиной года существования сейма правительственный кризис, и поводом к нему стали не происки пилсудчиков, а предложенный Е. Здзеховским 14 апреля план ликвидации бюджетного дефицита. Он предусматривал ряд экстренных мер: временное 10-процентное повышение всех налогов, кроме имущественного и таможенных пошлин; введение налога на помол зерна и осветительные электроприборы; снижение заработной платы госслужащим, пенсий и пособий инвалидам; увольнение из армии части офицеров и сокращение 18 тыс. железнодорожников[307].

Социалисты отвергли план Здзеховского и предложили свой: увеличить поступления от налога на имущество; уменьшить расходы на армию; сократить продолжительность срочной службы в два раза; расширить масштабы общественных работ для безработных. В отличие от стремившегося к укреплению национальной валюты Здзеховского, социалисты в целом придерживались инфляционной стратегии в борьбе с кризисом. Поскольку правые и центристы не поддержали социалистов, ППС 20 апреля вышла из коалиции и правительства. С этого момента коалиция утратила большинство.

Подал прошение об отставке и Скшиньский, но президент ее не принял, попросив «правительство-обрубок» исполнять обязанности, пока не будет сформирован новый кабинет. В течение полумесяца после этого президент и партийные лидеры искали формулу нового кабинета. Были озвучены все варианты. Теоретически весьма хорошие шансы были у внепарламентского правительства. Однако на предложение С. Войцеховского еще раз поручить его формирование В. Грабскому последовала резко отрицательная реакция и правых, и маршала[308]. Делались такие предложения и Пилсудскому, последний раз – социалистами 8 мая. И каждый раз он в характерной для него грубой форме отказывался и от премьерства, и от кресла военного министра, явно не желая способствовать стабилизации политической ситуации. Видимо, к этому времени он уже отказался от своего прежнего намерения войти в правительство и заняться подбором членов будущей команды[309], полагая, что далеко зашедшая дестабилизация политической ситуации предоставляет ему уникальную возможность по-иному, без торга и неизбежных компромиссов с ненавистными ему партиями, вернуться во власть. Поэтому он даже не проявил интереса к внесенному 4 мая Желиговским в сейм новому проекту закона о высшем военном командовании, учитывавшему часть его пожеланий.

9 мая в прессе появилось интервью В. Витоса с призывом к Пилсудскому «выйти из укрытия» и вместе со всеми «творческими силами», которым дорого благо Польши, создать правительство. Часть интервью не была напечатана, а в ней Витое прямо сказал: если за Пилсудским стоит армия, то пусть он возьмет власть силой – лично он сделал бы это, не колеблясь. Если же маршал этого не сделает, то это будет означать, что армия его не поддерживает[310].

В истории затянувшегося правительственного кризиса, казалось, наметилась позитивная перспектива, правые и центристы наконец-то договорились о создании коалиции, позволявшей им сформировать правительство во главе с В. Витосом. В него вошли национальные и христианские демократы, «Пяст» и Национальная рабочая партия. Имевшегося у коалиции большинства мандатов было достаточно для принятия всех обычных законов, в том числе и изменения закона о выборах. Учитывая позитивные тенденции в экономике, и особенно шанс резко увеличить экспорт угля, подаренный Польше английскими шахтерами, начавшими 5 мая генеральную забастовку, кабинет Витоса мог вполне рассчитывать на долгое существование. Многие дипломатические представители в Варшаве, внимательно наблюдавшие за развитием кризиса, пришли к выводу, что с этого момента обстановка в Польше начнет стабилизироваться. Так, итальянский посол Д. Майони 10 мая писал Б. Муссолини: «Правительство… хотя и не располагает сильным большинством, но считается, что необычайная парламентская ловкость премьера обеспечит ему жизнь»[311].

Левые отреагировали на новое правительство незамедлительно, назвав его вызовом польской демократии со стороны реакции, кабинетом эксплуатации трудящихся, поражений во внешней политике, краха обороноспособности государства, не способным восстановить экономику страны. В связи с этим они объявляли правительству «непримиримую борьбу и самую решительную оппозицию»[312]. Это была достаточно традиционная и, видимо, ожидаемая правоцентристами риторика, которой вполне можно было не придавать особого значения.

Но в этот момент активзировался Пилсудский. В интервью от 10 мая он заявил, что создание кабинета вовсе не означает окончания правительственного кризиса, поскольку Витое игнорирует моральные интересы государства. Маршал уверял читателей, что это будет правительство коррупции и злоупотребления властью, созданное ради партийной и личной корысти, что особенно сильно пострадают вооруженные силы и обороноспособность страны, что его вновь лишают возможности вернуться в армию. Поэтому он объявляет войну надругательству утративших чувство меры партий над Польшей, забвению ценностей высшего порядка ради материальных выгод. Был намек и на то, что правительство Витоса готовит на него покушение[313].

Это интервью было обращено к офицерам, многие из которых чувствовали себя неуверенно в связи с намерением Здзеховского сократить офицерский корпус, а также к интеллигенции, чуткой к моральным аргументам. С политической точки зрения оно являлось открытым вызовом конституции, в полном соответствии с которой было сформировано правительственное большинство. Таким образом, проводя с конца 1925 г. политику «повышения ставок в игре», маршал достиг Рубикона. В конце первой декады мая 1926 г. у него оставалось только два пути – навязать свою волю парламенту и правительству или проиграть, и на этот раз, скорее всего, окончательно.

Правительство приняло вызов маршала, конфисковав 11 ноября тираж «Курьера поранного» и двух еврейских газет, поместивших текст его интервью. Но немалая часть тиража все же дошла до варшавских читателей и спровоцировала бурную реакцию. Особую активность проявили пилсудчики. Весь вечер они группами переходили из одного кафе в другое, провозглашали здравицы в честь маршала, демонстративно заказывали музыкантам свой неформальный гимн «Первая бригада», заставляя посетителей слушать его стоя, требовали отставки правительства.

В тот же день новый военный министр Ю. Мальчевский освободил от должности близкого маршалу полковника Б. Перацкого, управлявшего делами военного министра, ограничил свободу передвижений генерала Г. Орлича-Дрешера. Он также отменил отданный Желиговским 18 апреля приказ о проведении в окрестностях Варшавы военных учений под командованием Пилсудского. Инициатором маневров был полковник Б. Венява-Длугошовский, многолетний адъютант маршала. Стараниями выполнявших приказ пилсудчиков на учения оказались привлеченными только верные их кумиру воинские части. В условиях, когда Пилсудский не имел за собой безоговорочной поддержки войск Варшавского гарнизона[314], только таким образом он мог получить необходимый ему весомый аргумент в конфликте с правительством. Не случайно, что большинство командиров задействованных в учениях частей проигнорировали приказ Мальчевского о возвращении к местам дислокации и остались со своими подразделениями в непосредственной близости от столицы.

Поведение этих офицеров было своеобразной демонстрацией правительству того, что маршал не блефует, а действительно пользуется поддержкой армии, и поэтому с его мнением следует считаться. По сути дела Пилсудский добивался согласия президента и лидеров политических партий на корректировку существующей политической системы путем признания за ним особого, не предусмотренного конституцией, статуса гаранта безопасности страны и единственного выразителя интересов вооруженных сил. Самое интересное, что правительство и президент (как, впрочем, и советские дипломаты[315]), были уверены, что Пилсудский и на этот раз не пойдет на решительные действия и ограничится лишь громкими заявлениями в прессе. Поэтому никаких упреждающих действий правительство 11 мая не предприняло.

Между тем 12 мая утренние газеты ошеломили читателей известием, что ночью неизвестные люди обстреляли виллу маршала в Сулеювеке. А поскольку конфликт между Пилсудским и правительственным лагерем имел публичный характер, то ответ на вопрос о вероятном организаторе покушения напрашивался сам собой. Это была провокация, оправдывавшая запланированную акцию устрашения президента и правительства. Лишь самые доверенные люди из окружения «отшельника из Сулеювека» знали о том, что в ночь с 11 на 12 мая он отдал приказ командирам верных ему частей двигаться к Варшаве. Руководство военной акцией маршал поручил генералу Г. Орличу-Дрешеру, в помощь ему были направлены генерал С. Бурхард-Букацкий, полковники А. Коц и Ю. Ульрих, подполковники Юзеф Бек, А. Минковский и др. Утром 12 мая Пилсудский отправился в Бельведер, чтобы потребовать от президента отставки правительства Витоса. Но ничего не подозревавший глава государства Войцеховский незадолго до этого уехал в загородную резиденцию. Возникла странная ситуация: долго вынашивавшийся план мог сорваться только из-за того, что некому было изложить свои требования. И Пилсудский решился идти ва-банк. Орлич-Дрешер получил приказ овладеть мостами через Вислу, чтобы военная группировка путчистов могла войти в левобережную часть города, где находились все правительственные здания. Сам маршал во главе военной колоны выступил из Рембертува в направлении Варшавы, на помощь подтягивались и другие части, дислоцированные в окрестностях столицы.

Левые партии незамедлительно поддержали Пилсудского и потребовали отставки правительства Витоса. Более того, социалисты приступили к формированию рабочего батальона, чтобы помочь путчисту.

Какими соображениями руководствовались левые политики, выступившие как защитники демократии от фашизировавшихся правых сил? Во-первых, пониманием того, что правоцентристская коалиция приходит к власти всерьез и надолго, что она произведет такие изменения в законе о выборах, которые окончательно и бесповоротно закроют им легальный путь к власти. Во-вторых, надеждой, что Пилсудский разгонит ненавистный парламент с правоцентристским большинством, а новые выборы принесут успех левым. В-третьих, в рядах левых партий действовало немало преданных Пилсудскому людей, лично заинтересованных в том, чтобы их кумир вернулся к власти.

Поддержали переворот и коммунисты, правда, с оговоркой, что их «цели идут дальше». В перевороте они увидели возможность подтолкнуть революционный процесс в стране. Идеологи КПП еще раньше пришли к заключению, что Пилсудский является представителем мелкой буржуазии, своего рода польским А. Керенским. Придя к власти, маршал не сможет долго ее удерживать без взаимодействия со своими вчерашними противниками – крупной буржуазией и помещиками. И как только он пойдет на соглашение с ним, массы от него отшатнутся и обратятся к подлинным врагам старого порядка – коммунистам, которые поведут их на пролетарскую революцию.

Пришел в движение и правительственный лагерь. Военный министр Мальчевский вызвал в Варшаву верные правительству войска и организовал штаб обороны во главе с генералом Т. Розвадовским. Президент, узнав о передвижении войск, немедленно приехал в Варшаву и включился в работу кабинета министров. Правительство и глава государства потребовали от бунтовщиков подчиниться властям, призвали армию сохранять верность законной власти[316]. В Варшаве, Варшавском и части Люблинского воеводства вводился режим чрезвычайного положения.

Но правительство не исключало и возможности мирного завершения конфликта. Президент выступил с инициативой личной встречи с предводителем бунтовщиков. Пилсудский приглашение принял, надеясь склонить Войцеховского к отставке правительства. Его не тревожило, что президент, отстраняя правительство таким путем, нарушал бы конституцию и явочным порядком изменял существовавшую политическую систему.

В 17 часов на мосту через Вислу состоялась встреча двух бывших соратников. Она окончилась безрезультатно. Президент призвал маршала подчиниться и представить свои требования легальным путем. Пилсудский это требование отверг. И не потому, что боялся лично за себя, хотя, конечно, его политическая и военная карьера на этом бы завершилась. Но за ним пошли офицеры, и им противозаконное участие в бунте вряд бы простили[317]. С этого момента демонстрация кончилась, спор сторон теперь должно было решить военное столкновение.

Путчисты изначально имели в Варшаве почти двукратное превосходство в живой силе. К ним также присоединились около 800 членов Стрелкового союза, сведенных в 11 рот. Сформированному социалистами рабочему батальону Пилсудский оружия не выдал из опасения его бесконтрольного использования. На его стороне были также симпатии многих варшавян, особенно простых людей, наивно веривших, что он объявил войну правительству ради их интересов.

Пилсудский от непосредственного командования своей группировкой устранился, перепоручив это Орличу-Дрешеру и Беку. Войска маршала с боем овладели мостами через Вислу, и левобережная часть столицы на три дня превратилась в арену военных действий. Уже в первый день ими были взяты под контроль здания президиума правительства, Генерального штаба, городской комендатуры, министерства связи, окружной дирекции железных дорог, центральной телефонной станции, а также все железнодорожные вокзалы. Правительство осталось практически без телефонно-телеграфной связи со страной.

Сам же Пилсудский занялся политическим обеспечением переворота. Через маршала сейма М. Ратая он предложил президенту прекратить ненужное кровопролитие, поскольку перевес был явно на его стороне. Но Войцеховский остался непреклонным, надеясь на скорое прибытие подкреплений, в первую очередь из Познанского и Поморского военных округов. В тот же вечер Пилсудский обсудил с руководителем пепеэсовского профсоюза железнодорожников А. Курыловичем возможность организации забастовки на транспорте, чтобы помешать переброске в Варшаву верных присяге войск. Уже глубокой ночью состоялась импровизированная пресс-конференция Пилсудского, на которой он, в частности, сказал: «Я всю жизнь боролся за то, что называется imponderabilia — то есть честь, достоинство, мужество и вообще внутренние силы человека, а не за выгоды собственные или ближайшего окружения. Не может быть в государстве слишком много несправедливости по отношению к тем, кто трудится для других, не может быть в государстве – если оно не хочет погибнуть – слишком много беззакония»[318]. Тем самым маршал, мотивируя свои противоправные действия не политическими, а моральными и социальными побуждениями, шел навстречу общественным ожиданиям. Это заявление обеспечивало ему поддержку и симпатии большинства граждан страны независимо от национальности. Большинство членов руководства ППС решило оказать перевороту полную поддержку и проголосовало за всеобщую стачку.

13 мая получившие подкрепление правительственные части сумели несколько улучшить свои позиции, но на следующий день военное счастье вновь улыбнулось путчистам. Им на помощь прибыли части из виленского гарнизона, а войска из Великой Польши с трудом продвигались к столице, поскольку железнодорожное сообщение на западном направлении было парализовано объявленной ППС забастовкой. А вскоре мятежники заняли расположенный в черте города аэродром. На последнем заседании кабинета с участием президента и военных по предложению Витоса было решено прекратить сопротивление. Премьер последнего конституционного правительства опасался возникновения широкомасштабной гражданской войны, а также возможного вмешательства Германии и СССР{32}, только что, в апреле 1926 г., заключивших между собой политический договор, который в Варшаве считали направленным против Польши. Министры согласились со своим председателем, после чего Войцеховский заявил, что слагает с себя полномочия главы государства. Согласно конституции, исполнение его обязанностей до выборов нового президента перешло к маршалу сейма. Затем аналогичное решение приняло правительство.

Хотя бои в столице длились целых три дня, провинция в целом, за исключением пожалуй Познани, отнеслась к происходящему выжидательно. В какой-то мере это можно объяснить результатом партийной пропаганды, направленной против модели парламентаризма образца 1921 г. Парадокс заключался в том, что в дни переворота существовавшую политическую систему защищали только правые и центристы, которые сформировали коалицию именно для того, чтобы в будущем ее радикально трансформировать.

Победа путчистов завершила демократический этап в межвоенной истории Польши. Оформленная конституцией 1921 г. политическая система показалась польскому обществу, охваченному настроениями социально-политического нетерпения, недостаточно эффективной, ибо не были обеспечены быстрое решение задач в области экономики и внутренней политики, безопасность страны от внешних угроз. В условиях, когда ни одна из влиятельных польских политических сил не считала эту систему заслуживающей безусловного сохранения[319], у нее не было серьезных шансов на выживание и последующее эволюционное развитие.

III.1. Легитимизация режима «санации» и корректировка политической системы

14 мая казалось, что победу одержали левые политические силы, ведь именно с ними в сознании многих поляков ассоциировалась личность Пилсудского. Однако маршал немедленно развеял эту иллюзию. Без консультаций с исполнявшим обязанности президента М. Ратаем и руководителями политических партий 15 мая Пилсудский поручил формирование правительства профессору Львовского политехнического института Казимежу Бартелю, одному из лидеров Партии труда и члену группы гражданских конспираторов. За собой он оставил пост военного министра. Маршал будет занимать его до смерти, так же как и реально руководить внешней политикой Польши. Все министры были людьми новыми в коридорах исполнительной власти. Полностью меняя правительственную команду, Пилсудский показал, что не чувствует себя обязанным победой каким-либо партиям. Он явочным порядком присвоил себе право назначать правительство без консультаций с парламентом. И политические партии с этим согласились. Таким образом, на следующее утро после переворота, стоившего стране 379 погибших и 920 раненых[320], Польша проснулась с новой политической системой, вскоре получившей анемичное название режима «санации» (оздоровления).

Кабинет К. Бартеля был немедленно утвержден М. Ратаем. В первую очередь правительство занялось преодолением раскола в армии. 15 мая Ратай декретом запретил дальнейшие военные действия[321]. 16 мая представители противостоявших войск подписали соглашение о прекращении боевых действий и подчинении приказам военного министра. 22 мая Пилсудский издал приказ по армии, в котором интерпретировал майскую трагедию как братскую ссору. Он выразил пожелание, чтобы пролитая в столице кровь стала «новым посевом братства» и поставил задачу заняться «работой по укреплению и возрождению нашей земли»[322].

Маршал публично пообещал не преследовать вчерашних противников, но своего слова не сдержал. Командовавшие в дни переворота верными правительству войсками генералы Ю. Мальчевский, Т. Розвадовский, Б. Язьвинский и В. Загурский были арестованы и заключены в военную тюрьму в Вильно, а затем уволены со службы. Судьба Загурского после выхода из военной тюрьмы сложилась особенно трагично: он без вести пропал. Широко было распространено мнение, что к его гибели имел отношение Пилсудский. Всего к 1927 г. из армии уволили 37 генералов[323], в том числе прославившихся во время польско-советской войны С. Галлера, Ю. Галлера, М. Кукеля, С. Маевского, С. Шептицкого. Некоторые офицеры ушли в отставку по собственному желанию. Но большинство защитников законного правительства продолжили службу в Войске польском, а некоторые из них, например, В. Андерс, Г. Пашкевич, С. Гжмот-Скотницкий дослужились до генеральских лампасов.

Не забывал Пилсудский и о политической сфере. Многие ожидали, что он провозгласит себя диктатором и разгонит парламент. Но этого не случилось. Маршал не нуждался в сейме, сформированном по итогам новых выборов, тем более что он не был уверен в их результатах. На период укрепления режима его больше устраивал парламент униженный, не пользующийся авторитетом в обществе[324]. Такой «ход» Пилсудского показал иллюзорность расчетов лидеров левых партий на приход к власти с его помощью.

Следующим шагом Пилсудского было заполнение вакантной должности президента. За две недели, которые отделяли завершение переворота от выборов президента, он ни разу не сказал, что не собирается сам баллотироваться на этот пост. Зато в ряде интервью достаточно откровенно излагал свое видение оптимального государственного устройства Польши: сильная власть, но не личная диктатура, как в Италии, а американская модель, приспособленная к польским условиям таким образом, чтобы президент представлял не какую-то партию, а всю нацию. В ряду необходимых изменений он называл наделение президента правом самостоятельно принимать решения по важнейшим вопросам государственной жизни и формировать правительство, ослабление роли парламента в пользу кабинета министров, упрощение законодательства[325].

Одновременно маршал психологически давил на парламентариев, запугивая правых и центристов тем, что если они не выберут «достойного» президента, то он, Пилсудский, не будет защищать их от возмущенной «улицы», и тогда поневоле придется править «с помощью кнута». Надежды левых были развеяны заявлением, что он совершил «нечто вроде революции без всяких революционных последствий»[326].

31 мая 1926 г., в третий раз после 1922 г., было созвано национальное собрание. ППС предложила на пост президента Ю. Пилсудского, национальные демократы и Национально-христианская партия – познанского воеводу графа А. Бниньского, не признававшего кабинет К. Бартеля. Это означало, что правые не собирались без сопротивления мириться с новой политической реальностью. Независимая крестьянская партия назвала своим кандидатом А. Фидеркевича, а коммунисты решили демонстративно голосовать за находившегося в заключении С. Ланьцуцкого.

В зале заседаний присутствовали 546 депутатов и сенаторов, одним из 9 отсутствовавших был В. Витое{33}. Результаты тайного голосования были следующими: Пилсудский получил 292 голоса, Бниньский – 193, а 61 бюллетень оказался незаполненным. Пилсудского поддержали левые, национальные меньшинства и значительная часть центра. Воздержались от голосования главным образом коммунисты, фракция Независимой крестьянской партии, часть белорусских и украинских депутатов.

Известие об избрании президентом вчерашнего путчиста молниеносно облетело всю страну. Повсеместно его почитатели организовывали митинги и шествия{34}. Однако Пилсудский в тот же день направил Ратаю письмо, в котором благодарил за происшедшую легализацию переворота и отказывался от поста президента. Свое решение он мотивировал тем, что не хочет становиться главой государства по воле сейма, к которому не питает доверия, что слишком хорошо помнит трагическую судьбу Г. Нарутовича, кроме того потрясен жестоким нападением на своих детей (имелся в виду мифический обстрел его виллы в Сулеювеке в ночь с 11 на 12 мая 1926 г.). К тому же он любит конкретную работу, а конституция его от такой работы «отстраняет и отдаляет»: ему пришлось бы «мучиться и ломать себя», чего ему его характер не позволяет[327].

Логика поведения Пилсудского понятна. Согласившись стать президентом, он потерял бы непосредственный контроль над армией, которую считал своим любимым детищем, гарантом безопасности Польши и главной опорой создаваемого режима. Строго говоря, пост конституционного главы государства был ему не нужен. Имея в своем распоряжении тот самый «кнут» в виде армии и доказав политикам, что в любой момент может пустить его в дело, Пилсудский де-факто уже обеспечил себе место своеобразного «суперглавы» государства. Его больше устраивала роль «серого кардинала», остававшегося в тени, но при этом единолично принимавшего основные политические решения.

Вместо себя он предложил избрать президентом И. Мосьцицкого, в тот момент профессора химии Варшавского университета, соратника по социалистическому прошлому, человека, который давно расстался с политикой и сделал успешную научную и деловую карьеру[328]. 1 июня кандидатура Мосьцицкого на пост президента была предложена национальному собранию К. Бартелем и М. Ратаем. Перед депутатами, отдавшими накануне свои голоса за Пилсудского, возникла дилемма: подчиниться прихоти маршала или голосовать против. Из партий, поддержавших автора переворота, только социалисты решились выставить собственного кандидата. В итоге национальному собранию были предложены три кандидатуры: Мосьцицкого, 3. Марека и А. Бниньского. После первого тура, который кандидат социалистов безнадежно проиграл (56 голосов), ППС приняла решение голосовать за Мосьцицкого, лишь на 4 голоса опередившего кандидата от эндеков. Во втором туре 281 голосами против 200, отданных за Бниньского, президентом избрали креатуру диктатора[329]. Своим выбором парламент не только «отпустил грехи» путчисту, но и продемонстрировал высокую степень сервильности. Особенно неприглядно выглядели центристы, входившие в состав свергнутой правительственной коалиции. Лишь эндеки, украинские и белорусские депутаты, а также коммунисты и их союзники из Независимой крестьянской партии «сохранили лицо», хотя и руководствовались при этом разными мотивами.

4 июня президент был приведен к присяге. После того, как 8 июня глава государства утвердил представленный К. Бартелем новый состав правительства, завершился второй после замирения армии этап в становлении режима «санации». Парламент был деморализован, правые изолированы от своих потенциальных союзников из центра, левые и центристы признали право Пилсудского определять дальнейшее развитие страны.

Новая политическая реальность в Польше была воспринята как должное и за границей. Так, итальянский МИД указывал послу в Варшаве, почему следует без оговорок принять новую реальность в Польше: «Анализ развития событий показывает, что они [поляки] не выходят за конституционные рамки, не ведут к изменению режима, поэтому уполномочиваю Вашу Светлость установить нормальные отношения с этим правительством, избегая при этом какого-либо особого акта признания»[330]. Пилсудский, после переворота сразу же взявший в свои руки внешнюю политику Польши, настойчиво убеждал аккредитованных в Варшаве дипломатов в своей приверженности миру и добрососедству. Он говорил в тот момент своим соратникам, что в ближайшие пять лет Польше не грозят какие-либо вызовы, требующие от нее радикальных действий. Для технического проведения своего внешнеполитического курса Пилсудский избрал А. Залеского, выпускника Лондонской школы экономических и политических наук, в годы Великой войны пропагандировавшего в странах Антанты пилсудчиковскую концепцию борьбы за независимость, в 1922–1926 гг. посланника в Риме. Залеский был известен как сторонник конструктивного взаимодействия с Лигой наций[331].

Итоги президентских выборов свидетельствовали о поражении сторонников концепции «польского большинства». Еще 20 дней тому назад они, казалось, имели шансы реализовать ее. Ценой отказа от парламентской политической системы Польша избежала участи стать, как того хотели национальные демократы и их союзники, государством только для поляков, в котором национальным меньшинствам была бы уготована роль граждан второго сорта.

Уже ближайшие дни и месяцы показали направление дальнейшей трансформации политической системы. Первым делом был решен вопрос отношений военного министра с президентом, правительством и сеймом. Пилсудский сам определил, как они должны выглядеть, а затем свое решение сообщил Бартелю в форме условий, на которых он готов занять во втором его кабинете кресло военного министра. Это лишь на первый взгляд странное поведение Пилсудского (ведь именно он решил, кто будет премьером и президентом) свидетельствовало, что маршал постарается внешне «соблюдать приличия», дабы укреплять авторитет высших должностных лиц в вертикали исполнительной власти. Таким способом он «приучал» общество и политический класс к тому, что главными институтами являются президент и премьер-министр, а не парламент. На своем первом заседании 9 июня кабинет министров принял все условия Пилсудского, в том числе восстановил действие декрета от 7 января 1921 г., противоречившего конституции, – об организации высшего военного командования.

Тогда же Пилсудский был утвержден председателем Узкого военного совета и провел через правительство решение о том, что все вопросы компетенции верховного командования, не отнесенные конституцией к прерогативам сейма, в дальнейшем будут регулироваться декретами президента, согласованными с военным министром. Таким образом, произошло правовое закрепление его исключительной позиции в армии.

Еще одним важным решением, принятым кабинетом 9 июня, было признание за президентом права прямого вмешательства в текущую деятельность правительства.

Одновременно готовились поправки к конституции. Свои проекты разработали правительство, а также правые и центристы, предлагавшие увеличить полномочия исполнительной власти, усилить роль сената и изменить закон о выборах в ущерб национальным меньшинствам. Столь солидарное желание разных политических сил ревизовать конституцию сулило успех правительственной инициативе. 5 июля сейм приступил к обсуждению проектов, и уже 2 августа 246 голосами против 95 принял закон о внесении 8 поправок в 6 статей конституции (так называемая «августовская новелла»). Против новеллы голосовали фракции ППС, КПП, НКП и значительная часть депутатов от национальных меньшинств.

Новый закон наделил президента правом распускать парламент по мотивированному представлению Совета министров (ранее для этого нужно было согласие сената), одновременно лишил сейм возможности самороспуска{35}. За главой государства сохранялось право созывать, открывать, переносить и закрывать заседания парламента. Важным было разрешение президенту издавать распоряжения, имеющие силу закона с момента их оглашения, то есть декреты, если они не направлены на изменение конституции. Декреты утрачивали силу, не будучи представленными на рассмотрение законодателей в течение 14 дней с момента открытия сессии или же не получив их одобрения. Главной задачей депутатов на созываемой раз в год (не позже 1 октября) очередной сессии парламента становилось определение квоты призыва в армию и принятие государственного бюджета. Но если они не успевали сделать это до начала бюджетного года, президент утверждал бюджет в правительственном варианте. Таким образом, правительству было гарантировано своевременное бюджетное финансирование. Откликом на антикоррупционные заявления Пилсудского стало ужесточение ответственности депутатов за использование мандатов в корыстных целях[332].

В тот же день был принят закон о полномочиях президента, определивший области государственной жизни, которые глава государства мог до 31 декабря 1927 г. регулировать своими декретами. Согласно ему, из ведения сейма исключались: приведение действовавшего законодательства в соответствие с конституцией и исполнение ее положений, предусматривавших принятие особых законов; реорганизация и упрощение работы органов государственной администрации; совершенствование правопорядка; судопроизводство и социальное обеспечение, а также меры по обеспечению бюджетного равновесия, стабилизации валюты и развитию экономики, особенно промышленности и сельского хозяйства. Одновременно законодатель запрещал президенту издавать распоряжения, касавшиеся полномочий местного самоуправления, бюджета, численности армии и очередного призыва, контроля над государственным долгом, амнистировать министров, привлекаемых парламентом к ответственности перед Государственным трибуналом, а также заключать без согласия сейма союзные, торговые, таможенные, кредитные договоры, менять правовой статус граждан страны или государственные границы.

Глава государства не имел права вводить новые налоги и сборы, повышать налоговые ставки и пошлины сверх предусмотренных законом норм, вводить новые монополии, произвольно увеличивать эмиссию разменной монеты, распоряжаться государственной недвижимостью, менять избирательное законодательство в парламент и органы местного самоуправления, изменять границы воеводств, языковые и школьные законы, антиалкогольный закон и семейное право[333].

Пилсудский придавал огромное значение управлению с помощью декретов, что позволяло режиму беспрепятственно решать актуальные проблемы текущей политики и наращивать в интересах режима законодательную базу. Принятие новой конституции откладывалось до полного овладения всеми институтами государственной власти[334]. Таким образом, одобренные сеймом поправки и законы продолжили процесс изменения польской политической системы. Существенно возросла роль президента, теперь он мог контролировать деятельность и правительства, и парламента. Сейм утратил свою неуязвимость и исключительную позицию, а исполнительная власть получила возможность вводить в действие подготавливаемые правительством законы, минуя парламент.

Пилсудский продолжал усиливать позиции режима и в армии. 5 августа 1926 г. было существенно увеличено жалование кадрового состава вооруженных сил. 6 августа президент подписал подготовленный Пилсудским проект декрета об организации верховного командования Вооруженных сил. Формально декрет предоставлял президенту как верховному главнокомандующему больше прав, чем прежде. Теперь он не руководил, а командовал вооруженными силами через военного министра, которому поручалось руководство армией в мирный период. Во время войны во главе вооруженных сил становился генеральный инспектор. Отношения между этими двумя должностными лицами были прописаны в самом общем виде. Необычным было то, что генеральный инспектор имел больше полномочий, чем военный министр, формально его прямой начальник. При жизни диктатора это не имело значения, поскольку он занимал обе эти должности одновременно. Генеральный инспектор был также референтом Комитета государственной обороны, созданного в октябре 1926 г. Без его согласия этот высший коллегиальный орган, отвечавший за все вопросы обороны государства, не мог принять ни одного решения.

Позиция генерального инспектора в Польше кардинально отличалась от статуса аналогичных ему должностных лиц в других странах, прежде всего – неподконтрольностью конституционным органам государственной власти. Несомненно, абсолютная свобода действий генерального инспектора, освобожденного от занятия текущими делами в военном министерстве, позволяла ему полностью сосредоточиться на боевой подготовке вооруженных сил. Но на практике этого не произошло, поскольку Пилсудский вплоть до своей кончины совмещал обе должности. В результате ему приходилось вплотную заниматься вопросами не только развития армии и оборонной промышленности, но и повседневной жизни вооруженных сил, военного бюджета, кадров и т. д. В числе последствий этого совмещения наиболее значимыми были, пожалуй, закрепление за армией статуса главной опоры режима «санации», а также возрастание роли военных в государственном аппарате и политической жизни[335].

Итак, за относительно небольшой срок, с 15 мая до 6 августа 1926 г. в Польше была создана и законодательно закреплена исходная модель режима «санации». Она представляла собой политическую систему, в которой наряду с личной диктатурой пользующегося симпатиями части общества Пилсудского, который контролировал армию и исполнительную власть, сохранялись существенные остатки парламентаризма в виде легально действующих политических партий и представительных органов. Последние, утратив ряд своих прерогатив в пользу исполнительной власти, все же имели возможность оказывать сопротивление диктатуре.

Несомненно, политической инициативой на этом этапе полностью владел Пилсудский. Он легко получил от парламента признание законности новых принципов государственного управления. Сейм добровольно{36} отказывался от своей центральной позиции в государстве в пользу президента и правительства; теперь уже не он контролировал исполнительную власть, а глава государства и кабинет министров определяли порядок и содержание работы парламента. Пилсудский, хорошо знавший менталитет своих соплеменников, считал бесперспективным правление только с помощью силы[336]. Сохранение в Польше атрибутов парламентаризма (конституции, партий, оппозиции) было не прихотью диктатора или свидетельством слабости режима, а осознанным решением с целью избежать отчуждения власти от общества. Пилсудский хотел править при общественной поддержке, но без участия политических партий, эту поддержку вербализировавших.

Новая политическая система, совмещавшая институты диктатуры с остатками традиционного парламентаризма, очень быстро показала, что присущая ей двойственная природа не сулит легкой жизни ни режиму, ни партиям. Пилсудский явно просчитался в оценке степени деморализации политических партий. Оказалось, что они обладают значительным потенциалом адаптации к обстановке, способны менять тактику и даже стратегию своей деятельности. Установление режима усилило процессы дифференциации в их рядах, впрочем, никогда не прекращавшиеся и прежде. Но теперь от каждого лидера и члена партии жизнь потребовала определиться по отношению не к достаточно абстрактной идее оптимального общественного строя, а к вполне реальному режиму «санации», наглухо перекрывшему традиционным политическим силам доступ к власти, а тем самым и к реализации их программ. Но точно с таким же выбором столкнулись и все граждане Польши. И хотя для них выбор имел другой, личностный характер, но от него зависела ситуация на политической сцене.

Главными противниками режима вплоть до выборов в парламент второго созыва в марте 1928 г. Пилсудский считал национальных демократов. Эндеки сумели избежать раскола, что вовсе не означало, что они остались монолитом. Активизировались правые радикалы, недовольные руководством Народно-национального союза. Вскоре после переворота их лидер Р. Дмовский приступил к созданию Лагеря великой Польши (Obóz Wielkiej Polski – ОВП). Эта новая организация должна была сплотить все руководствовавшиеся национальными категориями партии и организации от «Пяста» до праворадикального студенческого союза Всепольская молодежь, а также отдельных граждан. Фактически речь шла о создании общенационального движения польских националистов. Помимо легальной работы, предусматривалась и конспиративная деятельность ОВП. Образцом для членов организации должны были стать Б. Муссолини и его фашистская партия.

Датой официального рождения ОВП стало 4 декабря 1926 г. Однако расчет Дмовского не оправдался, традиционные партии не пошли под крыло ОВП, свою организационную и идеологическую самостоятельность сохранил и ННС. Лагерь великой Польши со временем приобретал все более праворадикальную окраску, организовывал антисемитские акции и манифестации, добивался введения процентной нормы для евреев в университетах, пропагандировал необходимость ассимиляции славянских нацменьшинств, возвращения Польше захваченных у нее немцами в прошлом территорий. Образование ОВП не ослабило, а даже усилило лагерь национальной демократии, особенно за счет привлечения учащейся, рабочей и крестьянской молодежи, разделявшей националистические постулаты Дмовского и желавшей возрождения величия Польши. Численность ОВП приближалась к 300 тыс. членов, но с самого начала своей деятельности он стал подвергаться преследованиям со стороны властей.

А вот ближайшие союзники Народно-национального союза дрогнули, вступили в стадию метаний и расколов. Большая часть членов правой Христианско-национальной партии вошла в состав новообразованной Христианско-аграрной партии, поддерживавшей правительство. Колеблющуюся позицию занимали христианские демократы, находившиеся под сильным влиянием католического клира. 31мая их парламентская фракция голосовала за Пилсудского. Но ориентация на режим не стала в партии общепризнанной, сильным было стремление к сохранению союзнических отношений с идеологически близким ННС. В целом у христианских демократов просматривались три позиции – сотрудничества с режимом, борьбы с ним и нейтралитета. Наиболее оппозиционной режиму была силезская организация во главе с В. Корфанты.

На почве отношения к «санации» произошел раскол в Национальной рабочей партии, на базе лодзинской и части великопольской организаций была создана Национальная рабочая партия-левица, безоговорочно поддерживавшая Пилсудского. В «Пясте» многие не разделяли решительно антисанационной позиции своего лидера В. Витоса. В условиях, когда Витое после переворота временно отошел от непосредственного руководства партией, тон в ней стали задавать сторонники нахождения модус вивенди с «санацией» – М. Ратай, Я. Бойко и др. Но все же их влияния было недостаточным, чтобы радикально обрушить авторитет «войта из Вежхославиц» в партийных рядах.

Сложную эволюцию переживала ППС. Сначала социалисты безоговорочно поддержали переворот и даже предложили 31 мая кандидатуру Пилсудского в президенты. Партия довольно быстро, к концу 1926 г., перешла в оппозицию правительству, но одновременно воздерживалась от критики Пилсудского, искала возможности соглашения с ним на платформе борьбы с «буржуазной реакцией», т. е. бывшими партиями «Хъены»-«Пяста». Эту двойственную политику она будет проводить до выхода из ее рядов сторонников Пилсудского и создания ими в 1928 г. конкурирующей партии – ППС-бывшая революционная фракция. Недостаточно решительная оппозиция руководства ППС режиму спровоцирует еще один раскол и основание радикально настроенными социалистами ППС-левицы, тяготевшей к КПП.

По сходному сценарию развивались процессы в ПС Л «Вызволение» и Крестьянской партии, где также сильны были позиции пилсудчиков. В их руководстве настроения разочарования и недовольства отношением к ним маршала (пренебрег их доверием, не приглашал в правительство и не торопился выполнять их социальные постулаты) стали проявляться после 31 мая 1926 г. В решительную оппозицию они встали лишь в 1928 г., пережив ряд расколов и разуверившись в своем недавнем кумире.

Раньше других, при определяющем участии исполкома Коммунистического Интернационала и руководства ВКП(б), перешли в оппозицию коммунисты. Еще 31 мая они готовы были отдать свои голоса Пилсудскому, если бы возникла угроза, что его не изберут президентом. Но уже в первой половине июня коммунисты объявили режим фашистским и призвали трудящихся к решительной борьбе с ним. Тем не менее даже кратковременная поддержка переворота имела для КПП далеко идущие последствия. В ее руководстве началась бесплодная дискуссия о виновниках допущенной ошибки, приведшая к образованию в партии двух непримиримых групп – «большинства» и «меньшинства», междоусобная борьба которых ослабляла и так не слишком большое влияние коммунистов в среде польского пролетариата.

Сходную эволюцию переживали ближайшие союзники КПП по революционному движению – Независимая крестьянская партия и Белорусская крестьянско-рабочая громада, что неудивительно, если принять во внимание их связь через коммунистов с Коминтерном и ВКП(б). 10 октября 1926 г. революционный лагерь пополнился Украинским крестьянско-рабочим социалистическим объединением, более известным как Сель-Роб, который был образован двумя левыми украинскими организациями, тесно связанными с Коммунистической партией Западной Украины.

Одноименно шел процесс формирования собственного политического лагеря «санации», который первоначально был представлен небольшим Клубом труда, с ноября 1926 г. приступившим к созданию Партии труда, а также Союзом направы (исправления) Речи Посполитой, возникшим в конце мая 1926 г. в результате объединения Стрелкового союза, Центрального союза осадников{37} и Союза силезских повстанцев. В лагере «санации» обе эти организации позиционировали себя как либеральные группировки и располагались на левом фланге. Кроме того Пилсудский мог полностью положиться на Союз легионеров. Но в целом исходная политическая база режима была незначительной. Основная работа по ее созданию была впереди.

III.2. Борьба за овладение парламентом

Установление режима «санации» произошло в условиях улучшения экономической ситуации. Уже в начале 1926 г. в ряде отраслей экономики наметилось оживление конъюнктуры, успешно велись переговоры о внешних заимствованиях (в октябре 1927 г. международный консорциум банков предоставил Польше стабилизационный кредит сроком на 20 лет на сумму почти в 72 млн долларов под 7 % годовых). Снижение курса национальной валюты способствовало увеличению экспорта сельскохозяйственной (особенно зерна) и промышленной продукции, тем самым и росту валютных резервов. В 1926–1927 гг. курс злотого к доллару держался вблизи отметки 9:1, около половины находившихся в обращении денег имели золотое обеспечение. Увеличение доходов села позволяло крестьянам покупать больше земли. Создание новых хозяйств сопровождалось ростом спроса на сельскохозяйственные машины и инвентарь, стимулируя тем самым промышленность и импорт. Стачка английских горняков повысила спрос на польский уголь в Западной Европе, что позволило компенсировать потерю немецкого рынка. Если в 1925 г. Польша экспортировала 8 млн тонн угля, то 1926 г. почти 14 млн т. Правительство Бартеля практически продолжило экономический курс прежних правительств, признало необходимость государственной поддержки сельского хозяйства и промышленности, но без использования инструментов государственного регулирования, обещало сохранить главные социальные завоевания трудящихся.

Возросла деловая активность. После подписания нового соглашения с франко-польским консорциумом в октябре 1926 г. увеличились инвестиции в строительство польского порта в Гдыне и соответствующей инфраструктуры, в том числе транспортной. В финансовой области был продолжен намеченный Е. Здзеховским курс на противодействие инфляции, последовательно сокращались государственные капиталовложения, что давало возможность более активно действовать частным инвесторам, в том числе и зарубежным. Такая политика в краткосрочной перспективе себя оправдывала{38}. При правительстве работали консультативные комитеты по вопросам промышленности, сельского хозяйства и труда, в состав которых вошли авторитетные специалисты, представители деловых кругов и профсоюзов. Это обеспечивало ему нормальные отношения и с имущими классами, и с трудящимися.

Зато в политике, в отличие от экономики, появились симптомы надвигающейся бури. Когда в сентябре 1926 г. парламент собрался на сессию, часть депутатов попыталась отвоевать потерянные позиции. Бюджетная комиссия сейма существенно урезала государственные расходы на последний квартал 1926 г., особенно статьи военного министерства. Правительство безрезультатно убеждало депутатов не делать этого. 24 сентября законодатели по предложению христианских демократов выразили вотум недоверия министру внутренних дел генералу К. Млодзяновскому и министру по делам культов и народного образования А. Суйковскому. И уменьшение бюджета военного министерства, и требование отставки откровенных креатур Пилсудского были, несомненно, прямым вызовом диктатору.

Его ответ, ошеломивший парламентариев своей бесцеремонностью, последовал без промедления. Правительство Бартеля подало в отставку, а 27 сентября Мосьцицкий назначил кабинет в прежнем составе. С формальной точки зрения такое решение не противоречило конституции{39}, но фактически это было открытое издевательство над законодателями. Ответным их ходом стало утверждение 30 сентября урезанного на 40 млн злотых бюджета на последний квартал года. Депутаты не остановились перед таким шагом, хотя их негласно уведомили, что правительство приняло решение о досрочном роспуске парламента и президент готов подписать соответствующий декрет. И вновь получили неожиданный ответ власти.

К. Бартель подал президенту прошение об отставке кабинета, что лишило сейм возможности поставить вопрос о доверии правительству. Мосьцицкий заявление удовлетворил и 2 октября назначил правительство во главе с Пилсудским. Одновременно он закрыл сессию парламента, лишив депутатов возможности выразить свое отношение к случившемуся. Впервые в борьбе с сеймом режим использовал возможности, предоставленные ему законодателями в августовской новелле и законе о президентской власти. Формально не нарушив конституции, «санация» фактически проигнорировала волю депутатов и парламентские обычаи.

Одновременно «санация» показала оппозиционерам, что не намерена с ними особенно церемониться. В ночь на 1 октября группой офицеров в своей квартире был избит депутат сейма от ННС Е. Здзеховский, один из самых активных поборников сокращения государственных расходов, в том числе на армию. Возбужденное по этому поводу уголовное дело результатов не дало. М. Ратаю, затронувшему в разговоре с маршалом этот сюжет, тот ответил: пусть пострадавший сам ищет своих обидчиков, а он ради какого-то «мерзавца» не разрешит запятнать подозрением всех офицеров. Случаи избиения офицерами критиковавших режим журналистов и политиков (А. Новачиньский, С. Строньский, Я. Домбский и др.) будут иметь место и в будущем, и ни разу следствие не найдет виновных.

Пилсудский вышел на «линию огня» не только из-за активизации оппозиции, но и с мыслью о том, что через год истекают полномочия сейма первого созыва. Сохранив парламент, реальную многопартийность и прежний закон о выборах, он тем самым обрек свой режим на испытание выборами. Конечно, для политической партии с традициями столь длительная подготовка к выборам была бы излишней, но у Пилсудского не было своей партии. «Санации» вряд ли можно было рассчитывать на то, что одной харизмы Пилсудского будет достаточно для победы. Режиму следовало серьезно готовиться к будущей схватке за мандаты, причем по правилам и тем оружием, которые выбирал не он один. Его соперники имели необходимые организационные структуры и накопили опыт работы с избирателями. Поэтому выход на политическую авансцену Пилсудского, с его огромным авторитетом у многих поляков, был сильным ходом, ставившим левые и центристские партии перед необходимостью определиться в отношении лично маршала, что они предпочитали не делать.

Совершенно очевидно, что решение Пилсудского возглавить правительство преследовало сугубо политические цели. В пользу этого свидетельствует в частности то обстоятельство, что премьер вовсе не собирался утруждать себя решением текущих вопросов. Это за него делал К. Бартель, получивший портфель вице-премьера.

По сравнению с кабинетами Бартеля в правительстве Пилсудского оказалось много новых людей, в том числе давно с ним связанных[337]. Кресла вице-министров и начальников департаментов заняло еще больше пилсудчиков, что облегчало диктатору контроль над работой ведомств. Сходный процесс имел место и в аппарате президента. Одновременно шла замена прежних воевод и старост на сторонников режима. Столь активное наполнение органов исполнительной власти своими людьми означало помимо прочего и то, что диктатор всерьез занялся превращением государственного аппарата во вторую после армии опору режима.

Одновременно перегруженный обязанностями, не очень здоровый{40} диктатор продолжил формирование своего нового политического штаба. Так он действовал во все поворотные моменты своей жизни. На этот раз в его «ближний круг» вошли как соратники времен боевой организации ППС В. Славек и А. Прыстор, так и служившие под его началом в легионе, Польской военной организации и Войске польском в 1919–1921 гг. Б. Венява-Длугошовский, Ю. Бек, К. Свитальский, Б. Медзиньский, Б. Перацкий, И. Матушевский, Я. Енджеевич, главный интерпретатор конституции в нужном режиму направлении С. Цар. Все они считали, что обязаны своей карьерой только Пилсудскому, безгранично верили в его политический гений.

Пилсудский одним из своих главных политических приоритетов определил обеспечение поддержки правительства со стороны различных социальных групп. Среди таких групп были крупные землевладельцы, прежде поддерживавшие эндеков, но из-за закона об аграрной реформе 1925 г. охладевшие к ним. Неожиданно для всех Пилсудский привлек в состав правительства двух виленских консерваторов, представлявших интересы крупных землевладельцев восточных областей Польши («кресовых зубров»). Особенно скандальным выглядело назначение министром юстиции А. Мейштовича, активного участника торжественного открытия в 1904 г. в Вильно памятника Екатерине II, что в польском обществе расценили как глубоко непатриотичный шаг. Но это не остановило Пилсудского. Назначением Мейштовича он сигнализировал польским аристократам о своей готовности к сотрудничеству. Этой же цели служило посещение Пилсудским 25 октября 1926 г. Несвижского замка в Западной Белоруссии, родового гнезда одной из линий князей Радзивиллов{41}. Такими шагами Пилсудский возвращал на политическую арену консерваторов, которые в период парламентского правления в Польше были оттеснены на задний план партиями, пользовавшимися массовой поддержкой. С другой стороны, включение в состав правительства социалиста Е. Морачевского и вызволенца Б. Медзиньского должно было усилить симпатии к правительству рабочих и крестьян.

Как и прежде, Пилсудский не упускал из вида важную цель – дискредитировать, унизить, оскорбить нелюбимый им парламент, не выходя при этом за рамки конституции. Так, ссылаясь на то, что конституция определяет крайние сроки созыва сессий парламента, но ничего не говорит о том, как должны начинаться заседания, он узаконил практику произвольного определения правительством даты первого после каникул заседания сейма. Кабинет министров, получивший в соответствии с августовской новеллой право предлагать президенту дату закрытия сессии, теперь обеспечил себе возможность определять и срок начала работы законодательного органа. Так, регулярная сессия сейма в 1926 г. была созвана только 31 октября, за полчаса до истечения предусмотренного конституцией крайнего срока. Но первое заседание было назначено на 13 ноября{42}.

Еще одним направлением борьбы с оппозицией стало ограничение свободы слова. 4 ноября 1926 г. было опубликовано подготовленное А. Мейштовичем распоряжение президента о прессе. Декрет предусматривал штраф от 100 до 10 тыс. злотых или тюремное заключение от 10 дней до 3 месяцев за распространение «ложных» или «искаженных» сведений, могущих нанести вред интересам государства или возбудить общественное беспокойство, а также обязанность раскрывать фамилии авторов, даже если они писали анонимно или под псевдонимом. Наказанию за нарушение декрета подлежали автор, ответственный редактор и руководитель соответствующего отдела редакции. Кроме того, вводилась солидарная имущественная ответственность издателя и владельца газеты, руководителя, собственника или арендатора типографии. Поскольку подлежавшие наказанию действия были определены в самом общем виде, у властей появлялись практически неограниченные возможности преследования оппозиционной печати{43}. В декабре 1926 г. сейм отклонил декрет о прессе, но в мае следующего года президент вновь ввел в действие практически идентичное распоряжение, лишь несколько ограничив максимальный размер штрафа.

Готовясь к выборам, режим обрушился на Белорусскую крестьянско-рабочую «Громаду» и Независимую крестьянскую партию. Обе эти организации имели фракции в сейме и, действуя в рамках закона, играли роль радикальных критиков текущей правительственной политики. Майский переворот стал важным рубежом в их организационном развитии, особенно «Громады», численность которой за полгода возросла с 569 человек до 100 тысяч. Независимая крестьянская партия развивалась не так бурно, но и в ее рядах к марту 1927 г. было более 11 тысяч членов. Правительство решило устранить этих противников с политической сцены чисто административными методами{44}. В середине января 1927 г. в нарушение конституционного положения о неприкосновенности парламентариев были арестованы 5 депутатов от этих организаций, произведены обыски в офисах Общества белорусской школы, закрыт Белорусский кооперативный банк. В общей сложности было арестовано около 800 человек. Но на этом гонения на революционные организации не прекратились. После неудачной попытки властей дискредитировать одного из лидеров Независимой крестьянской партии С. Воевудского, 21 марта она была запрещена. Спустя шесть дней была запрещена и «Громада». Сейм по предложению Ратая дал согласие на лишение депутатов от этих партий неприкосновенности. Пилсудский имел возможность еще раз убедиться в том, что сейм труслив и не готов решительно ему противодействовать.

Маршал то усиливал, то ослаблял давление на парламент. После некоторого затишья, 11 февраля 1927 г. К. Бартель выступил в сейме с необычайно жесткой речью, дав понять, что партии могут быть запрещены, а вместо них появятся политические организации, менее склонные к «партийной эксклюзивности». Тремя днями позже, когда в сейме проходило голосование по бюджету, в зал заседания неожиданно для всех вошел Пилсудский в сопровождении военных и гражданских лиц. В руках он держал свернутый в рулон лист бумаги, перевязанный яркой ленточкой. Через некоторое время Пилсудский покинул зал. Судя по всему, диктатор давал понять, что пришел с декретом президента о досрочном роспуске парламента, если депутаты забаллотируют проект бюджета. Самое пикантное заключалось даже не в самом отсутствии у него такого декрета, а в том, что к моменту появления Пилсудского в сейме закон о бюджете был уже принят. Инцидент получил широкую огласку, а часть общества, не посвященная в нюансы произошедшего, расценила его как свидетельство того, что законодатели руководствуются не государственными интересами, а эгоистическим желанием не потерять свои «теплые местечки».

Хотя зимняя сессия парламента была сокращена на две недели, бюджет был принят в срок, и 25 марта сейм отправился на каникулы. Но Пилсудский пообещал Ратаю созвать 20 июня чрезвычайную сессию для завершения обсуждения уже поднятых вопросов, в том числе о возвращении сейму права самороспуска, законов о собраниях и самоуправлении. В мае к этому добавился новый президентский декрет о прессе. Но прежде чем сейм сумел определить свое отношение к декрету, 13 июля президент закрыл внеочередную сессию, что было открытым вызовом парламенту.

В конце августа было собрано необходимое число подписей депутатов под требованием созыва второй чрезвычайной сессии сейма. Президент постановил собрать ее 13 сентября, но заседать депутатам позволили лишь с 18 сентября. Депутаты, приобретшие уже некоторый опыт отношений с правительством, в тот же день отменили действие декрета о прессе{45}. На следующий день, до принятия сеймом повестки дня, Бартель огласил распоряжение президента о переносе заседаний парламента на месяц. Накануне истечения этого срока президент распорядился закрыть сессию. Спустя еще два дня президент в полном соответствии с конституцией назначил очередную сессию на 31 октября. В день ее открытия она была отложена до 28 ноября, и сейм первого созыва больше уже не собирался. В связи с окончанием в этот день полномочий парламента президент распустил обе палаты. 5 декабря были определены сроки новых выборов: 4 марта в сейм, неделей позже – в сенат.

Следует сказать, что все более очевидная дискредитация парламента не встречала сколько-нибудь массового общественного протеста, в том числе и со стороны демократической интеллигенции, так горячо реагировавшей накануне переворота на все мнимые нарушения демократических свобод. Режим достаточно успешно укреплял свое влияние в различных слоях общества. Этому хорошо служили благоприятная экономическая конъюнктура, положительный внешнеторговый баланс, превышение государственных доходов над расходами, резкое сокращение безработицы. После переворота, правда, сменилось три правительства, но эти смены имели скорее формальный характер. Никаких поворотов в политике не происходило, инспиратором и верховным контролером деятельности кабинетов оставался Пилсудский. Росту популярности режима в обществе служила проводившаяся правительством в атмосфере гласности борьба со злоупотреблениями людей, связанных с парламентским режимом.

Наконец, пилсудчики неплохо овладели приемами политтехнологий, умело использовали чувства патриотизма, гордости за осуществленную мечту не одного поколения поляков – возрождение Польши и победу в военном противоборстве с Россией в 1920 г. Контролировавшиеся режимом печать и радио, военизированные и общественные организации активно прививали своим членам глубокое почитание деяний легионеров и их коменданта, насаждали культ вождя и отца нации. Чуть ли не главным государственным праздником стал день именин маршала 19 марта{46}.

В предыдущие годы люди устали от нестабильности, бесконечных разоблачений политических противников, обвинений их в подготовке революции или установления диктатуры. А пилсудчиковская пропаганда предлагала им позитивный образ государственного руководителя, культивировала идеологию «радостного творчества» на благо всех граждан Польши и государства. Был создан настолько устойчивый миф и культ маршала, что он живет в сознании многих поляков даже сейчас[338].

Ко времени окончания полномочий парламента первого созыва режим должен был иметь программу дальнейших действий. Избранная в мае 1926 г. тактика имитации сохранения в Польше парламентаризма требовала от него создания собственной партии. Конечно, режим начал готовиться к выборам не с ноября 1927 г. Свою политическую базу он стал формировать сразу же после прихода к власти. Но за прошедшее после переворота время поддерживавшие его партии так и остались малочисленными, с их помощью нельзя было победить. Ситуации не меняло появление так называемой «четвертой бригады»{47}, т. е. «группы поддержки» в лице карьеристов, конформистов и просто деятельных людей, стремившихся найти применение своим способностям.

У режима были серьезные трудности с «человеческим материалом» для создания мощной политической партии. Расколы 1926–1927 гг. в оппозиционных партиях и создание сторонниками маршала параллельных прорежимных организаций показали низкую эффективность этого пути обеспечения «санации» надежной политической базы. Выходом мог быть только блок поддерживавших режим партий и организаций, сплотившихся вокруг государственной идеи. По свидетельству Казимежа Свитальского, Пилсудский возвращался к своей концепции периода Первой мировой войны, предусматривавшей создание организаций «А» и «Б», в рамках которых были бы объединены влиятельные представители соответственно левых и правых партий, готовые ставить общегосударственные интересы выше узкопартийных[339].

По мнению маршала, в рамках блока могли взаимодействовать консерваторы, либералы, социалисты и крестьянские партии, поляки и национальные меньшинства, одним словом, все граждане Польши, считавшие, что хорошее правительство должно выражать всеобщие интересы и бесконфликтного разрешать неизбежно возникавшие противоречия. Решая эту стратегическую задачу, Пилсудский и его эмиссары в 1926–1927 гг. вели переговоры и налаживали сотрудничество с различными политическими, общественными и представительными организациями, а также с авторитетными деятелями, представлявшими различные группы польского общества[340].

Пилсудский поручил проведение избирательной кампании правительственного лагеря своим, пожалуй, наиболее доверенным и наделенным хорошими организаторскими способностями приближенным – В. Славеку (должен был работать с общественными и политическими организациями), министру внутренних дел генералу Фелициану Славой-Складковскому и директору политического департамента МВД К. Свитальскому, ответственному за использование в избирательной кампании государственной администрации. В основу PR-стратегии «санации» был положен, как казалось ее разработчикам, беспроигрышный ход: избирателю предлагалось сделать выбор между новой реальностью, возникшей с приходом к власти Пилсудского, и порядками, существовавшими в стране до мая 1926 г. В условиях наиболее благоприятной за все годы существования Польской республики экономической конъюнктуры тема пренебрежительного отношения режима к парламенту не очень интересовала простых избирателей. К тому же все помнили, что сами законодатели оказали режиму немалую помощь в сломе прежней политической системы.

Многомесячная подготовительная работа по созданию Беспартийного блока сотрудничества с правительством маршала Пилсудского в октябре 1927 г. подошла к концу{48}. Активная работа с кандидатами в его состав завершилась подписанием 19 января 1928 г. декларации Беспартийного блока (ББ). Под документом стояли подписи 373 деятелей местных комитетов блока, уже созданных к тому времени по инициативе и при участии, главным образом, локальных и воеводских органов государственной власти. Центральная идея декларации сводилась к тому, чтобы избрать в сейм людей, способных к конструктивному сотрудничеству с правительством во имя хозяйственного развития страны и создания конституционных основ сильной исполнительной власти, а не «распоясавшихся политиканов», деятельность которых не приносит Польше ничего, кроме вреда[341].

Помимо традиционных митингов, собраний и публикаций в печати, для привлечения избирателей активно использовались давление, шантаж, репрессии против коммунистов и членов левых партий[342]. Избирательная кампания 1928 г. стала первой в истории польского парламентаризма, когда агитация и пропаганда велись также по радио. Это сделал ББ.

Главными своими противниками на выборах 1928 г. режим определил национальных демократов. Пилсудский не мог забыть ту жесточайшую критику, которой эндеки подвергали его в бытность начальником государства[343]. Теперь эндеков не только критиковали, но и постарались лишить финансовых спонсоров. И это Пилсудскому в полной мере удалось. Представительные организации предпринимателей, банкиров, торговцев и помещиков в декабре 1927 г. практически отказались от финансовой поддержки правых[344]. Беспартийный блок, в отличие от других партий, вообще не имел проблем со средствами. Пилсудский приказал выделить из государственной казны на его избирательную кампанию 8 млн злотых, что было по тем временам огромной суммой.

Избирательная кампания показала, что ни одна из традиционных политических партий не сумела до конца понять, что политическая система Польши после мая 1926 г. претерпела кардинальные изменения и линия водораздела проходит не между революционными, левыми, центристскими и правыми партиями, а между всеми ними вместе взятыми и режимом «санации». Следует сказать, что это прекрасно понимал диктатор, не случайно он стремился придать выборам характер плебисцита, ставя избирателей перед выбором: за или против Пилсудского. А Славек и Свитальский одну из своих главных задач во время избирательной кампании видели в том, чтобы не допустить блокирования даже близких по духу партий. И в целом им это удалось[345]. Предвыборное взаимодействие было налажено только между ПСЛ «Пяст» и христианскими демократами, а также значительной частью партий и организаций национальных меньшинств.

Пилсудский в избирательную кампанию открыто не вмешивался, но позволил ББ использовать свое имя, что было не так уж мало. Если же принять во внимание, что маршал начал работать на выборы 1928 г. сразу же после переворота, то его вклад был огромен. Пилсудский сумел убедить имущие классы в том, что будет защищать их интересы лучше, чем национальные демократы. Последовательно выполняя и перевыполняя в условиях хорошей экономической конъюнктуры положения закона об аграрной реформе 1925 г., дав крестьянам возможность получать на приемлемых условиях государственные ссуды на покупку земли и развитие производства, он усилил[346] в сельской среде позиции своих сторонников. И это произошло несмотря на то, что клир чаще всего агитировал за национальных демократов. Быть может, не столь заметными были его успехи в рабочей среде. Однако благоприятная ситуация в экономике и снижение уровня безработицы успокаивающе действовали на лиц наемного труда. Наконец, Пилсудский как премьер не мешал руководителям избирательной кампании ББ использовать административный ресурс.

Итоги мартовских выборов 1928 г. не поддаются однозначной интерпретации. В них участвовали 34 политических организации. По результатам выборов в сейме оформилась 21 фракция. Беспартийный блок, поддержанный почти 2,4 млн избирателей, получил в сейме 122 места (80 процентов мандатов было завоевано на восточных окраинах, где административный ресурс был задействован в полную силу). Всего проправительственные партии имели в сейме 130 мандатов. Адепты Пилсудского стали самой большой парламентской фракцией. В сенате ББ, завоевав 46 мест, существенно опередил все другие партии, но не добился абсолютного большинства. По сравнению с выборами 1922 г. это был колоссальный успех лагеря Пилсудского.

Своим несомненным успехом режим мог считать сокрушительное поражение национальных демократов, которых активно поддерживал католический клир (37 мандатов вместо 100){49}, и центристов – 54 места, причем партия В. Витоса завоевала всего 21 мандат (вместо 50 в сейме первого созыва), христианские демократы – 19 (в 1922 г. – 44). Зато увеличили свое сеймовое представительство левые партии: ППС – 63 мандата, «Вызволение» – 40, Крестьянская партия – 26. Это стало для правительства неприятным сюрпризом. У левых в целом было 137 мест, т. е. больше, чем у проправительственного лагеря. Представители национальных меньшинств, завоевав 86 мандатов, стали третьей по численности группой в сейме. Коммунисты получили 7 мест, кроме того под их влиянием находилось по разным оценкам от 15 до 20 депутатов из других фракций[347].

Таким образом, расклад сил в новом парламенте выглядел так, что главными противоборствующими сторонами теперь были партии, поддерживающие режим, и левые. Результаты выборов вряд ли удовлетворили Пилсудского, хотя, по его словам, они превзошли его ожидания, и он был бы доволен, даже если Беспартийный блок завоевал бы только 60 мест. На самом деле, с точки зрения текущих задач и перспективных целей режима «санации», можно говорить о неудаче ББ. Ему не удалось превратить сейм в еще один послушный воле диктатора институт власти, до абсолютного большинства пилсудчикам не хватало 93 мандата.

В целом выборы подкорректировали, но кардинально не изменили соотношения сил режима, с одной стороны, и парламентской оппозиции, с другой. Пилсудский это осознавал. На встрече с наиболее авторитетными депутатами и сенаторами ББ на квартире у В. Славека 13 марта 1928 г. он изложил план действий в новых условиях, более благоприятных, чем в предшествующие два года, но далеко не таких, которые ему хотелось иметь. В качестве перспективной цели для фракции ББ он назвал ревизию конституции, а ближайшими задачами – обеспечение правительству первенства во взаимоотношениях с парламентом, изменение процедуры принятия бюджета, передачу кабинету министров ряда прерогатив сейма в области правового регулирования внешнеторговой деятельности и т. д.[348].

Расчеты Пилсудского на то, что ББ, завоевавший относительное большинство мест в сейме, сможет оказывать определяющее воздействие на работу законодательного органа, не оправдались. 27 марта 1928 г. он убедился, что будет иметь дело с сеймом, который вовсе не собирается работать под его диктовку. На этот день были назначены официальное открытие парламента, процедура приведения депутатов к присяге, а также избрание маршалов палат и их заместителей. Маршалом сената был избран представитель ББ Ю. Шиманьский, профессор Виленского университета, окулист с мировым именем. А вот с выбором маршала сейма произошла осечка. Пилсудский планировал, что им станет К. Бартель, которого в политических кругах считали умеренным пилсудчиком. Этот пост Пилсудский считал весьма значимым, связывал с деятельностью спикера «возможность выстраивать рациональное взаимодействие между правительством и сеймом»[349]. Однако его план провалился, маршалом нижней палаты избрали социалиста И. Дашиньского, который не был непримиримым противником Пилсудского, выступал за сотрудничество с правительством, но при условии, что оно будет больше считаться с мнением парламента.

Ошеломленные неожиданным поражением депутаты от Беспартийного блока и члены правительства покинули зал заседаний{50}. В их отсутствие был избран президиум сейма, где не оказалось ни одного представителя самой крупной фракции. В политических кругах ожидали резкой реакции Пилсудского, многие предсказывали роспуск парламента. Однако это было бы не лучшее решение. Вряд ли результаты следующих выборов могли оказаться для правительственного лагеря более благоприятными. Да и сейм явно не хотел дальнейшего обострения отношений с исполнительной властью, и, вопреки парламентским обычаям, не потребовал отставки правительства меньшинства. Поэтому Пилсудский рекомендовал ББ активно включиться в работу сейма. Таким образом, в Польше сохранилась сложившаяся после государственного переворота политическая система, с ее уже проявившимися изъянами.

Итак, первая попытка «санации» завоевать большинство в палатах парламента и превратить его в еще один властный инструмент режима провалилась. Несмотря на то что польская экономика переживала свои лучшие времена за всю межвоенную историю, 75 % пришедших к урнам избирателей отдали голоса не ББ, а другим партиям. Новый сейм, получивший мандат доверия от общества, чувствовал себя в отношениях с режимом увереннее, чем предшествовавший. Что и не преминул продемонстрировать на своем первом заседании.

III.3. Начальный этап консолидации оппозиции

Весна 1928 г. преподнесла режиму «санации» еще одну неприятность. В ночь с 17 на 18 апреля Пилсудский перенес легкий инсульт. Лечение в целом было успешным, но подвижность правой руки полностью восстановить не удалось. Приближенные маршала осознали, что в любой момент они могут остаться без вождя, который принимал решения за весь лагерь, отводя им роль технических исполнителей.

Сам Пилсудский оценил свою болезнь как сигнал тревоги{51}. 5 мая он провел совещание с инспекторами армий и офицерами группы «Восток», созданной для управления войсками в случае войны с СССР. Перед ними были поставлены конкретные задачи на случай военного конфликта. В политической сфере маршал решил более активно приучать своих подчиненных к управлению государством[350]. Он лучше других знал, что у «санации» нет подготовленных кандидатов на пост премьера помимо него самого и Бартеля.

Неудача с овладением сеймом заставила «санацию» пересмотреть концепцию Беспартийного блока. Поскольку режиму предстояла борьба с сильной оппозицией, было решено превратить ББ из предвыборного, свободного объединения политических и хозяйственных организаций и авторитетных общественных деятелей в политическую партию, с четкой организационной структурой, построенной по территориальному принципу. Главным отличием новой партии от «старых» традиционных партий было то, что она должна была отстаивать интересы не класса, сословия или польской нации, а государства, этого общего достояния всех граждан Польши. Трансформация ББ означала также, что реальность и на этот раз оказалась сильнее умозрительных концепций переустройства политической системы. Половинчатость решений, принятых Пилсудским после майского переворота, заставляла теперь «санацию» действовать с оглядкой на парламентские нормы и обычаи.

В течение весны и лета 1928 г. велось организационное строительство партии на базе ББ, были созданы руководящие структуры на центральном, воеводском и поветовом уровнях, подобраны представители на местах. Но до конца довести дело не удавалось, поскольку Партия труда, Союз направы и консерваторы стремились сохранить организационную обособленность, не порывая с Беспартийным блоком[351].

После конфликта 27 марта работа парламента вернулась в спокойное русло. Были приняты законы о чрезвычайных инвестициях, объявлена амнистия по случаю 10-й годовщиной независимости Польши. Некоторые проекты законов, касавшиеся налогообложения, были сеймом отвергнуты. Депутаты от Беспартийного блока и партий, искавших возможности конструктивно взаимодействовать с правительством, 22 июня 1928 г., на пять недель раньше установленного срока, утвердили государственный бюджет. Социалисты и эндеки отказались участвовать в голосовании и покинули зал заседаний, но эта демонстрация последствий не имела. В тот же день президент закрыл сессию парламента. Особой политической напряженности в стране не чувствовалось, и у правительства, казалось, не было поводов для беспокойства.

Спокойствие нарушил Пилсудский. 25 июня он подал главе государства прошение об отставке кабинета. Самое пикантное заключалось в том, что никто из министров не был оповещен об этом его решении заранее. В своей речи на заседании правительства причинами собственной отставки Пилсудский назвал состояние здоровья, недостаточные полномочия президента, из-за чего основная тяжесть государственных дел падает на премьера, а также неприемлимые для него отношения с сеймом. Тем самым он констатировал, что новый сейм, как и прежний, демонстрирует стремление к столь ненавистному ему «сеймовластию». Кроме того маршал предложил президенту создать кадровый резерв из трех-четырех «ответственных и хорошо взаимодействовавших» людей, которые поочередно возглавляли бы правительство. Это, по его мнению, позволило бы не только обеспечить преемственность государственной политики, но и дало возможность этим людям нормально отдыхать. В его выступлении, по форме очень нервном, иногда переходившем в крик, сквозило отчаяние от мысли, что поляки не меняются к лучшему так быстро, как ему бы этого хотелось[352].

27 июня было объявлено о назначении нового кабинета, и на этот раз во главе с К. Бартелем. А 1 июля взорвалась настоящая политическая бомба. В «Глосе правды» появилось интервью, в котором Пилсудский объяснял причины своей отставки. Оно взбудоражило весь политический бомонд, так как диктатор публично, не стесняясь в выражениях, охарактеризовал польских парламентариев чуть ли не как врагов государства. Учредительный сейм он назвал сеймом «продажных девок», выразил сожаление, что в свое время не «разогнал и не растоптал» сейм, как тот того заслуживал, чтобы избежать майских событий. Законодательное собрание первого созыва получило клеймо сейма коррупции, а депутаты – «публичных тряпок». Маршал добавил, что если бы он не сдерживал себя, то «ничего другого не делал бы, как только пинал господ депутатов без остановки». Новый сейм Пилсудский обвинил в следовании по пути предшественников, что де поставило его перед дилеммой: отказаться от всякого взаимодействия с парламентом и «октроировать новое законодательство в Польше, или подать в отставку с поста шефа польского кабинета, который вынужден с сеймом сотрудничать». Он выбрал второе. Состояние своего здоровья как одну из причин отставки маршал отверг[353].

Интервью Пилсудского возмутило оппозиционные партии, увидевшие в его словах покушение на конституцию, соблюдать которую он только что обещал, присягая в качестве министра в правительстве Бартеля. Бурная реакция оппозиции объяснялась, как представляется, несколькими причинами. Во-первых, диктатор своим выступлением показал сугубо декоративный характер демократических институтов, оставшихся в Польше после переворота, прямо заявил, «кто в доме хозяин». Интервью затрудняло левым поиск платформы взаимодействия с режимом, лидер которого ни во что не ставил ни парламент, ни конституцию. Во-вторых, агрессивный тон выступления Пилсудского усиливал влияние в рядах оппозиции поборников решительных методов борьбы с режимом.

Тенденция к ужесточению отношения к «санации» проявилась раньше всего в ПСЛ «Вызволение» и Крестьянской партии. В конце апреля и конце мая 1928 г. соответственно их руководящие органы приняли решения о переходе в оппозицию правительству Пилсудского. Более того, главный совет Крестьянской партии поручил своей парламентской фракции установить постоянный контакт с ПСЛ «Вызволение», а также, по возможности, с ПСЛ «Пяст» и крестьянскими фракциями национальных меньшинств[354].

Осудила интервью и ППС, в рядах которой велась острая борьба между противниками и сторонниками «санации». Ее отзвуки доносились до общественности по крайней мере с марта 1928 г. Ответом адептов Пилсудского стал раскол в партии и создание 18 октября 1928 г. собственной организации – ППС-бывшая революционная фракция. В нее перешли 10 социалистических депутатов сейма, что существенно ослабило представительство ППС в нижней палате парламента. Правда, и после этого некоторые иллюзии относительно сотрудничества с Пилсудским в ППС все еще сохранялись, в том числе и у отдельных лидеров, например у Дашиньского{52}.

ПСЛ «Пяст» также постепенно отходило от своей двойственной позиции. Эта партия считала себя оппозиционной, но при этом ее парламентская фракция голосовала за предлагаемые правительством проекты бюджета. Пястовцы называли это «государственной позицией». Интервью Пилсудского вынудило руководство «Пяста» более четко определиться и заявить о готовности сотрудничать с традиционными партиями во имя защиты парламентаризма.

У национальных демократов интервью Пилсудского не вызвало столь бурной реакции, как у левых и пястовцев. Эндеки давно уже говорили о необходимости изменения конституции и политической системы, считали режим «санации» недостаточно эффективным, мешавшим национальному возрождению Польши. Кроме того, эндеки в этот момент были заняты внутренними проблемами. В их рядах росло недовольство излишним, по мнению многих, либерализмом Народно-национального союза. Эти настроения подогревались Р. Дмовским и его сторонниками из Лагеря великой Польши. В октябре 1928 г. произошло преобразование ННС в Национальную партию (Stronnictwo Narodowe, СН), задачей которой была борьба за организованное на принципах иерархии католическое государство польской нации. Поэтому национальные демократы не проявляли готовности к сближению с левой оппозицией, считали ее не меньшим своим врагом, чем «санацию».

С формальными протестами выступили депутатские фракции Национальной рабочей партии, христианских демократов, коммунистов.

Таким образом, к началу бюджетной сессии 1928–1929 гг. на политической сцене произошли заметные изменения, знаковым моментом которых стало нарастание оппозиции и режиму, и Пилсудскому, как на левом, так и правом флангах в парламенте. Радикализация трех основных левых партий в 1928 г. способствовала поиску взаимодействия в борьбе с «санацией», в защиту демократии. Ради этого они все больше склонялись к отказу от межпартийных споров и личных амбиций лидеров. Для сближения нужен был стимул извне. И он не заставил себя ждать.

Зревший с марта 1928 г. конфликт оппозиции с «санацией» разразился на осенней сессии сейма. Фракция ББ внесла предложение приступить к подготовке новой конституции{53}. Правда, готового проекта она на тот момент еще не имела. Начало работы парламента активизировало левую оппозицию. ППС, ПСЛ «Вызволение» и Крестьянская партия в рамках празднования 10-летия независимости совместно отметили юбилей Люблинского правительства 1918 г., в том числе и многотысячной манифестацией в Люблине под лозунгами «Долой диктатуру и фашизм!», «Землю крестьянам!» и т. д.[355]. А 14 ноября ими была создана Согласительная комиссия левых партий в защиту республики и демократии{54}. Единство действий признавалось обязательным только в вопросах укрепления и защиты республиканского строя, демократии и свобод в пределах полномочий деятельности парламента. Во всех других вопросах партии-подписанты сохраняли полную самостоятельность действий{55}. Конечно, платформа взаимодействия была весьма ограниченной, поскольку режим открыто не покушался ни на республиканский строй, ни на парламент и политические свободы. Тем не менее, это было важное событие в польской политической жизни – в сеймовой оппозиции восторжествовала тенденция к консолидации. Правда, пока она охватывала не всех оппонентов «санации», а только идейно близкие левые партии, чьи позиции и прежде по отдельным вопросам совпадали. Но важен был первый шаг к взаимодействию и то, что партии поставили своей главной задачей восстановление политической системы, которая существовала в Польше до 1926 г., а не борьбу за достижение собственных программных целей.

Проект конституционных изменений Беспартийного блока был внесен на рассмотрение сейма в феврале 1929 г. К его подготовке не привлекались ни члены фракции (они познакомились с ним за час до начала заседания), ни премьер Бартель, имевший собственное видение того, как должна выглядеть конституция, особенно в области полномочий премьера. В проекте в полной мере проявились планы режима в конституционной области. Они сводились к ликвидации принципа равенства ветвей власти. Верховным носителем власти становился президент, избираемый на 7 лет всеобщим голосованием из двух кандидатов (один предлагался действующим президентом, второй – национальным собранием). Его планировалось наделить значительными полномочиями в области внешней и внутренней политики, правом решать все вопросы формирования, функционирования и отставки правительства. Предполагалось существенно ограничить контрольные функции сейма в отношении исполнительной власти и предпринять меры по ускорению процедуры принятия им законов и постановлений. Авторы проекта надеялись таким путем повысить эффективность работы высших органов государственной власти.

Проект ББ был встречен в штыки всеми оппозиционными фракциями сейма, что делало проблематичным его принятие парламентом. Даже депутаты ППС-бывшей революционной фракции отреагировали на него отрицательно. Но руководители проправительственного крыла сейма были настроены достаточно оптимистически, надеясь договориться с левыми. Иного мнения придерживался Пилсудский. На одном из совещаний со своими приближенными он высказал убеждение, что в парламенте предстоят серьезные трудности, и неожиданно для всех упрекнул Славека в том, что ББ запоздал с внесением проекта в сейм[356].

Не лучшая судьба ожидала конституционный проект Согласительной комиссии левых партий от 4 марта 1929 г. Правых и центристов не устраивали содержавшиеся в нем предложения увеличить полномочия сейма, ликвидировать сенат, отделить церковь от государства, предоставить компактно проживавшим национальным меньшинствам территориальную автономию. Проект левых показал неготовность оппозиционных партий в целом к взаимодействию в вопросах будущего устройства Польши. Но он не служил препятствием к совместной борьбе с «санацией», по крайней мере, левых и центристских партий.

В 1929 г. консолидационные настроения сильнее всего проявлялись среди членов крестьянских партий. Партийные лидеры не могли их игнорировать, несмотря на наличие между ними принципиальных разногласий в отношении аграрной реформы без выкупа, церкви, сената. Сказывались и личные амбиции, застарелые претензии друг к другу, опасения оказаться в тени более сильных политиков в случае объединения партий. Поэтому процесс сближения партийных позиций был неспешным, но, тем не менее, он шел. Угроза позициям крестьянских партий, исходившая от режима, превышала существовавшие между ними разногласия.

17 апреля 1929 г. главное правление ПСЛ «Пяст» призвало к прекращению межпартийной борьбы, особенно в крестьянском движении, конфронтации с организациями и социальными группами, выступавшими за соблюдение законности, сохранение парламентского устройства государства и внутреннего спокойствия, а также к объединению всех усилий для предотвращения грозящих Польше опасностей. Значение прозвучавшего призыва трудно переоценить: партия, силой отстраненная от власти в мае 1926 г., призывала всю оппозицию, в том числе тех, кто тогда поддержал путчистов, объединиться для борьбы с диктатурой. В июне 1929 г. конгресс «Вызволения» заявил о необходимости консолидации крестьянского движения, правда, пока что на условиях этой партии. Вскоре за объединение высказался конгресс «Пяста». Для ведения переговоров с Крестьянской партией и «Вызволением» была сформирована комиссия из поборников этой линии. В июле идею объединения поддержал и конгресс Крестьянской партии. Таким образом, сама по себе идея объединения крестьянских партий нашла в их рядах поддержку, хотя оставались серьезные разногласия относительно платформы сближения. Летом 1929 г. конкретных решений достичь не удалось, но между Крестьянской партией, «Вызволением» и «Пястом» возросла степень взаимного понимания и доверия.

Наметившийся поворот Национальной рабочей партии и христианских демократов к взаимодействию с левыми мешал их блокированию с национальными демократами, которые в сейме второго созыва были малопривлекательным партнером по причине своей немногочисленности. Таким образом, давшая о себе знать в 1928 г. среди левых тенденция к консолидации на антисанационной основе сохранилась и в 1929 г., и даже распространилась на центристов. Более того, временами вместе с ними выступали и эндеки.

КПП и ее союзники продолжали критиковать и «санацию» как фашистский режим, с помощью которого буржуазия пыталась остановить нараставший революционный подъем трудящихся, и легальную оппозицию как «левое крыло фашизма» (социал-фашизм, аграро-фашизм), отвлекавшее трудящихся от революционных действий. Теоретически такая позиция вредила борьбе с «санацией», раскалывала, а тем самым ослабляла единый фронт ее противников. На практике же ущерб от раскольнической деятельности революционных сил был невелик, поскольку их влияние в целом было не настолько ощутимым, как его лидеры представляли в публицистике и отчетах в Коминтерн. Правда, ради справедливости следует сказать, что и легальная оппозиция, также все чаще называвшая режим фашистским (в то время этот термин применялся коммунистами и социалистами практически ко всем диктатурам в Европе), не проявляла желания сотрудничать с коммунистами и их союзниками. Во-первых, из-за их связей с Коминтерном, следовательно с Москвой, во-вторых, из-за требования предоставить славянским меньшинствам II Речи Посполитой право на самоопределение вплоть до отделения.

Не включались в общий фронт борьбы с «санацией» и партии национальных меньшинств. Они не видели особой разницы в национальной политике парламентских и «санационных» правительств. Еврейские, а также немецкие партии бывшей прусской Польши главной задачей считали отстаивание прав, предоставленных им договором о защите национальных меньшинств 1919 г. и последующими решениями Совета Лиги наций. Галицко-украинские партии боролись за выполнение Польшей обещаний дать их провинции автономию и открыть во Львове украинский университет. Все большим влиянием, особенно среди молодежи, пользовались националисты, сторонники радикальных методов борьбы за независимость. Одновременно в Восточной Галиции сокращалось влияние коммунистов, особенно в связи с начавшимся в УССР свертыванием политики «украинизации», среди проводников которой было немало галичан. Пока еще сильные позиции коммунисты и их союзники сохраняли среди украинцев Волыни и белорусов, но и здесь их теснили националистические и пропольски ориентированные организации.

В 1929 г. в центре внимания польского общества и политического класса оказалось так называемое «дело Чеховича». Оно возникло в ноябре 1928 г., когда правые обвинили правительство Пилсудского в превышении без соответствующего решения сейма расходов государственного бюджета в 1927 г. на 562 млн злотых. Следует сказать, что правительство превышало бюджетные расходы и ранее, но каждый раз с разрешения сейма. Но на этот раз 8 млн злотых из суммы перерасхода по личному распоряжению премьера были потрачены на избирательную кампанию Беспартийного блока. У правительства была возможность своевременно заручиться согласием сейма на расходование этих средств, полученных из дополнительных поступлений в государственную казну, но Пилсудский, видимо, не желая объясняться с ненавистным ему сеймом, не только этого не сделал, но и запретил министрам ходить в сейм. Депутаты вполне резонно расценили игнорирование правительством их прерогатив как вызов парламенту и решили привлечь к ответственности министра финансов Г. Чеховича.

11 февраля 1929 г. бюджетная комиссия сейма, по мнению Пилсудского мстя ему, отказалась выделить средства министру внутренних дел, а также урезала на 2 млн злотых фонд военного министерства, которым распоряжался Пилсудский. Это был ощутимый удар, так как из средств фонда финансировались, в частности, военные атташе, разведка и контрразведка. 20 марта сейм постановил передать дело Г. Чеховича в Государственный трибунал. Пилсудский взял Чеховича под свою защиту, заявив, что он сам принимал решение о превышении бюджета. Скандал получился громким. Оппозиция сумела в какой-то степени взять реванш за бесконечные обвинения в свой адрес в злоупотреблениях и разбазаривании государственных средств в домайский период, показала обществу, что все утверждения лидеров «санации» о том, что они пришли к власти ради морального возрождения общества, обычная демагогия. Затем последовали другие громкие разоблачения: растрата Б. Медзиньским в бытность министром почт и телеграфа государственных средств на личные нужды, поездка премьера К. Свитальского в отпуск в Италию на служебном автомобиле. Как обычно бывает в таких случаях, в обществе с интересом обсуждали коррупционные скандалы, но идти из-за этого на баррикады никто не собирался.

Следует признать, что «дело Чеховича», при всем его резонансе и усилиях оппозиции, надеявшейся с его помощью даже устранить режим, каких-либо более серьезных последствий для устойчивости «санации» не имело. Но оно лично затрагивало Пилсудского, в 1927–1928 гг. возглавлявшего правительство. Его недовольство было вызвано не боязнью ответственности (он знал, что к суду его никто привлечь не решится), а нежеланием выступать в качестве свидетеля перед органом, который он считал рудиментом эпохи «сеймовластия». В начале апреля 1929 г. диктатор заявил, что вступает с действующим парламентом в такую же борьбу, как и с предыдущим.

Осуществлять свою угрозу Пилсудский начал традиционным для себя образом – с грубой словесной атаки. В начале апреля 1929 г. в ведущей газете санации «Глос правды» появилась статья, поражавшая даже привыкших к непарламентским выражениям диктатора площадной бранью и оскорблениями в адрес депутатского корпуса в целом, а также отдельных парламентариев, наиболее активных участников расследования «дела Чеховича». Все ждали незамедлительного роспуска парламента.

Но Пилсудский, не скрывавший от окружения своего желания досрочно прекратить полномочия депутатов[357], пока что такой шаг считал преждевременным. Повод был недостаточно значимым для столь радикальной меры. Разгон парламента на начальной стадии расследования могли расценить как стремление замять скандал. Да и выборы 1928 г. показали, что режим не может надеяться на убедительную победу на досрочных выборах. Ко всему прочему, кончилась благоприятная экономическая конъюнктура, польская экономика испытывала все большие трудности{56}.

Диктатор сделал шаг, который многие в оппозиции посчитали последней попыткой режима удержаться на плаву. Он решил сменить кабинет, заодно выведя на авансцену своих наиболее доверенных людей, главным образом из бывших легионеров. 14 апреля 1929 г. был сформирован кабинет во главе с К. Свитальским. Новый премьер имел достаточный опыт государственной деятельности. Он последовательно занимал посты заместителя начальника гражданской канцелярии президента, директора политического департамента Министерства внутренних дел, одного из руководителей избирательной кампании Беспартийного блока, министра по делам религиозных культов и народного образования. Весьма показательной была манера назначения Пилсудским не только министров, но и глав кабинетов. Свитальский вспоминал: «В начале апреля Мосьцицкий организовал как бы абсолютно приватную встречу, в ходе которой известил меня, что собирается после прошения Бартеля об отставке предложить мне миссию создания кабинета. При этом он не ссылался на соответствующую договоренность с Пилсудским. Но я был уверен, что Мосьцицкий не делает этого без предварительного согласия Пилсудского. Поэтому я, хотя и был серьезно застигнут врасплох этим предложением, заявил, что попытаюсь выполнить это задание…»[358].

Новый кабинет получил у противников название «правительства полковников», так как 6 из 14 его министров были старшими офицерами{57}, и трактовался как приход к власти сторонников жесткого курса.

Реакция на кабинет была двоякой. Среди левых, особенно в ППС, и после раскола оставались влиятельные политики, верившие в возможность взаимодействия с правительственным лагерем во имя интересов Польши. Теряясь в догадках относительно будущих шагов «санации», руководители ППС попытались установить доверительные контакты с премьером и даже с Пилсудским. В первой половине мая с просьбой о неофициальной встрече к Свитальскому обратились видные деятели ППС Т. Арцишевский и М. Недзялковский. 24 июня состоялась встреча Пилсудского с И. Дашиньским, который в данном случае позиционировал себя как одного из лидеров ППС, а не маршала сейма. Их беседа еще раз убедила Пилсудского, что новый сейм «не утратил амбиций правления»[359]. Дашиньский предложил сформировать устойчивое парламентское большинство в составе Беспартийного блока, ППС и одной из крестьянских партий, явно не понимая, что в стране только поддерживается видимость парламентаризма и диктатор не собирается идти ни на какие коалиционные соглашения, связанные с торгом, уступками, компромиссами и т. д. В ответ Пилсудский издевательски порекомендовал собеседнику обратиться с этим предложением к Свитальскому и Славеку[360].

Отказ «санации» договариваться с ППС способствовал переходу социалистов к более решительной оппозиции. К тому же А. Прыстор, заняв кресло министра труда и социального обеспечения в правительстве Свитальского, стал последовательно устранять сторонников ППС из местных правлений больничных касс и органов социальной поддержки, где они доминировали. В конце августа ППС присоединилась к другим оппозиционным партиям, требовавшим созыва 2 сентября внеочередной сессии сейма.

Депутаты ожидали скорого роспуска сейма, особенно после начала слушания «дела Чеховича» в Государственном трибунале 26 июня 1929 г.{58} Действительно, вопрос о досрочном роспуске парламента в это время обсуждался в окружении Пилсудского. Но сам он считал, что время для такого шага еще не наступило, нужна серьезная подготовительная работа[361]. Для разгона законодательного органа следовало иметь основательный повод. И его мог дать только скандал по конституционному вопросу, который спровоцируют Беспартийный блок и правительство на бюджетной сессии парламента. С этой целью был разработан хитроумный план, чтобы вину за разгон парламента возложить на оппозицию[362]. 4 сентября 1929 г. Свитальский с подачи Пилсудского предложил Дашиньскому созвать совещание по бюджету. Это был своеобразный тест на выявление, кто помимо ББ готов поддержать правительство. Но инициатива привела к последствиям, которых Пилсудский никак не ожидал.

14 сентября руководители шести центристских и левых фракций сейма решили не участвовать в предлагаемом совещании и обязали Дашиньского известить правительство о необходимости ускорить созыв парламента, чтобы обсудить с ним все детали совершенствования работы законодательной и исполнительной власти над бюджетом. Было также подчеркнуто, что после ухода депутатов на каникулы единственным органом, имеющим право представлять палату, является ее президиум во главе с маршалом. Это заявление было первым совместным документом ППС, «Вызволения», Крестьянской партии, «Пяста», Национальной рабочей партии и христианских демократов. Так на политическую авансцену вышло левоцентристское соглашение, обладавшее 40 процентами мест в сейме (183 из 444). Оно вошло в историю под именем Центролев. В момент своего возникновения Центролев был свободным соглашением партий о совместных действиях в парламенте, координация которых осуществлялась согласительной комиссией, состоявшей из их лидеров[363]. В связи с этим у режима сохранялась надежда, что оппозицию можно будет разобщить и даже перессорить.

Испытание Центролева на прочность началось практически сразу же после его возникновения. 20 сентября Славек от имени ББ предложил провести совещание по вопросам ревизии конституции. Но оппозиционные партии его приглашение к дискуссии проигнорировали, в совещании согласились участвовать только парламентские клубы ППС-бывшей революционной фракции и немецкого нацменьшинства. 22 сентября Центролев попытался расколоть Пилсудский. Он огласил в печати содержание своих июньских переговоров с Дашиньским. Удар был ощутимым. Среди партнеров по Центролеву даже зародилось недоверие к ППС. Дашиньский публично оправдывался тем, что действовал от собственного имени, а не по поручению партии. И на это раз, вопреки расчетам маршала, оппозиционный блок устоял.

Следующую психическую атаку на сейм режим провел в день открытия сессии парламента 31 октября 1929 г. Пилсудский уже 12 октября обсудил со Свитальским тактику поведения. Для себя он избрал роль жесткого политика, премьер должен был демонстрировать готовность к поиску взаимопонимания[364]. Целью акции было, видимо, устрашение оппозиционных депутатов{59}.

Результаты инцидента при открытии сессии сейма оппозиция расценила как свой успех, свидетельство того, что согласованными действиями она может заставить режим считаться с ней как силой, опирающейся на поддержку более чем 70 % участников последних парламентских выборов. Логика развития событий принуждала партии Центролева к трансформации из свободного парламентского соглашения в политический блок, без чего трудно было продемонстрировать масштабы поддержки обществом. У оппозиции были немалые возможности для мобилизации сторонников: собственные организационные структуры, влияние в различных общественных организациях и профессиональных союзах, сеть доверенных лиц, многочисленная пресса, право проведения массовых мероприятий и т. д. Первым серьезным смотром сил Центролева должна была стать общепольская кампания митингов 1 декабря 1929 г. под лозунгами защиты конституции и борьбы с «фашистской диктатурой Пилсудского». Однако ее результаты вряд ли можно назвать удовлетворительными. Даже по данным организаторов, ни на одном из митингов количество участников не превысило 5 тыс. человек[365]. Общество в целом безразлично отнеслось к очередному конфликту между парламентом и правительством.

Консолидация оппозиции подтолкнула Пилсудского к корректировке стратегии «санации». Понимая, что вусловиях экономического кризиса популярность оппозиции, отстраненной от участия в управлении государством, будет расти, а авторитет режима падать, маршал наконец-то определился со своим отношением к сейму. На встрече с К. Свитальским и В. Славеком 28 ноября 1929 г. Пилсудский заявил, что следует провести бюджет, а потом «можно с этим сеймом делать все, что угодно. Принципиально следует исходить из того, что эта бюджетная сессия последняя для этого сейма». Он также проинструктировал подчиненных, как следует действовать правительству и ББ, чтобы обеспечить принятие закона о бюджете, и пообещал лично подключиться к борьбе с парламентом в марте 1930 г.[366].

Спустя неделю случилось событие, которое, казалось, перечеркнуло планы маршала. 5 декабря, в день начала работы сейма, партии Центролева внесли согласованное еще 30 ноября предложение о вотуме недоверия кабинету Свитальского, на следующий день принятое абсолютным большинством голосов. Впервые после майского переворота сейм выразил недоверие не отдельному министру, а всему правительству. Президент отставку принял. Но, добившись успеха, оппозиционеры не попытались создать собственный кабинет, а лишь представили главе государства условия, на которых готовы были поддержать правительство. Речь шла о соблюдении конституции, независимости судебной системы от исполнительной власти и государственной администрации, а армии от партий и политических лагерей; о свободе оппозиционной прессы, прекращении политических репрессий и использования государственных средств на нужды партийной и избирательной пропаганды; об уважении прав органов самоуправления и др. Они не исключали для себя возможности заняться формированием правительства, если президент даст такое поручение. Тем самым оппозиция еще раз совершенно добровольно признала абсолютное право президента, а фактически Пилсудского, определять состав правительства. Добившись отставки кабинета Свитальского, она посчитала свою задачу выполненной, полагая, что теперь слово за правительственным лагерем.

Пилсудский не торопился с ответом. Августовская новелла 1926 г. ограничивала время работы парламента над бюджетом пятью месяцами, и если сейм не успевал утвердить его, то тогда это делал президент своим декретом. В любом случае правительство не осталось бы без бюджета. Но парламентарии не могли проигнорировать единственное имевшееся у них реальное властное полномочие, чтобы не быть обвиненными в нежелании исполнять свои конституционные обязанности. Сессия длилась уже два месяца, причем один прошел впустую, и вновь возникала пауза. Дело в том, что согласно парламентскому обычаю на время правительственного кризиса работа законодательного органа приостанавливалась. Поэтому чем продолжительнее была пауза, тем меньше парламентариям оставалось времени для работы с проектом государственных расходов. В результате оказалось, что спровоцированный Центролевом правительственный кризис не принес ему политической пользы.

Реальный кандидат в премьеры был назван лишь 21 декабря, в преддверии Рождественских праздников. Им был все тот же К. Бартель. Его кабинет был приведен к присяге 29 декабря 1929 г. Радикальных изменений в составе правительства не произошло. Назначение премьером Бартеля, среди пилсудчиков считавшегося либералом, было воспринято оппозицией с удовлетворением, как подтверждение ее влияния. Партии Центролева, решив еще раз продемонстрировать «добрую волю» и готовность к сотрудничеству с правительством на форуме парламента, решили голосовать за доработанный проект бюджета. Свою позицию они объясняли тем, что бюджет дается государству, а не правительству. В результате в первой половине февраля 1930 г. проект бюджета, претерпевший незначительные изменения по сравнению с правительственным вариантом, был передан в сенат.

Теперь до начала следующей бюджетной сессии сейма, т. е. до 31 октября 1930 г. Пилсудский мог распускать парламент в любой подходящий для него момент. В неизбежности такого шага маршала убедил новый выпад оппозиции. 8 марта фракция ППС внесла предложение о вотуме недоверия министру труда и социального обеспечения А. Прыстору, последовательно вытеснявшему социалистов из руководящих органов страховых касс социальной защиты. Одновременно национальные демократы потребовали отставки министра по делам религий и народного образования С. Червиньского. Партнеры ППС по Центролеву вначале не собирались поддерживать ее предложение, поскольку Бартель предупредил законодателей, что если они примут такое решение, то его правительство в полном составе подаст в отставку, и тогда к власти вновь пришли бы «полковники». Но 12 марта премьер неожиданно для всех выступил в сенате с резким осуждением парламентаризма за его непригодность к решению современных проблем. В качестве оптимальной он назвал президентскую систему правления. Возмущенная оппозиция (кроме Крестьянской партии) 14 марта проголосовала за вотум недоверия Прыстору, в тот же день кабинет Бартеля сложил свои полномочия.

Отставка Бартеля не стала для Пилсудского трагедией. Процедура принятия бюджета близилась к завершению, эвентуальные поправки сената вряд ли могли что-то кардинально изменить. Бюджет утвердил бы и президент без участия нижней палаты. Более того, отставка могла быть для него выгодной. Дело в том, что в повестке работы сейма значились два неприятных для него вопроса. Во-первых, возвращенное Государственным трибуналом в сейм «дело Чеховича». Во-вторых, утверждение выводов специальной комиссии сейма по расследованию инцидента в сейме 31 октября 1929 г. Отставка правительства позволяла затянуть возникавшую в работе парламента очередную паузу до конца марта, когда истекал срок работы бюджетной сессии, предусмотренный августовской новеллой.

17 марта президент принял отставку кабинета и начался неспешный поиск кандидатуры нового премьера. Кресло премьера последовательно предлагалось Пилсудскому, маршалу сената Ю. Шиманьскому, брату диктатора Я. Пилсудскому. В такой ситуации Дашиньский, понимавший, что для работы сейма остается все меньше времени, решил нарушить обычай и созвать сессию сейма 29 марта 1930 г. Противостояние сейма и режима достигло точки невозврата. Пилсудский понимал, что если сейм доведет «дело Чеховича» до конца, то режим уже не сможет сохранить видимость пребывания в правовом поле, а это стало бы, пожалуй, его наиболее болезненным поражением. Хуже всего было то, что роспуск парламента позволял оппозиции утверждать, что режим пытается замять «дело Чеховича». Пилсудский выбрал проверенный метод психологического давления на сейм. В бой были брошены депутаты Беспартийного блока. Чтобы не допустить неблагоприятных для режима решений, они мешали работе бюджетной комиссии, грозили, что придут на заседание, вооружившись револьверами и резиновыми дубинками, и изобьют Дашиньского, когда он попытается открыть заседание. И маршал сейма сдался. Доклад о бюджетных нарушениях был снят с повестки дня. Последнее, что успел сделать сейм на заседании 29 марта, – одобрить бюджет.

В тот же день Я. Пилсудский отказался от миссии формирования кабинета, новым премьером без всяких консультаций был назначен В. Славек. Он в тот же день представил на утверждение состав кабинета, почти идентичный предыдущему. На том президент закрыл сессию сейма. Пилсудский, окончательно решившийся на роспуск парламента, имел надежного помощника в лице второго правительства «полковников».

К этому времени и многие оппозиционеры пришли к выводу о необходимости досрочного роспуска парламента и проведения выборов. Уже в апреле 1930 г. противники режима начали закамуфлированную избирательную кампанию, надеясь, что выступление единым фронтом обеспечит им большинство мест в сейме. Главным оружием считалась пропаганда в печати, на собраниях и митингах принятой Центролевом 5 апреля 1930 г. декларации «Пусть решает народ в борьбе между маршалом Пилсудским и сеймом». В ней оппозиция негативно оценила результаты четырехлетнего правления «санации», потребовала покончить с диктатурой и восстановить демократию[367]. Спустя 10 дней «Вызволение», Крестьянская партия и «Пяст» достигли соглашения о тесном взаимодействии и сформировали программную, политическую и организационную комиссии для ведения текущей агитации и пропаганды в крестьянской среде, подготовки к выборам (они рассчитывали завоевать 150–180 мандатов в сейме) и разработки программы будущей единой крестьянской партии[368].

Совместное требование партий Центролева восстановить парламентское правление означало, что каждая из них согласилась по крайней мере до момента устранения диктатуры не форсировать собственных проектов переустройства польской государственности. Наконец-то парламентаризм образца 1921 г. обрел опору в лице представлявших значительную часть польского электората левых и центристских партий. Что касается национальных демократов и партий национальных меньшинств, то они остались вне блока, что можно расценить как свидетельство негативного отношения к существовавшей до мая 1926 г. политической системе. Но так как для большинства из них диктатура Пилсудского также была неприемлемой, то они готовы были бороться с ней вместе с партиями Центролева. Таким образом, авторитарный режим впервые после прихода к власти столкнулся с широчайшим фронтом противников, искренно желавших его падения. И Пилсудский оценил этот опасный вызов своему детищу быстро и адекватно.

Оппозиция, выступая единым фронтом, стремилась получить публичную трибуну для ознакомления общества со своими претензиями к режиму и завершения «дела Чеховича». Без особого труда она провела решение о созыве чрезвычайной сессии сейма для разрешения «дела Чеховича», вынесения вотума недоверия правительству Славека и поиска средств выведения страны из кризиса. Но режим не позволил воспользоваться этим форумом. Созванная 23 мая сессия сейма была тут же отложена на 30 дней. Партии Центролева осудили политику президента и правительства, выразили протест и заявили, что будут продолжать борьбу за устранение диктатуры и восстановление действия конституции и права в полном объеме до полной победы «организованной демократии».

К этому времени Пилсудскии твердо решил в самое ближайшее время распустить парламент и провести новые выборы. Он явно хотел, чтобы следующий бюджетутверждал новый, послушный его воле парламент. 26 мая замминистра военных дел генерал Славой-Складковский, вызванный в Бельведер, узнал о грядущем роспуске законодательного органа. Пилсудскии приказал ему занять должность министра внутренних дел и «сделать» вместе со Славеком и Свитальским новые выборы в течение шести недель. Ф. Славой попросил на это три месяца, маршал согласился[369].

20 июня 1930 г. депутаты и сенаторы Центролева предупредили общество, что дальнейшее сохранение диктатуры неминуемо приведет Польшу к катастрофе, возложили ответственность за положение дел на президента и диктатора. Было выдвинуто требование отставки «правительства диктатуры Юзефа Пилсудского» и создания пользующегося доверием общества кабинета, который вместе с парламентом начал бы борьбу с хозяйственной катастрофой и нищетой трудящихся масс города и деревни[370]. На следующий день, что было вполне предсказуемо, президент закрыл сессию, так и не позволив депутатам приступить к работе.

После провала с созывом внеочередной сессии сейма оппозиция фактически перешла к открытой избирательной кампании, обратившись к массовым внепарламентским формам агитации. На 29 июня 1930 г. Центролев назначил в Кракове конгресс в защиту законности и воли народа. Его организацию поручили временному исполнительному комитету Центролева. Конгресс был легальным, сопровождался оживленной организационной и пропагандистской работой. Помимо полутора тысяч делегатов с мест, депутатов и сенаторов от партий Центролева, в Кракове собралось от 25 до 50 тыс. их сторонников. Итоговая резолюция конгресса была выдержана в достаточно жестких тонах. Режим предостерегали от попыток осуществить государственный переворот и подавить движение за восстановление демократии с помощью террора, обещали самое решительное сопротивление, вплоть до физического[371]. Объектом критики в очередной раз стал президент. Таким образом, оппозиция отказывала в праве на моральный авторитет всем столпам режима – Пилсудскому, правительству и президенту. После завершения конгресса состоялся массовый, с участием около 30 тыс. человек, митинг и была принята аналогичная резолюция. Затем его участники направились к памятнику А. Мицкевичу, по пути выкрикивая лозунги «Долой диктатуру!», «Пилсудского на виселицу!», «Долой лакея Мосьцицкого!» и др. Успех Краковского конгресса объединенная оппозиция расценила как готовность общества, большая часть которого уже почувствовала на себе негативные последствия мирового экономического кризиса, поддержать ее в борьбе с режимом «санации».

Но этот конгресс стал последней успешной массовой антиправительственной акцией Центролева. 11 августа Пилсудскии, вернувшись после полуторамесячного отпуска в Варшаву, поручил Славой-Складковскому составить досье на всех депутатов Центролева. Одновременно был доработан общий план действий режима, предусматривавший не только роспуск парламента, но и деморализацию противника. О том, что разгону парламента придавалось стратегическое значение, свидетельствует и то, что Пилсудский взял руководство операцией на себя. Обсуждались также меры противодействия «саботажу» украинских националистов в Восточной Галиции.

Оппозиция, в отличие от Пилсудского, продолжала действовать в правовом поле. 21 августа шесть партий Центролева постановили провести 14 сентября в 21 местности массовые митинги с требованием немедленного созыва сейма, устранения диктатуры, борьбы с экономическим кризисом и протестом против посягательств на целостность границ Польши. По предложению ППС было также решено в случае роспуска сейма без определения даты следующих выборов объявить всеобщую забастовку, но если срок выборов будет определен, то принять в них участие единым блоком.

22 августа Пилсудский предупредил Славой-Складковского, что акция против парламента начнется в ближайшее время. 23 августа Славек подал в отставку. 25 августа кабинет вновь возглавил Пилсудский. Своим заместителем по текущей деятельности кабинета он назначил полковника Ю. Бека. 27 августа в интервью «Газете польской» диктатор подверг резкой критике сейм и депутатов («депутат создан для того, чтобы глупо спрашивать и глупо говорить»), назвал Центролев «системой анархии» и «сильнейшей современной болезнью». Главными целями своего кабинета он определил изменение конституции и реформу работы парламента. Весьма провокационно прозвучало его заявление, что депутатов нужно выставлять за дверь из всех учреждений, а если им при этом еще и накостыляют – то вреда не будет[372]. Первым результатом этого призыва можно считать избиение «неустановленными лицами» вице-маршала сейма Я. Домбского.

29 августа 1930 г. Пилсудский предложил кабинету рассмотреть вопрос о досрочном роспуске парламента[373]. На следующий день президент распустил палаты парламента и назначил новые выборы на ноябрь 1930 г. В отношениях режима и оппозиции наступал «момент истины».

IV. 1. Подчинение парламента и плоды триумфа «санации»

Все действия и выступления Пилсудского, предшествовавшие роспуску сейма, свидетельствовали о его решимости осуществить еще одну «революцию без революционных последствий» – ликвидировать остатки парламентаризма, но сохранить парламент как институт, присущий представительной форме правления. Опыт функционирования других европейских диктатур и деятельности Беспартийного блока показал, что вполне можно управлять с помощью партии власти, послушно выполняющей команды диктатора. Главное – обеспечить ББ большинство, и сейм из оппонента превратится в послушный воле режима орган, в его составную часть. Слабая оппозиция в парламенте будет безопасным и безвредным критиком режима, демонстрирующим видимость демократического правления.

Партии Центролева не только не осудили роспуск парламента, но и приняли его с определенным удовлетворением: наконец-то ситуация прояснилась и появилась возможность вынести спор с режимом на суд избирателей. Оппозиция считала, что «санация» и на этот раз будет играть в меру честно. Вечером 9 сентября пять партий Центролева создали избирательный блок под названием Союз защиты закона и свободы народа. Что касается христианских демократов, то они днем ранее, из-за нежелания партнеров по Центролеву учесть их конфессиональные постулаты, а также по требованию их лидера В. Корфанты, решили остаться вне избирательного блока, но как его союзники. Оппозиция обратилась к обществу с воззванием, обвиняя диктатуру во всех несчастьях трудового народа: в нежелании продолжать реформы, начатые до мая 1926 г.; служении интересам буржуазии и помещиков; в предательстве славных традиций борьбы за независимость Польши («союз Юзефа Пилсудского с представителями бывших соглашателей с государствами-захватчиками нанес удар в самое сердце легенде легионов»); непродуманной национальной политике. Был использован также аргумент из арсенала Пилсудского и его окружения: «Над всей польской жизнью повис груз невыносимых моральных отношений»[374].

Этот документ, явно ориентированный на трудящиеся слои общества, грешил демагогией (самым глубоким экономический кризис был в демократических Соединенных Штатах Америки и Веймарской Германии) и туманно рисовал пути оздоровления экономики страны. Оппозиция не четко представляла, чего она хочет помимо ухода режима с политической сцены и восстановления демократии образца 1921 г. Существует традиция обвинять польскую оппозицию в том, что она не решилась прибегнуть к внепарламентским массовым формам борьбы трудящихся. Но в 1930 г. в Польше не было ни малейших признаков того, что массы были к этому готовы. Тем более, оппозиции, стремившейся действовать в правовом поле, не пристало звать на баррикады. Это могли делать только загнанные в подполье революционные партии и Организация украинских националистов.

Зато режим четко следовал плану, намеченному Пилсудским. 1 сентября маршал отметил в представленном ему списке наиболее опасных, с его точки зрения, оппозиционеров. В ночь с 9 на 10 сентября 1930 г. полицией и военной жандармерией были арестованы 18 бывших депутатов, в том числе трехкратный премьер-министр В. Витое. Аресты были проведены не по судебному ордеру, а по приказу министра внутренних дел. Социалист X. Либерман был арестован, несмотря на то, что, даже перестав быть депутатом сейма, пользовался неприкосновенностью как член Государственного трибунала. Все, кроме одного бывшего депутата от ББ, обвиненного в коррупции, были членами оппозиционных партий и из-за резких выступлений против диктатора в прессе и сейме считались чуть ли не личными врагами Пилсудского. 26 сентября, после роспуска Силезского сейма, аресту подвергся лидер христианских демократов, руководитель восстаний в Верхней Силезии в 1919–1921 гг. В. Корфанты. Местом содержания арестованных стала военная тюрьма в Брестской крепости, что было еще одним нарушением права. Арестованных начали избивать уже по пути в тюрьму, физическое и психологическое насилие над ними продолжалось и в крепости, комендантом которой на это время был назначен известный своими садистскими наклонностями полковник В. Костка-Бернацкий. В помощь ему были приданы офицеры с такой же репутацией. Узников полностью изолировали от внешнего мира, о жестоком обращении с ними стало широко известно только после парламентских выборов.

Но репрессии этими арестами не ограничились. 10 сентября состоялось заседание кабинета, где Пилсудский потребовал, вопреки праву, не восстанавливать на прежней работе бывших государственных служащих, которые были депутатами от оппозиции. Пилсудский твердо решил покончить с остатками парламентаризма, изменить конституцию и «исправить вредные политические и парламентские обычаи». С этой целью он требовал широко использовать меры устрашения, включая аресты, обыски, судебное преследование. Власти сделали все, чтобы максимально ограничить масштаб запланированных оппозицией на 14 сентября митингов и демонстраций. И это им удалось, в том числе и с помощью силы. Были запрещены митинги на открытом воздухе, а владельцам больших залов настойчиво рекомендовали не сдавать их в аренду оппозиции. Участники организуемых Центролевом мероприятий и активисты избивались боевиками.

Пилсудский решил воспользоваться практически введенным в стране чрезвычайным положением – парламент распущен при почти полном безразличии общества, готовится арест наиболее ненавистных критиков режима, – чтобы силой подавить разворачивавшееся в Восточной Галиции национально-освободительное движение украинцев. 1 сентября он приказал через 15 дней приступить к «умиротворению» этой провинции. Непосредственным поводом для этого послужила начатая в июле 1930 г. Украинской военной организацией (УВО) борьба с полонизацией провинции, которую они считали украинской национальной территорией[375]. Поскольку протесты украинцев в парламенте, на митингах и в печати не помогали, УВО решилась на крайние меры. Начались нападения на недавно прибывших сюда колонистов из Центральной и Западной Польши и польских учителей, поджоги их домов и хозяйственных построек, убийства наиболее ненавистных полонизаторов, уничтожались железнодорожные пути и оборудование, подрывались мосты и т. д.

Карательную операцию проводили полиция и армейские подразделения. Она длилась до 30 октября и охватила 450 сел в 16 поветах Львовского, Тернопольского и Станиславского воеводств. Итогом акции стали разгром украинских культурных и хозяйственных организаций, закрытие трех украинских гимназий, аресты бывших депутатов и сенаторов, обыски, сопровождаемые порчей имущества и инвентаря, наложение контрибуций продуктами и деньгами в пользу расквартированных в неспокойных населенных пунктах воинских подразделений, порка активистов украинского национального движения и т. д. Всего аресту подверглось 1739 украинцев, 1143 из них обвинили в террористической и антигосударственной деятельности, было изъято около 2,5 тыс. единиц огнестрельного оружия. Фактически это был второй, после вооруженного столкновения в 1918–1919 гг., этап польско-украинской войны в Галиции. Мир увидел, что идея украинской государственности жива среди местного населения.

Однако вместо умиротворения края произошло углубление антагонизма между польским государством и украинским сообществом, хуже того, между проживавшими здесь поляками и украинцами. Украинские националистические круги Восточной Галиции показали, что не видят разницы в действиях польской администрации как до, так и после мая 1926 г. и не отказываются от идеи самостоятельного украинского государства, «Пьемонтом» которого должна была стать их провинция. Действия властей дали украинцам повод обратиться в Совет Лиги наций с жалобой на невыполнение Польшей своих обязательств по защите прав национальных меньшинств. И хотя международный орган не усмотрел в действиях Варшавы нарушения взятых ею обязательств, конфликт негативно сказался на имидже Польши. Кроме того «акция умиротворения» и безразличие к ней мирового сообщества укрепили у радикальной части галицко-украинского политического класса убеждение в невозможности компромисса с польской администрацией, в необходимости искать помощи и поддержки у врагов Польши. Поскольку СССР, где также подавлялись проявления украинского национализма, таким союзником быть не мог, за поддержкой обращались к Чехословакии, но главным образом к Германии, где в это время разместилась штаб-квартира Организации украинских националистов (ОУН){60}.

Помимо руководителей оппозиционных партий и украинцев в предвыборный период в Польше были арестованы по политическим мотивам 84 бывших депутата и сенатора, около 5 тыс. местных деятелей, проведены обыски на квартирах многих активистов оппозиции, понижены в должности государственные служащие, подозревавшиеся в нелояльности правительству. Шок вызвал арест за выступления на предвыборных митингах и осуждение на различные сроки И. Космовской из «Вызволения» и социалиста Я. Квапиньского, в свое время достаточно тесно сотрудничавших с Пилсудским. Так власти с известными политиками из легальных партий еще не поступали.

Были также предприняты попытки расколоть крестьянские партии, используя для этого существовавшее в их рядах негативное отношение к сотрудничеству с ППС как классовой партией. И хотя «санации» не удалось добиться своего, но определенный урон своим противникам она все же нанесла. Так, раскольники в Крестьянской партии овладели помещением ее правления и редакцией центрального органа «Газета хлопска», что в условиях избирательной кампании было болезненной потерей. В 11 избирательных округах, где партии Центролева пользовались сильным влиянием, списки их кандидатов были признаны недействительными. Оставшиеся на свободе партийные активисты, опасаясь за свою безопасность, действовали с оглядкой, достаточно пассивно[376].

Выяснилось, что легальная оппозиция, привыкшая действовать в правовом поле, пусть и деформированном, была абсолютно не готова к навязанной ей борьбе, правила которой устанавливал сам режим. Лишь социалисты пытались организовывать уличные демонстрации, но полиция решительно это пресекала. Активность же крестьянства была минимальной. В целом оппозиция даже не думала о выполнении своего же решения ответить на попытку нового государственного переворота всеми средствами. Она твердо держалась позиции, что конфликт не должен выходить за правовые рамки. Пилсудский же не останавливался перед использованием самых непарламентских методов выдавливания оппозиции с политической сцены, ибо считал непослушные его воле политические партии вредными и опасными для Польши.

Партии, поддерживавшие режим, не испытывали недостатка в средствах. С помощью государственной администрации они сумели организовать мощную избирательную кампанию, по числу мероприятий и их участников многократно превосходившую кампанию оппозиции[377]. В отличие от 1928 г. в нее активно включился сам Пилсудский, на сей раз решивший на полную мощь использовать свой по-прежнему немалый авторитет в обществе. Он согласился, чтобы его имя было поставлено на первое место в общегосударственном избирательном списке Беспартийного блока в сейм и сенат, хотя, естественно, заседать ни в одной из палат не собирался. Следом за ним шли фамилии политиков из его ближайшего окружения, преимущественно из группы «полковников». Он же задал тон агитационно-пропагандистской деятельности всего лагеря своими семью интервью «Газете польской» с резкой критикой польского парламентаризма образца 1921 г. и зависимости правительства от сейма.

Эти же мотивы составляли стержень пропагандистской кампании Беспартийного блока, отказавшегося от формулирования избирательной программы. «Санация» вновь придала выборам характер плебисцита, а не соревнования программ разрешения текущих и перспективных проблем общества и государства. При этом режим не жалел черной краски для характеристики противников. Творцы Центролева назывались убийцами, делались намеки на их связи с иностранными государствами, для сплочения общества вокруг правительства был пущен в ход жупел внешней угрозы, главным образом стремление руководителей Германии к ревизии границы с Польшей (что допускалось Версальским договором 1919 г.).

Организаторы избирательной кампании ББ активно использовали тот факт, что несколько арестованных полицией членов милиции ППС были обвинены в подготовке покушения на жизнь Пилсудского[378]. На определенный эффект было рассчитано и принятое в 1930 г. сеймовой фракцией Беспартийного блока решение об отказе ее членов от депутатского иммунитета в случае предъявления им уголовных обвинений. Одновременно превозносились достоинства того государственного устройства, которое намеревался создать Пилсудский вопреки сопротивлению своих врагов. С этой целью популяризировались основные постулаты конституционного проекта Беспартийного блока: сильное правительство, избираемый на всеобщих выборах президент, конструктивно действующий парламент, хозяйственное самоуправление, учреждение палаты наемного труда, чтобы непосредственные производители могли влиять на решение кардинальных хозяйственных проблем.

Победу режима на выборах обеспечили не только репрессии против оппозиции, эффективность его пропаганды и средства, потраченные из госбюджета. Не меньшую роль сыграли безразличное отношение значительной части избирателей к борьбе между «санацией» и Центролевом, сути которой они не понимали и к своей индивидуальной судьбе не примеряли[379], трудности повседневной жизни в условиях углублявшегося кризиса, а также уважительное отношение многих поляков к Пилсудскому. Его давно созданный образ как национального героя поддерживался и «обогащался» средствами массовой информации: несгибаемый борец за независимость, подвижник сильной, свободной, пользующейся международным авторитетом Польши, мудрый вождь, прекрасный семьянин, лучший друг польских детей, женщин, тружеников, стариков и т. д. и т. п. Как и в 1928 г., был задействован административный ресурс.

16 ноября 1930 г. прошли выборы в сейм, позже получившие название «брестских». В них участвовало около 75 % избирателей. Почти полмиллиона бюллетеней, главным образом в воеводствах с преобладанием польского населения, были признаны недействительными. Широко практиковалась фальсификация результатов выборов, получившая, по аналогии с победой в Варшавском сражении в 1920 г., ироническое название «чудо над урной». Беспартийный блок и взаимодействовавшие с ним небольшие партии получили 55,6 % мест в сейме (249 из 444). Избирательный блок Союз Центролева завоевал только 80 мандатов, больше всего мандатов потеряла ППС (24 вместо 63 в сейме второго созыва). Зато более чем в полтора раза увеличили свое представительство (62 мандата) национальные демократы, не привлекавшие после поражения 1928 г. повышенного внимания «санации». Сократилось представительство национальных меньшинств, особенно славянских, при одновременном увеличении числа немецких депутатов. Коммунисты вместо 8 мандатов завоевали только 5. Состоявшиеся неделей позже выборы в сенат принесли Беспартийному блоку сотрудничества с правительством еще более убедительный успех – 76 из 111 мест.

«Брестские выборы» приблизили Пилсудского к озвученной после переворота цели – установлению сильной власти[380]. Наконец-то были созданы условия для «тесного взаимодействия» правительства и сейма по мысли диктатора. В ближайшие пять лет он мог не думать о том, как управляться с непокорными законодателями. О чем не преминул заявить 18 ноября 1930 г. на совещании у президента с участием Свитальского, Славека и Бека. Обратившись к вопросам функционирования исполнительной власти в новых условиях, он заявил об уходе с поста премьера, назначил главой кабинета В. Славека, затем перечислил необходимые кадровые изменения в правительстве, дал директиву во внешней политике Польши сосредоточить основное внимание на восточном направлении, т. е. на Советском Союзе, и в связи с этим провести необходимые кадровые изменения в аппарате МИД[381]. Учитывая, что на должность руководителя восточного отдела МИД был рекомендован бывший начальник II отдела Главного штаба польской армии полковник Т. Шетцель, переориентация внимания на СССР означала также усиление на этом направлении подрывной деятельности в рамках так называемой политики прометеизма[382].

Тогда же было решено сделать маршалом сейма Свитальского. Его, как и Славека, Пилсудский обстоятельно проинструктировал относительно будущей деятельности: с самого начала «нагло использовать численный перевес», изменить регламент работы сейма, по вопросу о нарушениях на выборах и об условиях содержания узников режима в Брестской крепости сохранять полное спокойствие, отвести на обсуждение этих проблем один день и не оправдываться. Все должны понять, что ББ не хочет отвлекаться от подлинно государственной работы.

Получили сотрудники маршала указания и относительно того, как следует решать конституционный вопрос, а также по более частным вопросам. Соратников обязали сконцентрироваться на борьбе с национальными демократами, вновь объявленными главными противниками, и т. д.[383]

24 ноября, на следующий день после выборов в сенат, на свободу до суда под денежный залог вышли первые узники Брестской крепости, накануне доставленные из Бреста в Варшаву. Последний из этой группы арестантов был освобожден только в конце декабря 1930 г. Обществу стала известна правда о пережитом ими за эти месяцы. С разных сторон раздались возмущенные голоса, протесты, требования наказать виновных. Национальные демократы внесли предложение о парламентском расследовании «Брестского дела». С запросом к правительству обратились партии Центролева, подробно описавшие отношение тюремщиков к арестованным. Насилие над узниками Бреста активно осуждали университетские профессора, люди творческих профессий, врачи и адвокаты, профсоюзы и общественные организации. В очередной раз жизнь опровергала официальную мифологему о режиме как образце высокой морали.

Пилсудский не придавал особого значения этим проявлениям возмущения. Главное было сделано: после выборов у режима наконец-то появилась третья надежная опора. Конструкция обрела необходимую устойчивость, чтобы не рухнуть и после его ухода из политики. Он абсолютно исключал возможность негативных последствий скандала вокруг узников Бреста. Поэтому 15 декабря спокойно уехал в более чем трехмесячный отпуск на португальский остров Мадейру, откуда не было «горячей линии» связи с Варшавой. Такого же мнения был и Славек, о чем заявил на совещании в президиуме Совета министров 18 декабря 1930 г., а затем и на заседании сейма.

Перед отъездом Пилсудский сделал важные назначения. Ю. Бек стал вице-министром иностранных дел, что исключало возможность неконтролируемых действий главы ведомства А. Залеского. К его деятельности «полковники» давно имели претензии, но Пилсудский к ним пока не прислушивался. В Генеральном инспекторате его подменил К. Соснковский, которому Пилсудский, несмотря на охлаждение отношений, по-прежнему полностью доверял.

К моменту возвращения диктатора в Польшу 29 марта 1931 г. в политической жизни стали заметны существенные подвижки. На первый взгляд могло показаться, что противники режима повергнуты окончательно и поднимутся не скоро: Центролев в новом сейме прекратил свое существование, не достигнув цели, ради которой создавался; режим не только устоял, но и, нанеся мощный удар по оппонентам, упрочил свои позиции. Но поражение Центролева не означало провала идеи консолидации противников «санации» на платформе защиты демократии. Более того, взаимодействие в рамках Центролева положительно сказалась на межпартийных отношениях, повысилась степень доверия партий друг к другу, они четче осознали, что главный противник – это «санация».

Погром оппозиционных сил в 1930 г. положил конец господствовавшей на протяжении всех 1920-х годов дезинтеграционнои тенденции в крестьянском движении. В марте 1931 г. Крестьянская партия, «Вызволение» и «Пяст», преодолевая сопротивление сторонников сохранения статус-кво в политическом облике польской деревни, объединились в единое Стронництво людовое (Крестьянскую партию).

Сложные процессы приспособления к работе в новых условиях переживала ППС. Репрессии властей в отношении политических противников сказались на ее численности. Ряды членов ППС сократились с 51 тыс. в 1921 г. до 31 тыс. в 1931 г. Несколько ее руководителей – Н. Барлицкий, С. Либерман, С. Дюбуа – находились под следствием, И. Дашиньский по состоянию здоровья отошел от политики, X. Диаманд скончался. В ППС заметно усилилось левое течение, что стало заметным, в частности, на ее XXII конгрессе в мае 1931 г., когда представители левых настаивали на переходе к тактике революционной борьбы с властью.

В Национальной рабочей партии и среди христианских демократов, ощутимо терявших позиции в рабочей среде, росло понимание необходимости тесного взаимодействия друг с другом, а не с национальными демократами, в рядах которых все громче заявляли о себе откровенные враги демократии и парламентаризма.

В КПП в 1929 г., после длительной дискуссии об ответственных за «майскую ошибку» 1926 г., сменилось руководство. Во главе партии встали представители так называемого «меньшинства» во главе с Ю. Лещиньским-Леньским, полностью разделявшие курс Коминтерна на форсирование революционного процесса и создание единого пролетарского фронта снизу, без соглашения с руководителями ППС и социалистических партий национальных меньшинств. В результате наиболее активная в политическом отношении часть трудящихся оказывалась в стороне от борьбы за восстановление демократической политической системы, которую вели левые и центристы.

Ситуация в народном хозяйстве не внушала оптимизма. Польская экономика с конца 1929 г. вместе с другими капиталистическими государствами погружалась в небывало тяжелый и продолжительный кризис. Промышленность стала выходить из него в 1933 г., а сельское хозяйство лишь в 1935 г. Между тем аграрный сектор оставался основным в польской экономике, в нем было занято более 60 % населения и производилась львиная доля валового национального продукта (в 1929 г. 71 %).

Кризис имел не только экономическое, но и политическое измерение. Режим больше не мог приписывать себе успехи в экономике, как он это делал ранее, в 1926–1928 гг. Правительства, возглавляемые «чистыми» политиками, которые за время существования диктатуры приобрели богатый опыт борьбы с оппозицией, были бессильны перед обрушившимся на страну кризисом. Мешала принятию радикальных мер по стабилизации положения и зависимость Польши от иностранных капиталов. Например, до конца 1930 г. Польша не могла вводить валютных ограничений, поскольку по условиям стабилизационного займа она обязывалась не менее трех лет обеспечивать свободный обмен злотых на золото или на валюты с золотым обеспечением и их свободный вывоз за границу. Относительно характера возникших в польской экономике трудностей среди членов кабинета и правительственных экспертов не было единства. Долгое время они рассматривались как временные, легко преодолимые{61}, а призывы оппонентов и оппозиции выработать антикризисную программу игнорировались. Официально наличие кризиса было признано лишь в 1931 г., а комплексная программа борьбы с ним появилась годом позже и стала вводиться в жизнь только в 1933 г.

Пилсудский, отсутствовавший в стране более 100 дней, не сразу почувствовал изменение ситуации. Он был вполне доволен политическими действиями премьер-министра Славека. Тот достаточно легко провел через сейм бюджет и, добившись от парламентариев подтверждения законности превышения государственного бюджета 1927–1928 гг., закрыл неприятное для маршала «дело Чеховича». Правительство активно использовало полицию для взимания недоимок по налогам, в борьбе с выступлениями безработных, в преследовании радикальных левых партий. В конце 1930 г. были задержаны руководители Сель-Роб-левицы, в феврале 1931 г. арестованы делегаты II съезда ППС-левицы, а партия запрещена. В мае 1931 г. был арестован депутат сейма от Объединения крестьянской левицы «Самопомощь» Ф. Ткачев, а сама эта организация, возникшая после запрета Независимой крестьянской партии в 1927 г., поставлена вне закона. Диктатор мог констатировать, что его соратники вполне справляются с оперативным управлением страной. Наступало время для создания предпосылок успешного функционирования режима после того, как он уйдет из политики. 29 апреля 1931 г. на совещании в Бельведере с участием Мосьцицкого, Славека, Свитальского, Прыстора и Бека Пилсудский заявил, что за прошедшие после переворота годы он существенно изменил внутренние отношения в стране. Главное теперь, по мнению диктатора, конституционный вопрос, но его следует решать в рамках закона, для чего и были проведены досрочные выборы в парламент. В случае, если и теперь не получится, то он не остановится перед применением силы, но доведет дело до конца[384].

Окончательное решение этого вопроса Пилсудский поручил Славеку, освободив его с этой целью 26 мая 1931 г. от должности главы кабинета министров. Премьером стал А. Прыстор. Произошли изменения и в правительстве. Наиболее неожиданным стало назначение министром финансов Я. Пилсудского, не имевшего опыта государственного управления. На посту министра внутренних дел генерала Славой-Складковского заменил 36-летний полковник Бронислав Перацкий. В правительстве появились и другие новые люди, все без исключения из окружения маршала. Он явно считал, что подготовил достаточный собственный кадровый резерв государственного уровня, чтобы не прибегать к помощи людей со стороны.

На долю Прыстора выпало завершение «Брестского дела», доставлявшего режиму определенные неудобства. С этим нужно было спешить, пока общество, озабоченное выживанием в условиях кризиса, мало интересовалось политикой. В октябре 1931 г. в варшавском окружном суде начался процесс над 11 узниками Брестской крепости, обвиненными в намерении силой устранить законное правительство. Им запретили говорить об условиях содержания в Брестской крепости. Но обвиняемые, ободренные широкой общественной поддержкой, сразу же превратились в обвинителей режима за нарушения им конституции и законодательства. Процесс был проведен весьма оперативно, 55 заседаний завершились в январе 1932 г. Все обвиняемые, кроме одного, были признанны виновными и осуждены на различные сроки заключения. Окончательно разбирательство в судах разных инстанций завершилось лишь в октябре 1933 г. утверждением первоначального приговора[385]. Процесс показал, что режим подмял под себя и судебную систему. Пятеро из осужденных, в том числе В. Витое, не желая отбывать несправедливый приговор, эмигрировали.

В 1931 г. вновь дало о себе знать украинское националистическое движение в Восточной Галиции. 29 августа на курорте в Трускавце боевиками ОУН был убит Т. Голувко, один из идеологов «санации» и творцов Беспартийного блока, его вице-председатель, депутат сейма, эксперт по украинскому вопросу. Это политическое убийство свидетельствовало о переходе непримиримого крыла украинского национально-освободительного движения к физическому террору против представителей режима и полном провале акции «умиротворения» осени 1930 г. Символично, что жертвой террористов стал пилсудчик, настойчивее других искавший пути государственной интеграции украинцев в Польше.

На долю правительства Прыстора пришлись разработка и принятие ряда законопроектов, а также президентских распоряжений в социальной области с целью упрочить позиции исполнительной власти и уменьшить социальные обязательства государства. «Санация», пользуясь полученным большинством в сейме, как бы наверстывала упущенные возможности законотворчества в то время, когда существовала гибридная форма политической системы. Перечень законов и декретов был весьма пространен. В августе 1931 г. ввели новый тюремный устав, лишавший политических заключенных особых прав, а в сентябре декретом президента – ускоренную процедуру судопроизводства. В течение двух лет было приведено в исполнение 116 смертных приговоров, 40 человек были помилованы. В 1932 г. начали действовать закон о собраниях (властям предоставили право контролировать собрания и закрывать их по своему усмотрению), а также об обществах, затруднявший процедуру их регистрации. В том же году лишились независимости суды, министр юстиции получил право переводить судей с места на место, а также освобождать от должности председателей судов и их заместителей. Произошло подчинение адвокатских коллегий административным органам. Начал действовать новый уголовный кодекс, сохранявший смертную казнь. Реформы 1932–1933 гг. в области школьного и университетского образования затруднили получение высшего образования детям из крестьянских и рабочих семей, а также отменили вузовскую автономию. Изменения в системе социального страхования ущемляли интересы трудящихся. Увеличилась продолжительность рабочей недели до 48 часов, сократились в два раза оплаты за сверхурочную работу. Отсутствовал лишь прогресс в конституционном вопросе, хотя Пилсудский регулярно напоминал своим сотрудникам о необходимости его скорейшего решения[386].

Главной задачей было создание системы, делавшей своеобразным «Пилсудским» всякого, кто возглавил властную пирамиду, и исключавшей любую возможность легального прихода к власти оппозиции. Сам маршал конституционным вопросом глубоко не занимался. Лично для него звучание конкретных статей, разработанных в соответствии с отданной директивой, не имело особого значения. Чего нельзя сказать о соратниках диктатора: их будущее напрямую зависело от того, каким будет новый Основной закон. Они могли обеспечить правовые гарантии власти «санации» только при жизни Пилсудского, используя его имя. Наблюдая быстрое физическое дряхление маршала, члены его политического штаба понимали, что времени на это у них не так уж и много.

Наконец, в феврале 1931 г. Беспартийный блок внес в сейм проект Основного закона. После обсуждения на пленарном заседании 3 марта проект был передан в конституционную комиссию, которая провела его правовую экспертизу. В конце августа 1931 г. Пилсудский вновь напомнил Славеку, Свитальскому и Прыстору о важности вопроса и порекомендовал уделить больше внимания пропаганде в обществе основных положений новой конституции.

В 1931–1933 гг. обсуждение проекта конституционной комиссией продолжалось во время очередных сессий парламента. Летом 1932 г. было проведено совещание, посвященное будущей конституции. Различные совещания и обсуждения, в том числе и в СМИ, имели место и в дальнейшем.

Богатым на политические события оказался 1933 г. Особенно заметным на политической сцене стало крестьянское движение. Начало протестной активизации крестьянства, прежде всего в Малой Польше, относится ко второй половине 1931 г. Заметно возрос приток новых членов в Стронництво людовое, причем в ряде случаев запись в партию проходила прилюдно, на глазах у полицейских, как демонстрация недовольства властью. Новым для крестьянства стало заимствование форм борьбы, свойственных скорее рабочему движению. Одной из них были забастовки, начавшиеся в первые месяцы 1932 г. в Малой Польше, во время которых прекращался подвоз продовольствия в города. Вначале крестьяне требовали только снижения рыночных сборов, и чаще всего добивались своего. К концу года в перечень их требований вошли отмена картельных цен и повышение цен на сельскохозяйственную продукцию, прекращение конфискации имущества за долги и т. д. Забастовки сопровождались жестокими, со смертельными жертвами, столкновениями с полицией и повальными арестами активистов. Успех массовых акций с отчетливой политической окраской подталкивал руководство СЛ к проведению общепольской крестьянской забастовки. В декабре 1932 г. главный совет партии одобрил забастовочную тактику борьбы с властью.

Первая половина 1933 г. прошла в атмосфере обострения политической обстановки в стране. В апреле-мае по разным поводам в ряде регионов произошли крестьянские выступления, выливавшиеся в стычки с полицией[387]. В них погибло 30 крестьян, несколько десятков были ранены. Жертвы были и среди полицейских. В атмосфере нараставшего протестного движения руководство СЛ приняло в мае решение провести всеобщую крестьянскую стачку{62}. Со второй половины года крестьянская активность пошла на спад. Тем не менее, впервые после 1926 г. «санация» столкнулась с сопротивлением не только со стороны партийных лидеров и депутатов сейма, но и широких слоев крестьянства, выступавшего под политическими лозунгами.

Еще один вопрос, оказавшийся в 1933 г. в центре внимания окружения диктатора, касался кандидатуры в кресло президента, т. е. на место реального приемника Пилсудского. Срок полномочий И. Мосьцицкого истекал в начале июня 1933 г. По договоренности с президентом премьер Прыстор назначил заседание национального собрания на 1 июня, но 25 апреля маршал неожиданно для всех заявил президенту, что выборы нужно провести на месяц раньше, умолчав, останется ли Мосьцицкий во главе государства. Соратники диктатора оказались в полной растерянности, ибо летом 1932 г. Пилсудский говорил, что хотел бы видеть президентом В. Славека. Спустя несколько дней он назвал кандидатом действующего президента. Депутаты от оппозиции и национальных меньшинств бойкотировали заседание национального собрания, а коммунисты демонстративно предложили кандидатуру своего лидера Ю. Лещиньского-Леньского, но нужного количества подписей для его формального выдвижения собрать не смогли. 8 мая 332 из 343 участников национального собрания послушно проштамповали решение маршала.

В 1933 г. случилось шокировавшее политический штаб Пилсудского событие. 2 мая 1933 г. на совещании со Славеком и Свитальским маршал неожиданно для них негативно оценил деятельность Прыстора как премьер-министра. Сопоставив достижения и недостатки двухлетнего пребывания во главе кабинета своего друга со времен боевой организации ППС и верного соратника, он констатировал, что негатива больше, поэтому Прыстор должен уйти в отставку под предлогом переизбрания президента. Диктатор подчеркнул, что если премьер не прислушается к совету, то он займет по отношению к нему позицию «недоброжелательного нейтралитета»[388].

В связи с отставкой Прыстора возник вопрос о новом премьере. У Пилсудского было два выхода: назначить главой кабинета кого-то из полковников, прежних премьеров, или найти нового человека. Президент представил список кандидатов в составе Ю. Бека, В. Славека и Я. Енджеевича. Маршал указал на последнего, как обычно не согласовывая заранее с кандидатом вопрос о назначении.

В решающую стадию конституционный вопрос вступил осенью 1933 г., когда лидер Беспартийного блока В. Славек поручил С. Цару и Б. Подоскому (юрист, член ПОВ, депутат сейма от ББ) изложить главные принципы будущего Основного закона в виде конституционных тезисов. В декабре 1933 г. парламентская фракция ББ рассмотрела 63 тезиса и передала их в конституционную комиссию сейма. Оппозиция заседания комиссии бойкотировала, понимая, что у нее нет ни малейшего шанса повлиять на содержание документа. 11 января 1934 г. без особых проволочек тезисы были одобрены комиссией. 26 января 1934 г. они стали предметом обсуждения на пленарном заседании нижней палаты парламента.

Депутаты оппозиции, заявив о несогласии с изменением конституции, покинули заседание. Эта непродуманная демонстрация позволила «санации» совершить «трюк», о возможности которого говорили еще в 1931 г. Его суть заключалась в принятии сеймом ускоренной процедуры рассмотрения проекта. Регламент работы сейма не оговаривал, что эта процедура не распространяется на Основной закон. В отсутствии оппозиции такая лазейка давала возможность легко получить голоса квалифицированного большинства участников заседания. При участии оппозиции в заседании «трюк» бы не удался. Правда, и в случае успеха не обошлось бы без нарушений, главным образом процедурного характера, поэтому можно было сделать вид, что право соблюдено полностью.

Для придания «трюку» видимости законности В. Славек, К. Свитальский, С. Цар, Б. Подоский решили принимать не текст конституции, а конституционные тезисы. Чтобы продемонстрировать оппозиции свое желание играть по правилам, они даже приказали служащим аппарата парламента предупредить социалиста М. Недзялковского, который в тот момент якобы должен был находиться в здании сейма, о том, что после обеда будет приниматься важное решение. Но оппозиция в зале заседаний сейма так и не появилась, за исключением представителя национальной демократии С. Строньского, «Трюк» с принятием конституции прошел гладко, депутаты от Беспартийного блока единогласно проголосовали и за ускоренную процедуру, и за конституционные тезисы в качестве проекта конституционного закона. Свитальский закрыл заседание, а депутаты от партии власти пропели «Первую бригаду». Началась длившаяся более года процедура придания конституционным тезисам законченной формы[389].

IV.2. Решение конституционного вопроса

В Польше мало кто сомневался, что в ближайшее время «санация» завершит начатое в мае 1926 г. реформирование политической системы и конституция будет принята. В общественно-политической жизни создавалась качественно новая ситуация. Теперь оппозиция уже не могла, борясь с режимом, апеллировать к демократическим положениям Основного закона 1921 г., обличать нелегитимный характер действий «санации».

Усилия «санаторов» по продвижению проекта конституции пришлись на время колоссального успеха реакционных сил в Европе. В Германии к власти пришла национал-социалистическая партия, известная требованиями пересмотра Версальского мира и беспощадной борьбой с политическими оппонентами, якобы желавшими законсервировать униженное положение великой европейской нации.

Для возникшей после января 1934 г. качественно новой ситуации в политической жизни Польши были характерны два момента. Первым из них было возрождение прерванной в 1930 г. тенденции к консолидации левого крыла противников режима, причем она захватила и Коммунистическую партию Польши. В КПП появились признаки пересмотра прежде непримиримого отношения к левой и центристской демократической оппозиции и перехода к восприятию ее как главного союзника в борьбе с «фашистской диктатурой Пилсудского». Столь радикальный поворот с неизбежностью вел к признанию демократического характера политической системы, существовавшей до мая 1926 г.

В научной литературе обращение КПП к новой тактике датируется апрелем 1934 г., когда коммунисты предложили ППС, Бунду и немецким социал-демократам провести совместную стачку протеста против наступления «санации» на социальные права рабочих. Но вряд ли с этим можно безоговорочно согласиться, если учесть, что компартия пока не отказалась ни от одной из предшествующих установок, разве что сбавила обличительный пафос критики партнеров по рабочему движению.

Более решительное обращение к новой тактике относится к первой половине 1935 г. В мае КПП в открытом письме руководству и членам ППС, Бунда и социалистического профцентра призвала их к совместной борьбе с ограничением гражданских прав и свобод, а также с «фашистской» конституцией. Со временем произошло расширение круга предполагаемых союзников в борьбе с режимом за счет Стронництва людового, украинских и немецких социалистов, Союза сельской молодежи «Вици» и социалистической Организации молодежи товарищества рабочих университетов. КПП все активнее выступала в защиту демократических прав и свобод, но при этом не скрывала, что стратегической целью считает свержение капиталистического строя и построение «рабоче-крестьянской советской власти, Польской республики рабочих, крестьянских и солдатских Советов». Такая формулировка стратегической цели КПП затрудняла ее потенциальным союзникам из числа легальных партий вступление с ней в договорные отношения, а ее противникам облегчала критику коммунистов как «агентуры Москвы» и врагов польской независимости. И тем не менее отказ компартии от прежних нападок на партнеров по рабочему движению и СЛ способствовал сотрудничеству на низовом уровне, особенно в молодежной среде, свободной от пережитков сектантства и догматизма, не отягощенной грузом взаимных обид и предубеждений.

Процесс полевения продолжался в ППС, в рядах которой в 1934 г. осталось только 12 тыс. членов. По этому показателю социалисты лишь в два раза превосходили нелегальную КПП, насчитывавшую порядка 5–7 тыс. членов. На XXIII конгрессе ППС в феврале 1934 г. достаточно громко заявила о себе группа делегатов, сторонников сотрудничества с компартией в борьбе с «санацией». Среди них наиболее активными были В. Василевская, писательница и публицист, дочь близкого соратника Пилсудского и первого министра иностранных дел независимой Польши Л. Василевского, А. Прухник, историк, автор классической работы «Первое пятнадцатилетие независимой Польши», Б. Дробнер и др. Под влиянием левых настроений, подогреваемых широко распространенными ожиданиями столкновения общества с режимом, в принятые конгрессом тезисы партийной программы был включен лозунг диктатуры пролетариата. Но на сотрудничество с КПП съезд согласия не дал.

В Стронництве людовом и связанном с ним молодежном движении велся активный поиск новой идеологической платформы движения, шло усвоение аграристских идей о социальной значимости крестьянства и их переработка применительно к польским условиям. СЛ все устойчивее закреплялось на левом центре, в нем практически не осталось убежденных сторонников тесного сотрудничества с национальными демократами.

Второй новый момент давал о себе знать в правом сегменте политической сцены. В 1931–1934 гг. власти последовательно запрещали деятельность отдельных региональных организаций Лагеря великой Польши, пока эта организация полностью не прекратила своей деятельности. В связи с этим часть актива ОВП создала Союз молодых националистов (СМН), поставивший задачу достичь соглашения с «санацией» как силой, успешно борющейся с революционными и либеральными партиями. В результате должен был произойти симбиоз националистов и «государственников» и разработана соответствующая «национально-государственная» идеология. Лидеры СМН планировали организовать встречу и примирение Р. Дмовского и Ю. Пилсудского, но проект не был осуществлен из-за болезни маршала. Наиболее сильным влияние СМН было в западных районах Польши, где отчетливее осознавалась угроза, исходившая от гитлеровского режима.

Другой организацией правых сил стал созданный в апреле 1934 г. Национально-радикальный лагерь (НРЛ), избравший образцом для подражания итальянский фашизм. В июне власти запретили деятельность НРЛ по подозрению в причастности к покушению на Б. Перацкого, а ряд его руководителей были направлены «на перековку» в лагерь в Березе Картуской. После их освобождения осенью того же года организация распалась на две новые формации, получившие по титулам своих печатных органов название Национально-радикальный лагерь «Фаланга» и Национально-радикальный лагерь «АБЦ». И те, и другие были глашатаями «национально-радикальной революции», противниками коммунизма, социализма и либерализма, боролись за введение «процентной нормы» и отдельных скамей для еврейских студентов в университетах, громили еврейские лавочки и т. д. Но в рядах НРЛ «Фаланга», лидером которого был Б. Пясецкий, постепенно нарастало стремление к сближению с «санацией». Таким образом, в молодежном крыле национальной демократии наметился поворот к взаимодействию с праворадикальными элементами в лагере «санации», т. е. такая же консолидационная тенденция, как и на левой стороне политической сцены.

Что касается правящей группировки, то в ее верхушке шла активная подготовка к правлению без вождя. В мае 1934 г. Пилсудский произвел свою последнюю самостоятельную перестановку на посту премьер-министра. Вместо подавшего в отставку Я. Енджеевича главой кабинета стал Леон Козловский{63}. Появление нового человека в ближнем окружении диктатора означало, что он все еще занимался расширением кадрового резерва. Именно с кабинетом Козловского связано создание в Польше концлагеря для политических противников режима.

15 июня 1934 г. в центре Варшавы боевиком ОУН был смертельно ранен министр внутренних дел Б. Перацкий, с которым Пилсудский связывал определенные политические планы. Поскольку террорист с места преступления скрылся, следователи первоначально полагали, что покушение было совершено по заказу руководства Национально-радикального лагеря, в связи с чем были арестованы его руководители. Но затем от этой версии отказались. Началась разработка оуновского следа.

Непосредственной реакцией на покушение стал декрет президента от 17 июня 1934 г. «О лицах, угрожающих безопасности, спокойствию и общественному порядку». Он предусматривал заключение в специальные лагеря не по суду, а в административном порядке людей, не совершивших преступления, но неугодных режиму. Срок изоляции составлял до трех месяцев, но ничто не мешало властям продлять его снова и снова. В конечном счете было создано только одно такое заведение, в окрестностях известного своим не самым здоровым климатом местечка Береза Картуская в белорусском Полесье, на полпути между Брестом и Барановичами. За время существования лагеря до сентября 1939 г. его узниками побывали украинские националисты, коммунисты, члены Национально-радикального лагеря, представители других левых и правых организаций и партий. Специально подобранный персонал достаточно широко применял к заключенным меры психологического и физического воздействия.

Об этом декрете и созданном на его основании концентрационном лагере Пилсудский знал от Козловского, который обговаривал с ним эту идею в день покушения. По утверждению адъютанта маршала М. Лепецкого, тот якобы согласился на чрезвычайную меру лишь на один год и доверил ее реализацию премьеру[390].

Назначение премьер-министром Козловского вызвало недовольство членов политического штаба Пилсудского, опасавшихся, что он постарается ослабить их позиции. Свитальский не скрывал своего несогласия с политикой львовского профессора, что подтверждало знание ближайшими сотрудниками Пилсудского истинного физического состояния своего патрона, хотя это была строго секретная информация. Они серьезно задумывались о будущем созданного Пилсудским режима. Как свидетельствует В. Енджеевич, в марте 1935 г. Мосьцицкий, Славек, Прыстор и др. обсуждали вопрос о премьере. Подобные совещания они проводили и раньше. Новым было то, что теперь они решили добиться от маршала замены Козловского Славеком[391]. Так больной Пилсудский становился инструментом в руках своих близких соратников. Политическая кончина диктатора наступила раньше его физической смерти, хотя ему могло казаться, что все решения по-прежнему принимаются им самостоятельно. Скорее всего в отставке Козловского маршала убедил президент 22 марта 1935 г. Тогда же было получено согласие на назначение премьером Славека. Но для непосвященных в интригу все было представлено как решение Пилсудского.

Установки Пилсудского относительно темпов завершения работы над конституцией предопределили их неспешный характер. Принятый сеймом проект был передан в сенат лишь в конце бюджетной сессии 1933–1934 гг. В верхней палате «санация» обладала необходимым большинством в 2/3 голосов, что позволило ей внести в конституционные тезисы все нужные режиму поправки. Сенат завершил свою часть работы в январе 1935 г., после чего документ вернулся в конституционную комиссию сейма, а та, обсудив его дважды и не внеся изменений, передала на рассмотрение сейма уже как обычный закон, для утверждения которого было достаточно простого большинства в 11/20 голосов. Сейм проголосовал за поправки сената 23 марта 1935 г. После этого конституцию должны были завизировать все члены правительства и президент. Возникла задержка, поскольку никак не могли договориться, когда Пилсудским сможет поставить свою подпись как военный министр. Лишь 12 апреля это удалось организовать Ю. Беку. Затем конституцию завизировали другие члены кабинета, 23 апреля 1935 г. текст конституции подписал президент. На следующий день она была опубликована в «Дневнике законов Польской Республики» и вступила в действие.

Апрельская конституция 1935 г. принципиально отличалась от Основного закона 1921 г. На первый план в ней вместо народа ставилось государство, ведущее и руководящее место в котором признавалось за президентом, соединявшем в своих руках «единую и неделимую государственную власть». Все избиратели делились на две категории: обычных и «лучших сынов», последние обладали более широкими правами.

Конституция практически вводила в Польше гибрид президентской формы правления с диктатурой группы людей, связанных общим прошлым (Боевая организация ППС, легион, польско-советская война 1919–1920 гг.) и общей задачей удержать власть в настоящем и будущем. Президент, на которого возлагалась ответственность «перед богом и историей за судьбы государства», мог избираться путем всеобщих выборов, либо собранием выборщиков в количестве 80 человек. Оно формировалось по достаточно сложной схеме: 50 членов избирались сеймом, 25 – сенатом, 5 входили по должности (маршалы сейма и сената, премьер, генеральный инспектор и председатель Верховного суда). Число возможных претендентов на пост главы государства ограничивалось двумя кандидатами. Одного из них предлагало собрание выборщиков, второго – уходящий президент. В этом случае назначались всеобщие выборы, которые должны были определить, кто из них возглавит государство. Если президент в установленные конституцией сроки не назначал своего кандидата и не объявлял всеобщих выборов, его приемником автоматически, без голосования становился кандидат собрания выборщиков. В случае войны полномочия президента продлевались на срок до истечения трех месяцев после заключения мира, кроме того он получал право назначить приемника на случай, если не сможет выполнять свои обязанности.

Президент наделялся огромными полномочиями: утверждал состав правительства; созывал и распускал парламент, открывал, закрывал и приостанавливал его сессии; был Верховным главнокомандующим; решал вопросы войны и мира, заключал и ратифицировал международные договоры; назначал и отзывал премьер-министра, руководителей Верховного суда и Верховной контрольной палаты, главнокомандующего, генерального инспектора Вооруженных сил, судей Государственного трибунала и т. д. Он по-прежнему сохранял право издавать распоряжения, имеющие силу закона. Никто и никогда не мог привлечь его к ответственности за действия, связанные с исполнением должности, а за другие нарушения права – до истечения срока полномочий.

Роль двухпалатного парламента была ограничена некоторыми контрольными и совещательными функциями, ему и правительству принадлежала законодательная инициатива. Усложнялась процедура вынесения вотума недоверия премьеру и отдельным министрам, президент в случае принятия парламентом такого решения мог его распустить. Менялось законодательство о выборах в сейм, вместо 64 многомандатных округов вводились 104 двухмандатных. Таким образом, количество депутатов сокращалось с 444 до 208 человек. Отменялся принцип пропорционального распределения мандатов. Число сенаторов было уменьшено со 111 до 96 человек, 32 из них назначались президентом из числа «лучших сынов» Отечества, остальные избирались в 64 одномандатных округах. Повышался возрастной ценз для избирателей и кандидатов в депутаты и сенаторы[392]. Партии не имели права выдвигать кандидатов в депутаты, им наделили избирательные собрания, определяющее влияние на состав которых имел режим. Эти собрания выдвигали двух кандидатов на одно место. Тем самым выборы и президента, и депутатов сейма практически были превращены в плебисцит по кандидатурам «санации», а оппозиция лишалась влияния на исход выборов и состав депутатского корпуса.

С введением в действие апрельской конституции 1935 г. завершился переход от ранней модели режима «санации» к его зрелой форме. Если гибридная модель могла функционировать лишь благодаря Пилсудскому с его легендой, авторитетом и умением воздействовать на общество и оппозицию, то зрелый режим, по мысли диктатора, должен был чувствовать себя достаточно комфортно и в отсутствие этого благоприятного для «санации» фактора. Но только при условии, что удастся сохранить прежнюю расстановку сил внутри самого правящего лагеря. А как раз это и было наиболее сложной задачей после смерти Пилсудского. Но по крайней мере при жизни он был уверен, что задача закрепления власти за его сторонниками решена успешно и новое всевластие сейма, с которым он боролся большую часть своей жизни в независимой Польше, ей не грозит.

IV.3. Внешнеполитический маневр Пилсудского

Если решение вопроса о конституции Пилсудский поручил своим соратникам, то другие вопросы, имевшие первостепенное значение не только для режима, но и судеб страны в целом, он оставил в собственном исключительном ведении. Речь идет в первую очередь об укреплении безопасности Польши в условиях быстро осложнявшейся международной обстановки и все более заметной утраты Лигой наций роли инструмента поддержания мира в Европе. Мировой экономический кризис рубежа 1920-1930-х гг. помимо существенных хозяйственных и социальных трудностей породил тревожные для Польши перемены в расстановке сил в Европе. Франция, одна из главных опор версальской системы и гарант безопасности своих союзников в Восточной Европе, все хуже справлялась с ролью контролера поведения Берлина. В связи с этим Париж стал рассматривать возможность сближения с Москвой, превращавшейся в новый центр силы на востоке континента. А это обрушивало прежнюю, в равной степени антигерманскую и антисоветскую внешнеполитическую стратегию Польши, строившуюся с учетом гегемонии Франции в Европе и устойчивости версальской системы. Пилсудский еще в первой половине 1931 г. считал международное положение своей страны стабильным, а деятельность А. Залеского на посту министра иностранных дел удовлетворительной. Но со второй половины года маршал приступил к корректировке внешней политики так, чтобы освободиться от патроната Франции и превратить Польшу в ведущую силу в восточноевропейском регионе.

Первым его шагом на этом пути стало подписание пакта о ненападении с Советским Союзом. Переговоры о договоре велись с первой половины 1920-х гг., но очень вяло, с длительными перерывами, без особого желания сторон достичь успеха. Теперь Варшава и Москва, которая демонстрировала намерение вернуться на европейскую арену как конструктивная сила, наконец-то нашли компромиссное решение. В июле 1932 г. документ был подписан. Пакт минимизировал возможные негативные последствия для Польши советско-германского договора 1926 г.[393] Однако Варшава не прекратила своей поддержки действовавших против СССР эмигрантских организаций, т. н. «прометейского» движения, лишь еще больше ее засекретив. Впрочем, как и Советский Союз, продолжавший и после 1932 г. поддерживать КПП и связанное с ней национально-освободительное движение украинцев и белорусов.

Одновременно Пилсудский пошел на открытую демонстрацию силы в отношении Берлина, добивавшегося пересмотра территориальных постановлений Версальского договора. В июне 1932 г., в нарушение норм международного права, польский эскадренный миноносец «Вихрь» вторгся в территориальные воды вольного города Данцига. Пикантность ситуации заключалась в том, что Пилсудский даже не счел нужным поставить в известность о готовившемся бряцании оружием А. Залеского, находившегося в тот момент на конференции по разоружению в Женеве.

Угрожающим вызовом для Варшавы стала сформулированная в октябре 1932 г. Б. Муссолини концепция директората четырех держав – Италии, Франции, Великобритании и Германии, которые взяли бы на себя всю полноту ответственности за поддержание мира на континенте, в том числе и путем ненасильственного изменения границ. Известно, что Версальский договор допускал такую возможность, но с согласия всех членов ассамблеи Лиги наций, включая Польшу. Муссолини же предлагал передать этот вопрос на усмотрение великих держав. Пилсудский не без основания увидел в этом угрозу польско-германской границе, базировавшейся на постановлениях Версальского договора и Лиги наций. Лига наций, опыт сотрудничества с которой у Польши был далеко не самый лучший, еще больше утратила для него значение гаранта европейского статус-кво. Кроме того маршала задевало игнорирование Западом польских претензий на статус великой державы{64}, игравших немаловажную роль в повышении авторитета режима внутри страны.

Для практического воплощения в жизнь новой внешней политики нужен был другой человек. В ноябре 1932 г. А. Залеский был отправлен в отставку, а МИД возглавил Ю. Бек, для французов фигура достаточно одиозная. Как и другие члены близкого круга маршала, Бек прошел легион, имел опыт работы на различных должностях в армии, дипломатии и правительстве. После назначения Бека в 1930 г. вице-министром иностранных дел, при его участии в этом ведомстве была проведена серьезная кадровая чистка, открывшая путь к дипломатической карьере немалому числу пилсудчиков. Назначая Бека руководителем внешнеполитического ведомства, Пилсудский передавал соратникам техническое руководство важнейшей сферой государственного управления. Вплоть до смерти он не разочаровался в своем избраннике, считал Бека идеальным министром иностранных дел.

Приход к власти в Германии известных своим ревизионизмом национал-социалистов, до этого еще не входивших в правительства, Пилсудский счел необходимым отметить несколькими упреждающими жестами. Весной 1933 г. он провел ряд демонстративных акций, призванных показать Гитлеру решимость Польши отстаивать неприкосновенность своих границ всеми средствами. В марте были усилены военный гарнизон на Вестерплатте в окрестностях Данцига и переброшены дополнительные войска в Восточное Поморье. Власти не чинили препятствий (а может даже инспирировали) проведение в апреле якобы стихийных антинемецких манифестаций. До сих пор историки спорят, была ли это подготовка Польши к превентивной войне с Германией или только акция подталкивания более слабой стороны (в это время польские вооруженные силы превосходили немецкие примерно в 2,5 раза) к установлению добрососедских отношений. Более обоснованной представляется вторая позиция: не случайно Бек в феврале 1933 г. заявил в сейме, что Польша будет действовать в зависимости от готовности Гитлера уважать интересы Польши. В мае эта позиция была доведена до сведения Гитлера польским послом в Берлине.

Вместе с тем Пилсудский, слово которого в вопросах внешней политики было окончательным, полагал, что австриец в ближайшие 4–5 лет будет занят решением внутренних задач, и его внешняя политика будет далека от реализации «Дранг нах Остен». И действительно, внешнеполитические шаги Гитлера в 1933 г. на первый взгляд подтверждали эти расчеты. Германия пошла на решительное свертывание прежде достаточно тесного сотрудничества с СССР, покинула конференцию по разоружению, а затем и Лигу наций. То есть Гитлер однозначно отказывался строить свою дипломатию на основе Локарнских соглашений и советско-германского договора 1926 г., которые в Варшаве воспринимались как антипольские. Пилсудский решил, что у Польши появилась возможность гарантировать безопасность не с помощью ненадежного французского союзника, а самостоятельно, взяв на вооружение политику равного удаления от Германии и СССР, чтобы исключить возможность их сближения на антипольской основе.

Необходимые условия для примирения с Германией, по признанию самого Пилсудского, возникли после ее выхода 19 октября 1933 г. из Лиги наций и последовавшей за этим некоторой международной изоляции Берлина. Пилсудский счел, что судьба подарила уникальный шанс для преодоления напряженности в двусторонних отношениях. 15 ноября 1933 г. Гитлеру было передано устное послание Пилсудского. Маршал напомнил о своем взвешенном отношении к приходу национал-социалистов к власти, полном доверии Гитлеру и его политике, высказал удовлетворение тем, что благодаря канцлеру отношения между двумя соседними государствами заметно улучшились. Пилсудский заявил о желании сохранить добрососедский характер этих отношений и в дальнейшем, однако его озабоченность вызвал выход Германии из Лиги наций, членство в которой он назвал одной из основ безопасности Польши наряду с хорошими двусторонними отношениями с другими странами. Поэтому прежде чем принимать дополнительные меры по укреплению безопасности Польши он решил обратиться к Гитлеру с вопросом, не видит ли тот возможности «компенсации в прямых польско-германских отношениях ущерба, нанесенного этому элементу безопасности»[394].

Гитлер позитивно отреагировал на послание Пилсудского, а в коммюнике, опубликованном по результатам встречи польского посланника в Берлине с рейхсканцлером, говорилось об отказе обоих правительств от применения силы и готовности решать все интересующие стороны вопросы путем переговоров. Пилсудский, обсуждая итоги своей инициативы с Ю. Беком и его заместителем, подчеркнул, что главное не результат, а момент, когда этот шаг был сделан, – после выхода Германии из Лиги наций. Спустя 12 дней Гитлер передал Пилсудскому проект декларации о ненападении. 9 января свой проект представили поляки, а 26 января декларация была подписана польским посланником в Берлине и немецким министром иностранных дел[395]. Стороны обязались в течение 10 лет решать все возникавшие между ними проблемы путем переговоров.

Следует признать, что, подписав декларацию, Польша, как тогда казалось, получила определенные выгоды. Главным было убеждение, что Германия, отказываясь от польского вектора экспансии, переориентирует ее на другие направления, затрагивавшие жизненные интересы Запада, в результате чего в Париже и Лондоне возрастет значение Польши как субъекта международных отношений. То есть Варшава надеялась заставить Англию и Францию признать за Польшей статус великой державы, к которому так настойчиво стремился режим «санации». Этой же цели служило и повышение ранга польского полпредства в Берлине до уровня посольства. Помимо этой иллюзорной, были и реальные выгоды: завершилась длившаяся с 1925 г. таможенная война, улучшились отношения с вольным городом Данцигом и положение польского меньшинства в Германии[396].

С подписанием декларации следует связывать отказ Польши в сентябре 1934 г. от выполнения своих обязательств по защите прав национальных меньшинств под предлогом, что не все члены Лиги наций взяли на себя аналогичные обязательства. После ухода из Лиги наций Германии и Японии это, несомненно, было очередным ударом по Версальской системе международной безопасности.

Но наиболее важным последствием польского успеха на германском направлении можно считать корректировку Варшавой своей политики в отношении Праги, которой Пилсудский не мог простить занятия в январе 1919 г. спорной части Тешинской Силезии. До подписания польско-германской декларации 1934 г. отношения Польши сЧСР были достаточно корректными, в 1933 г. Варшава даже предлагала Праге заключить договор о военном сотрудничестве. Однако по мере снижения напряженности в отношениях с Германией Чехословакия стала рассматриваться в польских военных и дипломатических инстанциях как государство искусственно созданное и не имеющее перспектив длительного существования. В 1934 г. II отдел польского Главного штаба и консульский отдел МИД приступили к подготовке диверсионных групп, задачей которых были подрывные действия в чешской части Тешинской Силезии (Заользье) с целью ее последующего отторжения. Для этого в Польше были созданы тренировочные лагеря для террористов, через границу на чешскую сторону перебрасывались взрывчатка и оружие, радиостанция в Катовице вела активную античешскую пропаганду на польское население Заользья. Подготовленные в Польше диверсанты участвовали в дестабилизации ситуации на чешской стороне во время президентских выборов 1935 г. Видимо, в связи со смертью Пилсудского подрывная деятельность была на время заморожена и возобновилась вновь спустя три года, вслед за аншлюсом Австрии[397].

И все же нормализация польско-германских отношений в долгосрочной перспективе в большей степени отвечала планам Гитлера, позволяя ему без оглядки на Польшу решать спорные вопросы с Францией и Великобританией. Если же учесть разницу экономических потенциалов сторон и курс Гитлера на быстрое восстановление военного могущества Германии, то в будущем должна была произойти смена ролей подписантов январской декларации. И Польша из сильного, равного Германии партнера с неизбежность должна была превратиться в слабую сторону, у которой, учитывая глобальные проекты Гитлера, выбор ограничился бы двумя возможностями: подчиниться его воле или быть разгромленной.

Понимал ли это Пилсудский? Если да, то только частично. Об этом свидетельствует совещание с участием действующего и бывших «санационных» премьеров 7 марта 1934 г. Маршал ознакомил собравшихся с причинами изменения внешнеполитического курса страны и достигнутыми успехами. Он не отказал себе в удовольствии констатировать, что благодаря нормализации отношений с СССР и Германией удалось обеспечить Польше такой уровень безопасности, которого она до этого никогда не имела.

Пилсудский, резюмируя свои размышления о польской внешней политике, сформулировал три основных принципа, руководствуясь которыми, он дипломатическими методами обеспечивал в последние годы безопасность Польши: 1) реализм в определении целей; 2) абсолютная самостоятельность; 3) концентрация внимания только на восточном направлении, где можно добиться серьезного влияния, неучастие в западноевропейских отношениях[398].

Из откровений Пилсудского видно, что он явно недооценивал угрозу, порожденную приходом к власти Гитлера, предоставив к тому же канцлеру возможность использовать Польшу для демонстрации миролюбия Германии в момент выхода из Лиги наций. И одновременно маршал не отреагировал адекватно на перемены во внешней политике СССР, предпринявшего как раз в это время по инициативе М. Литвинова и с согласия Сталина попытку конструктивного взаимодействия с Западом для сохранения статус-кво в Европе. Отнюдь не случайно, что весной 1934 г. маршал оставил без комментария экспертную оценку польских высокопоставленных военных и дипломатов, согласно которой «Россия могла бы быть опасной раньше, а Германия будет опасной раньше»[399]. Он был убежден, что война обязательно будет, но начнется она не на польско-германской границе. Следует напомнить, что выступление Пилсудского на совещании «санационных» премьеров имело директивный характер, определяло основные направления польской внешней политики на многие годы вперед. И в этом можно усматривать одну из существенных причин последующих внешнеполитических провалов Ю. Бека, так и не решившегося отказаться от курса, намеченного его кумиром.

Уверенность Пилсудского в своем внешнеполитическом успехе очень скоро была подвергнута серьезному испытанию. В мае 1934 г. Франция выдвинула проект Восточного пакта, с помощью которого Париж и Москва надеялись существенно повысить уровень безопасности в восточноевропейском регионе. Однако в случае его реализации Варшава утратила бы ту самостоятельность на международной арене, которой, по мнению Пилсудского, ей удалось добиться в январе 1934 г. Бек в начале июля 1934 г. так представил позицию маршала: «Вся эта комбинация [Восточный пакт] не устраивает Польшу, так как это вновь создание большого концерна, в данном случае русско-французского, для того, чтобы опустить Польшу. Но проблему не удастся решить без нас, так как Россия, не соседствующая с Германией, только при нашем участии может давать какую-то гарантию французским границам»[400].

Руководствуясь этими соображениями, маршал решил бойкотировать предложение Парижа. Желая того или нет, но Польша второй раз «подставляла плечо» Германии, увидевшей в этом проекте угрозу для своих экспансионистских устремлений. Такое поведение Варшавы, явно недооценивавшей исходившую от Германии опасность, служило дополнительным аргументом в пользу существовавшего среди дипломатов и политиков ряда стран, особенно Советского Союза, убеждения, что в январе 1934 г. помимо декларации о ненападении было заключено секретное соглашение антисоветского характера. Не ускользали от внимания советского руководства и частые визиты гитлеровских высокопоставленных сановников, особенно Геринга, полюбившего ездить на охоту в Беловежскую пущу. И мало кому было известно, что Пилсудский более чем сдержанно относился к слегка завуалированным предложениям его германских собеседников принять участие в антисоветских планах Гитлера[401].

В целом же выгоды Польши от осуществленного Пилсудским в 1933–1934 гг. внешнеполитического маневра оказались кратковременными. Несомненно, больше всего от польско-германского сближения выиграл Гитлер. Но при жизни маршала сохранялась видимость того, что Польша, благодаря его гению, обеспечила себе статус великой державы и твердые гарантии безопасности. Конечно, Пилсудский, реальный руководитель польской внешней политики, понимал, что успех не вечен, поэтому не скрывал от близкого окружения своей тревоги по поводу более отдаленного будущего страны. Однако пропагандистский аппарат «санации» о его тревогах молчал, занимаясь бесконечным восхвалением небывалых успехов польской дипломатии.

С проблемой обеспечения внешнеполитической безопасности страны теснейшим образом был связан еще один вопрос, который маршал сделал своей исключительной прерогативой. Речь идет об армии, его любимом детище и предмете особой заботы. Он и в первой половине 1930-х гг. ни с кем не делился влиянием в вооруженных силах, формировал их в соответствии со своими представлениями о наиболее вероятном театре военных действий и задачах польской армии. Поскольку будущим ТВД он считал территорию СССР, то и армию готовил к действиям в условиях слабо развитой дорожной сети и больших равнинных пространств. В этом одна из причин его любви к кавалерии и пехоте и весьма амбивалентного отношения к моторизации армии. Конечно, не нужно забывать и о весьма ограниченных возможностях польской оборонной промышленности, недостатке средств на закупку вооружений[402]. Ради справедливости следует сказать, что Пилсудского не совсем удовлетворяло состояние вооруженных сил, особенно качество генералитета, о чем он неоднократно говорил своим близким сотрудникам. В середине января 1934 г. он жаловался Ю. Беку, что некому оставить армию. На совещании с членами политического штаба 31 января 1934 г. маршал посвятил этому вопросу три часа[403]. О положении дел в армии Пилсудский говорил и на совещании 7 марта 1934 г. с «санационными» премьерами[404].

Однако Пилсудский так и не поделился своей властью и ответственностью в армии с более молодыми и компетентными военными, так же как не сделал этого во внутренней и внешней политике. Поэтому вся ответственность за принятые с мая 1926 г. по май 1935 г. стратегические для судеб Польши решения полностью лежит на нем. Опыт единоличного 9-летнего правления Пилсудского в Польше служит еще одним подтверждением того, что даже те диктатуры, которые устанавливаются не для удовлетворения властных амбиций, а по высоким национально-государственным и общественным соображениям, в конечном счете приносят, вопреки намерениям их творцов, больше вреда, чем пользы народам их стран. В том числе нарушают процесс естественного отбора в состав властных элит независимо мыслящих, талантливых, авторитетных политиков и управленцев. В итоге после ухода из жизни диктаторов власть остается в руках людей из их близкого окружения, не приученных самостоятельно думать и принимать ответственные решения. В этом отношении Польша не стала исключением.

V.1. Общественное фиаско «санации». Перегруппировка политических сил

Последние годы жизни Пилсудский тяжело болел, тем не менее, номинально сохранял в своих руках бразды правления. От общественности факт болезни Пилсудского тщательно скрывался. Развязка наступила вскоре после введения в действие Апрельской конституции. Диктатор скончался от рака 12 мая 1935 г., в 20.45. В тот же день были произведены назначения на ставшие вакантными должности. Президент назначил генерала Э. Рыдз-Смиглого генеральным инспектором Вооруженных сил. Министерство военных дел возглавил генерал Т. Каспшицкий, в 1934–1935 гг. первый заместитель военного министра. Правительство объявило шестинедельный траур и приняло обращение к народу.

Информационные агентства немедленно разнесли по миру весть о кончине Пилсудского. Официозы и независимая пресса всех стран откликнулись пространными статьями, подчеркивая важнейшую роль, которую Пилсудский сыграл в возрождении Польши и ее становлении как независимого государства. Не стал исключением и Советский Союз. В органе ВЦИК СССР газете «Известия» 14 мая была напечатана редакционная статья, в которой Пилсудский был назван «организатором независимости польского государства», «горячим польским патриотом», «вождем польского государства», творцом польских границ и т. д. Никто не сомневался, что ее текст был согласован с И. В. Сталиным. Советский нарком иностранных дел М. М. Литвинов (в царские времена, как и Пилсудский, участвовавший вместе со Сталиным в «эксах» на партийные цели), открывая сессию Лиги наций, высоко оценил заслуги Пилсудского как государственного деятеля.

Известно, что во всех государствах с недемократическими формами правления смерть диктатора становится судьбоносным событием. Так было и в Польше, где до сих пор историю «санационной» эпохи делят на два периода: при Пилсудском и после Пилсудского. 12 мая 1935 г. в истории польского народа начался новый этап, не менее сложный и, несомненно, более трагический, чем предшествующий. Пилсудский ушел из жизни, оставив у власти политический лагерь, состоявший из ряда групп, объединенных своей приверженностью маршалу, а не основополагающей идеей. Несомненно, при жизни диктатора наиболее значимой группой являлись его соратники по легиону и военизированным организациям периода Великой войны. После 1926 г. они были направлены служить в органы исполнительной и законодательной власти, составили его близкое политическое окружение. С этими людьми волей маршала, ясно выраженной в 1926 и 1933 гг., но не общим прошлым был связан президент Мосьцицкий. Формально именно эта группа претендовала на то, чтобы заменить Пилсудского в политике и после смерти патрона оставаться наверху «санационной» пирамиды власти.

Вторую сплоченную группу составляли кадровые военные, главным образом из числа легионеров, дослужившиеся при Пилсудском до генеральских звезд. При его жизни никто из них, за исключением, пожалуй, Ф. Славой-Складковского, не участвовал систематически в политической жизни. Но после смерти Пилсудского они получили под контроль Вооруженные силы, по-прежнему главную опору режима. Уже в силу этого генералы не могли не заняться политикой и рано или поздно не заявить о претензиях на власть.

Третью, достаточно разрозненную группу, составляли участники Беспартийного блока, так и не ставшего подлинной политической партией. Различные по своим идеологическим, политическим и социальным предпочтениям партии, организации и политики-одиночки были готовы к взаимодействию лишь при жизни Пилсудского, олицетворявшего для них Польшу и ее коренные интересы. В их среде равным ему авторитетом не пользовались политики ни первой, ни второй группы. Возможность удовлетворить свои властные амбиции в парламенте и органах государственной администрации, предоставленная ББ, не гарантировала, что они и в дальнейшем будут ориентироваться на политиков-«санаторов», а вовсе не на военных-«санаторов».

1935 г. стал для «санации» важным рубежом еще и потому, что впервые предстояло испытание парламентскими выборами в отсутствие Пилсудского, т. е. предстояло сдать своего рода тест на реальное влияние в обществе. Парадокс избирательной кампании 1935 г. заключался в том, что закон о выборах, принятый 8 июля 1935 г., практически полностью лишал оппозицию возможности выдвигать своих кандидатов в депутаты и сенаторы. Выборы переставали быть пропорциональными и фактически становились двухступенчатыми. Отбор кандидатов в депутаты производили особые избирательные собрания во главе с комиссарами, назначенными министром внутренних дел. Собрания формировались из представителей органов территориального, хозяйственного и профессионального самоуправления, профсоюзов, женских организаций и высших учебных заведений, если таковые в данном округе имелись. Право выдвижения делегатов получали и группы граждан, численностью не менее 500 человек, чьи подписи следовало заверять нотариально. Из предлагаемых кандидатов в депутаты формировался список, место в котором определялось числом полученных голосов членов совещания. В каждом округе должно было выставляться не менее 4 кандидатов в депутаты, из них в сейм проходили только 2, получивших больше голосов на выборах. Провести оппозиционного кандидата в состав списка при такой процедуре было крайне сложно. Поэтому у оппозиции не оставалось иного выхода, как бойкотировать выборы. В такой ситуации реальное влияние режима и оппозиции определялось не по числу полученных мандатов, а по количеству пришедших к урнам избирателей.

Второй раз в межвоенной истории Польши коммунисты призвали своих избирателей бойкотировать выборы. Они продолжали попытки добиться соглашения о единстве действий с социалистами и людовцами, но единственным их успехом была достигнутая в конце июля 1935 г. договоренность с социалистами об отказе от взаимных нападок и взаимодействии в защите демократических свобод и классовых профсоюзов, получившая название «договора о ненападении». На официальном уровне ни ППС, ни СЛ на договорное сотрудничество с компартией не шли. Успешнее развивались контакты и взаимодействие между Коммунистическим союзом польской молодежи, социалистической Организацией молодежи товарищества рабочих университетов и людовским Союзом сельской молодежи «Вици».

30 июня 1935 г. ППС приняла решение не участвовать в избирательном фарсе. Свое отношение к выборам очень сложно определяло Стронництво людовое, в рядах которого уже в 1934 г. стала формироваться группа сторонников более конструктивного взаимодействия с «санацией», активно поддержанная режимом. Самый тяжелый кризис партия пережила в 1935 г. В июне в связи с разногласиями по вопросу об отношении к выборам ее покинул ряд деятелей, возродивших Крестьянскую партию (Стронництво хлопское). А спустя месяц, когда внеочередной конгресс партии почти единогласно поддержал тактику бойкота парламентских выборов, 18 бывших депутатов и сенаторов возродили ПСЛ «Вызволение». Стронництво людовое оказалось на грани распада, но устояло, во многом благодаря поддержке низовых организаций и Союза сельской молодежи «Вици», делегировавшего в партийное руководство ряд авторитетных деятелей.

Бойкот выборов поддержали Национальная рабочая партия, христианские демократы, а также Национальная партия, не согласная с новым законом о выборах.

Прошедшие 8 сентября выборы в сейм и спустя неделю – в сенат показали, что режим имеет поддержку меньшей части общества. По официальным данным, к урнам пришли только 45,6 % избирателей (почти 7,6 млн человек). Эти результаты изначально ставились под сомнение оппозицией, по мнению В. Витоса за ББ голосовало 10–20 % избирателей. Действительными были признаны 35,5 % голосов. Особенно много из 500 тыс. недействительных бюллетеней оказалось в Центральной Польше. В Варшаве свой гражданский долг выполнило немногим более 29 % избирателей, в Познани около 40 %. Самая высокая явка была зарегистрирована в Верхней Силезии, где набирал силу межнациональный польско-немецкий конфликт, а также в Восточной Галиции. В общей сложности Беспартийный блок получил 180 мест из 208 в сейме и 60 из 96 в сенате. Кроме пилсудчиков в парламенте были представлены национальные меньшинства, в основном галицийские украинцы. Во многом это объяснялось соглашением, заключенным в 1935 г. между режимом и Украинским национально-демократическим объединением, которое на время ослабило украинско-польское противостояние в трех юго-восточных воеводствах Польши. На Волыни свою роль сыграло взаимодействие воеводы X. Юзевского с Украинским волынским объединением, созданным в 1931 г. и вошедшим в состав ББ. По одному мандату получили представители белорусского, русского и чешского меньшинств, три места досталось еврейским депутатам, немцы в сейм не прошли. Ни одного представителя оппозиционных партий в парламенте не было.

Казалось бы, исполнилась мечта Пилсудского: в распоряжении режима был полностью послушный сейм. Но в действительности случилось полное фиаско группы «полковников», отвечавшей за выборы. Значительная часть общества отождествляла эту группу с реакцией и даже фашизмом. Принимая во внимание динамику избирательной активности граждан в 1928,1930 и 1935 гг., можно утверждать, что призыв оппозиции к бойкоту выборов поддержало не менее 4 млн человек.

Представители группы «полковников», действуя во многом еще по инерции, взяли работу парламента под свой контроль. В октябре 1935 г. маршалом сейма был избран один из авторов Апрельской конституции С. Цар, а маршалом сената А. Прыстор. Но в системе власти теперь главными были не эти посты, а кресло президента. Еще в 1933 г. Пилсудский дал понять Мосьцицкому, что тот останется президентом лишь до принятия новой конституции. В соответствии с кулуарно выраженной волей маршала это место должен был занять В. Славек. Но в момент введения в действие нового Основного закона Пилсудский был уже смертельно болен и не успел (или не захотел) провести замену главы государства. Затем был траур и опасения, что после смерти маршала возможны беспорядки и даже бунт. Поэтому уход Мосьцицкого в таких условиях был нежелательным. Решение вопроса о главе государства отложили до парламентских выборов. Однако Мосьцицкий уже до выборов публично дал понять, что не собирается уходить в отставку. Оказалось, что президент, девять лет находившийся в тени диктатора, обладал властными амбициями и считал, что может послужить интересам Польши не хуже Славека. Группе «полковников» не оставалось ничего иного, как признать здесь свое поражение. Смещение Мосьцицкого силой было бы окончательной компрометацией лагеря «санации» после уловки с принятием конституции и морального поражения на выборах.

Президент, почувствовав себя увереннее, пошел на провоцирование правительственного кризиса. Он предложил В. Славеку ввести в состав кабинета в качестве министра экономики своего любимца Э. Квятковского – бывшего легионера, экономиста, профессора Варшавского политехнического института, успешного менеджера, политика. Это было явное нарушение конституции, не дававшей президенту права предлагать кандидатуры министров. Славек, возмущенный таким нарушением священной для него воли Пилсудского и бесцеремонным вмешательством в его полномочия как премьера, 12 октября подал в отставку, а его соратники из группы «полковников» солидарно отказывались возглавить правительство. Однако президент преодолел возникший в лагере «санации» кризис, предложив стать премьером не входившему в состав узкого политического штаба Пилсудского М. Зындрам-Косьцялковскому. Новый глава кабинета принадлежал к молодому поколению пилсудчиков. Он прошел легион и Польскую военную организация, служил в армии. В межвоенные годы активно участвовал в политической жизни, занимал высокие посты в органах исполнительной власти, в том числе был министром внутренних дел в последнем правительстве Славека. Его единственным условием было предоставление в составленном по усмотрению президента кабинете поста министра иностранных дел соратнику Славека Ю. Беку. Колебания Бека были преодолены президентом и, как это ни парадоксально, Славеком, считавшим, что Бек сохранит в чистоте политическую линию Пилсудского хотя бы в сфере дипломатии[405].

Конфликт президента с группой Славека означал, что в лагере «санации» начался естественный для такого рода широких коалиций процесс перегруппировки сил. Как только не стало Пилсудского, фактически единственной скрепы всего лагеря, сразу же дали о себе знать изначально существовавшие в нем разногласия идеологического, политического, тактического и личностного характера, соперничество за лидерство в структуре власти. В научной литературе этот процесс получил название «декомпозиции» правящего лагеря. Первыми ее жертвами стали ближайшие сподвижники Пилсудского, вместе с которыми он за девять лет создал новую политическую систему, гарантировавшую «санации» обладание всеми командными рычагами независимо от текущих политических настроений в обществе. Это однозначно подтвердили парламентские выборы 1935 г.

Вместе с тем выборы показали, что если «санация» и далее хочет оставаться у власти, нужно убрать с авансцены скомпрометированный штаб Пилсудского. После потери реального института власти – правительства, 30 октября 1935 г. Славек распустил Беспартийный блок сотрудничества с правительством. Таким образом, «коллективный Пилсудский» в политике, как это было задумано авторами конституции 1935 г., не получился{65}. Но авторитарный режим, утвердившийся в Польше, не мог существовать без персонифицированного вождя. После поражения Славека на эту роль претендовали два человека: президент и генеральный инспектор Вооруженных сил.

Первым был И. Мосьцицкий, уже при жизни Пилсудского центр притяжения для представителей деловых кругов, ученых-экономистов и крупных управленцев. Они получили название «замковой группы». Конституция предоставляла президенту всю полноту государственной власти, но достаточной политической опорой он не располагал, ибо между ним и группой Славека разверзлась пропасть. Президент, выиграв партию у «полковников», оказался не в состоянии стать единоличным диктатором, контролировавшим все области государственной жизни. Для этого ему не хватало ни способностей, ни энергии, ни реального авторитета.

Вторым стал генерал Э. Рыдз-Смиглы, получивший полный контроль над армией, главной опорой режима. Парадокс ситуации заключался в том, что президент и генеральный инспектор не могли обходиться друг без друга и, по крайней мере, до истечения срока полномочий главы государства должны были поддерживать взаимно необходимый компромисс. Представляется, что Мосьцицкий и Рыдз-Смиглы поняли это достаточно быстро. Генерал, которого Пилсудский еще в 1918 г. отдалил от политики, был назначен генеральным инспектором указом президента и, согласно конституции, мог быть в любой момент снят им с этой должности. Первоначально Смиглы не проявлял политических амбиций, но вскоре, видя, что Мосьцицкий не может заменить Пилсудского в политике, начал работать на укрепление собственной позиции в системе власти.

В 1936–1937 гг. в Польше наблюдалось последовательное усиление влияния армии в политической жизни, что было свидетельством возрастающей роли Рыдз-Смиглого. В декабре 1936 г. Мосьцицкий лично встречался с Рыдзом с целью заручиться его поддержкой в борьбе с группой Славека, все еще пытавшейся отыграться. Платой за это стали уступки Мосьцицкого. 9 мая 1936 г. президент увеличил полномочия генерального инспектора за счет собственных прерогатив. Теперь генеральный инспектор отвечал не только за подготовку вооруженных сил и государства к войне, но мог представлять правительству свои требования по повышению обороноспособности страны. Кроме того декретом президента не определялся срок полномочий генерального инспектора, что трактовалось как признание их бессрочными.

В мае 1936 г. правительство Косьцялковского, не справившееся с нарастанием волны выступлений трудящихся, вызванных, главным образом, высокой безработицей, было отправлено в отставку. Формирование кабинета по инициативе генерального инспектора было поручено генералу Ф. Славой-Складковскому. Состав его был определен, с одной стороны, президентом (экономический блок, образование), с другой – генеральным инспектором (силовой блок). Сам премьер считал себя человеком Рыдза. Ему была уготована судьба дольше других в межвоенной Польше (до 30 сентября 1939 г.) находиться во главе правительства. Обстоятельства назначения генерала свидетельствовали, что и президент, и генеральный инспектор мало считались с конституцией: кандидатура премьера была выдвинута не Мосьцицким, а Рыдз-Смиглым, они же, а не Славой-Складковский определили состав кабинета. Единственное, что позволили премьеру по его просьбе, так это стать еще и министром внутренних дел[406].

Возвышению Смиглы способствовала смена на посту коменданта Союза легионеров, которым при жизни Пилсудского был В. Славек. Это произошло в мае 1936 г., на XII съезде союза в Варшаве, где генерал Рыдз-Смиглы выступил с программной речью. В ней он, в частности, заверил, что будет последовательно выполнять заветы маршала по укреплению обороноспособности страны. Новым комендантом стал представитель «военной» группы А. Коц. В том же месяце генерал появился на первом заседании правительства Славой-Складковского (что было очередным нарушением конституции) и призвал министров к сплочению вокруг лозунга обороны государства, т. е. вокруг армии и ее главнокомандующего.

Это был прямой вызов президенту, по конституции олицетворявшему собой государство и все его институты. Мосьцицкий решил дать отпор претензиям Рыдз-Смиглого на право считаться единоличным хранителем заветов первого маршала. Но во время выступления на заседании правительства в июне 1936 г., посвященном правам и обязанностям министров и их исключительной ответственности перед президентом, пережил длившуюся несколько минут амнезию. Это был серьезный удар по авторитету 69-летнего политика в глазах министров, ставших свидетелями этого конфуза. Сторонники Рыдза расценили случившееся как сигнал к дальнейшему укреплению позиций генерального инспектора. Славой-Складковский имел беседу с Мосьцицким, убеждая его, что лучшим кандидатом в приемники Мосьцицкого на посту главы государства в 1940 г. будет Рыдз-Смиглы. И президент, опасавшийся, что военная группа начнет добиваться его досрочной отставки, принял это открытое предложение сделки на условиях армии. Тем самым он оставил намерение объявить генеральному инспектору непримиримую войну за влияние. Но вряд ли можно утверждать, что он попал в полную зависимость от военных.

15 июля премьер-министр направил в органы государственной власти циркулярное письмо, предписывавшее в соответствии с пожеланием президента трактовать генерального инспектора как первое после него государственное лицо и выражать ему все надлежавшие знаки уважения и послушания. Это было очередным нарушением Апрельской конституции, согласно которой вторым лицом в государстве был маршал сената. Наконец, 10 ноября 1936 г. по случаю 18-й годовщины независимости президент присвоил генеральному инспектору маршальское звание, чем вызвал недовольство многих бывших легионеров и членов ПОВ, считавших, что в Польше этого звания был достоин лишь Пилсудский. Более того, при вручении маршальского жезла Мосьцицкий заявил, что Рыдз-Смиглы будет «вместе с президентом Речи Посполитой, уважая его конституционные обязанности, вести Польшу к величию».

Наиболее знаковым свидетельством возрастания политических претензий генерального инспектора следует считать начатую с середины 1936 г. по его поручению подготовку к созданию новой политической организации «санации». Это задание было поручено А. Коцу, имевшему традиционную для пилсудчиков биографию, – Союз вооруженной борьбы, стрелковые дружины, легион, армия (дослужился до полковника и командира добровольческой дивизии в 1920 г.), парламент, журналистика, государственная служба, финансы. Идейно-политическая декларация Лагеря национального объединения (ЛНО; Obóz zjednoczenia narodowego – «Озон»), как была названа новая организация, была оглашена Коцом по радио 21 февраля 1937 г. Целью лагеря была «организация человеческой воли» во имя повышения обороноспособности государства. Своей задачей «Озон» считал проведение в жизнь положений апрельской конституции, а также формирование в обществе культа маршала Рыдз-Смиглого как прямого наследника «творца современной Польши» Ю. Пилсудского и вождя нации, хотя для этого не было ни малейших предпосылок[407].

Существенным отличием основополагающего документа «Озона» от декларации Беспартийного блока были несколько завуалированные националистические мотивы. Подчеркивалось, что хозяином государства является польская нация, а главной религией – католицизм; допускалось культивирование национальными меньшинствами своей самобытности, но только до момента, пока это не вредит интересам государства; порицались антисемитские выступления, как «порочащие достоинство и авторитет великой нации», но при этом признавалась обоснованность «инстинкта культурной самозащиты и естественный характер стремления польской нации к экономической самостоятельности»[408]. Тем самым группировавшаяся вокруг генерального инспектора часть «санации» демонстрировала свое несогласие с непропорционально большим, по сравнению с численностью в составе населения, присутствием евреев в экономике страны. Такие постулаты «Озона» перекликались с эндековскими лозунгами «Польша для поляков!» и «Поляк – католик!». Налицо был дрейф части «санации» от идеологии «государства граждан Польши» к идеологии «государства польской нации», что должно было сделать новую организацию «санации» привлекательной для правых политических сил[409].

Не случайно на сотрудничество с Лагерем национального объединения достаточно охотно пошли «Фаланга» и Союз молодых националистов. Но Национальная партия не приняла протянутую ей режимом руку и заняла по отношению к «Озону» непримиримую позицию, считая его недостаточно националистическим. Аналогичным образом повели себя и другие оппозиционные партии, считая, правда, «Озон» излишне националистическим. Лагерь национального объединения, в идеологии которого прослеживались элементы тоталитаризма, все же остался организацией, на практике придерживавшейся принципов авторитаризма. В немалой степени его сползанию на откровенно тоталитарные позиции препятствовали такие влиятельные члены, как Э. Квятковский, президент Варшавы С. Стажиньский, силезский воевода М. Гражиньский, пытавшиеся поддерживать контакты с оппозиционными партиями и их лидерами. В этом направлении действовал и глава государства.

«Озон» строился по военному образцу. Во главе стоял шеф, до января 1938 г. им был полковник Коц, затем его заменил новичок в политике генерал С. Скварчиньский, брат видного идеолога «санации» А. Скварчиньского. Была создана строго иерархическая структура управления, шеф ЛНО назначался Рыдз-Смиглым, все другие руководители – соответственно вышестоящими начальниками. Членами организации могли быть только поляки, не состоявшие в других партиях или тайных обществах. Предусматривались как индивидуальный прием, так и аффилиирование организаций неполитического характера, но ихучастники не становились членами «Озона» автоматически. О своем присоединении к Лагерю национального объединения заявило большинство польских общественных организаций и союзов. Среди них были и крупные, такие, как насчитывавшие до 100 тыс. человек проправительственные Объединение польских профессиональных союзов и Федерация польских союзов защитников родины, и мелкие, например, Союз портных им. Килиньского. Если бы каждого из объединенных в этих организациях людей считать индивидуальным членом «Озона», то их число превысило бы численность населения страны. По имеющимся данным, к концу 1937 г. в ЛНО на индивидуальной основе вступило от 40 до 50 тыс. человек, в феврале 1938 г. таковых было уже около 100 тыс.[410].

На рубеже 1937–1938 гг. лагерь «санации» стали покидать почитатели Пилсудского, разделявшие левые взгляды, главным образом представители интеллигенции. Их не устраивало усиление в правящем лагере националистических и антидемократических тенденций. Формой их объединения стали демократические клубы, на базе которых в 1939 г. возникла Демократическая партия.

Перегруппировка сил в правящем лагере, как это ни парадоксально звучит, положительно сказалась на положении в сфере экономики. Утеря власти «полковниками», сторонниками дефляционной политики, позволила передать экономический блок в правительстве поборникам политики стимулирования хозяйственной конъюнктуры. В немалой степени это была заслуга президента Мосьцицкого, видимо, в душе остававшегося в большей степени менеджером и ученым, нежели политиком.

Правительства Косьцялковского и Славой-Складковского много внимания уделяли решению экономических проблем. Были предприняты меры по сбалансированию государственного бюджета, проведена реформа налоговой системы, увеличены инвестиции в оборонную промышленность, созданы условия для увеличения экспорта. Особое внимание было обращено на замену в польском сельскохозяйственном экспорте зерна на более доходные продукты животноводства, продолжалась государственная политика уменьшения задолженности села и снижения цен на продукцию монополизированной промышленности. Оздоровлению экономики способствовали и отказ от прежней политики свободного вывоза капиталов и товаров из Польши иностранными акционерами, и более широкое использование покровительственных импортных таможенных пошлин на промышленные изделия.

Накануне войны в капиталистическом мире, только что пережившем тяжелейший за всю его историю кризис, большие надежды возлагали на внедрение плановых начал в производство и рост государственного участия в экономике. В июне 1936 г. внеочередная сессия сейма утвердила рассчитанную на четыре года правительственную инвестиционную программу, предусматривавшую капиталовложения на сумму 1,6–1,8 млрд злотых. Благоприятные условия для привлечения в страну иностранных капиталовложений на фоне общего улучшения хозяйственной конъюнктуры в мире позволили в 1937 г. увеличить размер инвестиций до 2,4 млрд злотых. Первоначальный вариант плана был реализован уже в 1938 г., на год ранее установленного срока.

Одновременно разрабатывался шестилетний план перевооружения армии путем закупок вооружения за границей и развития собственной оборонной промышленности. В феврале 1937 г. началось строительство Центрального промышленного округа в так называемом треугольнике безопасности, расположенном в междуречье Вислы и Сана. Здесь, вдали от государственных границ, предусматривалось возведение промышленных предприятий, выпускающих современные виды оружия – как по лицензиям, так и собственной конструкции. К началу войны некоторые из них начали работать.

В 1938 г. Э. Квятковский, инициатор предшествующих проектов, предложил перейти к разработке 15-летнего перспективного плана развития страны, разделенного на трехлетние этапы. Выполнение скорректированного четырехлетнего плана капиталовложений позволило в марте 1939 г. приступить к осуществлению заданий первого трехлетия, на что предназначалось 2 млрд злотых. Немаловажным стимулом к увеличению капиталовложений в польскую экономику была и вызывавшая тревогу реализация программ перевооружения в Германии и СССР. В 1936–1938 гг. более половины расходной части бюджета (4186 млн из 8323 млн злотых) было направлено на военные нужды. Правда, более 60 % из них было потрачено на содержание большой армии, предназначенной для обеспечения безопасности протяженных границ Польши[411].

1936–1938 годы были временем первого настоящего экономического бума в истории межвоенной Польши, связанного не столько с восстановлением довоенного потенциала, сколько с масштабной модернизацией промышленности. Заметно, на 151 тыс., увеличилось количество рабочих мест в средней и тяжелой промышленности. Если принять уровень промышленного производства 1928 г. за 100 и учесть его падение до 54 в 1932 г., то в 1938 г. он вырос до 119{66}. Несомненно, итоги модернизации могли быть более впечатляющими. Однако до 1935 г. для этого не хватало понимания ее значения в правительственных кругах, а после 1935 г. – времени и средств.

Позитивные тенденции в промышленности и предпринимавшиеся правительством меры по поддержанию крестьянских хозяйств уменьшали угрозу потери трудящимися источников средств существования. Одним из последствий этого был рост их социальных ожиданий. Об этом свидетельствовала динамика забастовочного движения. В 1934 г. было 946 стачек и 369 тыс. участников, в 1935 г. – 1165 и 450 тыс., в 1936 г. – 2040 и 662 тыс. соответственно. Настроения бастующих становились все радикальней, росло число оккупационных стачек, нередко возникали стычки с полицией, пытавшейся удалить забастовщиков с предприятий. На акты насилия со стороны сил правопорядка рабочие отвечали забастовками протеста и уличными манифестациями, в отдельных случаях (Краков 23 марта, Львов 14 апреля 1936 г.) сопровождавшимися гибелью участников от пуль полиции. В 1936 г. в ряде городов прошли многолюдные первомайские демонстрации, организованные рабочими партиями.

В 1936 г. наблюдался рост активность крестьян. Они в массовом порядке участвовали в организуемых Стронництвом людовым антиправительственных акциях и помимо экономических выдвигали политические требования: прекратить преследования В. Витоса, покончить с властью «санации»; передать бразды правления правительству народного доверия. В 1936 г. к участию в них удалось привлечь около 2 млн человек. Нередко такие манифестации заканчивались стычками с полицией. В сентябре того же года в столкновениях в Люблинском воеводстве погибло пять крестьян, аресту подверглось более 800 человек, были распущены действовавшие в регионе левые организации. В августе 1937 г. по инициативе руководства СЛ состоялась всеобщая крестьянская забастовка. Вновь наибольшую активность показали крестьяне Малой Польши. В ряде мест дошло до столкновений с силами правопорядка, погибли около 40 человек, почти 5 тыс. участников подверглись аресту.

Однако реальной угрозы для режима выступления трудящихся не представляли. Это были проявления радикализма, вызванные как завышенными ожиданиями, так и тяготами повседневной жизни, но их участники вовсе не считали, что в них повинен именно режим, с которым надо решительно покончить. Крестьян больше всего волновали проблемы земли, цен, кредитов, долгов. В промышленности забастовки чаще всего случались на частных предприятиях из-за конфликтов между рабочими и работодателями на почве заработной платы, а не между трудящимися и режимом. От внимания рабочих, особенно занятых в государственном секторе, не ускользали конструктивные действия проводников новой экономической политики в правительстве.

Проявившиеся после смерти Пилсудского новые тенденции в политике и экономике затрагивали и оппозицию. С принятием Апрельской конституции и нового закона о выборах она оказалась в непривычной для себя, непонятной роли. Общеизвестно, что политические партии создаются с целью обеспечить группе единомышленников возможность участия в управлении государством. Избирательный закон 1935 г. лишил оппозиционные партии такой возможности, в связи с чем пропадал смысл их существования. Им оставалось только приспособиться к изменившимся условиям, скорректировать организационную структуру, тактику и идеологию и добиваться отмены закона о выборах.

Наиболее глубокую трансформацию прошли христианские демократы и Национальная рабочая партия, имевшие достаточно долгую историю существования. Их трансформации предшествовало достижение в 1936 г. оппозиционными политиками, в том числе пребывавшими в эмиграции (В. Витое, В. Сикорский, Ю. Галлер, И. Падеревский, В. Корфанты) договоренности о совместных действиях против режима «санации». Так возник Фронт «Морж» (по названию виллы И. Падеревского в Швейцарии). Своей целью его участники определили борьбу за устранение «санационной» системы правления, изменение конституции и закона о выборах, роспуск сейма, восстановление свободы слова и печати, возвращение «брестских» изгнанников, отказ от прогерманской политики, ликвидацию картелей, повышение заработной платы рабочих и низших служащих, справедливую аграрную реформу и т. д.[412].

Но превратить это свободное соглашение оппозиционных сил в единую партию не удалось, против этого было Стронництво людовое. Не хотел себя ограничивать партийными рамками и Падеревский. В конечном счете в состав созданной 10 октября 1937 г. центристской партии труда вошли христианские демократы, чья деятельность ограничивалась главным образом Верхней Силезией, крайне ослабленная НРП, утратившая некогда доминировавшие позиции в Польском профессиональном объединении, а также Союз галлерчиков, имевший влияние лишь в Великой Польше и Поморье. Председателем партии стал находившийся в эмиграции В. Корфанты, а его заместителем и действующим председателем в стране К. Попель, до этого возглавлявший Национальную рабочую партию[413].

Социалисты и людовцы, сохранив прежние организационные структуры, сделали упор на идеологическое перевооружение. В ППС достаточно давно не было единства в вопросе о дальнейшем направлении деятельности партии. Поражение «полковников» и изменения в руководстве страны усилили у части элиты ППС надежду на демократизацию режима. Эти настроения поддерживались негласными контактами доверенных людей из окружения президента и генерального инспектора с деятелями оппозиции в стране и даже в эмиграции. Другая часть социалистических лидеров делала ставку на сотрудничество с СЛ и родственными партиями национальных меньшинств («Бундом», Поале Ционом, украинскими и немецкими социал-демократами и др.), как и ППС состоявшими в Социалистическом Интернационале. Продолжала свою деятельность и левая группа, выступавшая за более тесное взаимодействие с КПП. Следует признать, что невысокая политическая активность пролетариата не способствовала росту влияния в ППС сторонников народного фронта. Да и представители других течений в партии всячески препятствовали усилению ее позиций. В марте 1936 г. руководство ППС приняло решение о прекращении деятельности Организации молодежи Товарищества рабочих университетов, наладившей достаточно тесное взаимодействие с коммунистическим молодежным союзом. В 1936 г. главный совет ППС рекомендовал ограничить контакты с КПП, ЦИК партии не утвердил вновь избранные Лодзинский и Львовский окружные комитеты, в которых большинство получили сторонники народного фронта, исключил из партии ряд активистов, выступавших за более тесное взаимодействие с коммунистами, в частности Б. Дробнера.

Тем не менее сотрудничество социалистов с коммунистами продолжалось до начала 1937 г. и выражалось в том числе в акциях протеста в связи с расстрелами манифестантов в Кракове и Львове, демонстрациях солидарности с республиканской Испанией, проведении в мае 1936 г. в Львове съезда деятелей культуры в защиту мира, а также совместном издании с октября 1936 г. по 3 марта 1937 г. «Дзенника популярного» и «Двутыгодника илюстрованого». В марте 1936 г. по инициативе польского комсомола была оглашена «Декларация прав молодого поколения Польши», поддержанная многими молодыми социалистами и людовцами. В ней содержались требования снизить возрастной избирательный ценз до 21 года, обеспечить молодежи право на труд, бесплатное образование всех уровней, широкий доступ к культуре, провести радикальную аграрную реформу и т. д.

В конечном счете противникам народного фронта в ППС удалось навязать свое видение перспектив борьбы. Это показал XXIV конгресс ППС, работавший на рубеже февраля-марта 1937 г. в Радоме. На нем завершился процесс принятия новой программы партии, начавшийся в 1932 г. Главной целью партия объявила свержение капитализма, борьбу с фронтальным наступлением фашизма, создание Польской социалистической республики и рабоче-крестьянского правительства. Была признана допустимой временная диктатура на период утверждения нового общественного строя, постулировалось проведение глубоких социально-экономических преобразований, включая национализацию крупной промышленности и помещичьей земли. ППС обещала в случае прихода к власти решить национальный вопрос, дав возможность жителям спорных территорий со смешанным составом населения свободно высказать свою волю. Судя по тексту программы, главным носителем фашистских тенденций в Польше считалась национальная демократия, а «санация» как серьезный противник явно недооценивалась. Считалось, что с ней можно будет покончить, убедив большинство общества в правильности социалистического выбора. Такой подход к решению вопроса о власти оставлял приоткрытой дверь для сотрудничества с левыми элементами «санации» с целью «размывания» режима и восстановления демократии. Особый акцент делался на возвращение к демократической процедуре выборов.

Съезд решительно отверг возможность сотрудничества с КПП как раскольнической организацией в рабочем движении и высказался против концепции широкого народного антифашистского фронта как не предусматривавшей свержения капиталистического строя. Ей была противопоставлена концепция демократического фронта, в состав которого планировалось привлечь социалистические организации национальных меньшинств, Стронництво людовое и центристские партии. Никто из сторонников народного фронта не был избран в ЦИК ППС, из более видных представителей этой группы в главный совет партии вошли только А. Прухник, Н. Барлицкий и X. Вахович. Таким образом, XXIV конгресс ППС завершился победой тех сил в партии, которые, враждебно относясь к режиму, надеялись устранить его, оставаясь в конституционном поле. В конечном счете этот было на руку «санации», чувствовавшей себя с Апрельской конституцией достаточно уверенно. ППС, руководствуясь новой, но анемичной программой, вряд ли могла серьезно усилить свое влияние в обществе, хотя именно такую цель партия поставила перед собой.

В процессе поиска адекватного ответа на вызовы, порожденные переменами в лагере «санации», пребывало в 1935–1938 гг. и ослабленное расколами Стронництво людовое. Введенные в состав руководства молодые деятели, прошедшие школу молодежных организаций, в целом были настроены радикально, но их влияние было не достаточным, чтобы убедить старших в необходимости решительного поворота влево. Об этом свидетельствовали решение главного исполнительного комитета СЛ от 28 августа 1935 г. об отказе от взаимодействия с коммунистами, а также одобренные в декабре того же года директивы к новой программе партии (до начала войны программа так и не была принята). Документ допускал возможность сотрудничества с «организованным рабочим классом» в борьбе с «санацией», но не за рабоче-крестьянское, а демократическое правительство. СЛ не ставило своей задачей коренное изменение характера польской государственности, а лишь настаивало на модернизации капиталистического строя в интересах мелких сельских товаропроизводителей и городских трудящихся слоев. Партия выступала за ликвидацию монополистических объединений и безвозмездное изъятие помещичьей земли с последующей передачей ее крестьянам. ППС не называлась главным, а тем более единственным союзником крестьянского движения.

Вопрос об эвентуальном сотрудничестве с КПП вообще не обсуждался[414]. Конгресс показал, что СЛ закрепилось на левоцентристских позициях. Видимо, это должно было обеспечить ему роль стержня легальной оппозиции, вокруг которого сплачивались бы левые и центристские силы.

Таким образом, ППС и Стронництво людовое, две главные партии демократической оппозиции, пережили в новых условиях идейную эволюцию, но недостаточно радикальную, чтобы серьезно насторожить режим. Как и в предшествовавшие годы, их оппозиционность была ограничена опасением излишне сотрясти основы государственности. Кроме того каждая из этих партий ревниво относилась к вопросу о лидерстве в «антисанационном» фронте, в результате чего тесное межпартийное взаимодействие у них не получалось, да и будущее виделось им по-разному. ППС боролась за социалистическую республику с доминированием интересов рабочих, СЛ – за крестьянскую республику, в которой интересы рабочих были бы подчинены интересам крестьянства.

Наиболее радикальную эволюцию прошел, пожалуй, лишь Союз сельской молодежи «Вици», что показали результаты съезда в конце октября 1935 г. Принятые социально-экономическая декларация и ряд резолюций представляли собой программу полной ликвидации имущих классов и постепенной замены частной собственности общественной. Осуществить свои намерения молодые людовцы планировали путем налаживания тесного равноправного взаимодействия крестьянства и рабочего класса. Можно утверждать, что ССМ «Вици» первым в Польше сформулировал замысел общественного переустройства, близкий по своим главным положениям тому, что революционные силы взяли на вооружение в годы Второй мировой войны. Но молодежный крестьянский союз, стремившийся объединить в своих рядах максимально широкие круги молодого поколения села, всячески подчеркивал свой неполитический характер, оставался формально в стороне от политической борьбы.

Роспуск Организации молодежи Товарищества рабочего университета, а затем и Коммунистического союза молодежи Польши в 1936–1937 гг. привел к тому, что Союз сельской молодежи до начала войны оставался единственной влиятельной организацией в левом молодежном движении. Это в немалой степени способствовало быстрому и успешному развитию крестьянского направления в польском движении Сопротивления в годы немецкой оккупации.

Исчезла из политической жизни Коммунистическая партия Польши, продолжательница революционных традиций СДКПиЛ и ППС-левицы. Ее история имела трагический финал. Действуя на протяжении практически всего своего существования в подполье, партия накопила немалый опыт работы, особенно среди лиц наемного труда. Ее члены постоянно подвергались полицейским преследованиям, а сотрудничавшие с ними общественные организации запрещались. Многие коммунисты из-за невозможности оставаться в стране по соображениям безопасности эмигрировали, в том числе и в Советский Союз. Они работали в Коминтерне и связанных с ним международных организациях, трудились в советских учреждениях и ведомствах, вступали в ВКП(б), под другими фамилиями вновь выезжали в Польшу на нелегальную работу. «Большой террор» в Советском Союзе не обошел их стороной. Первые аресты польских коммунистов в СССР, особенно пришедших в КПП в 1920-е гг. из других партий (например С. Воевудского из Независимой крестьянской партии, Т. Жарского и Е. Чешейко-Сохацкого из ППС и др.), относятся к началу 1930-х годов.

Советские спецслужбы обвиняли их как правило в принадлежности к Польской военной организации и внедрении в ряды КПП с провокаторскими и разведывательными целями. Массовый характер аресты польских коммунистов в СССР приобрели в 1936–1937 гг. Сначала их жертвами стали представители бывшего «большинства», отстраненные от руководства партией в 1929 г., затем такая же судьба постигла и их победителей из группы «меньшинства», включая Ю. Лещиньского-Леньского, работавшего в свое время в Наркомате по делам национальных меньшинств под началом И. В. Сталина и считавшегося его человеком в КПП.

В 1937 г. исполком Коминтерна (ИККИ) повел линию на прекращение деятельности КПП, мотивируя это тем, что ее руководство и ряды засорены провокаторами, пилсудчиками и агентами II отдела Главного штаба польской армии. После ареста большинства членов руководства и видных деятелей КПП, находившихся в СССР и вызванных в Москву из Польши и других стран (все они были расстреляны в разное время), в первой половине 1938 г. эмиссары Коминтерна довели до сведения низовых парторганизаций КПП решение ИККИ о прекращении деятельности партии. 16 августа 1938 г. президиум исполкома Коминтерна своим решением лишь закрепил фактически произведенный роспуск польской компартии. Прекратили свою деятельность и входившие в ее состав компартии Западной Украины и Западной Белоруссии, польский комсомол, красные профсоюзы и т. д. Одновременно из коммунистов, никогда не состоявших в руководящих органах партии, была создана инициативная группа, которая должна была заняться восстановлением компартии, не используя при этом прежние организационные структуры. Но до 1942 г. революционная партия в Польше так и не была возрождена[415].

Нерешительное противостояние оппозиции и позитивная в целом динамика хозяйственной конъюнктуры, исключавшая угрозу социального взрыва, благоприятствовали намерению Мосьцицкого и Рыдз-Смиглого окончательно устранить с политической арены группу «полковников», заметно ослабленную, но все еще сохранявшую сильные позиции в сейме. В июне 1938 г. умер маршал сейма С. Цар, и новым спикером нижней палаты парламента большинством голосов был избран В. Славек, победивший кандидата от Лагеря национального объединения. Мосьцицкий и Рыдз-Смиглы расценили этот выбор как демонстрацию силы их противников в лагере «санации». Во избежание неконтролируемого развития событий Мосьцицкий 13 сентября 1938 г. воспользовался своим правом досрочного роспуска парламента. Новые выборы в нижнюю и верхнюю палаты были назначены на 6 и 13 ноября 1938 г. соответственно. Оппозиция увидела в выборах возможность, как и в 1935 г., продемонстрировать «санации» свою силу и призвала общество их бойкотировать. Однако, как оказалось, ее представления о собственном влиянии не соответствовали реальному положению дел. 6 ноября к урнам пришло 67,1 % избирателей. Самой низкой избирательная активность была в Краковском воеводстве (48 %), самой высокой – в Тернопольском и уже традиционно в Силезском воеводствах (83 %). Лагерь национального объединения завоевал 164 мандата, украинцы 14, евреи 5, остальные места достались независимым депутатам из числа пилсудчиков, критически относившимся к «Озону». В. Славек остался без мандата (после чего покончил жизнь самоубийством{67}). В выборах в сенат участвовало около 70 % избирателей.

Результаты голосования показали, что «санация» сумела, по крайней мере, на тот момент, обеспечить себе достаточно сильное влияние в обществе. Ее аргументы оказались созвучными настроениям поляков. Обычно в качестве основной причины этого называют нараставшую тревогу в связи с усилением военного потенциала Германии. Доля истины в этом утверждении, несомненно, есть, но следует помнить, что официальные лица и проправительственная пропаганда о немецкой угрозе вообще не говорили, это делала только оппозиция. Немаловажную роль сыграли другие моменты. Во-первых, положительные результаты экономической политики правительства. Во-вторых, поворот «санации» к национализму был с удовлетворением воспринят ксенофобии настроенными слоями польского общества. Наконец, в начале октября 1938 г. Варшава, поиграв мускулами и прибегнув к методам государственного терроризма, добилась вынужденного согласия Праги, преданной в Мюнхене своими гарантами и союзникам, на передачу ей спорной части Тешинской Силезии. Эта пиррова победа «санации» была воспринята большинством поляков как доказательство вхождения Польши в клуб великих держав. По словам современного польского исследователя, «…польское общество охватили националистические настроения. Самая большая, как оказалось, ошибка Бека получила решительную поддержку народа. Бек никогда не был столь популярным, как накануне своего проигрыша»[416].

Выборы свидетельствовали, что изменения в оппозиционном лагере были недостаточными, чтобы подтвердить претензии на выражение интересов и настроений большей части общества. Левым и центристским партиям вновь предстояло делать выбор все из тех же возможностей, что и после парламентских выборов 1935 г. Но на это уже не было времени, поскольку вскоре начался последний акт в межвоенной истории Польши. Зато поворот части «санации» к национализму благоприятствовал росту влияния национальных демократов. В 1939 г. Стронництво народовое насчитывало более 200 тыс. членов, существенно превосходя по численности другие крупные оппозиционные партии (СЛ – 100–150 тыс., ППС – 21 тыс.).

V.2. Зигзаги внешней политики

Кончина Пилсудского имела серьезные последствия не только для внутренней, но и для внешней политики Польши. При разделе властных полномочий диктатора его внешнеполитические прерогативы достались Ю. Беку. Предшествующие три года он являлся по существу техническим исполнителем указаний маршала и наиболее ценимым им сотрудником. Пилсудский дольше других принимал этого члена группы «полковников», именно Беку удалось заполучить подпись патрона под текстом конституции. В связи с этим он считался в лагере «санации» лучше всего подготовленным к реализации генеральных установлений маршала в дипломатической сфере.

Бек оказался единственным из «полковников» в кабинете Косьцялковского, хотя в октябре 1935 г. серьезно подумывал об уходе с поста министра иностранных дел. Им двигали не только честолюбие и властные амбиции, но и убеждение, что лишь он может реализовать внешнеполитическую линию своего кумира без искажений[417]. Видимо, в этом крылась одна из существенных причин последовательности и настойчивости Бека в реализации внешнеполитических директив Пилсудского, отданных в 1934 г.

Говоря о внешней политике Польши в 1935–1939 гг., следует иметь в виду важнейшее обстоятельство: после кончины Пилсудского у «санации» не осталось никого, кто разбирался в ее хитросплетениях и мог бы своим авторитетом заставлять Бека вносить в нее необходимые коррективы в ответ на новые вызовы. Мосьцицкий, Рыдз-Смиглы и Славой-Складковский при жизни Пилсудского не допускались к этой области государственной жизни, после мая 1935 г. положение изменилось незначительно. Президент по-прежнему оставался дилетантом в дипломатии, генеральный инспектор интересовался только теми вопросами внешней политики, которые напрямую были связаны с модернизацией армии и обеспечением обороноспособности страны, а премьер занимался внутренними делами. Вытесненная из парламента оппозиция утратила возможность влиять на политику МИД.

Завещанная Пилсудским внешнеполитическая линия Польши предусматривала поддержание неконфликтных отношений с СССР и Германией при сохранении военных союзов с Францией и Румынией. Такая конфигурация вполне гарантировала безопасность Польши от угрозы извне, но только при условии военной слабости и невысокой активности на международной арене ее великих соседей. Однако такая ситуация не могла сохраняться бесконечно долго. Выйдя из экономического кризиса, Германия при Гитлере быстрыми темпами восстанавливала свой хозяйственный и военный потенциал. В марте 1936 г. она почувствовала себя достаточно сильной, чтобы ввести войска в демилитаризованную Рейнскую область, до этого контролировавшуюся Францией. Это был неприкрытый удар по Версальской системе, на которой держался весь послевоенный европейский порядок.

Быстро возрастала мощь СССР, в 1933 г. приступившего к выполнению второй пятилетки, в ходе которой наряду с развитием гражданских отраслей индустрии бурными темпами росла оборонная промышленность.

Что касается Польши, то она медленно и мучительно выходила из глубочайшего в ее новейшей истории экономического кризиса и не могла на равных тягаться со своими соседями в перевооружении армии. Бек выбрал тактику двойной игры. Когда 7 марта 1936 г. Гитлер ввел войска в демилитаризированную Рейнскую область, Бек через французского посла известил Париж о готовности Варшавы выполнить союзнические обязательства. Но публично выразил понимание действий Берлина[418]. Столь же двойственным было его поведение при обсуждении проблемы Рейнского кризиса на заседании Совета Лиги наций в Лондоне 18 марта 1936 г. Таким образом, Бек попытался продолжать начатую Пилсудским политику «одновременного сидения на двух стульях» – продемонстрировал приверженность польско-французскому союзному договору 1921 г. и сделал все, чтобы не ухудшить отношений с Германией. Польским дипломатам в тот момент даже казалось, что Беку удалось невозможное: превратить невыгодное (между Россией и Германией) геополитическое положение Польши в достоинство, став буфером между двумя европейскими колоссами[419].

Таким образом, Бек, в условиях радикально меняющейся международной ситуации в Европе и отсутствия у Польши достаточного потенциала для ведения сильной, самостоятельной внешней политики, решился на продолжение линии Пилсудского исключительно с помощью тактических приемов. Именно таким, умелым тактиком, и воспринимали его иностранные дипломаты во второй половине 1930-х годов.

Рыдз-Смиглы, встав во главе армии, очень быстро осознал ее слабость, а также неспособность Польши соревноваться с великими соседями в гонке вооружений. По его приказу в 1936 г. было проведено сравнение военных потенциалов Польши, Германии, Франции и СССР. Выяснилась удручающее положение с оснащением польских Вооруженных сил танками, авиацией, артиллерией, техническими, противотанковыми и зенитными средствами. Попытка изменить ситуацию к лучшему с помощью Фонда национальной обороны, формировавшегося из отчислений различных ведомств и пожертвований населения, оказалась малоэффективной. Нужны были зарубежные заимствования на перевооружение армии и развитие оборонной промышленности. Рыдз-Смиглы в целом разделял взгляды Бека на внешнюю политику, разве что больше опасался Германии. В Варшаве понимали, что средства на военные цели можно получить только у Франции. В связи с этим Бек и генеральный инспектор активно занялись оживлением сотрудничества с Парижем. В контактах с французами они высказывали сожаление, что Париж не прибег к силе во время Рейнского кризиса и использовали для преодоления его сдержанной реакции на их усилия даже угрозы ограничиться только своими «эгоистическими» целями.

В конце августа – начале сентября 1936 г. состоялся визит Рыдз-Смиглого в Париж. В ходе переговоров он добивался, чтобы основой польско-французского союза оставался договор 1921 г., а не 1925 г., по которому Франция не обещала прямой помощи Польше. Рыдз-Смиглому показалось, что он сумел убедить французов в своей правоте. Но главным итогом его визита стало заключение 6 сентября соглашения о французском займе на военные цели в размере 2,6 млрд франков (около 550 млн злотых) сроком на 6 лет. Из этой суммы 1 млрд предназначался на закупку военных материалов во Франции, оставшаяся часть – на развитие польской оборонной промышленности. Значительную долю средств (47 %) предполагалось потратить на сухопутные войска, но не на увеличение их численности, а на довооружение до 1/2 уровня армий соседних государств{68}.

Характерно, что визиту Рыдз-Смиглого во Францию предшествовало посещение Берлина вице-министром иностранных дел Я. Шембеком, который старался убедить своих собеседников, недовольных активностью поляков на французском направлении, что Польша заинтересована в сохранении двусторонних отношений с Германией на прежнем уровне.

Что же касается СССР, то Бек по-прежнему был против проекта Восточного пакта, который М. Литвинов пытался возродить в начале 1936 г. на фоне Рейнского кризиса. Варшава всячески затрудняла диалог Москвы с Румынией и Чехословакией. Но при этом Бек не поддавался на предложения германских политиков о совместном фронте против Советского Союза.

В условиях все большего отставания Польши от СССР и Германии в военной области, грозившего ее безопасности, существенно возрастала инструментальная роль дипломатии. Ее главной задачей становилось проведение такой внешней политики, которая позволила бы Польше чувствовать себя в большей безопасности в условиях, когда форсированное наращивание военной мощи невозможно. В связи с этим у Бека в 1936–1937 гг. родилась идея создания под эгидой Польши блока государств Центральной и Юго-Восточной Европы, известного как «третья Европа», «междуморье», «интермариум». Как полагал Бек, этот блок «малых» стран, расположенных между Балтийским, Черным и Адриатическим морями, в основном по периметру советских границ, мог бы проводить согласованную внешнюю политику, независимую от Германии и СССР. Бек не исключал привлечения к проекту и Италии. Стержнем блока должен был стать треугольник Варшава – Бухарест – Будапешт[420]. Создание блока «интермариум», в роли дирижера которого Бек видел Польшу, должно было обеспечить ей свободу действий на международной арене, что в тех условиях могли себе позволить только великие державы. Именно это обстоятельство лучше других показывает утопичность проекта, изначально обреченного на противодействие Германии, Великобритании, Франции, Советского Союза и Италии. К разочарованию Бека, его идея не нашла также горячей поддержки ни у одного из потенциальных участников блока.

Проект, основанный на благих намерениях, вызывал опасения за судьбы мира в регионе. В нем отсутствовало достойное место для Чехословакии, не уступавшей Польше в военном отношении и существенно превосходившей ее по экономическому потенциалу. Вряд ли в Праге не знали, что начиная с 1934 г. Польша вынашивала планы дестабилизации ситуации в этой стране, самом верном союзнике Франции в регионе, члене Малой Антанты, заинтересованной в сохранении Версальской системы. Но пилсудчики, да и сам Пилсудский, не могли забыть «коварства» чехов, в 1919 г. силой отобравших у Польши спорную часть Тешинской Силезии, затруднявших доставку оружия из Австрии в ходе советского контрнаступления летом 1920 г. Варшава тщательно фиксировала все недоброжелательные, по ее мнению, высказывания Т. Г. Масарика и Э. Бенеша в польский адрес и лишь ждала подходящего момента для реванша[421].

«Момент истины» для европейского сообщества, в том числе и для Польши, наступил в 1938 г., с полным основанием заслуживающем названия года великих иллюзий, предательства и подлости. Консолидировав немецкий народ вокруг программы восстановления величия Германии и завоевания «Lebensraum», создав значительный для мирного времени военный потенциал, Гитлер приступил к реализации своего внешнеполитического проекта. Первым объектом экспансии Германии стала Австрия. Еще в ноябре 1918 г. она официально изъявила желание объединиться с демократической Германией в одно государство. Однако великие державы на мирной конференции в Париже запретили делать это без согласия Совета Лиги наций. Прикрываясь ограниченно реализованным после Великой войны «правом национальностей» (в 1917–1918 гг. им позволили воспользоваться только полякам и чехам), Гитлер 12 марта 1938 г., при полном попустительстве западных держав, осуществил аншлюс Австрии. Версальская система европейской безопасности не просто пошатнулась, как это было при демилитаризации Рейнской области, а вступила в стадию агонии. Германия существенно продвинулась в юго-восточном направлении, оказалась соседкой ряда государств, которые Бек планировал привлечь к участию в блоке «междуморье». Именно Германия стала полноправной державой в том регионе, который хотела сплотить вокруг себя Польша{69}. Несмотря на публичные заверения Гитлера, что его экспансионистские планы исчерпаны, даже неискушенным в политике людям было понятно, что следующие территориальные претензии он предъявит ЧСР, с ее тремя миллионами компактно проживающих богемских немцев. В случае же успеха в Чехословакии очередным объектом немецких притязаний с неизбежностью становилась бы Польша с ее немалым немецким меньшинством и Данцигским коридором, отрезающим Восточную Пруссию от остальной части Германии.

Казалось бы, аншлюс Австрии должен был встревожить Варшаву, заставить ее отказаться от формулы безопасности Пилсудского, ставшей на тот момент явным анахронизмом. Однако все предшествовавшее развитие международных отношений в Европе, по мнению руководства Польши, не оставило места для приемлемой альтернативы. СССР решительно не рассматривался польскими лидерами в качестве возможного союзника, максимум допустимого сделал в 1932 г. Пилсудскии, заключив пакт о ненападении и несколько улучшив двусторонние отношения. Позиции Франции становились все более слабыми, что, собственно говоря, показало согласие Парижа на аншлюс Австрии. Для Великобритании Польша представляла ограниченный интерес. Оставалось одно, полагали в Варшаве: как можно дольше поддерживать отношения с Германией на прежнем уровне и стараться получить от этого максимальные выгоды.

Польша не выразила беспокойства по поводу аншлюса Австрии. Вице-министр иностранных дел Я. Шембек (Бек находился в отпуске) заявил германскому послу в Варшаве, что «наблюдение за развитием событий в Австрии осуществляется с полным спокойствием. Здесь были к ним готовы и рассматривают их последующее развитие как внутреннюю проблему Австрии. Польша имеет там исключительно хозяйственные интересы…»[422]. Успокоив Берлин, Варшава, воспользовавшись замешательством на международной арене и использовав в качестве предлога гибель своего военнослужащего на польско-литовской границе, 17 марта предъявила ультиматум Литве, требуя установить нормальные дипломатические отношения. Это было равнозначно принуждению Каунаса к признанию окончательного характера включения Вильно и прилегающей области в состав Польши. Литовское правительство вынуждено было принять ультиматум.

Одновременно началась подготовка к «решению» вопроса о спорной территории в Тешинской Силезии. О стремлении обеспечить польскому меньшинству в ЧСР автономию Бек заявил в интервью английскому корреспонденту уже 21 марта 1938 г. Он не случайно обращался к британской аудитории: многие в Лондоне считали справедливым стремление Германии объединить всех немцев в одном государстве. К этому моменту Бек уже имел достоверную информацию, что следующим объектом претензий Германии станет Чехословакия. Его высказывания можно было бы считать не очень важными, если бы одновременно с этим Варшава не возобновила приостановленную в 1935 г. подрывную операцию II отдела Главного штаба польской армии против ЧСР с целью вызвать восстание поляков в Заользье и отторгнуть эту область. Об операции знало высшее военное и государственное руководство, включая президента и генерального инспектора Вооруженных сил, ее финансирование осуществлялось через министерство иностранных дел. В 1938 г. были также проведены военно-политические переговоры с венграми на предмет совместных диверсионных действий в Подкарпатской Руси и достигнуто соответствующее соглашение. Таким образом, аншлюс Австрии дал старт ряду действий польской стороны, направленных на уничтожение совместно с фашистской Германией суверенной Чехословакии.

Польское руководство без колебаний воспользовалось тяжелым политическим положением ЧСР в связи с непрерывно нагнетавшейся Гитлером истерией по поводу судьбы судетских немцев. В сентябре 1938 г., когда судетский кризис неумолимо двигался к своему разрешению, позорному для западных союзников Праги, Варшава поставила вопрос о передаче ей спорной территории Тешинской Силезии. Ультимативное требование она подкрепила демонстрацией силы и решимости добиться своего, если даже для этого придется прибегнуть к оружию.

Давление на Прагу оказывалось по нескольким направлениям. Во-первых, формировался добровольческий легион «Заользье», в который вступали волонтеры не только из Силезии, но и других районов Польши. Таким образом Варшава демонстрировала миру, насколько близко к сердцу воспринимают поляки судьбу угнетаемых чехами соплеменников. Во-вторых, военное руководство страны открыто создало отдельную оперативную группу «Шлёнск» («Силезия») численностью около 36 тыс. солдат под командованием бригадного генерала В. Бортновского. Эта серьезная военная сила предназначалась для вторжения на территорию суверенного государства в случае его отказа добровольно уступить давлению Варшавы.

Помимо этих двух явных «аргументов» использовался и третий, сохранявшийся в глубокой тайне. Им были польские диверсионные группы, перед которыми 19 сентября 1938 г. было поставлено две задачи. Во-первых, проникнуть на сопредельную территорию и развернуть там террористическую деятельность – подрывать мосты и железнодорожные пути, нападать на жандармские посты и патрули, дестабилизировать ситуацию и т. д. Во-вторых, спровоцировать местное польское население на восстание и тем самым показать (как это сделала судето-немецкая партия), что поляки не желают жить с чехами в одном государстве. Если с первой задачей боевики справились более или менее успешно, то вторую им решить не удалось. Поэтому у польского руководства остался только военно-дипломатический путь решения проблемы спорной части Тешинской Силезии.

1 октября 1938 г., уже после завершения Мюнхенской конференции, Варшава добилась своего. Прага, преданная западными союзниками, согласилась на польский ультиматум от 1 октября, уступив Польше Заользье. 2 октября польские войска заняли этот район, генеральный инспектор Рыдз-Смиглы на месте торжественно провозгласил воссоединение этой земли с матерью-Родиной{70}. А. Фришке признает, что «требования возврата Заользья, выдвинутые в момент наивысшей угрозы для этой страны [ЧСР] со стороны рейха, были катастрофической ошибкой. Они облегчали западным державам мюнхенские решения и влияли на ослабление воли к сопротивлению Чехословакии»[423].

На этом польская активность в отношении ЧСР не прекратилась, уже в октябре Варшава приступила к выполнению своих обязательств перед Венгрией по дестабилизации положения в Подкарпатской Руси (эта операция получила весьма выразительное название «Лом»). Вплоть до передачи Венгрии южных районов Закарпатья в ноябре 1938 г. в эту область ЧСР забрасывались польские диверсионные группы, нападавшие на чешских жандармов и чиновников, разрушавшие транспортную инфраструктуру и т. д.[424].

Соучастие в разрушении Чехословакии было, пожалуй, последней международной акцией, в которой Польша действовала заодно с Германией. Нет ни малейшего преувеличения в том, что мировое общественное мнение трактовало Польшу как соучастника раздела Чехословакии. Зато подавляющей частью поляков присоединение Заользья было воспринято как великая победа, триумф завещанной Пилсудским внешней политики, справедливое наказание чехов за все их действительные и мнимые прегрешения перед Польшей. «Санация» приобрела в глазах общества еще одно подтверждение великодержавного статуса Польши. В этом заключалась одна из главных причин ее успеха на досрочных парламентских выборах и одновременно неудачи оппозиции, призывавшей общество к их бойкоту.

Участие Варшавы в развале суверенной Чехословакии под предлогом справедливого решения национального вопроса повлияло на ее политику в отношении собственного украинского населения Волыни и Подляшья. В 1938 г. произошел полный разрыв с прежней линией, направленной на нахождение со здешними украинцами модус-вивенди при условии признания ими принадлежности этих земель Польше. В 1938 г. поборник этого курса волынский воевода X. Юзевский был переведен в Лодзь. Началась так называемая акция «ревиндикации», т. е. «возвращения» в католицизм коренного украинского населения, исповедовавшего православие. Украинцам, возмущенным открытым попранием их конституционных прав, власти объясняли свои действия тем, что восстанавливается историческая справедливость. Их предки якобы были польскими колонистами-католиками («мазурами»), а царизм насильственно обратил их в православие. Акция осуществлялась пограничниками с ведома и согласия высшего военного командования армией[425]. Следует сказать, что эта оскорбительная для украинцев кампания стала одной из причин так называемой «волынской резни» поляков и украинцев Волыни в годы Второй мировой войны.

Последующее развитие событий в Восточной Европе показало, что Гитлер, использовав польский и венгерский ревизионизм для внедрения в европейскую политическую практику смертельного для многонациональных государств права наций на самоопределение, больше в услугах Польши не нуждался. Первые слабые, но понятные искушенным дипломатам намеки на возврат к антипольской линии во внешней политике Гитлер сделал сразу же после аншлюса. Прямым текстом претензии Германии были озвучены германским министром иностранных дел И. фон Риббентропом уже 24 октября 1938 г. на встрече с польским послом в Берлине Ю. Липским в виде плана «упорядочения всех существующих между Германией и Польшей спорных моментов как завершение начатого маршалом Пилсудским и фюрером дела соглашения».

Немцы хотели получить согласие Варшавы на ликвидацию статуса вольного города Данцига и включение его в состав Германии, а также на строительство через «коридор» экстерриториальной автострады и железной дороги. Взамен Риббентроп предложил Польше присоединение к Антикоминтерновскому пакту, аналогичные транспортные артерии на территории Данцига, а также гарантии и продление декларации о ненападении 1934 г. на 25 лет. Вопрос о Гданьске и путях сообщения не был для Польши жизненно важным. Вольный город все еще находился под управлением Лиги наций, а у поляков был собственный порт в Гдыне. Для Варшавы отказ от прав в Данциге был главным образом делом престижа. Приглашение же в Антикоминтерновский пакт было равнозначно заявлению, что Гитлера больше не устраивает польская политика равновесия между Германией и СССР.

Как и предвидел Пилсудский, его внешнеполитического курса действительно хватило лишь на четыре года. Самое неприятное для Польши заключалось в том, что ее положение в конце 1938 г. было существенно хуже, чем до января 1934 г.: блок «междуморье» создать не удалось, Версальская система была практически уничтожена, в том числе и с участием самой Варшавы. Франция и Великобритания, проводившие политику умиротворения Германии, стали еще менее надежными союзниками, отношения с Советским Союзом так и остались прохладными. Поскольку требования Германии сохранялись в полной тайне, внешне двусторонние отношения все еще выглядели такими же спокойными, как и прежде. Бек не спешил с ответом, а немецкая сторона его не торопила.

В октябре 1938 г. наметилось некоторое улучшение атмосферы в отношениях Польши с СССР. Советское руководство, рассматривавшее Мюнхен как попытку изолировать СССР от Европы, встревоженное откровенным игнорированием его мнения при решении судетского кризиса, не прочь было повысить градус отношений с Варшавой. В октябре 1938 г. состоялись достаточно конструктивные переговоры польского посла в Москве В. Гжибовского с заместителем М. М. Литвинова В. П. Потемкиным, а затем и с самим наркомом. По их итогам 26 октября было оглашено совместное коммюнике, в котором основой взаимных отношений определялись уже существующие между странами договоры, включая и пакт о ненападении, продленный в 1934 г. на 10 лет. Говорилось о намерении увеличить торговый оборот и решить ряд иных накопившихся проблем. Итогом взаимного проявления доброй воли стало заключение в феврале 1939 г. торгового договора, предусмотренного еще Рижским миром 1921 г.

Однако нет смысла переоценивать значение очередной демонстрации готовности сторон к конструктивному сотрудничеству. Варшава вовсе не собиралась строить свою безопасность на союзе с СССР, так же как и Москва не считала Польшу серьезным партнером, с помощью которого можно было пресечь неблагоприятную тенденцию в политике Запада. В Москве понимали, что козыри в начинающейся большой игре были в руках западных держав и Германии, а вовсе не Польши.

Флирт Польши с СССР не привел к отказу Германии от своего предложения. Бесконечно откладывать ответ Варшава тоже не могла, ей нужна была ясность, чтобы решать, в каком направлении разворачивать свою внешнюю политику. В начале января 1939 г. в резиденции президента состоялось совещание с участием Мосьцицкого, Рыдз-Смиглого, Славой-Складковского, Квятковского и Бека, на котором было решено ответить отрицательно на все предложения Германии, даже если это будет грозить Польше войной{71}. В конце января Бек довел до сведения Гитлера и Риббентропа ответ польского руководства. Начался длившийся более двух месяцев торг, Германия проявляла готовность не форсировать вопрос о Данциге, который, по словам Бека, был для польского общества вопросом чести, но не собиралась отказываться от настойчивого приглашения Польши в антикоминтерновский пакт. Поле для маневра польской дипломатии было сведено к нулю. Варшаве предстояло или согласиться на роль вассала Германии, или стать ее врагом и готовиться к войне. Гитлер же, замышлявший кампанию на Западе, не мог себе позволить оставить в тылу враждебную ему Польшу. Несомненно, понимание серьезности момента в Варшаве существовало. Не случайно, 4 марта генеральный инспектор Вооруженных сил приказал Главному штабу польской армии приступить к разработке плана военной кампании против Германии (план войны против России был разработан еще при Пилсудском) и готовить армию к войне.

Важным рубежом в развитии польско-германских отношений стали события 15 марта 1939 г. в соседней Чехо-Словакии (так страна стала называться после Мюнхена, когда Словакия получила реальную автономию). В этот день по настоянию Гитлера Словакия объявила о независимости, Венгрия приступила к оккупации провозглашенной в Подкарпатской Руси независимой Закарпатской Украины, а Чехия без сопротивления была включена в состав третьего рейха под названием Протекторат Богемия и Моравия[426]. Процесс утверждения в Восточной Европе позиции Германии как великой державы близился к завершению. Поскольку Венгрия, Румыния и Словакия согласились со статусом сателлитов Германии, Польша рассталась с последними надеждами сделать их своими союзниками.

Расправа Гитлера с Чехословакией заставила Великобританию отказаться от политики умиротворения. Но и к войне с Германией она не стремилась, понимая, что у нее нет шансов на победу. Чемберлен стремился лишь отвести угрозу войны от Англии, что можно было сделать в том числе и направив агрессию Германии против кого-то из ее восточных соседей[427]. Несомненно, в этом была одна из важных причин поворота Лондона лицом к Варшаве, к чему поляки стремились после 1926 г. 30 марта 1939 г. британский премьер О. Чемберлен предложил Польше односторонние гарантии и получил согласие Варшавы. Выступая на следующий день в палате общин, он заявил, что если Польша решится на противодействие военными силами возникшей угрозе ее независимости, то Великобритания окажет ей помощь всеми имеющимися у нее средствами.

4-6 апреля Бек вел в Лондоне переговоры, результатом которых стало соглашение, конкретизировавшее английские гарантии на случай нападения Германии на Польшу или ее попытки силой овладеть Гданьском. Британские обязательства на деле не могли иметь в тот момент реального значения для Польши. Англия не располагала мощной сухопутной армией для вторжения в Германию, а ее кредит Польше на закупку вооружения требовал времени для реализации{72}.

В Берлине поняли, что Польша не намерена играть роль сателлита Германии, а потому ее следует уничтожить во избежание удара в спину во время войны с Западом, вопрос о начале которой уже был решен Гитлером. 3 апреля канцлер Германии издал директиву о разработке плана военной кампании против Польши, которая должна была начаться не позднее 1 сентября 1939 г. Из этого следует, что ранней весной 1939 г. канцлер не намеревался немедленно нападать на Польшу, как это давал понять на основании слухов Чемберлен, выступая в палате общин с обоснованием необходимости предоставить гарантии Варшаве. Бек же, приняв гарантии, склонил Гитлера к решению начать войну с польской кампании{73}. Правда, до конца апреля Гитлер еще не исключал, что ему удастся склонить Варшаву к покорности.

Бек, видимо, не до конца осознал, что после принятия британских гарантий Польша оказалась в абсолютно новой ситуации: активно сблизившись с Англией, Бек не проявлял желания сближаться с СССР. Он мотивировал свою позицию приверженностью политике равного удаления, которая уже полностью себя исчерпала. На апрельских переговорах в Лондоне польский министр заявил, что не питает доверия к внешней политике СССР в силу ее «империалистического», антипольского характера, и дал понять, что Варшава не будет участвовать в военных соглашениях западных держав с Москвой. И даже, продолжал он, если Польша к такому договору подключится, то без расширения обязательств в отношении Советского Союза. Бек полагал, что идеологические расхождения между Германией и СССР исключают их соглашение за счет Польши, поэтому у Варшавы есть возможность урегулировать конфликт с Германией без существенных уступок со своей стороны.

Еще в середине апреля Бек через посредников пытался убедить Гитлера, в том, что существование Польши отвечает жизненным интересам Германии, что в случае ее гибели исчезнет буфер между Германией и СССР и широко откроется дверь для натиска России на Европу. Что же касается соглашения с Великобританией, то это всего лишь дополнение к союзному договору с Францией, против существования которого Гитлер в 1934 г. не возражал. Но Гитлер объяснений Бека не принял, назвав самой большой ошибкой Польши сближение с Англией, создавшее, как он уверял, угрозу окружения Германии.

Окончательно жирный крест на надеждах Бека урегулировать отношения с западным соседом поставило выступление германского канцлера в рейхстаге 28 апреля 1939 г., в котором он заявил о денонсации польско-германской декларации 1934 г. о неприменении силы в двусторонних отношениях, а также морского соглашения 1935 г. с Великобританией. Тем самым были похоронены последние надежды Бека на возможность и дальше проводить внешнеполитический курс Польши в соответствии с формулой безопасности Ю. Пилсудского. Теперь избежать войны с Германией можно было или приняв все ее требования, или конструктивно включившись в начатый 17 апреля 1939 г. Советским Союзом диалог с Францией и Великобританией о заключении договора о взаимопомощи на случай агрессии в Европе против одного из договаривающихся государств.