Глава вторая. В «Ла Латьер Жуайез»
Постоялый двор под вывеской «Ла Латьер Жуайез», расположившийся чуть в стороне от левобережных стратов, или рю, пользовался доброй репутацией. По легенде, которую поддерживали в течении вот уже нескольких веков хозяева заведения, первым посетителем и постояльцем двора был сам король Клови. С тех пор на огонек захаживали многие известные особы. Деревянные постройки не могут существовать веками, и хозяева охотно признавали, что со времен Клови «Ла Латьер Жуайез» обновлялся и перестраивался множество раз, и несколько раз терпел пожары. Ну и что? Главное – место. Также любому спрашивающему показывали специальную доску, на которой красовались имена выдающихся людей, ими самими вырезанные во время посещений – так говорил хозяин. Доска пережила несколько пожаров и перестроек. Недоумевающим почему имя Пепина Короткого стоит ниже имени его сына, Шарлеманя, объясняли, что Шарлемань, хвестуя, вспомнил, что отец его Пепин, не умевший писать, когда-то посетил заведение. Император Запада велел своему летописцу исправить недочет. А вот Луи Первый (добавляли хозяева) – тот свой автограф оставил сам – заметьте характерную для его почерка закорючку-хвостик в букве «s». И конечно же (продолжали они) обратите внимание на подпись отца нынешнего короля, навестившего заведение сразу после пожара и ремонта. Подпись подлинная. Нынешний Анри Первый трижды наведывался, но, увы, если государь и умеет писать, то тщательно это скрывает, боясь за свою репутацию. И так уж недоброжелатели всех стран распускают слухи, что правитель Франции настолько беден, что не может даже нанять писца и чтеца.
«Ла Латьер Жуайез» также славился отсутствием мышей и крыс. Территорию охраняли шесть сурового вида котов.
В полдень в «Ла Латьер Жуайез» встретились двое – средних лет мужчина, рано поседевший и облысевший, и стройный, не очень приметный молодой человек с внимательными глазами, одетый неброско, держащийся непринужденно, которого мужчина называл «Мишель».
Мужчина был никто иной как Пьер по прозвищу Бату, королевский казначей. Он нервничал, и первую кружку вина выпил залпом. Мишель казался совершенно спокойным.
– Но, видишь ли, мой юный друг, – говорил Пьер гнусаво, – это ведь не каждый день такое случается, я должен еще подумать.
– Да, но вовсе не над тем, что я тебе предлагаю.
– А над чем же?
Мишель улыбнулся насмешливо.
– Над чем … Ну, вот например, когда-нибудь, может быть через год, а может быть и завтра, главнокомандующий, или строитель какой-нибудь, или моряк, принесет тебе бумагу, помеченную королем, с требованием выдачи ему суммы денег, которой у тебя за семью замками в казне просто нет.
Пьер по прозвищу Бату едва не охнул, сдержался, побледнел.
– Ты думал, – продолжал Мишель спокойно, – соберут налог с фермье, а не вышло, не удался урожай. Ты думал восполнить растрату за счет продажи одного из своих домов – а дома в этом году никто не хочет покупать. Принесут тебе бумагу, денег ты не дашь, и следующим твоим гостем будет сам король. Он попросит тебя отомкнуть все семь замков, увидит три жалких мешка вместо двадцати, и через неделю после этого тебе перерубят шею топором, или сварят в кипятке, или еще какие-нибудь административные меры применят. К тебе.
– Ох, – сказал Пьер.
– Да уж, – подтвердил Мишель. – Помилуй, друг мой, нельзя же так воровать – безудержно. Умеренность нужна во всем.
– Я не воровал…
– Ты издерживал. Растрата – то же воровство, бедный друг мой. То, что я тебе предлагаю, связано с известным риском, но поверь, отвергая мое предложение, ты рискуешь гораздо больше.
– Как ты узнал?
– Про растрату?
– Тише, тише … Да. Как?
– Что ж мне, все свои секреты тебе выдать прикажешь? Я провел большую работу, истратил много денег, чтобы докопаться до правды. Подкупал кое-кого, грозил кое-кому. И в конце концов составил представление о состоянии королевской казны на данный момент.
– Нужно будет подкупить стражу…
– Это я уже сделал.
– Как! – удивился и ужаснулся Пьер.
– Во всяком случае, начал. Просто придти и подкупить – способ не очень надежный. Стражники должны знать того, кто их подкупает. К ним нужно войти в доверие, поить их, поставлять им девушек, давать что-то на карманные расходы. Шутка ли!
– Еще раз объясни, что будет, когда ты со своим … подельщиком … войдешь…
– Стража будет лежать вся лицом к стене, связанная.
– Ох! Так. Дальше.
– Мы устроим им представление – будем таскать одни и те же мешки туда-сюда. Затем те три мешка, которые там имеются, мы погрузим на телегу. Попутчик мой, одетый пейзаном, телегу эту нагрузит до верху капустой. Сочная в этом году капуста, сладкая. Под капусту лягут мешки. И мы медленно поедем в сторону рынка. Мимо королевского пале.
– Да зачем же?
– Затем, что там нас никто не будет искать.
– Но ты говорил, что…
– Да, конечно. Искать будут две повозки, груженые до верху мешками с золотом. Поэтому нас не найдут. Но подстраховаться не мешает. Ты поднимешь крик, стражник побежит к капитану, капитан к королю. И ты скажешь нашему добросердечному монарху, что, мол, пропали все двадцать мешков с золотом, или сколько ты там наворовал за три года…
– Ох! … Налей-ка мне еще … Ну а если я все-таки откажусь?
– Что ж, я подожду, пока…
– А если никто не придет, а я достану деньги?
– Если никто не придет – тоже не беда. Я человек не мстительный, я просто делаю все, что обещал. И обещаю тебе, что король получит через несколько дней донос без подписи, в коем будет сказано, что следует проверить – сперва учетные книги, а затем казну…
– Ох!..
– Не горюй, дядюшка Пьер! Я тебе оказываю громадную услугу, ты радоваться должен!
– А ты уедешь из Парижа с этими деньгами, да?
– Конечно. На свете есть много городов, и везде есть правители, и у каждого правителя есть казначей, и некоторые из них склонны к растрате. Правители не разбираются в таких грунках, по лицу не могут определить, каков человек, поэтому назначают казначеями всякий сброд. А я вот разбираюсь. Сам посуди – я приехал в Париж три месяца назад, навел справки, мне тебя показали на каком-то фейте … и я, как только увидел твое лицо, сразу понял – да, ты мне подходишь.
Пьер по прозвищу Бату покачал головой. Мишель некоторое время забавлялся сменой красок на одутловатых щеках Пьера, а затем неожиданно спросил, —
– Тебе такое слово, «Литоралис», ничего не говорит, а, Бату?
– Как?
– «Литоралис».
– Ничего. Латинское слово, что ли?
– Да. Означает, более или менее, «прибрежный бродяга». Человек, который ходит по пещаному взморью, или сидит на пещаном взморье, или лежит. Любит греться на солнышке, и ничего ему в жизни не нужно – ни богатых одеяний, ни роскошных домов, ни даже девушек. Ест что придется, разговаривает с кем придется, иногда побирается, а то все больше крабов ловит да вечером их там же, на взморье, на костре печет. Литоралис.
– Ты это обо мне? Я взморье не люблю. И бродяжничать – не по мне оно, Мишель.
– Нет, я не о тебе. О тебе я уж все сказал. Нет, Литоралис – это такое прозвище. Этим словом назвали драгоценный камень, найденный в прибрежной зоне где-то на юго-востоке. Вернее не один камень, а сразу два. Оба камня сразу стали легендой – крупные очень. За любой из этих двух камней дадут столько золота, что можно три пале построить.
– Где же они теперь, эти камни?
– Один пропал. Был – и не стало. Второй сейчас в Багдаде, но вскоре его перевезут … переместят, Бату. Один человек, молодой полководец, купил его, чтобы преподнести в подарок своей невесте. То есть, она не невеста его вовсе, и отказывала она ему два раза. Но он надеется, что перед таким подарком она не устоит и выйдет за него. Он парень диковатый, не родовитый, а она дочь правителя.
– Ты хочешь купить этот камень?
– На это у меня не хватит средств. Монархи обеднели, большие деньги взять стало неоткуда. Нет, об этом камне такие люди как мы с тобой, Бату, могут только мечтать.
***
Ближе к вечеру какой-то молодой монах заглянул на огонек и занял в столовом помещении самый большой стол, объяснив хозяину, что вскоре придут его собратья – праздновать какое-то таинственное, но приятное, теологическое событие. Хозяину это сперва не понравилось – монахи занимали много места, а щедростью не славились. Лицо хозяина просветлилось, когда ему в руку вложили четыре имперских золотых дуката и пообещали столько же по окончании увеселительной трапезы.
Вскоре к посетителю действительно присоединились еще пятеро монахов разных возрастов. Пригубив принесенное хозяином вино, они дружно поморщились, и изначальный монах с христианской кротостью попросил доброго дядюшку Этьена отнестись к делу серьезно. Пристыженный дядюшка Этьен исправил ошибку, принеся из погреба вино, которое хранил на случай посещения заведения знатью.
Разговор за столом не ладился – монахи явно кого-то ждали. И вскоре он появился – сутулый, худой пожилой мужчина, одетый в длинное и пестрое, в стильной константинопольской шапочке, с посохом, более походящим на дворцовую трость, чем на дорожный посох. По манере держаться в посетителе сразу угадывался представитель церкви.
– Извините, что заставил вас ждать, коллеги, – произнес человек по-латыни.
Это его «коллеги» не удивило монахов. Они именно такого и ждали от константинопольского посла. Странные они там, в их Константинополе.
– Присядь, святой отец, – сказал ему монах, пришедший первым, самый молодой. – Представься.
– Зовут меня Панкратиос, – представился гость, садясь. – Итак?
– Есть ли у тебя с собою полномочия, Панкратиос? – спросил другой монах.
Панкратиос сунул руку в холщовую суму с замысловатым византийским узором и вытащил из нее пергаментный свиток. На пальце сверкнул бриллиант такой безупречной красоты, что монахи одновременно переглянулись, криво улыбаясь – богатый, роскошествующий Константинополь! Самый молодой не улыбнулся – возможно, он был равнодушен к блеску драгоценных камней. Бывают и такие люди на свете.
– Где ты остановился, Панкратиос? – спросил один из монахов, разворачивая свиток.
– В доме архиепископа.
Поразглядывав пергамент, монах кивнул и вернул его Панкратиосу.
– Кто тебя сопровождает?
– Восемь человек Варангской Охраны, – ответил Панкратиос.
Монахи обменялись улыбками.
– Небось ни одного варанга не осталось в этой самой Охране? – спросил один из монахов.
Панкратиос в ответ улыбнулся.
– Зоэ, – сказал он, покачав головой. – Зоэ, наша милостивица, – и рассмеялся вместе со всеми.
– План у нас такой, – сказал представительного вида монах, улыбавшийся и смеявшийся сдержаннее всех. – Сперва…
– Простите меня, коллеги, – прервал его Панкратиос. – Мне нужно кое-что уточнить.
– Да? – сказал монах, прерывая речь.
– Я приглашен на эту встречу в качестве наблюдателя. В ваших дебатах я не участвую, мнение свое выскажу только, если вы меня попросите. Не так ли?
– Всё так, – сказал представительный.
– Вы желаете, чтобы Патриарх был осведомлен о событиях. Для чего вам это нужно – меня не касается. Так?
– Так, – подтвердил монах.
– Мне бы хотелось знать, для того, чтобы правильно информировать Патриарха – кто из вас какой приход представляет. Лично я знаком только с братом Кристофом, – он кивнул, указывая на самого молодого монаха, – поскольку архиепископ парижский представил мне его вчера, как своего подручного.
Монахи обменялись взглядами.
– Кристоф не оповестил тебя, кто будет присутствовать на встрече?
– Кристоф – человек скромный, и я тоже, – ответил Панкратиос. – Мы оба считаем, что у всех дел должны быть свой порядок и своя очередь.
Кристоф улыбнулся, пряча глаза.
– Это резонно, – сказал представительный. – Что ж. Я – Роберто Лоджиа, епископ венецианский. Представьтесь же … коллеге, друзья.
– Ришар, епископ лионский.
– Андрю, архиепископ кентерберийский.
– Ларс, епископ сигтунский.
Панкратиос кивнул.
– Благодарю вас. С вашего позволения я умолкаю и весь превращаюсь в слух.
Он поднял кружку с вином и отпил глоток.
– Положение наше, друзья мои, почти безнадежное, – сказал Роберто. – Возможно это – конец света. Но даже если это так, это не освобождает нас от наших обязанностей. Кратко – Конрад Второй продолжает политику своего предшественника, захватывая именем Церкви все новые и новые территории и назначая священников по своему усмотрению.
Остальные четверо согласно кивнули.
– Беззакония, творящиеся на этих территориях, чудовищны, а обвиняют во всем Церковь.
Снова кивнули.
– Полония для нас потеряна, возможно навсегда. Конрад невзлюбил регентшу и наследника польского трона, и не предложил им помощь, когда язычники подняли восстание. Не предложил. Помощь. Страна находится в руках язычников. Польской болезнью могут заболеть и окрестные страны.
И снова кивнули.
– Добавлю, что в моем собственном приходе дела плохи, как никогда. Пиратство в Адриатике искоренено почти полностью, несметное количество золота течет в сундуки купцов, и с помощью этого золота они развратили мне прихожан. Храм пуст. Люди посещают Дом Божий только по большим праздникам, вера превратилась в обыкновенную традицию. Как обстоят дела в Швеции, Ларс?
– Христианские конунги сменяют один другого, – упрекающе и торжественно сообщил Ларс, – но объявлять Учение официальной религией отказываются. В соседней Дании, несмотря на официальность, больше язычников, чем пять лет назад.
– Ришар?
Вместо ответа лионец только пожал плечами и вскинул брови.
– Андрю?
– Казалось бы, – сказал архиепископ кентерберийский, – многолетняя драка с датчанами должна была привести в церковь хотя бы женщин, у которых погибли мужья. Не привела.
– Увы, – венецианец, представляющий самый богатый, несмотря на жалобы, приход, естественно главенствовал. – Нас не уважают.
– Совершенно верно, – подтвердили в один голос остальные, кроме Кристофа.
– А почему, братья мои? Нас, церковников, не уважают – почему? Ответ очевиден. Какое может быть к нам уважение, если нас возглавляет … – Роберто сделал многозначительную паузу.
– Бенедикт Девятый, – поспешил подсказать лионец.
Венецианец посмотрел на него таким взглядом, будто спрашивал – ты что, Ришар, всерьез считаешь, что только ты здесь помнишь, как прозывается нынешний Папа Римский?
– Нет уважения к папскому престолу – нет уважения и к нам, и к Церкви, – сурово пояснил венецианец. – Это чудовищно. Это невыносимо. За что нас уважать? Что знает народ о Папе? Что он стал Папой в двенадцать лет, что ему сейчас двадцать пять или двадцать семь, что он вымогатель … палач … вор … развратник … и трус!
– Нужно его заменить, – заметил Андрю, чей приход отстоял от Рима дальше, чем приходы любого другого из присутствующих.
– Мы так и сделаем, – заверил его венецианец, понижая голос. – Наша задача здесь – составить список кандидатур.
– Это просто глупо, – подал вдруг голос самый молодой, Кристоф.
– Что глупо? – грозно вопросил Роберто.
– Все это.
– Почему же, сын мой?
– Я думал, – сказал Кристоф, – что присутствие здесь представителя Константинополя изменит дело, но вижу, что ошибся. Я думал, что хоть при нем-то вы постесняетесь, вы все, болтать попусту языками! Разговоры о списке кандидатур ведутся целых десять лет. Посол вынужден будет сообщить Патриарху, что прелаты Западной Церкви всё также беспомощны и не способны ни на какие действия. Десять лет назад Полония была самой надежной территорией. Сегодня она потеряна – а мы продолжаем бесконечную нашу дискуссию. Завтра мы потеряем Францию, а Швецию не обретем. И будем так же собираться на постоялых дворах и произносить возмущенные монологи.
– Не забывайся, сын мой! – сказал сердито Роберто. – Ты что же это…
– Что ты себе позволяешь, щенок! – возмутился Ришар. – Почему на встречу не явился архиепископ парижский?
– Потому, что он знает, – ответил Кристоф, – что все это просто болтовня. Мы не пригласили епископа майнцского, поскольку боимся, что он императорский спьен. Меж тем бояться нам следует вовсе не императора Конрада Второго, которого не интересует ничего, кроме денег и власти.
Остальные отвели глаза и насупились.
– Бояться следует Неустрашимых, которых до сих пор никто из вас не решился даже упомянуть! – горячо продолжал Кристоф. – Меж тем мятеж в Полонии, под носом Императора, организован был настолько безупречно, что стихийным его назвать могут только лицемеры. И Папа Римский смотрел на это сквозь пальцы. Не в разврате дело. Что с того, что Папа – развратник? Мужеложец? Вор? Мало ли таких Пап было за тысячу лет! А дело в том, что Бенедикт – ставленник Неустрашимых. Мы должны искать союза с Императором, а не скрываться от него. Он любит деньги – мы пообещаем ему много денег. Мы можем кого угодно посадить на папский престол – это ничего не изменит, пока престол находится в Риме, где каждый десятый житель – заезжий варанг, где Неустрашимые чувствуют себя свободнее, чем в Швеции и Земле Новгородской!
Притихшие прелаты поглядывали на Панкратиоса.
– Замолчи, брат Кристоф, – сказал Роберто. – Замолчи. Ты молод и горяч.
– Я могу и помолчать, но это ничего не изменит.
Возникла пауза. И стала растягиваться. Роберто решительным голосом сказал, —
– Список кандидатов я представлю завтра, здесь, в это же время. Мы проведем выборы. Прямо здесь.
– У меня нет таких полномочий, – вмешался Ришар. – Я не могу отвечать за всех лионских священников.
– И не надо, – заверил его Роберто. – У тебя, падре, достаточно власти в Лионе, чтобы просто сообщить им о нашем решении, не спрашивая их мнения. Мне бы хотелось знать, – он повернулся к Панкратиосу, – личное мнение константинопольского представителя. Я понимаю, что это – не официальное мнение, и тем более не мнение Патриарха. Совершенно частное мнение. Панкратиос, как, на твой взгляд, может прореагировать Патриарх – на нынешние события?
– Ты спрашиваешь, одобрит ли Патриарх идею смены власти в Риме?
– Да. Твое личное мнение. Совершенно частное. Как ты думаешь?
– Я думаю, отношение Патриарха будет строго отрицательным. Я думаю, что Патриарх вас не поддержит.
Помолчали. Роберто, глядя Панкратиосу в глаза, спросил, —
– Почему?
– Мне неприятно об этом говорить, поскольку я на вашей стороне, и согласен с вами, коллеги. Но все-таки скажу, ибо это мой долг – как христианина. Патриарха устраивает нынешний Папа Римский. Поэтому Патриарх будет категорически против.
Прелаты нахмурились и погрустнели.
– Позор, это просто позор, – говорил горячий Кристоф, шагая по улице и норовя забежать вперед – Панкратиос еле поспевал за ним. – Пустобрехи. Список он представит! И что же? Каким это образом выбранный нами кандидат вдруг заменит ни с того ни с сего Папу Римского? Разве что придет в Рим во главе армии…
– Не спеши так, брат Кристоф, – попросил Панкратиос. – Я за тобой не поспеваю.
– А что ты думаешь обо всем этом? На самом деле?
– Я думаю, что перекладывание вины с Папы Римского на Неустрашимых ни к чему не приведет.
– Какое перекладывание! Неустрашимые не встречают сопротивления, поэтому…
– Они не встречают сопротивления потому, что большинство народа за них. Не будь Неустрашимых, был бы еще кто-нибудь.
– Согласен, но не значит ли это…
– Это значит, брат Кристоф, – сказал с мудрой улыбкой Панкратиос, останавливаясь и опираясь на посох, – что тебе следует идти помедленнее. Дай отдышаться пожилому человеку. Также это значит, что священники плохо справляются со своим долгом. Вспомни, друг мой, что апостолы были в первую очередь миссионерами. Нужно проповедовать – на улицах, в полях и лесах, в деревнях, чтобы люди слышали Слово. Это – главный долг христианина, вне зависимости от ранга. А там, где вместо священников и монахов проповедуют Неустрашимые, власть над душами достается именно Неустрашимым. Что и произошло в Полонии.
– Да, – Кристоф вздохнул. – Это тоже правда. Увы.
– Не спеши.
– Что делать, что делать! – Кристоф в отчаянии покачал головой. – Конец света, да и только.
– Не спеши, тебе говорят! Подождем до завтра, посмотрим, что за кандидаты.
– Ты веришь, что список будет представлен?
– Я не исключаю этой возможности, – голос Панкратиоса звучал спокойно, мудро. – Мне любопытно было бы взглянуть на этот список.
– Первым Роберто в списке поставит, разумеется, самого себя.
– Вряд ли.
– Почему?
– Он практичный, как все венецианцы. Зачем ему престол? Только лишние хлопоты. Не престол ему нужен, а удобный Папа Римский. А то ведь посланцы развратника Бенедикта постоянно требуют у Роберто отчета, а он этого терпеть не может.
Кристоф рассмеялся.
– Ты прав, Панкратиос. Ты совершенно прав. Я об этом не подумал.
– Ступай домой, Кристоф. Мне нужно поразмыслить, я приду позже. Постою покамест у реки в одиночестве, посмотрю на закат. Говорят – небывалое зрелище.
– Да, красиво.
– Иди же.
– Ты не боишься – один?…
– Я бывал здесь раньше. Город я знаю.
– Не задерживайся долго.
– Постараюсь.