Полураспад СССР. Как развалили сверхдержаву. Книга 1. АГОНИЯ СОВЕТСКОЙ ИМПЕРИИ – СССР (Р. И. Хасбулатов, 2011)

Предисловие

Я непрерывно «прокручиваю» в голове события, начавшиеся с середины 80-х гг., свою публицистическую деятельность, критический анализ экономической политики Михаила Горбачева, затем свое восхождение к власти, эпизоды той колоссальной борьбы и напряжения, подавление ГКЧП и постпутчевский приход к власти дружной стаи неподготовленных людей, отчаянные попытки уравновесить политику здравым подходом. И непрерывно нахожу в этой своей деятельности массу ошибок, больших и малых. Мне постоянно кажется, что в таком-то деле (вопросе) надо было поступить не так, как это было сделано много лет назад; в таком-то эпизоде – надо было сказать не то и не так, а по такому-то сложнейшему вопросу моя тактика должна была быть иной – изощренной и т. д. Непрерывно виню себя в происшедших трагедиях – если не получился позитивный результат, здесь, следовательно, и моя вина, как могущественного должностного лица той драматической эпохи, когда свершались величайшие перемены в СССР, получившие отражение в современной мировой истории.

Коротко говоря, я хочу сказать читателю, что далек от того образа государственных деятелей, которые, как правило, никогда не признают своей личной вины за последствия своей деятельности, тем более – за поражения, находя виновных в своих политических противниках, стечении обстоятельств или в иностранных заговорах. В этом смысле научный и гражданский долг автора принять на себя свою долю вины за страшные, просто немыслимые страдания народов России как следствие прямого разрушения национальной экономики под лозунгами «демократических реформ» и создания «рынка». При этом провозглашалось одно – «люди должны стать собственниками», а делалось другое – собственниками всего и вся в стране стала небольшая группка отъявленных мошенников.

Будучи во главе влиятельного Верховного Совета, игравшего первостепенную роль во всех преобразовательных процессах эпохи, я не сумел противостоять этим откровенно античеловеческим замыслам высшей исполнительной власти. Стремясь к различным вариантам компромисса с ней, пытаясь уйти от конфронтации, я шел на бесчисленные уступки ельцинистам, ослабляя как собственные политические позиции, так и Верховного Совета. Но они этого не понимали, не ценили то, что мне удавалось добиваться согласия Парламента, в том числе и удерживать от вотума недоверия и их позорного изгнания. И хотя я сам оказался преданным, расстрелянным, обманутым и брошенным за решетку теми, кого я непрерывно спасал в предыдущие годы, в том числе от могущественной Союзной бюрократии, готовой уничтожить Ельцина, это не избавляет меня от чувства постоянной вины за происшедшие трагедии в стране, за войны на Северном Кавказе, неисчисляемые страдания, пришедшие на долю народов страны.

После расстрела Парламента, как известно, ельцинский Кремль получил «полную свободу» от народа на проведение никем не контролируемой, враждебной народу экономической и социальной политики, когда бурно стали нарастать коррупционные процессы и формироваться паразитарный «праздный класс», тесно связанный с быстро нарастающей политической бюрократией, сведшей на нет все демократические достижения горбачевской эпохи и эпохи Верховного Совета России. Начался откат в социальной политике, реальных правах граждан, уровне жизни народа. «Реформы», а точнее – контрреформы, набрали такую автономную силу и динамику, что в итоге получилось по известной фразе одного косноязычного деятеля: «Хотели как лучше, получилось – как всегда». И все это – не наследие неких «70 лет правления коммунистов», как привычно утверждают неоельцинисты, а прямой результат многолетней деятельности «демократов-либералов». В результате в обществе, уже на подсознательном уровне, сложилось устойчивое недоверие к самим понятиям «демократия» и «либерализм», под лозунгами которых свершались великие революционные изменения в мире, что, однако, не мешает правящей страте продолжить проведение неоельцинской политики в полном объеме.

Следует отметить, разрушительно-взрывному развитию событий в России помешали два фактора: первый – приход к власти нового президента, Владимира Путина; второй – интенсивный процесс повышения цен на нефть и газ на мировом рынке; не заработанные трудом общества деньги мощным потоком потекли в российскую казну. Какой из этих двух факторов оказал наибольшее влияние? Трудно сказать определенно: с одной стороны, будь Путин самим мессией, он не смог бы остановить процесс деградации и распада России, под которую заложили мощные подрывные заряды ельцинисты в предыдущее десятилетие. Если бы не появились такие колоссальные финансовые ресурсы, которых никогда не было в истории страны, вряд ли что-нибудь существенное мог бы сделать для страны Путин. Но, с другой стороны, даже при этих бешеных «нефтяных деньгах», останься у власти Ельцин, вряд ли произошла бы та политическая и социальная стабилизация, которая характерна для современного этапа развития страны. Это, безусловно, выдающееся десятилетие Путина. И это надо признать.

Позитивные сдвиги в социально-экономической жизни общества за годы путинского правления очевидны. Улучшилось, хотя и незначительно, пенсионное положение, забота о детях и материнстве, подростках. Стал укрепляться отечественный капитализм (олигархический), банковский сектор, хотя и слабо, но получают импульсы к развитию регионы, в целом формируется «рыночная среда», хотя о нормальной конкуренции говорить не приходится. В определенной мере происходит восстановление военно-промышленного потенциала страны (хотя и слабо). Укрепились международные позиции страны, с ее мнением стали считаться (в то время как в ельцинскую эпоху Россия фактически перестала играть какую-либо роль в международных отношениях, превратившись в «сателлитное государство»).

В то же время в России сформирован один из наиболее жестоких, несправедливых типов национального капитализма, вся политика в котором подчинена интересам небольшой группы сверхбогатых людей, прибравших к рукам почти все национальное богатство страны, игнорирующих интересы народа. В то время как развитые страны – все сплошь социальные государства, а их правительства исходят из необходимости подчинить свою деятельность интересам общества, обеспечению возможности безбедной жизни для всех людей, Российское государство почти полностью избавило себя от социальных функций, перестало иметь черты социального государства.

Российская правящая элита озабочена сохранением позиций крупных корпораций, фактически «сросшихся» с властью, она не ставит своими задачами создать условия для развития даже среднего предпринимательства, не говоря уже о мелких фирмах и кооператорах. Деградация целых секторов экономики продолжается, примером этого является предельно запущенное сельское хозяйство и животноводство, усиление бегства сельского населения в города. Другой объект ее повышенного внимания – всемерное укрепление карательно-силового элемента, в сферу деятельности которого направляются огромные финансовые ресурсы, в результате происходит формирование общества с ярко выраженными элементами полицейского государства.

Политика правящей страты ныне выходит на первый план, в том числе и в вероятностном системном откате назад. О том, что именно политика способствует крупнейшим неудачам или ведет к успехам страну, показывает сравнение двух политических режимов III–IV республик – то есть ельцинского и путинского политических режимов. Почти десятилетнее правление Ельцина и его «камарильи» привело не только к обнищанию населения всей страны и стремительному падению роли России в сфере международных отношений, но и к такому упадку, который мне лично представлялся в конце XX века кануном распада страны. Но Всевышний еще раз пожалел многострадальные российские народы – не заработанные трудом общества денежные потоки мощным потоком почти целое десятилетие идут в переполненную казну, а якобы всесильное государство толком не ведает, как с пользой для народа и государства их использовать. Это ли не показатель интеллектуальной, профессиональной и нравственной несостоятельности так называемой российской элиты?

Моя историческая роль состояла в том, что я председательствовал в процессе трансформации социализма в капитализм, активно и сознательно ему способствовал. И я полагал, что, избрав другую парадигму развития, страна приблизится к осуществлению этого идеала – справедливости. Но ельцинисты отбросили само это понятие – справедливость – как ненужный хлам. Но удается ли «отказаться» от нее навсегда? Вряд ли, скорее – нет, и люди всегда будут добиваться справедливости, усматривая в этом бесконечное стремление к счастью. Хорошо, если эти устремления будут осуществляться организованно, мирно, через политическую борьбу в обществе, а не через заговоры, восстания и вооруженные конфликты. Вот для чего людям нужна демократия и свобода, а не для манипулирования понятиями «демократия» и «свобода».

При этом эпоха системной идеологической войны завершена, отчетливо показав всем социально активным группам населения, что под идеологической оболочкой борьбы «двух миров» скрывалась и скрывается реальная борьба и супердержав, и всех стран – за интересы своих государств, хотя эти интересы ими и обществом понимались по-разному. Ныне эта борьба ведется без идейного противостояния, но от этого она не становится менее жесткой, чем во времена существования глобального социализма и его противостояния с капиталистическим миром. Но деление Мира по такому принципу осталось в прошлом. А интересы государств – вечны. Сумеет ли Россия, ее правящий истеблишмент правильно понять эти интересы и достойно обеспечить в неустойчивом и тревожном мире интересы своих граждан? – вот один из главных вопросов для современной России. Меня же одолевают сомнения.

Распад СССР, как важнейшее геополитическое событие XX столетия, не стал объектом (и предметом) всестороннего анализа в национальных и международных научно-исследовательских центрах мира. Между тем СССР, на всем протяжении 70-летнего отрезка своей истории, оказывал огромное воздействие на всю современную цивилизацию. Не был изучен, прежде всего, обширный и многообразный блок международных отношений, оказавшихся как бы в вакууме (в силу исчезновения источника разития их импульсов, ранее идущих от конкуренции «Запад – Восток», «США – СССР»). Исчезновение глобальной конкуренции, на мой взгляд, вовсе не предполагало автоматическую их (отношений) «перенастройку» на новые внешние источники развития. Какой могла быть ориентация у субъектов – «получателей» этих импульсов, после прекращения существования одного из главных «источников», – на новый миропорядок, который пришел на смену прежнему и мыслился как «приз» в «славной победе» над СССР? Но какова была эта новая глобальная реальность – с точки зрения основных «международных игроков» на глобальной сцене? И были ли согласны с этим «новым миропорядком» те внешние силы – субъекты международных отношений, так или иначе связанные с ушедшей в небытие суперсилой, ориентирующиеся на нее? Какова была их возможная реакция? Все это, похоже, никого не волновало – «победители» находились в восторженной эйфории от переполнявших чувств абсолютного доминирования, когда казалось, что весь мир, покоренный, находится у ног статуи Свободы в Манхэттенском заливе.

А между тем ранее, в идущем гигантском глобальном соревновании (конкуренции) двух мировых систем, огромное множество «мелких» (неинституализированных) «игроков» находили свои определенные «ниши» для самовыражения, избегая, однако, оказаться в «жерновах» этой гигантской конкурентной битвы двух супердержав. Поэтому у будущих «внесистемных политических групп» в те времена не возникало даже соблазна пытаться выйти из «тени» в целях самостоятельных «игр» на глобальной политической арене. Их деятельность не выходила за рамки, диктуемые двумя супердержавами с позиций достаточно четких ценностных ориентиров – либо евроатлантических, либо социалистических. Но все они так или иначе стремились не выходить за рамки правил, диктуемых международным сообществом. Такое «системное противостояние» двух миров (своеобразная мирная борьба – конкуренция двух Систем, в центре которой находились СССР и США) в целом поддерживало глобальное политическое равновесие. И оно могло продолжать существовать довольно длительное время, пока не были бы найдены решения по установлению более прочного и стабильного мирового порядка. Это глобальное политическое равновесие и рухнуло вместе с крушением СССР. А «внесистемные политические игроки» получили внезапно (неожиданно для себя) широкое поле для своей деятельности. Здесь – истоки того явления, которое принято идентифицировать под современным пониманием «международные террористические силы», которые именно тогда, когда рухнул СССР, перестали бояться «супердержав» и считаться с ними…

Если распад СССР произошел стремительно и неожиданно для всех, как следствие своего рода «элитарного внутреннего заговора», разложения корпуса управляющих «системой» и дефицита финансовых ресурсов, – совершенно в иной плоскости происходил процесс распада Югославии, – «балканизация» этой мощной и влиятельной в мире страны.

С моей точки зрения, югославский кризис первоначально был инспирирован германскими интересами, но вскоре на первый план выдвинулись США. В условиях падения социализма в Восточной Европе, когда на Западе не ставилось под сомнение существование СССР как второй супердержавы (считалось, что она всего лишь значительно ослабла), была сделана ставка на расчленение этой страны, чтобы ослабить достаточно мощное, единое югославское государство. Поэтому всячески стимулировались этнические противоречия между народами этой страны, которых было, отметим, не так уж и много.

Следует отметить, Югославия не была неким искусственным государственным образованием (как и СССР), за многие послевоенные десятилетия народы интегрировались в единую национальную идентичность, уровень социально-экономического развития превышал соответствующий уровень в СССР, Польше и других странах Восточной Европы. При президенте Иосипе Броз Тито была избрана достаточно «мягкая» и своеобразная модель социализма, признающая частную собственность на землю, ремесленничество, мелкую торговлю. Люди могли свободно выезжать на Запад и въезжать обратно в страну. Нейтральный статус и активная внешняя политика выдвинули Югославию в число лидеров неприсоединившихся стран.

Ныне – все это в прошлом. Запад, в результате своей неразумной политики на Балканах, получил вместо одного государства (Югославии) шесть враждующих между собой «рыхлых», с неопределенным будущим, полугосударственных образований, и их вступление в Европейский союз мало влияет на их будущую неопределенную судьбу (это – не говоря уже о некоем «косовском государстве»).

Все это – дополнительный аргумент в пользу тезиса о неадекватности современных мировых (международных) лидеров, влияющих на Мир, непонимание ими последствий своих легкомысленных действий, расшатывающих существующую глобальную неустойчивость.

Интересно и то обстоятельство, что дезинтеграции в СССР и Югославии произошли примерно в тот временной период, когда во всем мире необычайно усиливались региональные интеграционные процессы. Страны и народы все более настойчиво искали пути дальнейшего сближения друг с другом, в стремлении решить усложняющиеся экономические, социальные, технологические и иные проблемы объединенными усилиями. И находили их на путях интеграции. И только две страны – СССР и Югославия, – точнее их лидеры, выступили против мировой объединительной – интеграционной тенденции. Это обстоятельство лишь оттеняет фактор доминирования в качестве главной причины их распада, субъективного момента.

Но факт состоялся. Гибель мирового социализма вместе с СССР (если не иметь в виду 1,5 млрд могучий Китай) мгновенно изменила всю сложившуюся почти за три четверти века систему мирового равновесия, в которой действовали, как выше упоминалось, не только писаные, но и неписаные правила, обеспечивавшие региональные подсистемы стабильности и безопасности, как составные звенья глобальной системы целостности и безопасности. Каковы причины подрыва глобального равновесия? Коротко укажем на следующие «события», взорвавшие послевоенный порядок (а не некую Вестфальскую систему). Это следующие: роспуск Варшавского договора (без обязательств со стороны стран-членов НАТО), ликвидация интеграционной группы СЭВ, объединение двух Германий (и тоже – без четких правовых обязательств в отношении НАТО). С конца 1991 г. в мире осталась только одна супердержава, легкомысленно полагавшая, что к ней перешла сила поверженного гиганта и что она самостоятельно обеспечит мир, безопасность и стабильность в Мире.

Но проблемы оказались намного сложнее, чем ее представляли лучшие умы «победителей», – сила ушедшей мировой советской империи не перешла автоматически ни к России, ельцинскому государству, ни к оставшейся супердержаве, как не «перешли» к ней ее былые связи и отношения с глобальными и региональными «игроками», способными подорвать остатки крупного мирового равновесия. Эта былая сила («СССР») «растворилась» по «старым» и «новым» агентам спонтанно развивающегося международного процесса в регионах переплетения международных интересов, конфликтов, транспортировки международных нефтегазовых трубопроводов и т. д. Одни из них примкнули к супердержаве, другие – к местным правителям, третьи стали на путь самостоятельной вооруженной борьбы со «всемирным злом» – «империей Запад», вдохновленные легкостью падения СССР, которую они считали не менее мощной, чем США, супердержавой. «Неинституализированная международная среда», различные радикальные группы, часто с происламскими лозунгами, которые всего лишь являются внешними формами политической, социальной и военной борьбы, стали множиться с огромной скоростью и искать свои пути идентификации и самоутверждения вне традиционных норм и правил поведения и действий. Падение такого гиганта, как СССР, на первом этапе для них всех было шоком; на втором этапе, осмыслив новую ситуацию, они сделали для себя «оптимистический» вывод: если СССР развалился, почему той же судьбы могут избежать США? Отсюда пробывшие союзнические силы СССР стали кристаллизоваться в центры борьбы с оставшейся единственной супердержавой. На это ушло примерно 10 лет… До 11 сентября 2001 г.

Таким образом, научно-интеллектуальные силы цивилизации даже не затронули огромный пласт проблем, который возник после гибели СССР, его ухода с глобальной политической сцены. На деле же она, цивилизация XXI века, сталкивается в настоящее время именно с этими проблемами в большей мере, чем с традиционными, хотя они имеют внешне очертания «старых», традиционных. Но это не совсем так. С одной стороны, возникли новые, фактически нерешаемые противоречия в мировом развитии, которые оказались порожденными фактом исчезновения СССР – как подсистемы из мировой цивилизации, как органической части последней. Эти новые противоречия имеют, безусловно, разрушительный характер, их можно иллюстрировать одним логическим вопросом: если погибла часть Глобальной социальной системы, откуда может быть уверенность в том, что гибельные процессы не переходят на другую часть этой единой системы?

Возможно, конфликтность разных подсистем, их состязательность и придавала устойчивость целостности Глобальной системы. Характерно, что процесс гибели ускорился на низшей фазе конфликтности обеих подсистем – на новом этапе движения к некоей модели «общей цивилизации» и гуманистического мира, когда стал «таять лед» в их взаимоотношениях. Откуда в такой обстановке появились идеи «мирового зла», якобы присущие одной подсистеме? Она, как свидетельствуют недавние факты, исчезла не как «мировое зло» – «мировое зло» возникло уже позже, как следствие ухода из Цивилизации этой подсистемы. СССР ушел в небытие не как «мировое зло» – а без революций и войн, без каких-то крупных социальных и природных катаклизмов, без внешних и внутренних заговоров, при достаточно высоком уровне поддержки социализма большинством общества, как следствие полной деградации правящей элиты. Этот феномен оказался совершенно не изученным мировой аналитикой. Горбачев не сумел (и не успел) подготовить новый управленческий слой, да и видение им ситуации в стране было далеко не адекватным.

Праздновать «победу» в такой обстановке – как это происходило в западных столицах – и могли только люди, подобные гуннам, захватившим когда-то могучий Рим. Но и тогда, как свидетельствует история, «победу» праздновали не только на варварском Западе, но и в «цивилизованном эллинистическом Востоке», полагая, что «варвары перебьют друг друга, а победа достанется нам – умным и цивилизованным». Но «победа» досталась другим, погубившим цивилизацию. (Это, в частности, произошло в России.) Похоже, этот торжествующий «колокол» ныне звенит и по другой части цивилизации, изнемогающей в «просветительской войне» на Востоке. И прозвенел он не только над СССР, но и над могущественной Америкой 11 сентября. Но этот «звон» многие не «слышат» и ныне, как не слышали его в Советском Союзе, когда предпочли «не заметить» первые «звонки» карабахских событий, похоронившие в конечном счете СССР.

Как мне представляется, событие 11 сентября 2001 г., при всей кажущейся пародоксальности, – это самое естественное последствие усиления мирового социально-политического неравновесия. Если первый смертельный удар по глобальному равновесию был нанесен падением СССР, то 11 сентября – это уже второй удар по нему. Он четко обозначил новое качество цивилизации XXI века – отныне она, включая ее основной геостратегический бластер – США, не является более (и далее) неуязвимой. И США подвержены не меньшим рискам для гибели, чем СССР. В этом – суть «второго удара» по глобальному равновесию как предупреждения…

Другая сторона драматического события 11 сентября – это завершение десятилетней эпохи абсолютного доминирования США и конец так называемого однополярного мира. Политологи и сегодня продолжают вести дискуссии по вопросу о том, следует ли считать «правильным» или «неправильным» признание США единой супердержавой и «справедлив» ли «однополюсный» мир? Вопрос же в реальности находится в другой плоскости: во-первых, то обстоятельство, что США – единственная в мире супердержава – это реальность, не зависящая ни от чьих суждений и, соответственно, обладающая огромным влиянием в мире. Во-вторых, это огромное влияние не настолько тотальное, чтобы заставить Мир действовать по ее, супердержавы, правилам, – было наглядно показано 11 сентября. Кажущееся 10-летие абсолютного могущества США и однополюсный мир «по-американски» были похоронены под обломками башен-близнецов Международного торгового центра 11 сентября. Ошибка американского руководства, начавшего войну в Ираке, заключалась не просто в том, что оно «не предусмотрело» в военном отношении возможные осложнения, а прежде всего в том, что оно находилось в плену сознания своего абсолютного превосходства над всем Миром, который – по мнению руководящих кругов США – был принципиально готов «признать» безоговорочное американское доминирование. Но это было абсолютно ошибочное суждение, что и подтвердилось последующим ходом событий в мире.

Падение с этого иллюзорного величия произошло не только через обозначившееся военное поражение в Ираке, не говоря уже об Афганистане, но и в новых социально-политических процессах в Латинской Америке, выразившихся, в частности, в форме «поведения» венесуэльского президента Уго Чавеса, перед которым США оказываются бессильными. И этот последний фактор – бессилие американской силы – более значимый в исторической перспективе, чем возможное военное поражение на Ближнем Востоке или прогнозируемое нападение на Иран, что также не сулит победы Америке.

Современный мир кристаллизуется на новые центры притяжения, в котором действуют как традиционные центры (ЕС и США), так и формирующиеся новые – Восточная Азия, Ближний и Средний Восток, Латинская Америка. Что касается Китая и Индии – это особые цивилизации. Они, как и другие страны региона – Пакистан, Иран, Египет, не будут следовать в фарватере американской или европейской политики. Возможно, некоторые правящие элиты этих стран желали бы этого, но динамизм внутренних общественных процессов в них достиг такого накала в антизападном ключе, что это становится просто невозможным. Китай сегодня стремительно занимает место СССР, как вторая супердержава, причем все еще социалистическая. Если учесть, что эта страна с 1,5 млрд населения, – смешными представляются идейки о том, что «социализм мертв». Социализм олицетворялся не с Кубой и Северной Кореей – как потешаются псевдополитологи России, а с Китаем.

«Вакуумным» с таких позиций остается весь регион бывшего СССР, где Россия упускает шанс стать серьезным региональным центром силы, затеяв неперспективную борьбу с рядом новых государств и конфронтацию с Западом, бремя тяжести которой она не в состоянии выдержать. Похоже, что правящие круги России отказались от интеграции в рамках СНГ, выдвинув неопределенные цели (за неимением таковых). Эта «неопределенность» присутствует, к примеру, в нефтегазовой войне Кремля, в которой остаются непонятными ее мотивы – если не иметь в виду слишком примитивное давление для достижения несущественных целей. Обывательское сознание обычно видит за действиями правителей что-то глубокое, таинственное и сакральное. На самом деле часто оказывается, что там «ничего нет» – кроме реакции на какие-то словесные выражения одного «большого человека» на слова другого «большого человека». С такого рода ситуациями российское общество сталкивается все чаще.

В свете последнего мирового финансового кризиса маятник экономического роста качнулся в сторону Европейского союза. Он может мощно «подпереть» экономику США, не позволить ей войти в депрессию.

Вряд ли может стать серьезным региональным центром политической силы Япония, хотя она и сохраняет позиции второй промышленной державы мира. Существенным ограничителем здесь выступает естественный фактор – островной характер этой страны. Возможно, в будущем следует ожидать возникновения некоего Восточно-азиатского сообщества с тремя центрами (Токио – Пекин – Сеул), о котором в регионе поговаривают уже сравнительно давно. Но контрсилой США и ЕС этот регион не будет. В то же время очевидно, что существующие центры мировой политической силы быстро эволюционируют в наступлении новой мировой политической конфигурации, и становление последней, скорее всего, будет сопровождаться серьезными конфликтами в самых разных регионах мира. Это, несомненно, тоже реальное следствие крушения мирового равновесия после исчезновения СССР.

90-е гг. XX столетия рассматриваются новейшей экономической историей как один из наиболее успешных периодов развития мировой экономики. При этом не принимаются в расчет все трагические издержки умиравшего от псевдореформ множества стран бывшего СССР, включая Россию, ужасающий экономический упадок большой группы развивающихся государств, новый виток роста внешней задолженности в ряде регионов мира, в частности всего Латиноамериканского континента и стран Африки, – на фоне сильнейшей депрессии в этих регионах. Речь в международных исследованиях ведется почти исключительно о ситуации в «великой триаде» (США – ЕС – Япония), всячески восхваляя их экономические достижения и «институциональный» прогресс.

Но даже из этой общей оценки мировой экономической ситуации 90-х состояние отдельных развитых стран было весьма контрастным. Особенно трудной оказалась судьба многих стран мира в начале 90-х гг., когда все центры «великой триады» (США – ЕС – Япония) одновременно оказались в условиях сильнейшей депрессии. Падение СССР, таким образом, совпало с низшей точкой падения мирового экономического цикла. Отметим, что низшая фаза падения факторов производства длилась примерно два года, с 1991–1992 гг. (в Западной Европе) до начала 1993 г. (в США). Затем началась эпоха длительного и устойчивого экономического роста в США и Западной Европе (при сохранении депрессии в Японии). И никакого отношения этот рост к конкретным действиям правительства США (Клинтона) не имел. Таким образом, недавние трудности и кризисы 90-х остались в прошлом. Но уже к началу нового, XXI столетия американская экономика, завершив фазу циклического подъема, оказалась в новом, мощном кризисе. Он был частично решен военно-политическими средствами – вторжением в Ирак.

Однако следует вернуться к этому недавнему прошлому – и даже несколько назад – в эпоху 80-х гг., поскольку в нем лежат события, наложившие свой сильнейший отпечаток на современную политико-экономическую ситуацию. Известно, что любая национальная экономика развивается в соответствии с динамикой мирового цикла, понижательная тенденция которой пришлась на вторую половину 80-х гг. В начало 90-х гг. XX века США вступили, уже пораженные тяжелым экономическим кризисом, начавшимся в конце правления президентства Рональда Рейгана. И все президентство Дж. Буша-старшего совпало с кризисным периодом для американской экономики. Мощный циклический спад был усилен огромными военными программами правительства Рейгана, объявившего СССР «империей зла» и взявшего курс на достижение очевидного военно-политического превосходства над СССР.

Это был период, полный неопределенностей в отношении не только дальних перспектив, но и ближайшего будущего. Об этом времени французский экономист Мишель Альбер в книге «Капитализм против капитализма» писал, что «казалось, американскому могуществу приходит конец – слишком быстро слабеют его позиции». Журнал «Форчун» опубликовал большую статью с поразительным заглавием: «Тенденции к исчезновению марки «Сделано в США»… Рокфеллер-центр, этот символ Америки, был приобретен японцами, колонизирующими мир. Тогда же Массачусетский технологический институт опубликовал свой известный аналитический доклад, в котором авторы пришли к пессимистическим выводам относительно будущего Америки и предрекали их промышленный упадок. В тот период наблюдалось наступление европейской теоретической мысли на американскую. В частности, доказывалось (в том числе Мишелем Альбером), что американская модель уступает свои позиции «рейнской модели», поскольку последняя, «более социально справедливая», превосходит американскую в «экономическом и управленческом аспектах». И что «плохой капитализм» (американский) вытесняется «хорошим капитализмом» (европейским). (См.: Хасбулатов Р.И. Эпоха США: технология доминирования и грядущего упадка // Экономика и политика России. 2000. № 8.)

Но любым экономическим кризисам в рыночной экономике, в соответствии с динамикой мирового цикла, приходит конец. Пришел такой конец и кризису в США. Это произошло в конце 1992 г. – начале 1993 г. После выхода из длительной депрессии, как показала экономическая история, страна может развиваться по следующим трем сценариям.

Первый сценарий. Страна определенно вышла из «зоны» депрессии, но для нее свойственны «вялый» рост, слабая инвестиционная динамика и иные признаки, близкие режиму стагнации. Все это было достаточно характерным для японской экономики на всем протяжении 90-х гг.

Второй сценарий. Посткризисная динамика экономического роста имеет достаточно устойчивый характер. Темпы экономического роста невысокие (1,5–2,5 %), но дают возможность для «рассасывания» безработицы, обеспечения стабильной социальной политики и т. д. Он был характерен для стран Европейского союза, Канады, Австралии в 90-е гг.

Третий сценарий. Выход из кризиса носит динамичный характер, что показала экономика США, начиная с конца 1992 г. – начала 1993 г. Темпы ее роста были бурными (свыше 4 % ВВП). Именно на гребне этого циклического роста американской экономики 90-х гг. и оказалось правительство во главе с весьма «сереньким» Б. Клинтоном, сыгравшим роковую роль в политической истории России, способствуя уничтожению парламентской демократии в 1993 г. Рост экономики США поражал воображение, когда укреплялись не только финансово-экономические, но и военно-стратегические, глобальные позиции США как единственной супердержавы цивилизации конца XX столетия.

На мой взгляд, именно в этой плоскости следует искать ответ на вопрос о факторах, способствовавших такому развитию мировых событий в 90-х гг. XX века и в начале XXI века.

Прежде всего речь идет о завершении цикла мировой экономической динамики и факторах, с ним связанных. Нет сомнений, однако, и в том, что здесь действовали факторы и общего порядка, такие, как:

• эффект масштаба американской экономики, «присутствующей» повсюду в мире;

• результативная финансово-экономическая политика Федеральной резервной системы (ФРС), то есть Центрального банка Америки;

• предельно рациональное использование технологических инноваций, особенно в области информационных технологий, и т. д.

Но основную роль (при всей важности общих и частных факторов, явившихся всего лишь предпосылками, условиями для рывка) сыграли факторы глобального характера, на них мы и остановимся. Здесь сразу же пойдет речь о целом ряде уникальных явлений в мировой политике (не только в экономике).

Это явление связано с тем обстоятельством, что распад СССР в разгар экономического кризиса в США переориентировал внимание всего мира с экономических проблем США на процесс ускоренного демонтажа мировой социалистической системы. И что еще важнее в обыденном сознании – на ликвидацию главного противника-конкурента США – Советского Союза. США умело перехватили инициативу у западноевропейцев и стали выполнять роль своего рода «доброго дядюшки» «на похоронах» СССР. Эта их роль, необычайно усиленная российской псевдодемократической прессой, с умилением пропагандирующая тезис о «выдающихся заокеанских экономических умах, спасающих русские реформы», явилась мощным глобальным политико-психологическим фактором, способствовавшим исчезновению сомнений мирового истеблишмента относительно того, кто является и кто может быть абсолютным лидером в такой обстановке. При этом гибель СССР, причины которой были сугубо внутренние, правящие круги США приписали своей «гениальной политике» (в том числе Гейтс и др.). Почва, таким образом, для выхода из кризиса в США была создана в самое короткое время самими сложившимися объективно геополитическими условиями.

Исследователи обоснованно связывают фактор долговременного укрепления американских позиций с крушением СССР и мирового социализма, но, как мне представляется, ошибочно утверждали о «конце эпохи «холодной войны», здесь нужны пояснения. Напомню, этот «конец» эпохи «холодной войны» был завершен в целом после исторического хрущевского прорыва и закреплен Хельсинкским заключительным актом 1975 г., закрепившим реальности послевоенного миропорядка, включая ситуацию в Европе (американское и западноевропейское руководство признало «право» Москвы и на подавление выступлений в Праге, август 1968 г., и на откровенное ее вмешательство в восточноевропейские страны, то есть «доктрину Брежнева»).

Связи между падением СССР и мировой политической ситуацией не в плоскости «конца «холодной войны», а в плане конкретных интересов и «приобретений» в области территориальной экспансии Запада. В этом – единственная база формирования новой реальности – абсолютного и непререкаемого военно-политического доминирования США в глобальном масштабе в постсоциалистическом мире.

Целый ряд конкретных «приобретений» (в рамках «первого уникума») как бы находится на поверхности явления и очевиден. Например, прекращение существования военно-политического блока «Варшавский договор», который по своему военно-техническому потенциалу превосходил вооруженные силы НАТО, размещенные в Европе, и органично обеспечивал интересы социализма, позволило США и другим западным странам существенно сократить военные расходы. Это было исключительно важно и потому, что речь шла о первых годах десятилетия, когда и США, и ведущие страны Европы – Франция, Великобритания, Германия и другие – находились в глубоком кризисе и они все нуждались в масштабных финансовых ресурсах. Они и «подоспели» в форме появившейся безболезненной возможности кардинального сокращения оборонных бюджетов плюс переток масштабного капитала из «пространства СССР» в западные страны. Следует сказать, что примерно такого развития событий можно было ожидать уже после глубочайшего экономического, политического и социального кризиса в Польше. Попытка генерала Ярузельского через введение «мягкого» военного положения стабилизировать обстановку лишь ускорила падение социализма и приход к власти первого несоциалистического президента – рабочего Леха Валенсы. Это обозначило грядущий крах социализма при инертности московских (кремлевских) вождей. Ведущие капиталистические страны обезопасили себя от конкуренции СССР.

Такая обстановка позволила поставить и решить важнейшие народно-хозяйственные задачи в развитом сегменте мировой экономики, в частности – переориентировать крупные финансовые затраты на цели структурной перестройки промышленности на базе новейших технологий, увеличить затраты на НИОКР, высшее образование и в целом систему подготовки кадров, а также социальные цели «постиндустриальных обществ».

Появление достаточно неожиданно огромных по объему (триллионы долларов) «свободных средств» как следствие не запланированной ранее масштабной экономии позволило направить значительные их объемы для достижения множества целей, казалось бы, внешне не связанных между собой, но на деле содействующих реализации американской стратегии мировой экспансии по всем азимутам. Например – именно тогда стала снова расти помощь США бедным странам; тогда же США необычайно усилили давление на ГАТТ (ВТО), добиваясь нового «раунда» переговоров по мировой торговле с целью прорыва на путях ее либерализации; американские ТНК и ТНБ получают новые возможности для воздействия на движение мировых финансовых потоков через международные центры, находящиеся или на территории США, или контролируемые их капиталом; США используют новые возможности международных финансовых организаций (МВФ и Всемирный банк) для нейтрализации региональных финансовых кризисов, возникающих в Латинской Америке и Азии, скорее всего, тогда уже «планировали» их использование в Восточной Европе (как своего рода «План Маршалла»). Одновременно были сокращены многие военные базы (около 100 единиц) и множество других объектов, переданных в сферу предпринимательства. При этом такая политика «конверсии», если можно использовать этот термин, осуществлялась необычайно рационально и обдуманно, она не только не наносила ущерб мощному военно-промышленному комплексу, но, скорее, способствовала повышению уровня рациональности американской корпоративной экономики.

Это было тем не менее лишь видимой частью колоссальной экономической выгоды, полученной в результате крушения мирового социализм. Прямые формы этой выгоды эффективно использованы и США, и другими странами Западной Европы прежде всего для целей выхода из кризиса начала 90-х годов и последующей структурной перестройки своих экономик на базе новейших технологий.

Что касается преимуществ, в том числе конкретных экономических выгод, полученных США от приобретения абсолютного военно-политического доминирования, – они внешне выступают в косвенных, опосредованных формах. От этого, однако, они не становятся менее значительными и менее ценными, а скорее всего, они более масштабны по сравнению с первыми. Этим самым мы указываем всего лишь на характер их проявления в не всегда конкретных, строго очерченных видах, которые можно назвать, перечислить, измерить и т. д. Они находят свое выражение в грандиозных последствиях, которые наступают незаметно, скрытые самими явлениями.

Примеры: роспуск Варшавского договора, Совета экономической взаимопомощи (СЭВ); распад СССР, деиндустриализация экономик новых государств; кремлевский переворот осенью 1993 г. и установление плутократического авторитарного режима власти; полураспад Вооруженных сил России, что обнаружилось в ходе кремлевско-чеченской войны, и т. д.

Вторая группа уникальных явлений связана с совпадением во времени и пространстве исчезновения мирового социализма (и СССР) как подсистемы мировой цивилизации и могущественного соперника – конкурента мирового капитализма (и прежде всего США) и развертывания финансовой экономической глобализации.

Я имею в виду прежде всего два ее направления:

а) автономное международное производство, всепланетное по сути и организационному оформлению, формируемое транснациональными корпорациями (ТНК);

б) гигантские финансовые потоки, интенсивность (и «плотность») которых ежечасно возрастает, справиться с которыми с каждым днем становится не под силу ни отдельным государствам, ни группам государств, в том числе самому сильному и эффективному из них, которым, несомненно, являются США.

Колоссальные преимущества, связанные с результатами такого специфического развития, в наибольшей степени и предельно результативно были использованы Соединенными Штатами, управляющими движением этих гигантских по масштабам денежных потоков. Это «управление», однако, становится все более сложным даже для могущественных финансовых центров США, интересы которых не всегда совпадают с позициями Вашингтона. Но это – другая проблема, мы здесь лишь указываем на ее существование. Какие «бюджетные дефициты» могут быть страшны США в такой обстановке, даже в условиях современного мирового финансового кризиса? Американская экономика, как гигантский насос, выкачивает из мировой экономики живительные финансовые ресурсы, обрекая отсталые части мирового хозяйства на деградации. Указанная выше тенденция обнаружилась, в частности, на примере упадка стран Восточной Европы и развивающегося мира, в то время как американская экономика успешно развивалась на протяжении всего циклического периода (1992–2001).

Процессы глобализации, которые отчасти управляются штаб-квартирами могущественных международных финансовых организаций, финансовыми центрами мира, наднациональными структурами интеграционных сообществ, ТНК и т. д., включили в сферу своего контроля самые отдаленные от метрополий страны и регионы, в том числе островные государства – общины, затерянные в просторах Мирового океана, районы российской Сибири, Дальнего Востока, европейского Севера, центральные районы России.

Третье уникальное явление. Вместе с мировой экономической социалистической системой исчез сам принцип экономической альтернативности в системе мировой экономики, в целом ранее состоящей из конкурирующих двух глобальных подсистем (с примыканием к той или другой подсистеме «промежуточных», переходных звеньев).

Экономическая система социализма не просто «исчезла», она погибла и «растворилась» в мировой экономической системе капитализма, главным ценностным носителем которой выступает «великая триада»: США – Западная Европа (ЕС) – Япония. Исчезновение же военно-политической биполярности оказалось дополненным к исчезновению самих альтернативных экономических подсистем мировой экономики. Это придало возвышению США буквально кумулятивный эффект усиления ее глобальных позиций. Это – третье уникальное явление, которое наряду с первым явлением может нести (и несет) уже прямые негативные (а порою – и провокационные) воздействия в действующую систему современного мирового Сообщества, сильнейшим образом охваченного разлагающим его системным кризисом.(При этом совершенно не исследуется роль Китая с его специфическим «социалистическим рынком».)

Ранее мы отметили, что самый мощный удар трансформационные процессы 80-х – начала 90-х гг. нанесли по устойчивости мировой экономической системы. Она, как известно, состояла из различных подсистем, ключевую роль в которых играли альтернативные экономические системы (подсистемы), обеспечивающие гибкость и пластичность самой мировой экономики как Глобальной системы, разные части (звенья) которой находились в режиме конкуренции (усиливая внутренние механизмы стабильности в целом Глобальной системы). Она оказалась поверженной в результате гибели СССР.

Мировая система (со своими подсистемами) развивалась в соответствии с законами эволюции, совершенствовалась, усложнялась и не могла погибнуть без мощных субъективных воздействий («внутри» и «извне»). Ее погубила Глобальная контрреволюция, которая быстро смела революционные (романтические) порывы реформаторов второй половины 80-х гг. Она (контрреволюция) прервала эволюционное движение мировой экономической системы на путях конвергенции, которая определилась в эпоху горбачевских реформ. Поскольку контрреволюция осуществлялась заговорщицкими, насильственными, подлыми методами, она все еще не идентифицируется в адекватных понятиях современной российской политической истории, в которой доминируют с «середнячки от мысли». Поэтому лишены научных оснований высказывания отдельных аналитиков в том смысле, что «социализм как система не имел исторической перспективы». А Китай? Что происходит в этом регионе? Ответов нет. Тем не менее на этой контраргументации стали возникать различного рода идейки типа «конца истории», «конца идеологии», «окончательного торжества либеральной концепции» и иные теорийки, не имеющие исторической перспективы.

Так, в 90-х гг. американский политолог Фрэнсис Фукуяма выдвинул тезис о «конце истории»: «Видимо, мы становимся свидетелями конца истории как таковой: это означает конечную точку идеологической эволюции человечества и универсализацию западной либеральной демократии как конечной формы человеческого правления… Война идей подошла к концу. Поборники марксизма-ленинизма могут по-прежнему встречаться в местах типа Манагуа, Пхеньяна и Кембриджа с Массачусетсом, но победу с триумфом одержала всемирная либеральная демократия».

Мне этот тезис казался примитивным и в те времена, в начале 90-х гг., и ныне. Война идей возникла вместе с первым государством и организованным обществом, и она не закончится никогда, пока будет существовать жизнь на Земле. Это и есть история, не ограниченная временем. Но чему я поражался – это с какой восторженной страстью российская «интеллектуальная элита» обсуждала эту абсурдную концепцию! Позже то же самое произошло и с другой нелепой идеей Фукуямы – «войны цивилизаций». В мире нет и не может быть одновременно «двух цивилизаций» – существует одна цивилизация, с ее неравновесными подсистемами. Вот между этими подсистемами и внутри каждой из них и происходит (и будет происходить до скончания века) борьба, принимающая разные идейные, политические и военно-конфликтные формы. Поведением людей, их больших групп двигают интересы, а идеи и религия – всего лишь внешняя форма отражения этих интересов. Этого, похоже, не поняли ни Фукуяма, ни его российские последователи, увлекшись формальной глобализацией системы капитализма временным доминированием в «триаде» неолиберальной доктрины.

Указанные выше косвенные, или опосредованные, факторы в целом можно свести к следующим:

• Капитализм как Система стал не только всемирным (по охвату), но и глобальной Системой экономики (Китай – специфическая разновидность этой системы). США, как ведущая экономическая сила мира, финансово-экономические агенты которых действуют по всему миру, приобрели наибольшие дивиденды от такой глобальной трансформации.

• ТНК американского происхождения, или с преобладанием американского капитала, или с его участием, на пути которых до распада социализма ставилось множество преград («Кодекс поведения ТНК» и т. д.), отныне получили «зеленый свет» к глобальной экспансии.

• Исчезновение альтернативных экономических систем и превращение национальных экономик в составные части монополистической глобальной экономической системы жестко детерминировали первые в этой Глобальной системе, причем – на второстепенных ролях (не в силу чьей-то злой воли, а в силу очевидной их экономической и политической слабости). Это – историческая реальность, данность, причем объективная, отражающая сложившуюся сегодня картину мира такой, какая она существует. И все современные государства так или иначе прочно встроены в Единую мировую систему капитализма. Эта общая «встроенность» в мировой капитализм вовсе не означает принципа равенства национальных капитализмов, здесь доминирует принцип иерархии и фактического подчинения слабых сильным (при формальном равенстве).

• Присоединение к капиталистической системе развивающихся стран, которые ранее занимали «переходные» («промежуточные») позиции, не только мощно усилило потенциал мирового капитализма, но придало самой системе капитализма всемирный, глобальный характер, завершило эпоху борьбы социализма и капитализма за доминирование в регионах «третьего мира»; придало глобальной капиталистической системе однородный характер. Отметим, однако, крайне противоречивый и взрывоопасный потенциал, не оставив альтернативы (выбора). В этом – органическая слабость глобальной системы капитализма.

• При этом принципиально важен фактор Китая; в настоящее время эта страна имеет политическую систему социализма, экономическую – капитализма, куда она «качнется». Это обстоятельство будет иметь колоссальное значение для всей политической истории мира XXI столетия.

В связи с предыдущими тезисами можно утверждать о величайшей всемирной трагической ошибке, совершенной современной цивилизацией, ошибке, выходящей за пределы примитивных сравнений в категориях «капитализм – социализм». Ее суть – в отказе от самого принципа экономической альтернативности экономических систем, что, бесспорно, ограничивает историческую перспективу победившей и ставшей всемирной экономической системы капитализма в силу внутренних противоречий монополии как таковой. Любая монополия обречена на гибель – это естественный ее закон, своего рода аксиома. Это – еще одна уникальная особенность глобальных трансформаций 90-х гг.

Непропорциональное усиление экономического влияния США связано, как упоминалось выше, с таким последствием гибели социализма, как нарушение мирового экономического равновесия. Ранее, в течение многих последних десятилетий, существовал довольно устойчивый баланс экономической силы в трех мировых региональных зонах:

а) развитые страны (капиталистический центр), сконцентрированный в основном в «великой триаде» (США – ЕС – Япония);

б) среднеразвитые страны (СССР и восточноевропейские страны – ядро социалистической системы);

в) развивающиеся страны.

Какие особенности были характерны для взаимодействия этих трех групп стран мира?

Во-первых, между этими группами стран действовали самые тесные экономические связи и взаимосвязи, которые имели устойчивую тенденцию к росту.

Во-вторых, первая и вторая группы стран (капиталистические и социалистические) конкурировали между собой за доминирование в третьей группе – развивающихся стран. И эта конкуренция велась обычно в формах финансово-экономической и научно-технической помощи, что было, очевидно, благом для PC. Не случайно то, что после «растворения» социализма Запад более чем вдвое сократил оказываемую ранее помощь этой группе стран – и это тоже вполне логично, поскольку исчез конкурентный мотив за доминирование в этой группе государств, они прямо «свалились» в объятия всемирного капитализма.

В-третьих, ни один из упомянутых центров экономической силы, вплоть до начала 90-х гг., не обладал абсолютным доминированием. Экономическая мощь СССР в конце 70-х (до ввода войск в Афганистан) и вплоть до 1985 г., по самым объективным данным, в том числе по сведениям разведывательного сообщества США, составляла 55–60 % ВНП США (по советским данным – 80–90 %).

Это соотношение между двумя глобальными экономическими системами могло в будущем (при сохранении СССР) придать Миру предельно равновесное состояние. Однако мощный «взрыв», последовавший одновременно с гибелью СССР, разрушил до основания мировое и экономическое, и в еще большей мере – политическое равновесие. Он привел в немедленное движение мириады разрушительных сил, ранее находившихся в тени или фарватере двух глобальных полюсов притяжения и контролировавшихся ими.

Отсутствие абсолютного доминирования одной экономической и военно-политической силы в мире было, несомненно, сильным позитивным фактором, позволяющим предпринимать целый ряд крупных решений со стороны мирового сообщества в направлении гармонизации мировой системы политических и экономических отношений. Это регулирование осуществлялось в том числе на базе принципа консенсуса (сомнительно, чтобы сам этот принцип мог бы восторжествовать в современных условиях, если бы этот вопрос – то есть введение этого принципа в систему международных отношений – подлежал бы обсуждению). Стоит помнить о том, что все главные международные институты, действующие ныне и так или иначе призванные регулировать международные отношения – в рамках ООН или другие институты и соглашения, – были созданы и действовали как следствие консенсуса:

• отношения между СССР и США (первый уровень межгосударственных отношений – то есть отношения между «супервеликими» государствами);

• отношения между социализмом и капитализмом в целом (первый уровень международных отношений);

• отношения между СССР и отдельными странами Запада и их региональными группами;

• отношения СССР с международными организациями, в основном контролирующиеся Западом.

В результате многочисленных и многообразных связей и взаимосвязей в мировом сообществе постепенно сформировались межсистемные отношения, обеспечивающие глобальный баланс. В их «привязке» действовали все другие – почти без исключения – международные игроки. Отсюда – истоки глобальной устойчивости Мира вплоть до разрушения прошлого миропорядка (в результате гибели СССР).

Существующая ныне глобальная неадекватность международных институтов, созданных в предыдущие времена, при качественно других условиях (условиях глобального противостояния двух Систем), для решения других задач, видимо, не требует доказательств. Собственно, с формальной точки зрения основополагающие решения по созданию этих институтов, в которых реализовывались главные межсистемные принципы мирного сосуществования, перестали действовать. Почему? Исчезла одна сторона универсальных, многосторонних и двусторонних договоренностей: как бы велико ни было число подписавших указанные выше договорные принципы и сам порядок послевоенного устройства мира, все эти договоры, решения, акты (в том числе заключительный акт, Хельсинки 1975 г.) имели следующую сущностную специфику:

• во-первых, они заключались между социализмом и капитализмом;

• во-вторых, они регулировали отношения между США и СССР (фактически);

• в-третьих, в этих договорах СССР – с одной стороны – стремился максимально обеспечить интересы огромного массива развивающихся стран и своих союзников по социалистическому блоку; США – с другой стороны – также выступали от имени всего капиталистического мира и группы развивающихся стран, следовавших в фарватере политики «великой триады».

Условия, при которых сохранялась жизненность этих международных институтов, обеспечивающих глобальную стабильность, исчезли окончательно в конце 1991 г. Однако создается впечатление, что международная финансово-экономическая и политическая элита или делает вид, что не понимает того, что произошло, или действительно этого не понимает.

В противном случае трудно объяснить абсолютный отказ от существующей необходимости кардинальных изменений в системе международных организаций, созданных в условиях соперничества и конкуренции между двумя мировыми силами.

И, соответственно, все эти международные организации превратились в прямых носителей и выразителей интересов этой суперсилы. Это – фактор, вызывающий огромное негодование различных новых участников международного процесса, ворвавшихся в него «явочным порядком» после исчезновения одной из двух глобальных контрсил.

Иллюстрация: ООН под водительством своего генерального секретаря, вопреки нормам международного права и Уставу ООН и обязанностям Совета Безопасности, «пластично» передала полномочия Совета Безопасности военной организации НАТО, бомбившей европейскую страну – Югославию, члена ООН.

Многоопытный международный чиновник Кофи Анан, по всей видимости, действовал таким образом не от отсутствия личной смелости или в силу склонности к холуйству перед США, как обвиняли его в России и правые, и левые, и прочие, а, скорее всего, превосходно осознавая реальность того, что современный мир (пусть не надолго) принадлежит США, которые выиграли его в борьбе с СССР, с которым они его ранее «делили» поровну.

И стоило ли возмущаться выступлением государственного секретаря США Мадлен Олбрайт, которая незадолго до начала военных операций США (или НАТО – какая разница?) против Белграда перед студентами университета прямо заявила: «Мы – особая нация, потому что мы везде побеждаем, и мы должны и будем устанавливать по всему миру свои – американские порядки. Это и есть демократия».

Ничего оскорбительного в приведенных словах американской леди-политика, если рассуждать хладнокровно, не следовало усматривать, если не иметь в виду эмоциональный аспект. И откровенно говоря, на деле – уверен, мало кто обиделся, – если бы российское общество было способно оскорбляться от этих совершенно справедливых слов одного из руководителей американского правительства, оно не допустило бы самой возможности произнесения этих слов. В том числе не допустило бы уничтожения своего супергосударства, установления отнюдь не почетной роли просителя финансовых средств «на пропитание» у «победителей» – вплоть до наступления «эры легких» нефтяных долларовых потоков, ниспосланных волей Всевышнего.

Какова в будущем глобальном мире роль ООН как единственной всемирной универсальной организации? Сумеют ли США подменить ее НАТО, и к каким последствиям это приведет цивилизацию – к гибели или к устойчивому состоянию? Это уже не праздные вопросы, они требуют практических ответов, поскольку речь идет о новых вызовах миру.

Вот об этом и должна идти речь: какие законы будут установлены отныне в мире, когда оказались «отменены» те, которые действовали на протяжении послевоенных десятилетий. Права человека? Западное понимание демократии? Но эти категории ныне, после 11 сентября, стремительно трансформируются в направлении внедрения элементов тоталитарности. И все больше сомнений в том, что они могут быть восприняты тремя четвертями населения мира, когда они мощно подрываются на «родине прав человека и демократии». Поэтому понимание той конкретной ситуации, в которой находится наш мир и каждая страна, – настоятельно необходимо для выработки адекватной глобальной политики в области международных отношений. Судя по судорожным усилиям представителей российской власти, создается впечатление, что такого адекватного представления о том, где находится страна, к какой системе отношений она прочно привязана, не существует. Этим обстоятельством, на мой взгляд, объясняются многие трагические неудачи по многим направлениям ее деятельности, включая отношения с ближними странами-соседями.

В частности, надо было понять непростую истину, что, решив присоединиться к капитализму, находящемуся на его высшей стадии зрелости, невозможно ни занять здесь лидирующие позиции, ни сравняться с ним(у него позади история и опыт в 500 лет). Следовательно, остается «место» где-то на третьих-четвертых ролях – это тоже объективная реальность, обусловленная обстоятельствами и уровнем развития факторов производства (и их деградацией), что тоже было неизбежно при избранных политико-экономических целях и способах, при смене парадигмы развития. Это закономерно обусловило их трансформацию в низшие формы. Когда-то, в послевоенные годы, лидер итальянских коммунистов Грамши прозорливо выразился в том смысле, что между прошлым и будущим лежит «серая зона»; мы не знаем, насколько продолжительной будет эта «серая зона», похоже, являющаяся нашей реальностью, когда ни современный евроамериканский гуманизм, ни его антипод, исламская культура, не отражают глубинных устремлений человечества. Но зато очевидно другое – на авансцену культурной жизни «серой зоны» выползли «серые монстры», подавляющие дух народов, формирующие из него манкуртов (по Чингизу Айтматову).

В традициях российской интеллигенции вечно ставить вопросы «Кто виноват?» и «Что делать?». Но и в традициях российской же интеллигенции уникальная безответственность, раболепие по отношению к циничной и коварной Власти, комплекс неполноценности в контактах с Западом и «умение» находить ответы на эти традиционные вопросы спустя десятилетия после времен, прошелестевших под их «горячее» одобрение.

11 сентября 2001 г. на Америку был осуществлен чудовищный по своему злодеянию террористический акт – был атакован символ могущества страны – ее 110-этажные небоскребы Международного торгового центра, под руинами которых погибло более 3,5 тысячи человек. Это величайшее преступление, названное мной Великой американской трагедией, вызвало во всем мире боль, сочувствие и сопереживание в беспечно дремлющем сознании человечества. Это, прежде всего, простая человеческая реакция на трагедию, постигшую американский народ, – сострадание к жертвам и их близким, стремление людей практически всех стран мира поддержать американское общество и граждан этой страны, оказавшихся в беде. И это делает честь современному человечеству. (Хасбулатов Р.И. Великая американская трагедия и что необходимо сделать цивилизации?.. Октябрь, 2001.)

Понятно было также стремление американского народа и его правительства найти и наказать жестоких варваров XXI столетия, дерзнувших отнять жизни тысяч мирных людей. «По какому праву совершено это злодеяние, какие мотивы имелись у преступников, почему оно стало возможным?» – задавали вопросы прежде всего американцы, а вослед им и миллионы людей планеты. И находили множество вроде бы вполне убедительных ответов – и от властей, и от публичных политиков, и от аналитиков-специалистов. И вроде бы они основательны, эти ответы и пояснения – следует найти виновных и наказать их; для этого все демократические страны обязаны создать коалицию, объединить свои силы и усилия. На первый взгляд они казались логичными, аргументировали необходимость возмездия и борьбу с террористами.

Но не покидало какое-то странное чувство – чувство несказанной правды, недостаточная убедительность аргументов, возникало все больше сомнений и беспокойства; постепенно возрастала уверенность, что приводимые факты и разъяснения, сами по себе реальные, на самом деле не раскрывают сути происходящего, и более того – уводят далеко в сторону от сути, причин великого преступления и великой трагедии.

При самом внимательном наблюдении за поведением и выступлениями различных лидеров, наблюдении за ними даже в режиме ТВ, трудно отделаться от впечатления, что они в немалой мере растеряны и самое главное – весьма далеки от глубокого анализа причин, обусловивших Трагедию не как случайность, а как логическую закономерность, долженствующую произойти. Множество людей разных профессий и разного социального положения – через каналы ТВ, радио, в газетах и журналах, на сайтах Интернета, парламентских обсуждениях и уличных митингах – мучаются поисками виновников, требуют расправы с ними, изощряются в оригинальных выражениях, не стесняя себя ни границами употребления языковых терминов, ни разумным стремлением к пониманию ситуации. «XXI век начался не 1 января, а 11 сентября», – утверждают одни. «Варварский ислам перешел в атаку на просвещенный и гуманистический христианский Запад», – говорят другие, требуя при этом жестоких кар в отношении всех народов, исповедующих эту религию. На другом полюсе с толкованиями события дела обстоят не лучше: «Новые крестоносцы готовятся в поход на ислам, и то, что не удалось сделать «старым крестоносцам» много столетий тому назад, они стараются сделать сегодня». Эта мысль, хотя и в разной редакции, все больше распространялась не только среди низов мусульманского Востока, но и по всему обездоленному миру, вызывая негодование сотен миллионов людей.

Ясно, что кризис теории и практики международного сообщества был реальностью еще целое десятилетие тому назад, когда под тяжестью этого кризиса рухнул СССР, вызвав буквально тектонические сдвиги в системе глобальных международных отношений. Но чтобы эта реальность стала очевидной – понадобилась Великая американская трагедия. Происшедшему событию (гибели СССР) не был дан адекватный научный анализ, – все ограничилось выводом-заклинанием: СССР рухнул, будучи не в силах справиться с внутренними проблемами.

На Западе же, как в лучшие коммунистические времена, толкование этого мирового события оказалось подчинено пустой пропаганде – восхвалению высших должностных лиц, случайно оказавшихся в те времена у Власти, возвеличению всесильного Рынка, реальные и иллюзорные преимущества якобы бесподобной и всесильной конкуренции, гуманистической роли свободных СМИ, на которых, оказывается, единственно и держится Великая, но хрупкая Демократия, во имя которой идут все мировые сражения. Что касается взглядов на глобальные трансформационные процессы известных во времена СССР ученых, они, как классические оппортунисты, быстро приспособились к мировоззренческим установкам «рынка»…

В ярости, гневе, частных дискуссиях буквально тонули отдельные трезвые оценки ученых, писателей и просто рядовых граждан с перспективным видением неопределенного будущего, суждения тех редких самостоятельных мыслителей нашего времени (типа Александра Зиновьева – в России, Збигнева Бжезинского – в Америке), которые – и задолго до Великой американской трагедии, и сразу же после нее – с большой тревогой пытались говорить о мощных пластах глобальных противоречий современной цивилизации, игнорирование которых неумолимо ведет человечество к всемирной катастрофе.

Их надо было услышать, понять общую, генеральную ситуацию в мире – цивилизация на пороге катастрофы. Мир не воспринимает ни культурно-моральные ценности, связанные с абсолютизацией денежных отношений, ни универсальные ценности демократии, прав и свобод человека, преподносимых «сверху вниз», поскольку в них проглядываются контуры нового империализма, но никак не идеи справедливости, отброшенной Западом как ненужный хлам. И с еще большим наслаждением выброшенных новой российской элитой после октября 1993 г.!

Философия и дух торгашества, утвердившиеся вместе с либеральными моделями, неизбежно приводили во власть людей серых, ограниченных, с соответствующей торгашеской философией и пониженными морально-нравственными принципами. В свою очередь, не является секретом и то обстоятельство, что общественная теоретическая мысль, направленная на фундаментальный анализ и осмысление итогов развития всего XX столетия, оказалась сегодня на недопустимо низком уровне. Не подверглись серьезной дискуссии даже те могучие «заряды ненависти», подложенные властителями мира в 70 – 90-е гг. под поколения XXI столетия – связанные с неразумным использованием замечательного человеческого потенциала, колоссальные возможности которого лидеры XX столетия направили на создание атмосферы вражды между народами, гонку вооружений и распространение ее по всему миру, борьбу за мировое господство, взаимное сокрушение великих держав, когда в фарватер этого глобального противостояния вовлекались десятки стран и сотни миллионов людей, гибнущие в огне гражданских, мировых и региональных войн и конфликтов, от голода и болезней, а сами страны буквально вбивались в каменный век. Здесь, между прочим, одна из причин резкого разрыва в экономическом прогрессе между группами стран, а не в некоем мистифицированном Максом Вебером факторе протестантской этики.

Какой «свободный рынок», какая «либерализация» в такой обстановке? Но «цивилизованный мир» как будто сошел с ума – навязывая свои стереотипы там, где они не могли прижиться, но привели лишь к росту местных паразитарных страт, гигантской коррупции на базе «помощи», взрывному расширению нищеты, деградации целых стран и народов на всех континентах. Чудовищные по своей примитивности идеологические интерпретации сложнейших реалий современной мировой цивилизации – характерная особенность последнего десятилетия ушедшего XX столетия, плавно перешедшая в XXI век.

И что печально – распространение примитивных идей властно поддерживалось теми, кого было принято считать «лидерами» мирового сообщества. Они, эти лидеры – не будем, однако, их осуждать, – наверное, соответствовали эпохе унизительного царства торгашей, пробравшихся к мировой власти. Их скорее неосознанная воля и действия, всецело подчиненные эгоистическим интересам своих стран и «своих» крупных корпораций, непрерывно двигали мир к глобальному коллапсу, о котором они, видимо, не имели никакого представления.

Грядущий кризис ими не понимался и не понимается ныне. Их обволакивали и убаюкивают ничтожные советники, консультанты, специалисты по «политтехнологиям», поднаторевшие в части обмана крупных «массивов» избирателей – этаких бессловесных рабов, – как они представляли обездоленный народ в своих графиках, единственный удел которого – голосовать так, как это надо. Они даже не представляют себе, что ситуация уже изменилась. Не будет больше «как надо»…

Отказ от идеи справедливости – главная причина взрывающегося Мира. Первый вопрос, который следовало бы поставить в качестве стержневого, самого главного в связи с Великой американской трагедией, – насколько современный мир справедлив, как распределяются в этом мире богатства, создаваемые человеческим трудом? И не является ли несправедливость, которая олицетворяется с США, основной платформой, на которой произрастает неравенство? Может быть, именно в такой плоскости можно получить ответ на вопрос, связанный с конфронтацией Запад – Юг и отчасти Запад – Восток и мерами против международного терроризма? Ирак, Афганистан, еврейско-палестинский конфликт: не надо быть большим специалистом, чтобы понять: политика крупных держав мира бездарна, она ведет лишь к углублению противоречий и дальнейшим осложнениям. Причина – в носителях власти, они чрезмерно мелки и слабы, чтобы решать масштабные задачи.

С другой стороны, кто, какие страны в наибольшей мере используют преимущества технологической цивилизации, обеспечивая своим гражданам комфортную жизнь? И почему этих счастливых стран очень мало, и почему три четверти населения мира прозябает в нищете? Конечно, на эти вопросы можно рационально и вроде бы вполне объективно ответить следующим образом: граждане этих немногих стран умеют работать производительно, умело, используют конкурентные преимущества, передовые технологии, производственный и менеджерский опыт и т. д. А кто доказал, что эти наши «умные» и «правильные» ответы убеждают миллионы обездоленных, которые с усмешкой могут возразить: «Разве мы не могли бы «работать производительно, умело, использовать конкурентные преимущества?»

«Но ведь беда в том, что вы – богатые страны и ваши правители – сознательно держите нас в нищете, в безграмотности, отсталости, говорите о своей «органической цивилизованности» и «превосходстве», непрерывно твердите о своей «непревзойденной демократии», творите суд и расправу над народами и государствами, объявляете целые страны «изгоями», не задумываясь, наносите ракетно-бомбовые удары, вводите режимы экономической блокады и санкций, непрерывно угрожаете военным вмешательством» и т. д. и т. п. А кто наводнил весь мир оружием? В том числе и в странах ненавистного «мусульманского мира»? Разве не в самих «цивилизованных» странах идет самая грязная «конкурентная» борьба за поставки самых современных видов оружия в эти самые «исламские» страны?

– С какой целью вы это делаете? – вопрошают представители Востока. – Ведь оружие должно стрелять, оно должно быть использовано. Видимо вы – «цивилизованные поставщики» оружия – хотели бы, чтобы это оружие было использовано во взаимных войнах между нами, бедными странами?..

Так оно и происходит, как правило. Но бывает, что оно стреляет и по поставщикам… Скорее всего, это оружие в будущем будет все чаще стрелять по поставщикам – этому есть свои причины, которые как раз и таятся в тех самых «гроздьях гнева», о которых писал уже другой, еще более маститый классик мировой литературы.

Расхожий тезис аналитиков, в том числе ученых-экономистов, моих коллег, всегда заключался и заключается в бездумном повторении классической очевидной истины: «Социально-классовое расслоение мира – это объективная реальность, с ней необходимо примириться». А что делать, если в XXI веке три четверти населения мира не желает «примириться» с этой очевидной «объективной реальностью»? Цивилизация ныне впервые имеет дело с такими факторами, которые это противоречие делают непримиримым. Прежде всего речь идет об информационной глобализации.

Информационная глобализация впервые в жизни человеческого общества обнажила гигантский разрыв между небольшой частью процветающих обществ и все растущим большинством населения мира, безнадежно прозябающего в нищете без малейшего шанса на улучшение ситуации, на сострадание и справедливость. Вплоть до начала 60-х гг. XX века три четверти населения мира, которое находилось в перманентной нужде, стоически относилось к этому состоянию, поскольку даже в отдаленной степени не представляло себе того, как живут люди в других странах, более благополучных, процветающих. Верх богатства они видели, например, в ремесленнике или владельце текстильной фабрики (города Индии), собственнике десятка верблюдов (арабские страны), владельце ранчо (Латинская Америка) и т. д.

В начале 60-х гг. XX столетия всего лишь 2 % взрослого населения развивающихся стран (77 % населения мира) один раз совершили путешествие на воздушном транспорте, около 3 % этой части населения имели телевизионные приемники, 5 % – регулярное радио, 4 % взрослого населения читали газеты. Каковы были потребности этих людей, насчитывающих более 2 млрд человек? Как они относились к другим странам? И вообще – что они знали об этих «других странах»? Да почти ничего, и полагали, что все живут примерно так, как они. Поэтому отношение и к Западу, и к Советскому Союзу было просто индифферентным, или оно просто отсутствовало, это отношение (вне учета колониальных порядков). Западу не мешал ни ислам, ни индуизм, ни иудаизм, ни другие религии бедных стран, а народам последних нисколько не мешала западная цивилизация, включая христианство, если не иметь в виду отдаленные воспоминания о Крестовых походах.

Многовековая, всемирная мировоззренческая и социально-психологическая ситуация стремительно изменилась под мощным воздействием информационной революции. В каждый бедный дом в различных странах мира пришли ТЕЛЕВИЗОР и ИНТЕРНЕТ. Бедные впервые в своей жизни увидели, что такое НЕРАВЕНСТВО, что такое БОГАТСТВО, что такое ВЛАСТЬ, что такое ДЕНЬГИ и СИЛА, МЕСТЬ и НАСЛАЖДЕНИЕ и многое другое – о чем эти миллиарды людей даже не предполагали ранее. Несправедливость стала очевидной, она явилась Миру во всей своей разрушительной реальности. Разрыв между возможностями сотен миллионов людей и их растущими потребностями, причем растущими взрывным образом, стал приобретать опасный характер. Особенно быстро возрастали и возрастают потребности людей молодых, энергичных, полных сил и энергии – и этот процесс развивается непрерывно, стимулируемый взрывным развитием технологий. Что им, обездоленным, ежедневно и ежечасно внушают «цивилизованные страны-лидеры» через своих кино– и телегероев? «Будь сильным, жестоким, аморальным, никакой жалости к людям, их страданиям, добивайся только одного – денег. Отказывайся от революций!» А что видят реально эти молодые люди, когда им ежечасно на каналах TV, в газетах и журналах, по радио дают информацию о «рыночной» деятельности «капитанов» транснациональных корпораций, банков, президентов стран, членов правительств, чиновников-коррупционеров? Вальяжная, роскошная жизнь, воровство, хищения, клановые корпорации во власти, ворующие народные деньги; перевороты и расстрелы парламентов из-за опасений потерять Власть, цинизм этой самой Власти, ее безответственность перед народами, манипуляции, продажность, ничтожество и аморальность ее носителей. Какое уважение «варварского Востока» может быть к такому «просвещенному Западу»? Как этого можно не понимать?

При этом, признавая на словах взаимосвязь и взаимозависимость всех стран мира в условиях глобализации, гигантское ускорение процессов интернационализации во всех сферах международной жизни, лидеры «цивилизованного мира», их политическая, деловая и культурная элиты одновременно осуществляют «политику отбрасывания» бедных стран и народов «нецивилизованного мира», плохо скрывая свое презрение к ним.

Наступающий голод в десятках стран мира как прямой и непосредственный результат деятельности глобальных ТНК, исповедующих безбрежную «свободу», – это всего лишь одна иллюстрация тезиса. Отсюда – ярость, гнев, нетерпимость, стремление отомстить всем и каждому, отчаяние, которое рождает такие чудовищные преступления, которые я сразу же после 11 сентября назвал Великой американской трагедией. В ее основе – несправедливость, и с ней не желают мириться бедные и обездоленные. Не следует обманывать себя иллюзиями международного терроризма, а решительно взяться за переустройство Мира, чтобы он стал более справедливым и гуманным, искоренить из него зло и ненависть, но прежде всего – обеспечить реальное стремление к справедливости.

Американская оккупация Ирака в январе 2003 г. взорвала этот взрывоопасный регион. Военное вторжение США (во главе с союзной коалицией) в Ирак фактически привело к распаду этого древнего арабского государства на три части: суннитский Ирак, шиитский Ирак и курдский Ирак. С помощью американской армии и администраторов в богатом нефтью севере страны практически сформировано курдское государство, не зависящее от центрального марионеточного правительства в Багдаде. Этот состоявшийся важный факт имеет огромное политическое и психологическое значение: он способствовал активизации выступлений турецкого Курдистана (рассекающего Курдистан на иракской, турецкой, сирийской и иранской территориях). Отсюда – непримиримое отношение Турции – важнейшего стратегического союзника США в этом регионе – к попыткам отторгнуть регион от Турции. Возможно, на современном этапе эта попытка курдов будет подавлена, но надолго ли? Сохранят ли Ирак, Сирия и Турция способность удержать «свои» курдские регионы, насчитывающие около 30 млн населения?

В перспективе в регионе грозно маячит обширный военный конфликт на территориях многих государств. Это – в дополнение к углублению кризиса палестино-израильских отношений. С другой стороны – реальна угроза распада молодой ядерной державы – Пакистана, как следствие неспособности западной военной коалиции стабилизировать ситуацию в Афганистане. Неизбежно происходит соединение («сцепка») этих региональных конфликтов в мировой конфликт. Какие пограничные страны он затронет, прежде чем трансформироваться в глобальный вооруженный конфликт недоцивилизации (а отнюдь – не конфликт цивилизаций)? Это – еще одно направление мирового развития после гибели СССР и возникновения однополярного мира, регулировать который оказалось не под силу США.

По-видимому, Иран и – почти с неизбежностью – Азербайджан и Армения также окажутся в зоне военных действий, если противостояние Иран – США трансформируется в вооруженный конфликт. Последняя (Армения) тоже пытается подражать Израилю, удерживая значительные территории соседнего государства, захваченные силой при поддержке России. Кто прогнозирует в мире эти возможные ситуации, кто ответственно занимается их трансформациями? Некому. Современные мировые лидеры заняты самолюбованием, комплиментарной дипломатией, не забывая при этом о своих материальных интересах.

Не повторяя выдвинутых положений в работе, подготовленный в связи с Великой американской трагедией 11 сентября, я хотел бы подчеркнуть и повторить следующий генеральный тезис: только на путях к движению Справедливости, гуманизации Мира и гармонизации международных отношении возможно восстановление нарушенного мирового политического равновесия. (См.: Хасбулатов Р.И. Великая американская трагедия…) Лишь при такой глобальной политической парадигме развития представляется возможность избавить Мир от непрерывных вооруженных конфликтов в самых разных регионах мира, угрожающих перерасти в более серьезные войны и выступающих факторами общей политической нестабильности.

При сохранении современного уровня международной конфликтности следует ожидать постепенного «затухания» мировых темпов экономического роста, нового этапа мощного расширения бедности и нищеты в самых разных регионах, прежде всего развивающегося мира. Это – неизбежное следствие рыночной глобальной политики ведущих стран мира.

В целях предотвращения такого однолинейного движения необходимо «снятие» напряженности между «великой триадой» – «богатым севером» и «бедным югом», и прежде всего сегментом беднейших афро-азиатских стран. Перестройку международных отношений необходимо вести в направлении, обеспечивающем PC большую справедливость в Мире, на принципах отрицания неравенства стран и народов, неприятия насилия, разлагающих человека идей, утверждения равенства возможностей и реального выбора. Можно сказать, что все эти принципы изложены в разных Документах ООН – это так. Но они имеют декларативный характер, не обязывающий ни одну страну к их выполнению. Поэтому следует переходить к такому императивному порядку, когда подпись каждой страны под такого рода документом должна соответствующим образом гарантированно обеспечиваться. Соответственно, необходимо выработать механизмы гарантий обеспечения международных правил регулирования.

Возможно, богатым и сильным странам (G-8) некоторые реальные действия в направлении к гармонизации Мира следовало бы начать с себя – к примеру, с запрета на международную торговлю оружием. Причем в любых объемах и любых видов и типов оружия. Разве не секрет, что именно «цивилизованные страны» поставляют на мировые рынки 98 % всего оружия? И те люди, которые в духе политолога Хантингтона «развивают» идеи «столкновения цивилизаций», – почему они не задают себе весьма сакраментальный вопрос: «Откуда берут оружие эти самые «отсталые» мусульманские «фундаменталисты» для сокрушения мощи «передовых» христианских волонтеров современной цивилизации?» Как «откуда»? С военно-промышленных заводов Америки, России, Франции, Германии, Соединенного Королевства, Израиля, Китая и т. д. Это величайший цинизм! Почему надо по всему миру распространять средства ведения войн, убийства людей, террора? Многие ли знают, сколько в «цивилизованных странах» производится взрывчатых веществ, противопехотных мин, бомб, бесшумного оружия? Это – 96 % всего мирового их производства. А кто инструктирует, обучает использовать эти средства уничтожения людей? – 99 % инструкторов в исламском мире, во всех развивающихся странах, которые закупают современное оружие, – это представители армий, спецслужб военно-промышленного комплекса «цивилизованных стран». (См.: Хасбулатов Р.И. Великая американская трагедия…) Соответственно, возникает вопрос: кто ведет войну против Цивилизации? Это – державы G-8 и их сателлиты, в том числе в элитарных стратах бедных стран.

Мощный мировой финансовый кризис, развернувшийся с конца 2007-го – начала 2008 г., буквально потряс всю мировую экономику. Считается, что он накапливался в течение ряда лет и реализовался как кризис ипотечного бизнеса в США, но в силу исключительной масштабности финансовой задолженности (свыше 2 трлн долл.) перекинулся на другие страны и континенты. Как следствие чрезмерного доступа ипотечного кредита, они оказались должниками американских банков, не в силах вернуть свои долги.

С целью предотвращения развертывания финансового кризиса американское правительство приняло целый комплекс мероприятий, оцениваемый в 200 млрд долл. (это свыше 1 % ВВП страны). Здесь было предусмотрено и снижение налоговой ставки ФРС, и льготы по линии инвестиций, на освоение новых методов и привлечение рабочей силы, и множество других. Пока что (в период весны – лета 2008 г.) удалось «сбить первую волну» мирового финансового кризиса. Но проблема, в том числе вопрос относительно того, перейдет ли этот кризис на материально-производственный сектор мировой экономики, разумеется, не решен.

Мировая экономика конца XX столетия характеризуется крайней неустойчивостью. Это вполне естественно и связано с динамикой мирового экономического цикла. Вся послевоенная экономическая история капитализма показывает, что временные рамки цикла находятся в пределах 8–10 лет. И если иметь в виду, что последний цикл начался с мирового кризиса 2001–2002 гг., ясно, что мировая экономика приближается к завершению очередного циклического (восходящего) этапа своего развития и неизбежно должна вползти в серьезную депрессию. Отголоски этого будущего кризиса и проявляются в формах финансового кризиса, развернувшегося в мире.

Неустойчивость мировой экономики в наше время, как никогда ранее, во многом обусловлена глобальной политической нестабильностью и политическими рисками. Они, эти разные формы нестабильности, стали главным фактором всей современной системы международных отношений после исчезновения СССР – второй супердержавы. Это проявляется в возникновении множества региональных военно-политических конфликтов, этнических войн, особом накале противоречий между странами развивающегося мира с ведущими западными державами, «расползании» традиционного конфликта между арабами, евреями на Ближнем Востоке и вовлечении в него Сирии и Ирана и пр. Все это непосредственно воздействует на мировую экономику, в том числе на повышение цен на углеводороды – цена на один баррель нефти приближается к 140 долл., – это уже не экономика, а откровенная спекуляция на общей глобальной ситуации, когда сказывается полная беспомощность мирового содружества и его международных организаций, которая влияет на эту глобальную провокационную ситуацию. Естественно, что все это оказывает мощное воздействие на динамику мирового экономического цикла, деформирует его естественное протекание.

При этом резко снизилась эффективность воздействия таких международных институтов, как МВФ, Всемирный банк и ВТО, которые в предыдущие десятилетия так или иначе способствовали регулированию движения мировых финансовых потоков, товаров и услуг. Ныне под ударами глобализации, развивающейся спонтанно, это движение становится все более неуправляемым, угрожая «взорвать» мировую экономическую и финансовую системы, которые все более становятся неравновесными. Глобальная политическая нестабильность в разных регионах мира лишь укрепляет это неравновесие. К тому же предыдущие страны мира, в том числе G-8, не в состоянии понять основные проблемы современности и сосредоточить внимание на их решении, включая проблемы энергообеспечения и продовольствия.

В 70-е – начале 80-х гг. XX века СССР находился на высшем пике своего экономического, политического и военного могущества. Советский Союз занимал вторые, после Соединенных Штатов, позиции как супердержава, вел мощную конкурентную борьбу с ними на всех континентах и океанах. СССР возглавлял мировую социалистическую систему, которая состояла из почти 30 стран, расположенных в Европе, Азии, Латинской Америке и Африке, с третью всего населения мира, интеграционную группировку социалистических стран – Совет экономической взаимопомощи (СЭВ) и военно-политический блок – Варшавский договор, противостоящий НАТО.

СССР полным ходом включился в гонку вооружений, которая развернулась после более или менее благополучного завершения Карибского (Кубинского) кризиса – устранения Никиты Хрущева в СССР и гибели американского президента Джона Кеннеди в первой половине 60-х.

Вьетнамская война США во многом питала эту гонку, так же как и экспансионистскую политику по «советизации» регионов развивающегося мира Азии, Африки и Латинской Америки. Эта политика поглощала огромные материальные и финансовые ресурсы, отвлекала их от созидательного строительства СССР, освоения Сибири и Дальнего Востока, и даже от реализации элементарных программ дорожного строительства и протяженной производственной инфраструктуры.

СССР включился в глобальное военно-политическое соревнование с США прежде всего в двух сферах – гонке вооружений и территориальной экспансии советского социализма. Последняя в немалой степени осуществлялась в форме «помощи» «прогрессивным» развивающимся странам, избравшим «путь некапиталистического развития» (или «путь социалистической ориентации»). При этом, что характерно, несмотря на масштабную помощь многим из них, она не создавала прочную основу для формирования в них экономических позиций и интересов СССР, поскольку не опиралась на конкретные предприятия, являющиеся, хотя бы частично, в собственности организаций СССР; то есть не возникали сетевые экономические отношения, свойственные иностранному сектору экономики в иностранных государствах. «Помощь» исключительно направлялась для целей укрепления политических режимов, их армий, строительства дорогостоящих инфраструктурных объектов – предприятий энергетики, транспорта, крупных металлургических заводов и т. д. – никаких экономических позиций такого рода «помощь» для СССР не создавала. Военные перевороты или приход других правительств к власти приводили к немедленному «вымыванию», казалось, сильных позиций СССР в такого рода странах, оставляя за собой лишь «долги», возвращение которых считалось необязательным. Долги «повисали» на правительствах, а не на конкретных промышленных объектах, которые здесь создавались, – в этом состояла органическая «узость» той помощи, которая покоилась на социалистических принципах, отрицающих отношения частной собственности и во взаимоотношениях с иностранными государствами.

Политика международной конфронтации Варшавского пакта с одной стороны и НАТО – с другой усилилась после вторжения армий первого в Чехословакию для подавления «пражской весны» в августе 1968 г. Некоторые позитивные перемены наметились после подписания целого ряда соглашений и договоров между СССР и США в 1972–1974 гг. в области сокращения производства и размещения систем противоракетной обороны (ПРО), подписания Хельсинкского заключительного акта 1975 г., по линии Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ).

Но оккупация Афганистана в конце 1979 г. и начавшаяся здесь война против советской оккупации перечеркнули эти достижения и обозначили новый, гигантский уровень гонки вооружений и, соответственно, повышение общей геополитической нестабильности в мире. Такая обстановка, очевидно, служила базой для повышения военно-политической напряженности и на Ближнем Востоке, не позволяла приступить к поискам долгосрочного мира между Израилем и палестинским народом (в соответствии с резолюциями ООН о создании здесь двух государств, от 1947 г.), приводила к возникновению постоянных конфликтов и войн. «Звездные войны» президента США Рональда Рейгана, объявление им СССР «империей зла» мощно подталкивали советских руководителей к гонке вооружений, к созданию все более новых и чрезмерно дорогостоящих систем оружия и вооружений. На функции государства накладывалось такое тяжкое бремя, что они становились все менее эффективными. Все это наносило сильный удар по социально-экономическому положению советского народа, замедляло темпы улучшения их уровня жизни.

Через несколько месяцев после смерти Юрия Андропова, обласкавшего знаменитого режиссера Таганки Юрия Любимова (вполне в духе Николо Макиавелли), новый генсек ЦК КПСС Константин Черненко лишил Любимова гражданства СССР и выдворил за пределы страны. Известный драматический факт – сбитый советскими ВВС «Боинг-747» с 269 пассажирами на борту уже тогда, когда гигантский лайнер покинул территорию СССР и находился в пределах территории Южной Кореи, предельно накалил международную обстановку. Именно тогда Рональд Рейган сформулировал свою знаменитую фразу относительно того, что СССР – «это империя зла» и, как всякое зло, его надо сокрушить. Гигантские денежные потоки супердержавами (СССР и США) интенсивно направлялись на военные цели, в том числе на развертывание системы «звездных войн». Но США могли это себе позволить, а СССР – нет, но этого, видимо, еще не понимали в «советских руководящих кругах».

Михаил Горбачев, судя по его уже первым шагам, предпринятым прежде всего в сфере военно-политических отношений с США, хорошо понимал необходимость достижения международных договоренностей, во-первых, снижающих порог вероятного возникновения ситуации, ведущей к глобальной войне, и, во-вторых, прекращающих политику гонки вооружений. Эти цели им были провозглашены как составная часть политики «перестройки» в общих рамках создания «социализма с человеческим лицом». Горбачев начал интенсивные переговоры с США, их президентом Рейганом. В результате нескольких раундов встреч и переговоров отношения между СССР и США начали значительно изменяться в направлении разрядки, что оказывало мощное позитивное воздействие на всю систему международных отношений и позиции СССР в системе мирового сообщества.

В 70–80-е гг. XX столетия социально-экономическое положение 270 млн населения СССР было на уровне значительно ниже, чем в развитых странах мира, но выше, чем в странах Африки, Азии и Латинской Америки, даже в наиболее преуспевающих из них. Этот уровень жизни приближался к показателям среднеразвитых капиталистических стран. А если иметь в виду превосходно организованные системы образования, здравоохранения, санитарно-курортного лечения и отдыха, содержащиеся государством и охватывающие весь массив работающего и пенсионного населения, а также всех детей и подростков, – очевидно, уровень жизни, скорее, находился на уровне жизни населения среднеразвитых капиталистических стран. СССР в те годы XX в. перестал ассоциироваться с понятием «бедная страна», «бедное население»; здесь полностью была ликвидирована нищета и безработица. Несмотря на низкий уровень заработной платы (о ней речь пойдет ниже), плата за квартиру, энергию, транспорт, бензин, налоги и прочие социальные услуги были на предельно низком уровне, поскольку возмещались государством (за счет так называемых общественных фондов).

Достаточно образованное население СССР, однако, не было довольно условиями жизни. Люди понимали, что страна богата ресурсами, создан мощный производственный потенциал, ученые и инженеры страны производят и в состоянии производить любые современные изделия, какими бы сложными они ни были (атомная, космическая промышленность, первоклассный ВПК); рабочие и крестьяне работают много и совсем неплохо (вопреки утвердившемуся на Западе мнению). Люди не видели причин, почему они должны в материальном отношении отставать от уровня и качества жизни в самых передовых странах мира. Конечно же, они были недовольны дефицитами продовольствия и товаров народного потребления – не понимали их причины и не верили официальным объяснениям этого явления; и справедливо полагали, что эти дефициты – прямое следствие игнорирования их нужд, интересов и потребностей со стороны правящей партийно-государственной бюрократии, а не некие органические «изъяны» социалистического государства. Недовольство распространялось на авантюристические внешнеполитические приоритеты государственно-партийной олигархии – войну в Афганистане, «помощь революциям» в далеких азиях, африках, латинских америках. На них транжирились огромные материальные и финансовые ресурсы, которые могли бы быть использованы для существенного повышения уровня жизни, строительства жилья, дорог, создания новых предприятий, технологий и т. д.

Горбачев, несомненно, был человеком смелым и решительным, он не боялся трудностей и взял курс на перестройку всего государства и общества, и прежде всего существующую директивно-плановую экономику социализма – на нечто иное, в частности, принятое с периода «пражской весны» называть «социализмом с человеческим лицом». Очевидно и то, что Горбачев действовал отнюдь не спонтанно, а обдуманно, видимо, он много размышлял, читал – хотя советоваться с кем-либо он вряд ли мог – это повлекло бы «сбой» в карьере, но не более – иных репрессий в стране уже не было с хрущевских времен.

Страна, общество искренне приветствовали его приход к власти. Ожидалось, что энергичный, хорошо образованный и опытный Горбачев изменит многое в обществе, и прежде всего в области социально-экономического развития, поскольку, как я отмечал выше, люди были недовольны своим уровнем жизни, ждали повышения материальной обеспеченности, ликвидации вечной нужды. Отметим и то, что никакого массового недовольства системой социализма в обществе тогда не было. Диссидентское движение в СССР, которому придается в различного рода публикациях чрезмерно повышенное значение, как фактору разрушения СССР, с самого начала его появления в конце 60-х, не имело вообще никакой социальной базы и к началу 80-х вообще исчезло в СССР (стараниями «либерала» – главного чекиста Андропова). И лишь одинокий голос академика Андрея Сахарова в среде столичной интеллигенции приглушенно звучал, вызывая отчужденное любопытство. Люди, уверовавшие в позитивные сдвиги в недолгое правление Андропова, хотели от Горбачева продолжения именно этой, андроповской линии в политике (жесткой, направленной на укрепление социализма, его «очищение» от казнокрадов и бюрократов) с целью улучшить положение людей в их материальных потребностях. Они полагали, что такой политический вектор и приведет к осуществлению социалистических лозунгов, росту уровня жизни, реальным свободам. Отметим и то, что Андропов за короткое время своего правления сумел изрядно дискредитировать имя Брежнева, особенно в связи с привлечением к уголовной ответственности Чурбанова (зятя Брежнева, заместителя всесильного тогда министра внутренних дел Щелокова, любимца генерального секретаря), и вселил надежды в сердца людей началом антикоррупционной кампании в Москве и Средней Азии.

Горбачев уже в первые месяцы своего воцарения в Кремле объявил о начале новой политики – политики перестройки и гласности. Содержание понятия «перестройка» (пришедшее из эпохи «раннего Сталина», ревизовавшего ленинский НЭП) было раскрыто самим Горбачевым как глубокие и качественные изменения в самой государственно-партийной политике и экономике, в развитии общества в направлении к демократии с точки зрения общечеловеческих ценностей, повышении роли общества и человека в принятии важнейших государственных решений, возрождение значения советов как подлинных органов народовластия. Например, сразу же популярным стал лозунг «Вся власть – Советам!», а также «Больше социализма!» – что трактовалось как сокращение роли органов КПСС. Была изменена избирательная система, почти устранена цензура печати, политика демократизации и гласности привела к реальной свободе людей, их свободному самовыражению. Конечно, в пределах тех материальных условий – бедный не может быть свободным органически. Экономическая свобода гражданина – это платформа, общее условие всякой свободы – это своего рода теорема свободы.

Все это привело к тому, что Горбачев в короткое время завоевал полное доверие всего советского общества, особенно его образованной части, которая в наибольшей мере желала перемен в духе мировых общественно-культурных процессов. Особенно искренне была увлечена идеями М.С. Горбачева интеллигенция (интеллектуалы). Например, мы, ученые, профессора, преподаватели университетов и институтов, практически впервые за много десятилетий получили возможность прямо высказывать свои научные взгляды на развитие страны, в частности в вопросах экономики. Тогда я уже стал довольно популярным в стране, печатая часто на страницах ведущих газет «Правда», «Труд», «Социалистическая индустрия», «Экономическая газета», «Комсомольская правда» и других публицистические статьи по вопросам экономической реформы, разъясняя их на примерах мирового опыта. Так же как и некоторые мои коллеги-экономисты, я участвовал в разработке правительственных решений и законов. Тогда были разработаны, например, первые проекты законов, такие, как «О кооперации», «Об аренде» и другие, которые для того периода считались весьма радикальными, а не просто рыночными. Собственно, таковыми они и были в те времена.

Сильной заслугой Михаила Горбачева и премьера Николая Рыжкова я считаю их стремление привлечь ученых к преобразованиям. Ко времени прихода к власти научное экономическое сообщество и в целом представители общественных наук СССР давно пришли к выводу о необходимости коренных преобразований в стране, признании частной собственности, введения смешанной экономики и рынка. Экономисты-международники хорошо знали опыт быстро развивающихся стран Запада и Востока, были сторонниками конвергенции – взаимного перенесения наиболее позитивных сторон социально-экономических систем. Еще в 70-х гг. на это указывали многие видные ученые страны, такие, как академики Н.П. Федоренко, Г.А. Арбатов, С.С. Шаталин, В.Н. Трапезников и другие, в своих «служебных записках» на имя руководителей ЦК КПСС и Совета министров СССР. Догматики из Политбюро, да и нижних ярусов (аппарат ЦК КПСС), отвергали все разумное, здравое. А Китай мощно рванул вперед именно в эти годы, отказавшись от догматов, сковывавших систему.

Можно определенно утверждать, что это был период романтических ожиданий скорых и счастливых перемен. Этому как раз способствовала политическая демократия, гласность – в этих областях достижения Горбачева были реальными. Телевидение, радио, газеты непрерывно освещали события, жестоко подвергали критике партийные и государственные власти – все требовали немедленных успехов.

Горбачев начал «кадровую революцию» – снимались со своих должностей руководители партийных комитетов, Союзных и автономных республик, областей и краев, заменялись министры, руководители предприятий, городов и районов – под предлогами того, что они «выступают против перестройки». Начались дрязги внутри Центрального комитета Коммунистической партии, которую возглавлял М. Горбачев. Некоторых секретарей ЦК публика и печать назвали «консерваторами», требовали их отставки. Другие сподвижники Горбачева стали любимцами прессы – их называли «современно мыслящими» деятелями. «Новые кадры» Горбачева оказались намного хуже «старых» – они были менее подготовлены, но более склонны к интригам и карьеризму, более циничны.

Обнаружились и специфические «болезни» специфической демократии того периода. Многие из ответственных государственных работников только и делали, что «оправдывались» по телевидению перед публикой. Огромное значение стали придавать тому, что скажут о тех или иных решениях какие-то второстепенные западные представители, включая СМИ – их аккуратно публиковали в столичных газетах. Формировался сильнейший комплекс неполноценности в правящей бюрократии перед Западом. Этот психологический комплекс в полной мере присутствовал в новой политической элите, быстро приходящей в Кремль на смену «старой» – изоляционистской гвардии «эпохи Брежнева», проникая во все партийные и государственные сферы.

Я в те годы с наслаждением окунулся в политическую жизнь, много писал и публиковал. В целом в ряде своих статей в популярных газетах и журналах я показывал, что любое государство, независимо от его социальной природы, когда оно выступает как экономическая сила, должно иметь оптимальные масштабы вовлеченности в хозяйственный процесс. Переступая эту грань (объемы функций), государство, как любая информационная система, обрекает себя на деградацию, падение эффективности производительных сил, постепенное отставание от мировых стандартов жизни людей – вот наиболее отчетливые признаки этой деградации. А затем – стремительное усиление социальной и политической напряженности. Отсюда – прямая дорога к распаду государства, да еще такого сложного, как СССР или даже РСФСР. Я как бы стремился «обосновать» тезис о смешанной экономике в СССР, включая частное предпринимательство, создавая ему «свою нишу» в экономической системе социализма.

Советские правящие круги не осознали (и не смогли осознать) силу разложения, затаившуюся в монопольной государственной собственности, ее непомерных (абсолютных) масштабах. И поэтому чем сложнее становились процессы научно-технологической революции, усложняющие экономические взаимосвязи, тем в большей степени экономика СССР лишалась свойств развития, обрекалась на технологичное отставание. Вот почему шаталинский лозунг «Человек, свобода, рынок» и его именем названная «программа реформирования страны» мне представлялись для наших российских условий предпочтительнее по сравнению с другими программами преобразований. Но это уже позже, когда в мае 1990 г. я был избран первым заместителем председателя Верховного Совета Российской Федерации.

Горбачев понимал, что необходимо изменить систему экономических отношений, придать им гибкость, конкурентные свойства. Но вопрос состоял в том, как это сделать. Этот вопрос оказался ни им, ни его соратниками не изученным. Он ограничился лишь тем, что увеличил самостоятельность предприятий, перевел их на хозяйственный расчет, ввел арендные отношения, расширил сферы кооперативной деятельности. И, по существу, на этом завершился первый этап всех экономических реформ. Дальше уже начались бесконечные обсуждения разных видов «программ» реформирования экономики – вплоть до гибели СССР.

Всеобщее огосударствление экономики, которое началось со времен демонтажа НЭПа в сталинский период, стало проявлять свои губительные следствия особенно в отчетливой форме на зрелых стадиях научно-технологической революции. Стало очевидным, что управлять громадной и сложнейшей экономикой такой страны, как СССР, наподобие «единой фабрики», – о чем писал К. Маркс, – невозможно. Современный уровень развития мировых факторов производства (производительных сил) требует признания частной собственности и на этой базе – развития различных форм собственности, которые в своей совокупности образуют «смешанную экономику». Со второй половины 80-х гг. стало модным прибегать к сравнению реальностей СССР с предыдущим опытом НЭПа. Но отличия ситуации конца 80-х гг. от эпохи НЭПа состояли в том, что одно из главных условий, сопутствующих успеху НЭПа, заключалось в том, что в тот период (1921 г.) в наличии имелись опытные кадры для «запуска» капиталистической модели – прошло всего три-четыре года после «отмены капитализма». В период горбачевских реформ в обществе мало кто представлял себе, что такое «капитализм», «рынок», основанный на конкуренции, частные фирмы, банки, финансово-банковская инфраструктура, менеджмент и т. д. Эти вопросы, в определенной мере, знала небольшая группа ученых из ряда научных учреждений Академии наук и вузов Москвы.

Люди, конечно же, хотели изменений, но они боялись капитализма как чего-то неизведанного и опасного, однако по мере развертывания общественных дискуссий эти опасения исчезали. Другое отличие – Ленин осуществил решительный поворот в сторону «реституции капитализма» (при отрицании «буржуазной демократии»), а горбачевские реформы исходили из невозможности прямого признания частной собственности, придавая разнообразия всего лишь формам социалистической – сложившейся при Сталине – экономической системе собственности. При этом совершенно не учитывались новые тенденции, возникшие в мировой экономике в последнее время, тотальное разгосударствление во всем мире.

С 80-х гг. XX века в мире стал проявлять свое действие целый ряд глобальных тенденций, а действующие ранее – приобрели более рельефный характер.

Первая тенденция — к социализации мира – сформировалась на всем протяжении послевоенных десятилетий. Она ведет к неуклонному росту социализации государства, хотя в ней наблюдаются сильные колебания, то есть она развивается волнообразно, с приливами и отливами.

Вторая тенденция — укрепление частной инициативы, идущая из глубин тысячелетий и непосредственно связанная со стремлением индивида к экономической свободе. Она получила со времен Рональда Рейгана и Маргарет Тэтчер громадное ускорение. Укажем, первая тенденция – к социализации – явилась продуктом поисков просвещенных гуманистов своих эпох, мечтающих о «равенстве», «братстве» и «справедливости» (Томас Мор, Чезаре Кампанелла и т. д.), которых принято называть «утопическими коммунистами» (от знаменитого произведения «Утопия»). Коммунизм – производное от «коммуны» – первичная общественная ячейка или группа людей, объединенных общностью задач. Сильный удар по этой тенденции нанесло падение мирового социализма, но говорить о «прекращении» его действия – это принципиально неверно. Скорее речь может идти о временном явлении и видоизменении форм социализации (вместо прямого огосударствления экономики).

Третья тенденция. На базе действия этих двух параллельных тенденций (процесс дивергенции) получает мощное развитие третья тенденция – к конвергенции экономических и, отчасти, политических систем. Она получила свое конкретное выражение, в частности, в смешанной экономике и социальной ориентации макроэкономической политики национальных государств. Отсюда в развитых странах мира произошел мощный откат от кейнсианской парадигмы – то есть методологии и теории макроэкономической политики, которая исходила из однолинейно растущей роли государства в экономике. С 80-х гг. XX века наряду с кейнсианством стала использоваться и другая теория – монетарное направление неоклассической теории, в 90-е гг. ставшее доминантной методологией в экономической политике. В результате происходит сокращение прямых, непосредственных экономических функций государства, «сжатие» государственного сектора экономики. Это была тенденция объективная.

Но это было, подчеркнем указанный момент, – оправданно для зрелой, постиндустриальной национальной экономики. Для такой разбалансированной экономики, как экономика СССР, необходимо было, прежде всего, создание основ смешанной экономики (многоукладной), разработка программ по денационализации (приватизации), создание финансовых инструментов рынка и постепенный перевод административно-планового управления на принципы неокейнсианского регулирования. Вроде бы это понималось Горбачевым, но время уходило неумолимо – крупных, прорывных решений не принималось – все тонуло в бесконечных дискуссиях.

Много писали и пишут об ошибках Горбачева, но его практическая политика, со всеми ошибками и заблуждениями, являлась реальной политикой конвергенции, хотя и менее последовательной по сравнению, например, с китайским вариантом реформы или с реституцией капитализма, осуществленной Лениным в 1921 г. Возможно, если бы история получила иное развитие, эта конвергенция привела бы к некой устойчивой специфической модели развития, сочетающей социалистические и капиталистические принципы, а не к поглощению одной системы другой. Но современная история показала иное – как в процессе глобализации капиталистические рыночные отношения «растворили» весь мировой социалистический народно-хозяйственный комплекс, бросив его в жернова мировой конкуренции.

В то же время глобальная конвергенция происходит на основе трансформации элементов социализма и капитализма уже после исчезновения последнего как системы – это интересный парадокс. Капитализм, используя мощную социальную конструкцию социалистического общества (которая возникла на базе глобальной тенденции к социализации общественно-экономической жизни), направленную на обеспечение достойной жизни человека, предпринял в послевоенные десятилетия крупнейшие мероприятия, чтобы превзойти социализм по уровню жизни населения.

Средний класс. Интеллигенция СССР – врачи, учителя, профессора, директора предприятий, высококвалифицированные рабочие, государственные служащие, офицерский корпус – это был реальный «средний класс», аналогичный для развитых стран. В нем отсутствовала лишь одна важная страта – представители мелкого предпринимательства. Эта социальная группа («средний класс») являлась в СССР наиболее стабильной базой общества на протяжении десятилетий. И лишь в условиях политики перестройки этот «средний класс», являющийся самым преданным сторонником Горбачева, оказался ущемленным – началось ухудшение его материального положения. Нехватка продовольствия, товаров первой необходимости, и даже спички и мыло в магазинах – все вдруг становилось дефицитом; в ряде регионов вводились системы «карточек» – реликт Гражданской и Отечественной войн. Видимых причин для объяснения этих крайне непривлекательных явлений не было. И в то же время причина была банальной – бесконечные речи, выступления и дискуссии на верхних этажах власти и управления не вели к крупным, прорывным решениям в области политики. Воцарилась обстановка безответственности – производители (директора предприятий) уже не боялись нарушать производственную дисциплину, срывали плановые задания по поставкам, занимались больше «кооперативами» и т. д.

Так, официально не было признано право на предпринимательскую деятельность на базе частной собственности, хотя сама административно-бюрократическая система подвергалась быстрому разрушению. Таким образом, существовавшая Система разрушалась, но параллельно не формировалась другая – альтернативная, действующая на базе частных предприятий. Она не создавалась потому, что союзное правительство не предложило Парламенту СССР принять Закон о приватизации, базирующийся на комплексной программе реформирования экономики. Общественное сознание между тем требовало признания того очевидного факта, что люди должны обладать правом распоряжаться своим творчеством и способностями, своей рабочей силой, наконец. Необходимо было «мягкое» введение экономических отношений капитализма на базе синтеза последних с социалистическими принципами. Необходимость такого подхода, между прочим, все глубже осознавалась обществом. В результате «верхи» отстали от «низов», хотя сам первоначальный импульс к такого рода кардинальным переменам был дан «сверху» – самой властью в лице Михаила Горбачева.

Было очевидным, что наступает кризис той модели социализма, которую ранее общество воспринимало как некий идеал в качестве цели своего движения в его марксистско-ленинской трактовке.

Однако если вспомнить историю, Ленин в конечном счете отошел от первоначальных попыток трактовать Маркса «по-большевистски». Период НЭПа довольно короткий, но он достаточно ясно показывает, что Ленин начал очень серьезную ревизию коммунистических идей, основополагающих марксистских постулатов, приблизился к тому, что без признания принципа частной собственности социализм не создать, отказался от тезиса абсолютизации общественной собственности и в целом от идей «военного коммунизма».

Хотя нигде прямо, насколько я помню, он не высказал эту мысль, но практическая деятельность и политика правительства СССР 1921–1927 гг. со всей очевидностью показывает этот отход. Конечно, Ленину сложно было, по-видимому, публично признать крах первоначальных идей коммунизма, крах большевизма как теории и практики; поэтому он вначале пишет «об отступлении», «временном характере НЭПА». А позже, по мере неожиданно стремительного успеха в хозяйственном восстановлении страны, он все больше пишет о НЭПе как «о длительном периоде» («всерьез и надолго»). В связи с этим, очевидно, необходимо провести определенную периодизацию в эволюции экономических взглядов Ленина на социализм и последующее развитие.

Первый этап: это теоретический, дооктябрьский – примерно между двумя революциями, 1905 г. – октябрь 1917 г.; это этап марксистский и догматический.

Второй этап: с октября 1917 г. и вплоть до завершения Гражданской войны в 1920 г., когда действовал «военный коммунизм», сочетающий элементы марксизма и коммунистов-утопистов, даже более радикальные по сравнению с марксизмом.

Третий этап: период новой экономической политики – государственный капитализм со смешанной экономикой (знаменитые 5 ленинских укладов), 1921–1927 гг.

Четвертый этап: сталинский – восстановление принципов политики «военного коммунизма» в экономике (1928–1934) и развитие классической теории социалистической экономики (1934–1953).

Пятый этап: весь период постсталинского развития, который можно, в свою очередь, разбить на ряд подэтапов; но неизменно доминировала и «совершенствовалась» система государственно-монополистической экономики (1953–1985). Этот этап длился вплоть до начала горбачевской экономической реформы, когда обозначилось крушение этой системы, но без альтернативы.

После смерти Сталина под мощным хрущевским напором прошла радикальная политическая десталинизация, тоталитаризм был сокрушен, массовые репрессии были полностью устранены из общества. Но дело в том, что экономический тоталитаризм, восстановленный Сталиным после 1927 г. (в результате реституции принципов «военного коммунизма»), остался в неизменности и при Хрущеве, и при Брежневе, и при всех последующих генсеках КПСС. Не решился его заменить – даже на ленинский НЭП – и Горбачев, отказываясь публично признать сам принцип частной собственности как неотъемлемый элемент экономической свободы гражданина.

В то же время мировая экономика создала устойчивые тенденции к глобальному движению в направлении рыночно-капиталистической трансформации национальных экономических систем, которые втягивали в свою орбиту и экономические отношения в СССР.Обсуждения и дискуссии этих вопросов в советском обществе, при высоком уровне гласности, формировали у большей части людей стремление пересмотреть основные параметры социалистического общества с позиций конвергенции – то есть соединения позитивных элементов социализма и капитализма. Эти всеобщие мировые тенденции, как и сдвиги в общественном сознании советского общества, оказались недоступными для сознания правящей бюрократии горбачевской эпохи. Отсюда – гибель этой бюрократии вместе с СССР.

Горбачев был, несомненно, идеалистом-романтиком, он занял позиции решительной ревизии коммунизма в направлении сближения с европейской социал-демократией (хотя официально остерегался провозглашать такой курс для КПСС, выдвинув лозунги «очищения партии» и «вся власть Советам»). При этом он глубоко верил в то, что такие позиции обеспечат ему прочную поддержку в народе, упустив из виду, что такая поддержка в демократическом государстве всегда покоится на вещественных результатах деятельности власти (уровень жизни населения). Эти романтически-гуманистические ожидания своей мессианской роли отчетливо отразились, например, в самом названии его книги «Новое мышление для СССР и всего мира», положения которой претендовали на некую универсальность (что было просто смешным). Однако реальная политика Горбачева провозглашала честность и открытость во внутренней и международной политике, необходимость существенного сокращения вооружений и вооруженных сил, снятие политической напряженности между супердержавами и в конфликтных регионах мира, решение межгосударственных противоречий исключительно через переговоры, диалог конфликтующих сторон, резкое повышение роли ООН и т. д.

В этом отношении Михаил Горбачев в значительной мере напоминал американского президента Дж. Картера (с его приоритетом на морально-нравственные принципы политики США), который проиграл в ноябре 1980 г. президентские выборы Рональду Рейгану Истинными причинами тогдашнего поражения Картера явились не некие факторы, связанные «со слабоволием» президента, и прочие, на которые указывали аналитики, а совсем другие. Это прежде всего два следующих: во-первых, подписание Картером исторического договора между США и Панамой (с генералом Омаром Торрихосом) о переходе контроля над Панамским каналом в руки Панамы; во-вторых, провал операции по спасению американских дипломатов в Иране (от пришедшего к власти в Иране после свержения иранского шаха имама Хомейни). Эти два события настроили против Картера крупные американские корпорации (корпоратократия — по определению Джона Перкинса). (См.: Перкинс Джон. Исповедь экономического убийцы. Пер. с англ. М., 2007. С. 272.) Вот что пишет этот автор, сравнивая Картера и Рейгана:

«Возможно, Картер не был успешным политиком, но его видение Америки совпадало с тем, что было определено нашей Декларацией независимости. Сейчас, по прошествии времени, он представляется наивно старомодным, отголоском идеалов, на которых строилась наша страна и которые влекли наших дедов к ее берегам. В сравнении со своими ближайшими предшественниками и преемниками, Картер представляется аномалией… Рейган, напротив, совершенно очевидно был строителем глобальной империи, слугой корпоратократии. Еще во время выборов я подумал, что его актерское прошлое вполне соответствовало ситуации: это был человек, подчинявшийся указаниям свыше, знавший, что значит действовать по указке. Он будет прислуживать людям, перемещавшимся из кабинетов генеральных директоров в правления банков и залы правительства, тем людям, которые, на первый взгляд, прислуживают ему, но на самом деле руководят правительством, – таким людям, как вице-президент Джордж X. У. Буш, госсекретарь Джордж Шульц, министр обороны Каспар Уайнбергер, Ричард Чейни, Ричард Хелмс и Роберт Макнамара. Он будет защищать то, чего хотят эти люди: Америку, контролирующую весь мир и все его природные ресурсы; мир, подчиняющийся ее приказам; американских военных, насаждающих придуманные Америкой порядки; международную коммерческую и банковскую систему, обеспечивающую поддержку Америки как генерального директора глобальной империи… Вместо президента, чьей величайшей целью было достижение мира во всем мире и уменьшение зависимости США от нефти, пришел человек, веривший в то, что законное место США – на вершине мировой пирамиды, при поддержке военной силы, а контроль США над нефтяными месторождениями, где бы они ни находились, является частью Замысла Провидения. Президента, установившего солнечные батареи на крыше Белого дома, заменил человек, который их демонтировал, едва вселившись в Овальный кабинет».

Под натиском Рейгана Горбачев непрерывно отступал. К удивлению огромного числа интеллектуальной элиты СССР и восточноевропейских стран, была прекращена деятельность Совета экономической взаимопомощи (СЭВ), который нуждался в реформах, а не в «роспуске». И это в тот период, когда были установлены официальные отношения между ЕЭС и СЭВ как двумя ведущими интеграционными экономическими группами стран в Европе. Отметим: в течение ряда лет восточноевропейские страны оказались в тяжелейшем положении, поскольку они не особенно были нужны в те времена Западной Европе. А СССР их просто «выкинул» за пределы своего влияния. Рейган сказал, обращаясь к Горбачеву: «Уберите эту стену!» – к огромному удивлению всего мира (Берлинскую. – Р.Х.), хотя не верил, что это произойдет. – В этом Рейган признался при его визите к нам, в Верховный Совет России, вскоре после августовских событий, когда мы с Ельциным его принимали. Горбачев убрал без всяких условий. Так ослабились позиции СССР и вместе с ними – Горбачева. СССР рухнул, под его развалинами ушел в политическое небытие Горбачев. Воссияла звезда Ельцина.

Прежде всего Михаил Горбачев и премьер Николай Рыжков с самого начала перестройки с апреля 1985 г. сделали ударение на экономической реформе. Развернулась большая организационная деятельность по изменению управляющих систем – непрерывно организовывались и реорганизовывались центральные министерства и ведомства, укреплялась правовая база предприятий – они стали более самостоятельными в использовании части прибыли. Трудовые коллективы этих предприятий провозглашались ответственными за результаты деятельности предприятий – это делалось для того, чтобы у людей появился реальный интерес в их продуктивной работе. Позитивные процессы неизбежно углублялись, поскольку была в значительной мере освобождена (трудовая, но не частная) инициатива. Быстро стала расти кооперация, в рекордно короткие сроки появились десятки тысяч кооперативных предприятий. Получила свое развитие аренда в различных формах, первые частные банки (с конца 1988 г.). Все это являлось косвенным признанием принципа частной собственности. И следует отметить, эти нововведения давали первоначально определенный эффект, способствуя росту товаров народного потребления, услуг, развитию инициативы и предприимчивости у многих людей.

Но эти меры, хотя и значительные для догматического социализма, не могли способствовать решению задачи коренной модернизации колоссальной экономической системы, управленческие конструкции которой уже не могли справиться с новым уровнем научно-технологической революции, волнами накатывающейся на общество и экономику Необходима была глубокая реорганизация всей системы государственно-монополистической собственности, придания качества смешанной экономики на основе денационализации.

В СССР сложилась система государственно-монополистической экономики (материальная база государственно-монополистического социализма), которая выступала несомненным тормозом в проведении реформ, она требовала своей коренной модернизации. (См. об этом более подробно в моей книге «Пора Перемен. Беседы на Красной Пресне». М., 1991.) Для профессиональных экономистов очевидно, что создать рынок невозможно было без ломки этой сложившейся системы единой государственной собственности. В ней действуют директивные «законы» ценообразования – вот почему я выступил в середине 80-х гг. против попыток центральных властей (В. Павлова) решить проблемы неэффективности экономики за счет роста цен на потребительские товары (при крайне низких коэффициентах заработной платы) – практически бюрократия пыталась переложить трудности на трудящихся. Поэтому, чтобы в целом реформировать систему ценообразования в отечественной экономике, следовало прежде всего реорганизовать саму эту экономику, абсолютно монополизированную государством, как единую и абсолютную общенародную собственность.

На практике она долгие десятилетия являлась по своей сути «министерской собственностью», поскольку министерская бюрократия в полной мере реализовала права собственника – владения, распоряжения и управления ею. Экономика оказалась как бы встроенной в государственно-административный аппарат, и ей были приданы определенные функции государственного органа. Сформировалась жесткая иррациональная система организации и управления макро– и микроэкономическими процессами. При этом директора крупнейших (союзных, не говоря уже о других) предприятий не могли самостоятельно перестроить системы управления в соответствии с технологическими требованиями и информационными прорывами, вносить какие-то изменения в штатное расписание управления. И соответственно, любые попытки рационализировать управленческие процессы, вносить какие-либо изменения в устоявшийся экономический порядок, придать некую логику даже через частичные нововведения и инновации наталкивались на мощные блокираторы, прежде всего в лице союзно-отраслевой экономической бюрократии, и особенно – на органы КПСС (комитеты разных уровней, начиная от «райкома КПСС»).

Такие могущественные межотраслевые ведомства, как Госплан СССР, Госснаб СССР, Госстрой СССР, государственные комитеты и многие другие, которые появились еще в первые годы советской власти и в особенности укрепились после ломки НЭПа, и по сути – реставрации основных идей «военного коммунизма» в сфере экономики, – разрабатывали и определяли политику и практическую деятельность всех предприятий союзного подчинения, а отраслевые министерства осуществляли повседневное руководство ими. Государственно-административный аппарат концентрировал под своим началом возрастающую часть национального дохода, перераспределявшегося через государственный бюджет. Об этом свидетельствовали такие показатели: в 1970 г. через бюджет перераспределялось 53 % национального дохода, в 1980 г. – 64 %, а в 1990 г. – уже 77 %. Таким образом, централизация в этой области достигла совершенно неразумного предела. И это в то время, когда вроде бы реализовывались экономические преобразования, направленные на рост самостоятельности предприятий, а также регионов – областей, краев и республик. И, как видим, финансовая база государства также непрерывно возрастала, усиливалось финансово-экономическое воздействие государства на общество, человека. Но увеличение возможностей такого рода не означает автоматически блага для общества. Чем больше у неэффективно действующего правительства возможностей воздействовать на социально-экономические процессы, тем больше вероятность нарастания сложностей в национальной экономике. Тем шире возможность «освобождения» правительства и его министерств от «опеки» со стороны общественных институтов, наращивания бюрократического аппарата, различных «околоправительственных», государственных, полугосударственных учреждений и организаций. Их обилие буквально «растворяло» попытки общества так или иначе влиять на их деятельность, какими бы внешне грозными ни казались контрольные функции, встроенные в систему.

Следствием всего этого и является полная утрата самого духа предпринимательства – незнание основ рынка, неумение самостоятельно вести хозяйственные дела в условиях, когда такая возможность появилась. Доминирует психология иждивенчества, этакие раннехристианские представления о том, что «кто-то», точнее – государство, должен о «всех позаботиться». Людей трудно винить в этом – само государство обобрало всех и обещало позаботиться о всех и каждом. Обнаружилось, что государство обмануло, – оно оказалось банкротом в своих обещаниях, неспособным их выполнить. Но в таком случае государство должно вернуть людям украденную у них экономическую свободу: то есть «сделка» между народом и государством оказалась несостоятельной, она должна быть расторгнута.

Таким образом, смысл и содержание понятия «государственно-монополистическая собственность» отражены уже в самом ограничении экономической свободы человека. Государство через множество различных отраслей и ведомств непосредственно владеет, использует и распоряжается, по сути, всеми видами материализованных объектов, созданных трудом человека, выделяя последнему лишь минимальные средства для поддержания его способности к труду. Человек, гражданин никак не влияет на производительные силы (или факторы производства) – землю, капитал, промышленность, рабочую силу, технологии и пр. Он, по сути, крепостной, поскольку отчужден от факторов производства государством. Это отчуждение – естественное следствие запрета принципа частной собственности, что ведет к полному отрицанию экономической свободы. Реализация государственно-монополистической собственности происходила через отраслевые министерства, а позже, к концу эпохи Горбачева, – через некие «концерны», в которые преобразовывались эти министерства (например, Газпром, РАО «ЕЭС» и др.). При этом суть не меняется, поскольку «концерны» (и новые «банки») не становились агентами рынка, действующими в конкурентной среде на базе законов спроса и предложения, призванными обеспечивать потребности людей, общества. Таким образом, государственно-монополистическая собственность – это материальная база, фундамент государственно-монополистического социализма. Это – коротко о моей концепции позднего социализма, который сформировался на стадии своего начавшегося разложения.

Десятилетиями в стране доминировала государственно-монополистическая собственность, которая не давала экономике развиваться эффективно. Государственно-монополистическая собственность не ориентирована на человеческие потребности, на ресурсосбережение, уменьшение фондоемкости, снижение цен на товары и услуги. Затратная философия и игнорирование интересов общества – это врожденные свойства государственно-монополистической собственности, от которых можно избавиться, лишь полностью изменив сами основы (механизмы) действия этой собственности (что, однако, не означало, что эту собственность надо либо уничтожить, либо передать сомнительным лицам за гроши).

…Непрерывное ухудшение качества продукции стало устойчивой тенденцией и внушало тревогу множеству людей в отношении самих судеб социализма. Ответом на эту негативную тенденцию стало тотальное планирование в рамках единой государственной собственности, – что, однако, усилило противоречия и породило своеобразную экономику дефицита. Движущей силой системы были только жесткие приказы из центра, чаще всего вызывающие эффект, обратный желаемому.

Поскольку неэффективность социалистической экономики стала очевидной не только для «низов», но и для «верхов» – с целью «оздоровления» ситуации на протяжении многих лет использовался одни и тот же метод. Для этого создавалось новое министерство, новое учреждение или подразделение, увеличивался персонал, призванный «руководить» и «контролировать». В результате народное хозяйство перестало выступать как единый народно-хозяйственный комплекс, внутренне связанный, «сцепленный» процессами разделения труда. На пути этих процессов находились министерства и ведомства, разорвавшие эти связи.

Союзные министерства, ведомства и «их» правительство, располагая самыми обширными функциями и реальными рычагами власти, солидной финансовой базой, всецело и в полном объеме стали заниматься непосредственным управлением. Провинции и даже действующие в них всесильные комитеты КПСС все больше лишались реальной экономической власти, хотя в них доминировала «иллюзия обладания экономической властью».

Для наглядности приведу пример: принято считать, что в области (крае) все дела вершил обком КПСС и прежде всего его первый секретарь. Так, кстати, казалось не только широкой общественности, но порой даже самим секретарям этих комитетов. На самом деле воздействие обкома партии на экономику области (края) всегда было весьма незначительным, особенно когда речь шла о крупных – союзного подчинения предприятиях (объединениях). Такие предприятия подчинялись центральным министерствам в Москве. Обком (крайком) КПСС и его секретарей директора таких крупных предприятий вежливо игнорировали, стремились не раздражать их, ладить с ними и т. д. Но смысл деятельности директоров состоял в том, чтобы проводить в жизнь планы и установки центрального министерства, «выколотить» из региона и его населения все возможное – при самых минимальных затратах на социальные цели, охрану окружающей среды, развитие местной инфраструктуры и т. д. Так обескровливались регионы и укреплялась экономическая власть союзной бюрократии.

«Министерская система» объективно была призвана к тому, чтобы вести деятельность хотя и нецеленаправленную, но логически вытекающую из ее задач – противоречащую социально-привлекательным интересам общества, в особенности того региона, в пределах которого действовали предприятия союзного значения. Чем крупнее предприятие, чем важнее его продукция с точки зрения общегосударственных интересов, тем больший конкретный ущерб его деятельность приносила региону, тем меньше оно учитывало интересы «территорий». Отсюда – мой термин: «иллюзия обладания экономической властью». Каждое предприятие имело свой пятилетний и годовой план – заказ, объемы капиталовложений, лимиты по материально-техническому снабжению, параметры роста и т. д. И все это утверждалось в центре, в частности в Госплане СССР, по представлению союзного министерства – какой обком или горком КПСС реально мог влиять на его политику?

При таком подходе в руках местных властей, и прежде всего партийных, а также Советов реальным был лишь один-единственный рычаг, с помощью которого они решали местные социальные проблемы. Рычаг этот приобрел буквально универсальное значение – это привлечение новых государственных капиталовложений в регион. Только новое строительство так или иначе давало надежду на увеличение занятости, развитие инфраструктуры и т. д. Поэтому, не имея возможности непосредственно воздействовать на экономику области, края, автономии, каждый вновь избранный партсекретарь быстро собирал свой чемодан и летел в Москву – бить челом могущественным союзным министерствам, кланяться чиновникам «своего» министерства, Госплана и Минфина, заручаться поддержкой ЦК КПСС – затем опять бегом – в министерство, оттуда (бегом) – уговаривать влиятельных чинов в правительстве – «поддержать» строительство нового объекта на «его» территории.

Так и появлялось на бескрайних просторах СССР огромное число новостроек, не обеспеченных ни рабочей силой (неоднократно писалось, что на каждую стройку приходилось в среднем не более 15–16 работников, а число самих строек «долгостоек» превышало в 80-е гг. 300 тыс. единиц), ни капиталовложениями, ни материально-техническим снабжением по соответствующим нормативам не обеспеченных. Их «выбивали» – и право же, трудно винить тех, кто их «выбивал». Из благих побуждений им приходилось соглашаться на любые новостройки: АЭС в непродуманном месте или какой-либо крайне вредный для населения и окружающей среды химический завод-гигант без очистных сооружений, бумажные комбинаты вблизи Байкала и т. д.

Таким было знаменитое «всесилие» партийных властей на местах. Еще хуже картина выглядела в сфере воздействия на экономические процессы в Центре. По моим наблюдениям, здесь своеобразная централизация достигла такой «стадии зрелости», когда не только влияние ЦК КПСС на отраслевые министерства оказывалось ничтожным, но даже правительство, его глава и многочисленные заместители союзного премьера нередко (не зная существа дела) поддерживали, защищали, отстаивали то, на чем настаивали отраслевые союзные министерства.

Впрочем, с начала перестройки и многочисленных реорганизаций и сами министерства стали утрачивать реальную власть. Под видом реорганизаций они распылялись (создавались «ассоциации», «концерны», «банки» и т. д.), стали формироваться государственно-монополистические корпоративные альянсы, в которых уже преобладали частные и групповые эгоистические интересы директоров корпораций. Стала происходить весьма специфическая приватизация в пользу союзной экономической бюрократии на базе преобразования мощных промышленных, машиностроительных, сырьевых, торговых и прочих союзных министерств. Партийно-государственное чиновничество плавно «перетекало» в комфортабельные кабинеты новых корпораций, подготавливая почву для олигархического ренессанса.

Государственная собственность, таким образом, без законодательных актов, без общей программы народно-хозяйственного развития трансформировалась в некую частно-групповую собственность, которой стала владеть уже частно-государственная бюрократия. Вскоре она станет совсем «частной».

Указанные преобразования в последние годы горбачевской сути не меняли, поскольку новые институты не становились агентами рынка, действующими на основе законов конкуренции, призванными обеспечивать потребности людей, общества. Они были по-прежнему ориентированы на обслуживание государства, стоящего над человеком. Таким образом, государственно-монополистическая собственность – это материальная база, фундамент государственно-монополистического социализма, который окончательно сформировался на стадии своего начавшегося разложения. Как и во времена НЭПа, стране действительно нужна была революционная ломка самих производственных отношений. Результаты первых лет перестройки убедили: медлить, двигаться мелкими шагами более нельзя. Предпринятых на союзном уровне мер было недостаточно – они не привели к позитивной трансформации государственно-монополистической собственности, не создали субъекты рынка. Задача заключалась не в простом разрушении этой системы (это было бы губительным для общества), а в формировании другой, параллельной экономической системы на базе частной собственности.

Социальные системы в отличие от технических систем обладают бесконечными возможностями к адаптации и реформированию – если ставится четкая цель и формулируются задачи. Революции возникают и совершаются не потому, что условия не могут быть изменены принципиально, а потому, что правящие круги оказываются не в состоянии верно оценить ситуацию и приступить к масштабным изменениям адекватными способами.

Предпринимаемые действия и решения, в силу прежде всего неадекватности ситуации, не давали сколько-нибудь ощутимого позитивного результата. Например, в 1990 г. (последнем году существования социализма) средняя ежемесячная заработная плата в СССР составляла примерно 140 долл., а с учетом общественных фондов (бесплатное здравоохранение, ежегодный отдых, санаторное лечение, детские садики и ясли для детей и т. д.) – около 800 долл. В том же 1990 г. в группе стран Европейского союза, США, Канаде, Японии уровень жизни населения был в 3–6 раз выше по сравнению с соответствующим уровнем в СССР. Вот в чем выразилось отставание в экономическом развитии СССР, его неконкурентоспособность в эпоху глобализации (этот разрыв в 2008 г. составил 10-кратную величину!).

Поэтому, когда экономические реформы Горбачева оказались неэффективными и, более того, привели к коллапсу, в частности увеличили всевозможные дефициты (при том, что уровень жизни на Западе возрастал), – эти сравнения вызывали сильнейшее недовольство населения всей политикой СССР.

О том, что в голове Горбачева много интересных и интригующих замыслов, было известно уже с первых его выступлений в роли генерального секретаря. Правда, одно из первых решений – антиалкогольная кампания, при всех ее положительных аспектах воздействия на здоровье населения, в том числе начавшийся рост продолжительности жизни мужчин, оказала негативное влияние на общественное мнение страны, а также ее финансы. В конечном счете она завершилась провалом. Но и эта кампания была, скорее всего, не из арсенала самого Горбачева, а инструмент, взятый им из предложений общества. Если вспомнить, как были приняты тогда все эти «антиалкогольные мероприятия», не следует забывать мощную волну, поднятую столичной прессой (в русле горбачевской политики гласности), направленную против «алкоголизации страны». Врачи и ученые, женские организации и целые коллективы предприятий – все требовали от Горбачева «принятия решительных мер» против пьянства, приводили доводы, свидетельствующие о том, что происходит «дебилизация молодежи» и т. д.

Но когда Горбачев, откликнувшись на этот мощный общественный призыв, принял реальные действия, направленные на сокращение производства и потребления алкоголя, оказалось, что общество не готово сократить свои алкогольные потребности. Началось стремительное подпольное производство горячительных напитков со всеми последствиями. А все негативные результаты этих мер, естественно, общество переложило на генерального секретаря. Другое его последствие – существенное сокращение доходной части бюджета (порядка 10 млрд долл.). На фоне стремительно начавшегося падения цен на нефть на мировых рынках (с 35 долл. за баррель в 1985 г. до 15 и ниже в 1986 г.) это наносило тяжелые удары по союзному бюджету.

Закрывались едва открывшиеся при Андропове новые бары, кафе и рестораны, варварски уничтожались виноградники на Кавказе, Кубани, Средней Азии и Молдавии. В магазинах по всей огромной стране образовывались бесчисленные очереди за бутылками с горячительным. Все эти «очереди» уже с ненавистью и презрением отзывались о горбачевских реформах. Мгновенно появились суррогаты, подпольные сети производства и распространения алкоголя, как пожар в лесу, стали распространяться наркомания и токсикомания, особенно в молодежной среде. Когда эта «кампания» была отменена, подпольные сети производства алкоголя и ее распространения не исчезли – они продолжали свою «параллельную жизнь».

Вскоре (июнь 1987 г.) были приняты решения союзных властей, в соответствии с которыми все руководители предприятий и учреждений должны были избираться самими коллективами при доминировании профсоюзов. Рост самостоятельности предприятий, их перевод на хозрасчетные отношения, несомненно, были явлением позитивным, поскольку позволяли их коллективам быть более заинтересованным в эффективной деятельности, более рачительно хозяйствовать – и увеличивать заработную плату. Но, с другой стороны, при всей своей демократичности такой порядок наносил ущерб слаженной работе предприятий: способные и жесткие руководители часто отторгались коллективами, они вынуждены были уходить, уступая место ловким приспособленцам, из которых стали формироваться «рыночные хозяйственники» – опора ельцинизма, люди беспринципные и легковесные. Директора заводов и фирм, начальники цехов, железнодорожных и прочих транспортных предприятий и даже директор Большого театра в Москве – все без исключения становились объектами бесконечных обсуждений, а во многих случаях подвергались остракизму, шантажу со стороны недобросовестных групп работников. Возможно, такая мера была бы уместна, если бы имелись какие-то традиции, обычаи, если бы проводилась многолетняя подготовка к такого рода изменениям.

Но в той реальной действительности второй половины 80-х гг. этот курс привел к резкому ослаблению фактора дисциплины и упадку авторитета руководителя, что, в свою очередь, способствовало торможению всей производственной деятельности. Собственно, такая мера, резко ослабляющая фактор дисциплины и авторитет руководителя, имела огромное негативное значение. В тот период я выступил со статьей в газете «Правда», в которой резко критиковал этот новый порядок. В ней я отмечал, что капиталистическая рыночная экономика – это чрезвычайно жесткая система организации производства, предполагающая самую высокую дисциплину труда всего персонала фирмы (предприятия), начиная от ее президента и кончая работником. Этот труд хорошо оплачивается, но рабочий беспрекословно обязан полностью отдавать свои силы работе и точно выполнять указания руководителей. Никакой «демократии» в таком производстве не существует, кроме законодательного регулирования отношений труда и обязанностей сторон (работодателя и работника) по трудовому контракту. Я писал, что нельзя переносить актуальную задачу демократизации политической системы на сферу экономики, поскольку немедленно появляются мощные процессы разрушения производства и трудовой дисциплины. Главный редактор этой газеты академик Виктор Афанасьев, личность неординарная, имел «неприятный разговор» с кем-то из тогдашних лидеров партии в ЦК по поводу моей статьи.

Ослабление централизованных начал в традиционно директивно-плановом управлении народным хозяйством приводило к разрыву связей между предприятиями, необязательности взаимных поставок. Это стало приводить к крупным сбоям в деятельности промышленных предприятий и объединений. Например, используя новые возможности, директорский корпус предприятий и объединений стал создавать «кооперативы» в структуре самих предприятий на базе отдельных цехов и участков, часто – самых важных и ключевых в деятельности всего производства, выводя их как бы «за штат предприятия». В результате появилась возможность переводить оборотные средства на отдельные счета «кооперативов» и, соответственно, «заработать» хорошие прибыли (на фоне общего интенсивного снижения показателей производства); этими доходами директора лично и распоряжались – через «черные кассы».

К 1998 г. наметилась общая тенденция к спаду производства во всем народном хозяйстве СССР, появились сильнейшие признаки инфляции, поскольку рост заработной платы не сопровождался ростом производства товаров народного потребления. Дискредитировали экономический курс Горбачева и решения очередного съезда КПСС, который поставил задачу обеспечить производство продукции машиностроения в ближайшие годы на «мировом уровне» (до 80 % всей продукции). Это задача была заведомо невыполнимая. И экономисты, и производственники хорошо понимали нереальность этой установки. Дефицит и очереди снова вернулись в страну. Ученые и особенно экономисты обосновывали необходимость использовать опыт новой экономической политики 20-х гг., когда на основе отказа от политики военного коммунизма и признания частной собственности в стране в изумительно короткие сроки были ликвидированы страшные последствия многолетней Гражданской войны, восстановлена промышленность, а сельское хозяйство с избытком обеспечивало население хлебом, мясом, молоком и пр. Ученые-экономисты показывали, что именно в 1990 г. была заблокирована программа, подготовленная целым коллективом ученых и специалистов под руководством талантливого экономиста академика Николая Петракова; такая же участь постигла другую, известную как программа «500 дней» Шаталина – Явлинского. Затем Горбачев на заседании Государственного совета поручил академику Абелу Аганбегяну «синтезировать» идеи разных программ и представить «компромиссный вариант». Академик добросовестно выполнил задание, «синтез» осуществил, программу представил… Она так же, как и предыдущие, благополучно оказалась «забытой».

В Правительство СССР был введен известный ученый-экономист, человек, несомненно, способный, Леонид Абалкин, ставший заместителем премьера Рыжкова. Когда это произошло в 1989 г., мы, экономисты, ликовали – нам казалось, что отныне реформы в экономике будут энергичными, масштабными, с заранее прогнозируемым «успехом». Ничего этого не произошло и произойти, как оказалось, не могло. Леонид Иванович, как «тринадцатый заместитель премьера», был попросту включен в систему бюрократической ловушки, когда не мог ничего сделать по своей инициативе, и метался в ней, не имея возможности изменить ситуацию. Все возможные преобразования вязли в болоте бесконечных согласований, «совещаний», «дискуссий».

А тем временем в экономической системе страны быстро нарастали процессы торможения: производство сокращается, недофинансирование предприятий становится правилом, горизонтальные связи рвутся, возрастает дефицит снабжения изделиями (деталями, станками), материалами и сырьем. И что опасно в особенности, сокращалось производство в легкой и пищевой промышленности, переработке аграрной продукции. Соответственно, угрожающими темпами увеличивается дефицит товаров народного потребления, продуктов питания.

При этом необходимо учитывать два следующих момента. Во-первых, партийное чиновничество стремилось вернуть себе былое влияние, хотя бы частично, а оно, кстати, далеко не полностью его утеряло: в республиках России, областях, краях партчиновники – это внушительная сила. Во-вторых, экономическая роль правительства должна была резко усилиться и измениться. Если ранее правительство и партия как бы дублировали друг друга и очень часто ошибки одной власти «подправлялись» путем директивного вмешательства партийных комитетов разных уровней – от райкома и выше, с 1990 г. сложилась другая ситуация. Партийные органы потеряли в значительной мере свои позиции, а ЦК КПСС лишился функций «главного правительства». В такой обстановке значение союзного правительства как инструмента регулирования и управления основными экономическими процессами должно было резко повыситься. Но для этого высшее исполнительное чиновничество должно было быть необычайно квалифицированным, иметь ясные цели и желание их осуществить, хорошо разбираться в ситуации. Но таких качеств, способностей не было видно, да и в их желаниях относительно реализации реформы возникали сомнения – союзное правительство не стало мощной, энергичной реформаторской силой.

В итоге – хаотическое развитие экономических процессов. При этом решения высших властей – Верховного Совета СССР, союзного правительства, президентские указы – не выполнялись. Они откровенно игнорировались хозяйственно-партийной бюрократией в центре и регионах. Иначе говоря, произошел отрыв низовых звеньев – предприятий, областей, республик – от «верхов».

Приведу один, своего рода классический пример неэффективного результата осуществленных изменений в области экономики: в конце 1990 г. в Москве проходило совещание директоров крупных предприятий СССР, в работе которого я принимал участие. Каковы основные идеи, высказанные директорами? Они следующие: «Верните нам командно-административную систему! Мы привыкли получать фонды, деньги, материалы, машины, рабочую силу – «по плану», «сверху» распределять эту продукцию. Верните нам эту систему!»

С одной стороны, эта позиция понятна: директора предприятий тогда находились в очень сложном положении, поскольку они впервые столкнулись с беспрецедентным хаосом, когда рвутся все производственные связи. Области, края и республики не поставляют продукцию смежным предприятиям; нарушается договорная дисциплина; недокомплект и недопоставки стали обычным явлением. Все это – следствие, с одной стороны, неверных правительственных решений, с другой – падения экономической дисциплины, появления тенденции к регионализации экономики и т. д.

Но это и проявившееся неспособность директоров использовать новые возможности, неумение работать в условиях определенной либерализации правового режима. Не хватало самостоятельного хозяйственного мышления, предпринимательской интуиции, директора не умели пользоваться предоставленной им экономической свободой, оказались не в состоянии искать и находить партнеров. Соответственно, им привычнее старый порядок, когда «по плану» «сверху» отгружали сырье, материалы, комплектующие изделия. Эта система ранее, как я отмечал, работала, а после 1997–1998 гг. оказалась парализованной и не подвергалась модернизации. Поэтому директора и требовали от Горбачева возврата к прошлому, и жестко критиковали его за «развал» этой старой системы. На этой основе усиливалось давление некоторых экономических, политических и общественных сил, требующих возвращения стране привычного «порядка».

Старая экономическая система была работоспособной – до определенных пределов. Когда народное хозяйство не было предельно сложным, комплексным и масштабным, когда сами предприятия были другими, меньшими по размерам, насыщенные не особенно сложными системами и т. д., экономические связи, основанные на административных началах, действовали достаточно результативно. На современном этапе все эти связи стали нарушаться в силу того, что директивные, распорядительные и плановые структуры принципиально не могли справиться со сложнейшим хозяйственным организмом – обозначались пределы оптимальности административно-бюрократической системы (АБС). Экономические функции государства тоже имеют свои пределы, в противном случае, как любая информационная система, процесс управления нарушается из-за «перегрузок». Здесь были уже нужны совершенно иные связи, основанные на «системной экономике» – на базе взаимодействия разных по типу собственности предприятий, которые логически и объективно должны установиться в огромной паутине разорвавшихся связей плановой экономики, – то есть рыночные отношения. Действуя на саморегулирующихся началах, но при активной роли государства, они должны были заменить Госплан, Госснаб и прочие директивные институты существующей экономической системы.

Поэтому мы, руководители Российской Федерации, в то время и предлагали решительно модернизировать эту «систему». Основная цель нашей «программы» была в том, что вместо старой системы появляется очень четкий аппарат экономического регулирования, призванный перевести всю «систему», по всем республикам синхронно – на рыночные отношения посредством горизонтальных связей; одновременно форсируется создание предпринимательской «среды». И новый Союз мы мыслили прежде всего как союз экономический, связанный горизонтальными соглашениями, системой договоров. При этом союзный центр не должен был иметь чрезмерные экономические полномочия – они должны концентрироваться на вопросах обороны и безопасности, международных отношениях, регулировании деятельности транснациональных систем – единых трубопроводов, связи, обеспечении равенства граждан нового Союза и т. д.

Павлов начал с того, что, будучи руководителем Госкомцен, развалил ценовой механизм и получил повышение – стал министром финансов. Финансы Павлов тоже развалил, увеличил за 1989–1990 гг. денежную массу на 150 % и вскоре, в начале 1991 г., стал председателем Совета министров СССР. Став премьером, он немедленно напугал весь деловой мир Запада, обвинив его «в заговоре» против президента Горбачева – якобы западные банкиры хотели осуществить финансовый кризис СССР. В общем, кадровая политика Горбачева была весьма слабая.

Программа Шаталина «500 дней», несомненно, – особое явление в поздней экономической истории Союза ССР. Она получила огромный позитивный резонанс в профессиональных кругах. И хотя она была отвергнута, несомненно, войдет и в экономическую историю, и в историю Союза, и в историю перестройки как программа больших надежд и горьких, трагических разочарований… В чем загадка случившегося с программой «500 дней»? Такой вопрос мне часто задавали ранее, задают и ныне, в самых разных аудиториях, в том числе в западных университетских кругах.

Однако никакой загадки нет. Когда мы пришли к власти в Российской Федерации и начали заниматься делами, возникла сложнейшая проблема переустройства Отечества и прежде всего вопрос об экономической реформе. Поскольку Б.Н. Ельцин возглавил Верховный Совет России, его платформа была принята за основу деятельности российского правительства. Это вполне нормально для любого современного государства с парламентарной системой. Российская Федерация как субъект СССР была достаточно автономной, и горбачевская демократическая реформа предоставила нам такую возможность как союзной республике.

Мы занялись поисками методов оздоровления экономической ситуации в Российской Федерации – через разработку долгосрочной программы развития России. Стояла задача – начать движение по пути действительного обновления, осуществить глубокие экономические реформы в промышленности и в сельском хозяйстве. Что надо сделать для этого? Было ясно, что российская экономика тесно взаимосвязана с экономикой других союзных республик, а в условиях дефицитной государственно-монополистической экономики эти связи имеют жизненно важное значение. Достаточно напомнить трагические события в Карабахе, когда сотни заводов по всему Советскому Союзу вынуждены были остановить производство только потому что в Степанакерте (столица Карабаха) оказался разрушенным всего лишь один небольшой завод-монополист, единственный на весь Союз, производящий не особенно сложное оборудование.

Когда мы говорим «монополия», мы обычно подразумеваем какое-то гигантское предприятие, оказывающее давление на все другие предприятия. Но «монополия» – это и такая система экономики, когда в ней присутствует только один тип собственности – государственный. При такой единой, монопольной системе очень сложно было, однако, одной России осуществлять глубокое реформирование своего народно-хозяйственного комплекса – колоссальной системы, прочно увязанной производственными связями в единую Союзную систему. Поэтому мы пришли к убеждению, что осуществлять реформы в деле создания рынка необходимо в тесной связи и координации союзного центра со всеми республиками, и предложили им сотрудничество. Республики откликнулись сразу, они дали свое согласие.

Состоялся обстоятельный разговор Председателя Верховного Совета России Ельцина с Президентом Горбачевым. Итоги были оформлены в виде Соглашения между Ельциным и Силаевым с одной стороны и Горбачевым и Рыжковым – с другой. Было оформлено «Поручение». Привожу текст документа – это официальный, но малоизвестный документ.

Специальный документ

Президент СССР М.С. Горбачев

Председатель Верховного Совета РСФСР Б.Н. Ельцин

Председатель Совета Министров РСФСР И.С. Силаев

Председатель Совета Министров СССР Н.И. Рыжков

Поручение

В целях подготовки согласованной концепции программы перехода на рыночную экономику как основы экономической части Союзного договора, максимального учета всего положительного, что уже накоплено при подготовке и обсуждении проектов аналогичных документов, и в первую очередь разрабатываемой российской программы и поступающих предложений союзных республик, считаем необходимым:

1. Образовать рабочую группу для подготовки концепции союзной программы перехода на рыночную экономику как основы Союзного договора в составе тт. Шаталина С.С., Петракова Н.Я., Абалкина Л.И., Шмелева Н.П., Мартынова В.В., Задорнова М.М., Явлинского Г.А.

Включить в состав группы полномочных представителей правительств союзных республик.

Разрешить при необходимости привлекать для участия в работе над концепцией ученых и специалистов независимо от учреждений, в которых они работают.

2. Поручить рабочей группе подготовить концепцию программы не позднее 15 сентября 1990 года.

3. Обязать все министерства, ведомства, организации и учреждения предоставить в распоряжение рабочей группы всю необходимую экономическую и другую специальную информацию без ограничений.

4. Поручить Управлениям Делами Президентского Совета и Совета Министров РСФСР обеспечить техническое обслуживание рабочей группы.

Непосредственный контроль за работой группы будут осуществлять тт. М.С. Горбачев и Б.Н. Ельцин.

Москва, 27 июля 1990 г.

Началась серьезная, увлекательная работа. К ней привлекались ответственные работники всех республиканских Госпланов, специалисты и ученые, в том числе из всех союзных республик. Можно сказать, лучшие научные силы страны с энтузиазмом участвовали в разработках, включая Латвию и Эстонию; готовы были «включиться» в работу представители Молдавии и Литвы.

Но вскоре началась откровенная обструкция самой работы по подготовке концепции программы. Руководители Союзного правительства стали ссылаться на необходимость «выполнения» задания Верховного Совета СССР (имелась в виду доработка программы правительства СССР, изложенная премьером М. Рыжковым и отвергнутая в мае 1990 г. на Верховном Совете СССР).

Со страниц печати стали звучать предложения представителей правительства СССР, что вряд ли наши договоренности с другими республиками могут спасти положение, что надо было бы вместе с этой программой готовить отчет для Верховного Совета Союза… Эти суждения были высказаны вроде бы мимоходом, сперва в одной из газет, затем в другой. Но чем более отчетливо вырисовывались очертания «программы» как серьезного документа, тем более частыми стали критические выступления Рыжкова, Маслюкова (руководитель Госплана СССР) и др.

Думаю, что у президента Горбачева на первом этапе четкой позиции не было. А у центрального правительства отношение к программе формировалось по мере того, как вырисовывались ее очертания и становилось ясно, что осуществление программы потребует коренной реорганизации правительства с его могущественными мастодонтами – министерствами и ведомствами. И речь, естественно, пойдет о значительном сокращении экономических функций союзных властей. Этого там не желали. Отсюда – блокирование программы «500 дней», а позже – и других аналогичных. Таким образом, одну историческую возможность сближения всех республик, отвергнув программу «500 дней», страна упустила.

Отказ от согласованной программы, несомненно, большая ошибка Горбачева и Рыжкова. В конце 1990-го – начале 1991 г. финансовая ситуация осложнилась, союзные республики уже не желали даже той программы, с которой они соглашались летом – осенью 1990 г. Сепаратистские настроение все рельефнее проявлялось в республиканских элитах. Они перестали усматривать в деятельности союзного центра позитивный для себя смысл по мере сокращения бюджетных поступлений из центра (давила острая нехватка финансовых ресурсов, нефть и газ на мировых рынках не приносили прибыли казне).

Можно лишь сожалеть, что «программа» не была запущена: в ней были расписаны периоды, декады, месяцы – то есть то, чего никогда не было в нашей истории: 100 дней, 200 дней и т. д., периоды, когда осуществлялась приватизация конкретных областей и сфер, реорганизация банковской системы – в такие сроки, финансовой системы – тогда-то и т. д. Расписаны были практически все основные действия – кто что делает, причем делает конкретно, какие органы остаются, какие надо устранить, какие создавать, кого наделять какими полномочиями и т. д.

В «программе» была определена ответственность конкретных лиц за конкретные сферы деятельности. Этого и испугалась союзная бюрократия, в том числе партийная (она устранялась из реформы, отметим: это была серьезная тактическая ошибка реформаторов – надо было превратить ее в реального участника реформы, как в Китае). Отмечу, что по сравнению с тем, что сотворил Гайдар в течение 1 года (1992 г.), программа «500 дней» представляла собой сложный, хорошо взвешенный механизм универсальной деятельности сложенной союзом – республиканской команды из профессионалов-специалистов. Эти две «программы» (Шаталина и Гайдара) можно условно сравнить как современный автомобиль с автомобилем начала века или, еще нагляднее, как современный трактор с сохой. Особенно важную роль в срыве «программы» играла нерешительность Горбачева.

В переходные периоды огромную роль играет такой фактор, как воля лидера государства – не тупая, животная воля, а осознанная, предполагающая взвешенный выбор. Ведь налицо – и шестилетний период «царствования» наглядно это показал – шараханье, нерешительность, боязнь принять на себя ответственность губят самое серьезное дело. Одно дело – уметь лавировать между Сциллой и Харибдой, а другое – совершить серьезный исторический выбор на базе тщательно подготовленного расчета, предполагающий всесторонний учет всех возможных последствий. Вот здесь и нужна сильная воля и чувство высокой ответственности перед своим народом, перед Историей. Слишком часто правители, совершая неблаговидные поступки, в том числе различные насильственные действия в отношении своих политических противников, ссылались на «трудный выбор», «интересы народа» и прочую демагогию. В то время как эти поступки диктовались иными мотивами – слабостью и безволием правителей, неспособных другими средствами (то есть через разумные компромиссы с партнерами) управлять обществом и не обладающих смелостью признать свое бессилие в лидерстве.

С таких позиций я рассматривал и «программу 500 дней». У меня, как профессионального экономиста, она вызывала много вопросов – некоторые разделы были «слабыми», другие – недоработанными и т. д. Но я, как мне представляется, уловил главное достоинство: первое – это ее глубокий характер, позволяющий вводить в экономику элементы «параллельной системы»; второе – реальная возможность добиться согласия всех без исключения союзных республик (в том числе трех прибалтийских и закавказских республик) – все хотели реальных действий, а не бесконечных «обсуждений». Можно сказать, что «500 дней» развязывала «гордиев узел» экономических, политических и национальных проблем. Не случайно все союзные и автономные республики подключились к работе. Они-то как раз и видели в «Программе» возможность подъема производительных сил республик, улучшения социально-экономического положения, постепенного «снятия» социальной напряженности.

Позже, после провала «программы 500 дней», все общественно-экономические противоречия стали набирать скорость, усилились центробежные тенденции. Нам, сторонникам тех политических сил, которые хотели начала глубоких экономических реформ, сравнимых с «нэповской реформой», – не хватило силы и влияния для того, чтобы отстоять эту «программу».

«Плохую услугу» оказывала правящей бюрократии сложившаяся десятилетиями традиция, когда народ терпеливо и покорно ожидает того, что обещает Власть. Горбачевская политика за несколько лет привела к полному изменению такой пассивной покорности со стороны общества, и оно желало активных действий и результатов. В то время как бюрократия, похоже, еще не поняла этих изменений в общественных настроениях.

Результат и следствие экономической политики – это состояние и уровень реального материального положения населения. Быстрое ухудшение материального положения населения СССР, и в частности в России, стало находить свое отражение в таком непривычном для социализма явлении, как появление и нарастание забастовочного движения. Конечно, само появление забастовочного движения с конца 20-х гг. (с эпохи НЭПа) – это и есть следствие не только ухудшения уровня жизни людей, но и существования в обществе реальных политических свобод, как следствие горбаневских демократических реформ, в том числе его политики на расширение прав людей, гласности. (См. подробно в кн.: Хасбулатов Р. И. Россия: пора перемен. Беседы на Красной Пресне.) Это все так, но одной «демократии» мало – люди хотят обладать современными жизненными стандартами, чтобы за счет своего труда человек мог приобретать любые потребительские товары. Для этого экономика должна производить эти товары в необходимом объеме и нужного качества, а работник – получать достойный уровень вознаграждения за свой труд.

В этом был основной смысл нашего (Верховного Совета России) понимания рыночной экономики с ее ключевым элементом – признанием и широким развитием частного сектора экономики. Частная собственность и альтернативная экономическая система нужны обществу не как самоцель, а в качестве исключительно лишь способа и метода решения задачи удовлетворения растущих потребностей населения. При этом в новой социально-политической и экономической системе социальные завоевания трудящихся должны в полном объеме быть сохранены, в противном случае мы создадим чудовищного монстра – откровенно эксплуататорское общество. Так я рассуждал в те, уже давно ушедшие времена. Все это записано в моих дневниках того времени.

При этом очевидно и то, что любая экономическая реформа имеет смысл и оправдание лишь в том случае, если она даст позитивный эффект, что означает прежде всего рост материальной обеспеченности народа. Люди были сильнейшим образом встревожены тем, что обилие слов, направленных на «рисование» картин роста их благосостояния – как следствие проводимых реформ, – ведет к обратному результату, то есть к ухудшению их материальной обеспеченности. Это – ключевой аспект экономического кризиса. Конкретно кризис выражается, во-первых, в низких ставках заработной платы; во-вторых, в росте цен; в-третьих, в инфляции, которая «съедает» рост заработной платы, пенсии и пособия; в-четвертых, в сокращении производства товаров народного потребления, в том числе продуктов питания; в-пятых, в появлении и расширении всевозможных «дефицитов» – на одежду, обувь, детские коляски, мясо и молоко и т. д.

Вместо того чтобы развивать отрасли по производству товаров этой группы, Правительство СССР (по решению ЦК КПСС!) «передало» эти отрасли в систему военно-промышленного комплекса – этот комплекс, по сути, «проглотил» соответствующие отрасли. В результате произошло еще большее сокращение производства товаров народного потребления и продовольствия.

В такой обстановке в Правительстве СССР в 1988 г. по инициативе тогдашнего председателя Государственного комитета по ценам (Госкомцен СССР) Валентина Павлова «созрела» мысль о повышении цен на продовольствие и потребительские товары как средстве ликвидации дефицита. Целый ряд ученых-экономистов, в том числе и я, выступили против этих намерений. Мне тогда удалось опубликовать большую статью в газете «Правда», рупоре ЦК КПСС, с критикой намеренно повысить цены на продукты питания. Развернулась всесоюзная дискуссия – все осуждали эти попытки. Конечно, цены на продовольствие в СССР были низкими, но низкой была и оплата за труд – вот в чем заключалась моя ключевая идея. Надо одновременно повысить ставки заработной платы – тогда можно приступить к упорядочению цен на товары первой необходимости.

Изучая опыт новых индустриальных стран (НИС), лучшие достижения стран Запада в экономической и социальной сферах, в научно-технологическом прорыве, отечественные ученые предлагали большое число конкретных мер, которые могли изменить обстановку, вдохнуть свежую струю в заметный процесс «затухания» экономического роста в СССР. Но все они (или почти все) отвергались в Правительстве и ЦК КПСС, а те, которые так или иначе брались на вооружение, проходили такое «сито», что терялся здравый смысл идеи. Так что дело заключалось не в том, что в стране был дефицит идей, а в том, что отбирались далеко не лучшие идеи и не лучшие носители этих идей в качестве реформаторов.

Центральные и местные СМИ, TV, многочисленные собрания коллективов – все обсуждали намеченный правительством план повышения цен, называя его грабительским, антинародным. Правительство Рыжкова вынуждено было отказаться от этой меры. Кстати, одним из участников «группы Павлова», которая готовила такое повышение цен, был и некий Егор Гайдар, работавший в то время в отделе экономики журнала ЦК КПСС «Коммунист» (позже, в 1989 г., он возглавил отдел экономики газеты «Правда»).

Вскоре Валентин Павлов был назначен министром финансов, в результате его «реформ» финансы страны пришли окончательно в хаотическое состояние, как ранее – политика и практика ценообразования. В начале 1991 г. Павлов назначается премьером СССР, и процессы разрушения экономической системы ускоряются.

…Весь мир завален дешевым ширпотребом и продуктами питания – а наша знаменитая «перестройка», с ее бесконечной «говорильней», обернулась нехваткой самых простых товаров, нужных людям для жизни – продуктами питания, одеждой, детскими товарами, мылом, спичками и пр. Я ежедневно встречался не только с гражданами России, руководителями провинциальных властей, но и с парламентариями многих стран мира, членами правительственных и деловых делегаций, часто бывал на разного рода международных конференциях, беседовал со своими коллегами-учеными и испытывал откровенно чувство стыда за Власть в нашей стране: почему мы не можем обеспечить эти самые простые, базовые потребности наших сограждан? Нарушено экономическое равновесие, которое до горбачевских реформ обеспечивалось директивным планированием. Отсюда – усиление дисбаланса, или неравновесия, экономической системы страны. Равновесие предполагает объективные пропорции в структуре экономики, в своей основе работающей на потребителя.

Экономическое равновесие устанавливается двумя способами: жестким директивным планированием (при социализме) и свободным действием рыночных конкурентных сил (при капитализме). Директивное планирование быстро разваливалось, а рыночные механизмы за все годы реформ так и не были созданы, отсюда и неизбежный кризис, который трансформировался в коллапс после августа 1991 г.

В 1991 г. Правительство СССР предпринимало попытки восстановить нарушенное равновесие через возвращение к директивному планированию – видимо, этот путь считался наиболее достижимы в правительстве Павлова. Но дело в том, что это уже было невозможно и субъективно (для этого надо восстановить жесточайшую дисциплину), и объективно (в силу разбалансированности подсистем громадной экономической системы).

В действительности единственный путь, который восстановил бы равновесие, причем на другом рыночном уровне, был только один: это динамичный переход, по этапам, к созданию механизмов конкурентной экономики. Это предполагало мощное законодательное обеспечение со стороны Парламента СССР, в том числе принятие им целого блока законов в области приватизации, как модельных законов; передача непосредственных полномочий по осуществлению этих мероприятий на уровень союзных республик – укрепление функций координации (вместо непосредственного управления) в деятельности союзного правительства. Но эти возможности оказались полностью упущенными к весне 1991 г., когда новый премьер Павлов стал на позиции попыток возвращения командно-директивных методов руководства экономикой, – а это, как бы отмечено выше, было уже невозможным.

Николай Иванович Рыжков, человек мне глубоко симпатичный, порядочный – у меня с ним установились хорошие личные отношения в последний год его пребывания премьером СССР, делает весьма важное признание в своей книге. В частности, вот что он пишет: «Главный редактор «Труда» обратился ко мне с просьбой встретиться с 15–20 рабочими, наиболее активными читателями газеты, которые хотели бы обсудить ряд особо острых, актуальных проблем жизни трудовых коллективов, высказать свой взгляд на ход перестройки, на пути решения возникших социально-экономических вопросов. Запись беседы предполагалось опубликовать в газете, выходившей в то время тиражом 20 миллионов экземпляров. Я был готов провести такую встречу, поскольку понимал, что откровенный разговор с рабочим классом в то время был крайне необходим. Однако по тогдашним правилам я, как член Политбюро, должен был проинформировать Генсека по этому поводу. На моей записке Горбачеву, направленной в январе 1989 года, тот начертал: «Николай Иванович! Поскольку есть планы о беседе в ЦК (и поскольку уже я распорядился готовить ее после городской конференции, где нас покритиковали), то я за ответы на вопросы».

Ответ Горбачева был весьма витиеватым – дескать, надо встретиться с рабочими, но «такая встреча» предусмотрена в его планах и т. д. Наконец, как сообщает Рыжков, она состоялась, но уже «коллективная» (вместе с Горбачевым и еще с кем-то) и месяца через три. Это поразительно письмо! Оно само по себе, без других фактов, свидетельствует о том, что СССР неминуемо должен был разлететься вдребезги, если премьер этого государства, по своему усмотрению, не мог встретиться с любым лицом или коллективом на территории страны, если для этого ему были нужны некие «согласования».

А если и были такие «порядки», которые мешают премьеру встретиться с людьми, надо было вообще не обращать на них внимания, как будто их и нет, и делать то, что он считал нужным, целесообразным – явочным порядком ломать эти порядки! Хорош гусь и генеральный секретарь! – пишет какие-то глупые письма в ответ на глупые запросы премьера. И что удивительно – оба считали себя учениками Ленина, но интересно, что-нибудь подобное у Ленина они оба читали, находили в его деятельности, в его стиле работы? Нет, конечно.

Ленин – это необычайной силы активный, динамичный деятель. И каждый из его наркомов – это тоже были люди умные, решительные и отважные – немыслимо, чтобы они писали такие письма «с просьбой позволить им встретиться с коллективом рабочих», – Ленин с позором выгнал бы таковых и, по всей видимости, разразился бы какой-либо пространной и умной статьей в центральной газете. И, скорее всего, «провел» бы через Совнарком или ВЦИК какое-то специальное постановление по этому «вопросу». Если бы Ленин и его соратники были бы «такими», как Горбачев и Рыжков, они никогда бы не победили ни в Октябре 1917 г., ни позже, в Гражданскую войну, тем более никак у них не получилось бы с НЭПом.

Собственно, эти двое ведь так и не решились даже на простое воспроизводство схемы ленинского НЭПа, хотя его успешное применение в наше время хорошо показал опыт не только Китая, но и Вьетнама (на первых этапах реформ в этих странах). Отметим и то обстоятельство, что отечественные экономисты (включая меня, когда я прибыл во Вьетнам читать лекции для «высшего руководящего звена» управленцев в 1986 г.) рекомендовали властям этой страны использовать этот опыт для восстановления страны.

Так что искать причины полного «разбалансирования» СССР в каких-то «тайных заговорах ЦРУ» или даже в резком снижении цен на нефть на мировых рынках начиная с 1986 г. – это просто несерьезно. Причины в том, что к власти в СССР пришли люди, не подготовленные к высокой государственной деятельности в условиях этих самых перемен, не способные решить усложнившиеся задачи государства в качественно новых внутренних и международных условиях, причем во многом созданных их же деятельностью. Парадокс, но это так.

Вскоре Николай Рыжков подал в отставку (после массированной критики со всех сторон на заседании Президентского совета, в том числе со стороны союзных республик, в частности заместителя премьера Украины). Ушел и академик Леонид Абалкин, талантливый теоретик, способный принести огромную пользу делу. Если оценивать правительство Рыжкова в сравнительном аспекте, – это было последнее правительство в основном порядочных, честных и квалифицированных людей, специалистов высокого уровня, по-настоящему знающих народное хозяйство, испытывающих ответственность перед народом. Все остальное – нечто из породы манкуртов, легковесных и несерьезных людей, часто искателей приключений, ставших министрами по воле случая и прихоти правителя. Правительству Рыжкова добиться успеха, по существу, мешали многие политические силы – начиная от самого президента Горбачева и кончая руководителями союзных республик, Верховным Советом СССР, «демократическими силами», партийной бюрократией. Премьером стал «серенький» и циничный Валентин Павлов, полностью лишенный организаторских талантов.

В обширной, разносторонней и радикальной критике политической власти в СССР вплоть до ее исчезновения не хватает важнейшего элемента – точного описания болезни, ее структуризации, вычленения главного, без чего понятие о кризисе имеет абстрактный характер. Поэтому необходимо, во-первых, выявить и описать виды и формы кризиса, какие звенья системы были подвержены ему; во-вторых, определить, что конкретно явилось причиной кризисов; в-третьих, классифицировать иерархию указанных кризисов, которые сплелись в тугой узел противоречий, сформировав взрывоопасный механизм.

При анализе этих вопросов трудно не прийти к выводу, что аналитики подчеркивали момент объективный, стремясь «списать» кризисы на «грехи прошлого» – то есть на саму систему – и всячески уходя от ответственности за неудачные эксперименты в течение многих лет, предшествующих гибели СССР.

Политический кризис характеризуется разными индикаторами – даже падение правительства называют порою «политическим кризисом». В ситуации СССР начала 90-х политический и экономический кризис охватывал все сферы: производство и распределение, институты государства, социальную жизнь людей, мировоззрение и культуру, мораль и нравственность, отношения между союзным центром и союзными республиками, межэтнические отношения. Это, безусловно, можно было охарактеризовать как общий кризис системы социализма. Но порожден он был не «системой», а действиями управляющих агентов, которые породили кризис этой «системы».

Политический кризис, как выше я упоминал, непосредственно сопряжен с общеэкономическим, финансовым, структурным, культурно-моральным кризисами и т. д. Социализм в той форме, как понимали его в советском обществе, исчерпал себя, началась его агония, деградация производительных сил. Он требовал своей кардинальной модернизации при демонтаже ряда его инструментов (например, структур КПСС, их перехода с коммунистической на социалистическую доктрину). После Октябрьского (1917 г.) переворота страна свернула с пути мировой цивилизации, поставила себя в состояние политической, экономической, научной, культурной изоляции. Установился железный занавес между «нами» и «ими». Восторжествовал принцип автаркии. По самому важному критерию – гуманности человека и общества – страна была отброшена назад. Прекрасные гуманистические идеи типа «ликвидации эксплуатации человека человеком», «равенство», «справедливость» оказались дискредитированными. Восторжествовало варварство. Власть стала опираться на штыки, ложь, слепая преданность правящей партии возведена на пьедестал почета.

Хрущев дал некоторые свободы обществу, поставил под государственный и партийный контроль КГБ, МВД, Армию, ликвидировал репрессивную функцию государства. Но одновременно, особенно после Хрущева, была повышена политическая, экономическая, социальная и культурная роль КПСС. И хотя массовые репрессии исчезли, свободы не было, а единственная существующая в обществе государственная партия оказывала угнетающее воздействие на общество, его развитие. И хотя в эпоху Горбачева ее роль быстро «растворялась», но существование в обществе всего лишь одной партии являлось нонсенсом.

Одновременно с успехами в области «введения демократии» экономическая реформа Рыжкова не давала успеха. Жизненный уровень населения в первой половине 1991 г. по сравнению с 1985 г. существенно снизился. Это вызывало разочарование в большинстве народа, а в условиях демократии (или полудемократии), что является несомненной заслугой Горбачева, – эта же демократия открывает путь для активного общественного проявления этого социального недовольства населения, что отражается в росте забастовочных выступлений трудящихся страны, критики прессы, выступлений различных новых политических сил с новыми (внесистемными) идеями.

Горбачев, несомненно, человек с четкими демократическими установками, хорошо образованный, интеллектуал, ему было совершенно недостаточно обладать диктаторскими полномочиями во второй мировой державе. Он по зову сердца, в силу своей нравственной позиции, сделал свой тяжкий выбор. Если бы Горбачев просто стремился к необъятной власти – он ее получил, причем без предательства и заговоров, как это было на пути Ельцина к власти. И, скорее всего, находился бы по сей день на вершине политического Олимпа второй мировой державы (а не третьестепенной России).

Неудачи в области экономических преобразований – большую часть вины за которые я склонен относить за счет союзной экономической бюрократии, и прежде всего правительства СССР, – лишь подстегивали Горбачева в конце 80-х к крупным политическим изменениям. Он стремился изменить само лицо социализма, придать ему гуманистические, человеческие черты, осуществить синтез социальных завоеваний социализма с качественным расширением реальных политических прав граждан, превратить их в полноправных субъектов политики и реорганизовать всю систему власти таким образом, чтобы она избиралась народом и была ему подотчетна.

При этом одним из аргументов Горбачева в этом вопросе было то, что, по его глубокому убеждению, без «демократии» невозможно добиться успехов в экономических реформах. Он предложил внести самые серьезные изменения в действующую Конституцию СССР и конституции союзных республик, в частности существенно расширить роль законодательно-представительной власти при одновременном сокращении полномочий органов КПСС. Это, несомненно, был революционный шаг, требующий большого мужества.

В результате в 1989 г. на основе нового избирательного закона стал действовать новый двухуровневый парламент СССР – съезд народных депутатов как высший орган власти в СССР и избираемый им Верховный Совет – Парламент СССР. Вскоре съезд народных депутатов СССР устранил из Конституции СССР (принятой в 1977 г.) статью о руководящей роли КПСС. Это означало новый этап в развитии СССР – так оценивали его в советском обществе, приветствуя начавшуюся демократическую революцию Горбачева. Аналогичные изменения были введены и в конституции союзных республик, что укрепило их демократичность, резко повышало роль парламентов и всей системы представительных органов власти – советов. По существу, речь шла о новой Конституции СССР («горбачевской Конституции», которая заменила «брежневскую Конституцию» 1977 года).

Именно на базе нового, горбачевского избирательного закона были избраны депутатами в парламент России (1990 г.) и мы, новые ее лидеры, – Ельцин (попавший в опалу и изгнанный Горбачевым из руководящего синклита в 1987 г.) и я, московский профессор, которого вряд ли «пропустила» бы партийная власть, если бы она сохранила догорбачевскую силу и влияние. Здесь, в области политических реформ, успехи горбачевской перестройки были очевидными и бесспорными.

Но процесс демократизации в обществе блокировался неудачами: в области экономики кризис все более углублялся. После того как в 1989 г. были проведены выборы в новый Союзный парламент и его главой стал Михаил Горбачев, он стал переносить центр политической силы из ЦК КПСС и Политбюро в государственные институты – Верховный Совет и Правительство СССР. Собственно, он стал больше уделять внимания своей деятельности руководителя государства и меньше – посту генерального секретаря ЦК КПСС. В этом как раз и обвиняла его высшая партийная бюрократия.

Основная концепция Горбачева, заложенная им в перестройку, заключалась в центральной идее, направленной на «возвращение к Ленину», который, согласно развернувшейся в тот период в обществе дискуссии, был «сосредоточием мудрости и человечности, непогрешимым политическим провидцем и реформатором».

Отсюда и тезис Горбачева – «Больше социализма!», который предполагал поворот всей экономики на обеспечение потребностей человека. Поэтому, согласно Горбачеву, нужна высокоэффективная экономика, способная производить самые передовые изделия и нужные человеку услуги. Формулировка и цели – верные, но задачи, как их решить – правительство и правящая элита не сумели понять и предложить обществу.

Другое направление его политики – это сокращение военных расходов, конверсия военно-промышленного комплекса, ориентация на общечеловеческие принципы; все это – тот самый «переходный мостик» от горбачевского толкования ленинизма – к новому миропорядку, основанному на общечеловеческих ценностях. Так, похоже, мыслил Горбачев, избравший в основе философии своей политики традиционный европейский гуманизм. Эти идеи и привлекали к Горбачеву нас, московских интеллектуалов, да и всю российскую интеллигенцию, а поддержка гражданами страны перестройки вызвала огромный подъем в обществе в ожидании наступления всеобщего счастья и процветания.

Столичная творческая интеллигенция, публицисты и литераторы, драматурги и театральные деятели и пр. – все они бросились к поискам «нового, неизвестного Ленина» и его «верного ученика Николая Бухарина», клеймили позором Сталина и Берия, пытались в этом превзойти Никиту Хрущева. Интересно, что они не решились занять какую-то позицию в отношении Троцкого (между прочим, в этой «мелочи» – показатель их привычного оппортунизма). Все эти «властители умов» в тот период одержимо поддерживали устремления Горбачева по «реставрации ленинизма», отождествляя их с наступлением эпохи «просвещенного социализма» (чтобы через несколько лет обливать грязными помоями).

Вот откуда истоки возвращения старого лозунга «Вся власть – Советам!», понимаемого одновременно как требование устранить партийную власть, доминирующую над властью советов представительных органов народа. Конечно, все это было явлением инициативным и в целом способствовало энергичному вовлечению общества в политический процесс.

Первый, действительно демократический парламент СССР со времени начала своей работы в 1989 г. довольно быстро погряз в склоках и бесконечных дискуссиях. Формирование правительства СССР затягивалось – некоторые министры «обсуждались» в процессе своего утверждения по многу месяцев и должны были присутствовать, вместе с премьером Рыжковым, на заседаниях Верховного Совета СССР. А дела, которые требовали немедленного решения, становились объектом деятельности бюрократии.

Возникшая в составе этого первого парламента демократическая фракция – Межрегиональная депутатская группа (МДГ) – оказалась совершенно неконструктивной силой, способной лишь громко критиковать те решения, которые исходили от Горбачева и Рыжкова. Даже проект новой конституции, которую разработал академик Андрей Сахаров (Конституция Евразийских Советских Республик), опубликованный уже после его смерти в 1990 г. одной из московских газет, не стал объектом внимания этой «группы». Вскоре Горбачев был избран первым президентом СССР, а главой союзного парламента стал Анатолий Лукьянов, университетский товарищ Михаила Горбачева; вице-президентом СССР, по предложению Горбачева, был избран Геннадий Янаев.

Положение в СССР сильно ухудшилось с началом карабахского вооруженного конфликта (1989 г.), который возник из-за аннексионистских поползновений армянского руководства и, очевидно, ошибочных решений азербайджанских властей. Конечно, трудно задним числом вскрывать ошибки руководящих кругов СССР, но если бы этот конфликт тогда был жестко пресечен в самом зародыше, вряд ли произошли бы аналогичные конфликты в Тбилиси, Средней Азии, Приднестровье и Прибалтике, не говоря уже о войнах на Северном Кавказе. И все это происходило на фоне продолжающейся войны СССР в Афганистане. Но, по-видимому, Горбачев не мог действовать по-другому – он стал заложником своей собственной политики по демократизации общества. И дело не в том, что у него не было нужной политической воли. Она у него была в избытке. Он был смелым и отважным человеком, сумевшим коренным образом изменить облик страны. Скорее всего, не было четкого, отшлифованного представления о конечной цели реформирования, средствах и инструментах этого реформирования и, конечно, – сильных соратников.

Перестройка, как верно говорил Горбачев, началась по инициативе «верхов», была революцией «сверху». В чем был секрет успеха политической реформы на первом этапе? Думается, в том, прежде всего, что она осуществлялась «сверху вниз», без промежуточных инстанций, да и бюрократия была тогда в некотором растерянном состоянии. И не оказывала тогда серьезного сопротивления. Затем политика «бега на месте» дала возможность реакционерам «выйти из окопов». При этом несомненной заслугой Горбачева является введение парламентаризма в СССР (позже Ельцин отнимет это право у граждан России, а некоторые президенты других постсоветских государств, по примеру Ельцина, поступят так же, хотя и без танкового расстрела парламента).

Если вспомнить историю, Ленин начисто отрицал необходимость парламента как представительной власти, имеющей исключительное право на законодательство, называя парламенты «изобретением буржуазии». Горбачев превратил Верховные Советы СССР и союзных республик в действующие парламенты, ввел в Конституцию СССР принцип разделения властей, обеспечил граждан демократическим избирательным законом и т. д. Все это – выдающиеся его достижения.

Но что касается вопросов нового государственного устройства, включая отношения между СССР и союзными республиками, а также полного отстранения КПСС как единой государственной партии от власти – у него здесь не было точного представления того, как это осуществить и следует ли вообще это делать. Поэтому он взялся за Союзный договор, не представляя последствий этой затеи.

К началу 1991 г. горбачевская перестройка выдохлась – вместо крупных новаторских проектов в политике Кремля стали преобладать риторика, бесконечные дискуссии. Это при том, что на политической сцене появился новый феномен – сепаратизм, регионализм и национализм. Союзные и региональные лидеры охотно подхватили эту «игру». Началась откровенная торговля вокруг «нового союзного договора», идей экономической и политической самостоятельности республик. Горбачев упустил инициативу, он просто реагировал на события, вызванные его же политикой. С целью нейтрализовать сепаратизм он выдвинул идею о «всесоюзном референдуме по вопросу единства СССР» – совершенно избыточное мероприятие, поскольку ни общество, ни республики не ставили до объявления референдума вопроса о «выходе» из СССР.

Политический кризис проявлялся в предельной напряженности отношений между союзным центром и союзными республиками. Упадок эффективности сверхцентрализованной управляющей системы и финансовых поступлений в бюджет (в том числе под влиянием мировой конъюнктуры на нефть и газ) привел к нарастанию требований со стороны союзных республик дать им больше всего – и политических, и финансовых, и экономических возможностей и полномочий в целях решения (прежде всего) социально-экономических задач. Раньше других эти требования были сформулированы руководителями прибалтийских республик. Отказ союзного центра на расширение их экономических полномочий, причем в условиях продолжения экономических неудач, привел к эскалации их требований – в направлении большей политической самостоятельности. В ответ на это Горбачев выдвинул свою совершенно порочную, гибельную концепцию «Союзного договора».

Ослабление союзного центра проявилось также в волнах межэтнических столкновений по всей окраине советской империи – почти так же, как эти столкновения проходили в периоды резкого ослабления царской империи (1905–1907, 1911–1913, 1916–1917 гг.). Средняя Азия, Кавказ, Приднестровье, Прибалтика уже стали ареной разного рода конфликтов и даже военных действий на этнической основе, а в центрах «культурной России», как грибы после дождя, нарастали шовинистически-националистические организации, импульсы которым были заданы как «демократами первой волны», так и самими теоретиками ЦК КПСС, поднявшими вопрос «об эксплуатации России союзными республиками» и даже – «об отделении России от СССР». Продвинутая московская журналистика периода гласности называла народных депутатов СССР, собравшихся на Первый съезд в 1989 г., не иначе как «тюбетейками». Историки, занимавшиеся исследованием периода предреволюционной России, могут найти огромное число фактов и ситуаций, удивительно напоминавших новейшую российскую политическую сцену периода конца 80-х – начала 90-х гг., включая поведение элитарных слоев общества, как бы потерявших способности к мыслительной деятельности.

Одновременно происходило интенсивное нарастание процессов сепаратизма (в республиках России) и регионализации (в областях и краях). Эти процессы по большей части развиваются «сверху вниз», от партийно-административной бюрократии, которая боится потерять власть. Руководители краев, областей и автономий России в те времена даже бравируют тем, что они «России не подчиняются». (Это относилось ко всем без исключения республикам Северного Кавказа, Татарии и Башкирии.)

Политический кризис, таким образом, охватил и Российскую Федерацию, во многом благодаря деятельности союзных органов власти. Трудно сказать, что это было сделано по глупости. Например, Закон «О субъектах СССР», по которому автономные республики выступают субъектами СССР (субъектами союзного государства), – с юридической точки зрения это ущербный закон: нельзя рядом ставить целое и часть целого; налицо юридический казус (коллизия права). Но даже не это главное – главное то, что этот закон стимулировал борьбу российских автономий за право их выхода из Российской Федерации. Вместо системной политической философии союзные власти ограничивались предложением паллиативных мер – такой подход диктовался, скорее всего, от сознания бессилия силы, воплощенной в центральном руководстве, в правительственном сегменте СССР.

В тот период мировое сообщество с интересом и тревогой наблюдало за маневрами руководящих кругов СССР, оно видело, как стремительно слабели позиции второй мировой державы. Запад, однако, стремился к расширению деловых отношений, сотрудничеству. Внешнеполитическая деятельность правительства СССР была, однако, все еще крайне архаичная, не учитывала идущие процессы глобализации и новый уровень интернационализации финансово-хозяйственных процессов мировой экономики, что усиливало связи и взаимозависимости стран и регионов. Премьер Павлов громогласно заявил, что, дескать, международные банкиры готовили заговор против Горбачева. И… разом отпугнул от Союза весь деловой мир, в то время как стране требовались инвестиции и капиталы, деловые и управленческие услуги Запада.

Демократические изменения, осуществленные Горбачевым, в том числе новый избирательный закон 1989 г., позволили прийти к власти в Российской Федерации в 1990 г. новым политикам. В ходе избирательной кампании в Российской Федерации в конце 1989-го – начале 1990 г. я был избран народным депутатом России от Грозненского городского избирательного округа. Моими соперниками были высокопоставленные должностные лица в Чечено-Ингушской автономной республике: второй секретарь республиканского комитета КПСС, министр по телевидению и радиовещанию, генеральный директор крупнейшего в регионе машиностроительного завода «Серп и Молот» (до февраля 1944 г. этот завод возглавлял мой отец) и еще несколько кандидатов. В Москве народным депутатом СССР был избран Борис Ельцин; он же был избран его избирателями в Свердловске народным депутатом России.

В мае 1990 г. вновь избранные народные депутаты России собрались на свой Первый съезд народных депутатов в Кремлевском дворце съездов. Напомню, в соответствии с фундаментальными конституционными изменениями по инициативе Горбачева отныне вся власть в Российской Федерации принадлежала съезду народных депутатов, а депутаты, как я упоминал ранее, избирались исключительно избирателями в ходе острой конкурентной борьбы между многими соперниками. Это важно отметить, поскольку в период, когда ельцинский Кремль объявил войну Верховному Совету в 1992 г., проельцинские пропагандисты пустили в оборот термин «брежневская конституция», которую якобы «защищает Верховный Совет», а также подлую идею о «недемократичности выборов российских парламентариев», которую охотно подхватили на Западе. Но от этой «брежневской конституции» уже к началу нашей деятельности в 1990 г., по существу, ничего не осталось: она была заменена на «горбачевскую конституцию».

На этой демократической конституционной базе мы и пришли к власти в России в ходе работы Первого съезда народных депутатов. Интересно и то обстоятельство, что союзные власти, в том числе и сам Горбачев, пытались противодействовать избранию Ельцина Председателем Верховного Совета России, но при этом они не выходили «за рамки приличия». Уже действовала демократия, введенная самим Горбачевым, – вот в чем состоял глубокий смысл горбачевского прорыва в демократию – отныне даже он, всесильный генсек ЦК КПСС и первый президент СССР, не мог так просто действовать, игнорируя закон, инициатором которого он и явился.

Всего депутатов съезда было 1034 человека. Съезд, согласно новой горбачевской конституции, обладал всей полнотой власти на территории Российской Федерации. Он не был постоянным органом, собирался один раз в год. Его также мог созывать Верховный Совет на внеочередной съезд – если возникали сложные обстоятельства, которые мог рассматривать исключительно высший орган власти в стране. Съезду надлежало избрать Верховный Совет в качестве Парламента Российской Республики. Верховный Совет, по предложению Председателя, избираемого съездом, формировал правительство России. Таким образом, выборы Председателя Верховного Совета были решающим актом, свидетельствующим о том, кому принадлежит власть в Российской Федерации.

Поэтому на Первом съезде народных депутатов, который проходил в мае – июне 1990 г., разгорелась сильнейшая борьба вокруг поста Председателя. Мы, демократы, предложили Ельцина, коммунисты выдвинули своего секретаря ЦК Компартии Полозкова. Поддержка Ельцина среди депутатов не была абсолютной даже в Москве. Дело в том, что два года, когда Ельцин был первым секретарем московского городского комитета КПСС и обладал абсолютной властью в Москве, он мало что сделал полезного для горожан. Люди, несомненно, ценили в нем то, что он открыто критиковал ЦК КПСС и Горбачева, по большей части – в силу новизны и необычности такой открытой критики, но они не были готовы безоговорочно его поддержать. Поэтому среди депутатов, избранных в Москве и Московской области, было много тех, кто решил поддержать не Ельцина, а Полозкова.

Исход борьбы решила высокая активность, в общем, не очень большой группы депутатов – демократов и примкнувших к ним депутатов из разных избирательных округов, не связанных с центральной и местной партийной бюрократией. Мы объясняли им, что избрание Ельцина поможет им в решении социально-экономических проблем их регионов в большей мере, чем если они будут иметь дело с догматиком-коммунистом Полозковым. Это находило понимание – в провинциях надоели партаппаратчики со Старой площади, которые приезжали в «командировки» исключительно для проверок и выволочек вне связи с какой-либо конкретной помощью бедствующему населению провинций. А когда Ельцин заявил, что в случае своего избрания председателем он предложит съезду избрать своим первым заместителем представителя национальных республик – это увеличило поддержку среди депутатов, – большинство их поняло это как намек на меня – я уже тогда имел большую популярность в обществе как автор многих критических статей по экономической политике Горбачева – Рыжкова, в том числе в области ценовой политики (о чем я ранее упоминал). Большинством всего в 5 голосов Председателем Верховного Совета России был избран Ельцин (в ходе нескольких туров голосований). В ходе двух туров голосований был избран также я его первым заместителем (по настойчивой рекомендации Ельцина.)

Проиграв пост председателя, коммунисты решили не допустить меня, известного профессионального экономиста с либерально-демократическими взглядами, к руководству Верховным Советом, к тому же поддерживаемого автономиями (они уже в тот период имели определенные противоречия с областями и краями). Но, заслушав мои ответы на вопросы по самому широкому спектру общественно-экономической и общеполитической тематики, в том числе и в области отношений России и Союза СССР, съезд народных депутатов избрал меня первым заместителем председателя Верховного Совета России. Так я стал первым заместителем Ельцина и работал в этой должности до его избрания Президентом России 12 июня 1991 г.

На этом съезде была принята Декларация о суверенитете России, которая, по сути, ставила лишь одну, но серьезную задачу: передать в ведение Российской Федерации значительную часть вопросов социально-экономической политики, которые находились под юрисдикцией СССР. Но из этой Декларации пропаганда создала некое «разрушительное оружие», которое якобы «взломало» каркас СССР. Это – неправда.

Тогда же, в июле 1990 г., Верховный Совет России по предложению Ельцина избрал в качестве председателя Совета министров Ивана Силаева, крупного организатора военно-промышленного комплекса. Его заместителями стали Юрий Скоков, руководитель одного из крупнейших промышленных предприятий, а также Григорий Явлинский, который вместе с академиком С. Шаталиным разрабатывал программу экономической реформы. Отмечу, что мы все трое руководителей России – Ельцин, Силаев и я – вплоть до завершения разгрома ГКЧП в августе 1991 г., относились друг к другу с большим уважением, часто встречались в формальной и неформальной обстановке, согласовывали вопросы и позиции по наиболее важным вопросам внутренней политики, действиям и решениям.

Таким образом, итогом горбачевских демократических реформ явилось то, что в Российской Федерации впервые за 70 лет существования СССР произошла мирная демократическая революция и коммунисты, проиграв выборы, парламентским путем уступили власть беспартийной команде демократов, которые избрали руководство России во главе с Ельциным – Хасбулатовым – Силаевым.

Постановление

Съезда народных депутатов Российской Советской Федеративной Социалистической Республики

О Председателе Верховного Совета РСФСР

Съезд народных депутатов РСФСР постановляет:

Избрать Председателем Верховного Совета РСФСР товарища Ельцина Бориса Николаевича.

Первый заместитель Председателя

Верховного Совета РСФСР Р.И. Хасбулатов

Москва, Кремль
29 мая 1990 года

Ельцин тяготился работой Председателя Верховного Совета, что требовало большой личной организованности, самодисциплины, хладнокровия, чтения огромного количества документов («бумаг»), в общем, скрупулезного знания дела, знания депутатов, умения общаться с ними, войти в контакт. Всего этого он был лишен начисто и прежде всего отличался малой работоспособностью и леностью, вечно жаловался на здоровье, отличался подозрительностью. Десятилетия руководящих должностей в партийной системе полностью отучили его от нормальной работы. Постоянно ввязывался в споры, делал неуместные реплики, допускал плоские шутки. Я сам большой любитель разного рода иронии, иногда шутки и пр., но у Ельцина это выглядело как-то грубо, не вызывало улыбку. Намеченная повестка заседаний Верховного Совета, когда эти заседания проводились под его председательством, никогда не выполнялась. Наши депутаты того периода – это были сложные люди, прошедшие отбор в жесткой борьбе с партийной бюрократией, образованные, опытные и самостоятельные – не видели в нем интеллектуальной и организационной силы. И хотя многие из них числились в КПСС, но по своим воззрениям это были люди разных идейных установок. Большая группа депутатов (приблизительно четвертая часть всех депутатов) состояла во фракции «коммунисты России»; почти столько же входили в «крестьянскую фракцию»; менее четверти – во фракцию «демократов», какое-то число – во фракции «республиканцев» и «христианских демократов». Фракции постоянно находились в движении – «умирали» одни, возникали другие. За исключением фракции коммунистов, какой-либо партийной дисциплины при принятии законопроектов (в ходе голосований) не существовало. Поэтому важна была позиция председательствующего на сессии (Председателя Верховного Совета или его заместителя), который смог бы убедить депутатов в необходимости принятия данного закона или иного нормативного акта. Такого дара убеждать депутатов, вызвать у них доверие к своей позиции у Ельцина не было.

Но он как человек опытный (тридцать лет работы в партийной системе) быстро понял, что я могу вести эти заседания лучше его, и почти перестал появляться на сессиях Верховного Совета, предпочитая ездить по регионам, на юг и за границу. Но тогда эти соображения, о которых я пишу ныне, мне и в голову не приходили – я считал необходимым действовать так, как действовал – эффективно, имея цель всегда добиваться поставленных нами с Ельциным задач и усматривая в этом свой нравственный и служебный долг, в том числе перед ним, Ельциным. Но, как отмечено выше, было очевидно, что Ельцин тяготился работой председателя. Особенно это стало очевидным после сентябрьского (1990 г.) инцидента с его автомобилем, когда он заподозрил покушение и впал в длительную меланхолию. И когда как-то в нашей беседе в Архангельском он поведал мне, – а это было в конце декабря 1990 г., – что хотел бы внести такие изменения в Конституцию, которые позволили бы ему быть избранным Президентом России, – я все понял с полуслова и взял курс на подготовку конституционных изменений.

Это, однако, было задачей труднейшего характера. У нас с Ельциным не было в парламенте ощутимого большинства, приходилось постоянно лавировать, привлекать на свою сторону депутатов логикой доводов, убеждением, красноречием, шуткой или жесткой критикой той или иной позиции оппонента или противника. Если бы я поставил в повестку заседания сессии Верховного Совета вопрос о «введении в Конституцию статей о президентстве», они оказались бы немедленно отвергнутыми почти всеми, в том числе и демократами. Не говоря уже о том, что на съезде народных депутатов, на котором надлежало их окончательно утвердить, чтобы они приобрели законную силу, на это нечего было даже рассчитывать.

Поэтому я предложил действовать через Конституционную комиссию, которая Первым съездом депутатов была уполномочена подготовить проект новой Конституции России. Ее председателем был избран Ельцин, а я стал его заместителем. Вскоре в этот проект стараниями Олега Румянцева (ответственный секретарь комиссии) были введены статьи, регулирующие полномочия президента. При докладе Олега Румянцева на заседаниях палат парламента идея президентства в России была впервые «вброшена» в обсуждение. Постепенно она укрепилась в сознании наших депутатов.

Следующий этап был связан с интенсивной подготовкой Горбачевым (начиная с нового, 1991 г.) страны к референдуму по вопросу единства СССР. В тот период вокруг Ельцина группировались весьма влиятельные люди (называющие себя «демократами»), которые внушали ему, что «России не следует участвовать в этом референдуме», что «Горбачев проводит этот референдум для укрепления своей личной власти» и т. д. И, к моему удивлению, Ельцин стал публично высказывать эти дурные мысли. Я тогда решил основательно поговорить с ним. Это было незадолго до того, как Горбачевым было окончательно принято решение о дате референдума в марте 1991 г.

В кабинете Ельцина мы тогда вдвоем провели около 2 часов, обсуждая вопрос: участвовать или не участвовать России в референдуме о единстве СССР. Ельцин ссылался на Афанасьева, Попова, Старовойтову и прочих демократов, по мнению которых «Горбачев стремится через референдум закрутить гайки» – то есть начать «откат» от его же реформ. Я высмеял такую позицию, прямо сказал собеседнику, что мы, российские руководители, даже при огромном нашем противодействии, не в состоянии блокировать этот референдум на территории РСФСР. Что же он, Ельцин, не знает ситуации в России, в ее провинциях? Повсюду местные власти обеспечат его проведение – идея единства СССР дорога народу. Поэтому нам надо избрать другую тактику, которая должна заключаться в следующем:

• Не препятствовать проведению горбачевского референдума о единстве СССР, а более того, поддержать это мероприятие, занять позицию активного сторонника сохранения единого Союза ССР.

• Участвовать в разработке нового Союзного договора, поскольку эта идея получила свое автономное развитие и на нее поставил карту Горбачев. Хотя я лично считаю саму эту идею пагубной, но она уже захватила умы людей, придется с этим считаться, и трудно что-либо изменить в данный момент.

• Внести в референдум наш, российский вопрос: «Согласны ли граждане России на то, чтобы в РСФСР действовал всенародно избираемый президент?»

Я сказал Ельцину: «Если Горбачев сам помогает нам решить нашу задачу через референдум, зачем же отталкивать эту помощь?»

Ельцин был в восторге от этой идеи, он оглушительно хохотал. «Ну, Руслан Имранович, вы молодец! Замечательная идея! Мы переиграем Горбачева! – азартно воскликнул Ельцин. – А ведь меня убеждали в обратном!» Кто его «убеждал», для меня не было тайной.

С этого периода Ельцин активно поддержал и референдум, и Союзный договор Горбачева. Поэтому мартовский 1991 года Внеочередной съезд народных депутатов России, созванный по инициативе «шестерки» для свержения Ельцина с поста председателя, закончился нашим триумфом (об этом ниже). В докладе Ельцин решительно заявил о необходимости участия России в разработке нового Союзного договора с учетом проведенного референдума и необходимости подготовки к выборам Президента России, поскольку эта идея получила поддержку в ходе референдума. Напомню: на мартовском референдуме более 63 % всех избирателей проголосовали за сохранение СССР, при этом около 80 % избирателей России высказались в пользу учреждения в России поста президента. Мы, сторонники Ельцина, получили беспроигрышный козырь для внесения в Конституцию соответствующих поправок, регламентирующих права и обязанности Президента России как высшего должностного лица Российской Федерации (но не главы государства; коллективным главой Российской Федерации – государства – являлся съезд народных депутатов как высший орган власти).

Однако справедливыми были требования народных депутатов, чтобы предусмотреть гарантии того, чтобы «президент России в один прекрасный день не стал диктатором». Для этого Конституционная комиссия и Верховный Совет должны были разработать, принять и представить очередному съезду народных депутатов комплект законов в едином пакете:

• Закон о Президенте России,

• Закон о Конституционном суде,

• Закон о Чрезвычайном положении.

Пакет из этих трех законов нами был разработан (плюс Закон о введении президента в систему власти), принят на Верховном Совете и представлен IV съезду депутатов.

Все эти фундаментальные законы подверглись серьезному многодневному анализу и обсуждению парламентариями и были приняты съездом народных депутатов. Был избран Конституционный суд во главе с одним из наиболее опытных юристов в СССР профессором Валерием Зорькиным. В действующую Конституцию России были введены дополнительные статьи, укрепляющие принцип разделения властей, ее демократический характер.

В результате 12 июня 1991 г. первым Президентом России был избран Борис Ельцин. Я, как исполняющий обязанности главы Верховного Совета, который фактически руководил его избирательной кампанией, – в Кремле, на торжественном заседании съезда народных депутатов России, приводил первого президента к присяге на Конституции России. И которую он, Ельцин, спустя два года, расстрелял из танковых пушек вместе с парламентом, который привел его к Власти. Очень интересно и то обстоятельство, что российское TV, часто показывающее момент принесения присяги первым Президентом России, тщательно «вычеркивает» всю картину, в том числе иллюстрирующую того, кто приводил к присяге Ельцина. Такая в России странная демократия. Такие нравы, мораль.

Программу реформы, разработанную российским правительством во главе с Иваном Силаевым и одобренную Верховным Советом, кратко можно изложить следующим образом.

Первое. Структурную реформу органов исполнительной власти планировалось начать с реорганизации российского правительства и далее – по всей системе органов власти. Предусматривалось движение по муниципализации местных советов, усиления их финансовой базы. Они должны были сформировать «муниципальную» экономику. Это соответствовало нашей общей политике по муниципализации советов, одобренной съездом народных депутатов.

Второе. Значительное развитие кооперативной собственности должно стать одним из приоритетных направлений политики. Кооперативное движение объединяет миллионы мелких товаропроизводителей, торговцев, ремесленников, крестьянские хозяйства и т. д. Здесь в первую очередь может развиться мощная платформа мелкого частного предпринимательства, как основа новой экономической системы, своего рода ее платформа. Эта платформа во всех развитых странах является базисным элементом всей экономической системы капиталистического рынка. Эту роль она, несомненно, должна была выполнять в наших условиях, имея свою «нишу» в создающейся рыночной экономике (среди других форм и разновидностей собственности).

Третье. Были намечены широкие законодательные действия (начавшие осуществляться), включая те, которые обеспечивали приватизацию прежде всего в сфере производства продовольствия, торговли, легкой промышленности, сфере услуг банковской деятельности. Такая политика, приведенная в действие, могла достаточно быстро создать смешанный сектор экономики как своего рода «каркас» формирующегося рынка.

Четвертое. Этот «каркас» сектора смешанной экономики предполагалось дополнить соответствующими финансово-банковским институтами. В этих целях был создан Банк России на базе российского отделения Банка СССР, который тогда возглавлялся Геращенко. Помнится, меня пригласил Михаил Горбачев к себе для «разборки» ситуации с российским Центральным банком. Здесь же находился Геращенко. Горбачев потребовал отказаться от создания Банка России, пригрозив, что «подпишет указ, ликвидирующий всю эту вашу затею»… Похоже, он все еще не понимал, что в рыночной экономике невозможно что-либо сделать на базе единственного союзного банка. Разговор с Президентом СССР был трудный, но я сумел посеять какие-то сомнения в его мыслях – наш Банк я отстоял. Тогда же мы форсированно завершили создание другого, Внешторгбанка, решение о котором было принято (тоже по моей инициативе еще в ходе работы 1-го съезда народных депутатов в мае – июне 1990 г.). Оба эти банка должны были создать разветвленную систему кредитного обеспечения создающегося сектора конкурентной смешанной экономики в России. Такие подходы разделял премьер России Иван Силаев. К кооперативному сектору тогда нами был «привязан» мощный «Агропромбанк», который возглавлялся талантливым и очень порядочным Лихачевым, обезопасив его от «наскоков» правительственных чиновников (это уже после 1991 года, при «плохише» Гайдаре).

Пятое. Был разработан проект постановления Верховного Совета России, отменяющий монополию внешней торговли (на территории России). Этот документ имел текущей задачей ликвидацию дефицита продовольствия и товаров народного потребления, что могло бы создать «временный лаг», позволяющий более или менее свободно осуществить качественные экономические преобразования без угрозы возникновения социальных конфликтов. Вопрос прорабатывался Силаевым с союзными властями, поскольку все внешнеторговые предприятия входили в систему централизованного управления через Министерство внешней торговли СССР. Он был принят осенью 1991 г. Силаев уже давно был изгнан из правительства России. Таким образом, у руководства был уже основательно проработанный план экономического реформирования России, еще в первой половине 1991 г. – задолго до прихода контрреформаторов, после августовской победы. Кстати, никто не знал того, какие позиции занимали эти люди в трагических событиях.

Меня сильно беспокоил конфронтационный стиль, сложившийся между руководством СССР и России. Часто встречаясь с Николаем Ивановичем Рыжковым, я приходил к выводу, что с ним можно было договориться по многим вопросам, о чем я высказался в разговоре с Ельциным. Он был недоволен моим мнением, но ничего определенного не сказал, да и его мнение по этому поводу меня не очень беспокоило. Однако Силаеву Ельцин высказал свои «соображения» – нечто типа того, что вот, дескать, вы с Хасбулатовым налаживаете связи с Рыжковым, не спрашивая моего мнения. Я только рассмеялся, услышав это, но Силаев был встревожен.

А между тем давление на Горбачева и Рыжкова усиливалось по всем направлениям, с одной стороны – резко выступали руководители союзных республик, с другой – партийные функционеры, с третьей – демократы и особенно жестко – группа народных депутатов СССР, которых поддерживала пресса (МДК). Обвинения были стандартными – Горбачев и Рыжков «отступают» под натиском партийной бюрократии. Реальные факты и анализ существующих проблем сочетались с вымыслами, но были и основательные аргументы, в частности упреки в медлительности реформаторских действий.

Выждав подходящий момент, я зашел к Горбачеву, сказал, что меня тревожит общая ситуация, не считаю позитивной роль «оппозиции», которую нам, российским руководителям, приходится играть. Полагаю, что президенту страны надо вырваться вперед в плане серьезных инициатив в деле существенного продвижения реформы. Для этого я посоветовал сделать ударение на следующих двух моментах политики.

Первый момент — отодвинуть проблему Союзного договора на неопределенное время.

Второй момент — предложить экономическую реформу – намного радикальнее по сравнению с «самыми радикальными» их вариантами, в том числе «программой 500 дней». Центральная идея при этом – денационализация (приватизация) экономики на базе полного признания частной собственности. Этим самым Президент СССР выбьет почву из-под ног самых радикальных критиков, вернет доверие широких масс.

Третье — немедленно следует принять Указ президента, отменяющий государственную монополию на внешнюю торговлю – это даст возможность начать импорт продовольствия – только таким способом мы можем решить проблему ликвидации нехватки продуктов питания. Это предоставит дополнительное время для тщательной подготовки закона и иных мероприятий по приватизации.

Горбачев внимательно слушал. Потом говорит: «Идея хорошая, я думал над ней. Но, Руслан, что скажет рабочий класс? – «Горбачев вводит капитализм!» – Яне могу на это пойти!»

Я. Ленин на это пошел – у него дела были посложнее. Дэн Сяопин пошел – результаты видит весь мир. Я могу помочь подготовить доклад для вашего выступления по TV. А насчет рабочего класса, Михаил Сергеевич, Вы заблуждаетесь, – рабочий класс давно говорит: пусть Горбачев вводит или социализм, или капитализм – нам надо кормить семьи, пусть даст работу, заработную плату, возможность покупать то, что нам нужно для жизни. Вы начали перестройку, дали демократию – Вам надо и завершать это дело. Решайтесь, Михаил Сергеевич!

Горбачев. Я подумаю, но я не Ленин, Руслан… Спасибо…

Вскоре в результате жесткой критики на Президентском совете правительство Рыжкова ушло в отставку. Главой нового правительства стал Валентин Павлов. Ждать каких-то серьезных шагов в направлении улучшения дел уже не стоило… Вскоре мы на сессии Верховного Совета России приняли постановление «О внешнеэкономической деятельности», в котором была отменена государственная монополия на внешнюю торговлю на территории Российской Федерации, предоставлены гарантии иностранным предпринимателям, установлены иные льготы.

Все это дало определенный эффект в плане ликвидации острого продовольственного дефицита уже в первом квартале 1992 г. Так была отменена действовавшая более 65 лет государственная монополия внешней торговли.

Начало конфликтов между союзными и российскими властями завязано, несомненно, в области личных отношений между Горбачевым и Ельциным. Ельцин был унизительно изгнан Горбачевым с вершины политического Олимпа – Политбюро ЦК КПСС, снят с должности первого секретаря московского городского комитета КПСС и секретаря ЦК КПСС и назначен заместителем председателя государственного комитета по строительству (в должности министра СССР). Тогда это расценивалось как величайшее унижение для руководителя ранга Ельцина.

Никто и предполагать не мог в то «тоталитарное время», что Ельцин, установив свою единоличную власть, вскоре установит такую «демократию», расстреляет своих парламентских оппонентов, а меня, своего наиболее преданного сторонника, буквально спасавшего его от не политической смерти, бросит в тюрьму КГБ «Лефортово». А после освобождения не предложит никакой работы, и даже в трудоустройстве членов семьи, в том числе детей, «будут проблемы». А Чубайс будет хвататься тем, что «Хасбулатов обратился к Ельцину с просьбой позволить ему (то есть мне) пользоваться Центральной кремлевской больницей (ЦКБ)». Могу сообщить, что в настоящее время, когда я пишу эту книгу, я не прикреплен ни к ЦКБ, ни к какой-либо другой больнице в Москве, – так же как и моя семья. Но это произошло позже, спустя всего лишь несколько лет.

А в тот период чувство справедливости довлело в обществе, казалось, что всякое обиженное властью лицо – это борец за справедливость и защитник народа. Поэтому Ельцина жалели, сочувствовали ему, критиковали Горбачева за «гонения» Ельцина.

В 1989 г. Ельцин был избран народным депутатом СССР – так он снова вернулся в большую политику, вопреки обещанию Горбачева не «пускать его, Ельцина, в политику». Это произошло благодаря горбачевской же политике демократизации. Он также был избран депутатом России и Председателем Верховного Совета России – о чем я писал выше. Горбачев при этом сделал все, чтобы не допустить его избрания на этот пост, но уже действовало демократическое право – и Горбачев являлся его пленником. Победа Ельцина была одновременно сильнейшим поражением Горбачева – результатом его же демократических преобразований – что делает честь этому реформатору.

Принятие Первым съездом народных депутатов России «Декларации о суверенитете РСФСР» необычайно взволновало и обеспокоило Горбачева и всю союзную бюрократию, усмотревших в ней покушение на свою власть – с этой даты следует вести отсчет началу противостояния Кремля с российским руководством. В основе этой Декларации, однако, была реально существующая проблема, суть которой заключалась в предельной концентрации экономических полномочий в руках союзного центра и почти полная правовая невозможность союзных республик воздействовать на экономические процессы в них. Соответственно, союзные республики были лишены правовых инструментов для проведения более или менее самостоятельного курса в экономической сфере. Именно против такого порядка с требованиями большей экономической самостоятельности выступали первоначально лидеры Литвы, Латвии и Эстонии еще на Первом съезде народных депутатов СССР в 1989 г. Если бы Горбачев более мудро и вдумчиво подошел к этим их требованиям, возможно, ситуация во взаимоотношениях между Кремлем и столицами прибалтийских республик не обострилась бы до крайностей в скором времени.

Таким образом, характер наших противоречий с союзным центром во многом был обусловлен традиционно централизаторским подходом к управлению народным хозяйством СССР, действующим со сталинской эпохи. В новых условиях этот наш реформаторский подход самым тесным образом стал переплетаться с отчетливым субъективным фактором – нездоровыми личными отношениями между двумя лидерами, Горбачевым и Ельциным. Я часто усматривал несправедливость, допускаемую Горбачевым в отношении Ельцина, и защищал его от нападок, в том числе в публичных выступлениях, через СМИ и т. д. Западному читателю, который привык к тому, что их лидеров постоянно критикуют, в том числе соперники, а также нашей молодежи, выросшей в новых условиях, надо знать, что в СССР, в обстановке строгой партийной цензуры, «большие начальники» не привыкли к тому, что их публично критикуют. Поэтому и Горбачев, и Ельцин относились крайне болезненно к публичной критике их действий. Но, высказывая критические замечания в отношении друг друга, они сами же и давали поводы СМИ для разного рода публикаций, в том числе иронического свойства. Все это усиливало их взаимное раздражение, что не могло не сказаться на отношениях в целом по оси «союзный центр – российское руководство». Поэтому часто все то, что осуществлялось по линии как российского парламента, так и правительства России, на союзном уровне воспринималось как действия, якобы наносящие «ущерб» СССР, его политике.

Говоря о причинах, которые привели к обострению отношений российского руководства и союзного центра в январе-феврале 1991 г., следует помнить нашу позицию относительно вильнюсских событий в январе, а также заявление Ельцина 19 февраля с требованием к Горбачеву о его отставке. Напомню, январь – февраль 1991 г. – это время, насыщенное важнейшими драматическими событиями во внутренней жизни СССР. Когда мы с Ельциным узнали о том, что в Литву введены войска, мы встретились (дело было в Архангельском, где мы жили по соседству), выехали за пределы поселка и провели небольшой обмен мнениями на тему «как нам действовать в этой обстановке». Занимать позицию умалчивания, как это делают лидеры других союзных республик, мы полагали для себя безнравственным, невозможным. Вначале было решено лететь вдвоем в Таллинн, потом приняли иную тактику – я остаюсь в Москве, готовлю заявление Верховного Совета по событиям в Таллинне, а Ельцин летит в эту республику и действует, имея мандат Верховного Совета.

Как показали события, это было правильное решение. Ельцин осудил применение войск в Литве, призвал к мирному диалогу Кремля с балтийскими республиками, заключил Договоры о дружбе и сотрудничестве России с Литвой и Эстонией. Это была мощная моральная поддержка для народов этих республик, испытывающих в тот период чрезмерное психологическое давление со стороны союзного центра. Тогда же, 19 февраля, Ельцин сделал резкое заявление, призвав к отставке Горбачева. Терпение Кремля окончательно лопнуло – было принято решение отстранить Ельцина от власти в Российской Федерации. Был приведен в действие соответствующий план – задача Кремлю не представлялась особенно сложной. Не учли, как признавались сами эти первые «путчисты», только одного – «фактора Хасбулатова» (как, впрочем, и в августе 1991 г.).

Тактика Кремля была разработана с ударением на то, что личная поддержка российскими депутатами Ельцина всегда была минимальной, а его шокирующие выступления последнего времени («России нужны свои вооруженные силы», «Горбачеву нужно уйти в отставку», поддержка «сепаратистов» в Прибалтике и пр.) увеличили количество депутатов – противников Ельцина. Это был довольно правильный анализ. Поэтому разработчики плана устранения Ельцина решили осуществить классический «парламентский переворот». Группа влиятельных депутатов-коммунистов (фракция Рыбкина) подготовила «заявление», которое озвучивается на сессии Верховного Совета, требует срочно созвать Внеочередной съезд народных депутатов с одним вопросом: «О Председателе Верховного Совета РСФСР Б.Н. Ельцине». Собравшийся съезд оперативно снимает Ельцина с должности Председателя Верховного Совета. В этих целях ЦК КПСС и ЦК Компартии России мобилизовали все свои силы для успешного проведения этой «операции» по свержению Ельцина.

Уже после того как я сорвал этот «великолепный замысел» всех этих могущественных сил, представители мировой прессы задавали мне вопросы: «Объясните, что это было – заговор, попытка путча, инспирированная Кремлем? Кто в нем участвовал? Как вам – одному – удалось его предотвратить, когда, казалось, нет никаких шансов? Какую роль играл в этом заговоре против Ельцина президент Горбачев?» и т. д. При этом все аналитики были согласны в том, что только благодаря мне удалось спасти Ельцина от позорного изгнания с должности Председателя Верховного Совета России.

А началось осуществление парламентского переворота следующим образом. Ровно в 10 утра 27 февраля 1991 г. я занял ставшее привычным председательское место. (Ельцин давно перестал вести заседания парламента. А на этот раз он находился в Калининграде.) Я открыл начало работы Верховного Совета. Слева от меня – Светлана Горячева, заместитель Ельцина; справа – Борис Исаев – тоже заместитель председателя. В президиуме еще четверо, руководители палат – Владимир Исаков и Рамазан Абдулатипов и их заместители – Александр Вешняков и Виталий Сыроватко. Я начал согласовывать повестку рабочего дня, как вдруг Горячева попросила слова. Ну, как отказать в выступлении одному из заместителей председателя Ельцина? – хотя это была несколько странная просьба. Взойдя на трибуну, Горячева начинает зачитывать заявление, сделанное от имени шести руководителей Верховного Совета – то есть всего президиума, если исключить меня. В этом «заявлении» была осуществлена тщательная подборка всех деструктивных действий и выступлений Председателя Верховного Совета Ельцина, которые якобы «ведут к развалу СССР, нагнетанию напряженности в межнациональных отношениях» и т. д. Роль Ельцина оценивалась как провокационная деятельность, стремление усилить противоречия между союзным центром и республиками. Одновременно он обвинялся в том, что не выполняет свои прямые обязанности Председателя Верховного Совета, не контролирует деятельность правительства России, не помогает ему в решении вопросов, которые требуют внимания председателя, и т. д. Отмечу: многие обвинения, в общем-то, были справедливы. Но создалась ситуация, когда надо было спасать своего председателя от унизительного изгнания с высокой государственной должности с мотивировкой «провокатор, бездельник». Для чего, в таком случае, нужны такие «первые заместители», каким являюсь я? Так лихорадочно мелькали мысли в моей голове.

В конце выступления Горячева предложила: созвать съезд в ближайшие несколько дней (4–5 дней), утвердить повестку дня с одним вопросом – «О Председателе Верховного Совета РСФСР Б.Н.Ельцине», с целью снять его с этой высшей государственной должности в Российской Федерации. Это ее предложение было встречено одобрительными аплодисментами большинства депутатов Верховного Совета. «Дело плохо, – механически отметилось в памяти, – большинство явно недовольно Ельциным. Борьба будет трудной».

После Горячевой выступил Борис Исаев (как и Горячева, заместитель Ельцина), а также многие другие депутаты, поддержавшие предложения Горячевой. Особенно жестким было выступление Владимира Исакова, председателя одной из палат, – давнего соратника Ельцина еще по Свердловску, но ставшего его смертельным врагом в последнее время. Исаков – очень тяжелый человек, со смертельно скучным характером и каким-то злобным отношением к Ельцину и ко всем, кто поддерживал Ельцина. Он любил шокирующие выступления «от микрофона», например, сообщал всем, что тогда-то Ельцин был пьян, что он сделал такое-то «неприличное заявление» и т. д. А проельцинская пресса в ответ… немедленно начинала атаку на меня, выдумывая всякие небылицы на мой счет. Видимо, они считали, что Исаков действует, имея на то мое «согласие». Но Исаков ненавидел всех, кто поддерживал Ельцина, а меня в особенности. В общем, сыграл он откровенно провокационную роль и сделал много для ослабления позиций Верховного Совета России.

Исаков нашел еще целую «кучу» прегрешений Ельцина, потребовал созвать съезд депутатов и отрешить Ельцина от поста председателя. Была названа и дата проведения съезда – 4 марта, то есть через четыре дня. Выступило более 20 человек, в том числе и сторонники Ельцина. Но голоса последних почему-то звучали слабо и неуверенно, похоже, они уже примирились с грядущим поражением Ельцина.

Приходилось рассчитывать исключительно на себя. Все время внушал себе – не сорваться! Хранить спокойствие, сохранять самообладание, действовать филигранно четко, немного с иронией, как бы нейтрально-отстраненно; перевести обсуждение в спокойное русло, «убаюкать» парламент рассудительным ведением заседания – в противном случае разгоряченные и возбужденные депутаты могли потребовать смены председательствующего. И любой из заместителей Ельцина – Горячева или Исаев – немедленно поставили бы вопрос о дате съезда и его повестке на голосование. И получили бы нужное решение – это было бы поражением – за 4 дня до съезда мы с Ельциным не сумели бы развернуть работу и проиграли бы окончательно. Единственное оружие – логика, умение убедить, использовать внешний фактор – как мир будет расценивать наши действия: мы, Российский демократический парламент, или группа заговорщиков, которые в отсутствие председателя парламента коварно пытаются отстранить его от конституционного поста?

Конец ознакомительного фрагмента.