(1889—1890, 1895—1896, 1898—1899)
** [ПЕРВАЯ НЕЗАКОНЧЕННАЯ РЕДАКЦИЯ «ВОСКРЕСЕНИЯ».]
26 Декабря 89. Я[сная] Поляна].
Это было весной, ранней весной,1 въ страстную пятницу. Марья Ивановна и Катерина Ивановна Юшкины2 (старая3 фамилія), старыя богатыя4 двицы, жившія въ своемъ имньиц подъ губернскимъ городомъ, были неожиданно обрадованы пріздомъ племянника Валерьяна Юшкина,5 только что поступившаго въ стрлковый батальонъ Императорской фамиліи (это было въ начал Севастопольской войны). Валерьянъ Юшкинъ былъ единственный сынъ Павла Иваныча Юшкина, умершаго вдовцомъ два года тому назадъ. Ему было 25 лтъ. Онъ 4 года тому назадъ кончилъ курсъ въ юниверситет и съ тхъ поръ, въ особенности по смерти отца, когда онъ получилъ въ руки имніе, жилъ, наслаждаясь всми прелестями жизни богатаго, независимаго молодаго человка высшаго круга. Наслажденія его жизни были не въ петербургскомъ, а въ московскомъ дух: увеселенія его были не балы большого свта, не француженки и актрисы, а охота, лошади, тройки, цыгане; главное – цыгане, пніе которыхъ онъ безъ памяти любилъ и предпочиталъ всякой другой музык.
Валерьяна любили не одн его тетушки, его любили вс, кто только сходился съ нимъ. Любили его, во 1-хъ, за его красоту. Онъ былъ выдающейся красоты, и не грубой, пошлой, а тонкой, мягкой; во 2-хъ, любили его за его непосредственность. Въ немъ никогда не было никакихъ колебаній: чтò онъ любилъ, то любилъ, чего не любилъ, не любилъ. Впрочемъ, если онъ не любилъ чего, то онъ просто удалялся отъ нелюбимаго и никогда ничего и никого не бранилъ. Онъ былъ одинъ изъ тхъ людей, такъ искренно увлекающихся, что даже эгоизмъ ихъ увлеченій невольно притягиваетъ людей. Такъ вс любили Валерьяна. Тетушки же его, въ особенности старшая Марья Ивановна, души въ немъ не чаяла. Марья Ивановна знала несомннно чутьемъ своего добраго сердца, что Валерьянъ, несмотря на то, что дла его уже были запутаны и что Марья Ивановна съ сестрой оставляли ему свое порядочное имньице, что соображения о наслдств не имли никакого значенія для Валерьяна, скоре стсняли его, а что онъ6 прямо сердцемъ любилъ тетокъ, въ особенности Марью Ивановну. Марья Ивановна была старшая и годами, и умомъ, и характеромъ и тихая, кроткая. Катерина Ивановна была только ея спутникомъ. Валерьянъ любилъ бывать у тетокъ и бывалъ часто, во первыхъ, потому, что у него было имньице рядомъ съ ними, а во 2-хъ, потому, что около нихъ были чудныя лисьи мста, и онъ всегда заходилъ къ нимъ съ псовой охотой.
Стоянка была чудесная, всего въ волю, все прекрасно, какъ бываетъ у старыхъ двицъ.7 Любили и ласкали его такъ, что самъ не замчалъ, отъ чего ему всегда становилось особенно радостно въ этой любовной атмосфер. Въ послднюю осень къ прелести его пребыванія у тетокъ прибавилось еще то, что 14-лтняя воспитанница Марьи Ивановны Катюша выросла, выравнялась и стала хоть не красавицей, но очень, очень привлекательной, оригинально привлекательной двушкой, и Валерьянъ въ послдній свой пріздъ не упускалъ случая встртить въ коридор Катюшу, поцловать и прижать ее.
«Милая двочка! – говорилъ онъ самъ себ, посл того какъ поцловалъ ее въ коридор и она вырвалась отъ него. – Милая двочка. Что-то такое чистенькое, главное, свженькое, именно бутончикъ розовый», говорилъ онъ самъ себ, покачивая головой и улыбаясь. Сначала онъ нечаянно встрчалъ ее, потомъ уже придумывалъ случаи, гд бы опять наедин встртиться съ ней. Встрчаться было легко. Катюша была на положеніи прислуги и постоянно чистенькая, веселенькая, румяная, очень румяная, въ своемъ фартучк и розовомъ платьиц, – онъ особенно помнилъ розовое платье, – бгала по дому. Такъ это было въ послдній пріздъ осенью, во время котораго онъ раза три поцловалъ ее.
Подъзжая теперь въ своемъ новомъ мундир стрлковаго полка къ усадьб тетокъ, Валерьянъ съ удовольствіемъ думалъ о томъ, какъ увидитъ Катюшу, какъ она блеснетъ на него своими черными глазами, какъ онъ встртитъ ее тайно въ коридор… Славная была двочка, не испортилась ли, не подурнла ли?
Тетушки были тже, только еще, казалось, радостне, чмъ обыкновенно, встртили Валерьяна. Да и нельзя было иначе. Во первыхъ, потому, что если былъ недостатокъ у Воли, то только одинъ: то, что онъ болтался и не служилъ. Теперь же онъ поступилъ на службу, и на службу въ самый аристократическій полкъ, а во 2-хъ, вдь онъ халъ на войну, онъ могъ быть раненъ, убитъ. Какъ ни страшно было за него, но это было хорошо, такъ надо, такъ длалъ и его отецъ въ 12 году. Въ 3-хъ, когда онъ вошелъ въ своемъ полукафтан съ галунами и высокихъ сапогахъ, онъ былъ такъ красивъ, что нельзя было не влюбиться въ него.
Встрча была радостная, веселая, но случилось, что въ то время, какъ онъ пріхалъ, Катюша стирала въ кухн. Перецловавъ тетокъ, онъ разсказывалъ имъ про себя, и ему было хорошо, но чего-то не доставало. Гд Катюша? Не испортилась ли? Не прогнали ли? Вдь на такую двочку охотниковъ много. А жалко бы. Ему хотлось спросить, но совстно было, и потому онъ нтъ-нтъ оглядывался на дверь.
– Катюша! – закричала Марья Ивановна.
«А, она тутъ; ну и прекрасно».
И вотъ послышались поскрипывающіе башмачки и легкая молодая походка, и Катюша вошла все въ томъ же мытомъ и поблднвшемъ съ тхъ поръ розовомъ плать и бломъ фартучк. Нтъ, она не испортилась. Не только не испортилась, но была еще миле, еще румяне, еще свже. Она покраснла, увидавъ Валерьяна, и поклонилась ему.
– Подай кофе.
– Сейчасъ, я готовлю.
Ничего, казалось, не случилось особеннаго8 ни утромъ, когда на удивительно чистомъ подносик, покрытомъ удивительно чистой салфеткой, Катюша подала ему удивительно душистый кофе и зарумяненные сдобные крендельки, ни тогда, когда Катерина Ивановна велла ей поставить это поскорй и принести кипяченыхъ сливокъ; ничего не случилось и тогда, когда она за обдомъ принесла наливку и по приказанію Катерины Ивановны подошла къ нему и своимъ нжнымъ груднымъ голоскомъ спросила: «прикажете?» Ничего не случилось. Но всякій разъ, какъ они взглядывали другъ на друга, удерживали улыбку и краснли, передавая другъ другу все большую и большую стыдливость. Ничего не случилось, казалось, а сдлалось то, что они почувствовали себя до такой степени связанными, что эту первую ночь не могли выгнать отъ себя мысли другъ о друг. Они, очевидно, любили другъ друга, желали другъ друга и не знали этаго. Валерьянъ никогда не думалъ о томъ, что онъ красивъ и что женщины могутъ любить его; онъ не думалъ этого, но обращался съ женщинами какъ будто былъ увренъ, что он не могутъ не любить его. Катюша – та и совсмъ не позволяла себ думать о томъ, что она нравится ему и что она сама любитъ его. Видъ его слишкомъ волновалъ ее, и потому она не позволяла себ думать этаго.
Но на другой день, когда они встртились въ коридор, онъ хотлъ по прежнему поцловать ее, но она отстранялась,9 покраснла до слезъ и сказала такимъ жалкимъ, безпомощнымъ голосомъ: «не надо, Валерьянъ Николаевичъ», что онъ самъ почувствовалъ, что не надо, что между ними что то сильне того, вслдствіи чего можно цловаться въ коридорахъ.
Валерьянъ хотлъ пробыть только день, но кончилось тмъ, что онъ пробылъ 5 дней и исполнилъ желаніе тетушекъ – встртилъ съ ними пасху. И въ эти дни случилось съ нимъ и съ Катюшей то, что должно было случиться, но чего Валерьянъ вовсе не желалъ и не ожидалъ. Когда же это случилось, онъ понялъ, что это не могло быть иначе, и ни радовался, ни огорчался этому.
Съ перваго же дня Валерьянъ почувствовалъ себя совсмъ влюбленнымъ въ нее. Голубинькое полосатое платьице, повязанное чистйшимъ блымъ фартучкомъ, обтягивающимъ стройный, чуть развивающійся станъ съ длинными красивыми руками, гладко-гладко причесанные чернорусые волосы съ большой косой, небольшіе, но необыкновенно черные и блестящіе глаза, румянецъ во всю щеку, безпрестанно затоплявшій ей лицо, главное же, на всемъ существ печать чистоты, невинности, изъ-за которыхъ пробивается охватившая уже все существо ея любовь къ нему, плняли его все больше и больше. Такая женщина въ эти два дня казалась ему самой той единственной женщиной, которую онъ могъ любить, и онъ полюбилъ ее на эти дни всми силами своей души. Онъ зналъ, что ему надо хать и что не зачмъ теперь оставаться на день, два, три, недлю даже у тетокъ, – ничего изъ этого не могло выдти; но онъ не разсуждалъ и оставался, потому что не могъ ухать.10
Въ заутреню тетушки, отслушавъ всенощную дома, не похали въ церковь;11 но Катюша похала съ Матреной Павловной и старой горничной – они повезли святить куличи. Валерьянъ остался было тоже дома; но когда онъ увидалъ, что Катюша ухала, онъ тоже вдругъ ршилъ, что подетъ. Марья Ивановна засуетилась.
– Зачмъ ты не сказалъ, мы бы большія сани велли запречь.
– Да вы не безпокойтесь, тетушка. Теперь и на колесахъ и на саняхъ хуже. Вы не безпокойтесь, я съ Парфеномъ (кучеръ) устрою. Я верхомъ поду.
Такъ Валерьянъ и сдлалъ. Онъ пріхалъ къ началу заутрени. Только-только онъ усплъ продраться впередъ къ амвону, какъ изъ алтаря вышелъ священникъ съ тройной свчей и заплъ «Христосъ воскресе». Все было празднично, весело, но лучше всего была маленькая, гладко причесанная головка Катюши съ розовымъ бантикомъ. На ней было блое платьице и голубой поясъ. И Валерьяну все время было удивительно, какъ это вс не понимаютъ, что она царица, что она лучше, важне всхъ. Она видла его, не оглядываясь на него. Онъ видлъ это, когда близко мимо нее проходилъ въ алтарь. Ему нечего было сказать ей, но онъ придумалъ и сказалъ, проходя мимо нея: «Тетушка сказала, что она будетъ разгавливаться посл поздней обдни». Молодая кровь залила все милое лицо, и черные глазки, смясь и радуясь, взглянули на Валерьяна.
– Слушаю-съ, – только сказала она.
Посл ранней обдни и христосованія съ священникомъ началось взаимное христосованье.12 Валерьянъ шелъ въ своемъ мундир, постукивая новыми лаковыми сапогами по каменнымъ плитамъ, мимо. Онъ шелъ къ священнику на промежутокъ[?] между ранней и поздней. Народъ разступался передъ нимъ и кланялся. Онъ шелъ и чувствовалъ себя отъ безсонной ли ночи, отъ праздника ли, отъ любви ли къ Катюш особенно возбужденнымъ и счастливымъ. Кто узнавалъ его, кто спрашивалъ: «кто это?» На выход изъ церкви среди нищихъ, которымъ Валерьянъ раздалъ денегъ, онъ увидалъ Катюшу съ Матреной Павловной. Они стояли съ бока крыльца и что то увязывали. Солнце уж встало и ярко свтило по лужамъ и снгу. Пестрый народъ прислъ на могилкахъ. Старикъ кондитеръ Марьи Ивановны остановилъ его, похристосовался, и его жена старушка, и дали ему яйцо. Тутъ же подошелъ молодой мужикъ, очевидно найдя, что лестно похристосоваться съ офицеромъ бариномъ.
– Христосъ воскресъ? – сказалъ онъ и, придвинувшись къ Валерьяну такъ, что сильно запахло сукномъ мужицкимъ и дегтемъ, три раза поцловалъ Валерьяна въ самую середину губъ своими крпкими, свжими губами. Въ ту самую минуту, какъ он поцловался съ этимъ мужикомъ и бралъ отъ него темновыкрашенное яйцо, Валерьянъ взглянулъ на Катюшу и встртился съ ней глазами. Она опять покраснла и что то стала говорить Матрен Павловн. «Да отчего же нтъ?» – подумалъ Валерьянъ и направился къ ней.
– Христосъ воскресъ, Матрена Павловна? – сказалъ онъ.
– Воистин, – отвчала Матрена Павловна, обтирая ротъ платочкомъ. – Чтожъ, все кончили?
Минутку онъ поколебался; потомъ самъ вспыхнулъ и въ туже минуту приблизился къ Катюш.
– Христосъ воскресъ, Катюша? – сказалъ онъ.
– Воистин воскресъ, – сказала она и, вытянувъ шею, подвинулась къ нему, блестя своими, какъ мокрая смородина, блестящими черными глазами.
Они поцловались два раза, и она какъ будто не хотла больше.
– Чтожъ? – сказалъ онъ.
Она вспыхнула и поцловала 3-й разъ.
– Вы не пойдете къ священнику? – спросилъ Валерьянъ.
– Нтъ, мы здсъ, Валерьянъ Николаевичъ, посидимъ, – сказала она, тяжело, радостно вздыхая и глядя ему прямо, прямо въ глаза своими кроткими двственными, любящими глазами.
Бываетъ въ сношеніяхъ съ любимымъ человкомъ одна минута, одно положеніе, въ которомъ особенно и лучше и дороже всего представляется этотъ человкъ. Такой минутой была эта для Валерьяна. Когда онъ вспоминалъ Катюшу, то изъ всхъ положеній, въ которыхъ онъ видлъ ее, эта минута застилала вс другія. Черная гладкая головка, блое платье съ складками, такъ двственно охватывающее ея стройный станъ, и эти нжные глаза, и этотъ румянецъ, и на всемъ ея существ дв главныя черты – чистоты, двственности и любви не только къ нему, но любви ко всмъ, къ людямъ, – любовь благоволенія.
Валерьянъ отстоялъ и позднюю обдню и вернулся домой, какъ похалъ, одинъ верхомъ.
Въ этотъ день вечеромъ Валерьянъ встртилъ Катюшу въ коридор и остановилъ ее. Она засмялась и хотла убжать, но онъ обнялъ ее и протянулъ къ ней губы. Она, не дожидаясь его, сама поцловала его и убжала13. Въ этотъ день рано легли спать, и Валерьянъ больше не видалъ Катюшу.
На другой день14 случилось, что къ тетушкамъ пріхали гости, которыхъ надо было помстить въ комнату, занятую Валерьяномъ, и Катюша пошла убирать эту комнату. Валерьянъ взошелъ въ комнату, когда она была одна въ ней. Они улыбнулись другъ другу. Онъ подошелъ къ ней и почувствовалъ, что надо длать что то. Длать надо было то, чтобы обнять ее. И онъ обнялъ ее; губы ихъ слились въ поцлуй. «Но потомъ что?» спрашивалъ онъ себя. Еще что то надо длать. И онъ сталъ длать, сталъ прижимать ее къ себ. И новое, страшно сильное чувство овладло имъ, и онъ чувствовалъ, что овладваетъ и ею. Онъ понялъ, какое это было чувство. Онъ, не выпуская ее изъ своихъ объятій, посадилъ ее на постель, но, услыхавъ шумъ въ коридор, сказалъ:
– Я приду къ теб ночью. Ты вдь одна.
– Нтъ, нтъ, нтъ, ни за что, – говорила она, но только устами.
Матрена Павловна вошла въ комнату и, замтивъ ихъ лица, насупилась и выслала Катюшу.
– Я сама сдлаю.
Валерьянъ видлъ по выраженію лица Матрены Павловны, что онъ длаетъ нехорошо, да онъ и такъ зналъ это, но чувство, новое чувство, выпроставшееся изъ за прежняго чувства любви, овладло имъ. Онъ не боялся этаго чувства, онъ зналъ, чтò надо длать для удовлетворенія этаго чувства, и не считалъ дурнымъ то, чтò надо было длать, и отдался этому чувству воображеніемъ, и чувство овладло имъ. Весь день онъ былъ не свой. Онъ чувствовалъ, что совершается что-то важное и что онъ ужъ не властенъ надъ собой. Онъ цлый день и вечеръ искалъ случая встртить ее одну; но, очевидно, и она сама избгала его и Матрена Павловна старалась не выпускать ее изъ вида. Но вотъ наступила ночь, вс разошлись спать. Валерьянъ зналъ, что Матрена Павловна въ спальн у тетокъ и Катюша въ двичьей одна. Онъ вышелъ на дворъ. На двор было тепло, и блый туманъ, какъ облако, наполнялъ весь воздухъ. Шагая черезъ лужи по оледенвшему снгу, Валерьянъ обжалъ къ окну двичьей. Катюша сидла у стола и смотрла передъ собой въ задумчивости, не шевелясь; потомъ она улыбнулась и покачала, какъ бы на свое воспоминаніе, укоризненно головой.
Онъ стоялъ и смотрлъ на нее и невольно слушалъ страшные звуки, которые доносились съ рки, текшей въ 100 шагахъ передъ домомъ. Тамъ, на рк, въ туман, шла неустанная тихая работа, ломало ледъ, то сопло что-то, то трещало, то осыпалось, то звнло – ломало ледъ. Онъ стоялъ, стоялъ, любуясь ей. Странное чувство жалости къ ней западало къ нему въ сердце, глядя на ея задумчивое, мучимое внутренней работой лицо. Онъ начиналъ жалть ее и боялся этой жалости. И чтобы скоре заглушить эту жалость другими чувствами вожделнія къ ней, онъ стукнулъ въ окно. Она вздрогнула, какъ подпрыгнула, ужасъ изобразился на ея лиц. Она придвинула свое лицо къ стеклу – выраженіе ужаса не оставляло ее, не оставило даже и тогда, когда она узнала его. Она улыбнулась только, когда онъ улыбнулся ей, улыбнулась, только какъ бы покоряясь ему. Онъ махалъ, звалъ, а она помотала головой, что нтъ, не выйдетъ. Онъ хотлъ уговаривать, но вошла Матрена Павловна, и Валерьянъ ушелъ. Долго онъ ходилъ въ туман, слушая ледъ, и колебался, уйти или опять подойти. Онъ подошелъ: она сидла одна у стола и думала. Она взглянула въ окно, онъ стукнулъ. Она выбжала. Онъ обнялъ ее, и опять поцлуи и опять сознательное съ его стороны разжиганіе страсти, поглощавшее, затаптывавшее прежнее чистое чувство. Они стояли за угломъ на сухонькомъ мст, и онъ, не видя времени, томился неудовлетвореннымъ желаніемъ и больше и больше заражалъ ее.
Матрена Павловна вышла на крыльцо и крикнула. Онъ убжалъ. Она вернулась.
Въ эту же ночь онъ подкрался къ ея двери рядомъ съ комнатой Марьи Ивановны. Онъ слышалъ, какъ Марья Ивановна молилась Богу и, стараясь ступать такъ, чтобы не скрипли половицы, подкрался къ ея двери и зашепталъ. Она не спала, вскочила, стала уговаривать его уйти.
– На что похоже? Ну можно ли, услышатъ тетинька, – говорили ея уста, а взглядъ, который онъ видлъ въ пріотворенную дверь, говорилъ: «милый, милый, ты знаешь, вдь я вся твоя». И это только понималъ Валерьянъ и просилъ отворить.
Она отворила. Онъ зналъ, несомннно зналъ, что онъ длаетъ дурно, но онъ зналъ тоже, что именно такъ вс длаютъ и такъ надо длать. Онъ схватилъ ее, какъ она была, въ чистой, но жесткой, суровой рубашк съ обнаженными руками, поднялъ и понесъ. Она почувствовала прикосновеніе этихъ какъ бы каменныхъ напряженныхъ мускуловъ, поднимающихъ ея руки, и почувствовала, что она не въ силахъ бороться.
– Ахъ, не надо, пустите, – говорила она и сама прижималась къ нему........
Да, было стыдно, и гадко, и грязно. Куда двалась та чистота весенняго снга, которая была на ней?
–
Пробывъ 5 дней, онъ ухалъ. Онъ узжалъ вечеромъ. Поздъ Николаевской дороги отходилъ со станціи, которая была въ 15 верстахъ отъ имнья Марьи Ивановны, въ 4 часа утра. Валерьянъ провелъ съ ней всю прошедшую ночь, но днемъ онъ не видлся съ ней наедин и не простился съ нею. Онъ усплъ только сунуть ей въ пакет 25 рублей. Онъ радъ былъ тому, что нельзя было видть ея. Что бы онъ могъ сказать ей? Оставаться больше нельзя было. Жить вмст нельзя. Разстаться надо же. «Ну чтожъ, останется объ ней пріятное воспоминаніе», – такъ думалъ онъ. Посл15 вечерняго чая онъ ухалъ. Дорога была16 дурная, лсомъ по вод, и кром того дулъ сильный холодный втеръ. Погода была одна изъ тхъ апрльскихъ, когда все стаяло и стало подсыхать, но завернули опять холода. Дорогой на лошадяхъ онъ, разумется, не могъ не думать о ней.17 Влюбленности не было той, которую онъ испытывалъ до обладанія ею, но было пріятное воспоминаніе. Особенно пріятное потому, что онъ зналъ, что это считается очень пріятнымъ. О томъ, что съ ней будетъ, онъ совсмъ не думалъ. Ему не надо было отгонять мысли о ней. Съ свойственнымъ молодости вообще и ему въ особенности эгоизмомъ,18 ихъ не было. Онъ совсмъ не думалъ о ней; онъ думалъ только о себ. Онъ зналъ, что это всегда такъ длается, и былъ совершенно спокоенъ и думалъ о поход, который предстоялъ, о товарищахъ19 и о ней, о пріятныхъ минутахъ съ нею. Онъ пріхалъ20 только во время,21 взялъ билетъ 1-го класса и тутъ же встртилъ товарища и разговорился съ нимъ.
Между тмъ тетушки говорили о немъ22 и такъ восхищались имъ, что не могли даже горевать. Въ середин разговора Екатерина Ивановна съ тмъ особеннымъ интересомъ старыхъ двъ къ амурнымъ исторіямъ, сдлала намекъ на то, что не было ли чего нибудь между Волей и Катюшей.
– Я что-то слышала, не буду утверждать, но мн вчера ночью показалось.
Марья Ивановна сказала, что не можетъ быть иначе, что Катюша должна влюбиться въ такого красавца, если онъ обратилъ на нее вниманіе, но что Воля этого не сдлаетъ. Подумавъ же, прибавила:
– Впрочемъ, отчегожъ, тутъ съ его стороны естественно. Съ ея стороны было бы непростительно, ей надо бы помнить, что она всмъ обязана намъ, – и т. д.23
Крпостное право еще не было уничтожено, и об старушки воспитывались въ крпостномъ прав. Имъ въ голову не могло придти то, чтобы Катюша, незаконная дочь бывшей горничной, взятая къ господамъ, воспитанная, любимая, ласкаемая своими барынями, чтобы она могла на минуту забыть свою благодарность, все то, чмъ она обязана старымъ барышнямъ, чтобы она могла забыть это и увлечься чмъ нибудь, хоть бы любовью къ Вол. Ей надо было помнить, что она должна своей службой отблагодарить барышень, а больше ничего она не должна была чувствовать.
Когда вечеромъ Катюша пришла раздвать Марью Ивановну, Марья Ивановна посмотрла на нее, на ея синеву подъ глазами, нахмурила густые брови, сжала челюсти, лишенныя зубовъ, отчего лицо ея сдлалось особенно страшнымъ – Воля никогда не видалъ такого лица ея – и сказала:
– Смотри, Катюша, помни, чмъ ты обязана мн и сестр. Вдь у тебя кром насъ никого нтъ. Береги себя.
Катюша промолчала, но поняла. Поняла и то, что было уже поздно совтовать, поздно и слушаться этихъ совтовъ.
Когда барышни раздлись и Катюша вернулась въ свою комнату и стала раздваться, чтобы ложиться, она вдругъ вспомнила все, вспомнила то, что она потеряла все то, чтò ей велли не одни барышни, а что ей Богъ веллъ беречь, потеряла то, чего не воротишь; вспомнила о немъ, о его глазахъ, улыбк и забыла жалть то, что потеряла. Но онъ, гд онъ? И живо вспомнивъ его и понявъ то, что онъ ухалъ и она больше не увидитъ его, она ужаснулась. Думая о немъ, руки ея сами собой раздвали ее. Она подошла къ постели своей съ штучнымъ одяломъ и подушкой въ синей наволочк и хотла, какъ всегда, стать на молитву передъ образомъ Николая Чудотворца, благословеньемъ Катерины Ивановны. И вдругъ ее всю передернуло, она вспомнила его ласки. «Какъ я буду молиться? Такая. Не могу. И спать не могу». Она все таки вскочила въ постель и закрылась съ головой, но она не могла заснуть. Долго она томилась, лежа съ головой подъ одяломъ, повторяя въ воображеніи своемъ вс слова его, жесты, но, перебравъ все по нскольку разъ воображеніемъ, она живо представила себ то, что его нтъ теперь здсь и не будетъ больше. И никогда она не увидитъ его. Она вспомнила, какъ онъ простился съ ней въ присутствіи тетокъ, какъ съ чужой, съ горничной.
– Нтъ, чтоже это, – вскрикнула она. – Чтоже это онъ со мной сдлалъ? Какъ я останусь безъ него такая? Что онъ со мной сдлалъ? Милый,24 милый, за что ты бросилъ меня?
Она вскочила на постели и долго сидла, ожидая, что что нибудь случится такое, чтò объяснитъ. И она сидла, прислушиваясь къ звукамъ ночи. Въ комнатк было душно, за стной тикали часы, возилась собачка и храпла спавшая съ ней Дементьевна, добрая ключница. За стной послышался толчекъ въ дверь и скрипъ половицы. Сердце остановилось у Катюши. Это онъ. Но нтъ, онъ не могъ быть. Его не было. Это была Сюзетка. Она лаяла и просилась выпустить. Катюша рада была случаю выдти. Она накинула ковровый платокъ, надла калоши на босыя ноги и, вмсто того чтобы только выпустить Сюзетку, сама съ нею вышла на крыльцо. Сюзетка съ лаемъ побжала по тающему снгу. А Катюша, прислонившись къ притолк, стояла и слушала… Со всхъ сторонъ слышались странные ночные звуки. Прежде всего былъ слышенъ звукъ втра, свиствшаго въ голыхъ вткахъ березъ. Втеръ былъ сзади, и ей было тихо. Потомъ слышался хрускъ снга подъ Сюзеткой, потомъ журчали ручьи, падали капли съ крышъ, и странные звуки какой-то молчаливой борьбы, возни слышались снизу, съ рки. Но вотъ послышался свистъ далекаго позда. Станція была за 15 верстъ, a поздъ, тотъ самый, на которомъ халъ онъ, проходилъ тутъ близко, сейчасъ въ лсу, за садомъ. «Да, это онъ, онъ детъ; детъ и не знаетъ, что я тутъ».
– Ну, иди, иди, – крикнула она на Сюзетку и впустила ее въ домъ, а сама осталась, какъ стояла, слушая поздъ. Втеръ гудлъ, рка дулась и трещала въ туман.
– Все кончено, все кончено, – говорила она. – Это онъ детъ. Онъ, онъ! Хоть бы взглянуть на него.
И она побжала черезъ садъ за калитку на стаявшій крупными кристалами снгъ въ то мелколсье, черезъ которое проходила дорога. Втеръ подталкивалъ ее сзади и подхватывалъ ея легкую одежду, но она не чувствовала холода. Только что она дошла до края откоса, и поздъ съ своими тремя глазами показался изъ-за выемки. Онъ засвистлъ, какъ ей показалось, увидавъ ее, но втеръ подхватилъ тотчасъ же и дымъ и звукъ и отнесъ ихъ. И вотъ беззвучно выдвинулся паровозъ, за нимъ темный вагонъ, и одно за другимъ побжали свтящіяся окна. Разобрать ничего нельзя было; но она знала, что онъ былъ тутъ, и жадно смотрла на смняющіяся тни пасажировъ и кондукторовъ и не видала. Вотъ проскользнулъ послдний вагонъ съ кондукторомъ, и тамъ, гд пролетли вагоны съ окнами, остались опять тже мелкія деревца, гнущіяся отъ втра, полянки снга, сырость, темнота и тже внизу напряженные звуки рки. Нсколько времени слышались еще звуки, свтились огни и пахло дымомъ, но вотъ все затихло.
– За что, за что? – завопила она и, чтобъ выразить самой себ свое отчаяніе, неестественно поднявъ и изогнувъ надъ головой руки, съ воплемъ побжала назадъ домой напротивъ втра, подхватившего звуки ея словъ и тотчасъ же уносившаго ихъ.
–
Въ ярко освщенномъ вагон 1-го класса разбитъ былъ ломберный столъ, на сидньи была доска, на ней бутылки и стаканы, а за столикомъ сидли, снявъ мундиры, 3 офицера, и румяный красивый Валерьянъ, держа карты въ одной рук, а въ другой стаканъ, весело провозглашалъ свою масть.25
– Однако какъ темно, гадко на двор, – сказалъ онъ, выглянувъ въ окно.
На другой день Катюша встала въ свое время, и жизнь ея пошла, казалось, попрежнему. Но ничего не было похожаго на прежнюю. Не было въ ней невинности, не было спокойствія, а былъ страхъ и ожиданіе всего самаго ужаснаго. Чего она боялась, то и случилось. Она забеременела. Никто не зналъ этого. Одна старая горничная догадывалась. И Катюша боялась ее. Никто не зналъ, но Катюша знала, и эта мысль приводила ее въ отчаяніе. Она стала скучна, плохо работала, все читала и выучила наизусть «Подъ вечеръ осенью ненастной» и не могла произносить безъ слезъ. Мало того, что мысль о ея положеніи приводила ее въ отчаяніе, ея положеніе физически усиливало мрачность ея мыслей. Ходъ ея мыслей былъ такой: онъ полюбилъ меня, я полюбила его, но по ихнему, по господскому, это не считается, мы не люди. Онъ полюбилъ и ухалъ, забылъ, а я погибай съ ребенкомъ. Да не довольно, что погибай съ ребенкомъ, рожай безъ помощи, не зная, куда его дть, чмъ кормиться, но еще рожать то не смй. Если родишь – пропала. А не родить нельзя. Онъ растетъ и родится. А имъ ни почемъ. Зачмъ я скучна, блдна, не весела? Марь Ивановн не весело смотрть на меня.
Катюша негодовала на господъ, но не на него. Онъ не виноватъ, онъ любилъ. Съ каждымъ днемъ она становилась мрачне и непокорне. За невставленныя свчи она нагрубила Марь Ивановн. Она сказала:
– Вы думаете, что отъ того, что вы воспитали меня, то можете изъ меня жилы мотать. Я все таки чувствую. Я человкъ. Сюзетка дороже меня.
Марья Ивановна затряслась отъ злости и выгнала ее. Когда она узжала, Марья Ивановна узнала ея исторію съ племянникомъ. И это еще боле разсердило ее. Она заподозрила Катюшу въ желаніи выйти замужъ за Валерьяна. Катюшу взяли сосдніе помщики въ горничныя. Помщикъ-хозяинъ, человкъ 50 лтъ, вошелъ съ ней въ связь. Когда черезъ 6 мсяцевъ наступили роды, она уврила его, что это его ребенокъ, родившійся до срока, и ее отослали въ городъ. Посл родовъ она вернулась къ нему, вошла въ связь съ лакеемъ. И ее выгнали.
–
Стрлки Императорской фамиліи не были въ дл. Когда они дошли, война кончилась. Они только прошлись туда и назадъ. Много веселаго, новаго пережили молодые люди въ этомъ поход. Везд ихъ встрчали, чествовали, везд ухаживали за ними. Многіе изъ статской молодежи, перейдя на военную службу, продолжали эту военную службу. Но Валерьянъ не остался. Какъ только кончилась война, онъ вышелъ въ отставку и похалъ въ Москву, а потомъ въ деревню.26 Пріхавъ въ деревню, онъ тотчасъ же похалъ къ теткамъ. Поэтическое воспоминаніе о Катюш привлекало его. Но Катюши уже не было у тетокъ. На ея мст была Варвара вдова, толстая, здоровая женщина, которую тетки преобразили по своему въ субретку, надвъ на нее фартучекъ и пріучивъ ее къ той же чистот. Былъ тотъ же кофе, т же сливки, та же отдлка всхъ мелочей жизни, но Катюши не было. Когда Валерьянъ спросилъ о ней, Катерина Ивановна начала было разсказывать, сожаля о ней, но Марья Ивановна строго перебила ее и, хмуря свои густыя черныя брови, коротко сказала:
– Разстались. Дурно повела себя.
И взглянувъ на Валерьяна, отвернулась отъ него. Валерьянъ понялъ, что его участіе въ дурномъ поведеніи ея было извстно и что тетки обвиняли ее, а не его,27 и ему стало ужасно жалко и стыдно. Онъ вечеромъ вошелъ въ комнату къ Катерин Ивановн, гд она длала пасьяны посл обда. Она думала, что онъ хочетъ погадать, но онъ сталъ распрашивать ее о Катюш. Онъ признался во всемъ тетушк и, распрашивая ее,28 постоянно повторялъ:
– Тетинька! Вдь я мерзко поступилъ? Подло. Вдь это подло?
Все, что разсказала о Катюш добрая Катерина Ивановна, о томъ, какъ она скучала, какъ читала Пушкина, стала разсянна, какъ читала «Подъ вечеръ осенью ненастной», ужасно волновало его. На него жалко и страшно было смотрть, когда онъ съ жалкимъ выраженіемъ лица переспрашивалъ по нскольку разъ, какъ все было, особенно то, что мучало его:
– Такъ и сидла молча въ слезахъ? Такъ и сидла и читала? Тетинька, вдь я мерзавецъ. Правда, это гадость? Да вдь надо поправить.
Когда онъ узналъ, что она была беременна, не было конца его распросамъ.
– Да нтъ, не можетъ быть? Вдь это гадость. Да гд же онъ, ребенокъ? И почему вы думаете, что это отъ меня?
– Да Авдотья говорила.
– Ma tante,29 надо его взять, найти. А главное ее.
Но когда тетка сказала, что она совсмъ испортилась (по сплетнямъ деревенскимъ все было извстно у тетушекъ), Валерьянъ сталъ успокаиваться. «Да, но все таки гадко съ моей стороны. А какая милая, какая простая была», думалъ онъ.
Такъ онъ похалъ, ничего не предпринявъ. И такъ съ тхъ поръ жизнь и его и ея пошли совершенно отдльно и независимо другъ отъ друга.30 Онъ сначала попробовалъ служить, отдаться честолюбію, но это было не по характеру, онъ ршительно не могъ притворяться, поддлываться и тотчасъ же вышелъ. Онъ похалъ за границу, въ Парижъ, попробовалъ наслажденія самыя утонченныя, чувственныя. Это тоже было ему не по характеру и оттолкнуло его.31 Онъ вернулся въ Россію, въ деревню. Конецъ лта и осень проводилъ онъ на охот, зиму въ Петербург, Москв или за границей. Не говоря объ удовольствіяхъ матеріальныхъ, чистоты, изящества помщеній, одежды, экипажей, пищи и питья, куренья, къ которымъ онъ привыкъ какъ къ необходимымъ условіямъ жизни, удовольствіями главными его были чтеніе художественныхъ произведеній, которыя онъ очень врно и тонко чувствовалъ, и музыка, въ особенности пніе – женское пніе, особенно сильно дйствовавшее на него.
Въ отношеніяхъ съ женщинами Валерьянъ былъ сравнительно съ своими сверстниками32 чистъ. Онъ никогда не имлъ сношеній съ женщинами, въ которыхъ не былъ влюбленъ.33 Но влюблялся онъ очень легко. И не считалъ дурнымъ34 перемнять предметы любви.35 Онъ не женился не потому, что считалъ не нужнымъ жениться, но только потому, что такъ случилось. Отталкивала его условность свтскихъ отношеній и лживость ихъ. Лгать и притворяться онъ не могъ. Больше же всего помшала ему жениться его связь съ замужней женщиной, отъ которой онъ посл перваго же года хотлъ и не могъ избавиться. Тетки об умерли. Валерьянъ наслдовалъ отъ нихъ и сталъ еще богаче. Такъ прошло 12 лтъ. Ему было 36 лтъ, въ бород и на вискахъ показались сдые волосы, и начинало становиться скучно, начинало становиться ясно, что лучшаго отъ жизни ничего не будетъ, а хорошаго ничего и не было.
Зиму 1883 г. Валерьянъ жилъ въ Петербург, куда былъ переведенъ на службу мужъ Вры.
На другой день посл Крещенья Валерьянъ, выйдя въ свой кабинетъ къ кофею, нашелъ по обыкновенію на стол письма и, наливъ чашку, сталъ читать ихъ.
Вра писала, что ждетъ его нынче въ 7-мъ часу, сейчасъ посл обда. Купецъ писалъ о продаж лса, и казенная бумага, повстка, объявляла, что онъ назначенъ на сессію окружнаго суда отъ 18 до 31.
– Странно! перспектива быть дв недли присяжнымъ (онъ уже былъ два раза), несмотря на лишенія, связанныя съ этимъ, пріятна была ему. Пріятно было и перемна условій жизни и видная дятельность (его оба раза избирали старшиной), пріятно было и избавиться отъ Вры. Связь эта давно ужъ мучала его. Мучала подлость обмана по отношенію добраго, доврчиваго мужа, мучала, главное, потому, что не любилось уже. И отношенія были фальшивыя.
Онъ написалъ расписку и послалъ въ полицію. Утромъ почиталъ славный романъ новый, поругалъ его и погулялъ. На гуляньи зашелъ въ книжный магазинъ и взялъ новую книгу. На Невскомъ встртилъ знакомаго товарища Прокурора, спросилъ о длахъ сессіи, на которую онъ назначенъ, и узналъ, что длъ особенно интересныхъ нтъ, только одно о похищеніи въ банк. Обдать онъ пошелъ къ кузин и тотчасъ посл обда къ Вр. Вра была одна и страшно возбуждена. Она чувственно была раздражена и отъ того сдлала сцену. Онъ разсердился и36 сказалъ, что имъ лучше порвать все. Она стала упрекать его. Онъ зналъ, что упрекать его не въ чемъ. И начала и вела связь она. Онъ разсердился, взбсился и, наговоривъ ей непріятностей, убжалъ.
Дома онъ, радуясь разрыву, написалъ письмо, утверждающее разрывъ, и послалъ ей. Она отвчала. Онъ разорвалъ ея письмо, ршивъ, что отвчать нечего и что надо кончить. – Тутъ же съ нимъ сдлался сильный грипъ, онъ одинъ просидлъ недлю дома. Только несносный Бекичевъ, все и всхъ знающій, заходилъ къ нему да кузина съ племянницами. Но ему было не скучно. У него была прекрасная книга, и онъ читалъ.
17 онъ вышелъ прогуляться, а 18 похалъ въ Окружный судъ.
–
Въ 9 часовъ онъ былъ въ зданіи Окружнаго Суда. Его проводили въ помщеніе уголовнаго суда. Въ швейцарской уже былъ народъ: купецъ длиннополый, сдой, курчавый, съ очень маленькими глазами, чиновникъ съ гербовыми пуговицами и краснымъ лицомъ. Вышелъ непріятно, ненатурально учтивый судебный приставъ, спросилъ фамиліи, справился съ списками и отмтилъ. «Пожалуйте. У насъ хорошо, акуратно», какъ будто говорилъ онъ.
Купецъ потиралъ руки, чиновникъ обдергивалъ фракъ за лацканы, точно они вс собирались что то длать. Вошли вс въ залу. Зала огромная, возвышеніе, столъ съ зеленымъ сукномъ подъ портретомъ, лавки, диваны дубовые въ три ряда, на право за ними одинокое кресло прокурора. На лво лавка передъ дверью для обвиняемыхъ, подъ ней лавки, стулья для адвокатовъ. Загородка, какъ въ манеж, съ проходомъ раздляетъ залу, по сю сторону лавки, лавки, лавки, напомнившія Валерьяну аудиторію и университетъ.
**[НАЧАЛО ВТОРОЙ НЕЗАКОНЧЕННОЙ РЕДАКЦИИ «ВОСКРЕСЕНИЯ»].
Іоанна XI. 25, 26.
Я есьмъ воскресеніе и жизнь..
Князю Аркадію Неклюдову было ужъ 28 лтъ, но все еще не установился, какъ говорили про него. Онъ нетолько не избралъ никакой дятельности, но хуже этаго: пробовалъ многое и ни на чемъ не останавливался. Онъ37 вышелъ изъ университета не кончивъ курса, потому что ршилъ, что въ университет ничему не научишься и что выучиваніе лекцій о предметахъ, которые не ршены, и пересказываніе этаго на экзаменахъ не только безполезно, но унизительно. Ршилъ онъ это при приготовленіи къ экзамену изъ политической экономіи. Предметы эти интересовали его, и онъ читалъ Прогресъ и бдность Джорджа и Рёскина Fors Clavigera и Grown of wild olive, и тутъ ему надо было, какъ несомннныя истины, заучивать и пересказывать на экзаменахъ т подраздленія и опредленія, которыя, по его мннію, по крайней мр были совершенно и несомннно опровергнуты этими обоими писателями. Если онъ не имлъ такихъ несомннныхъ доказательствъ произвольности и случайности тхъ опредленій и научныхъ подразделний, которыя преподавались ему подъ видомъ философіи теоріи права и самыхъ различныхъ правъ, то онъ чувствовалъ, что и въ этихъ областяхъ тоже самое: подъ видомъ непогршимой науки передаются элукубраціи извстныхъ и большею частью очень недалекихъ господъ ученыхъ. Оставалась исторія этихъ наукъ и исторія права, но исторія безъ освщенія, безъ цли подтвержденія извстныхъ истинъ еще скучне самыхъ элукубрацій посредственныхъ ученыхъ. Все это онъ почувствовалъ всмъ существомъ своимъ и вышелъ изъ 3-го курса затмъ, главное, чтобы не длать то, что называется заниматься наукой, т. е. учить и твердитъ все то, что длаютъ посредственные ученые извстной узкой спеціальности самаго послдняго времени, а образовать себя, т. е. понять все то, что поняли о законахъ міра и, главное, жизни человческой самые геніальные люди. Родителей у него не было. Отецъ умеръ, когда ему былъ годъ, мать умерла, когда онъ былъ на первомъ курс. Смерть эта – мать умерла на его рукахъ, и они нжно любили другъ друга – была тмъ значительнымъ событіемъ его жизни, которое заставило его проникнуть на извстную глубину чувства и мысли, по которой онъ впослдствіи мрилъ все другое. Все, что не доходило до этой глубины, представлялось ему не важнымъ. И такой представлялась ему и университетская наука, и служба, и карьера, которой хотла для него его мать. Посл матери онъ остался одинъ съ среднимъ состояніемъ, которое увеличилось еще въ послднее время наслдствомъ, полученнымъ отъ тетки, сестры отца, которая его ласкала и любила и была единственнымъ близкимъ ему человкомъ. Посл выхода изъ университета онъ похалъ въ деревню, занялся хозяйствомъ, но, увидавъ свое незнаніе, поступилъ было въ сельскохозяйственное высшее училище, но тотчасъ же вышелъ еще боле разочарованный, чмъ университетомъ. Потомъ онъ здилъ заграницу, потомъ, по совту дяди, попробовалъ служить въ земств, но тоже скоро вышелъ, потомъ занялся музыкой – скрипкой, которую онъ всегда страстно любилъ. Но и это не дало ему такого дла, которому бы онъ могъ отдаться.38
Во всхъ длахъ, которыя онъ длалъ, онъ никакъ не совпадалъ съ большинствомъ. И это было ему тяжело. Онъ часто упрекалъ себя за это, но никакъ не могъ подогнуть себя подъ общія требованія. Въ университет, напримръ, онъ занимался или слишкомъ много или совсмъ не занимался. Тоже было и въ хозяйств, и въ земств, и въ музык. Какъ будто на посредственность онъ не соглашался, а на особенное, выдающееся у него не хватало силы. Но и сказать, что у него не хватало силы, нельзя было сказать, потому что онъ ни на что еще не тратилъ всю свою силу, а какъ будто приберегалъ ее на случай, когда она ему понадобится или когда онъ захочетъ выпустить весь зарядъ энергіи, который былъ въ немъ.
Кром того, ему трудно было и отдаться какому нибудь длу, потому что онъ не укладывался въ существующія рамки жизни. Во всхъ длахъ ему надо было прокладывать новыя пути жизни. А это было трудно, и онъ не былъ еще готовъ къ этому.
Такъ, занимаясь уголовнымъ правомъ, которымъ онъ увлекся, онъ, перечитавъ все, что могъ, пришелъ нетолько къ теоріи исправленія, а прямо къ отрицанію права употреблять насиліе посл преступленія. И началъ было писать объ этомъ сочиненіе, но бросилъ. Въ земств онъ подалъ проэктъ совершенно неожиданный о расширеніи компетенціи, который опротестовалъ губернаторъ и, ршивъ, что этого нельзя, вышелъ. Въ хозяйств онъ хотлъ устроить артель рабочихъ, участниковъ въ прибыли, и это началось только въ зародыш и оборвалось. Начиналъ онъ тоже писать – не романъ, но исторію своего душевнаго развитія и тоже не свелъ концы. Онъ былъ оригиналенъ во всемъ, какъ говорили про него. Онъ же думалъ про себя, что онъ во всемъ неудачникъ.
Въ вопрос половомъ онъ, пока не усплъ жениться, стремился къ чистот, но не осиливалъ и падалъ: разъ это было съ товарищами въ дурномъ дом, разъ въ деревн у тетки съ горничной,39 потомъ опять нсколько разъ въ дурныхъ домахъ и въ случайныхъ встрчахъ.
Посл каждаго такого паденія онъ мучался раскаяніемъ и на долго укрплялся въ воздержной жизни. Въ религіозномъ отношеніи онъ былъ совершенно40 равнодушенъ. Дтская вра его еще въ гимназіи разрушилась, и съ тхъ поръ онъ обходился безъ всякой вры, но не ршалъ вопроса ни въ ту, ни въ другую сторону, т. е. не отрицалъ Бога и отношенія человка къ Нему и не утверждалъ его. Онъ предоставлялъ себ какъ будто просторъ ршить этотъ вопросъ тогда, когда онъ наступитъ, наилучшимъ образомъ. Пока же онъ не касался этой области ни такъ, ни иначе. Мать его огорчалась его равнодушіемъ къ вр – тмъ, что онъ не говлъ послдніе 8 лтъ, но даже и изъ любви къ матери онъ не могъ длать для виду, не вря, то, что онъ считалъ выраженіемъ самой важной стороны человческой жизни.
Въ 76-мъ году Неклюдовъ зиму проводилъ въ Москв. Онъ пріхалъ осенью по дламъ и отъ скуки и затялъ продолжать свое сочиненіе изъ уголовнаго права и вмст съ тмъ смутно предчувствовалъ близость женитьбы и приглядывался къ знакомымъ двушкамъ. Но ни то, ни другое не удавалось: сочиненіе запуталось и потеряло привлекательность, ршиться жениться онъ не могъ ни на одной изъ тхъ, съ кмъ онъ видлся. Но узжать не зачмъ и некуда было изъ Москвы. Квартира была взята. И онъ жилъ не только скучая, но приходя понемногу въ отчаяніе отъ пустоты жизни. Изъ близкихъ людей у него въ Москв было два человка: одинъ молодой профессоръ химіи, другой совершенно противуположный ему, кутила адъютантъ. Онъ друженъ былъ съ нимъ съ дтства и потому общался съ нимъ. Семейство было только одно: двоюродная сестра, замужемъ за богатымъ празднымъ дворяниномъ, охотникомъ и хозяиномъ.
28-го Ноября, вставъ утромъ, онъ нашелъ на своемъ стол письма и телеграммы и одну повстку о томъ, что онъ назначенъ присяжнымъ въ судъ на сессію отъ 3 до 22 Декабря. Такъ ему было скучно и пусто, что онъ обрадовался этой повстк. По крайней мр было дло, которое надо длать и въ которомъ можно быть полезнымъ наврное.41
Въ послднее время, живя въ Москв, онъ былъ въ самомъ дурномъ дух. Онъ переживалъ ту обычную, переживаемую такъ или иначе каждымъ человкомъ нашего времени и нашего круга внутреннюю борьбу: зачмъ я живу? Что мн длать? Какъ употребить мою жизнь? Отвтъ, даваемый исповдуемой всми его окружающими религіей, не удовлетворялъ его, своего отвта не было, и была тоска, и надо было какъ нибудь заглушить ее. Онъ пробовалъ это. Прізжалъ его пріятель изъ Саратова – Предводитель. Они вмст ужинали, пили и даже поехали къ женщинамъ. Но не только не стало легче, но было еще скучне. Все было нелпо. И въ этой нелпости были виноваты вс, только не онъ. Онъ всего хотлъ хорошаго: хотлъ и равенства людей, и богатства всхъ, и нравственности всхъ, а все шло на выворотъ. И нельзя было ни сжиться съ этой нелпостью, нельзя было и жить среди нея.
Въ такомъ настроеніи онъ 3-го Апрля похалъ въ Окружный судъ.
**[ПЕРВАЯ ЗАКОНЧЕННАЯ РЕДАКЦИЯ «ВОСКРЕСЕНИЯ».]
Іоанна XI 25—26
Я есмь воскресеніе и жизнь.
«Что это какая нынче кореспонденція», подумалъ Дмитрій Нехлюдовъ, выйдя изъ своей спальни въ столовую и разбирая письма и бумаги, лежавшія въ столовой на накрытомъ блой скатертью стол рядомъ съ его приборомъ пахучаго кофея съ калачемъ, сухарями и кипячеными сливками.
– Заспалися, батюшка, тутъ человкъ дожидается, – сказала изъ другой двери вышедшая растолствшая его нянюшка Прасковья Михайловна.
– Сейчасъ, няня, сейчасъ, – отвчалъ виновато Нехлюдовъ, поспшно разбирая письма – Отъ Кармалиныхъ человкъ? – сказалъ онъ, взявъ въ руки42 красивымъ знакомымъ почеркомъ надписанное письмо на толстой срой бумаг, чуть пахнувшей чмъ то пріятнымъ. – Зачмъ же дожидается?
– Отвта ждутъ. Я уже ее чаемъ попоила,43 – отвтила няня, покачивая головой и щуря глазъ.
Письмо было отъ Алины Кармалиной,44 съ которой у Нехлюдова установились въ последнее время такія отношенія, при которыхъ недостаетъ только слова для того, чтобы только дружески знакомые вдругъ стали женихомъ и невстой и мужемъ и женою.
Знакомы и дружны были семьи Кармалиныхъ и Нехлюдовыхъ уже давно – дружны были матери и дти, когда-то были на ты и играли вмст, т. е. такъ, какъ могли играть вмст мальчикъ 14 лтъ съ 8-лтней двочкой. Потомъ они жили въ различныхъ городахъ и рдко видлись. Только въ ныншнемъ 18..45 году они опять сблизились. Кармалины, какъ всегда, жили въ Москв, а Нехлюдова мать провела этотъ послдній годъ своей жизни тоже въ Москв. Сынъ жилъ съ нею. Тутъ то во время болзни и смерти матери и посл нея и установились между Дмитріемъ Нехлюдовымъ и Алиной Кармалиной эти предшествующіе обыкновенно браку близкія и тонкія отношенія. Мать Нехлюдова желала этаго, также и Кармалины. Больше же всхъ желала этого Алина. Она говорила себ, что она никого такъ не любила, какъ Дмитрія Нехлюдова,46и, если бы была мущина, уже давно сдлала-бы ему предложеніе. Началось это для нея съ того, что она взялась за то, чтобы во что бы то ни стало ap[p]rivoiser, niveler,47 какъ она выражалась, и исправить Нехлюдова, исправить не въ томъ смысл, чтобы освободить его отъ пороковъ, – она, напротивъ, считала его слишкомъ добродтельнымъ, – но снять съ него его странности, наросты, крайности, удержавъ его хорошее, снять съ него лишнее, нарушающее изящество и гармонію. И она своей легкой рукой усердно принялась за это дло и не успла оглянуться, какъ въ процесс этаго занятія она влюбилась въ него такъ наивно и опредленно, что ей, двушк,48 отказавшей 4 прекрасныя партіи и ршившей не выходить замужъ и вполн отдаться искусству – музык, которую она дйствительно любила и въ которой была необыкновенно способной, – такъ влюбилась, что ей, 28 лтней двушк, страшно становилось за себя, страшно за то, что онъ не полюбитъ ее такъ, какъ она полюбила его.49
Со времени смерти матери его прошло уже 3 мсяца. Потеря эта, которая для него была очень чувствительна, не могла быть причиной его молчанія. Онъ, очевидно, дорожилъ отношені[ями] съ нею, но не высказывалъ. И это мучало ее. Онъ же не высказывалъ по двумъ кажущимся противорчивымъ причинамъ. 1-я то, что онъ не настолько любилъ ее, чтобы ршиться связать свою свободу, 2-я то, что онъ, 34-лтній человкъ, съ далеко нечистымъ прошедшимъ, и человкъ, до этихъ лтъ ничмъ не проявившій себя, ничего не сдлавшій, считалъ себя вполн недостойнымъ такой чистой, изящной и даровитой двушки. Онъ не ршался сдлать предложенія и потому, что колебался еще въ душ, и потому, что боялся, что ему откажутъ.
– Сейчасъ, сейчасъ отвчу, няня, – сказалъ Нехлюдовъ, читая письмо.
В письм было сказано: «Исполняя взятую на себя обязанность вашей памяти, напоминаю вамъ, что вы нынче, 22 Апрля, должны быть въ суд присяжнымъ и потому не можете никакъ хать съ нами и Колосовымъ въ Третьяковскую галерею, какъ вы, съ свойственнымъ вамъ легкомысліемъ, вчера общали; à moins que vous ne soyiez disposé à payer les 300 roubles, comme amende50 за то, что не явитесь во время. Я вспомнила это вчера, какъ только вы ушли».
«Ахъ! и то правда. А я совсмъ забылъ», вспомнилъ Нехлюдовъ. И улыбаясь прочелъ еще разъ записку, вспоминая все то, о чемъ были въ ней намеки. «Точно, нынче 22, и надо хать въ судъ. Какъ это я забылъ». Онъ всталъ, подошелъ къ письменному столу, вынулъ ящикъ, въ которомъ въ безпорядк валялись бумаги, папиросные мундштуки, фотографіи, и, порывшись въ немъ, нашелъ повстку. Дйствительно, онъ былъ назначенъ присяжнымъ на 22, нынче. Онъ взглянулъ на бронзовые часы – было 1/4 10. Въ повстк же сказано, чтобы быть въ суд въ 10.
Вернувшись къ столу, на которомъ былъ накрытъ кофей, онъ налилъ себ полчашки кофе, добавилъ кипяченымъ молокомъ и, опустивъ калачъ, началъ читать другое письмо. Другое письмо было заграничное: изъ Афонского монастыря къ благодтелю съ просьбой пожертвовать. Онъ съ досадой бросилъ это письмо и взялся за третье. Третье было изъ Рязани, и почеркъ былъ незнакомый, писарскій и малограмотный. Письмо было отъ Рязанскаго купца, предлагавшего на слдующій срокъ взять въ аренду его землю, 800 десятинъ Раненбургскаго узда, которая уже 5 лтъ находилась въ аренд у этого купца.
<Нехлюдовъ жилъ въ Москв и жилъ на большой роскошной квартир съ нянюшкой51и двумя прислугами: поваромъ и буфетнымъ мужикомъ, только потому, что онъ жилъ такъ при матери. Но роскошная и праздная жизнь эта въ Москв была совсмъ не по его вкусамъ. Но въ первое время посл смерти матери онъ ничего не предпринимал, а потомъ онъ не усплъ оглянуться, какъ жизнь эта стала ему привычной, и у него установились съ семействомъ Кармалиныхъ т тонкія и напряженныя отношенія, которыя удерживали его теперь въ Москв. Сначала Кармалины утшали его. Ему даже пріятно было, какъ они преувеличивали представленіе о его гор, но ему нельзя было отказываться отъ тхъ чувствъ, которыя ему приписывали. Потомъ эти утшенія такъ сблизили его съ ними,52 что онъ чувствовалъ себя уже теперь чмъ то связаннымъ съ ними и не могъ прекратить этихъ отношеній и ухать изъ Москвы. А между тмъ онъ много разъ говорилъ себ, что только жизнь матери заставляла его жить такъ, какъ онъ жилъ, но что когда ее не будетъ, онъ измнитъ всю свою жизнь. Но вотъ она уже три мсяца умерла, а онъ жилъ по прежнему. У него ужъ давно были планы на совсмъ другую дятельность и жизнь, чмъ та, которую онъ велъ теперь. <Какъ ни больно ему было признаваться себ въ этомъ, жизнь матери, съ которой его связывала самая нжная любовь, была ему препятствіемъ для осуществленія53 этихъ плановъ. Мать имла очень опредленный идеалъ того положенія, котораго она желала ему.> Онъ долженъ былъ, по понятіямъ матери, жить въ кругу своего исключительнаго, всхъ другъ друга знающаго высшаго русского общества, среди котораго онъ былъ рожденъ: долженъ былъ имть для этаго т средства, которыя онъ имлъ, именно около 10 тысячъ дохода, долженъ былъ служить и современемъ занять видное, почетное мсто на служб, долженъ былъ во всемъ, въ своихъ привычкахъ, одежд, манерахъ, способ выраженія выдляться изъ толпы, быть distingué54 и вмст не долженъ былъ ничмъ выдляться: ни убжденіями, ни врованіями, ни одеждой, ни говоромъ отъ людей своего круга; главное, долженъ былъ въ томъ же исключительномъ кругу жениться и имть такую же семью. Онъ же желалъ совсмъ другаго. Съ самыхъ первыхъ лтъ юности, съ университета, сынъ сталъ нападать на исключительность свта и, какъ реакція противъ стремленій матери, сдлался, какъ говорила покойница Елена Ивановна, совершенно краснымъ, сближался съ товарищами, фамиліи которыхъ Нехлюдова никогда не могла помнить и которые въ гостинной разваливались и ковыряли въ носу пальцами, а за обдомъ или садились слишкомъ далеко, или клали локти на столъ и держали какимъ то необыкновеннымъ манеромъ вилки и ножи запускали себ въ ротъ по самые черенки. Но это бы все ничего, но въ это время Дмитрій Нехлюдовъ прочелъ сочиненіе Henry George «Social problems», потомъ его «Progress and poverty» и ршилъ что George правъ, что и владніе землей есть преступленіе, что владть землей также вредно, какъ владть рабами, и ршилъ, что надо отказаться отъ владнія землей. Во многомъ Елена Ивановна уступала55 сыну, во многомъ уступалъ и онъ. Мать уступила въ томъ, что позволила ему вытти изъ университета, изъ котораго онъ ршилъ вытти, убдившись, что въ немъ преподаютъ не то, что истинно, а то, что соотвтствуетъ нашему положенію вещей, – и похать за границу; въ томъ же, что сынъ хотлъ отдать свое небольшое доставшееся отъ отца имнье крестьянамъ, сынъ долженъ былъ уступить матери и не длать этого распоряженія до совершеннолтія.
За границей, куда Нехлюдовъ похалъ для укрпленія себя въ своихъ мысляхъ о преступности землевладнія, онъ56 нашелъ тамъ тоже, что и въ Россіи: совершенное замалчиваніе, какъ ему казалось, самаго кореннаго вопроса и неумныя разсужденія о 8-мичасовомъ дн, страхованіи рабочихъ и тому подобныхъ мрахъ, не могущихъ измнить положенія рабочаго народа. Разочаровавшись въ надежд получить подкрпленіе своимъ мыслямъ въ Европ, онъ хотлъ хать въ Америку, но мать упросила его остаться. Тогда Нехлюдовъ заявилъ, что онъ займется философіей въ Гейдельберг. Но профессорская философія не заняла его, и онъ ухалъ57 въ Россію и, къ огорченію матери, ухалъ къ тетушкамъ и хотлъ поселиться у нихъ, чтобы писать свое сочиненіе. Въ это время мать выписала его къ себ въ Петербургъ. Здсь Нехлюдовъ сошелся съ товарищемъ дтства гр. Надбокомъ, кончившимъ уже курсъ и поступившимъ въ гвардейскій полкъ, и съ нимъ вмст и его друзьями, забывъ вс свои планы пропаганды и воздержной жизни, весь отдался увеселеніямъ молодости.
Мать смотрла на его петербургскую жизнь не только сквозь пальцы, но даже съ сочувствіемъ. «Il faut que jeunesse se passe, he is sowing his wild oats»,58 говорила она и, чуть чуть поддерживая его въ расходахъ, все таки платила его долги и давала ему денегъ.
Но онъ самъ былъ недоволенъ собой, и, узнавъ ужъ радость жизни для духовной цли, онъ не могъ уже удовлетвориться этимъ петербургскимъ весельемъ.
Тутъ подошла Турецкая кампанія, и несмотря на противодйствіе матери, онъ поступилъ въ полкъ и похалъ на войну. На войн онъ прослужилъ до конца кампаніи, потомъ прожилъ еще годъ въ Петербург, перейдя въ гвардейскій полкъ. Здсь онъ увлекся игрой, проигралъ все имнье отца и вышелъ въ отставку и ухалъ въ имнье матери, гд, благодаря своему цензу, поступилъ въ земство.
<А между тмъ вотъ уже три мсяца, какъ не было на свтматери, онъ былъ свободенъ, но не пользовался этой свободой, а продолжалъ жить въ Москв на роскошной квартир матери съ дорогой прислугой, и, несмотря на то, что ничто не держало его въ Москв и не мшало теперь осуществленiю его плановъ, онъ продолжалъ жить въ Москв и ничего не предпринималъ.
Письмо отъ арендатора напомнило ему это.
Ему стало какъ будто чего то совстно. <Но это чувство продолжалось недолго.> Онъ постарался вспомнить, отчего ему совстно. И вспомнилъ, что онъ давно когда то ршилъ, что собственность земли есть въ наше время такое же незаконное дло, какимъ была собственность людей, и что онъ когда то ршилъ посвятить свою жизнь разъясненію этой незаконности и что поэтому самъ, разумется, никогда не будетъ владть землею. Все это было очень давно. Но онъ никогда не отказывался отъ этой мысли и не былъ испытываемъ ею до тхъ поръ, пока жила мать и давала ему деньги. Но вотъ пришло время самому ршить вопросъ, и онъ видлъ, что онъ не въ состояніи ршить его такъ, какъ онъ хотлъ прежде. И отъ этаго ему было совстно.
Мысли, когда то бывшія столь близкими ему, такъ волновавшія его, казались теперь отдаленными, чуждыми. Все, что онъ думалъ прежде о незаконности, преступности владнія землей, онъ думалъ и теперь, не могъ не думать этого, потому что ему стоило только вспомнить вс ясные доводы разума противъ владнія землей, которые онъ зналъ, для того чтобы не сомнваться въ истинности этого положенія, но это теперь были только выводы разума, а не то горячее чувство негодованія противъ нарушенія свободы людей и желанія всмъ людямъ выяснить эту истину. Отъ того ли это происходило, что теперь не было боле препятствій для осуществленія своей мысли и сейчасъ надо было дйствовать, а онъ не былъ готовъ и не хотлось, отъ того ли, что онъ былъ, какъ и все это послднее время, въ упадк духа, – онъ чувствовалъ, что его личные интересы и мысли о женитьб на Алин и прелесть отношеній съ ней, какъ паутиной, такъ опутали его, что, получивъ это письмо арендатора, онъ только вспомнилъ свои планы, но не подумалъ о необходимости приведенія ихъ сейчасъ же въ исполненіе.>
«Купецъ проситъ меня возобновить контрактъ на землю, т. е. на рабство, въ которое я могу отдать ему крестьянъ трехъ деревень. Это правда. Да но.... <надо еще обдумать это – сказалъ онъ себ. – Не могу я отдать свое состояніе и жениться на ея состояніи». Да и потомъ, и что хуже всего, ему смутно представились т самые аргументы, которые онъ самъ когда то опровергалъ съ такимъ жаромъ: нельзя одному идти противъ всего существующаго порядка. Безполезная жертва, даже вредная, можетъ быть. «Но нтъ, нтъ, – сказалъ онъ себ съ свойственной ему съ самимъ собой добросовстностью, – лгать не хочу. Но теперь не могу ршить.> Вотъ окончу сессію присяжничества, окончу такъ или иначе вопросъ съ Алиной». И при этой мысли сладкое волненіе поднялось въ его душ. Онъ вспомнилъ ее всю, ея слова и взялъ записку ея и еще разъ улыбаясь перечелъ ее. «Да, да, кончу это такъ или иначе. О если бы такъ, а не иначе.... и тогда поду въ деревню и обдумаю и разршу».
<Способъ, которымъ онъ прежде, еще при жизни матери, предполагалъ разршить земельный вопросъ и общій и, главное, личной собственности на свою землю, – передавъ ее крестьянамъ ближайшихъ селеній, тхъ, которые могли пользоваться ею, передавъ ее крестьянамъ за плату равную рент земли. Плату эту крестьяне должны были вносить въ общую кассу и деньги эти употребить по ршенію выборныхъ отъ общества крестьянъ на общія общественныя нужды: подати, школу, дороги, племенной скотъ, вообще все то, что могло быть нужно для всхъ членовъ общества.>59
Совстно ему было вотъ отъ чего: еще изъ университета, который онъ бросилъ съ 3-го курса, потому что, прочтя въ то время «Прогрессъ и бдность» Генри Джорджа и встртивъ въ университет недобросовстныя критики этого ученія и замалчиванія его, онъ ршилъ посвятить свою жизнь на распространеніе этого ученія. Для распространенія же его считалъ необходимымъ устроить свою жизнь такъ, чтобы она не противорчила его проповди. И вотъ этотъ то проэктъ онъ хотлъ и не могъ осуществить впродолженіи 14 лтъ. Разумется, не одна мать препятствовала этому, но увлеченія молодости и различныя событія жизни. Теперь же, когда осуществленіе было возможно, оно уже не влекло его по прежнему и не казалось уже столь настоятельно необходимымъ.
Онъ чувствовалъ себя до такой степени тонкими нитями, но твердо затянутымъ въ свои отношенія съ Алиной, что все остальное становилось въ зависимость отъ этихъ отношеній. Отдать Рязанскую землю мужикамъ, надо отдать и Нижегородскую и Самарскую и остаться ни съ чмъ. Все это хорошо было тогда, прежде, когда я былъ одинъ, довольствовался малымъ и могъ зарабатывать что мн нужно, но теперь, другое дло: не могу я отдать свои имнія и, женившись, пользоваться ея состояніемъ. Я долженъ ее убдить.... Да и потомъ: такъ ли это? Все надо обдумать. А пока оставить какъ есть. Письмо арендатора онъ оставилъ безъ отвта. На записочку же Кармалиныхъ онъ отвтилъ, что благодаритъ за напоминаніе. Онъ точно забылъ и постарается придти вечеромъ. Отдавъ записку, онъ поспшно одлся и похалъ въ судъ.
2.
Въ повстк было сказано, чтобы въ 10 быть въ зданіи суда, и въ четверть 11 го Нехлюдовъ слзъ съ извощика на большомъ мощеномъ двор суда съ асфальтовыми тротуарами, ведущими въ двери зданія. Люди разнаго вида: господа, купцы, крестьяне взадъ и впередъ, больше впередъ, двигались по тротуару, по лстниц и встрчались въ дверяхъ и огромныхъ коридорахъ. Сторожа въ своихъ мундирахъ съ зелеными воротниками тоже поспшно сновали по коридорамъ, исполняя порученія судейскихъ и направляя постителей.
Нехлюдовъ спросилъ у одного изъ нихъ, гд сессія суда.
– Какого вамъ? – съ упрекомъ за неправильность вопроса спросилъ сторожъ. – Есть и судебная палата, есть окружный60 съ присяжными, есть гражданское, уголовное отдленіе.
– Окружный съ присяжными.
– Такъ бы и сказали. Сюда, 4-я дверь налво.
Нехлюдовъ пошелъ къ указанной двери. Не доходя ея, другой сторожъ спросилъ Нехлюдова, не присяжный ли онъ, и, получивъ утвердительный отвтъ, указалъ ему въ развтвленіи коридора комнату присяжныхъ. Въ двери комнаты стояло двое людей – оба безъ шляпъ или шапокъ въ рукахъ: одинъ высокій, толстый, добродушный, плшивый купецъ, другой съ черной бородкой и щетинистыми волосами, одтый какъ купеческій прикащикъ, молодецъ, очевидно еврейскаго происхожденія.
– Вы присяжный, нашъ братъ? – спросилъ купецъ.
– Да, присяжный.
– И я тоже, – сказалъ Еврей.
– Ну, вмст придется служить. Что же длать, послужить надо, – сказалъ купецъ.
Нехлюдовъ вошелъ въ комнату. Въ ней было ужъ человкъ 15 присяжныхъ. Вс только пришли и не садясь ходили, разглядывая другъ друга и знакомясь. Вслдъ за Нехлюдовымъ вошелъ въ мундир и въ pince-nez судебный приставъ, худой, съ длинной шеей и походкой на бокъ въ связи съ выставляемой губой61 и, обратившись къ присяжнымъ, сказалъ:
– Вотъ съ, господа, сдлайте одолженіе, къ вашимъ услугамъ помщеніе это. И сторожъ вотъ Окуневъ, кому что нужно.
Отвтивъ на нкоторые вопросы, которые ему сдлали присяжные, приставъ досталъ изъ кармана листъ бумаги и сталъ перекликать присяжныхъ:
– Статскій совтникъ И[ванъ] И[вановичъ] Никиф[оровъ].
Никто не откликнулся.
– Отставной полковникъ Иванъ Семеновичъ Иван[овъ].
– Здсь.
– Купецъ второй гильдіи Петръ Дубосаровъ.
– Здсь, – проговорилъ басъ.
– Бывшій студентъ князь Дмитрій Нехлюдовъ.
– Здсь, – отвтилъ Нехлюдовъ.
Отмтивъ не явившихся, приставъ ушелъ. Присяжные, кто познакомившись, а кто такъ только, догадываясь, кто кто, разговаривали между собой о предстоящихъ длахъ. Два дла, какъ говорилъ одинъ, очевидно все знающій присяжный, были важныя: одно о злоупотребленіяхъ въ банк и мошенничеств, другое о крестьянахъ, за сопротивленіе властямъ. Все знающій присяжный62 говорилъ съ особымъ удовольствіемъ о суд какъ о хорошо знакомомъ ему дл, называя имена судей, прокурора, знаменитыхъ адвокатовъ,63 которые будутъ участвовать въ процесс о мошенничеств, и безпрестанно употреблялъ техническія слова: судоговореніе, кассація, по стать 1088 по совокупности преступленія и т. п. Большинство слушало его съ уваженіемъ. Нехлюдовъ былъ занятъ своими мыслями, вертвшимися преимущественно около Алины Кармалиной. Ныншняя записка, простая, дружеская, съ упоминаніемъ о томъ, что она взяла на себя обязанность быть его памятью, и приглашеніе обдать къ нимъ посл суда, и напоминаніе о верховой лошади, которую она совтовала, а онъ не позволялъ себ купить, – все это было больше чмъ обыкновенныя дружескія отношенія.
<Нехлюдовъ былъ человкъ стариннаго, несовременнаго взгляда. Онъ не считалъ, какъ это считаютъ теперешніе молодые люди, что всякая женщина готова и только ждетъ случая отдаться ему и что двушки невсты всегда вс готовы при малйшемъ намек съ его стороны броситься ему на шею, а, напротивъ, считалъ, что женщины его круга (къ сожалнію, онъ считалъ это только по отношенію женщинъ своего круга), что женщины его круга это все т особенныя, поэтическія, утонченныя, чистыя, почти святыя существа, каковыми онъ считалъ свою мать и какою воображалъ свою будущую жену, и потому передъ всякой двушкой, которая нравилась ему и которую онъ могъ надяться сдлать своей женой, передъ всякой такой двушкой онъ роблъ, считалъ себя недостойнымъ ничтожествомъ не только по очевидной нечистот своей въ сравненіи съ несомннной невинностью двушки, но и просто по ничтожеству своихъ и тлесныхъ и душевныхъ качествъ въ сравненіи съ тми, которыя онъ приписывалъ ей. Кармалина нравилась ему.>64 Какъ ни считалъ Нехлюдовъ себя недостойнымъ такого возвышеннаго поэтическаго существа, какимъ представлялась ему Алина, въ послднее время, въ самое послднее, онъ начиналъ врить, что она можетъ быть не отказала бы ему, если бы онъ и ршился сдлать предложеніе. А жениться ему хотлось. Холостая жизнь съ своей диллемой вчной борьбы или паденія становилась ему слишкомъ мучительна. Кром того, она просто всмъ своимъ таинственнымъ для него двичьимъ изяществомъ плняла его, и онъ самъ не зналъ, какъ сказать: влюбленъ или не влюбленъ онъ въ нее. Когда онъ долго не видалъ ее, онъ могъ забывать ее, но когда онъ видлъ ее часто, какъ это было послднее время, она безпрестанно была въ его мысляхъ. Онъ видлъ ея улыбку, слышалъ звукъ ея голоса, видлъ всю ея изящную фигуру, именно всю фигуру, никакъ не отдельныя матеріальныя части ея фигуры, – видлъ ее, какъ она, посл того какъ играла для него любимыя его вещи, вставала отъ фортепьяно, взволнованная, раскраснвшаяся и смотрла ему въ глаза. Ему было какъ то особенно свтло, радостно и хорошо съ нею. Теперь онъ сидлъ въ комнат присяжныхъ, думая о ней, о томъ, какъ онъ сдлаетъ ей предложеніе, если сдлаетъ его. Какъ, въ какихъ словахъ? И какъ она приметъ? Удивится? Оскорбится? И онъ видлъ ее передъ собой и слышалъ ея голосъ. «Нтъ, не надо думать, – подумалъ онъ. – Изъ думъ этихъ ничего не выйдетъ. Это само сдлается, если это должно сдлаться. Лучше посмотрю, что тутъ длается». И онъ вышелъ въ коридоръ и сталъ прохаживаться. Движеніе по коридору все усиливалось и усиливалось. Сторожа то быстро ходили, то, несмотря на старость, рысью даже бгали взадъ и впередъ съ какими то бумагами. Приставы, адвокаты и судейскіе проходили то туда, то сюда. Нехлюдовъ былъ въ томъ особенномъ, наблюдательномъ настроеніи, въ которомъ онъ бывалъ во время службы въ церкви. Мыслей не было никакихъ, но особенно ярко отпечатывались всякія подробности всего того, что происходило передъ нимъ. Вотъ дама сидитъ въ шляп съ желтымъ цвткомъ на диванчик и, очевидно спрашивая совта адвоката, говоритъ неумолкаемо и не можетъ удержаться, и адвокатъ тщетно ждетъ перерыва ея рчи, чтобы высказать уже давно готовый отвтъ; вотъ сторожъ, очевидно бгавшій покурить, строго останавливаетъ молодаго человка, желавшаго проникнуть въ запрещенное мсто; вотъ жирный судья съ расплывшимся жиромъ, поросшій курчавыми сдыми волосами на затылк, съ вывернутыми ногами, съ портфелемъ въ старомъ фрак, очевидно, состарлся уже въ этихъ коридорахъ и залахъ. Вотъ знаменитый адвокатъ въ дорогомъ фрак, точно актеръ передъ выходомъ на сцену, знаетъ что на него смотрятъ и, какъ будто не замчая этихъ взглядовъ, что-то ненужное говоритъ собесднику; вотъ товарищъ прокурора, молоденькій, черноватенькій, худенькій юноша, очевидно дамскій кавалеръ въ разстегнутомъ мундир съ поперечными погонами, съ портфелемъ подъ мышкой, махая свободной рукой такъ, что плоскость руки перпендикулярна его направленію, поднявъ плечи, быстрымъ шагомъ, чуть не бгомъ, пробжалъ по асфальту не оглядываясь и, очевидно, не столько озабоченный, сколько желающій казаться такимъ; вотъ священникъ старенькій, плшивый, красный, жирный, съ блыми волосами и рдкой блой бородой, сквозь которую просвчивалъ красный жиръ, скучая прошелъ по очевидно надовшимъ ему мстамъ приводить тутъ и здсь людей къ присяг. А вотъ съ громомъ цпей провели конвойные съ ружьями арестантовъ въ халатахъ, мущинъ и женщинъ.
<Одинъ изъ сотоварищей, присяжный, подошелъ къ Нехлюдову въ то время, какъ онъ пропускалъ мимо себя арестантовъ въ цпяхъ, проходившихъ мимо.
– Это какіе же? – спросилъ Нехлюдовъ. Онъ хотлъ сказать: «это наши?» но сказалъ: – Это т, которые будутъ судиться въ нашей сессіи?
– Нтъ, это къ судебному слдователю наверхъ, – отвтилъ присяжный. – Какой старикъ страшный, – прибавилъ онъ, указывая на одного изъ арестантовъ.
– Да, да, – отвтилъ Нехлюдовъ, хотя и не замтилъ ничего особеннаго страшнаго въ старик.>65
Знакомый адвокатъ подошелъ къ Нехлюдову.
– Здравствуйте, князь, – сказалъ онъ, – что, попали?
– Да. Что, скоро?
– Не знаю. А что, вы здсь въ первый разъ?
– Въ первый разъ.
– И залъ не знаете?
– Нтъ.
– Такъ посмотрите, это интересно.
– Они пошли по коридору.
– Вы не видали знаменитую круглую залу?
– Нтъ.
– Такъ вотъ пойдемте.
Они подошли къ двери, и адвокатъ показалъ Нехлюдову великолпную круглую залу.
– Тутъ когда особенно важныя дла, – сказалъ онъ, – Митрофанію, Струсберга. Вы Бога благодарите, что не попали на такое. А то вдь двое, трое, четверо сутокъ ночуютъ здсь.
– A y васъ что? Кажется, ничего ни серьезнаго, ни пикантнаго не предвидится: кража со взломомъ, мошенничество, убійство одно. Нешто банковое дло можетъ быть интересно.
– Вы защищаете?
– Нтъ, обвиняю.
– Какъ?
– Да я гражданскій истецъ.
– А что, давно вы были у Алмазовыхъ?
– Давно уже. Я слышалъ, что Марья Павловна была больна.66
Возвращаясь назадъ по коридору къ комнат присяжныхъ, на встрчу имъ провели еще арестантовъ въ ту самую залу, въ которой шла та сессія, гд Нехлюдовъ былъ присяжнымъ Арестанты были: дв женщины – одна въ своемъ плать, другая въ арестантскомъ халат – и мущина.
– Это ваши крестники будущіе, – сказалъ адвокатъ шутя. Шутка эта не понравилась Нехлюдову. Онъ простился съ адвокатомъ и ушелъ въ комнату присяжныхъ.
Въ одно время съ нимъ поспшно вошелъ и судебный приставъ. Въ комнат присяжныхъ были уже почти вс. Судебный приставъ еще разъ перечислилъ всхъ явившихся и пригласилъ въ залу суда. Вс тронулись: высокіе, низкіе, въ сертукахъ, фракахъ, плшивые, волосатые, черные, русые и сдые, пропуская другъ друга въ дверяхъ, вс разбрелись по зал.
Зала суда была большая длинная комната. Одинъ конецъ ея занималъ столъ, покрытый сукномъ съ зерцаломъ. Позади стола виднлся портретъ во весь ростъ государя, въ правомъ углу кіотъ съ образомъ и аналой; въ лвомъ углу за ршеткой сидли уже подсудимые, за ними жандармы съ оголенными саблями, передъ ршеткой столы для адвокатовъ и человка два во фракахъ, съ правой стороны, на возвышеньи, скамья для присяжныхъ. Присяжные сли внизу на скамьи и стулья. Задняя часть залы, за ршеткой, отдляющей переднюю часть отъ задней, вся занята скамьями, которыя, возвышаясь одинъ рядъ надъ другимъ, шли въ нсколько рядовъ до стны. Среди зрителей было три или четыре женщины въ род фабричныхъ или горничныхъ и два мущины, тоже изъ народа. Скоро посл присяжныхъ судебный приставъ пронзительнымъ голосомъ объявилъ: «судъ идетъ». Вс встали, и вошли судьи: высокій, статный предсдатель съ прекрасными бакенбардами. Нехлюдовъ узналъ его. Онъ встрчалъ его въ обществ и слышалъ про него, что онъ большой любитель и мастеръ танцевать. Членовъ онъ не зналъ. Одинъ былъ толстенькій, румяный человчекъ въ золотыхъ очкахъ, а другой, напротивъ, худой и длинный, точно развинченный и очень развязный человкъ, съ землистымъ цвтомъ лица, безпокойный. Вмст съ судьями вошелъ и прокуроръ, тотъ, который, поднимая плечи и махая рукой, пробжалъ по коридору съ своимъ портфелемъ. Съ тмъ же портфелемъ онъ прошелъ къ окну, поместился на своемъ мст и тотчасъ погрузился въ чтеніе и пересматриваніе бумагъ, очевидно, пользуясь каждой минутой для того, чтобы приготовиться къ длу. Секретарь уже сидлъ противъ него и тоже перелистывалъ что то. Началась, очевидно, всмъ надовшая, привычная процедура: перекличка присяжныхъ, кого нтъ, отказъ нкоторыхъ изъ нихъ, выслушиваніе объ этомъ мннія прокурора, совщаніе членовъ суда, ршеніе, назначеніе штрафовъ или отпускъ отъ исполненія обязанностей. Потомъ завертываніе билетиковъ съ именами, вкладываніе ихъ въ вазу, выниманіе, прочитываніе и назначеніе настоящихъ и запасныхъ. Нехлюдовъ во все это время сидлъ неподвижно и ни о чемъ не думалъ, слушалъ, что говорили, и наблюдалъ подымавшихся, подходившихъ къ столу судей и возвращавшихся къ своимъ мстамъ присяжныхъ. Когда же вс замолчали и судьи совщались между собой, онъ наблюдалъ подсудимыхъ. Подсудимые были т самые, которыхъ провели по коридору: одинъ мущина и дв женщины. Мущина былъ рыжеватый невысокій человкъ съ выдающимися скулами и ввалившимися щеками, бритый и весь въ веснушкахъ. Онъ былъ очень взволнованъ, сердито оглядывался на одну из подсудимых и, нтъ-нтъ, что то какъ будто шепталъ про себя. Одна изъ подсудимыхъ, та, которая была въ арестантскомъ халат, сидла, склонивъ голову, такъ что весь низъ лица ея былъ закрытъ и видны были только красивый лобъ, окруженный вьющимися черными волосами, выбивавшимися изъ подъ платка, которымъ она была повязана, прямой носъ и очень черные красивые глаза, которые она изрдка только поднимала и тотчасъ же опускала. На желтомъ, нездоровомъ лиц было выраженіе усталости и равнодушія. Другая подсудимая, высокая худая женщина, въ своемъ розовомъ плать была некрасива, но поражала энергичнымъ выраженіемъ своего умнаго и ршительнаго, съ выдающимся подбородкомъ лица. Она сидла въ середин и казалось, что если было сдлано дло этими людьми, то дло сдлано ею. Она также сердито взглядывала на мущину и презрительно на женщину.
«Врно, дтоубійство», думалъ Нехлюдовъ, глядя на подсудимыхъ. И придумывалъ романъ, въ которомъ маленькая была мать, мущина – отецъ, а энергическая женщина – исполнительница. Его наблюденія были прерваны словомъ предсдателя, который предлагалъ присяжнымъ принять присягу. Вс встали и толпясь двинулись въ уголъ къ жирному священнику въ коричневой шелковой ряс съ золотымъ крестомъ на груди и еще какимъ то орденомъ. Присяга непріятно поразила Нехлюдова. Несмотря на то, что Нехлюдовъ не приписывалъ этому вншнему архаическому обряду никакой важности,67 ему было совстно повторять, поднявъ руку, слова за старичкомъ священникомъ, который, очевидно, такъ привыкъ, что уже и не могъ думать о значеніи этого дла; совстно было креститься, одинъ за другимъ подходить въ аналою и цловать золоченый крестъ и Евангеліе. Непріятно поразило его особенно то, что посл присяги предсдатель въ своей рчи къ присяжнымъ объяснилъ имъ, чтобы они имли въ виду, что кром клятвопреступленія, которое они сдлаютъ, судя не по правд, они за это еще могутъ подвергнуться уголовному преслдованію. «Точно какъ будто наказаніе, которому подвергнется человкъ за клятвопреступленіе отъ Бога, нужно было подтвердить еще страхомъ наказанія отъ прокурора», подумалъ Нехлюдовъ. Посл рчи предсдателя, въ которой онъ длинно и скучно, запинаясь, внушалъ присяжнымъ то, что они не могли не знать, присяжные поднялись на ступени и сли на свои мста.
Дло началось. Неклюдовъ былъ въ самомъ серіозномъ настроеніи и слушалъ все съ болшимъ вниманіемъ.
– Мщанка Ефимья Бочкова, – обратился предсдатель къ женщин, сидвшей въ середин, – ваше имя?
– Афимья.
– Фамилія?
– Бочкова.
– Какой вры?
– Русской.
– Православная?
– Извстно, православная, какая жъ еще? —
– Вы обвиняетесь въ томъ, что 17-го Января 18.. года въ гостинниц Мавританіи вмст съ Симономъ Ипатовымъ и Екатериной Масловой похитили у купца Ивана Смлькова его вещи: часы, перстень и деньги въ количеств 1837 р. 40 к. и, раздливъ вещи между собой, опоили, для скрытія своего преступленія, купца Смлькова опіумомъ, отъ котораго послдовала его смерть. Признаете ли вы себя виновной?
– Не виновата я ни въ чемъ, – бойко и твердо начала говорить обвиняемая. – Я и въ номеръ къ нему не входила.
Предсдатель остановилъ ее и обратился къ второму подсудимому:
– Крестьянинъ Симонъ Ипатовъ, – сказалъ предсдатель, обращаясь къ подсудимому. – Ваше имя? Православной вры? Крещены? Подъ судомъ и слдствіемъ не были? Признаете ли вы себя виновнымъ въ томъ, что 17-го Января 18.. въ гостинниц Мавританіи принесли опіумъ, соннаго порошку для усыпленія гостя, сибирскаго купца Ивана Смлькова и, уговоривши Екатерину Маслову дать ему въ вин выпить этотъ опіумъ, отъ чего послдовала смерть Смлькова, сами же похитили находившіеся въ бумажник и сакъвояж Смлькова его часы, золотой перстень и деньги 1836 р. 48 к., которыя раздлили между собой, Ефиміей Бочковой и Екатериной Масловой. Признаете ли себя виновнымъ?
– Никакъ нтъ-съ. Я ничего не могъ знать, потому наше дло служить гостямъ....
– Вы посл скажете. Признаете ли вы себя виновнымъ?
– Никакъ нтъ-съ. Потому....
– Посл.
Судебный приставъ, какъ суфлеръ, останавливающiй заговорившагося не во время актера, остановилъ Симона Ипатова.
Предсдатель, граціозно переложивъ локоть руки, которой онъ игралъ разрзнымъ ножемъ, на другое мсто, обратился къ послдней подсудимой, Екатерин Масловой.
– Ваше имя?
Женщина чуть слышно сказала что то. Но такъ какъ не только предсдатель, но и вс бывшіе въ зал знали, что ее зовутъ Екатериной, то онъ не переспросилъ.
– Вры? Православной? Крещены? – спрашивалъ предсдатель, не ожидая отвта и съ видомъ жертвы, обязанной всетаки исполнять формальности, такъ неизмримо выше которыхъ онъ находится. – Обвиняетесь вы въ томъ, что, пріхавъ изъ публичнаго дома въ номеръ гостинницы Мавританія, вы дали сибирскому купцу Ивану Смлькову выпить вина съ опiумомъ и, когда онъ пришелъ въ безчувственное состояніе, похитили у него часы, деньги и перстень, которые раздлили между собой, т. е. Ефимьей Бочковой и Симономъ Ипатовымъ. Признаете ли себя виновной?
Подсудимая опустила голову, такъ что низъ лица ушелъ въ срый воротникъ кафтана, и пробормотала что то.
– Говорите громче, чтобы вс слышали.
Она опять что то пробормотала. Суфлеръ подскочилъ и строго потребовалъ отвта:
– Говори громче,
– Я не опаивала его, – вдругъ громко, нсколько хриплымъ голосомъ заговорила Маслова. – Онъ и такъ пьянъ былъ, – прибавила она.
– Такъ вы не признаете себя виновной? – сказалъ строго предсдатель.68
– Я сама безъ памяти пьяна была, – сказала и улыбнулась, жалостно улыбнулась, улыбкой своей показавъ недостатокъ двухъ переднихъ зубовъ. – Что хотите со мной длайте. Я ничего не помню, – сказала она и опустила глаза. Потомъ вдругъ подняла ихъ и какъ-то особенно блеснула ими и опять тотчасъ же опустила.
«Гд я видлъ эти глаза, не глаза, а именно взглядъ этотъ, робкій и кроткій и ожидающій?»69 подумалъ Нехлюдовъ, котораго невольно притягивало что то къ этой подсудимой и который, не спуская глазъ, смотрлъ на нее.
Но гд и когда онъ видлъ этотъ взглядъ, онъ не могъ вспомнить.70
Начался разборъ свидтелей: кто явился, кто нтъ? Нехлюдовъ слдилъ зa ршеніемъ о неявившихся свидтеляхъ, за отводомъ присяжныхъ71 и изрдка взглядывалъ на подсудимыхъ. Бочкова говорила что то съ своимъ адвокатомъ. Симонъ все такъ же бгалъ глазами и шепталъ что то. Маслова сидла неподвижно въ своемъ халат и только изрдка сверкала своимъ взглядомъ, направляя его то на товарищей подсудимыхъ, то на женщинъ въ зрителяхъ, то на судей, и тотчасъ же опять опускала глаза и замирала.
Окончивъ разборъ свидтелей, назначили запасныхъ присяжныхъ вмсто неявившихся и отведенныхъ присяжныхъ, и вотъ началось чтеніе обвинительнаго акта. Обвинительный актъ былъ такой:
Такого то числа такого то года Сибирскій купецъ, остановившiйся въ гостинниц Мавританіи,72 послалъ въ домъ терпимости за рекомендованной ему коридорнымъ двицей Екатериной Масловой, извстной въ дом терпимости подъ именемъ Любаши. Когда Екатерина Маслова пріхала въ гостинницу, она застала Смлькова сильно пьянымъ, то потребовала отъ него впередъ денегъ. На эти слова купецъ обидлся и ударилъ ее такъ, что она упала. Тогда купецъ досталъ свой бумажникъ, въ которомъ было много сторублевыхъ бумажекъ, и далъ ей пять рублей, общая дать еще 10, только бы она не узжала отъ него. Екатерина Маслова осталась, но купецъ тотчасъ же заснулъ, и она, выйдя въ коридоръ, ухала, общаясь вернуться къ 8 часамъ утра. Въ 8 часовъ утра она вернулась и пробыла съ купцомъ до 2-хъ часовъ. Въ два же часа Екатерина Маслова уговорила купца хать съ собой въ домъ терпимости. Пріхавъ туда, купецъ съ Екатериной Масловой и другими двушками не переставая пилъ хересъ и потомъ коньякъ и въ 5-мъ часу вечера послалъ Екатерину Маслову къ себ въ гостинницу за деньгами, давъ ей часы съ печатью и ключи отъ сакъ-вояжа. Пріхавъ въ гостинницу, Екатерина Маслова вошла въ номеръ съ коридорнымъ и вмст съ нимъ взяла, какъ она показывала, 40 рублей, какъ ей веллъ Смльковъ, и съ ними вернулась въ домъ терпимости, гд Смльковъ пробылъ до вечера. Вечеромъ же Смльковъ вернулся къ себ въ номеръ вмст съ Любкой. И тутъ то между тремя подсудимыми состоялось соглашеніе о томъ, чтобы опоить купца, съ тмъ чтобы онъ не хватился своихъ денегъ.
У Симона были капли опіума, оставшіяся посл больной госпожи. Симонъ внесъ ихъ въ номеръ купца и поручилъ Любви влить ему ихъ въ вино. Купецъ былъ ужъ очень пьянъ и требовалъ, чтобы Любка передъ нимъ танцовала. Тогда Евфимія сказала: «выпить надо». И тогда то Любка, по показанію Евфиміи, налила въ стаканъ капли и поднесла Смлькову. Смльковъ выпилъ и очень скоро посл этого упалъ на диванъ и заснулъ. Тогда Симонъ вытащилъ у него бумажникъ, взявъ73 деньги, часы и, давъ перстень Масловой, услалъ ее домой. Маслова, вернувшись домой, была сильно пьяна и хвасталась подареннымъ ей перстнемъ. Хозяинъ, увидавъ дорогой перстень, купилъ eго у Любки за 10 рублей и понесъ оцнить. Перстень оказался дорогимъ, и оцнщикъ, узнавъ о томъ, отъ кого полученъ перстень, донесъ полиціи. Въ полиціи же уже производилось дознаніе о скоропостижно умершемъ Смльков.
Первое подозрніе пало на проститутку Маслову. Она же оговорила Симона и Евфимію, которые при слдствіи сознались, а потомъ стали упорно отказываться.
Таково было содержаніе обвинительнаго акта. Нехлюдовъ внимательно слушалъ, ужасаясь той страшной дикости нравовъ, которая выражалась этимъ обвинительнымъ актомъ, и, какъ всегда, безсознательно чувствуя свое неизмримое превосходство надъ той средой, въ которой все это могло происходить.
Уныло звучалъ картавящій на р голосъ секретаря.
Когда онъ дошелъ до мста, въ которомъ сказано было, что купецъ Смльковъ, очевидно получившій особенное пристрастіе къ двушк, прозываемой Любкой, послалъ ее съ ключомъ въ свой номеръ, Нехлюдовъ взглянулъ на подсудимую Маслову. Въ это же самое время Маслова, какъ будто польщенная тмъ, что она возбудила такое чувство въ купц, подняла глаза и взглянула на чтеца и потомъ перевела взглядъ на присяжныхъ и скользнула имъ по лицу Нехлюдова. И вдругъ въ голов Нехлюдова точно щелкнуло и лопнуло что то. Воспоминаніе, копошившееся гд то далеко внизу за другими впечатлніями, вдругъ нашло себ дорогу и выплыло наружу. Катюша! вспомнилъ онъ. Тетеньки Марьи Ивановны Катюша. И онъ, удерживая дыханіе, сталъ всматриваться въ подсудимую. Она опять сидла, опустивъ голову. Лобъ, волоса, носъ. Но эта старая, больная. Но въ это время подсудимая опять подняла голову и еще разъ взглянула изподлобья на чтеца и вздохнула. «Да нтъ, этого не можетъ быть!» говорилъ самъ себ Нехлюдовъ и въ тоже время чувствовалъ, что не могло быть никакого сомннія. Это была она. Это была Катюша, та самая Катюша, которую онъ одно время страстно платонически любилъ, на которой хотлъ жениться и которую потомъ соблазнилъ и бросилъ. Да, это была она. Это было ужасно.
Да, это было 14 лтъ тому назадъ въ74 Турецкую кампанію, когда онъ, посл петербургской дурной свтской жизни, поступилъ въ75 военную службу и по дорог въ76 полкъ захалъ къ тетенькамъ Марь и Софь Ивановнымъ.
Ему было тогда 21 годъ.77 Это было время ослабленія и отдыха посл его самыхъ сильныхъ мечтаній, шедшихъ въ разрзъ со всмъ существующимъ порядкомъ вещей. Это было время, когда онъ, въ глубин души желая длать одно хорошее, длалъ все дурное, все то, что длали вс окружающіе его. Тогда онъ только что получилъ отцовское небольшое имніе, и, вмсто того чтобы, какъ онъ хотлъ, отдать его крестьянамъ, онъ надлалъ долговъ, проигралъ въ карты и долженъ былъ все, что стоило имніе, употребить на уплату долга. Такъ что имнье онъ не отдалъ, а продалъ.
Это было то время, когда онъ, считая войну постыднымъ дломъ, все таки поступилъ въ военную службу. И вотъ, въ этотъ то періодъ ослабленія, онъ, прозжая въ полкъ, прогостилъ недлю у тетокъ и тамъ, желая только однаго – жить чисто и жениться на той двушк, которую онъ полюбитъ, соблазнилъ невинную двушку Катюшу и, соблазнивъ, ухалъ, бросилъ ее.
Ужасное дло это случилось съ нимъ вотъ какъ:
Какимъ онъ былъ теперь двойнымъ человкомъ, т. е. такимъ, въ которомъ въ различное время проявлялись два различные, даже совершенно противоположные человка: одинъ78 сильный, страстный,79 близорукій, ничего не видящій,80 кром своего счастья, жизнерадостный человкъ, отдававшійся безъ всякихъ соображеній тмъ страстямъ, которыя волновали его, другой – строгій къ себ, требовательный и врующій въ возможность нравственнаго совершенства и стремящійся къ нему, человкъ внимательный къ себ и другимъ, – такимъ двойнымъ человкомъ онъ еще въ гораздо сильнйшей степени былъ 14 лтъ тому назадъ, когда съ нимъ случилось это ужасное дло, которое онъ почти забылъ именно потому, что оно было такъ ужасно, что ему страшно было вспоминать о немъ, важность котораго только теперь открылась ему во всемъ его значеніи.
6.81
<Произошло это въ одинъ изъ тхъ періодовъ его жизни, когда онъ уставалъ жить одинъ своими мыслями и чувствами противъ общаго теченія и, отдаваясь этому теченію, надвалъ какъ будто нравственныя шоры на свою совсть и жилъ уже не своими мыслями, чувствами и, главное, совстью, а не спрашивая себя о томъ, что хорошо, что дурно, а, впередъ уже ршивъ, что хорошо жить такъ, какъ живутъ вс, жилъ, какъ вс. Уставши перебивать теченіе, онъ отдавался ему.
Такой періодъ онъ переживалъ теперь, вернувшись изъ за границы. Онъ жилъ въ Петербург съ своими аристократическими друзьями и, спокойно чувствуя за собой одобреніе или хотя снисходительное, любовное прощеніе матери, отдавался всмъ увеселеніямъ, тщеславію и похотямъ свтской жизни. И когда онъ предавался такой жизни, онъ предавался ей вполн, совсмъ забывая то, что онъ желалъ и думалъ прежде, какъ будто то былъ другой человкъ. Въ такомъ настроеніи онъ былъ теперь, и въ такомъ настроеніи онъ поступалъ теперь въ военную службу на войну. Вс длали это, и это считалось очень хорошо, и вотъ онъ поступалъ также.>82
Онъ халъ въ полкъ и по дорог къ своему полку захалъ въ деревню къ своимъ двумъ теткамъ по отцу, изъ которыхъ старшая, Катерина Ивановна, была его крестной матерью. Передъ этимъ онъ былъ у нихъ годъ тому назадъ передъ своимъ отъздомъ заграницу, совсмъ въ другомъ, въ самомъ свтломъ своемъ настроеніи. Въ тотъ первый періодъ пребыванія у нихъ онъ былъ полонъ самыми высокими и казавшимися всмъ, кром него, неисполнимыми мечтами. Это было тотчасъ же по выход его изъ университета, когда онъ даже нсколько поссорился съ своей матерью, объявивъ ей, что онъ не хочетъ жить произведеніями труда, отнимаемыми у народа за незаконное наше владніе землей. Пріхавъ къ тетушкамъ въ деревню, онъ, наблюдая жизнь господъ и крестьянъ въ деревн, не только теоретически, но практически до очевидности убдился въ справедливости того, что землевладніе есть владніе рабами, но только не извстными лицами, какъ это было прежде, а всми тми, кто лишенъ земли. Въ город не видно, почему работаетъ на меня портной, извощикъ, булочникъ, но въ деревн ясно, почему поденные идутъ чистить83 дорожки въ садъ, убираютъ хлбъ или луга, половину сработаннаго отдавая землевладльцу. Тогда мысли эти были такъ новы, такъ ярки, такъ возможно казалось ихъ сдлатъ общими, что Нехлюдовъ все это время, особенно во время пребыванія у тетокъ, находился въ постоянномъ восторг. Тетушекъ своихъ онъ считалъ людьми стараго вка и не пытался уже обращать ихъ къ своимъ мыслямъ, а занимался тмъ, что, написавъ объ этомъ предмет письмо Генри Джорджу, самъ занялся изложеніемъ его ученія по русски и своимъ сочиненіемъ по этому предмету. Это было радостное, свтлое, чистое время.
Была весна. Онъ вставалъ рано, шелъ купаться, потомъ садился за свое сочиненіе. Обдалъ съ тетушками, ходилъ гулять или здилъ верхомъ, потомъ учился по итальянски, читалъ и писалъ свои записки. Это было одно изъ лучшихъ временъ его жизни, которое онъ всегда вспоминалъ съ умиленіемъ.
Нкоторую особенную прелесть его этому предпослднему пребыванію у тетушекъ придавало еще присутствіе у тетушекъ ихъ воспитанницы Катюши, брошенной матерью двочки сиротки, которую подобрали тетушки.
Въ это послднее пребываніе у нихъ у него какъ то нечаянно, незамтно между имъ и Катюшей завязались полушутливыя, полулюбовныя отношенiя.
Катюша была84 тоненькая 17 лтняя быстроногая двочка85 съ агатово черными глазами, занимавшая въ дом тетушекъ неопредленное положеніе не то воспитанницы, не то горничной. Особенныя отношенія между Дмитріемъ Нехлюдовымъ и Катюшей установились въ этотъ пріздъ слдующимъ образомъ. Въ вознесеніе къ тетушкамъ пріхала ихъ сосдка съ дтьми – двумя барышнями, гимназистомъ и съ гостившимъ у нихъ молодымъ живописцемъ.
Молодежь затяла играть въ горлки. Быстроногая Катюша играла съ ними и не долго горла, потому что тотчасъ ловила того, за кмъ гналась. Но Нехлюдовъ былъ еще рзве ея и, чтобы показать свою ловкость, хотя и не безъ труда, но поймалъ ее.
– Ну, теперь этихъ не поймаешь ни за что, – говорилъ горвшій художникъ, отлично бгавшій, – нечто споткнутся.
– Вы да не поймаете! Разъ, два, три.
Ударили три раза въ ладоши, Нехлюдовъ пустилъ Катюшину жесткую рабочую, но красивую и энергичную руку, пожавшую его крпко прежде, чмъ бжать. Загремли крахмальныя юбки подъ розовымъ ситцевымъ платьемъ, быстро пустились ноги сильной ловкой двушки, и также энергично, сильно побжалъ Нехлюдовъ, минуя падающаго на передъ, отчаянно наддававшаго за нимъ художника. Не замчая того, что художникъ уже остановился, Нехлюдовъ, радуясь своей молодости и быстрот бга, летлъ по скошенному лугу, не спуская глазъ съ такой же быстротой бжавшей въ розовомъ плать, быстро мелькавшей ногами Катюши. Она подала ему головой знакъ, чтобы соединяться за сиреневымъ кустомъ; онъ понялъ и, вмсто того чтобы соединяться тутъ же, пустился за кустъ. И не замчая того, что за ними не гонятся, они бжали все дальше и дальше, радуясь легкости и быстрот своего бга, и только за вторымъ сиреневымъ кустомъ поворотили другъ къ другу, по малйшимъ намекамъ понимая намренія другъ друга, и быстро сбжались и подали другъ другу руки. Они были далеко отъ всхъ, и никто не видалъ ихъ. Она подала правую руку, a лвой подправляла сбившуюся большую косу и, тяжело дыша, улыбалась, блестя своими ярко черными глазами. Онъ крпко сжалъ ея руку и, самъ не зная, какъ это случилось, потянулся къ ней лицомъ. Она не отстранилась отъ него, напротивъ – придвинулась къ нему, также улыбаясь, и они поцловались.
– Вотъ теб разъ! – проговорила она, и раскраснвшееся, вспотвшее милое лицо ея еще боле покраснло, и она быстрымъ движеніемъ вырвала свою руку и побжала прочь отъ него.
Подбжавъ къ кусту сирени, она сорвала дв втки блой сирени и, хлопая себя ими по лицу и оглядываясь на него, побжала назадъ къ играющимъ.
Вотъ это то и было началомъ новыхъ особенныхъ отношеній между Нехлюдовымъ и Катюшей. Съ тхъ поръ они чувствовали, что между ними установилось что то особенное. Съ тхъ поръ они стали чувствовать присутствіе другъ друга. Какъ только онъ или она входили въ одну и ту же комнату, становилось для нихъ обоихъ вдругъ все другое. Когда онъ или она могли видть другъ друга хоть издалека, изъ окна, они смотрли другъ на друга, и имъ было отъ этого весело. Но когда они одинъ на одинъ случайно встрчались другъ съ другомъ, имъ становилось мучительно, не столько стыдно, сколько жутко: они оба краснли и когда говорили между собой, то путались въ словахъ и не понимали хорошенько другъ друга. То, что говорили ихъ взгляды, заглушало то, что говорили уста. Но всетаки они говорили. Нехлюдовъ86 увидалъ разъ, что она читаетъ [и] спросилъ, что это было. Это былъ Тургеневъ – разсказы. Нехлюдовъ, любившій тогда особенно Достоевскаго, далъ ей «Преступленіе и наказаніе». Одинъ разъ, по случаю того, что мужикъ пришелъ къ тетушк Марь Ивановн просить отпустить загнанную въ саду скотину и Катюша докладывала объ этомъ, Нехлюдовъ разсказалъ ей и свои мысли о грх землевладнія, но, какъ ему показалось, Катюша не оцнила значенія этихъ мыслей и была въ этомъ вопрос на сторон тетушекъ. Можетъ быть, не оцнила Катюша этихъ мыслей и потому, что Нехлюдовъ, излагая ей, все время краснлъ, глаза его не могли быть спокойны, и нужныя слова не находились.
Нехлюдовъ уже давно самъ съ собою ршилъ, что онъ женится на той двушк, которую полюбитъ.87 И теперь ему казалось, что онъ любитъ Катюшу, и его нетолько не пугала, но радовала мысль жениться на ней. Разумется, не только мать, но и тетушки будутъ въ отчаяніи. Но что же длать. Это вопросъ жизни. И если я ее полюблю совсмъ и она полюбитъ меня, то отчего же мн не жениться на ней? Правда, не теперь. Теперь еще рано, надо хать за границу, кончить тамъ сочиненіе и издать. А потомъ… Такъ онъ, ничего не ршивъ и ничего не сказавъ Катюш, ухалъ заграницу и не видалъ Катюшу полтора года, посл которыхъ онъ уже изъ Петербурга, по пути въ армію, захалъ на одинъ день къ тетушкамъ. Тутъ то, въ этотъ пріздъ, и случилось съ нимъ это страшное дло.
Тетушки, и всегда любившія Нехлюдова, еще радостне, чмъ обыкновенно, встртили Митю. Во первыхъ, потому что если былъ недостатокъ у Мити, то только одинъ – то, что онъ болтался и не служилъ. Теперь же онъ поступилъ на службу, и на службу въ самый аристократическій полкъ; а во вторыхъ, онъ халъ на войну, онъ могъ быть раненъ, убитъ. Какъ ни страшно было за него, но это было хорошо.88 И тетушки особенно радостно встртили его и упросили остаться у нихъ Святую. Нехлюдовъ тоже былъ радъ увидать тетокъ89 и радъ пожить въ этомъ миломъ пріют, который оставилъ въ немъ такія свтлыя воспоминанія. Но Нехлюдовъ въ этотъ пріздъ былъ уже совсмъ не тотъ, что прежде. За эти полтора года, во время которыхъ онъ не видалъ ее, онъ страшно измнился.
Мысли его о землевладніи не то что были оставлены имъ, но отошли на задній планъ и подверглись житейскимъ соображенiямъ. Главное было то, что онъ жилъ роскошно, надлалъ долговъ, и, вмсто того чтобы отдать землю отцовскую, 300 десятинъ, крестьянамъ, онъ продалъ ее. A нтъ боле убдительныхъ доказательствъ несостоятельности извстныхъ мыслей или необходимости поправки ихъ, какъ поступокъ, совершенный противно извстнымъ мыслямъ. Онъ не отказывался отъ основныхъ принциповъ Генри Джорджа, но теперь считалъ, что надо еще погодить прилагать ихъ къ длу, что онъ самъ еще не годится для проведенія ихъ въ жизнь. Точно также измнились и его мысли объ отношеніяхъ къ женщинамъ. Разумется, было бы лучше жениться на той двушк, которую полюбилъ, но это невозможно (никто этого не длаетъ), это повело бы только или къ погибели или къ раздору съ матерью, къ разрыву со всмъ обществомъ, и потому надо жить, какъ вс живутъ. И онъ жилъ такъ и за границей и въ Петербург.
Въ такомъ настроеніи онъ пріхалъ теперь къ тетушкамъ и къ Катюш, которая составляла не малую долю прелести пребыванія въ Панов, такъ звали деревню тетушекъ. Не то чтобы онъ имлъ въ мысляхъ соблазнить Катюшу. Ему и въ голову не приходила эта мысль, но ему пріятно было видть ее, показаться ей такимъ, какимъ онъ сталъ теперь, щеголеватымъ, съ усиками, въ мундир. Уже подъзжая во двор къ дому, онъ оглядывался по сторонамъ, не увидитъ ли гд Катюши, но ни на парадномъ, ни на двичьемъ крыльц ея не было. Старый лакей встртилъ его и проводилъ его въ его комнату, настаивая на томъ, чтобъ подавать ему на руки умываться. У тетушекъ Катюши тоже не было. И вдругъ Нехлюдову стало скучно и показалось глупымъ его посщеніе тетокъ.
Только теперь онъ замтилъ, какое важное значевіе она имла для него. Ему хотлось спросить, но совстно было, и потому онъ неохотно вяло отвчалъ на вопросы тетушекъ и все оглядывался на дверь, «Неужели ея нтъ? И что съ ней сдлалось? – думалъ онъ. – Какъ жаль».
Но вдругъ послышались поскрипывающіе башмачки и легкая молодая походка, и все просвтлло. Катюша вошла уже не въ розовомъ, а въ голубенькомъ полосатомъ платьец и бломъ фартучк, не выросшая, но90 похорошвшая, все съ тмъ же прелестнымъ взглядомъ блестящихъ черныхъ глазъ.91 Она вспыхнула, увидавъ Нехлюдова, и поклонилась ему.
– Съ пріздомъ васъ, Дмитрій Ивановичъ.
– Здравствуй, Катюша, а ты какъ живешь?
– Слава Богу. Матушка приказала благодарить. Имъ лучше немного и приказали спросить нашатырнаго спирта, – обратилась она къ Марь Ивановн.
– Есть у насъ – такъ ты дай. Кажется, немного осталось. Что, кофе готовъ?
– Сейчасъ подамъ, – сказала она и, еще разъ взглянувъ на Нехлюдова и вспыхнувъ вся, вышла из комнаты.
Катюша говорила про нашатырный спиртъ, про матушку, про кофе, а Нехлюдовъ видлъ, что она говорила только одно: «рада, рада, что вы пріхали. Рада, люблю васъ».
Да, Катюша была прежняя, но Нехлюдовъ былъ уже не прежній. Во первыхъ, онъ уже не былъ тмъ невиннымъ мальчикомъ, которымъ онъ былъ 2 года тому назадъ, во 2-хъ, онъ былъ не въ томъ період нравственной жизни, самоусовершенствованія, когда онъ длалъ все не такъ, какъ длали вс, а такъ, какъ требовала отъ него его совсть.
Теперь для Нехлюдова Катюша въ его представленіи ужъ не была боле тмъ таинственнымъ женскимъ неизвстнымъ ему существомъ, къ которому онъ тогда относился съ трепетомъ и благоговніемъ, – теперь она уже была одною изъ тхъ существъ – женщинъ, которыхъ онъ зналъ ужъ.
Она была въ его представленіи хорошенькой горничной тетушекъ, съ которой всякому племяннику свойственно пошутить, поиграть, а можетъ быть, и больше этого, если только все это сдлать прилично.92 Разумется, это не хорошо, но вдь не святые же мы. Есть другія, боле важныя дла, отношенія людей, служба.93 Но не смотря на эти мысли, онъ чувствовалъ, что между нимъ и Катюшей было что то большее, чмъ то, чтò онъ хотлъ, чтобы было.
Съ перваго же дня Нехлюдовъ почувствовалъ себя совсмъ влюбленнымъ въ нее. Голубенькое полосатое платьеце, повязанное чистенькимъ блымъ фартучкомъ, обтягивающимъ стройный, уже развившійся станъ, гладко, гладко причесанные чернорусые волосы съ большой косой, румянецъ, безпрестанно затоплявшiй всю щеку, и эти прелестные ярко черные глаза, изъ которыхъ одинъ косилъ немножко и, странно, только придавалъ еще большую прелесть этому лицу, особенно когда оно улыбаясь открывало твердые блые зубы, главное же – на всемъ существ печать чистоты, невинности, изъ за которой пробивалась охватывающая уже все существо ея любовь къ нему, – плняли его все больше. Съ перваго же дня онъ почувствовалъ себя совсмъ влюбленнымъ, но не такъ, какъ прежде, когда эта любовь должна была ршить для него вопросъ соединенія на всю жизнь, т. е. женитьбы, а94 онъ былъ просто влюбленъ и отдавался этой любви, не зная, а можетъ быть, и смутно зная и скрывая отъ себя, что изъ этого выйдетъ. Онъ былъ въ томъ період, когда онъ самъ не разсуждалъ, a длалъ какъ другіе.95 И тотъ жизнерадостный, ничего не соображающій кром своего счастья человкъ вдругъ поднялся въ немъ и совершенно задавилъ того жившаго въ немъ чистаго, робкаго, стремящагося къ совершенству, строгаго къ себ, нравственнаго юношу и хозяйничалъ въ душ одинъ.
Нехлюдовъ зналъ, что ему надо хать и что незачмъ теперь оставаться на день, два, три, недлю даже у тетокъ, ничего изъ этого не могло выйти, но онъ не разсуждалъ и оставался,96 для того, чтобы видть Катюшу и сблизиться съ ней. Вечеромъ въ субботу, наканун Свтло-Христова воскресенья, священникъ пріхалъ къ тетушкамъ служить всенощную. Въ церковь же хала одна Матрена Павловна, старшая горничная Маріи Ивановны, чтобы святить куличи, и съ нею хала Катюша. Узнавъ, что Катюша детъ, Нехлюдовъ ршилъ, что и онъ подетъ къ заутрен, и онъ попросилъ у тетушекъ верховую лошадь и похалъ. Дорога была непроздная. Вода, снгъ и кое гд оголившаяся земля и грязь. Нехлюдовъ пріхалъ къ началу заутрени и прошелъ впередъ, гд стояли господа и среди нихъ Матрена Павловна и Катюша.
Только что кончился крестный ходъ, и начиналась обдня. Изъ алтаря вышелъ священникъ съ тройными свчами и заплъ Христосъ воскресе. Нарядные любители пвчіе запли съ причтомъ. Все было прекрасно, празднично, торжественно, весело – священникъ въ свтлыхъ ризахъ, и дьяконы, и дьячки въ стихаряхъ, и нарядные добровольцы пвчіе, и веселые напвы, и благословеніе священниковъ тройными, убранными цвтами свчами, и весь праздничный съ маслянными головами въ чистыхъ рубахахъ и новыхъ кафтанахъ и яркихъ кушакахъ праздничный народъ, прекрасны были и помщики, и помщицы, и старшина, и телеграфистъ, и купецъ, и становой, но лучше всего была Катюша въ бломъ плать и голубомъ пояс съ розовымъ бантикомъ на черной голов. Она видла его, не оглядываясь на него. Онъ видлъ это, когда близко мимо нея проходилъ въ алтарь. Ему нечего было сказать ей, но онъ придумалъ и сказалъ, проходя мимо нея:
– Тетушка сказала, что она будетъ разгавливаться посл поздней обдни.
Молодая кровь, какъ всегда при взгляд на него, залила все милое лицо, и черные глаза, смясь и радуясь, остановились на Нехлюдов.
– Слушаюсь, – только сказала она.
Въ это время дьячокъ въ стихар, пробираясь черезъ народъ, прошелъ мимо Катюши и, не глядя на нее, задлъ ее подоломъ стихаря. Дьячокъ, очевидно изъ уваженія къ Нехлюдову, обходя его, потревожилъ Катюшу. Нехлюдову же было удивительно, какъ это онъ, этотъ дьячокъ, не понималъ того, что все, что здсь да и везд на свт длается, длается только для Катюши, потому что она важне всего на свт, она царица всего.
Посл ранней обдни, во время христосованія народа съ священникомъ, Нехлюдовъ пошелъ вонъ изъ церкви. Онъ шелъ къ священнику на промежутокъ между ранней и поздней; народъ разступался передъ нимъ и кланялся. Кто узнавалъ его, кто спрашивалъ: кто это? На выход изъ церкви онъ остановился. Нищіе обступили его, и онъ далъ имъ денегъ, стараясь удовлетворить всхъ. Въ это время Катюша съ Матреной Павловной тоже вышли изъ церкви и прошли мимо него и остановились у крыльца, что то увязывая. Солнце уже встало и косыми лучами свтило по лужамъ и снгу. Пестрый народъ толпился у крыльца, христосовался и разсыпался по кладбищу на могилкахъ. Старикъ, кондитеръ Марьи Ивановны, остановилъ Нехлюдова, похристосовался, и его жена старушка, и дали ему яйцо. Тутъ же подошелъ молодой благовидный, улыбающійся въ зеленомъ кушак мужикъ, тоже желая похристосоваться.
– Христосъ воскресе, – сказалъ онъ и, придвинувшись къ Нехлюдову и обдавъ его особеннымъ запахомъ сукна и дегтя, въ самую середину губъ три раза поцловалъ его своими крпкими свжими губами.
Въ то время, какъ онъ цловался съ этимъ мужикомъ и бралъ отъ него темновыкрашенное яйцо, Нехлюдовъ взглянулъ на Катюшу. Нищій съ краснымъ лицомъ и болячкой вмсто носа подошелъ къ Катюш. Она достала изъ платка что-то, подала ему и потомъ приблизилась къ нему и три раза поцловалась. «Что это за милое существо», думалъ онъ, глядя на нее, и направился къ ней. Онъ не хотлъ христосоваться съ нею, но только хотлъ быть ближе къ ней.
– Христосъ воскресе! – сказала Матрена Павловна, обтирая ротъ платочкомъ.
– Во истину, – отвчалъ онъ, цлуя ее.
Онъ оглянулся на Катюшу. Она вспыхнула и въ ту же минуту приблизилась къ нему.
– Христосъ воскресе, Дмитрій Ивановичъ!
– Воистину воскресъ, – сказалъ онъ.
Они поцловались 2 раза и какъ будто задумались и потомъ, оба улыбнувшись, поцловались 3-ій разъ.
– Вы не пойдете къ священнику? – спросилъ Нехлюдовъ.
– Нтъ, мы здсь, Дмитрій Ивановичъ, посидимъ, – сказала она, тяжело, какъ будто посл радостнаго труда, вздыхая всею молодою грудью и глядя ему прямо, прямо въ глаза своими покорными, двственными, любящими, косящими немного глазами.
Въ любви между мущиной и женщиной бываетъ всегда одна минута, когда любовь эта доходитъ до своего зенита, когда въ ней нтъ ничего сознательнаго, разсудочнаго и нтъ ничего чувственнаго. Такой минутой была для Нехлюдова эта ночь Свтлохристова воскресенья.
Когда онъ вспоминалъ Катюшу, то изъ всхъ положеній, въ которыхъ онъ видлъ ее, эта минута застилала вс другія.
Черная гладкая головка, блое платье съ складками, девственно охватывающее ея стройный станъ, и эти нжные глаза, и этотъ румянецъ, и на всемъ ея существ дв главныя черты – чистота двственности и любви не только къ нему, онъ зналъ это, но любви ко всмъ, ко всему хорошему, что только есть въ мір. Онъ зналъ, что въ ней была эта любовь, потому что онъ въ себ въ эту ночь и это утро сознавалъ это же чувство. И въ этомъ чувств они сливались въ одно.
7.
И вотъ она теперь въ арестантскомъ кафтан съ выбитыми какимъ нибудь пьянымъ гостемъ зубами, она, по прозвищу Любка-двка. И кто сдлалъ это? Боже мой, Боже мой, что-жъ это?
Да, все это страшное дло сдлалось тогда, въ ужасную ночь этаго Свтлохристова воскресенья.
Въ этотъ самый день вечеромъ Нехлюдовъ, выжидая ее, заслышавъ шаги Катюши, вышелъ въ коридоръ и встртилъ ее. Она засмялась и хотла пройти, но онъ,97 помня то, какъ въ этихъ случаяхъ поступаютъ вообще вс люди, обнялъ Катюшу и хотлъ поцловать ее.
– Не надо, Дмитрій Ивановичъ, не надо, – проговорила она, покраснвъ до слезъ, и своей рукой отвела обнимавшую ее руку.
Нехлюдовъ пустилъ ее, и ему стало неловко и стыдно.
Но онъ былъ теперь въ такомъ настроеніи, что онъ не понялъ, что эта неловкость и стыдъ были самыя добрыя чувства его души, просившіяся наружу, а, напротивъ, постарался подавить эту неловкость и стыдъ, a длать, какъ вс длаютъ.98 Онъ догналъ ее, еще разъ обнялъ и поцловалъ въ шею.
– Чтожъ это вы длаете? – плачущимъ голосомъ вскрикнула она и побжала отъ него рысью.
Пріхавшіе къ тетушкамъ въ этотъ день гости остались ночевать, и ихъ надо было помстить въ комнату, занятую Нехлюдовымъ, а Нехлюдова перевести въ другую.
Катюша пошла убирать эту комнату. И только что Нехлюдовъ увидалъ, что она одна, онъ, тихо ступая и сдерживая дыханіе, какъ будто собираясь на преступленіе, вошелъ99 за ней. Она оглянулась на него и улыбнулась прелестной, жалостной улыбкой. Улыбка эта поразила его. Тутъ еще была возможность борьбы. Хоть слабо, но еще слышенъ былъ голосъ, который говорил, что это не хорошо, что этого не надо совсмъ. Другой же человкъ говорилъ: напротивъ, это то и надо. И онъ сталъ прижимать ее къ себ. И новое, страшно сильное чувство овладело имъ, и низшій, самый низкій человкъ въ немъ не только поднялъ голову, но одинъ воцарился въ его душ и длалъ что хотлъ. И низкій человкъ этотъ хотлъ дурного. Не выпуская ее изъ своихъ объятій, Нехлюдовъ посадилъ ее на свою постель, чувствуя, что что-то еще надо длать, и не ршаясь. Но нершительность его была прервана. Кто то подходилъ къ двери; Нехлюдовъ выпустилъ ее изъ рукъ и проговорилъ:
– Я приду къ теб ночью. Ты вдь одна?
– Нтъ, нтъ, нтъ, ни за что, ни за что, – проговорила она, отходя отъ него; но говорила она только устами; все взволнованное, смущенное, потерянное существо ея говорило другое.
Подошедшая къ двери была Матрена Павловна. Она вошла въ комнату и, взглянувъ укорительно на Нехлюдова и сердито на Катюшу, насупилась и выслала Катюшу. Нехлюдовъ видлъ по выраженію лица Матрены Павловны, что онъ длаетъ нехорошо, да онъ и такъ зналъ это; но новое низкое, животное чувство къ ней, выпроставшееся изъ за прежняго чувства любви къ ней же, овладло имъ и царило одно, ничего другого не признавая. Онъ зналъ, что надо длать для удовлетворенія этого чувства и не считалъ дурнымъ то, что надо было длать, и покорился этому чувству. Весь вечеръ онъ былъ не свой. Онъ чувствовалъ, что совершаетъ что то важное и что онъ уже не властенъ надъ собой. Онъ цлый день и вечеръ опять искалъ случая встртить ее одну; но, очевидно, и она сама избгала его, и Матрена Павловна старалась не выпускать ее изъ вида. Весь вечеръ онъ не видлъ ее. Да и самъ долженъ былъ сидть съ гостями. Но вотъ наступила ночь, гости разошлись спать. Нехлюдовъ зналъ, что Матрена Павловна теперь въ спальн у тетокъ, и Катюша въ двичьей одна. Онъ вышелъ на дворъ. На двор было темно, сыро, тепло, и блый туманъ, какъ облако, наполнялъ весь воздухъ. Шагая черезъ лужи по оледенвшему снгу, Нехлюдовъ обжалъ къ окну двичьей. Сердце его колотилось въ груди, какъ посл страшнаго дла, дыханіе то останавливалось, то вырывалось тяжелыми вздохами. Катюша сидла у стола и смотрла передъ собой въ задумчивости, не шевелясь. Нехлюдовъ, тоже не шевелясь, смотрлъ на нее, желая узнать, что она думаетъ и чувствуетъ и что будетъ длать, полагая, что никто не видитъ ее. Она довольно долго сидла неподвижно; потомъ вдругъ подняла глаза, улыбнулась и покачала какъ бы на самое себя укоризненно головой. – Онъ стоялъ и смотрлъ на нее и невольно слушалъ вмст и стукъ своего сердца и странные звуки, которые доносились съ рки, текшей въ 100 шагахъ передъ домомъ. Тамъ, на рк, въ туман, шла неустанная тихая работа: ломало ледъ, и то сопло что то, то трещало, то осыпалось, то звнли падающія тонкія льдины.
Онъ стоялъ, глядя на ея задумчивое, мучимое внутренней работой лицо, и странное чувство жалости вдругъ просіяло въ его душ. Но онъ не обрадовался этому чувству жалости, но, напротивъ, испугался его. И чтобы скоре заглушить эту жалость другимъ чувствомъ вожделнія къ ней, онъ стукнулъ ей въ окно. Она вздрогнула, какъ будто подпрыгнула, и ужасъ изобразился на ея лиц. Она придвинула свое лицо къ стеклу – выраженіе ужаса было на немъ и не оставило ея лица и тогда, когда она узнала его. Она улыбнулась, только когда онъ улыбнулся ей, улыбнулась, только какъ бы покоряясь ему. Онъ длалъ ей знаки руками, вызывая ее на дворъ къ себ. Она помахала головой, что нтъ, не выйдетъ. Онъ приблизилъ лицо къ стеклу и хотлъ крикнуть ей, чтобы она вышла, но въ это время въ двичью вошла Матрена Павловна, и Нехлюдовъ отошелъ отъ окна.
Долго онъ ходилъ въ туман, слушая странное сопніе, шуршаніе, трескъ и звонъ льда на рк, и колебался уйти или опять подойти. Онъ подошелъ. Она сидла одна у стола и думала. Только что онъ подошелъ къ окну, она взглянула въ него. Онъ стукнулъ. И не разсматривая, кто стукнулъ, она тотчасъ же выбжала къ нему. Онъ ждалъ ее уже у сней и обнялъ ее, и опять поцлуи, и опять сознательное съ его стороны разжиганіе страсти, поглощавшее, затаптывающее прежнее чистое чувство.
Они стояли за угломъ сней на стаявшемъ мст, и онъ мучительно томился неудовлетвореннымъ желаніемъ и все больше и больше заражалъ ее. Матрена Павловна вышла на крыльцо и кликнула Катюшу. Она вырвалась отъ него и вернулась въ сни.
Въ эту же ночь онъ подкрался къ ея двери, рядомъ съ комнатой Марьи Ивановны. Онъ слышалъ, какъ Марія Ивановна молилась Богу, и, стараясь ступать такъ, чтобы не скрипли половицы, подошелъ къ ея двери и зашепталъ. Она не спала, вскочила, стала уговаривать его уйти.
– На что похоже? Ну, можно ли, услышатъ тетенька, – говорили ея уста, а взглядъ, который онъ видлъ въ пріотворенную дверь, говорилъ: «милый, милый, ты знаешь вдь, я вся твоя». И это только понималъ Нехлюдовъ и просилъ отворить. Она отворила. Онъ зналъ, несомннно зналъ, что онъ длаетъ дурно, но онъ зналъ тоже, что именно такъ вс длаютъ и такъ надо длать.
Онъ схватилъ ее, какъ она была, въ чистой, но жесткой суровой рубашк, съ обнаженными руками, поднялъ и понесъ. Она почувствовала прикосновеніе какъ бы каменныхъ, напряженныхъ мускуловъ поднимающихъ ее рукъ и почувствовала, что она не въ силахъ бороться.
– Ахъ, не надо, пустите, – говорила она и сама прижималась къ нему…100
<8>6.
Такъ случилось это страшное дло. Но вдь, собственно, не случилось ничего ужаснаго, случилось самое обыкновенное дло, то соединеніе мущины и женщины, отъ котораго произошли вс мы и отъ котораго продолжается родъ человческій. Ужасно было то отношеніе къ этому длу, которое было тогда въ душ Нехлюдова. На другой день посл этой памятной ночи Нехлюдовъ ухалъ. Онъ не могъ больше откладывать. Былъ срокъ его явки въ полкъ и, кром того, по прежде сдланному уговору, товарищъ его гр. Шенбокъ захалъ за нимъ къ тетушкамъ, и они вмст ухали на 3-й день Пасхи. Онъ ухалъ, соблазнивъ полюбившую его невинную двушку, и не то что не считалъ тогда своего поступка дурнымъ или безчестнымъ, а просто не думалъ о немъ, совсмъ не думалъ о немъ. Онъ не думалъ о своемъ поступк потому, что онъ теперь находился въ томъ полу-помшательств эгоизма, въ которомъ люди думаютъ только о себ и совсмъ не о томъ, что испытываютъ другіе.
Онъ вспоминалъ теперь т мысли и чувства, которыя были въ немъ тогда, въ этотъ послдній день, проведенный у тетокъ, въ особенности въ тотъ вечеръ, когда они съ товарищемъ на другой день въ страшную погоду, подъ дождемъ и снгомъ, завернувшимъ опять посл теплыхъ дней, хали въ тетушкиномъ тарантас по лужамъ т 19 верстъ, которыя были до станціи желзной дороги.101 Ему особенно памятны были эти мысли, когда они молча, закрытые фартукомъ, по которому хлесталъ дождь, хали до станціи. Были мысли у него о томъ, какъ хорошо то, что тетушки провожали его на войну, точно также, какъ когда-то провожали его отца, и какимъ молодцомъ онъ представляется имъ. Были мысли о томъ, какъ Шёнбокъ догадывается объ его отношеніяхъ съ Катюшей.
– То-то ты такъ вдругъ полюбилъ тетушекъ, – сказалъ онъ, увидавъ Катюшу, – что недлю живешь у нихъ. Это и я на твоемъ мст и не ухалъ бы. Прелесть.102
«Очевидно, онъ завидуетъ мн и тоже считаетъ меня молодцомъ», думалъ Нехлюдовъ. И это были пріятныя мысли. Были мысли и воспоминанія о томъ, какъ любила его Катюша, и это радовало его. Раскаянія же о томъ, что онъ сдлалъ, не было никакого. Только непріятно было вспоминать самыя послднія непоэтическiя отношенія; больше вспоминалась Катюша въ церкви и при восходящей зар и ея покорность, милая преданность. Были мысли о томъ, какъ онъ прідетъ въ полкъ, какъ оцнятъ его подвигъ – идти въ его положеніи солдатомъ въ армію, какъ его полюбятъ, какъ будутъ удивляться ему, какъ онъ будетъ красивъ въ мундир, синіе узкіе рейтузы. Были мысли о томъ что ему будетъ пріятно, главное о томъ, что польститъ его тщеславiю, но мысли о томъ, что будетъ съ другими, не было совсмъ. Были мысли о томъ, какъ онъ отличится на войн, получитъ кресты и чины и какъ потомъ съ этими чинами и крестами вернется къ своимъ друзьямъ и, чтобы показать, какъ онъ мало цнитъ все это, выйдетъ въ отставку.
Были мысли о Катюш, воспоминанія тхъ минутъ радости, когда она, покоряясь его взгляду, выбжала къ нему на крыльцо, или когда она робко и преданно смотрла на него, или когда разъ, въ минуту ласокъ, обхватила его лицо руками и, глядя ему въ глаза, сказала: «Ничего для тебя не жалю. Люблю, и все тутъ».
Все это казалось ему очень хорошо. Непріятно было только вспоминать самыя послднія непоэтическія отношенія и больше всего та минута, когда онъ посл обда въ день отъзда, выждавъ ее въ сняхъ, простился съ ней и сунулъ ей за платье конвертъ съ деньгами. Тутъ было что то ужасно непріятное. Она покраснвъ хотла вынуть назадъ этотъ конвертъ, но онъ тоже сконфузился, остановилъ ее и, пробормотавъ что то въ род: «нтъ, возьми», убжалъ отъ нее.
Вс эти мысли и воспоминанія бродили въ голов. Но раскаянія о томъ, чтò онъ сдлалъ, не было никакого, не было потому, что онъ не думалъ совсмъ о другихъ, а думалъ только о себ. Тотъ прежній человкъ, который два года тому назадъ жилъ въ этомъ же тетушкиномъ дом и читалъ Тургенева съ Катюшей и краснлъ и путался въ словахъ морщившимися губами, не только отсутствовалъ, но былъ совершенно заслоненъ и забытъ. Все, что думалъ тотъ человкъ объ отношеніяхъ мущины и женщины, о брак, было совершенно неизвстно теперешнему человку.
Теперь властвовавшій въ немъ человкъ не то что побдилъ какими нибудь своими аргументами того человка, – онъ не могъ бы побдить, онъ это зналъ. Но онъ просто не зналъ всего того, что думалъ и чувствовалъ тотъ прежній человкъ. Тотъ былъ одинъ, а теперь другой. Въ теперешнемъ человк было главное – чувство радости о томъ, что его вс любятъ, и желанія быть любимымъ и слпаго до послдней степени расцвтшаго эгоизма избалованной богатствомъ и роскошной жизнью молодости, не знавшаго никакихъ стсненій и преградъ. Не было этому эгоизму преградъ вншнихъ: общественное положеніе и богатство уничтожали большинство преградъ, и не было преградъ совсти – внутреннихъ, потому что совсть въ этомъ его состояніи замнялась общественнымъ мнніемъ людей его среды. Въ этомъ то и была прелесть такого отдаванія себя потоку, что, подчиняя себя общественному мннію своей среды, получалась совершенная свобода. Стоило только отдаться своимъ страстямъ, и выходило то, что длалъ то, чтò вс длали, и получалось одобреніе всхъ, и получалась полная свобода для удовлетворенія своихъ страстей. Теперь о томъ своемъ отношеніи къ Катюш онъ зналъ, что онъ поступилъ такъ, какъ вс поступаютъ, какъ поступилъ – онъ зналъ – его дядя, у котораго былъ незаконный сынъ отъ такой случайной интриги, какъ, завидуя, желалъ бы поступить Шёнбокъ, какъ поступаютъ сотни людей и въ дйствительной жизни и въ романахъ. Одно – надо оставить ей денегъ. И это онъ сдлалъ, положивъ ей, прощаясь съ ней, конвертъ съ сторублевой бумажкой за открытый лифъ ея платья. Онъ поступилъ какъ надо, какъ вс поступаютъ. О томъ же, что съ нею будетъ, онъ совершенно не думалъ. Онъ думалъ только о себ. Въ такихъ мысляхъ и чувствахъ онъ халъ съ Шёнбокомъ до станціи. Въ немъ не было и тни раскаянія, жалости или предвиднья того, что могло быть съ нею. И такъ это продолжалось и посл. Только один разъ посл онъ почувствовалъ раскаяніе, и чувство это было такъ сильно и мучительно, что потомъ онъ инстинктивно отгонялъ отъ себя воспоминанія объ этомъ.
И онъ, тотъ Нехлюдовъ, который былъ такъ требователенъ къ себ въ иныя минуты, погубивъ человка, любившаго его, за эту самую любовь погубивши его, былъ спокоенъ и веселъ. Только разъ, отойдя отъ играющихъ, онъ вышелъ въ коридоръ вагона и посмотрлъ въ окно. Въ вагон свтло, весело, блеститъ все, а тамъ, наружу, темно, и хлещетъ въ окна дождь съ гололедкой и течетъ по стекламъ, и тамъ пустыня, низкіе кусты и пятна снга. И почему то вдругъ ему представилось, что тутъ, въ этой пустын, среди кустовъ и снга, она, Катя, бжитъ за вагонами, ломая руки и проклиная его за то, что онъ погубилъ и бросилъ ее. Онъ помнилъ, что эта мысль, мечта скользнула въ его голов, но тотчасъ же онъ отогналъ ее, тмъ боле, что изъ вагона Шёнбокъ кричалъ ему: «Что же, Нехлюдовъ, держишь или выходишь?» – «Держу, держу», отвтилъ Нехлюдовъ и вернулся въ свтъ вагона и забылъ то, что ему представилось. Теперь только, на суд, онъ вспомнилъ это. Такою, вотъ именно такою, какою она теперь въ этомъ халат, онъ тогда видлъ ее въ своемъ воображеніи. Съ тхъ поръ Нехлюдовъ не видалъ Катюшу.
Только одинъ разъ, когда посл войны онъ захалъ къ тетушкамъ и узналъ, что Катюши уже не было у нихъ, что она отошла отъ нихъ, чтобы родить, что гд то родила и, какъ слышали тетки, совсмъ испортилась, у него защемило сердце. Нехлюдову сдлалось ужасно больно и стыдно. Сначала онъ хотлъ разъискать и ее и ребенка, но потомъ, именно потому, что ему было слишкомъ больно и стыдно думать объ этомъ, онъ не сдлавъ никакихъ усилій для этого разысканія, не столько забылъ про свой грхъ, сколько пересталъ думать о немъ. Въ глубин, въ самой глубин души онъ зналъ, что поступилъ такъ скверно, подло, жестоко, что ему съ сознаніемъ этого поступка нельзя не только самому осуждать кого нибудь, но смотрть въ глаза людямъ. Такъ выходило по тмъ требованіямъ, которыя были въ немъ.
Но существовало другое судилище, судилище свта, людей его среды, по мннію которыхъ, онъ зналъ, что поступокъ его считается не только простительнымъ, но иногда даже чуть не хорошимъ, о которомъ можно нетолько шутить, какъ шутилъ Шёнбокъ, но которымъ можно хвастаться. И потому надо было не обращаться къ совсти, а къ судилищу свта. И онъ такъ и длалъ. И это все дальше и дальше отводило его отъ жизни по совсти, не только въ этомъ, но и въ другихъ отношеніяхъ. Разъ отступивъ отъ требованій совсти въ этомъ дл, онъ уже не обращался къ своей совсти и въ другихъ длахъ и все дальше и дальше отступалъ отъ нея. Одинъ дурной поступокъ этотъ, особенно потому, что онъ не призналъ его дурнымъ, т. е. такимъ дурнымъ, какимъ онъ былъ въ дйствительности, все дальше и дальше отводилъ его отъ доброй жизни. И едва ли вся та пустая, не нужная никому жизнь, которую онъ велъ въ эти 14 лтъ, не имла своей причиной эту вину, на которую онъ выучился закрывать глаза. Его, какъ винтомъ, завинчивало все ниже и ниже въ пошлую, непризнаваемую развращенность его среды. Сдлавъ дурной поступокъ, онъ удалялся отъ требованій своей совсти. Удаляясь отъ требованій своей совсти, онъ чаще и чаще длалъ дурные поступки, которые все больше и больше удаляли его отъ требованій своей совсти, длали его безсовстнымъ.
И вотъ когда Богъ привелъ его встртиться съ ней. Онъ судилъ ее.
<Да, это была она. Она – это милое, кроткое, главное, любящее, нжно любившее его существо.> Онъ не могъ свести съ нея глазъ и то видлъ ее такою, какой она была, когда бгала въ горлки, или такою, когда она разсуждала съ нимъ про «Затишье» Тургенева и вся волнами вспыхивала, говоря, что ей больше и длать нечего было, какъ утопиться, и, главное, такою, какою она была въ церкви въ Свтлохристово воскресенье, въ бломъ платьиц съ бантикомъ въ черныхъ волосахъ, то видлъ ее такою, какою она была описана въ обвинительномъ акт – Любкой, требующей отъ купца впередъ деньги, допивающей коньякъ и пьяной, то такою, какою она теперь была передъ нимъ: въ широкомъ не по росту халат, съ измученнымъ болзненно желтовато-блднымъ лицомъ, съ тупымъ, похмльнымъ выраженіемъ, хриплымъ голосомъ и выбитымъ зубомъ.
«Это не она, не то милое, простое и, главное, любящее существо, которое я зналъ въ свой первый пріздъ у тетушекъ», говорилъ онъ себ.
Но кто же была та, которая сидла теперь передъ нимъ?
Вдь это была настоящая, живая женщина и, хотя ее прозывали Любкой, это была она, та самая Катюша. И мало того что это была она; эта женщина, такою, какою она была, была вся его произведенiе. Не было бы той ужасной ночи Свтлохристова воскресенья, не было бы этой женщины въ арестантскомъ халат, не было бы въ ея прошедшемъ этихъ пьяныхъ купцовъ и всего того ужаса, слды котораго такъ явно лежали на ней. Въ душ его шла страшная, мучительная работа. Вся жестокость, подлость, низость его поступка сразу открылась передъ нимъ, и та странная завса, которая какимъ то чудомъ все это время, вс эти 14 лтъ, скрывала отъ него его преступность, была уничтожена на вкъ. И онъ удивлялся теперь, какъ могъ онъ устроить себ эту завсу и прятаться за нее. Вс такъ длали, вс. Но хоть бы вс ангелы такъ длали, погибель была погибель, и причиной ея былъ онъ, и онъ не могъ не видть своего грха. На минутку ему пришла въ голову мысль о стыд передъ людьми, если вс узнаютъ его грхъ, но эта мысль только мелькнула въ его ум. «Пускай узнаютъ, – подумалъ онъ, – тмъ лучше. Не передъ людьми мн стыдно и больно, а передъ собой и передъ Богомъ, тмъ собой и тмъ Богомъ, которыхъ я зналъ прежде и которые забылъ и потерялъ».103 И вдругъ ему ясно представилась вся мерзость его жизни: бросить, погубить ту женщину, которая его любила и которую онъ любилъ, у которой былъ отъ него ребенокъ, и собираться жениться на другой, забывъ все это, и роскошно жить деньгами, получаемыми съ рабовъ за землю, и знать весь грхъ землевладнія и притворяться еще либеральнымъ и честнымъ.
И странное дло, какъ тогда, въ его первый пріздъ къ теткамъ, его стремленіе къ чистой брачной жизни связывалось съ планами служенія людямъ, уничтоженіемъ рабства и отреченіемъ отъ него, такъ и теперь мысль о своихъ обязанностяхъ къ этой несчастной Катюш связывалась съ мыслью объ исполненіи давно задуманнаго и сознаннаго плана. И мысль женитьбы на Алин показалась ему теперь одинаково преступной, какъ и вся жизнь его, поддерживаемая грабежомъ съ рабочихъ, пользовавшихся его землею. «Какъ мн жениться, когда я женатъ, и вотъ она, моя жена. И какъ мн быть полезнымъ людямъ, служить, когда я одинъ изъ самыхъ вредныхъ людей: землевладлецъ. Какъ нарочно поспло письмо арендатора», подумалъ онъ.
Въ душ его шла страшная, мучительная работа, судъ же продолжался своимъ обычнымъ безстрастнымъ порядкомъ. И судъ этотъ съ своей формальностью вдругъ представился ему чмъ то ужаснымъ, какимъ то страннымъ издвательствомъ надъ всмъ тмъ, что есть разумнаго и святаго въ человк. Онъ – грабитель, воръ, развратникъ и соблазнитель, сидитъ и судитъ и слушаетъ показанія, вопросы, разсматриваетъ вещественныя доказательства. И этотъ танцоръ предсдатель, у котораго, врно, на совсти не одинъ такой поступокъ, и вс они, вс мы судимъ тхъ, которыхъ сами же погубили.
Нехлюдовъ хотлъ встать и уйти, но не достало силы нарушить эту установленную торжественность, недостало силы обмануть ожиданія всхъ.
И Алина104 Кармалина съ своимъ изяществомъ и съ своей сдержанной лаской – какъ она далеко теперь отошла отъ него, <не потому, чтобы Катюша была лучше ея, но потому, что то, что связано было съ вопросомъ о Катюш, объ отношеніи Нехлюдова къ ней, было до такой степени важно и значительно, что вс Алины въ мір изчезали передъ этимъ.
Нехлюдовъ вдругъ увидалъ все то, что онъ долженъ былъ сдлать, и то, что онъ сдлалъ, вернувшись къ тому чудесному, святому состоянію душевному, въ которомъ онъ былъ 14 лтъ тому назадъ, не тогда, когда онъ погубилъ ее, а тогда, когда онъ платонически любилъ ее.
И, Боже мой, какимъ порочнымъ, преступнымъ и, главное, дряннымъ онъ видлъ себя теперь.>
Онъ не зналъ еще, что онъ будетъ длать, но зналъ теперь, что онъ будетъ жить не по инерціи, не подъ вншними вліяніями, но самъ собою, изъ себя. По отношенію ее, Катюши, онъ не зналъ еще, что онъ сдлаетъ, но онъ зналъ, что ему надо одинъ на одинъ увидать ее. «Пойти сейчасъ сказать председателю? Но нтъ, если узнаютъ мои отношенія къ подсудимой, меня отведутъ. А надо помочь ей. Помочь ей, – повторилъ онъ себ. – Погубить совсмъ и потомъ помочь тмъ, чтобы ей идти не въ дальнюю, а ближнюю Сибирь».
Дло тянулось долго.105 Посл допроса свидтелей и переговоровъ ихъ съ подсудимыми, осмотра вещественныхъ доказательствъ предсдатель объявилъ слдствіе оконченнымъ, и прокуроръ началъ свою рчь. Онъ долго говорилъ непонятнымъ языкомъ, употребляя вс силы на то, чтобы ухудшить положеніе обвиняемыхъ, въ особенности Масловой. Онъ доказывалъ то, что Маслова, очевидно тогда же, когда прізжала за деньгами, ршила ограбить купца и съ этой цлью поила его въ дом терпимости и съ этой цлью пріхала опять. Посл прокурора долго говорил[и] защитник[и]. Сначала говорилъ нанятый адвокатъ, оправдывая Евфимію, потомъ одинъ, назначенный судомъ, кандидатъ на судебныя должности, защищая Симона, и другой, недавно кончившій студентъ, защищавшій Маслову, громоздко, глупо доказывалъ, что она не имла намренія отравить и перстень взяла въ пьяномъ состояніи.106
Прокуроръ не оставилъ рчи адвокатовъ безъ отвта и опровергъ ихъ доводы: это были злоди, опасные для общества, въ особенности Маслова. Потомъ предложено было подсудимымъ оправдываться. Евфимія долго говорила. Симонъ сказалъ: «безвинный, напрасно». Катерина хотла что то сказать, но не выговорила и заплакала. Когда Катюша заплакала, Нехлюдовъ не могъ и самъ удержаться и такъ громко сталъ сдерживать рыданія, что сосди оглянулись на него.
Посл этаго и еще нкоторыхъ формальностей утвержденія вопросовъ Предсдатель сказалъ свое резюме. Онъ объяснилъ, въ чемъ обвиняются, что есть грабежъ, что есть убійство и т. п., потомъ сказалъ о прав присяжныхъ и значеніи ихъ приговора. Все было прекрасно, но не было именно того, что хотли представить судьи, не было ни справедливости, ни здраваго смысла. Не было справедливости потому, что если были кто виноваты въ этомъ дл, то были виноваты прежде всего т Розановы, которые держали такіе дома, т купцы, которые здили въ нихъ, т чиновники, то правительство, которое признавало и регулировало ихъ, и, главное, т люди, которые, какъ Нехлюдовъ, приготавливали товаръ въ эти дома. Но никого изъ этихъ виновныхъ не судили, даже не обвиняли, а обвиняли тхъ несчастныхъ, которые приведены почти насильно въ такое положеніе, въ которомъ они дйствительно невмняемы.
Здраваго же смысла не было потому, что цль всего этаго суда состояла не въ томъ, чтобы сдлать повтореніе такихъ ужасовъ невозможнымъ, не въ томъ, чтобы спасти будущихъ Катюшъ отъ погибели, помочь этимъ опомниться и выбраться изъ той грязи, въ которую она попала, а только въ томъ, чтобы по случаю этихъ Катюшъ получать жалованье, добиваться мста, блистать краснорчіемъ и ловкостью.
Посл несносно длинной болтовни, въ которой предсдатель говорилъ съ одной стороны и съ другой стороны, но слова которой не имли никакого значенія, онъ вручилъ присяжнымъ листъ вопросовъ, и они встали и пошли въ совщательную комнату.107
Проходя въ комнату, Нехлюдовъ взглянулъ еще разъ на Катюшу. Ея умиленное настроеніе уже прошло, и на нее нашло, очевидно, опять то бсовское, какъ называлъ это для себя Нехлюдовъ, съ которымъ она разсказывала, какъ было дло. Она что то оживленно шептала и улыбалась.
Первое, что сдлали присяжные, войдя въ совщательную комнату, было то, что они достали папиросы и стали курить. И тотчасъ же начался оживленный разговоръ о бывшемъ дл.
– Двчонка не виновата, запутали ее, – сказалъ купецъ.
Полковникъ сталъ возражать. Нехлюдовъ вступился, доказывая, что она не могла взять деньги въ то время, какъ прізжала одна съ ключемъ, а что ея пріздъ подалъ мысль коридорнымъ, и они воспользовались этимъ, чтобы свалить все на нее. Нехлюдовъ и не думалъ о томъ, что онъ будетъ защищать Катюшу и какъ онъ будетъ защищать ее; онъ просто началъ разговоръ съ Полковникомъ, но кончилось тмъ, что онъ убдилъ всхъ, только одинъ прикащикъ возражалъ.
– Тоже мерзавки эти двчонки, – говорилъ онъ и сталъ разсказывать, какъ одна украла на бульвар часы его товарища. Одинъ присяжный по этому случаю сталъ разсказывать про еще боле поразительный случай.
– Господа, сядемте и давайте по вопросамъ, – сказалъ старшина.
Вс сли, и старшина прочелъ вопросы: виновна ли Евфимія такъ то, въ томъ, что, и т. д.
Евфимію признали виновной, но заслуживающей снисхожденія.
Виновенъ ли Симонъ и т. д. въ томъ, что, и т. д.
И Симона признали виновнымъ и въ томъ и въ другомъ.
– Виновна.108
Присяжные позвонили. Жандармъ, стоявшій съ вынутой на голо саблей у двери, вложилъ саблю въ ножны и посторонился. Судьи вошли, сли, и одинъ за другимъ вышли присяжные. Полковникъ, съ важнымъ видомъ неся листъ, подошелъ къ Предсдателю и подалъ его. Предсдатель прочелъ, посовщался. Отвты оказались правильными, и онъ подалъ ихъ назадъ для чтенія. Старшина прочелъ. Предсдатель спросилъ прокурора, какимъ наказаніямъ онъ полагаетъ подвергнуть. Прокуроръ, взволнованный и, очевидно, огорченный тмъ, что ему не удалось погубить всхъ, справился гд то, привсталъ и сказалъ:
– Симона полагаю подвергнуть наказанiю на основаніи статьи 1805, Евфимію Бочкову – на основаніи ст. 117 и Екатерину Маслову – на основаніи ст. 1835, 2 примчанія. Судъ удалился. Вс встали съ мстъ и ходили. Одни подсудимые все также сидли передъ солдатами съ оружіемъ. Нехлюдовъ прошелъ мимо подсудимыхъ довольно близко.
Она очень измнилась: были морщинки на вискахъ, рсницы (ея удивительная красота тогда) были меньше, но тже прелестные агатовые глаза съ своимъ таинственно притягательнымъ выраженіемъ. Она подняла ихъ, скользнула взглядомъ и по немъ и, не узнавъ его (очевидно, она такъ далека была отъ возможности этого), опять опустила ихъ. Да, понятно, что даже пьяный купецъ полюбилъ ее и поврилъ ей ключъ.
Довольно скоро вышелъ судъ. Вс встали и опять сли.
Предсдатель объявилъ приговоръ: Евфимія была приговорена къ каторжнымъ работамъ на два года, къ тому же Симонъ,109 Екатерина Маслова – лишенію всхъ особыхъ правъ110 и къ ссылк на поселеніе въ Сибирь.
Из суда въ 5-мъ часу Нехлюдовъ пошелъ домой. Онъ шелъ машинально по знакомымъ улицамъ: дворцомъ,111 Знаменкой, Арбатомъ домой, весь полный тми сложными впечатлиіями, которыя онъ получилъ, и мыслями, которыя они вызвали. Онъ не столько думалъ, сколько вспоминалъ и сопоставлялъ воспоминанія: воспоминанія давнишнія, того времени, когда онъ впервые зазналъ Катюшу, и воспоминанія того, что было въ суд, воспоминанія того, какъ онъ смотрлъ на жизнь, на ея требованія отъ себя тогда, когда онъ112 въ первый разъ былъ у тетокъ и потомъ, когда онъ во второй разъ пріхалъ туда по дорог въ Турцію, и какъ онъ смотрлъ на нее теперь, недавно, до ныншняго дня, когда былъ на готов женитьбы на Алин Кармалиной.113
Все это сдлалось незамтно.114 Сначала военная служба съ сознаніемъ того, что поступленіе на службу во время войны есть что то нетолько хорошее, но благородное, возвышенное, потомъ выходъ въ отставку и занятіе въ деревн въ земств, и устройство школъ учебныхъ и ремесленныхъ, и больница, которую устроила мать. Все это казалось хорошимъ, благороднымъ. Потомъ болзнь матери, его уходъ за ней и роль нжнаго, преданнаго сына, все это было добрые, благородные поступки. Потомъ съ послдней зимы сближеніе съ Кармалиными. И это было все очень хорошее. Нехорошо было немножко то, что т первые планы борьбы со зломъ землевладнія были забыты и оставлены и что, вмсто того чтобы освободить себя отъ землевладнія, какъ онъ хотлъ этого и ршилъ и зналъ, что должно сдлать, въ первые времена молодости, онъ владлъ теперь всмъ большимъ имніемъ матери и еще получилъ наслдство тетокъ.
Теперь только онъ видлъ, что все это были только ширмы, за которыми онъ скрывалъ себя, свою неправду, и что началось это съ того самаго времени, какъ онъ, совершивъ этотъ скверный поступокъ съ Катюшей, такъ ужаснулся его, что не только не сталъ поправлять, но сталъ думать, помнить о немъ и такъ съ тхъ поръ и пошелъ все подъ гору, все больше и больше сталъ лгать себ и обманывать себя. Теперь только вся эта ложь сразу соскочила съ него.
Проходя Арбатскими воротами, онъ вспомнилъ, что общалъ обдать Кармалинымъ.
«Нтъ, не пойду, – подумалъ онъ, чувствуя такой полный разладъ между своимъ теперешнимъ настроеніемъ и настроеніемъ ихъ дома, что ему показалось невозможно сидть среди нихъ, слушать ихъ, говорить съ ними. – Нтъ, не пойду».
И онъ вернулся домой въ свою большую, роскошную квартиру, въ которой онъ жилъ съ матерью, въ которой онъ продолжалъ жить, оставивъ и лакея и повара. Теперь, войдя въ свою столовую съ рзнымъ дубовымъ шкапомъ и стульями и каминомъ и заглянувъ въ гостиную съ ея драпировками, роялью, цвтами и картинами, все это показалось ему чмъ то постыднымъ. Какъ могъ онъ такъ перемниться и дойти до этого. «Все, все не то. Все это перемнить надо, – говорилъ онъ себ, – все это обманъ, все это ширмы, скрывающiя праздность, развращенность, жестокость. Ширмы, какъ эти выжженныя Алиной, которыя я купилъ на базар. Базаръ съ разряженными дамами въ дорогихъ туалетахъ, продающихъ шампанское, цвты, вера для бдныхъ. Ложь, ложь, ложь! И я весь по уши въ ней». На столик за ширмами115 была еще записочка отъ Алины. Въ записочк было116 написано: «maman велитъ сказать Вамъ, чтобы Вы не вздумали гд нибудь обдать, выходя изъ суда. Если Вы не освободитесь къ 6-ти, то все равно обдъ будетъ ждать Васъ хоть до ночи. Maman dit que c’est le moins de ce que puissent faire les bonnes citoyennes pour ceux, qui administrent la justice dans l'interêt de tous. Venez donc absolument à quelle heure que cela soit.117 A. С.»
Все это: эти французскія фразы, эти шуточки, не шуточки, a какія то игривости, въ которыхъ никогда нельзя было понять, гд кончается иронія и начинается серьезное, все это, преждe даже нравившееся ему, показалось ему теперь не то чтобы противнымъ, а жалкимъ и грубымъ, какъ грубыя декораціи, когда смотришь на нихъ не со сцены, а изъ за кулисъ. «А, впрочемъ, лучше пойти, – сказалъ онъ себ, – вдь надо развязать всю эту ложь. Лучше оборвать теперь, чмъ все дальше и дальше запутываться самому и запутывать другихъ».
Было только 6 часовъ, такъ что онъ могъ застать ихъ обдъ. Онъ почистился, помылъ руки118 и подошелъ къ зеркалу и сталъ по привычк чесать свои густые волосы и небольшую курчавую бороду. «Экая мерзкая, подлая рожа, главное, слабая, – говорилъ онъ, остановивъ руки со щетками и съ отвращеніемъ глядя на свое испуганное, пристыженное лицо. – Слабое и подлое. Да», сказалъ онъ себ ршеніе и, окончивъ прическу, отошелъ отъ зеркала.
До дома Кармалиныхъ на Покровк было далеко, онъ взялъ перваго попавшагося извощика и тотчасъ же, чтобы разсять свои мысли, вступилъ съ нимъ въ разговоръ.
– Здшней губерніи? – спросилъ онъ извощика, какъ обыкновенно начиналъ свой разговоръ съ извощикомъ.
– Здшней, Волоколамскаго узда, – словоохотливо отвчалъ извощикъ, молодой черноволосый малый въ чистомъ синемъ кафтан.
– Чтожъ, давно живешь?
– Да ужъ 12 годъ.
– Какже? Ты молодой.
– Да я съизмальства въ этой каторжной должности.
– Зачмъ же ты живешь, коли каторжная?
– А то какже. Кормиться надо.
– Да разв кормятся здсь? Кормятся въ дереьн.
Извощикъ оглянулся.
– Извстно, въ деревн. И радъ бы кормился въ деревн, да земли нтъ.
– Ну, да вы, Московскіе, уже привыкли къ городской жизни, я думаю, и пахать разучились.
– Нтъ, баринъ, мы охотники работать, было бы на чемъ. Дома длать нечего. Ддъ одинъ обрабатываетъ.
– Чтоже своя земля?
– Своей почесть ничего, – наемная. Да и то нанять негд.
Извощикъ, привыкшій разговаривать съ господами, заинтересовался разговоромъ и разсказалъ все положеніе своей семьи. Въ семь было всхъ 9 душъ. Всхъ кормить надо, а хлба съ своей земли не хватаетъ до Рожества. Да подати надо отдать 26 рублей, да все съ копечки, какъ онъ говорилъ. Выходило ясно, что положеніе извощика было таково, что выходъ былъ только одинъ: работа въ город. Да и то надо было быть исключительно трудолюбивымъ и воздержнымъ, чтобы сводить концы съ концами. И всему этому была одна причина: недостатокъ земли, той земли, которая тутъ же рядомъ пустовала у помщиковъ.
8.
Кармалины еще были за столомъ и кончали обдъ, когда Нехлюдовъ вошелъ къ нимъ. Еще въ сняхъ, поспшно отворяя безшумно огромную дверь, толстый швейцаръ объявилъ, что кушаютъ.
– Пожалуйте, Ваше Сіятельство, васъ приказано просить.
Въ столовой за столомъ сидли противъ огромнаго дубоваго буфета съ вазами старикъ119 Кармалинъ, его братъ, дядюшка, докторъ, Иванъ120 Ивановичъ Колосовъ, бывшій профессоръ, либералъ,121 Реджъ, маленькая сестра Алины Варя и Катерина Александровна, 40 лтняя двушка, другъ дома, славянофилка и благотворительница, сама Алина и главное лицо дома, меньшой братъ Алины, единственный сынъ Кармалиныхъ гимназистъ Петя, для котораго вся семья, ожидая его экзаменовъ, оставалась въ город. Софья Васильевна Кармалина, какъ всегда лежащая, не выходила изъ своего кабинета и тамъ обдала.
– Ну вотъ и прекрасно. Садитесь, садитесь, мы еще только за жаркимъ, – весело кивая головой, сказалъ старикъ122 Кармалинъ. – Степанъ, – обратился онъ къ толстому, величественному буфетчику.
– Сію минуту подадутъ, – сказалъ онъ, доставая съ буфета большую разливную ложку и кивая другому красавцу съ бакенбардами, лакею, который тотчасъ сталъ оправлять нетронутый приборъ рядомъ съ Алиной, съ крахмальной гербовой салфеткой.
– Ну, садитесь, разскажите, – обратился123 Колосовъ, оглядываясь на вошедшаго мертвыми, безстрастными глазами, – продолжаетъ ли судъ присяжныхъ подрывать основы?124
Нехлюдовъ ничего не отвтилъ и, снявъ салфетку, слъ на указанное мсто.
Вся энергія его уничтожилась. Онъ чувствовалъ себя подавленнымъ. Катерина Александровна, какъ всегда, несмотря на свое славянофильство, привтствовала его по французски:
– Oh, le pauvre Dmitry Ivanovitch, vous devez être terriblement fatigué.125
– Да, очень, – отвчалъ Нехлюдовъ.126
– Что же вы оправдали или обвинили? – спрашивала она.
– Ни оправдали, ни обвинили, – отвчалъ Нехлюдовъ, недовольно морщась и оглядываясь на Алину.
Алина привтственно улыбнулась, но тотчасъ же улыбка ея потухла: она сразу замтила тмъ необманывающимъ женскимъ властолюбивымъ чутьемъ, что плнникъ ея освободился, или высвобаживается, или хочетъ освободиться: на лиц его было то сосредоточенное и, какъ ей всегда при этомъ казалось, осудительное выраженіе, съ которымъ она давно уже боролась и которое, къ торжеству ея, совсмъ исчезло въ послднее время.
– Извините меня, пожалуйста. Да мн и не хочется совсмъ сть, – говорилъ Нехлюдовъ,127поспшно обходя столъ и здороваясь со всми сидвшими.
Изъ мущинъ только старикъ Кармалинъ не всталъ, а подалъ руку сидя. Однако онъ слъ и долженъ былъ обдать.
Все нынче имло для Нехлюдова въ дом Кармалиныхъ совсмъ другой, чмъ обыкновенно, новый и непріятный характеръ.128 Ему непріятенъ былъ этотъ самоувренный, пошлый политически-либеральный вопросъ Колосова, непріятна была самоувренная манера старика Кармалина, жадно вшаго свой обдъ, которому онъ приписывалъ величайшую важность, непріятны были французскія фразы славянофилки Катерины Александровны, непріятны были степенные лица гувернантки и репетитора, непріятенъ былъ видъ всей этой роскоши: серебра, хрусталя, дорогихъ кушаній, винъ, лакеевъ, которую онъ замчалъ теперь, также, какъ и вся его жизнь – плодъ преступленія, того самаго преступленія, про которое только что такими простыми словами разсказывалъ ему извощикъ.129
– Я не буду васъ стснять, – сказалъ старикъ и всталъ изъ за стола. За нимъ встали и вс остальные, кром Алины и Катерины Александровны.130
Алина и Катерина Александровна остались за столомъ, чтобы ему не скучно было одному.
Перемнъ было много, какъ всегда за ихъ обдами, но теперь, когда онъ обдалъ одинъ и два человка служили ему, ему это показалось невыносимо. Онъ полъ супъ съ пирожками и отказался отъ остальнаго.
– Вы не видали новый модель Алины? – спросила Катерина Александровна.
– Нтъ.
– Пойдемте.
Они пошли въ уставленную вещицами, мольбертами комнату Алины, и тамъ ему показали новый рисунокъ ея съ двочки съ распущенными волосами.
Все это было теперь невыносимо Нехлюдову.
– Однако я вижу, на васъ обязанность присяжнаго дйствуетъ угнетающе.
– Да. Но, главное, со мной въ суд именно случилось очень важное и не то что разстроившее меня, а заставившее стать серьезне.
– Что же это? Нельзя сказать?
– Пока нельзя.
– Тяжелое для васъ? – сказала Алина съ искреннимъ участіемъ, тронувшимъ его.
– Да и нтъ. Тяжелое, потому что заставило меня опомниться и смириться, и не тяжелое, потому что открываетъ возможность, даже потребность улучшенія своей жизни. Я не могу сказать вамъ.
– Секретъ? – сказала Катерина Александровна. – Я не переношу секретовъ и потому догадаюсь. Это было въ самомъ суд? Касается только васъ?
– Не могу ничего сказать, Катерина Александровна. И я лучше уйду.
– Помните, что то, что важно для васъ, важно и для вашихъ друзей.
– Завтра приде
– Едва ли. Прощайте пока. Благодарю васъ очень зa ваше участіе, котораго я не стою.
– Что такое, comme cela m’intrigue,131 – говорила Катерина Александровна, когда Нехлюдовъ ушелъ. – Я непременно узнаю. Какая нибудь affaire d’amour propre. Il est très susceptible, notre cher Митя.132
– Онъ странный. Я давно вижу, что онъ сбирается to turn a new leaf,133 только бы не слишкомъ радикально, какъ онъ все длаетъ, – сказала Алина.
Нехлюдовъ между тмъ шелъ одинъ домой и думалъ о томъ, чтò онъ будетъ длать. Онъ зналъ одно, что завтра онъ употребитъ вс мры, чтобы увидать ее одну и просить у нее прощенія.
Онъ заснулъ поздно. Видлъ во сн134 Катюшу больную. Будто она идетъ куда [то] въ дверь и никакъ не можетъ войти, и онъ не можетъ помочь ей. И мшаютъ этому перпендикулярныя палки. И палки эти – рчь прокурора. И отъ того, что поздно заснулъ, онъ проспалъ долго и потому на другое утро онъ былъ въ суд только въ 10 часовъ. Онъ хотлъ идти къ Предсдателю, но уже некогда было. Начиналось опять дло. Вс въ комнат присяжныхъ, и судебный приставъ, и сторожа, встртили его уже какъ своего. Но настроеніе его было совсмъ другое, чмъ вчера: то, что вчера казалось ему если не важнымъ то приличнымъ, нынче казалось ему чмъ то нелпымъ и смшнымъ.
Дло ныншняго [дня] было о краж со взломомъ. Укралъ половики пьяный фабричный 22 лтъ. Изъ всего дла видно было, что мальчикъ этотъ, будучи безъ мста, пьянствовалъ и въ пьяномъ вид, возвращаясь на квартиру, съ которой его сгоняли, почему то вздумалъ украсть то, что попалось. Его поймали. Онъ тотчасъ же покаялся. Половики эти, очевидно, никому не нужны были. Свидтели: пострадавшій и городовой, очевидно, только тяготились тмъ, что ихъ допрашивали. Все это было возмутительно. Возмутительно было то, что изъ жизни человческой длали игрушку. Нехлюдовъ думалъ все это, слушая теперь процедуру суда, и удивлялся, какъ могъ онъ не видать этого прежде. Съ трудомъ просидлъ онъ это дло. Нсколько разъ онъ хотлъ встать и сказать всмъ, кто былъ тутъ: «Полноте, перестаньте, какъ не стыдно вамъ делать игрушку изъ страданій человческихъ» – танцору, прокурору и всмъ этимъ чиновникамъ, отъ Министра до курьера, получающимъ за это жалованье. Если ужъ нельзя не отдавать этимъ людямъ трудовъ народа, то пускай бы такъ, на домъ, отдавать имъ всмъ каждое 20-е число т милліоны, к[оторые] они стоятъ, но только бы не длали они этой безобразной гадости издвательства надъ человческими страданіями, не развращали бы они этого народа. Вдь вы знаете, что, во 1-хъ, этотъ мальчикъ не виноватъ, что въ такихъ условіяхъ, какъ онъ, вс мы были бы въ 100 разъ хуже; во 2-хъ, то, что никакой, даже приблизительной справедливости вы не достигаете никогда своими грубыми пріемами, въ 3-хъ, что наказанія, которымъ вы ихъ подвергаете, не имютъ никакого смысла. Мстить – вы знаете, что не нужно и не хорошо и противно той вр, которую вы будто бы исповдуете. Пресчь возможность новаго преступленія вы уже никакъ не достигаете, ссылая ихъ въ Сибирь, т. е. въ другую мстность Россіи; объ исправленіи же, запирая его въ сообщество съ ослабшими[?], развращенными людьми, очевидно не можетъ быть рчи. Онъ нсколько разъ хотлъ подняться и сказать это, но, во первыхъ, не доставало силы разбить это вншнее благообразіе суда, невольно гипнотизировавшее его, во 2-хъ, онъ боялся, какъ бы выходка эта не помшала себ выхлопотать отъ прокурора разршеніе на свиданіе съ Катюшей.135
Онъ пересилилъ себя и ршилъ досидть еще ныншній день. Следующее за этимъ дло было дло о сопротивленіи властямъ. Крестьяне, уже давно судившіеся съ помщикомъ о принадлежности имъ луга, вышли косить на лугъ, считавшійся прежде ихнимъ, потомъ перешедшій къ помщику. Крестьяне отказались сойти съ луга и прогнали управляющаго и побили рабочихъ, хотвшихъ помшать имъ косить. На скамь подсудимыхъ сидли 30 человкъ домохозяевъ, виновныхъ въ томъ, что, кормя всхъ этихъ чиновниковъ своими трудами съ земли, они хотли пользоваться этой землей, тмъ боле, что имъ сказали, что земля эта по бумаг ихняя. Опять и надъ этими людьми совершалось тоже издвательство, таже попытка механическимъ путемъ достигнуть справедливости. Но, несмотря на очевидность дла, прокуроръ обвинялъ возмутительно, съ тою же жадностью, и вопросы были поставлены такъ, что, несмотря на всю борьбу Нехлюдова съ присяжными, крестьяне были обвинены и присуждены къ тюремному заключенію.
Дло кончилось поздно, такъ что только на другой день Нехлюдовъ пошелъ къ Предсдателю. Предсдатель былъ въ своемъ кабинет. Предсдатель принялъ его стоя, собираясь уже уходить.
– Что вамъ угодно? – строго спросилъ Предсдатель. Онъ былъ недоволенъ настоятельностью, съ которой Нехлюдовъ требовалъ свиданія съ нимъ.
– Я присяжный, фамилія моя Нехлюдовъ, и мн необходимо видть подсудимую Маслову, – сказалъ Нехлюдовъ, чувствуя, что онъ совершаетъ что то ршительное и потому весь дрожа отъ волненія.
Предсдатель былъ невысокій, смуглый человкъ съ сдющими волосами и бородой и очень выдающейся нижней скулой.
– Для чего вамъ это нужно? – сказалъ онъ рзко и потомъ, какъ бы желая смягчить, прибавилъ: – я не могу разршить вамъ этого, не зная, для чего вамъ это нужно.
– Мн нужно это, – весь вспыхнувъ заговорилъ Нехлюдовъ, – для того, что136 я виновникъ того, что она явилась на скамь подсудимыхъ. Я соблазнилъ ее и привелъ къ тому преступленію.
– Для чего же вамъ нужно видть ее? – поднимая съ нкоторымъ безпокойствомъ брови, спросилъ Предсдатель.
– Для того, что я хочу жениться на ней, – сказалъ Нехлюдовъ, въ первый разъ тутъ, въ этомъ разговор, ршивъ, что онъ женится на ней.
Предсдатель долго молчалъ, поглядывая то на столъ, то на Нехлюдова.
– Вы, кажется, тотъ Нехлюдовъ, который былъ въ Красномъ крест, – сказалъ Предсдатель.
– Извините, я не думаю, чтобы это имло связь съ моей просьбой.
– Конечно, нтъ, но ваше желаніе такъ необыкновенно и такъ выходитъ…
– Что же, могу я получить разршенье?
– Изволите видть, это отъ меня не зависитъ. Если она присуждена, то теперь находится въ вдніи гражданской власти, въ Бутырскомъ замк. Туда вамъ и совтую обратиться.
– Къ кому же я долженъ обратиться?
– Къ Губернатору или къ тюремному начальству, – холодно сказалъ Предсдатель, длая движеніе, показывающее, что аудіенція кончилась.137
– Я еще долженъ заявить, – сказалъ Неклюдовъ, – что я не могу продолжать участвовать въ сессіи.
– Такъ-съ. Почему же вы не можете? Нужно, какъ вы знаете, представить уважительныя причины. И потому вы на суд можете представить ихъ.
– Причины т, что я считаю всякій судъ нетолько безполезнымъ, но и безнравственнымъ.
– Такъ-съ, – слегка улыбаясь, сказалъ Предсдатель, какъ бы показывая этой улыбкой то, что такія заявленія знакомы ему и принадлежатъ къ извстному ему забавному разряду. – Такъ-съ, но вы, очевидно, понимаете, что я, какъ предсдатель суда, не могу согласиться съ вами.138 И потому совтую вамъ заявить объ этомъ на суд, и судъ, разсмотрвъ ваше заявленіе, признаетъ его уважительнымъ или неуважительнымъ и въ такомъ случа наложитъ на васъ взысканіе.
– Я заявилъ и больше никуда не пойду, – сердито проговорилъ Нехлюдовъ.
– Мое почтеніе, – сказалъ предсдатель, еще ниже наклоняя голову, очевидно, желая поскоре избавиться отъ этого страннаго постителя.
– Кто это у васъ былъ? – спросилъ членъ суда, вслдъ за выходомъ Неклюдова входя въ кабинетъ предсдателя.
– Нехлюдовъ, знаете, который еще139 въ Красноперскомъ узд въ земств работалъ. И представьте, онъ присяжный, и въ числ подсудимыхъ оказалась женщина или двушка, приговоренная въ ссылку, которая, какъ онъ говоритъ, была соблазнена имъ. И онъ теперь хочетъ жениться на ней.
– Да не можетъ быть.
– Такъ онъ мн сказалъ. И въ какомъ то странномъ возбужденіи.
– Что то есть, какая то ненормальность въ ныншнихъ молодыхъ людяхъ.
– Да онъ уже не очень молодой.
– Ну ужъ какъ надолъ, батюшка, вашъ прославленный Ивашенковъ. Онъ изморомъ беретъ. Говоритъ и говоритъ безъ конца.
– Ихъ надо просто останавливать, а то вдь настоящіе обструкціонисты.140
–
Страница рукописи первой редакции „Воскресения,“ написанная рукой М. Л. Толстой и исправленная Л. Н. Толстым.
Размер подлинника
«Ну и чтожъ, и женюсь, – говорилъ себ Нехлюдовъ, выходя изъ суда. – Да, и женюсь. И это лучшее, что могу сдлать. Только бы поскоре увидать ее. Къ губернатору, такъ къ губернатору». И онъ взялъ извощика и тотчасъ же похалъ на Тверскую.
Губернатора не было дома, да и кром того, вышедши къ нему, дежурный сказалъ, что по вечерамъ Губернаторъ не принимаютъ и что не угодно ли пожаловать завтра въ 12-мъ часу.
Губернаторъ сказалъ Нехлюдову, что острогомъ и свиданіями съ заключенными завдуетъ Вицегубернаторъ, но что кром того есть дни, въ которые принимаютъ всхъ.
Нехлюдовъ похалъ къ Вицегубернатору.
Вицегубернаторъ сказалъ, что онъ можетъ видать кого ему нужно въ назначенные дни: воскресенье и четвергъ, стало быть, черезъ два дня, т. е. посл завтра, так как была пятница.
Да, вся жизнь его, онъ чувствовалъ, должна была перевернуться вверхъ дномъ, потому что такъ вверхъ дномъ перевернулось его пониманіе цли жизни. То, что ему когда то давно представилось единственно возможной, радостной цлью жизни, тогда давало жизни такой ясный, радостный смыслъ и освщало всю жизнь такимъ яркимъ свтомъ и то, что потомъ такъ незамтно, подъ вліяніемъ общаго неодобренія потускнло, стерлось, превратилось въ какія то пустыя мечты, все это теперь, вслдствіи встрчи съ Катюшей, вдругъ опять выступило изъ мрака и охватило его душу съ такой несомннной силой, что онъ почувствовалъ, что только это одно пониманіе жизни было истинно.
То, что сознаніе этой цли жизни посл столькихъ лтъ забвенія выступило нетолько еще съ большей ясностью и грустной прелестью воспоминанія, чмъ 14 лтъ тому назадъ, было несомнннымъ доказательствомъ того, что это одно было истинно и что141 все то, что впродолженіи этихъ 14 лтъ скрывало это сознаніе, было ложь и обманъ.
Пониманіе жизни, открывшееся тогда, состояло въ томъ, что цль ея только въ томъ, чтобы жить въ атмосфер любви: чтобы любить, быть любимымъ. Для того же чтобы быть любимымъ, надо было быть добрымъ, а для того чтобы быть добрымъ, надо было любить другихъ. Это и это одно тогда стояло цлью жизни, и потому надо было откидывать, уничтожать въ себ все то, что мшало этому: вс личныя похоти роскоши, корысти, праздности, любоначалія. «Духъ же цломудрія, смиренномудрія любви и терпнія даруй мн», – вспоминалъ онъ теперь столь любимую имъ тогда и введенную въ свои ежедневныя молитвы давно имъ оставленную молитву Ефрема Сирина.
Онъ живо вспоминалъ теперь то свое душевное состояніе, въ которомъ онъ былъ тогда, когда въ первый разъ гостилъ у тетушекъ, и ту внутреннюю работу, которая шла въ немъ тогда, и т мысли, планы и работы, которые занимали его тогда. Впослдствіи онъ призналъ эту внутреннюю работу и планы и работы, занимавшіе его тогда, неосуществимыми мечтами, почти нелпыми, но вотъ прошло 14 лтъ жизни, не мечтательной, а той, которая считалась самой настоящей, и какъ ясно ему было теперь, что только въ тхъ мечтахъ была настоящая жизнь, а что все то, что онъ длалъ въ продолженіи этихъ 14 лтъ, было хуже, чмъ мечта, было ничто, замнившее настоящую жизнь. Тогдашнія мечты его ясно рисовались ему такъ: жениться на Катюш, но чтобы тетушки не мшали этому, чтобы ничего никому не объяснять, не оправдываться, тайно ухать съ ней на Кавказъ, купить землю, поселиться тамъ, жить, охотиться, работать и писать свое сочиненіе объ освобожденіи людей отъ рабства личнаго землевладнія.
Тогда онъ и не видлъ противорчія того, чтобы, не признавая собственности на землю, купить землю.
«Я не сдлалъ этого, – думалъ онъ, – и потерялъ 14 лтъ, въ чемъ?» Трудно было даже и вспомнить то, чмъ были наполнены эти 14 лтъ. Попытки службы гражданской, потомъ военной, потомъ земство, поздка за границу, музыка, ухаживанье за матерью и борьба съ ней, и вотъ теперь эта послдняя зима въ Москв съ замирающей совстью. «Но нтъ, и эти 14 лтъ не потеряны, – говорилъ онъ себ. – Ничто не теряется. Никакіе доводы въ мір не могли такъ убдить меня въ истинности того, что я считалъ истиной, какъ очевидная ложь противоположнаго. И когда же случилось это? Тогда, когда я готовъ былъ погубить еще одно существо и себя окончательно, потому что я не любилъ Алины и не переставая боялся ее. Она была только та послдняя тяжесть, которая должна была окончательно, безъ возможности спасенія, потопить меня. Но не въ томъ только дло, что она не помогла бы мн въ моей духовной жизни, а, напротивъ, затушила бы послдніе просвты ея, но дло въ томъ, что какъ же я хочу жениться на ней, когда я женатъ, 14 лтъ какъ женатъ и даже ребенокъ былъ у меня».
«Благодарю тебя, Господи», молился онъ Богу, присутствіе котораго и связь свою съ которымъ онъ посл долгой разлуки съ Нимъ вновь почувствовалъ.
«Но что же? Неужели жениться на ней? На ней, посл всхъ этихъ гостей, купцовъ, всего этого ужаса развращенности? Развращенность? Развращенность въ томъ, что она топила свое горе въ вин и разврат, и то длала такъ потому, что не могла длать иначе. Или развращенность моя который погубилъ, бросилъ ее и поставилъ ее въ то положеніе, въ которомъ она погибла».
«Да, и женюсь и сдлаю то самое, что хотлъ сдлать 14 лтъ тому назадъ, только съ той разницей, что тогда я похалъ бы на Кавказъ, на свою землю, а теперь поду въ Сибирь, на ту землю, которую укажутъ мн, и, главное, съ той разницей, что тогда я могъ колебаться: для счастья, котораго я искалъ, можно было найти лучшую подругу, чмъ Катюша, хотя трудно было найти тогда что нибудь чище и миле ея, – онъ вспомнилъ всю ея чистую, тихую прелесть тогда. – Но тогда я думалъ, что не стоить останавливаться на ней, что можно было найти еще много женщинъ лучше ея. И какъ теб казалось, что можно было найти женщину лучше ея, также теб казалось, что [можно] было найти и форму жизни еще боле разумную и добрую, чмъ поселеніе на Кавказ и работу надъ уничтоженіемъ земельной собственности. Почему Кавказъ, а не Тироль, Неаполь, и почему работы надъ освобожденіемъ отъ земли, а не что нибудь другое? – думалъ я тогда».
И такъ какъ можно было выбрать и то, и другое, и третье, онъ не начиналъ ничего, все откладывая и откладывая, и вотъ дошелъ до того упадка, до котораго дошелъ теперь. Но теперь уже нтъ выбора, и это было хорошо. «Бросить ее, погубленную Катюшу, нельзя ужъ теперь, надо хоть чмъ нибудь заплатить ей, и я заплачу, отдавъ ей себя такого, какой есть, и мста выбирать нельзя, надо хать съ ней въ Сибирь. И выбирать дятельности нельзя, потому что грхъ владнія землей весь окружаетъ меня, и онъ то запуталъ меня. Не было бы этого, я бы не жилъ такъ, какъ жилъ, не жила бы такъ и моя мать. И это мн надо распутать. Это будет Single Tax142 Генри Джорджа».
По проэкту Генри Джорджа земля, рента съ земли, т. е. та цнность ея, которая произошла не отъ труда, положеннаго на нее, тотъ излишекъ цнности лучшей земли передъ худшей, эту ренту должны платить т, которые пользуются ею, и платить не кому нибудь, а всему обществу за то, что они пользуются лучшей землей, чмъ другіе.
Эта плата то и составляетъ тотъ естественный капиталъ, принадлежащiй всему обществу, который долженъ быть употребленъ на нужды всего общества, на то, на что употребляются теперь подати и вс доходы государства. Но теперь подати употребляются неразумно, на ненужныхъ чиновниковъ, на вредныя учрежденія. И потому эти подати надо разсматривать какъ неудобство, лежащее на всхъ членахъ общества, ренту же земли употреблять на общественныя, общія дла, какими могутъ быть школы, богадльни, пріюты, пріобртеніе машинъ, смянъ, племенныхъ животныхъ, на продовольствіе въ дурные годы, даже на уплату податей».
<Такъ думалъ онъ о практической сторон дла, избгая мысли о ней, о Катюш. Ему страшно было думать о ней: она двоилась въ его глазахъ: то тихая, милая, ласковая, преданная тогда въ Панов, то таже, но съ несчастнымъ и наивнымъ выраженіемъ разсказывающая о томъ, какъ она, Любка, прізжала за деньгами и допила коньякъ. Но какъ ни ужасны были эти ея показанія, это всетаки была она, та самая Катюша, которая была въ Панов.
Какъ, что онъ будетъ говорить съ ней, онъ не зналъ и боялся думать и представлять себ, но онъ не отчаявался и зналъ, что онъ долженъ сказать ей то, что онъ намренъ сказать.>143
7.
На другой день, въ обычный день пріема, Нехлюдовъ похалъ въ Бутырскую тюрьму. Было воскресенье. <Во всхъ церквахъ еще шла обдня, и надъ Москвой стоялъ тотъ непріятный, напоминающій о суевріи, невжеств и фарисейств звонъ различныхъ жертвованныхъ благодтелями колоколовъ, гулъ которыхъ заглушаетъ людскую совсть.> Весна уже совсмъ установилась. Было тепло, листья березы, черемухи, тополя уже совсмъ распустились, и въ домахъ и магазинахъ выставляли и вытирали окна. Еще было рано. Лвая сторона улицы была въ тни и прохладна, но по середин поднималась уже пыль отъ гремящихъ по мостовой возовъ и пролетокъ. Еще слышенъ былъ ранній странный крикъ мужиковъ съ молокомъ и овощами, пріхавшими изъ деревень; на площадяхъ, засоряя ихъ навозомъ и сномъ, еще стояли воза съ сномъ и соломой и на Смоленскомъ рынк, мимо котораго онъ прозжалъ, кишла около палатокъ густая144 толпа народа съ сновавшими между нею продавцами съ сапогами и перекинутыми черезъ плечо многими парами выглаженныхъ панталонъ и жилетовъ.
У трактировъ уже тснились высвободившіеся изъ своей 6-дневной каторги фабричные – мужчины въ глянцовитыхъ поддевкахъ и сапогахъ и женщины въ шелковыхъ яркихъ платкахъ и пальто съ стеклярусомъ. Городовые съ желтыми снурками пистолетовъ стояли на мстахъ, по бульварамъ проходили прохожіе, и уже сидли няньки съ дтьми, изрдка прозжала коляска или карета.
На Долгоруковской улиц Нехлюдову встртились похороны съ пвчими, священниками въ ризахъ, золотой парчей, факельщиками и колесницей, запряженной лошадьми въ черныхъ попонахъ съ ушами, и поздомъ съ прилично заплаканными лицами въ первыхъ двухъ экипажахъ и равнодушными и даже веселыми лицами въ послднихъ линейкахъ.
Вотъ, налво завиднлись башни острога, вотъ и калитка его сада и изъ за нее рядъ распустившихся уже акацій. Извозщикъ зналъ, гд впускаютъ, и прямо туда подвезъ Нехлюдова – не къ самой тюрьм, а къ повороту, ведущему къ тюрьм. Уже нсколько человкъ мущинъ и женщинъ, большей частью съ узелками, стояли тутъ на этомъ поворот къ тюрьм, шагахъ въ ста отъ нея. Это былъ какъ [бы] широкій, короткій переулокъ, съ права какія то невысокія деревянныя строенія, слва двухъ этажный деревянный домъ, принадлежавший тюрьм и съ какой то вывской. Впереди виднлось огромное каменное зданіе тюрьмы съ дверью, ведущей въ нее, и часовой, солдатъ съ ружьемъ стоялъ въ этомъ переулк шаговъ за 100 отъ входа въ тюрьму и не пускалъ постителей дальше. Съ правой стороны, противъ часоваго, сидлъ вахтеръ, очевидно, для наблюденія порядка при впуск. Къ нему подходили и записывали, кого кто желалъ видть. Узнавъ это, Нехлюдовъ подошелъ къ нему и назвалъ Катерину Маслову. Тотъ записалъ.
– Почему не пускаютъ еще? – спросилъ Нехлюдовъ.
– Обдня идетъ, – отвчалъ вахтеръ. – Вотъ отойдетъ обдня, тогда впустятъ. – Ты куда лзешь, – крикнулъ онъ на оборванца въ смятой шляп, который выдвинулся впередъ изъ толпы.
Постители были, по вншнему виду судя, мщане, мелкіе торговцы и ихъ жены, но боле всего было оборванцевъ, которые держали себя очень свободно и весело.
Пріхали на хорошей своей лошади студентъ съ двушкой. Студентъ несъ въ рукахъ большой узелъ. Они тоже подошли къ вахтеру и спросили, можно ли и какъ передать милостыню – калачи, которые они привезли заключеннымъ. Это были женихъ съ невстой, купцы, какъ посл узналъ Нехлюдовъ, которые въ ознаменованіе своей радости привезли заключеннымъ калачей.
Нехлюдовъ закурилъ у курившаго просто одтаго человка папироску и разговорился съ нимъ. Это былъ швейцаръ изъ банка, пришедшій провдать своего брата, попавшаго сюда за подлогъ. Добродушный человкъ этотъ разсказалъ Нехлюдову всю свою исторію и не усплъ еще досказать ее, какъ большія двери тюрьмы отворились и изъ нихъ посыпали дти. Это были дти преступниковъ и тхъ, которыя идутъ съ мужьями въ Сибирь. Дти, чисто одтыя, въ платьицахъ, рубашечкахъ, пальтецахъ, картузикахъ, и двочки, повязанныя платочками, расположенныя такъ, что меньшія впереди и сзади по порядку высшія подъ руководительствомъ начальницъ прошли колонкой въ домъ, бывшій съ лвой стороны. Это былъ устроенный благотворителями пріютъ для дтей преступниковъ.
Только когда дти прошли, вахтеръ объявилъ, что теперь можно, часовой посторонился, и вс постители, какъ будто боясь опоздать, поспшно, а кто и рысью, пустились къ двери тюрьмы. Всхъ было человкъ 60.
– Куда бжите, поспете, – говорилъ вахтеръ.
Нехлюдовъ подошелъ къ двери тюрьмы, она отворилась, и солдатъ, отворившій ее, сталъ по одному пропускать всходившихъ. Вслдъ за оборванцемъ и впереди того швейцара, съ которымъ онъ говорилъ, Нехлюдовъ вошелъ въ первую дверь. Солдатъ, стоявшій наружу, считая, дотронулся до спины его рукой и сказалъ: «17-ый». За первой дверью тотчасъ же была другая. За этой другой дверью стоялъ еще солдатъ и начальникъ и также считали внутри зданія, дотрогиваясь рукой и часто хлопая рукой по каждому проходившему. Надо было счетомъ впустить и счетомъ выпустить, не оставить постителя въ тюрьм и не выпустить заключеннаго изъ тюрьмы.
За дверьми были болышіе сни со сводами, и въ сняхъ этихъ совершенно неожиданно Нехлюдовъ увидалъ въ ниш большое изображеніе распятія. «Точно люди, устроившіе эту тюрьму и стерегущіе и мучающіе въ ней узниковъ, поставили это изображеніе для того, чтобы ободрить себя напоминаніемъ о томъ, что не они одни мучали невинныхъ», – подумалъ онъ. Онъ шелъ вмст съ народомъ, весь дрожа отъ волненія при мысли о томъ, что ожидало его. Онъ и не замтилъ, какъ вахтеръ на дорог спросилъ: «въ мужскую или въ женскую?» и пришелъ туда, куда шло больше постителей. Пройдя большую комнату, онъ вслдъ за другими, отставая отъ нихъ, вошелъ въ длинную комнату, раздленную на двое проволочными ршетками, шедшими отъ потолка до земли. Ршетокъ было дв на разстояніи аршинъ 21/2 одна отъ другой. Между ршетками ходили солдаты. На той сторон ршетки были заключенные, по сю сторону постители. Съ обихъ сторонъ т и другіе стояли прижавшись къ ршеткамъ, и во всей комнат стоялъ гулъ кричащихъ голосовъ. Каждый поститель ходилъ, отъискивая того, къ кому онъ пришелъ, и, прижимаясь къ ршетк, становился противъ него. Каждый старался говорить такъ, чтобы его разслышалъ его собесдникъ, но сосди тоже говорили, ихъ голоса мшали слышать, и надо было кричать. Это была арестантская мужская.
Только тутъ Нехлюдовъ догадался, что онъ попалъ не туда, куда надо.
– Где же женская? – спросилъ онъ у ходившаго позади народа человка въ род смотрителя.
– Женская другая, отъ туда ходъ. Вамъ разв женскую надо?
– Да, мн женскую.
– Такъ вы бы тамъ говорили. А теперь нельзя.
– Какже быть. Нельзя ли? Мн очень нужно, – сказалъ Нехлюдовъ.
Смотритель покачалъ головой.
– Нельзя, вдь теперь вс заперты здсь по счету.
– Да неужели нельзя? – говорилъ Нехлюдовъ, вмст съ тмъ чувствуя нкоторое облегченіе при мысли о томъ, что еще не сейчасъ объясненіе, а еще отсрочка. – Да неужели посл, когда выпустятъ, нельзя?
– Посл никакъ нельзя. Въ 12 запирается, и свиданія кончаются.
Смотритель посмотрлъ внимательно на Нехлюдова, какъ будто взвшивая, насколько онъ стоитъ того исключенія, которое онъ намревался сдлать, и, какъ будто ршивъ, что онъ стоитъ этаго, сказалъ:
– Ну, да что съ вами длатъ, пожалуй, какъ исключенье. Сидоровъ, – обратился онъ къ красавцу, толстому вахтеру, – проводи вотъ ихъ въ женскую.
– Слушаю-съ.
И Нехлюдовъ, поблагодаривъ смотрителя, пошелъ за красавцемъ Сидоровымъ. Все было странно Нехлюдову, и странне всего то, что ему приходилось благодарить и чувствовать себя обязаннымъ передъ однимъ изъ тхъ людей, которые длаютъ это ужасное дло, какъ онъ думалъ теперь, запиранія людей, какъ зврей, за ршетками.
Вахтеръ отперъ огромную дверь, вывелъ Нехлюдова опять въ сни, гд былъ Христосъ, сказалъ тутъ вахтеру, что одинъ изъ мужскихъ постителей перечисляется въ женскіе, и повелъ его вверхъ по лстниц, тамъ опять отперъ тяжелую дверь и ввелъ его въ такую же комнату, раздленную на трое двумя ршетками. Тутъ было тоже самое, только тутъ были вмсто солдатъ женщины сторожихи, тоже въ мундирныхъ съ свтлыми пуговицами и погонахъ кофточкахъ, и тутъ было меньше заключенныхъ. Тутъ было ихъ всего 8. Одна старуха, говорившая, очевидно, съ сыномъ, одна цыганка, говорившая съ матерью, потомъ какая то толстая блая двка, говорившая съ нарядной двицей, худая женщина съ ребенкомъ, дв, очевидно, крестьянки и она.
Въ первую минуту Нехлюдовъ не увидалъ ее, потому что ее загораживали говорившія у ршетки, она же стояла въ сторон у окна.
– Вамъ кого нужно? – спросилъ его Вахтеръ.
– Катерину Маслову,145 – едва могъ выговорить Нехлюдовъ.
– Катерина Маслова, къ теб,– крикнулъ солдатъ.
Только тогда Нехлюдовъ увидалъ ее фигуру, отдлившуюся отъ окна, подл котораго она стояла, загораживаемая цыганкой.
Она подошла къ ршетк146 съ правой стороны цыганки, Нехлюдовъ же былъ съ лвой стороны и поспшно перешелъ на мсто противъ нее. Онъ стоялъ прямо передъ ней и, хотя черезъ дв решетки, ясно видлъ выраженіе ея лица: оно было оживленное и любопытное.
– Катюша! это я, – проговорилъ онъ, не могъ договорить того, что хотлъ, и остановился, стараясь успокоиться.
– Кто же вы то? – сказала она улыбаясь, вглядываясь въ него и не узнавая, но, очевидно, довольная тмъ, что къ ней пришел поститель и хорошо одтый.
– Я, Нехлюдовъ, Дмитрій Ивановичъ. Катюша!
«Да я длаю то, что должно. Я каюсь», подумалъ онъ. И только что онъ подумалъ это, какъ слезы выступили ему на глаза и подступили къ горлу. Онъ не могъ больше говорить, схватился руками за ршетку и разрыдался.
Лицо ея усталое, безжизненное вдругъ освтилось мыслью, глаза загорлись, и даже румянецъ, не тотъ румянецъ, красный, яркій, который, бывало, заливалъ ея пухлыя дтскія милыя щеки, а слабый румянецъ, чуть пробившись сквозь нездоровую желтизну ея кожи, выступилъ на ея лицо, и она, схватившись руками за ршетку, приблизилась къ ней… И очевидно узнала. Но, узнавши, она тотчасъ же немного нахмурилась и отстранилась.
– Катюша! Узнала меня? – повторилъ онъ.
– Ну, узнала. Ну такъ чтожъ? – сказала она. – Дмитрій Ивановичъ,147 уйдите!
Онъ не слышалъ хорошо, что она сказала, рядомъ кричала цыганка,148 и для того чтобы сказать ей то, что онъ хотлъ сказать, надо было кричать.
«Какъ кричать при всхъ то, что я имю сказать», – подумалъ Нехлюдовъ, и тотчасъ же ему пришла мысль: «не постыдился тайно длать мерзости, кайся при всхъ громко», и онъ громко заговорилъ:
– Я пришелъ затмъ, чтобы просить у тебя прощенья. Катюша, прости меня, я виноватъ передъ тобой. Такъ виноватъ, что ничмъ не могу загладить вину, но всетаки прости меня.
Тутъ онъ не могъ дальше говорить, разрыдался и остановился.
– Не слыхать, что говорите,149 – прокричала она.150
Нехлюдовъ былъ такъ взволнованъ, что не могъ ничего больше выговорить и отошелъ отъ ршетки, стараясь успокоиться.
Смотритель, тотъ самый, который пустилъ Нехлюдова въ женское отдленіе, очевидно заинтересованный имъ,151 пришелъ въ это отдленіе и, увидавъ Нехлюдова не у ршетки, спросилъ его, почему онъ не говоритъ съ той, съ кмъ ему нужно.
– Мн нельзя сказать то, что я имю сказать, черезъ ршетку. Мн нужно многое говорить съ нею. А ничего не слышно.152
Опять смотритель задумался.
– Ну чтожъ, можно вывести ее сюда на время. Назарова, выведите Маслову наружу. Можете здсь говорить.
Черезъ минуту Катюша въ котахъ и халат вышла своей все таки той же легкой и скромной походкой и, положивъ руку на руку, стала передъ нимъ153 опустивъ глаза.
– Катюша, я пришелъ за тмъ, чтобы просить тебя простить, чтобы ты, если теб не противно, если ты можешь, простить меня.154
– Провдать пришли, – сказала она, какъ бы не понявъ того, что онъ говорилъ. – Вотъ я куда попала. Не ожидали, – прибавила она и улыбнулась.
– Катюша, разв ты не слышишь, что я говорю: я говорю: прости меня и пойди за меня замужъ, – повторилъ онъ.
Она подняла потухшіе глаза и посмотрла на него съ любопытствомъ и безпокойствомъ: что то на мгновеніе зажглось въ ея взгляд.
– Вы все глупости говорите, – сказала она, – что жъ вы или лучше меня не нашли? Вы лучше деньжонокъ мн дайте потихоньку. А то ни чаю, ни табаку нтъ. А я безъ табаку не могу.
Нехлюдовъ молча съ ужасомъ смотрлъ на нее.
– А то тутъ не заработаешь: вахтера тутъ плуты, норовятъ даромъ, – и она захохотала.
– Катюша, прости меня.155 Я чувствую теперь, какъ я виноватъ передъ тобой.
– Что мн прощать? – сказала она, покраснвъ и опять опустила голову. – Никто не виноватъ. Такая ужъ судьба моя.
И что онъ ни говорилъ ей, она только заглядывала на него изподлобья и молчала.
<«Она не можетъ простить, – думалъ Нехлюдовъ. – И разумется, слова не могутъ загладить погубленной жизни. И она знаетъ это, но не хочетъ сказать мн этаго».
А между [тмъ] Катюша думала совсмъ не о прошедшемъ. Она думала о теперешнемъ, сейчасномъ своемъ положеніи. <Она радовалась тому, что Нехлюдовъ, баринъ, пришелъ къ ней, радовалась особенно тому, что для нея сдлали исключеніе, вывели.> Когда она узнала его, она удивилась и вспомнила свою любовь къ нему, какъ что то нетолько далекое, но такое, что когда то случилось съ какой то другой женщиной, а не съ нею. Воспоминаніе о томъ времени, какъ молнія, мелькнуло въ ея сознаніи, но тотчасъ же исчезло и замнилось желаніями настоящаго, a желанія эти были въ томъ, чтобы добыть кофей или чаю, сахару и, если можно, вина, а главное, табаку.
То что онъ говорилъ ей о прощеніи, о томъ, что онъ женится на ней, она156 совсмъ не понимала. Она не вникала въ его положеніе, съ тмъ чтобы понять, чего ему нужно. Она ждала только того, чтобы онъ кончилъ, для того чтобы попросить у него денегъ.>
Въ то время какъ онъ говорилъ ей о томъ, какъ онъ мучался, когда, посл войны, вернувшись къ тетушкамъ, узналъ, что она отошла отъ нихъ и была беременна, она157 перебила его.
– Все это прошло, и не помню я этаго ничего, – сказала она.
Онъ взялъ ея руку и пожалъ.
<– Ты мучалась одна, рожала, а я? Прости, прости меня.
– Что длать? – сказала она, чтобы прекратить скоре безполезный разговоръ и подойти къ тому, который нуженъ былъ.>
– И гд же ребенокъ? – робко спросилъ Нехлюдовъ, глядя ей въ лицо.
– Тогда же померъ, – коротко отвтила она. – И не помню ничего. Все забыла. А вотъ что, вы мн теперь дайте денегъ. Тутъ все купить можно. А безъ папироски мн бда.
Нехлюдовъ отстранился и посмотрлъ на нее. Она робко улыбнулась, выставляя пустое мсто между зубовъ.
– Привычка! – сказала она. – Лучше безъ ды буду.
– Сейчасъ, – сказалъ Нехлюдовъ, доставая бумажникъ.
– Это вы при всхъ смотрителю дайте. Это тогда, когда насъ поведутъ: мои будутъ, а еще вы потихоньку, вотъ когда онъ отойдетъ, мн дайте. Положите такъ на лавку, чтобъ не видлъ. Вотъ, миленькій, спасибо.
«Боже мой, – думалъ Нехлюдовъ. – Гд она? гд та Катюша, которую я зналъ? Вдь это мертвая женщина, это ужасный живой изуродованный трупъ. И я сдлалъ это».158
– Катюша! это я все сдлаю, но ты не сказала мн главнаго. Ты не отвтила мн на то, что я хочу жениться на теб. Пойдешь ли ты за меня?
Она подняла голову и улыбнулась кривою улыбкой, скосивъ еще больше глаза.
– Да разв это можно?
– Разумется, можно. Не знаю, захочешь ли ты, но я только затмъ буду жить, чтобы облегчить твою жизнь, чтобъ хоть чмъ нибудь заплатить за то, что я сдлалъ.
– Чтожъ, если не сметесь. Отчего же. Мн говорили, тутъ одна обвнчалась. А не знаете, когда отправка наша будетъ?
– Такъ ты пойдешь?
– Удивительный вы, – сказала она, покачавъ головой. – Чтожъ вамъ такъ понадобилась такая, какъ я. – И она опять улыбнулась. – <Какъ же вдь я въ Сибирь пойду.
– И я пойду съ тобой.
Все ея существо было поглощено желаніемъ куренья и вина. Все, что онъ говорилъ ей, она понимала, но не связывала это съ своимъ и его положеніемъ, не связывала этого съ прошедшимъ.
– Чудно это что то, – сказала она.>
Она была безобразна въ своемъ халат, съ этимъ желтымъ цвтомъ лица и синевой подъ глазами, главное же, она отталкивала своей душевной мертвенностью, отсутствіемъ всякой духовной жизни. Она казалась полуидіоткой. Но, удивительное дло, Нехлюдова это нетолько не отталкивало, но еще больше, какой то особенной новой силой притягивало къ ней. Онъ чувствовалъ, что ему должно разбудить, зажечь, хотя бы согрть ее своей любовью. Если даже не согрть, то сдлать все что можно, чтобы согрть и воскресить ее. И любовь его къ ней росла, именно потому, что онъ ничего не желалъ себ отъ нея, а желалъ только для нея, желалъ всего себя отдать для нея.
– Я знаю, какая ты, помню тебя, помню твое сердце тогда, когда мы въ первый разъ видлись у тетушки.
– Что вспоминать, – сказала она, и на щек ее дрогнуло что то.
– И мн лучше тебя не надо жены, – продолжалъ Нехлюдовъ, – не то что лучше не надо, а я не стою тебя.
– Ну, это ваше дло, – сказала она, опять овладвъ собой, тмъ же ровнымъ, почти идіотскимъ голосомъ. – Давайте теперь, – быстро оглянувшись, проговорила она, замтивъ, что смотритель отошелъ на другой конецъ комнаты.
Нехлюдовъ досталъ дв 3-хъ рублевыя бумажки и положилъ ей въ руку.
– Вотъ это хорошо, – сказала она, робкимъ воровскимъ жестомъ пряча бумажки въ рукавъ. – Приходите опять въ четвергъ. Поскорй бы сослали. А то вахтеры здсь такіе – пристаютъ.
Скоро посл этого къ нимъ подошелъ смотритель и потребовалъ Катюшу за ршетку. Нехлюдовъ былъ минуту въ сомнніи, какъ проститься съ ней: поцловаться или пожать только руку. Она стояла передъ нимъ сложивъ руки и ожидая. Онъ вспыхнулъ, она тоже покраснла, также, какъ 14 лтъ тому назадъ за кустомъ сирени, но стыдъ этотъ былъ совсмъ другой, чмъ тотъ. Думалось и то, что надо поцловать, чтобъ она не думала, что я не хочу, и ставлю ей въ вину ея позоръ. И она думала тоже. Думалось и то, что поцлуй можетъ навести на мысль о тхъ отношеніяхъ, которыя, несмотря на женитьбу, не должны быть, думалось и то, что совстно при всхъ этихъ людяхъ. И онъ ршилъ, что не надо, и пожалъ ее руку. Рука была таже твердая и пріятная.
– Прощай, Катюша, скоро буду.
Скоро зашумли арестанты, съ звономъ цпей выходя изъ за ршетки, и постители стали выходить, и опять вахтера, выпуская, въ дв руки считали ихъ, чтобы не вышелъ лишній и не остался въ тюрьм.
Прежде чмъ хать домой, Нехлюдовъ пошелъ къ смотрителю и распросилъ о всхъ тхъ формальностяхъ, которые нужно исполнить для того, чтобы жениться на приговоренной. Формальностей оказалось очень много. Нехлюдовъ записалъ ихъ вс и въ тотъ же день принялся за исполненіе ихъ.
–
Изъ Москвы уже вс ухали, ухали и Кармалины, очень недовольные Нехлюдовымъ, и Нехлюдовъ оставался одинъ съ нянюшкой въ своей большой квартир, ожидая окончанія формальностей для вступленія въ бракъ и отправленія вмст съ партіей въ Сибирь. Внчанье было назначено на 6 Іюня, а на 9 Іюня отправка партіи.
Чмъ больше проходило времени со времени ршенія Нехлюдова, тмъ больше онъ утверждался въ немъ и не только не раскаивался, но испытывалъ новое чувство радости и энергіи. Катюша была все также мертва и непривлекательна, но именно эта непривлекательность, отвратительность ея только увеличивала въ немъ его чистую любовь къ ней, не ждущую ни отъ нея, ни отъ кого бы то ни было какой нибудь награды, любовь, ищущую радости и блага не себ, а другимъ. Онъ испытывалъ чувство подобное тому, которое бы испытывалъ человкъ, отогрвая замерзшаго друга. Съ каждымъ днемъ и часомъ онъ чувствовалъ, какъ разгорается все больше и больше тепло въ его душ, и это увеличеніе тепла, т. е. любви, не то чтобы радовало его – радости тутъ не было, напротивъ, тяжелое, напряженное чувство, – но удовлетворяло его, давало ему сознаніе того, что онъ длаетъ то, что нужно длать и лучше чего онъ ничего не можетъ длать. Удастся ему пробудить въ ней жизнь,159 вызвать въ ней вс лучшія воспоминанія ея чистой жизни, вызвать въ ней хоть не любовь, но сочувствіе къ себ, это будетъ огромное, сверхъ должное счастье, не удастся, и она останется такою и его женою, онъ все также будетъ окружать ее заботой и любовью, и ему будетъ также хорошо. Кром приготовленія къ женитьб, это послднее время Нехлюдова занимали и его проэкты освобожденія себя отъ земельнаго рабовладльчества.
Проэктъ его былъ готовъ, и въ ближнюю Рязанскую деревню, въ то самое, унаслдованное ему отъ тетушекъ имніе онъ създилъ самъ, чтобы написать съ крестьянами условіе, въ дальнія деревни Нижегородскія и Самарскія онъ писалъ,160 что прідетъ тогда, когда будетъ отправлена партія, т. е. въ Іюл. Въ Рязанской губерніи у него было 800 десятинъ прекрасной черноземной земли. Едва ли гд въ Россіи была лучшая земля и едва ли тоже гд въ Россіи народъ находился въ худшей нищет, бдности и униженіи. Рабство земельное, и ужасное, жестокое рабство, было здсь совершенно очевидно.
Тогда, 14 лтъ тому назадъ, когда онъ гостилъ у тетушекъ, онъ ничего не видалъ этаго. Земли были вс захвачены дворянами,161 и крестьянамъ отдана только самая малая и худшая часть, такъ что теперь, 30 лтъ посл освобожденія, при кое гд удвоившемся населении, крестьянамъ кормиться съ своихъ надловъ было невозможно: недоставало хлба на полгода. Уйти, переселиться крестьянамъ воспрещалось, – тогда правительство было противъ переселеній, – такъ что крестьяне волей-неволей должны были закабаляться помщикамъ, чтобы работать на нихъ или нанимать землю по 15, 20 рублей за десятину или обрабатывать по 4 рубля серебромъ сороковую десятину. Голода, признаннаго голода тогда еще не было, но Нехлюдовъ теперь, съ своей точки зрнія земельнаго рабства глядя на крестьянъ этой мстности, былъ пораженъ ихъ нищетой.162 Держались только т, которые могли отпускать своихъ работниковъ въ города въ каменьщики, плотники, дворники, и богачи, закабалявшіе себ бдняковъ и захватывавшiе ихъ земли.
Проэктъ Нехлюдова, который онъ сообщилъ собраннымъ крестьянамъ изъ трехъ деревень, къ которымъ примыкала его земля, былъ принятъ сначала недоврчиво и даже враждебно. Вс выслушали молча, и на другой день пришли выбранные отъ одной изъ деревень, самой большой и богатой, съ предложеніемъ отдать имъ землю просто по старому, въ наймы и дороже, чмъ онъ назначалъ, – онъ назначалъ по 6 рублей въ кругъ, а они давали 8, – но только безъ всякихъ новостей, а по старому. Купецъ мельникъ, съ своей стороны, давалъ по прежнему по 9 рублей. Нехлюдовъ отказалъ и опять собралъ крестьянъ, не всхъ, но боле умственныхъ, къ себ вечеромъ. Онъ жилъ въ маленькомъ флигельк-контор, но для этаго случая открылъ домъ и, угащивая мужиковъ чаемъ въ тетушкиномъ зал, – собралось около 20 человкъ, – высказалъ имъ свой взглядъ на грхъ и незаконность собственности земли, описалъ имъ ихъ положеніе рабства такъ врно, что нкоторые, боле смлые, разогртые чаемъ, разговорились, и вдругъ прорвалось все то постоянно живущее въ народ негодованіе на ту кабалу, въ которую они пойманы. «Ни прутика лса, ни травы, за ботву картофельную платимъ по 5 рублей или десятину обработать, ни пастбища. Земли вс за 5 верстъ, а на барскую взнесли цну такъ, что не оправдываетъ. Веревки вьютъ изъ насъ какъ хотятъ. Хуже барщины».
Когда они высказались, Нехлюдовъ сталъ спрашивать, какже бы они думали устроить.
– Ну, если бы Царь сказалъ: «длайте съ землей какъ хотите», какъ бы вы сдлали?
– Какъ сдлали? Раздлили бы всю по душамъ, что мужику, что барину, всмъ по ровну.
Вс согласились съ этимъ проэктомъ, но Нехлюдовъ сталъ указывать на неудобство его. Если всмъ раздлить, вс господа, лакеи, повара, чиновники, писцы, вс городскіе люди возьмутъ свои паи, а богачи скупятъ у нихъ. А у тхъ, которые на своей дол, опять народится народъ, и опять богачи заберутъ крестьянъ въ руки.
– Запретить, чтобы не продавали землю, а только кто самъ пашетъ.
И на это Нехлюдовъ возразилъ, что усмотрть нельзя будетъ, кто для себя пашетъ, кто для другого. Главное же, нельзя равно раздлить:
– За что однимъ вамъ будетъ черноземъ, а Московскимъ глина или песокъ? Вс сюда захотятъ.
Еще одинъ предложилъ устроить такъ, чтобы всмъ артелью пахать. И кто пашетъ, на того и длить.
И этотъ коммунистическій проэктъ легко было разбить тмъ, что для этого порядка надо, чтобы вс люди по совсти работали, не отставали, или много начальниковъ надо. А въ начальники некого поставить.
Крестьяне согласились. Тогда Нехлюдовъ объяснилъ имъ проэктъ единой подати. Земля ничья, Божья.
– Это такъ, – отозвалось нсколько голосовъ.
– Есть земли лучше и хуже. И на хорошую вс лзутъ. Какъ же быть, чтобы уравнять? А такъ, чтобы тотъ, кто будетъ владть хорошей, платилъ бы тмъ, которые163 не владютъ землей, то, что его земля стоитъ. А такъ какъ трудно распредлить, кто кому долженъ платить, и такъ какъ на общественныя нужды деньги собирать нужно, то и сдлать такъ, чтобы тотъ, кто владетъ землей, платилъ въ общество на всякія нужды то, что земля стоитъ. Такъ всмъ ровно будетъ. Хочешь владть землей, плати. А не хочешь владтъ, ничего не платишь, а подать на общественныя нужды за тебя платятъ т, кто землею владетъ.
– Такъ точно, правильно будетъ, только бы плата была посильная.
– А плата должна быть такая, чтобы было въ самый разъ: не дорого и не дешево. Если дорого, то не выплатятъ, и убытки будутъ, а если дешево, вс кинутся, перекупать другъ у друга будутъ, торговать землею будутъ. Вотъ это самое я хотлъ сдлать у васъ.
Черезъ нсколько дней крестьяне сами пришли къ Нехлюдову и согласились на его условія.
На согласіе это имло вліяніе то, что, во 1-хъ, три дня крестьяне всхъ трехъ деревень каждый вечеръ собирались и толковали о предстоящемъ дл; во 2-хъ, то, что мельникъ грозилъ снять землю, хоть по 10 рублей заплатить, въ 3-ихъ, и главное, то, что между крестьянами прошелъ слухъ, не лишенный основанія, что къ Нехлюдову прізжалъ отъ Губернатора исправникъ съ требованіемъ прекратить свои сношенія съ крестьянами, производящія въ народ волненія.
«Если начальство противъ него, значитъ, онъ за насъ», ршили крестьяне и согласились; такъ что домашнее условіе было подписано, и Нехлюдовъ ухалъ назадъ въ Москву съ радостнымъ сознаніемъ удачи, т. е. осуществленія того, что было ему ясно теоретически, но за практическое осуществленіе чего онъ очень боялся. «Если здсь удалось, то, вроятно, удастся и въ Нижнемъ и въ Самар», думалъ онъ.
Одно, что смущало его немного, несмотря на неперестающую радость сознанія того, что онъ длаетъ то самое, что должно, было то, что, привыкнувъ къ роскошной жизни, онъ останется теперь безъ состоянія и съ женою, которая разсчитываетъ на то, что онъ богатъ, и положеніе которой, почти душевной болзни, можетъ потребовать расходовъ. И это его затрудненіе разршилось тутъ же. Въ имніи былъ домъ и картофельный заводъ. Онъ не зналъ, что длать и съ тмъ и съ другимъ. И тутъ заявился покупатель на заводъ и домъ, и то и другое на свозъ, за который ему заплатилъ 12 тысячъ. Этихъ денегъ ему было, какъ онъ думалъ, нетолько достаточно, но съ излишкомъ довольно для путешествія и устройства въ новомъ мст и изданія той книги о земельной собственности, которую онъ теперь намренъ былъ кончить.
Въ послдніе дни своего пребыванія въ Панов Нехлюдовъ пошелъ въ домъ и занялся перебираніемъ оставшихся вещей. Многое изъ дома еще прежде было увезено, но много еще оставалось хорошихъ старинныхъ вещей, который прежде такъ цнилъ Нехлюдовъ.
Теперь онъ самъ на себя удивлялся тому, какъ совершенно изчезло для него значеніе всхъ этихъ вещей. Прежде ему бы обидно было думать, что мужику Бляеву достанутся эти кресла краснаго дерева съ золочеными лирами и такіе же столъ и шифоньерка съ брюхомъ и съ бронзовыми львиными головами, держащими кольца; теперь все это отошло куда то далеко-далеко назадъ, впереди было открытое, радостное, полное несомнннаго дла будущее; сердечное дло обновленія, оживленія Катюши и работа – изученіе земельнаго вопроса. Точно онъ смотрлъ прежде внизъ или даже назадъ и оттого видлъ все это, а теперь поднялъ голову вверхъ, и открылись огромные горизонты, а то все перестало быть виднымъ.
Смотрлъ онъ и перебиралъ шифоньерку Софьи Ивановны только для того, что надялся найти тамъ что нибудь о Катюш. Въ нижнемъ ящик было много писемъ. О Катюш ничего не было. Только отвтъ пріятельницы Софьи Ивановны, въ которомъ говорилось о неблагодарности этой жалкой двушки, такъ дурно отплатившей вамъ за вашу любовь. Въ письмахъ ничего не было, но въ нижнемъ ящик, среди всякаго сброда старыхъ портфелей, преспапье, очковъ, какихъ то коробочекъ, въ книжк записной Нехлюдовъ нашелъ старую выцвтшую фотографiю. Это была группа, которую снялъ тогда сосдъ любитель. На терасс сидли об тетушки, у ногъ ихъ сидлъ на ступеньк лстницы молодой съ вьющимися длинными волосами, безъ усовъ и бороды, 17 лтній юноша съ добрымъ, веселымъ и чистымъ лицомъ. Позади, между плечами обоихъ тетушекъ, въ бломъ фартучк стояла двочка и чуть держалась отъ смха. Двочка была прелестна. И это была Катюша. «Покажу ей», подумалъ Нехлюдовъ и взялъ группу.
–
Окончивъ успшно свое дло, Нехлюдовъ посл 5-дневнаго отсутствія вернулся въ Москву.164
Помывшись и переодвшись, онъ побжалъ въ тюрьму. Катюша была все въ томъ же состояніи. Когда онъ разсказывалъ ей про Паново, она какъ будто сердилась и на всякіе воспоминанія Нехлюдова говорила:
– Не помню, ничего не помню. Все забыла.
Группу она не стала смотрть. Но Нехлюдовъ всетаки оставилъ ее у нея. Она жила теперь, по ходатайству Нехлюдова, въ отдльной камер.
На другой день онъ опять похалъ къ ней. Было воскресенье, 5 Іюня. Было яркое лтнее утро. Было страшно жарко по раскаленнымъ улицамъ, и только по тнистой сторон можно было дышать. Въ магазинахъ, въ чистыхъ окнахъ, краснли апельсины и необыкновенной формы бутылки, городовые унылые въ лтнихъ небленыхъ мундирахъ стояли на солнц посередин улицъ, извощики пыльные дремали въ своихъ смятыхъ шляпяхъ и синихъ халатахъ, изрдка пролетала коляска на шинахъ съ какой то дамой. Конки, тоже съ кондукторомъ въ небленомъ и съ прикрытыми головами и ушами лошадей шапочками, позванивали на встрчахъ, молодой человкъ шелъ въ очевидно ссвшихъ отъ мытья блыхъ канифасовыхъ панталонахъ, обтягивающихъ ему ляжки. Дама или некрасивая двица, вся въ розовомъ, съ зонтиком съ бахромой и съ открытой шеей, переходила улицу съ сознаніемъ своей, обращающей на себя вниманіе нарядности.165
Въ воротахъ великолпнаго дома съ замазанными известью стеклами сидлъ въ одной рубах дворникъ, любуясь на дтей, играющихъ въ лошадки. Въ открытыя окна видна богатая квартира съ закутанными люстрами и чехлами на мебели. По раскаленной мостовой везетъ въ ящик мороженое пыльный мужикъ. На бульварахъ дти въ серсо. Изъ за заборовъ помахиваютъ въ полномъ листу втви тополя, липы. Тамъ чудный садъ, а тутъ мостовщики лежатъ на солнц въ пыли. Идетъ въ китайской палевой легкой матеріи упитанный господинъ въ прюнелевыхъ башмачкахъ и за нимъ нищій; босой золоторотецъ съ красной опухшей щекой и съ одной распоранной выше колна соплей розовыхъ полосатыхъ штановъ.
Жарко. Нехлюдовъ идетъ тротуаромъ, улицами, наблюдая и ни о чемъ не думая. Идетъ онъ, какъ всегда, въ острогъ, чтобъ увидать ее и сговориться съ священникомъ о дн внчанія. Это дло уже такъ ршено у него, что сомнній уже нтъ никакихъ, и онъ обдумываетъ только, какъ лучше сдлать это. Людей изъ своего прежняго круга онъ теперь никого не видитъ. И Москва, лтомъ въ которой онъ прежде никогда не бывалъ, въ это время кажется ему той самой пустыней, которую ему нужно въ его теперешнемъ настроеніи.
Съ Кармалиными онъ не видлся съ тхъ поръ и разъ только отвтилъ на письмо, которое ему написала Алина, въ которомъ говорила, что желаетъ ему счастья на его новомъ пути, что хотя она и не понимаетъ его дла, она знаетъ его и уврена, что дло, которому онъ отдаетъ свои силы, хорошее дло, и потому желаетъ ему успха. Но вотъ въ конц Долгоруковской улицы кто-то остановилъ извощика и соскочилъ къ нему.
Высокій офицеръ въ очкахъ. Орнатовъ – узнаетъ его Hexлюдовъ. Скучный болтунъ, кутила, со всми другъ, бывшій товарищъ его и по университету и по военной служб.
– Нехлюдовъ, ты какъ здсь?
– Да у меня дло тутъ. Здраствуй. Ты какъ?
– Я и всегда теб радъ, но теперь, въ Москв, тмъ паче. Чтожъ, обдаемъ вмст? Гд хочешь? Въ кабачк какомъ нибудь. У меня дла по опек. Я опекуномъ вдь.
Оказывалось, что этотъ безпутный человкъ, именно потому что онъ прожилъ все свое состояніе, былъ назначенъ опекуномъ надъ состояніемъ богача.
И лицо полупьяное, и тотчасъ же папироска, и эта опека, и планы, гд бы выпить и пость, и болтовня, и полное равнодушіе ко всему, и мнимое товарищеское добродушіе – все это такъ далеко ужъ было отъ сознанія Нехлюдова, что онъ, какъ новое, слушалъ Орнатова.
– Да, да вдь ты что то въ острог женишься на преступниц. Мн Кармалины говорили. Что такое? Разскажи. Вдь ты всегда чудакъ былъ.
– Да, да все это правда, но только мн некогда, я туда, въ острогъ и иду. Ты не сердись на меня, но знаешь, наша жизнь совсмъ теперь врозь. Ты, пожалуйста, не сердись, но это такъ.
– Вотъ, сердиться. И почему ты думаешь, что я тебя не пойму? Ты напрасно думаешь, что я такой. Ну, впрочемъ, прощай. – Покупка у тебя? – сказалъ онъ извощику. – Ну, прощай. Жалко. A revoir.166
Встрча эта скоре пріятна, чмъ непріятна была Нехлюдову, показавъ ему то разстояніе, которое положено теперь между собою и прежними своими знакомыми. Тяжело было, что не было никакихъ знакомыхъ теперь, не было людей, съ которыми бы онъ могъ длить свои мысли и чувства. Катюша оставалась чуждою, мертвою, a кром ея никого не было. Правда, начинали складываться знакомства въ самомъ острог. И знакомства эти были пріятны ему. Были и просто уголовные, были и политическіе, съ нкоторыми изъ которыхъ онъ, помогая имъ, вошелъ въ сношеніе.
Придя обычной уже дорогой, разгоряченный и пыльный, онъ постучалъ въ дверь, и когда его впустили въ прохладные сни подъ своды, онъ почувствовалъ удовольствіе и прохлады и того, что онъ въ своемъ мст, въ томъ, что ему теперь вмсто дома.
Онъ вошелъ на верхъ и подошелъ коридоромъ къ Катюшиной двери. Вахтеръ съ ключемъ шелъ за нимъ.
– Что то нездорова она, чтоль, ничего не ла со вчерашняго дня, – сказалъ вахтеръ.
Они подошли къ двери. Сквозь ршетку можно было видть камеру. Катюша была одта теперь уже не въ арестантскій халатъ, а въ полосатой срой кофт, которую она сама купила и заказала себ (она сама, несмотря на вс уговоры Нехлюдова, ничего не работала), голова ея была причесана по мод, на таліи былъ широкій поясъ.
Нехлюдовъ тихо подошелъ и посмотрлъ на нее сквозь ршетку. Она сидла неподвижно, повалившись руками на столъ и спрятавъ голову въ руки.
Едва ли она спала. Не было ровнаго дыханья. Нехлюдовъ всетаки не окликнулъ ее, не желая будить, если она спитъ. Вахтеръ, гремя замкомъ, сталъ отпирать дверь, но шумъ этотъ не заставилъ ее измнить своего положенія. Когда дверь отворилась, и Нехлюдовъ вошелъ, она на минуту приподняла голову, взглянула на вошедшего и тотчасъ же опять спрятала лицо, но теперь она уже не лежала спокойно, а все тло ея вздрагивало отъ сдерживаемыхъ рыданій.
– Катюша! Что съ тобой? – спросилъ Нехлюдовъ, волнуясь не мене ее и чувствуя, какъ слезы подступаютъ ему къ горлу. – Катюша! Что ты?
Она не отвтила, но рыданія вырвались наружу, и она вся затряслась.
– Что ты? Что?
Она не отвтила, не поднялась со стола, но только, выпроставъ лвую руку, вытянула ее назадъ къ нему, показывая ему фотографію, которую онъ оставилъ ей вчера.
– Зачмъ вы показали мн, – заговорила она сквозь рыданія. Что вы со мной сдлали? Зачмъ? Не хотла я помнить. Не хотла. А теперь что длать?
– Теперь будемъ любить другъ друга, Катя, какіе мы есть, – едва выговорилъ сквозь радостныя слезы Нехлюдовъ.
– Да ужъ того нтъ и не будетъ. И разв можно меня любить?
– Можно, можно, можно.
– Нтъ, нельзя. – Она встала, слезы текли по ея щекамъ, и выраженіе лица было печальное, но живое.
– Нельзя забыть, Дмитрій Ивановичъ, что я была и что я теперь. Нельзя этаго, – и она опять зарыдала.
– Ты была моей женой и будешь такой. И не теб каяться, a мн. И Богъ видитъ, какъ я каялся и каюсь.
Она поднялась и пристально долго смотрла на него.
– Зачмъ вы это хотите длать? Меня не спасете, а себя погубите. Ничего не выйдетъ изъ этаго, бросьте вы меня.
– Не могу я, моя жизнь въ теб. И вотъ то, что ты говоришь такъ, что ты очнулась, это такая радость мн.
– Какая это радость? Вотъ была радость тогда.
Она взяла въ руки фотографію и стала вглядываться въ нее.
– Тогда была радость. Вы такой же. А я что? Гд я? Нтъ, Дмитрій Ивановичъ, голубчикъ, бросьте меня. Я не могу такъ жить. Я повшусь или сопьюсь. Пока не думаю о прежнемъ, могу жить. А какъ вздумаю…
– Зачмъ думать о прежнемъ? Катюша, помнишь, мы съ тобой говорили о Бог. Вришь ли ты въ Бога, что Богъ милосердъ…
– Прежде врила.
– И теперь вришь. Такъ вотъ Богъ видитъ наши души и хочетъ отъ насъ только того, чтобы мы были добры, чтобъ мы служили Ему. И какъ только мы станемъ на этотъ путь, такъ все прошлое ужъ прощено. Давай жить для Бога. Я хочу такъ жить, но хочу жить такъ съ тобой.
– И за что вы меня такъ любите? – вдругъ сказала она и улыбнулась.
– За то, что виноватъ передъ тобой.
Это была первая минута пробужденія Катюши. Но пробужденіе это не дало ей успокоенія. Напротивъ, она теперь начала мучаться больше, чмъ прежде. Мысль о томъ, что Нехлюдовъ, женившись на ней, погубитъ свою жизнь, страшно удручала ее.
На другой день посл этаго разговора, когда Нехлюдовъ пришелъ въ острогъ, его не пустили къ Катюш, потому что она сидла въ карцер. Она достала вина, напилась пьяна и такъ шумла и буянила, что ее посадили въ карцеръ.
На другой день она успокоилась и хорошо и долго говорила съ Нехлюдовымъ и о прошедшемъ и о будущемъ и общала больше не пить и, по его совту, согласилась работать. Читать же она не могла и не хотла.
– Не могу я, Дмитрій Ивановичъ, читать эти повсти и романы. Все это такъ мало въ сравненіи съ моей жизнью. Какъ подумаю о себ, что съ этимъ сравнится.
Съ этаго дня положеніе ея стало улучшаться. Она стала спокойне и проще.
Посл Петрова дня ихъ обвнчали въ острожной церкви, а въ середин Іюля партія, въ которой была Катюша, отправилась въ Нижній.
Нехлюдовъ впередъ похалъ въ Нижній и Самару, чтобы тамъ устроить свои дла и присоединиться къ партіи въ Тюмени.167 Такъ онъ и сдлалъ. И въ Тюмени поступилъ въ острогъ и уже какъ арестантъ халъ сначала водой, потомъ сухимъ путемъ до Троицко Савска, гд его выпустили, и онъ съ женою поселился въ предмстіи города.
–
Планы Нехлюдова далеко не осуществились. Устройство сада и огорода, въ которомъ бы онъ самъ работалъ, не удалось ему. Не удалось потому, что часть его времени была занята перепиской съ проповдниками идеи освобожденія отъ земельнаго рабства какъ въ Европ, такъ и въ Америк, другая же часть – сочиненіемъ книги о земельной собственности и кром того обученіемъ дтей, которые приходили къ нему. Такъ что огородомъ и садомъ онъ могъ заниматься мало и передалъ это дло работнику и жен. Катюша со времени поселенія своего, кром домашняго хозяйства, много читала и училась и, понявъ дло своего мужа, помогала ему и гордилась имъ. Средства Нехлюдова, его 12 тысячъ, съ устройствомъ домика, помощью нуждающимся и затратой на печатаніе брошюръ и книгъ, которыя вс запрещались цензурой, скоро истощились. Такъ что онъ долженъ былъ добывать себ средства жизни, что онъ и длалъ, садомъ и огородомъ и статьями въ русскихъ и заграничныхъ изданіяхъ. Скоро однако дятельность его показалась правительству столь вредной, что его ршили сослать въ Амурскую область. Лишенный средствъ существованія и угрожаемый еще худшей ссылкой, Нехлюдовъ воспользовался представившимся случаемъ и бжалъ съ женою за границу. Теперь онъ живетъ въ Лондон съ женою, прошедшее которой никто не знаетъ, и, пользуясь уваженіемъ своихъ единомышленниковъ, усердно работаетъ въ дл уясненія и распространенія идеи единой подати.
Л. Т. 1 Июль 1895.
[ВАРИАНТЫ ОТДЕЛЬНЫХ РЕДАКЦИЙ]
(Печатаются в пределах каждой редакции применительно к порядку повествования в окончательной редакции романа.)
2-я РЕДАКЦИЯ.
** № 1 (рук. № 9).
Было 28 апрля. Въ воздух была весна. И какъ не старались люди изуродовать ту землю, на которой они жались нсколько сотъ тысячъ, какъ ни забивали камнями землю, чтобы ничего не росло на ней, какъ ни счищали всякую пробивающуюся травку, какъ ни дымили каменнымъ углемъ и нефтью, какъ ни обрзывали деревья и не выгоняли животныхъ, птицъ, – весна была весною даже и въ Москв. Солнце грло, воздухъ ласкалъ, трава курчавилась и зеленла везд, гд только не соскребали ее, березы, тополи, черемуха распускали свои клейкіе и пахучіе листья, липа надувала лопавшіеся почки. Кром галокъ, воробьевъ и домашнихъ голубей, по весеннему радостно готовящихъ ужъ гнзда, въ сады уже прилетла отлетная птица, скворцы занимали свои домики. Веселы были и животные, и люди, и въ особенности дти.
Было ясное, яркое весеннее утро, когда въ Таганской тюрьм, въ коридоръ женскаго подслдственнаго отдленія, гремя ружьями, вошелъ конвой, и вахтеръ, растворивъ дверь одной изъ камеръ, потребовалъ Маслову.
– Готова, что-ль, франтиха? Собирайся! – крикнулъ онъ.
Изъ двери камеры, гд ихъ было боле 10 женщинъ, вошла невысокая молодая женщина въ сромъ халат, надтомъ на блую кофту и блую юбку. На ногахъ женщины были полотняные чулки, голова была повязана блой косынкой, но такъ, что изъ подъ нея виднлись очень черные волосы, красиво обрамлявшіе блый, гладкій, невысокій лобъ. Лицо у женщины было измученное и болзненное; немного подпухшіе черные глаза косили; но,168 несмотря на это, женщина была не лишена привлекательности, если бы не болзненная блдность и тупое,169 унылое выраженіе лица.
– Ну съ Богомъ! Часъ добрый, – сказала ей, провожая ее, высокая старуха арестантка.
– Спасибо, не давай же имъ сундучка трогать.
– Не дамъ.
– Ну, ну, маршъ! – крикнулъ вахтеръ.
Женщина вышла. Изъ сосдней камеры выведена была другая женщина. Въ мужскомъ отдленіи, внизу, вывели еще мущину, и ихъ всхъ троихъ свели въ контору и повели по улицамъ въ Кремль, въ Окружный Судъ.
Дло ихъ слушалось въ ныншнее утро.
Женщина эта, Маслова, была проститутка и обвинялась въ отравленіи купца. Другая женщина и мущина – ея сообщники.170
И ихъ повели по Москв, по середин улицы. Извощики, лавочники, рдкіе прохожіе съ любопытствомъ смотрли на нихъ и невольно больше останавливали вниманіе на красивой, миловидной Масловой.
Она шла опустивъ голову, стараясь ступать легче по камнямъ, отвыкшими отъ ходьбы ногами. Утро было красивое, весеннее, веселое.
Исторія Масловой была старая, самая обыкновенная исторія.
Ддъ Масловой былъ дворовый портной, пьяница; жена его, бабка, была прачка господъ Юханцевыхъ Рязанской губерніи.
Портной былъ пьяница,171 и семья его пропала бы, потому что онъ все пропивалъ съ себя, если бы Пелагея, жена172 его, которую господа оставили у себя въ прачкахъ, не работала до старости. Одну изъ дочерей своихъ, самую плохую, Пелагея оставила при себ прачешничать. Вотъ эта то плохая, болзненная двушка родила. Мать била ее и хотла отослать ребенка, двочку, въ воспитательный домъ, но случилось, что барышни узнали про это и взяли двочку къ себ. Скоро посл этаго Пелагея умерла, и ея [дочь] отошла отъ Юханцевыхъ и ушла въ Москву и тамъ скоро тоже умерла отъ простуды. У двочки никого не осталось.
Двочка росла у старыхъ барышень, и двочка вышла прелестная, такъ что привязались къ ребенку. Барышни считали себя благодтельницами за то, что они спасли двочку отъ смерти и развратной матери, и потомъ, воспитавъ ее такъ, что двочка Катюша стала ловкой, грамотной горничной, они считали, что сдлали для нее больше, чмъ требовалось.
Когда двочк минуло 18 лтъ и она стала красивой женщиной, случилось, что къ старымъ барышнямъ пріхалъ ихъ племянникъ и наслдникъ. Племянникъ этотъ халъ на войну въ полкъ.
Онъ и прежде, за годъ передъ этимъ, жилъ 2 мсяца у тетушекъ, но тогда ничего не случилось. Ему было 18, Катюш было 16 лтъ, и, хотя имъ и случилось разъ, играя въ горлки, поцловаться, между ними ничего не было, и племянникъ краснлъ, какъ красная двушка, всякій разъ, какъ встрчалъ ее. Но тутъ, когда онъ халъ въ армію, случилось то, что она отдалась ему и потеряла невинность. Она и прежде, когда онъ прізжалъ годъ тому назадъ, полюбила его. Теперь же она не могла устоять противъ него. Онъ былъ молодъ, красивъ, онъ халъ въ армію. Она никакихъ не знала радостей и полюбила его. И она потеряла себя.
На другой же день посл той ночи, когда она отдалась ему, онъ ухалъ въ армію, а она осталась подметать комнаты, варить кофе, длать постирушечки. Тяжело, мучительно ей было; но она продолжала жить по прежнему: плакала по ночамъ и работала днемъ. Но черезъ 5 мсяцевъ стало уже несомннно, что она беременна. Она надялась выкинуть, прыгала съ комода, пила уксусъ, но ничего не помогло.
Въ это самое время она узнала, что соблазнитель ея детъ изъ арміи и долженъ прохать мимо нихъ. Сначала старыя барышни говорили, что онъ задетъ, но потомъ узнали, что онъ раненъ и не задетъ;173 и она ршила убить себя и пошла ночью на желзную дорогу, чтобы лечь подъ тотъ поздъ, въ которомъ онъ продетъ. Но тутъ, какъ разъ тутъ, въ эту ночь, она почувствовала движеніе ребенка. И вся душа ея перемнилась. Съ тхъ поръ она стала готовиться къ отходу отъ господъ и къ родамъ. Но еще прежде чмъ она стала проситься уйти, ее прогнали. Замтили, что она дурно работаетъ, и узнали, что она дурно вела себя.
Идти ей было некуда. Родныхъ у ней были дв тетки и два дяди, но они вс были бдны, и она мало знала ихъ, и она пошла къ крестной. Крестная была бдная вдова сапожника, деревенская бабка. Одного сына ея отдали въ солдаты. Крествая держала шинокъ, приняла къ себ Катюшу и, разсчитывая на т 127 рублей, которые Катюша принесла съ собой, приняла ея ребенка – тоже двочку – и держала у себя все время ея болзни.
Катюша заболла посл родовъ и лежала въ сильномъ жару, когда крестная призвала старуху, занимавшуюся доставленіемъ дтей въ воспитательный домъ, и отдала ей ребенка. Об старухи выпили, спрыснули Катюшу.
Старуха-ребятница взяла ребенка къ себ и, кормя его соской, продержала 8 дней у себя, пока собрался у нея «камплетъ», какъ она называла ребятъ, для поздки въ Москву. А то для каждаго брать отдльный билетъ было дорого; съ 4-мя же ребятами на каждаго ложилось не больше рубля.
Приладивъ большую корзину съ гнутой ручкой, съ двумя отдленіями, старуха-ребятница положила запеленутыхъ ребятъ по два на каждую сторону, приладила сосочку, и, усвшись въ 3-емъ класс такъ, чтобы можно было вынимать корзину изъ подъ сиднья и затыкать сосочкой рты тмъ, которые пищали, она повезла вмст съ другими и Катюшинаго ребенка въ воспитательный, гд, хотя и безъ этой корзины, точно также умирало 80 дтей изъ ста.
Несмотря на дурной воздухъ, холодъ изъ двери, нечистоту, въ которой лежала Катюша въ гнилой избушк крестной, несмотря даже на лкарства, которыя давала ей бабка, она выздоровела и черезъ 7 недль шатаясь встала съ грязной, полной наскомыхъ постели. Крестная взяла у Катюши денегъ за прожитье, за кормъ, за чай – 20 рублей за два мсяца, 30 рублей пошли на отправку ребенка, и теперь крестная просила дать ей еще въ займы 40 рублей на корову. Для самой же Катюши крестная пріискала мсто къ лсничему въ горничныя. Катюша согласилась.
Со времени ночи, проведенной Катюшей на откос желзной дороги, душа ея вся измнилась. Съ 14, 15 лтъ она сблизилась съ Матреной Павловной, съ Софьей Ивановной она читала книги, читала Достоевскаго, Тургенева, врила въ то, что есть добродтель и порокъ, что можно и должно быть хорошей. Эти врованія еще усилились, когда племянникъ тетушекъ Дмитрій Ивановичъ гостилъ въ первый разъ и давалъ ей читать книги. Но съ того времени, какъ онъ соблазнилъ ее и ухалъ, въ особенности съ той ночи, когда она хотла убить себя, она поняла, что все было вздоръ и господскія игрушки. И все то, что она увидала у крестной, вся эта нужда, вся жестокая борьба изъ за денегъ, вс эти бдныя радости, состоящія только въ одурманеніи себя, и ея собственная нужда, въ которой никто не принималъ участія, подтвердили ей это, и она разъ навсегда поняла, и несомннно поняла, что всякій только до себя и что вс эти слова: добродтель и порокъ, все вздоръ, обманъ. Жить надо, и что слаще и богаче, то лучше.
Катюша поступила къ лсничему за 5 рублей въ мсяцъ и чай.
Лсничій былъ женатый черный толстый человкъ. Съ перваго же дня она увидала, что онъ смотритъ на ея груди, и въ первое время это смущало ее, но потомъ, когда онъ сталъ приставать къ ней, она подумала воспользоваться этимъ. Но онъ былъ опытне и хитре ея и, выждавъ минуту, овладлъ ею. Ей было гадко и стыдно, и она стала пить. Тутъ же началась ревность жены. Жена догадывалась и злилась и разъ прибила Катюшу и выгнала ее. Денегъ было 17 рублей. Объздчикъ, съ которымъ Катюша была знакома, посовтовалъ хать въ Москву. Въ Москв была одна изъ тетокъ за переплетчикомъ. Тетка оказалась въ бдности. Мужъ пилъ. Они все таки приняли Катюшу, но кончилось тмъ, что Катюша отдала ей вс деньги, чтобъ кормить дтей.
Дорогой съ ней хала барыня въ перстняхъ и браслетахъ. Барыня эта дала свой адресъ и общала мсто. Катюша прошла къ ней. Она подпоила ее и предложила поступить въ ея заведенiе. Она дала ей денегъ, взяла обязательство, и Катюша поступила. Въ заведеньи она называлась Любашей, и пошла жизнь ночью, освидтельствованія еженедльные и гости: прикащики, студенты, офицеры, старики, молодые, гимназисты.
Такъ прошло 3 года. Всхъ лтъ со времени Дмитрія Ивановича прошло 7 лтъ. И вотъ случилось, что прислалъ за ней купецъ въ номера, она похала, потомъ купецъ къ нимъ пріхалъ, посылалъ ее въ номера за деньгами, потомъ опять она къ нему похала; пилъ много купецъ, бушевалъ, коридорный посовтывалъ ей всыпать купцу порошковъ сонныхъ въ вино. Она всыпала, купецъ умеръ. И вотъ ее посадили въ острогъ и хотятъ засудить въ каторгу за то, что она отравила купца. Сидитъ она уже 7 мсяцевъ, въ тюрьм кормитъ вшей, платье ея все [1 неразобр.], пища плохая, чая нтъ, только вахтеръ подарилъ разъ за ласку. И вотъ ведутъ теперь на судъ вмст съ горничной изъ номеровъ и тмъ коридорнымъ, который порошки далъ. Они и говорить съ ней не хотятъ, а она знаетъ, что это ихъ дло, а они на нее все свалить хотятъ. «Ну, да хоть бы одинъ конецъ», думаетъ она.
Въ судъ привели рано, еще 9 часовъ не было, а судъ начался только въ 12. Намучалась пока и наголодалась, да и скучно было. Но вотъ позвали въ судъ и посадили.
* № 2 (рук. № 6).
Неловко и совстно ему было вотъ отъ чего. Еще на 3-мъ курс университета онъ прочелъ «Прогрессъ и бдность» Генри Джорджа и былъ такъ пораженъ истинностью и практичностью этого ученія, что сдлался страстнымъ поклонникомъ этого ученія, врагомъ земельной собственности и пропагандистомъ Single Tax system.174 Сочувствія своему увлеченію онъ не встртилъ тогда ни среди своихъ родныхъ и знакомыхъ, что было очень понятно, потому что они вс почти были землевладльцы, но, что было мене понятно, не встртилъ сочувствія этому ученію и среди профессоровъ университета. Профессора самые либеральные, соціалистически настроенные, проповдывавшіе 8-часовый рабочій день, обезпеченіе рабочихъ, союзы ихъ и стачки, презрительно относились объ ученіи Генри Джорджа, очень неосновательно доказывая его несостоятельность. Это такъ разсердило Нехлюдова, что онъ тогда же объявилъ матери, что выйдетъ изъ университета. И действительно вышелъ изъ университета съ намреніемъ посвятить вс свои силы на распространеніе этого ученія. Само собой разумется, что онъ тогда же ршилъ, что устроитъ свою жизнь такъ, чтобы она не противорчила его проповди, и потому никогда не будетъ владть землею. И дйствительно, онъ при жизни матери получалъ отъ нея деньги, не владея землей. Хотя съ тхъ поръ прошло 14 лтъ, во время которыхъ Нехлюдовъ пережилъ многое, онъ никогда не отказывался отъ своихъ мыслей, и вотъ теперь въ первый разъ ему пришлось проверить искренность своихъ убжденій. Мать теперь уже не мешала ему устроить свою жизнь сообразно съ своими убжденіями, но онъ не только не радовался теперь этой возможности, но напротивъ, стснялся ею. И отъ этого ему было неловко и совестно.
* № 3 (рук. № 8).
Хотя жизнь его пошла не такъ, какъ онъ мечталъ: за границей онъ не нашелъ того сочувствія своимъ убжденіямъ, котораго ожидалъ, переводъ его Генри Джорджа былъ запрещенъ цензурой, какъ и сочиненіе его остановилось на второй главе, и онъ, вмсто скромной жизни, которою онъ решилъ жить, жилъ часто совсмъ другою, роскошной светской жизнью, въ которую невольно втягивали его родные и, главное, мать, онъ никогда вполн не отказывался отъ идеи своей юности и по прежнему считалъ земельную собственность такимъ же преступленіемъ, какъ рабовладльчество, хотя если бы онъ строго разобралъ свое положеніе, онъ бы увидалъ, что, получая деньги отъ матери, получаемыя съ имній, съ земли, и проживая ихъ, жизнь его противорчитъ его принципамъ, онъ все таки прямо не нарушалъ своихъ убжденій, не признавалъ своего права на земельную собственность. Теперь же приходилось это сдлать. И этотъ первый экзаменъ, первое испытаніе прочности и искренности его убжденій, которое представилось ему въ письм арендатора, заставило его испытать чувство стыда. Чувство стыда онъ испытывалъ потому, что въ глубин души уже зналъ, какъ онъ ршитъ этотъ вопросъ. Онъ зналъ впередъ, что онъ ршитъ этотъ вопросъ положительно, т. е. отдастъ землю если не арендатору, то крестьянамъ, получитъ съ нихъ деньги за право, которое онъ нетолько не признавалъ, но признавалъ безбожнымъ. Признаетъ же онъ это право и возьметъ деньги потому, что, во 1-хъ, нетолько вся жизнь его теперь сложилась такъ, что по его привычкамъ ему нужны деньги, если и не вс т, на которыя онъ по наслдству матери иметъ право, то хотя малая часть ихъ. А признать право на пользованіе малой частью незаконнаго или всмъ – разв не все равно; во 2-хъ, потому, что нетолько его жизнь, но вс т учрежденія въ имніяхъ матери, какъ то: школы, больница, лавка, товарищество, которыя устроены имъ, должны рушиться, если онъ отдастъ имъ землю, и, въ 3-хъ, главное, то, что теперь, когда онъ думаетъ жениться на двушк, привыкшей къ роскоши, онъ не можетъ именно теперь отказаться отъ своихъ правъ, разсчитывая на ея имнье. Служить же правительству при теперешнемъ реакціонномъ его направленіи онъ никакъ не можетъ, найти же дятельность, которая бы давала средства для жизни, къ которой и она и онъ привыкли, онъ теперь, въ 32 года, не служивъ нигде и не выработавъ въ себ никакой спеціальности, никакъ не можетъ. Все это онъ не обдумалъ такъ, какъ это написано здсь, но общій выводъ изъ всхъ этихъ доводовъ былъ ему уже ясенъ въ его душ.
И потому онъ, оставивъ письмо арендатора безъ отвта, имя въ виду то, что до срока аренды еще два мсяца, во время которыхъ должны же выясниться его отношенія къ Алин, онъ поспшно написалъ Кармалиной, что благодаритъ за напоминаніе и постарается придти вечромъ. И взявъ съ собой въ мшечекъ папиросъ и книгу, похалъ въ судъ.
* № 4 (рук. № 6).
Въ эту минуту танцоръ предсдатель былъ занятъ вовсе не танцами и еще меньше сессіей суда, въ которой ему предстояло предсдательствовать. Занятъ онъ былъ очень непріятной исторіей, происшедшей у него вчера вечеромъ въ клуб съ партнеромъ. Онъ, разсердившись, сказалъ партнеру: «такъ не играютъ даже сапожники», на что партнеръ сказалъ: «вы сами глупо назначили, а теперь меня обвиняете». – «Такъ не говорятъ въ порядочномъ обществ», сказалъ на это предсдатель. И тутъ партнеръ вдругъ взбленился – долженъ быть пьянъ – и сталъ говорить грубости и бросилъ карты.
* № 5 (рук. № 7).
Предсдатель былъ высокій, статный мущина съ прекрасными бакенбардами. <Нехлюдовъ узналъ его. Онъ встрчалъ его въ обществ и зналъ за большого любителя танцевъ. Еще въ ныншнемъ году зимой Нехлюдовъ видлъ, какъ онъ на одномъ маленькомъ вечер старательно и одушевленно танцевалъ мазурку и, обливаясь потомъ и выкрикивая: «les dames en avant175» и т. д., дирижировалъ котильономъ.
Въ эту минуту танцоръ предсдатель былъ занятъ вовсе не танцами и еще меньше сессіей суда, въ которой ему предстояло предсдательствовать. Занятъ онъ былъ очень важнымъ дломъ, могущимъ изменить всю его жизнь.176 Жена его была родственница миліонера Полтавина, и въ самое послднее время Полтавинъ перехалъ въ Москву, поссорился съ своимъ наслдникомъ племянникомъ, даже прогналъ и сблизился съ его женою, такъ что были вс вроятія того, что если не все, то большая доля его наслдства перейдетъ къ нимъ. Вчера еще только онъ подарилъ жен председателя прекрасный беккеровскій концертный рояль и просилъ предсдателя привезти къ нему нотаріуса.
Предсдатель танцоръ былъ полонъ мыслями объ этомъ ожидающемъ его богатств, и потому предстоящее веденіе сессіи мало интересовало его.>177
* № 6 (рук. № 8).
Подсудимые, какъ всегда, вслдствіи того положенія, въ которое они были поставлены: тхъ солдатъ, которые съ обнаженными саблями находились съ ними, и того мста, которое они занимали въ зал за ршеткой, представлялись ему людьми изъ другого, таинственнаго, чуждаго ему и страшнаго міра. Особенно страшна ему казалась женщина въ арестантскомъ халате, и наглая и стыдливая, и привлекательная и отталкивающая; страшна именно этой какой то своей бсовской привлекательностью. И Нехлюдовъ принялъ ршеніе быть какъ можно внимательне и безпристрастне особенно къ ней. Она, судя по ея професіи и по ея привлекательности и по ея арестантскому халату, должна была быть, по его предположеніямъ, главной пружиной преступленія.
* № 7 (рук. № 7).
Третья подсудимая была черноволосая, чернобровая,178 широколицая женщина съ очень блымъ пухлымъ лицомъ179 и черными глазами. Женщина эта была одта180 также въ арестантскій халатъ, только волосы ея были не покрыты. Женщина эта была бы красива – особенно черные глаза, которые она то опускала, то поднимала, были очень красивы – еслибы не печать разврата на всей ея фигур и лиц. Глаза какъ то невольно притягивались къ ней, и вмст съ тмъ совстно было смотрть на нее. Даже жандармъ, мимо котораго она проходила, улыбнулся, посмотрвъ на нее, и потомъ тотчасъ же отвернулся и сталъ смотрть прямо.
Женщина взошла, опустивъ голову и глаза, и подняла ихъ только тогда, когда ей надо было обходить скамью и садиться. Глаза у нея были узкіе, подпухшіе и очень черные. То, что видно было изъ лица этой женщины, было желтовато бло, какъ бываютъ блы ростки картофеля, проросшаго въ погреб, и руки и лица людей, живущихъ въ тюрьмахъ безъ солнца.
* № 8 (рук. № 8).
<Волосы ея были зачесаны наверхъ съ большими, торчавшими въ нихъ полумсяцами шпильками, на лбу и вискахъ были завитки. Черные, заплывшіе агатовые глаза,181 ярко блествшіе изъ подъ182 тонкихъ бровей. Носъ былъ не правильный, но все неестественно блое лицо съ небольшимъ пріятнымъ ртомъ было привлекательно. Полная, особенно открытая шея была особенно бла, какъ бываютъ блы руки и лица людей, живущихъ безъ солнца и труда въ больницахъ и тюрьмахъ.>
* № 9 (рук. № 11).
<Женщина эта была бы красива: красивы были и невысокій, но прекрасно обрамленный черными волосами лобъ, и прямыя тонкія брови, и тонкій небольшой носъ, и изогнутыя губы съ дтски выдающейся верхней губой, и, въ особенности, агатовые большиіе добрые, немного косившіе глаза. Она была бы красива, если бы не вялое, унылое выраженіе одутловатаго лица.>
* № 10 (рук. № 6).
Несмотря на впечатлніе неловкости и стыда, оставленное присягой, усиленное еще рчью предсдателя, въ которой онъ внушалъ присяжнымъ, что если они нарушать присягу, они подвергнутся уголовному суду, точно какъ будто само собой разумлось, что присяг никто не вритъ и что удержать отъ клятвопреступленій можетъ только страхъ уголовной кары, несмотря на это непріятное впечатлніе, Нехлюдовъ находился въ самомъ серьезномъ и строгомъ къ себ настроеніи, собираясь съ величайшимъ вниманіемъ исполнить свою обязанность общественной совсти.
* № 11 (рук. № 11).
Ему немножко совстно было, держа въ странномъ положенiи руку, общаться не лгать, какъ будто предполагалось, что онъ готовится къ этому, и непріятно общаться и клясться крестомъ и евангеліемъ, когда онъ не приписывалъ никакого значенія ни кресту ни евангелію.183 «Но чтожъ, вдь это пустая формальность», повторялъ онъ себ обычное разсужденіе людей въ такихъ случаяхъ. Длать ему помогало то, что длалъ не онъ одинъ, a вс длали. Кром того, въ этомъ случа помогала Нехлюдову его способность видть комическую сторону вещей. Онъ наблюдалъ, какъ нкоторые повторяли иногда половинки словъ, нкоторые же совсмъ шептали или отставали отъ священника и потомъ не во время догоняли его, какъ одни крпко-крпко, какъ бы боясь, что выпустятъ, держали свою щепотку, a нкоторые распускали ее и опять собирали. «Неужели – думалъ онъ – старику священнику этому самому не смшно и не совстно!» Сначала, когда священникъ, ожидая подхода къ нему присяжныхъ, перебиралъ лвой рукой цпочку своего креста и ощупывалъ самый крестъ, Нехлюдову показалось, что ему совстно. Но когда онъ подошелъ ближе и разсмотрлъ опухшее лицо и въ особенности почему то пухлую руку священника с ямочками надъ костяшкой каждаго пальца, онъ убдился, что старичку этому нетолько не совстно, но что онъ не можетъ усомниться въ томъ, что длаетъ очень полезное и важное дло.
* № 12 (рук. № 8).
Она теперь была совсмъ не та, какою она вошла въ залу. Она не потупляла боле голову, не медлила говорить и не шептала, какъ прежде, а, напротивъ, смотрла прямо, вызывающе и говорила рзко, громко и быстро.
– Признаю, что налила въ вино купцу капли, но не знала и не думала, что отъ нихъ можно умереть. А то бы ни за что не дала, а и то согласилась дать только потому, что была очень пьяна, – сказала она и улыбнулась, и улыбка эта, открывъ недостатокъ однаго передняго зуба, произвела на Нехлюдова впечатлніе, какъ будто онъ шелъ, шелъ и вдругъ оборвался куда то.
* № 13 (рук. № 8).
Но съ тхъ поръ, какъ они такъ нечаянно поцловались, играя въ горлки, они уже больше никогда не цловались и какъ будто оба боялись этаго.
Въ числ тхъ мечтаній, въ которыхъ жиль въ это время Нехлюдовъ, было и то – одно изъ самыхъ главныхъ мечтаній – то, что онъ встртитъ ту женщину, которая предназначена ему, и, не зная и не любя никакой другой женщины, не растративъ себя, онъ отдастся всей душой этой любви, и она полюбить его, и онъ будетъ божественно счастливъ. Женщина эта будетъ имть вс совершенства. Она будетъ и хороша, и чиста, и умна, и добра и не будетъ похожа ни на одну изъ тхъ женщинъ, которыхъ онъ видалъ. Катюша немного была похожа на эту женщину, но та будетъ совсмъ не то. Несмотря на такое представленіе о будущей жен своей, иногда все таки Нехлюдовъ думалъ и о Катюш, какъ о будущей жен своей. Почему же не она, если я люблю ее и она любить меня? Но эти мысли только изрдка нечаянно приходили ему, и потому онъ ничего никогда не говорилъ объ этомъ Катюш, а говорилъ съ ней только о не касающихся его и ея предметахъ.
* № 14 (рук. № 11).
Заграничное пребываніе не дало ему того, что онъ ожидалъ. Онъ не встртилъ и тамъ, въ Германіи, сочувствія своимъ идеямъ. Генри Джорджа тамъ почти не знали, а если знали, то очень ршительно опровергали, считая его учете неосновательнымъ. Мысли его никого не удивляли и не привлекали, и вс намекали ему на недостаточность его знаній. Чтобы пополнить эти знанія, онъ сталь слушать лекціи политической экономіи и потомъ философіи въ нмецкихъ университетахъ, но государственный соціализмъ, который преподавался съ кафедръ политической экономіи, отталкивалъ его. Философія же не интересовала его въ томъ вид, въ которомъ она преподавалась. Ему съ первыхъ же лекцій хотлось возражать професору. Такъ что слушаніе лекцій скоро кончилось, и онъ похалъ въ Италію, гд увлекся живописью, къ которой у него были способности. Онъ нанялъ студію, сошелся съ художниками и сталъ усердно работать, мечтая о томъ, чтобы сдлаться знаменитымъ художникомъ. Но и это увлеченіе продолжалось не долго. Мать хала въ Петербургъ и звала его хать съ собой. Онъ похалъ съ ней, намреваясь вернуться, но тутъ въ первый разъ онъ вступилъ въ Петербургское высшее свтское общество, въ которомъ были связи его отца и матери. Онъ былъ принятъ какъ свой и какъ желательный женихъ. По просьб матери онъ согласился поступить въ дипломатическiй корпусъ и подъ вліяніемъ тщеславія, удовлетворяемаго его успхомъ въ свт, такъ какъ онъ былъ красивъ и оригиналенъ, прожилъ зиму въ Петербург такъ, какъ живутъ обыкновенно свтскіе молодые люди: ухаживалъ за замужней кузиной самымъ платоническимъ образомъ и также одновременно за прізжей актрисой. Онъ не отказался отъ своихъ мыслей о несправедливости земельной собственности и даже проповдывалъ эти свои мысли въ свт и тмъ казался очень оригинальнымъ, но самъ жилъ, проживая большія деньги, получаемыя съ земли, и обходилъ это противорчіе тмъ, что землей владлъ не онъ, а его мать, и она давала ему деньги. Въ эту зиму онъ началъ пить и курить, и въ эту же зиму съ нимъ случилось то, что одинъ разъ посл ужина, на который они съхались съ пріятелями, изъ театра они похали къ женщинамъ, и онъ палъ самымъ пошлымъ и обыкновеннымъ образомъ. Ему это было больно, но точно также какъ въ вопрос о собственности, и въ вопрос о цломудріи и брак онъ не отказался отъ мысли о томъ, что онъ встртитъ ту совершенную и непорочно чистую женщину, которая полюбитъ его перваго и которой онъ отдастъ всю свою жизнь, но онъ только допускалъ теперь то, что полная физическая чистота будетъ только съ ея стороны.
* № 15 (рук. № 11).
Онъ и въ Петербург немного писалъ и рисовалъ, намреваясь весной вернуться въ Римъ къ своимъ занятіямъ живописью, но случилось то, что въ это время была объявлена война, и опять желаніе выказаться, заставить говорить о себ, побудило его къ тому, чтобы поступить солдатомъ въ гвардейскій полкъ.
Онъ говорилъ, что онъ теперь поступилъ на военную службу потому, что онъ не могъ бы оставаться спокойнымъ вн опасности, рисуя картинки тогда, когда зналъ бы, что люди наши русскіе идутъ на смерть за братьевъ. Но въ глубин души ему только хотлось отличиться, хотлось узнать, что такое война, получить новыя впечатлнія, не пропустить чего нибудь, что могло случиться съ нимъ тамъ. И онъ поступилъ въ полкъ, одлся въ мундиръ, простился съ друзьями, съ кузиной и похалъ на Дунай. По дорог онъ захалъ къ тетушкамъ.
* № 16 (рук. № 11).
«Что же это: большое счастье или большое несчастье случилось со мной? – спрашивалъ онъ себя и не находилъ отвта. – Всегда такъ, вс такъ», сказалъ онъ себ и, какъ будто успокоившись, пошелъ спать.
На другой день посл этой памятной ночи Шёнбокъ захалъ зa Нехлюдовымъ къ тетушкамъ, и они вмст ухали, такъ какъ былъ уже послдній срокъ для явки въ полкъ; Нехлюдову не пришлось больше видться съ Катюшей и наедин говорить съ ней. Ему, впрочемъ, и нечего было говорить съ ней и не хотлось этаго. Быть съ нею ночью, какъ вчера, онъ бы хотлъ еще разъ, но днемъ быть съ ней, говорить съ ней ему даже не хотлось: было совстно.
Въ душ его въ этотъ день и въ послдующіе, когда свже было воспоминаніе этой ночи, поднимались и боролись между собой два чувства: одно мрачное – отчаяніе за то, что затоптано, осквернено, на вки погублено чувство любви, совершено ужасное кощунство надъ этимъ чувствомъ, и оно безвозвратно потеряно; другое – самодовольство достигнутой цли и жгучія чувственныя воспоминанія.
Любви, той любви, которая переноситъ человка въ душу любимаго существа, совсмъ не было.
* № 17 (рук. № 7).
«Какъ я могъ быть такъ близорукъ, такъ просто глупъ, главное такъ ужасно жестокъ, – думалъ онъ теперь, вспоминая свое тогдашнее состояніе. – Вдь я же жилъ въ этомъ же тетушкиномъ дом 2 года тому назадъ. Гд же былъ я, тотъ хорошiй, чистый юноша, который тогда поцловался съ Катюшей за кустомъ сирени и потомъ такъ испугался этого поцлуя, что собирался уже жениться на ней?! Какъ это сдлалось, что вдругъ забылось все это, и на мсто этаго чистаго юноши появился тотъ веселый и жестокій зврь, чистящій ногти, употребляющій фиксатуаръ и одеколонъ, въ обтянутыхъ синихъ рейтузахъ?»
Одно объясненіе этаго было то, что въ этомъ юнош тогда эгоизмъ его, благодаря той сред, въ которой онъ жилъ, былъ развитъ до состоянія душевной болзни. Онъ видлъ и помнилъ только себя и свои удовольствія. <Кром того, онъ въ это время постоянно былъ занятъ и всегда торопился; всегда ему надо было поспвать куда-то. Если это не была служба, то это были другія дла. Потому, что онъ торопился, онъ не могъ помнить о другихъ. Для того же чтобы не помнить о другихъ, онъ всегда торопился>.184 Для того же чтобы не видть значеніе своего поступка, ему надо было только не думать самому о немъ, a оцнивать его такъ, какъ его оцнивали люди его среды. Онъ зналъ, что у отца его былъ незаконный сынъ Мишенька, почтальонъ, происшедшiй отъ такой же случайной интриги.
* № 18 (рук. № 7).
Допросъ свидтелей продолжался. Розанова вывели и ввели сначала прикащика, потомъ185 горничную изъ номеровъ, стали спрашивать эксперта врача о признакахъ отравленія. Изъ показаній подсудимыхъ и свидтелей, не смотря на всю путаницу, внесенную въ дло рчами прокурора и предсдателя, перекрестными допросами свидтелей, присягой и всей мертвой закоснлой обстановкой суда, дло было совершенно ясно: Маслова, посланная купцомъ за деньгами, взяла только то, что ей велно было, Симонъ же и Бочкова, очевидно воспользовались этимъ случаемъ, взяли деньги, надясь свалить вину на Маслову. Возвращеніе же Масловой съ купцомъ спутало ихъ планы, и они ршили отравить купца и для этого подговорили Маслову. Сколько бы не путали адвокаты и суды, дло было ясно, и присяжные, слдившіе за дломъ, уже составили себ мнніе и скучали, слушая ненужные допросы и рчи.
* № 19 (рук. № 8).
«Вдь въ самомъ дл, что же тутъ длается, о чемъ идетъ рчь? По описанію протокола возникъ этотъ ужасный трупъ этого заплывшаго жиромъ великана купца, погибшаго почти юношей. Какъ онъ жилъ, что сдлалось съ его душой? Неужели только это и было? И только осталась эта гніющая вонючая масса. И тутъ же сидло оскверненное, изуродованное, когда то прелестное, полное жизни существо. Погибло ли оно? Есть ли для него спасеніе или тоже, что для купца? Только гніющая пища для червей и больше ничего». Все это невольно думалъ Нехлюдовъ, а тутъ передъ нимъ, надъ этимъ самымъ трупомъ, надъ этими двумя трупами шла такая же безсмысленная игра, гримасничали и ломались вс эти разряженные въ мундиры паясы, думая, что та обстановка: портрета человка въ странной одежд съ орденами, называемаго государемъ, и пирамидки съ орломъ, стоящей передъ ними, и высокихъ спинокъ креселъ и участія священника со своими доспхами и возгласовъ: судъ идетъ – внушитъ къ нимъ уваженіе.>
* № 20 (рук. № 11).
И вотъ теперь дошло дло до того, что, увидавъ ту женщину, которую онъ любилъ, которая его любила и которую онъ безжалостно погубилъ и бросилъ, онъ не сразу понялъ свое преступленіе передъ ней.
Первое и главное чувство, овладвшее имъ теперь, было страхъ позора, если бы она узнала и указала его, и страхъ того, что это дойдетъ до Кармалиныхъ, и его предполагаемая женитьба разстроится.
Теперь, когда встртилась эта возможность препятствія его женитьб, его сомннія о томъ, сдлать или не сдлать предложеніе, прекратились, и онъ только боялся того, что его поступокъ съ Катюшей узнается всми и въ особенности чистой, благородной Мисси. Теперь его занимала больше всего мысль, какъ бы скрыть свое прежнее отношеніе къ Катюш и вмст съ тмъ сколько возможно помочь ей. «Оправдать ее или смягчить наказаніе и потомъ отъ неизвстнаго послать ей денегъ»… думалъ онъ.
Правда, было еще въ глубин души его чувство, не то что раскаянія, но отвращенія къ себ, гадливости передъ собой, но чувство это такое маленькое, не слышное, а чувство страха, стыда было такое большое, что это чувство недовольства собой было почти незамтно.
* № 21 (рук. № 11).
<А между тмъ отвтъ этотъ находился при дл, зашнурованномъ на стр. 154. Отвтъ этотъ находился въ отношеніи Губернскаго правленія къ слдователю о выдач фармацевту Блоку 19 р. 78 к. за реагенціи, употребленные имъ для изслдованія внутренностей купца Смлькова. Изслдованіе этихъ внутренностей стоило фармацевту не боле 80 копекъ, а онъ требовалъ и получилъ 19 р. 78 к., и потому понятно было, для чего онъ такъ старательно описывалъ результаты изслдованія. Точно тоже соображеніе относилось и къ городскому врачу, писавшему протоколъ; точно тоже относилось и къ секретарю, и прокурору, и предсдателю, и членамъ судебной палаты, и составителямъ законовъ, по которымъ все это длалось, получающимъ свои десятки, сотни и тысячи каждое 20 число.>186
* № 22 (рук. № 11).
«Какъ она расширла, – думалъ онъ, – откуда взялись эти широкія, одутловатыя щеки, эта подпухлость подъ глазами? Складъ губъ тотъ же, но какъ измнилось ихъ выраженіе. То было дтское, невинное, радостное, а теперь чувственное и мрачное. А главное – глаза. Нетолько нтъ того прежняго ласковаго, радостнаго и стыдливаго выраженія, а, напротивъ, что то остановившееся, наглое, безстыдное и скоре сердитое. И косины стало больше. А шея? Этотъ ужасный голый, блый столбъ шеи, который она выставила, очевидно нарочно откинувъ воротникъ халата. И выпущенныя изъ подъ арестантской косынки пряди черныхъ волосъ. Это – это другая. Другая? Но кто же эта другая? Вдь женщина эта несомннно та самая Катюша, которая въ Свтлое Христово Воскресенье у паперти церкви христосовалась тогда такъ невинно съ нищимъ, и потомъ снизу вверхъ смотрла на него, любимаго ея человка, своими влюбленными, смющимися глазами.
И какъ это сдлалось? Не я же одинъ виною этаго? Разумется, жестоко было то, что я тогда ухалъ, – главное эти ужасныя деньги. – Онъ всегда краснлъ, когда вспоминалъ, какъ онъ ей сунулъ ихъ. – Не я же одинъ. Разв не вс длаютъ такъ? Только этотъ странный случай, что я попалъ въ присяжные въ это дло. Но все таки это ужасно, ужасно! И чмъ это кончится? Поскорй бы уйти и забыть»…
* № 23 (рук. № 7).
Тотчасъ же посл этаго судьи встали, встали и присяжные, и подсудимыхъ вывели. Вс, кром подсудимыхъ и Нехлюдова, испытывали радостное чувство, точно посл длинной съ молебномъ и водосвятіемъ обдни. Предсдатель объявилъ присяжным, что они могутъ итти по домамъ, съ тмъ чтобы явиться завтра къ 10 часамъ, и вс тронулись вонъ изъ залы по коридору къ снямъ и швейцарской.
Все, что продлывалось на этомъ суд, и самый судъ и результатъ его – приговоръ – представлялось теперь Нехлюдову до такой степени нелпымъ, что онъ, выходя изъ суда и обгоняя выходившихъ тоже судей и членовъ, удивлялся, какъ имъ не совстно все это длать, какъ они могутъ не смясь смотрть въ глаза другъ другу и какъ могутъ эти старики сторожа и швейцары такъ почтительно вытягиваться, отвчать, подавать пальто и палки. Вдь во всемъ, что тутъ длалось во имя справедливости и разума, очевидно, не было ни подобія того и другого, не было даже приличія. Справедливости не было и подобія потому, что очевидно было, что если кто нибудь виноватъ въ томъ, что случилось, то, очевидно, виноваты въ этомъ прежде всего т Розановы, которые держали такіе дома, т купцы, которые здили въ нихъ, т чиновники, то правительство, которое признавало и регулировало ихъ, и т люди, которые, какъ секретарь, прокуроръ, членъ суда въ золотыхъ очкахъ и самъ танцоръ предсдатель, которые здили въ эти дома, и, главное, т люди, которые, какъ Нехлюдовъ, приготавливали товаръ въ эти дома. Но никого изъ этихъ виноватыхъ не судили, даже не обвиняли, а обвиняли тхъ несчастныхъ, которые въ данныхъ условіяхъ не могли поступить иначе.
Разума же не было потому, что не было никакой разумной цли всего того, что длалось. Возмездія не было потому, что за смерть возмщалось не смертью, a содержаніемъ въ тюрьм и ссылкой, пресченія возможности преступленія не было потому, что приговоренные могли продолжать совершать преступления въ тюрьм, на каторг, въ Сибири, объ исправленiи не могло быть и рчи потому, что содержаніе людей на готовой пищ и большей частью въ праздности и сообществ такихъ же заблудшихъ людей могло только ухудшить, но никакъ не исправить. И не смотря на то, все это продлывалось съ величайшей серьезностью и подъ видомъ самаго важнаго служенія обществу. Вдь вс знали, что тутъ не было никакого служенія обществу, а была одна пустая комедія, и вс притворялись, что они врятъ въ важность этого дла. Въ этомъ было ужасное лицемріе, лицемріе, откинувшее заботу о приличіи. Тотъ самый адвокатъ, который нынче распинался за оправданіе, переходилъ завтра въ прокуроры и распинался за осужденіе. Юноша прокуроръ, озабоченный только жалованьемъ и карьерой, смло говорилъ, что онъ озабоченъ состояніемъ общества, основы котораго подрываетъ проституція, та самая, безъ которой онъ, товарищъ прокурора, не могъ бы жить, и осуждаетъ воровъ за то, что они польстились на деньги богатаго купца, тогда какъ онъ польстился деньгами, собираемыми съ народа и платимыми ему за то, что онъ мучаетъ его.
* № 24 (рук. № 8).
«Что же это такое, – думалъ Нехлюдовъ, выходя изъ суда и направляясь пшкомъ домой по знакомымъ улицамъ. – Вдь я мерзавецъ, самый послдній негодяй и мерзавецъ. Любить, быть любимымъ и потомъ зврски соблазнить и бросить, откупившись чужими крадеными деньгами, воображая, что сдлалъ все, что должно, и забыть думать о ней. А она одна, молодая, нжная, безъ друга, безъ сочувствія, беременная, выгоняется на улицу. Вдь я зналъ, что у ней былъ ребенокъ, но я ршилъ, что не мой, и успокоился и не позаботился разъискать ее, а радъ былъ поврить тетушк Катерин Ивановн, что она «испортилась», и жилъ и радовался, а она погибала и вотъ дошла до того положенія, въ которомъ я ее видлъ. Мерзавецъ, подлецъ. Но вдь этаго мало, вдь это не можетъ такъ оставаться. Вдь хорошо было, какъ всмъ подлецамъ, прятаться отъ своего грха, когда я не видалъ ее. А вотъ она тутъ, въ острог теперь. А я поду обдать къ Кармалинымъ и длать предложение невст и буду пть ей сочиненный мною романсъ».
* № 25 (рук. № 8).
Нехлюдовъ снялъ пальто, вынувъ платокъ отеръ потъ и опять по привычк посмотрлъ въ зеркало, и опять его лицо, какъ что то неожиданно противное, поразило его. «Какъ могъ я думать, что она (онъ думалъ про Алину) можетъ полюбить меня. Разв не видно на этомъ подломъ лиц все его мерзкое нечистое прошедшее?» Онъ поспшно отвернулся и пошелъ по знакомымъ лстниц и прихожей въ столовую.
* № 26 (рук. № 8).
«А кто знаетъ, – подумалъ онъ, входя въ знакомую переднюю и снимая пальто, – можетъ быть, совсмъ не то мн надо длать. Можетъ быть, лучше бы было, если бы я прошедшее оставилъ прошедшимъ, а женился бы на этой прелестной двушк». Нехлюдовъ остановился внизу у зеркала, глядя на свое лицо, пока швейцаръ пошелъ докладывать. «Какъ? Опять назадъ, – сказалъ онъ себ, глядя на себя въ зеркало. – Экая мерзкая рожа, – подумалъ онъ, глядя на себя, – главное слабая, слабая и гордая». Швейцаръ отвлекъ его отъ разсматриванія своего лица.
* № 27 (рук. № 11).
И этаго Ивана Ивановича Колосова Нехлюдовъ видалъ и встрчалъ много разъ и зналъ его самоувренную манеру человка, безповоротно и давно уже ршившаго уже вс вопросы міра и теперь не имющаго другаго занятія, какъ осужденія и отрицанія всего того, что не сходилось съ его теоріями. Теоріи же его о жизни были самыя простыя – это былъ конституціонный либерализмъ 50-хъ годовъ, дававшій ему удобную возможность ругать все то, что не доходило до этаго либерализма, чего такъ много въ Россіи, и все то, что переросло этотъ либерализмъ. Нехлюдовъ давно зналъ его, но теперь онъ показался ему особенно непріятенъ.
* № 28 (рук. № 11).
Мисси разсказывала ему, какъ они были въ Третьяковской галлере и какъ она съ всегда новымъ восторгомъ любовалась Христомъ Крамскаго.
– Это не Христосъ, а полотеръ, – сказалъ ршительно Колосовъ. – Хорошо тамъ только Васнецовскія вещи. Нтъ, не сойдемся мы съ вами, Мисси, – обратился онъ къ дочери своего друга.
Онъ изучилъ въ 60-хъ годахъ Куглера, смотрлъ въ Рим вс достопримчательности и потому считалъ себя великимъ знатокомъ въ искусств, хотя былъ совершенно лишенъ всякаго личнаго вкуса и судилъ объ искусств только по доврію къ авторитетамъ.
* № 29 (рук. № 11).
Миша былъ двоюродный братъ Сони, одинъ изъ самыхъ характерныхъ молодыхъ людей новой формаціи. Онъ былъ коректенъ до послдней степени, цловалъ руки у всхъ дамъ высшаго круга, имющихъ дтей, прижималъ подбородокъ къ груди при встрчахъ со всми двицами, передъ обдомъ и посл обда крестился во весь размахъ руки, имена лицъ царской фамиліи всегда произносилъ почтительно, любилъ искусства, также любилъ выпить и избгалъ серіозныхъ разговоровъ, отлично говорилъ по французски, по нмецки, по англійски и на всхъ языкахъ умлъ вести шуточные разговоры, держался всегда самаго высшаго общества и ухаживалъ зa всми хорошенькими барышнями и дамами. Ему было 33 года. Онъ былъ товарищъ Нехлюдова по университету, хотя другого факультета. Они все таки были на ты.
Между ними съ начала зимы, съ тхъ поръ какъ Нехлюдовъ сблизился съ Мисси, установились странныя отношенія. Миша, какъ и за всми хорошенькими двушками, ухаживалъ и за Мисси и по близости родства часто бывалъ у нихъ, иногда чувствовалъ себя влюбленнымъ въ нее и, увидавъ чувство, возникавшее между Нехлюдовымъ и ею, ревновалъ ее, но, разумется, скрывалъ это и вслдствіи этаго былъ всегда особенно ласково шутливъ съ Нехлюдовымъ. Сейчасъ онъ замтилъ тотъ серьезный и задушевный взглядъ, которымъ обмнялись Мисси съ Нехлюдовымъ, и сдлалъ видъ, что онъ въ самомъ веселомъ расположеніи духа.
– Ну, когда я другой разъ буду присяжнымъ, я непремнно заявлю суду требованіе устройства какого нибудь питательнаго заведенія. Я помню, главное чувство, испытанное мною, былъ голодъ и потому досада. Это нужно въ видахъ поощренія милосердія. Ты завтракалъ гд нибудь?
– Нтъ, – отвчалъ Нехлюдовъ.
– Ну, отъ этаго и обвиненiе. Нтъ, непремнно надо, для того чтобы судъ былъ скорый и милостивый, чтобы онъ былъ сытый.
Нехлюдовъ слушалъ его и лъ.
* № 30 (рук. № 8).
Алина была высокая, красивая двушка съ золотистыми вьющимися волосами, съ особенно нжнымъ, правдивымъ выраженіемъ лица и глазъ. Проходя черезъ гостиную, въ комнат никого не было. Онъ хотлъ начать говорить и не ршался. Она предупредила его. Она ршительно остановилась посередин гостиной и, взявшись за спинку золоченаго стульчика, подняла къ нему свои правдивые голубые глаза и тихо сказала:
– Я вижу, что съ вами случилось что то. Что съ вами? – сказала она, и мускулъ на щек ея дрогнулъ. Она заговорила просто изъ участія къ нему и изъ любопытства, но, заговоривъ, она подумала, что это объясненіе вызоветъ, можетъ быть, его признаніе, и это взволновало ее.
* № 31 (рук. № 8).
<Убдившись, что Нехлюдовъ не въ дух, и пріятнаго, умнаго разговора отъ него не добьешься, Софья Васильевна начала разсказывать о страшномъ дл, недавно происшедшемъ въ Тверской губерніи по случаю бунта на фабрик. – Да, это возмутительное дло, – продолжалъ Колосовъ. – Вся гадость этаго дла въ томъ, что крестьяне, нарушившіе право владнія землевладльцевъ, были преданы суду. И тутъ то этотъ г-нъ губернаторъ нашелъ нужнымъ изтязать крестьянъ.
– Говорятъ, умерло два человка, – сказала Кармалина. Я не могу этаго понять, какъ въ наше время человкъ нашего воспитанія…
– Что же вы хотите, когда съ высоты престола проповдуются розги и возвращеніе къ 16 вку. Но тутъ возмутительно то, что именно тогда, какъ дло передано законному суду, является вмшательство администраціи.>
* № 32 (рук. № 8).
Убдившись, что Нехлюдовъ не въ дух, и пріятнаго, умнаго разговора отъ него не дождешься, Софья Васильевна обратилась къ Колосову съ вопросомъ о новой драм Ибсена. Колосовъ, какъ всегда, все осуждалъ, осуждалъ и драму Ибсена, высказывая свои тонкія сужденія. Софья Васильевна вставляла свои слова, долженствовавшія выказать тонкость ея пониманія. Она защищала Ибсена. Нехлюдовъ слушалъ и не могъ перестать видть закулисную сторону ихъ разговора. Онъ видлъ, во первыхъ, это выхоленное тло Колосова, сластолюбиво пригубливающаго кофе и ликеръ, во всемъ дорогомъ и лучшемъ, отъ рубашки, ботинокъ до толстаго англійскаго трико жилета и панталонъ, и зналъ, что, несмотря на его состояніе хорошее, онъ служитъ еще въ банк, получая 12 тысячъ жалованья. Тоже видлъ онъ лежащую Софью Васильевну въ кружевахъ на шелковой подушк въ дорогихъ перстняхъ на тонкихъ безсильныхъ пальцахъ, которые играли когда то, какъ говорятъ, прекрасно.
* № 33 (рук. № 8).
– А вы хотите посмотрть мой новый этюдъ? Хотите? Пойдемте.
Они встали и пошли. Она шла рядомъ съ нимъ и ничего не говорила, очевидно ожидая отъ него какихъ-нибудь объясненій. Но хотя онъ и видлъ, что онъ своимъ молчаніемъ огорчаетъ Алину, но онъ не могъ теперь ничего говорить ей, какъ прежде серьезно объ ея рисованіи. Ему, точно проснувшемуся человку, такъ странно было все то, что онъ длалъ во сн. Ему хотлось одного: сказать ей, что онъ узжаетъ, и какъ нибудь показать, что онъ оставляетъ т надежды, которыя имлъ прежде, но сказать этого нельзя было. Онъ нетолько не имлъ права предполагать, что у нея были какія либо надежды, но онъ дйствительно такъ низко цнилъ себя теперь, что и не могъ предполагать, чтобы такая прелестная, чистая двушка могла желать его любви. Глядя на нее, на всю ея изящную прелесть и сравнивая ее съ тмъ ужаснымъ существомъ въ песочномъ плать, онъ испытывалъ радость жертвы, которую онъ приносилъ. Онъ вмст съ тмъ чувствовалъ, что теперь, когда онъ отказался отъ брачныхъ взглядовъ на нее, онъ лучше любилъ ее, просто какъ сестру любилъ и жаллъ ее.
* № 34 (рук. № 8).
<Нехлюдовъ въ то время былъ страстно увлеченъ ученіемъ Генри Джорджа.>187
Еще на первомъ курс, прочтя книгу Генри Джорджа «Social Problems», а потомъ его большое сочиненіе «Progress and Poverty», онъ въ первый разъ съ необыкновенной ясностью понялъ весь ужасъ несправедливости земельной собственности, былъ пораженъ, ослпленъ мыслію Генри Джорджа, и съ горячей способностью самоотверженія молодости онъ ршилъ посвятить свою жизнь на разъясненіе и распространеніе этаго ученія и на уничтоженіе земельнаго рабства, какъ онъ называлъ тогда зависимость земледльцевъ отъ владтелей земли. Мысль эта казалась ему до такой степени простой, ясной, неопровержимой и удобоисполнимой, что онъ не могъ понять, какимъ образомъ люди, имя этотъ проэктъ Генри Джорджа, до сихъ поръ не осуществили его. Нехлюдовъ тогда всми средствами пропагандировалъ это ученіе: онъ проповдовалъ его устно и своимъ знакомымъ, и матери, и товарищамъ и написалъ професору сочиненіе объ этомъ ученіи и переводилъ Progress and Poverty по русски. <Но не смотря на то, что онъ ни въ комъ не встрчалъ тогда сочувствія: знакомые и родные, вс землевладльцы, считали его ученіе вреднымъ соціализмомъ, а либеральные професора, сочувствующiе нмецкому соціализму, считали теорію Джорджа невыдерживающей критики, – онъ не охладвалъ къ своей мысли. Онъ вышелъ тогда изъ университета и ршилъ самостоятельно посвятить свою жизнь осуществленiю этой идеи.> И вотъ тогда то, весь переполненный восторгомъ отъ этой идеи, онъ уехалъ къ тетушкамъ и жилъ у нихъ, переводя сочиненіе Генри Джорджа, и писалъ свое русское сочиненіе объ этомъ предмет.
Ршивъ вообще, что земельная собственность есть грабежъ, Нехлюдовъ естественно ршилъ и то, что онъ самъ для себя долженъ избавиться отъ пользованія правомъ земельной собственности. И эта необходимая жертва съ его стороны въ осуществленіи его мысли боле всего утвердила его въ его ршенiи. Онъ тогда даже нсколько поссорился съ своей матерью, объявивъ ей, что онъ не хочетъ жить произведеніями труда, отнимаемыми у народа за незаконное наше владніе землей, и отдастъ небольшое имніе, принадлежащее ему, какъ наслдство отца, крестьянамъ. Мать не позволила ему сдлать это, такъ какъ онъ былъ еще несовершеннолтній. Изъ за этого была почти ссора и онъ, очень огорченный этимъ, ухалъ отъ матери къ своимъ неаристократическимъ, сравнительно бднымъ тетушкамъ.
Здсь Нехлюдовъ въ первый разъ увидалъ деревенскую жизнь и не только теоретически, но на дл убдился въ справедливости того, что землевладніе есть владніе рабами, но только не извстными лицами, какъ это было прежде, a всми тми, кто лишенъ земли. И это открытіе приводило его въ восторгъ.188
* № 35 (рук. № 8).
«Да, думалъ онъ, то было истина, и сколько ни прошло времени, истина останется истиной, и жизнь была только на томъ пути; на этомъ же пути медленное умираніе. Но что же длать теперь? – опять спрашивалъ онъ себя. – Нельзя же вернуться къ тому, что было тогда. Нельзя опять взяться за освобожденіе людей отъ земелънаго рабства. Нельзя отдать отцовское имніе крестьянамъ, нельзя жениться на невинной Катюш. Но отчего же нельзя, – вдругъ вскрикнулъ въ немъ тотъ лучшій, давно подавленный и теперь оживавшій въ его душ прежній Нехлюдовъ. – Отчего нельзя? Нельзя перевернуть жизнь? Нтъ, 20 разъ можно перевернуть ее, только бы вернуться къ тому, что было тогда. Чтоже? Опять взяться за заброшенныя работы, отказаться отъ имнья? – спрашивалъ онъ себя. – Да, но тогда я съ этимъ вмст женился на Катюш. Теперь ужъ этого нельзя. Отчего нельзя? Она тутъ же, она не таже, но…» И онъ остановился въ ужас передъ той мыслью, которая пришла ему.
«Жениться на ней? на этомъ труп? Да, но вдь тутъ нтъ вопроса. Ты уже женатъ на ней, – опять сказалъ тотъ внутренній голосъ. Ты уже 14 лтъ женатъ на ней. У тебя былъ и ребенокъ отъ нея». Онъ поспшно сталъ закуривать, стараясь разогнать эти страшныя мысли. Но удивительное дло: чмъ больше онъ думалъ объ этомъ, тмъ больше это казалось ему необходимымъ. Только это одно отвчало на вопросъ: какъ быть и что длать? Только при этомъ можно было представить себ жизнь безъ мученія раскаянія.
Вся жизнь его, онъ чувствовалъ, должна была перевернуться. «Чтожъ, и женюсь, – повторилъ онъ себ. – Только сдлавъ это, я могу хоть немного затушить какъ нибудь тотъ стыдъ и боль, которые мучаютъ меня. Разумется, будетъ тяжело и даже стыдно, разумется, придется разойтись со всми теперешними друзьями и знакомыми (ну да Богъ съ ними!), будетъ мучительно жить съ нею, съ этой развращенной женщиной, – жить, разумется, не какъ мужъ съ женой, но просто жить вмст въ одномъ дом. Бросить ее, оставить все какъ есть – будетъ мученье еще худшее. Мученье будетъ и въ томъ и въ другомъ случа. Разница же въ томъ, что, женившись на ней, мученье будетъ должное, а бросивъ ее, будетъ не должное. А то какже безъ мученія? Безъ мученія надо вернуться въ тотъ мракъ, въ которомъ я жилъ. Жениться на Алин, если бы она даже и пошла за меня? Разв я могъ бы быть не то что счастливъ, но спокоенъ теперь, зная что она въ тюрьм, въ Сибири, въ той кор разврата и одурнія, въ которую ее ввергла моя жестокость? Правда, я знаю, я одинъ знаю, чтò подъ этой корой. Но какъ разбить эту кору? И осилю ли я? И какъ приступиться къ ней? Что я скажу ей, когда увижу ее? – Онъ вспомнилъ то, что онъ слышалъ про такихъ женщинъ, выходившихъ замужъ. Онъ зналъ примры возрожденія и зналъ примры такого паденія, отъ котораго уже не было возврата. И ему казалось, что Катюша теперь съ своимъ пристрастіемъ къ вину принадлежала къ этому второму разряду. Онъ видлъ передъ собой эти одутловатыя щеки, подпухшіе глаза, слышалъ этотъ хриплый голосъ. Вспоминалъ купца, котораго онъ себ представлялъ не иначе, какъ тмъ огромнымъ трупомъ, какъ онъ былъ описанъ въ протокол; вспоминалъ ея отношенія къ этому купцу. И ужасъ отвращенія охватывалъ его.
«И какая будетъ польза отъ этой жертвы своей жизнью? – начиналъ говорить въ немъ голосъ искусителя. – Исправленіе для такихъ женщинъ невозможно. Да и если бы было возможно при вроятіи спасенія одной изъ ста, стоитъ ли затратить свои силы на эту одну, когда можно ихъ употребить на самое разнообразное служеніе тысячамъ? Зачмъ такъ узко смотрть на грхъ, на искупленіе, что оно должно быть совершено надъ тмъ, кто пострадалъ отъ грха? Искупленіе въ томъ, чтобы не повторять грха и загладить его добрыми длами. Разв нельзя жить хорошей, доброй жизнью, нельзя также, какъ я хочу теперь, освободиться отъ грха землевладнія и работать для освобожденія людей, не связавъ себя на вки съ трупомъ», – говорилъ онъ себ. И онъ начиналъ представлять себ, ему начинала рисоваться жизнь безъ нея; но, удивительное дло, онъ не могъ теперь представить себ такой жизни. И безъ нея не было жизни, и съ нею, съ этимъ трупомъ, жизнь представлялась ужасной. И вотъ онъ теперь дошелъ до того, до чего онъ дошелъ теперь. – Но что же длать? Какъ поступить теперь, сейчасъ? Выхлопотать свиданіе съ ней, пойти, увидать ее, покаяться передъ ней, дать ей денегъ? Онъ вспомнилъ т деньги, которыя далъ ей тогда, и сейчасъ покраснлъ, точно онъ сейчасъ это длалъ, и остановился отъ волненія. – Но чтожъ длать еще? – Исправлять ее, употребить вс свои силы на то, чтобы исправить ее? Онъ чувствовалъ, что нужно было сдлать что то страшное, необыкновенное, самоистязающее и что только одно такое дло могло затушить въ немъ тотъ огонь раскаянія и отвращенія къ себ, который сжигалъ его. И это дло было именно такое.
* № 36 (рук. № 8).
Онъ оспаривалъ требованіе того, чтобы посвятить всю свою жизнь этой женщин, хотя требованія этого ни онъ самъ и никто другой еще не заявлялъ. «И почему, согршивъ передъ этой женщиной, непремнно нужно исправлять эту самую женщину? – продолжалъ онъ оспаривать этотъ внутренній голосъ. – Если разбился сосудъ, то почему нужно глупо и непроизводительно употреблять вс силы на невозможное склеиваніе въ мелкіе дребезги разбитаго сосуда, а не на сбереженіе цлыхъ, на образованіе новыхъ? Разв нельзя длать добро тмъ людямъ, которымъ оно нужно и пойдетъ на пользу, а не сентиментально безъ пользы затрачивать свою энергію на невозможное? Пьяницы и проститутки не излчиваются. И почему же нельзя мн жить теперь хорошей, доброй жизнью? Почему же такъ ужъ стала невозможна женитьба на Алин? – И онъ представилъ себ, что онъ длаетъ предложеніе Алин, и она не откавываетъ ему. – Но какъ же я буду жить съ нею, зная, что та въ тюрьм, здсь, въ Москв? Разв нельзя жить хорошей, доброй жизнью, нельзя также, какъ я хочу теперь, измнить свою жизнь, стать опять на путь, на которомъ я стоялъ тогда, когда жилъ въ первый разъ въ Панов, не связавъ себя на вкъ съ трупомъ, – говорилъ онъ себ. И онъ начиналъ представлять себ жизнь безъ нея. Но, удивительное дло, онъ не могъ теперь представить себ такой жизни. И какже онъ теперь, сейчасъ поступитъ? Совсмъ бросить ее, скрыть отъ всхъ – правда, отъ всхъ уже не скроешь, уже сказано предсдателю и губернатору, – не будетъ видться съ ней, пошлетъ ей денегъ? Это нельзя. Увидть ее? – Что-же я скажу ей? Опять, какъ тогда, деньгами заплатить за свое преступленіе?» вспомнилъ онъ и покраснлъ. Сказать ей все и жениться? Но это ужасно.
* № 37 (рук. № 8).
Онъ перечелъ письмо управляющаго и задумался надъ нимъ. Сейчасъ надо было ршать вопросъ о своемъ прав на землю. Какъ нарочно, попался нынче этотъ бойкій малый извощикъ, и завязался разговоръ съ нимъ. Нехлюдовъ выдвинулъ большой ящикъ стола, въ которомъ онъ еще вчера утромъ, отыскивая повстку, видлъ свой портфель съ давнишними бумагами, и досталъ изъ него и начатое сочиненіе и дневникъ того времени. Онъ раскрылъ это пожелтвшее сочинение, писанное совсмъ другимъ почеркомъ – точно и человкъ былъ другой, чмъ тотъ, который былъ у него теперь, и сталъ читать его. И въ голов его возстановился весь ходъ мыслей и чувствъ того времени. Онъ только удивлялся, какъ могъ онъ 14 лтъ тому назадъ такъ хорошо обдумать и какъ могъ онь перестать думать такъ, какъ онъ думалъ. «Да, это дло надо ршить теперь совсмъ иначе», подумалъ онъ о письм управляющего.
* № 38 (рук. № 8).
Еще боле взволнованный бесдой съ Губернаторомъ и неудачей, т. е. невозможностью увидать ее нынче, Нехлюдовъ шелъ по Тверскому, полному народомъ бульвару, вспоминая теперь уже не судъ, а свои разговоры съ Предсдателемъ и Губернаторомъ. Онъ вспоминалъ, какъ они оба удивились, услыхавъ отъ него, объ его намреніи жениться на ней, и ему это было пріятно. Онъ зналъ, что ршеніе его было хорошо, и его радовало то, что онъ ршилъ сдлать хорошо. И не только это хорошо, но и вс т смутныя мечтанія объ измненіи всей своей жизни, которыя со вчерашняго дня бродили въ его голов, и онъ чувствовалъ себя героемъ, уже сдлавшимъ это. То, что онъ искалъ свиданія съ нею и сказалъ про свое намреніе Предсдателю и Губернатору, было какъ бы началомъ исполненія. Ему хотлось точно также поскоре высказать кому нибудь свои намренія объ измненіи жизни и отношенія къ земельной собственности, сжечь свои корабли и подтвердить свое ршеніе, но онъ еще не зналъ хорошенько, въ какой форм оно выразится. Но не смотря на то, онъ шелъ теперь по бульварамъ, чувствуя себя героемъ, побдителемъ. Дома онъ пообдалъ, перечелъ письмо управляющаго, написалъ ему отвтъ, въ которомъ высказалъ то, что онъ не желаетъ отдавать землю въ аренду и скоро прідетъ самъ, для того чтобы ршить дло о земл совсмъ инымъ способомъ.
* № 39 (рук. № 8).
Слдующее за этимъ дло было дло о сопротивленіи властямъ. Крестьяне, уже давно судившіеся съ помщикомъ о принадлежности имъ луга, скосили и убрали лугъ, который признанъ былъ въ одной инстанціи принадлежащимъ крестьянамъ, а въ другой – помщику, а въ третьей опять крестьяне были приговорены судомъ къ уплат за скошенный лугъ и за судебныя издержки 385 рублей. Крестьяне не платили. Было ршено продать имущество крестьянъ, и для этого посланъ былъ судебный приставь. Судебнаго пристава крестьяне прогнали. Тогда пріхалъ исправникъ съ становымъ и урядниками и съ краю деревни приступилъ къ отбиранію скотины. Тогда теперь судившіеся мужики, 18 человкъ, въ числ которыхъ былъ сдой старикъ, вс подошли къ двору и оттерли плечами полицейскихъ, сказавъ, что они не дадутъ скотины. Подсудимые сидли въ этомъ дл не на скамь подсудимыхъ за ршеткой, такъ тамъ они бы не помстились, а тамъ, гд сидятъ адвокаты. Подсудимыхъ всхъ было 18 человкъ домохозяевъ. Вс они вошли въ своихъ мужицкихъ одеждахъ, вс входя перекрестились на образъ, встряхнули волосами и скромно, но безъ всякой робости заняли свои мста, наполнивъ залу запахомъ кафтановъ и дегтя. Вс люди эти судились за то, что они, кормя своими трудами съ земли всхъ этихъ чиновниковъ, приведшихъ ихъ сюда и судившихъ ихъ, хотли пользоваться этой землей, тмъ боле что имъ сказали, что земля эта по бумагамъ ихняя.
Попытка механическимъ путемъ достигнуть подобія справедливости была особенно возмутительна по отношенію къ этимъ людямъ.
Товарищъ прокурора съ поднятыми плечами, очевидно, смотрлъ на это дло какъ на ршительное въ его карьер, и бдняга и краснлъ и блднлъ, длая вопросы обвиняемымъ и свидтелямъ, желая во что бы то ни стало утопить этихъ мужиковъ. Въ обвинительной рчи своей, которую онъ началъ говорить весь блдный и дрожащій, такъ онъ былъ взволнованъ присутствіемъ знаменитаго адвоката, защищавшаго крестьянъ, онъ прямо выдумывалъ, клеветалъ и лгалъ, такъ что если бы въ этомъ суд дло шло дйствительно о справедливости, то перваго судить надо было этого несчастнаго заблудшаго мальчика, который былъ вполн увренъ, что, стараясь повредить сколь возможно тмъ людямъ, которые кормятъ его, онъ длаетъ хорошее, заслуживающее всеобщаго одобренія дло. Дло это уже два раза слушалось и два раза откладывалось: одинъ разъ потому, что обвиненіе, т. е. товарищъ прокурора съ поднятыми плечами, счелъ составъ присяжныхъ для себя невыгоднымъ и подъ предлогомъ не явки какихъ то неважныхъ и ненужныхъ свидтелей настоялъ на томъ, чтобы дло было отложено; другой разъ потому, что адвокатъ, защищавшій мужиковъ по сдланному съ ними условію цною за 1500 рублей, не получилъ еще всхъ денегъ, а только половину, другую же половину крестьяне общали отдать по окончаніи дла. Не довряя крестьянамъ, адвокатъ, тоже придравшись къ отсутствію какихъ то свидтелей, тоже отложилъ дло. Такъ что теперь мужиковъ таскали въ судъ зa 120 верстъ, а теперь, въ самый овсяный просвъ, уже въ 3-ій разъ. Дло все было съ самаго начала совершенно ясно. Кругомъ виноваты были помщикъ, отнявшій лугъ, принадлежавшій крестьянамъ, судебное учрежденіе, признавшее этот лугъ помщичьимъ и присудившее взысканіе издержекъ съ крестьянъ, виноваты полицейскіе чины, виноваты теперь эти судьи съ танцоромъ во глав и съ своимъ товарищемъ прокурора и Судебнымъ приставомъ за то, что они позволяли себ издваться не только надъ людьми, но надъ правдой. Но тутъ на суд выходило, что виноваты мужики, и на вопросы, поставленные присяжнымъ, несмотря на все стараніе ловкаго защитника, защищавшаго не по существу дла, а по формальной сторон, нельзя было иначе, какъ обвинить крестьянъ.
Странно и совстно было смотрть на этихъ крестьянъ, нкоторыхъ изъ нихъ старцевъ, которые, не шевелясь и не измняя положенія, спокойно сидли, ожидая, когда это кончатъ господа т глупости, которыя почему то они считаютъ нужнымъ продлывать надъ ними. Въ томъ, что они не виноваты въ томъ, что скосили принадлежащiй имъ и признанный за ними лугъ для того, чтобы имть сно и кормить имъ своихъ коровъ, овецъ и лошадей, для нихъ, очевидно, не могло быть никакого сомннія, совершенно независимо отъ того, что скажутъ эти люди, разсвшіеся на разныхъ мстахъ въ шитыхъ воротникахъ и съ бумагами, въ которыхъ они что то читаютъ.
Дло продолжалось еще дольше вчерашняго, и только въ 7-мъ часу вечера кончились рчи, и предсдатель передалъ вопросы присяжнымъ.
Несмотря на усилія Нехлюдова совершенно оправдать мужиковъ и отвчать прямо – не виновны, несмотря на очевидность невиновности, старшина настоялъ на томъ, чтобы отвчать на вопросы точно, хотя и сколько возможно облегчая мужиковъ и давая имъ снисхожденіе.
Въ 8 часовъ все кончилось, мужиковъ приговорили къ наказанію, къ слабому, но всетаки наказанію, нкоторыхъ къ тюремному заключенію, и опять возложили на нихъ издержки.
* № 40 (рук. № 8).
Вдь если мы хотимъ оградить себя отъ такихъ людей, какова теперь Катюша, то надо, чтобъ она оставалась Катюшей, а не длалась Любкой. И это можно. Можно было и Симона съ Евфимьей сдлать людьми, если бы ихъ учили добру, закону Христа, а не постановк свчекъ, и дали бы имъ возможность жить на земл (какъ говорилъ извощикъ, вспомнилъ Нехлюдовъ), а не приставили ихъ на всю жизнь выносить наши нечистоты, какъ Евфимію и Симона. A Смл[ь]ковъ? Отчего жъ бы ему не быть человкомъ, если бы его учили чему нибудь кром того, что питье и развратъ – это молодечество, а богатство – это добродтель. И неправда, чтобы это было невозможно. Не только не невозможно, но это въ сто разъ легче чмъ то, что длается теперь, съ этими слдователями, частными секретарями, судьями, Сенатами и Синодами.
* № 41 (рук. № 8).
«Ну, у насъ нтъ ничего подобнаго. Есть церкви; въ нихъ звонятъ, служатъ въ ризахъ, продаютъ свчи, говютъ даже. Но разв кто нибудь говоритъ, что не хорошо пить водку, курить, пріобртать деньги, ходить въ распутные дома? Никто не говоритъ. А если кто и говоритъ, то Ванька не вритъ и не можетъ поврить, потому что пьютъ вино господа, попы, царь, а водку отъ царя продаютъ, пріобртаютъ деньги вс и не брезгаютъ ничмъ, а въ дома тоже ходятъ вс и смются, разсказываютъ, и за порядкомъ въ домахъ само начальство смотритъ, стало быть – хорошо. И воспитали такъ не одного, а мильоны людей, и потомъ поймаемъ одного и измываемся надъ нимъ.
* № 42 (рук. № 8).
<Разв кто нибудь говоритъ когда нибудь этому мальчику, что не хорошо пить водку, курить табакъ, не трудясь, а обманомъ и насиліемъ пріобртать деньги, ходить въ распутные дома?> Ему говорили, что надо утромъ и вечеромъ и проходя мимо церкви креститься и кланяться, говорили, что надо разъ въ годъ ходить къ попу и, если онъ хочетъ особенно отличиться, дать свои гроши или пятаки на свчи. Но про то, что не надо курить, пить, обманомъ пріобртать деньги, распутничать – ему не говорили никогда. А если кто и говорилъ, то Ванька не врилъ и не могъ врить. А не могъ онъ врить потому, что видлъ, что т самые, которые говорили ему про это, длали то самое, что они ему запрещали: курили и пили водку <вс, водку даже отъ казны продавали, значитъ, пить хорошо> и деньги добывали всякимъ обманомъ и насиліемъ, и вс распутничали и даже распутство считали молодечествомъ. А когда онъ, 18-лтній мальчикъ, выпилъ того яда, который продается на всхъ перекресткахъ не только съ разршенія правительства, но продажей котораго оплачивается большая часть начальства, когда онъ напился этого яда и сталъ привыкать къ этому, тогда вс его бросили, предоставивъ ему выбираться изъ своего положенія, какъ онъ знаетъ. <Вдь разв кто когда нибудь что нибудь сказалъ поучительнаго этому мальчику, кром того, что надо кланяться и креститься передъ всякой иконой и читать какія то непонятныя слова утромъ и вечеромъ? Съ 11 лтъ онъ въ Москв въ ученьи. Что онъ видлъ, что слышалъ, какой примръ видлъ? Неестественную, убивающую 14-часовую работу и потомъ по праздникамъ пьянство и развратъ и маханіе руками передъ иконами.> И вдь такихъ мальчиковъ сотни, тысячи, десятки тысячъ, уже готовыхъ и постоянно подбывающихъ изъ деревни и готовящихся въ такое состояніе, въ которомъ теперь этотъ несчастный. Десятокъ тысячъ мальчиковъ теперь въ Москв точно столь же опасныхъ, какъ этотъ мальчикъ. Почему же этаго судятъ? Но положимъ, что судятъ его потому, что онъ попался. Ну, хорошо. Ну, попался. Къ какой дятельности можетъ побудить общество поимка такого мальчика? По здравому смыслу только къ одному, къ тому, чтобы употребить вс наши силы на то, чтобы уничтожить т условія, при которыхъ воспитываются такіе мальчики: уничтожить учрежденія, гд ихъ длаютъ. Заведенія же, гд ихъ длаютъ, вс извстны: это вс фабрики, вс мастерскія, въ которыхъ кишмя кишатъ эти несчастныя дти, это трактиры, кабаки, табачныя лавочки, распутные дома.
Что же, уничтожаютъ такія заведенія или, по крайней мр, ставятъ преграды ихъ увеличенію и распространенію? Напротивъ: поощряютъ, и все больше и больше людей гонитъ нужда въ города, все больше и больше распложается фабрикъ и всякихъ заведеній, гд длаютъ такихъ несчастныхъ.
«Воспитали такъ не одного, a милліоны людей, и потомъ поймали одного мальчика и измываются надъ нимъ», думалъ Нехлюдовъ, сидя на своемъ высокомъ стул рядомъ съ полковникомъ, глядя на мальчика въ сромъ халат и слушая различныя интонаціи голосовъ защитника, прокурора и предсдателя и глядя на ихъ кривлянья. Да и зачмъ онъ здсь, этотъ мальчикъ, т. е. здсь въ Москв? Затмъ, что ему дома кормиться нечмъ, и отецъ отъ нужды бросилъ его въ этотъ вертепъ. А отчего ему кормиться нечмъ? Оттого, что земля эта у меня, у Колосова, у Кармалиныхъ, у француза, парикмахера и всхъ тхъ, которые набрали деньги и купили изъ подъ ногъ мужиковъ земли. Если бы вмсто всей этой ужасной комедіи были бы учители добра, были бы люди, заботящіеся о томъ, чтобы люди могли жить честнымъ трудомъ. Но если бы хоть не было бы, только бы не было этой лжи, которая ничего не сдлаетъ, а только развращаетъ.
* № 43 (рук. № 11).
Глава XIII.
Съ слдующаго же дня Нехлюдовъ принялся за переустройство своей жизни. Онъ ршилъ, что ему прежде всего нужно освободиться отъ квартиры и лишнихъ вещей и людей, потомъ създить по деревнямъ для устройства дла о земл и потомъ же, поселившись гд нибудь въ маленькой квартир поближе къ тюрьм, устроить дло женитьбы и дожидаться отправки партіи въ Сибирь.
Объявивъ Аграфен Петровн о своемъ ршеніи сдать квартиру и хать въ деревню, онъ попросилъ ее съ помощью Корнея распорядиться съ вещами и мебелью, сдавъ ихъ пока въ Кокоревскій складъ, и расчитаться съ хозяиномъ и, поблагодаривъ Аграфену Петровну и Корнея за ихъ услуги, распростился съ ними. Потомъ онъ похалъ опять къ завдывающему тюрьмами, чтобы узнать объ условіяхъ вступленія въ бракъ съ осужденной и выхлопотать себ право на свиданіе вн обычныхъ дней.
Объ этихъ условіяхъ онъ узналъ только слдующее:
Въ свод законовъ было сказано такъ:
На практик же обыкновенно длалось такъ:
Разршеніе же на свиданья вн обычныхъ дней и за ршеткой онъ получилъ довольно скоро. Очевидно, его высказанное намреніе жениться на осужденной заинтересовало начальство, и для него сдлали исключеніе: ему дали билетъ, по которому онъ во всякое время могъ видться съ ней въ контор, такъ что на третій день посл перваго посщенія онъ пріхалъ въ 10 часовъ въ тюрьму съ своимъ билетомъ.
Теперь уже никто не задерживалъ постителей, и онъ подошелъ беспрепятственно къ самой двери. Сторожъ спросилъ, что ему нужно, и, узнавъ, что у него есть билетъ для посщенія, постучалъ въ оконце. Оконце отворилось. Другой сторожъ, съ той стороны, переговорилъ съ этимъ, зазвенлъ замокъ, и отворилась дверь, въ которую впустили Нехлюдова. Его попросили подождать, посидть здсь въ сняхъ, пока доложатъ смотрителю. На стн висла доска, на которой было выставлено число заключенныхъ на сегодняшній день, – ихъ было 3635: 2742 мущинъ и 893 женщинъ.
Пока ходили къ смотрителю, Нехлюдовъ ходилъ взадъ и впередъ по снямъ и наблюдалъ т страшные признаки острожной жизни, которая проявлялась здсь. Въ сняхъ стоялъ одинъ солдатъ у двери, другой, вроятно фельдфебель, красавецъ, жирный, чисто одтый, выходилъ два раза изъ своей боковой двери и что то строго командовалъ, не глядя на Нехлюдова. Прошли подъ конвоемъ солдатъ, въ халатахъ и котахъ, человкъ шесть арестантовъ заключенныхъ съ носилками и лопатами, одинъ старикъ, кривой, рыжій и страшно худой, съ поразительно злымъ выраженіемъ лица. Они что то чистили на двор. Потомъ вышли развращеннаго вида женщины съ засученными рукавами, – нкоторыя были не дурны собой, въ цвтныхъ платьяхъ, – и смясь прошли на право и вышли оттуда съ тмъ же смхомъ, неся булки. Сторожа жадно смотрли на нкоторыхъ изъ этихъ женщинъ. Это были взятыя въ город за безпаспортность женщины, которыя мыли полы. И имъ за это давали булки. Черезъ 1/4 часа ожиданія пришелъ смотритель, солдаты вытянулись, и Нехлюдова попросили въ контору.
Контора была небольшая комната во второмъ этаж. Въ комнат были только: письменный столъ, на которомъ лежали бумаги и стояла чернильница, кресло, стулъ и диванчикъ и всегдашняя принадлежность всхъ мстъ мучительства людей – большой образъ Христа.
– Сейчасъ приведутъ, – сказалъ смотритель, другой – не тотъ, который впустилъ его въ женское отдленіе, но тоже дружелюбный, даже непріятно фамильярный. Онъ имлъ видъ, и тонъ его разговора былъ такой, какъ будто онъ давалъ чувствовать собесднику то, что они съ нимъ понимаютъ другъ друга. Онъ закурилъ папироску и предложилъ тоже Нехлюдову. Но Нехлюдовъ отказался.
– Не скоро еще. Далеко коридорами.
Дйствительно, времени прошло много. И молчать все время было тяжело, и Нехлюдовъ вступилъ въ разговоръ о томъ, много ли заключенныхъ и часто ли ихъ отправляютъ. Смотритель все тмъ же тономъ, что мы понимаемъ другъ друга, сообщилъ, что переполняетъ тюрьмы полиція, присылая безпаспортныхъ, а что отправляются они два раза въ недлю и все не по многу, такъ что никакъ нельзя опростать тюрьму. Вся переполнена.
Среди этаго разговора послышались шаги по каменной лстниц, и подъ конвоемъ солдата показалась въ двери фигура Катюши. Она боле, чмъ въ первый разъ, имла видъ робкій и испуганный. Она подошла и покорно остановилась.
– Здравствуйте, Катюша, – сказалъ Нехлюдовъ, подавая ей руку. – Вотъ я выхлопоталъ свиданье съ вами кром воскресенья и четверга.
– Вотъ какъ, – сказала она, подавая ему мягкую, вялую руку и не сжимая его руку и жалостно глядя на него своими раскосыми, добрыми глазами.
Смотритель отошелъ къ окну и слъ тамъ. Нехлюдовъ слъ у стола. Она не садилась, такъ что онъ долженъ былъ просить ее ссть. Она вздохнула и сла съ другой стороны стола.
– Вдь намъ надо переговорить много, – сказалъ Нехлюдовъ. – Вдь вы помните, что я сказалъ третьяго дня?
– Что вы сказали? – спросила она, точно вспоминая.
– Что я хочу жениться на теб, – сказалъ Нехлюдовъ красня.
– Помню, да, – сказала она. – Вы говорили. Только я не врю. Зачмъ вамъ жениться на мн?
Нехлюдовъ облокотился рукой на локоть, который выдвинулъ на столъ, чтобы быть ближе къ ней, и сталъ говорить тихимъ голосомъ, такъ чтобы слышала она одна, а не могъ слышать смотритель.
– Я обманывалъ прежде, прежде я былъ мерзавецъ. А теперь я не хочу обманывать, а хочу загладить свою вину передъ тобой. И только этимъ я могу загладить. Я уже говорилъ теб. Не оскорбляй меня. Я уже довольно наказанъ. Врь мн и помоги мн. Мы женимся, будемъ жить вмст въ Сибири и, можетъ быть, ты будешь счастлива. Я по крайней мр сдлаю для этого что могу.
Она слушала его, прямо глядя ему въ лицо, мигая своими длинными рсницами.
– Вришь ли ты мн?
– Отчего же не врить.
– Ну, такъ скажи мн что нибудь.
– Что жъ сказать? – Она помолчала. – Попросите, чтобъ меня въ дворянскую перевели, – сказала она вдругъ, – а тутъ гадость. Еще спасибо – вы деньги дали, такъ я купила всего. Они лучше стали. И мсто мн дали.
– Разв можно здсь покупать что нужно?
– Все можно. И чаю купила, и сахару, и табаку, и вина купить можно.
– Катюша, – сказалъ онъ робко, – не пей вино. Мнсовстно говорить это, но я знаю, что это ужасно дурно теб.
– Немножечко ничего; вотъ если напиться, ну такъ.
– Нтъ, ты, пожалуйста, не пей, общай мн.
Она помолчала.
– А курить ничего?
– И курить нехорошо. Я самъ хочу бросить, но это еще ничего, но вотъ пить.... Пожалуйста, общай мн, что не будешь.
– Вдь скучно очень, – сказала она, – а тутъ развеселишься.
– Нтъ, ты общай твердо.
– Что же, поклясться вамъ?
– Нтъ, просто общай.
– Ну хорошо, ну общаю. А вотъ что еще я васъ просить хотла. Ужъ вы, пожалуйста, не откажите; большое дло, – сказала она, улыбаясь.
– Да, непремнно сдлаю, если могу, – сказалъ онъ, радуясь и ожидая чего нибудь важнаго.
– У меня еще въ Нижнемъ подлецъ одинъ выбилъ зубъ. Видли? – Она подняла губу. – И такъ нехорошо теперь. У Якова Семеныча (Нехлюдовъ зналъ, что Яковъ Семенычъ былъ содержатель дома терпимости Розановъ) я вставила себ, а тамъ, въ Таганской тюрьм, крючокъ отломился. Онъ золотой, и потеряла я его. А зубъ вотъ. Отдайте починить, голубчикъ, – сказала она опять и своимъ нечистымъ взглядомъ изподлобія взглядывая на него и доставая изъ за пазухи завернутый въ бумажк зубъ съ однимъ крючкомъ.
– Хорошо, я отдамъ, починю. Но зачмъ это? – сказалъ Нехлюдовъ. – Проще такъ.
– Ну, нтъ, вы сами не полюбите.
– Хорошо, хорошо. Но вотъ что, Катюша. Я спрашивалъ здсь, нельзя ли книги передавать вамъ; мн сказали, что нельзя, а что можно одно евангелье. Вотъ я привезъ. Почитай это, пожалуйста, почитай.
– Я читала, я знаю все.
– Нельзя все знать. Эту книгу читать – всегда все новое.
Опять у нея сдлалось испуганное лицо, и она, какъ улитка, ушла въ себя. Онъ хотлъ еще многое сказать, но, увидавъ это выраженіе, замолчалъ.
Они помолчали.
– Только вотъ что еще: у насъ у всхъ почти, кром какъ у самыхъ послднихъ, свое платье. Это вотъ казенное, жесткое, гадкое, побывало Богъ знаетъ на комъ. Такъ здсь можно свое имть. Только чтобы блое было. Все таки каленкоровое или хоть бумазейное. Такъ вы купите мн, голубчикъ. А тутъ мн сошьютъ.
– А ты сама разв не сошьешь?
– Ну, охота шить. Тутъ есть такія – шьютъ не дорого.
Нехлюдовъ общалъ купить все что нужно, записавъ въ записную книжку подъ ея диктовку, – столько то бумазеи, столько то коленкору, нитки, пуговицы, шелкъ, потомъ чулки и башмаки.189 Его огорчило, что она не хотла работать.
– Отчего же самой не работать? – сказалъ онъ, – вдь скучно безъ работы?
– А съ работой еще скучне, – сказала она. – У насъ одна дворянка, я ее за обдомъ видла, такъ она себ на подкладк сдлала. Ей не велятъ, а она все носитъ
И она продолжала разсказывать о томъ, какъ эта дворянка переписывается съ каторжными, и одинъ ей свой портретъ прислалъ.190
– Катюша, я теперь узжаю въ деревню и потому не увижу тебя въ эту недлю. Пожалуйста, сдлай то, что ты общала мн: не покупай вина и почитай, если можно, эту книгу, – шопотомъ сказалъ онъ, – я отмтилъ въ ней карандашомъ.
Опять лицо ея окаменло въ испуганномъ выраженіи.
Нехлюдовъ чувствовалъ, что въ ней есть кто то прямо враждебный ему, защищающій ее такою, какою она теперь, и мшающій ему проникнуть до ея сердца. A кром того, что больше всего смущало его, это было то, что вс т хорошія слова, которыя онъ говорилъ, выходили какъ то холодны и глупы и что такія холодныя и глупыя слова не могли тронуть ее. Но такъ какъ другихъ словъ онъ не умлъ, не могъ говорить, онъ говорилъ эти.
Смотритель всталъ и посмотрлъ на часы.
– Что же, пора?
– Да, уже время, – сказалъ смотритель, повелительно кивнувъ головой солдату и Катюш.
Она встала. Нехлюдовъ пожалъ ей опять руку и сказалъ:
– Такъ, пожалуйста, сдлай о чемъ я прошу.
Она молчала.
– А я все куплю и привезу завтра.
– Такъ, пожалуйста, – сказала она оживившись.
– Завтра нельзя будетъ, – сказалъ смотритель, слышавшій послднія слова Нехлюдова, – завтра контора занята будетъ. Ужъ до четверга.
– Въ четвергъ меня не будетъ. А передать можно?
– То, что разршается, можете передать мн. Ну, маршъ! – и онъ махнулъ головой на солдата и арестантку.
Свиданіе ныншнее показало Нехлюдову, какое страшно трудное дло онъ хотлъ длать, но это не разочаровало его; напротивъ, онъ чувствовалъ, какъ все увеличивались въ его душ жалость и любовь къ ней. Онъ зналъ, что въ ней есть искра Божья и что она можетъ разгорться, и зналъ то, что онъ, именно онъ можетъ разжечь ее и что для того, чтобы разжечь ее, ему надо было разжечь ее въ себ. И онъ191 невольно длалъ это и чувствовалъ, что къ нему возвратилось теперь то настроеніе, въ которомъ онъ былъ 14 лтъ тому назадъ у тетушекъ, но только гораздо сильне и серьезне.
На другой день Нехлюдовъ починилъ зубъ и купилъ все, что она поручила ему, и опять пріхалъ для свиданія въ контор.192 Но, какъ ему и сказали, его не пустили, и онъ передалъ все смотрителю для передачи ей. Свидлся онъ съ нею уже на другой день, въ четвергъ, въ день свиданій.
Такъ видался онъ съ ней впродолженіи 2-хъ недль почти черезъ день: одинъ разъ въ общей, черезъ ршотку, другой разъ въ контор.
Всякій разъ онъ халъ въ тюрьму съ мыслью о томъ, что онъ будетъ и какъ будетъ говорить съ ней. Главное, о чемъ онъ хотлъ говорить съ нею, было то, что его намреніе связать съ нею жизнь неизмнно и что онъ проситъ ее не отчаиваться, a длать усилія надъ собой оставить дурныя привычки табаку, вина, праздности, а читать, учиться даже и работать. Но всякій разъ онъ узжалъ недовольный собой тмъ, что онъ не сказалъ того, что хотлъ, или сказалъ не такъ, какъ хотлъ.
Мшало ему то, что ему совстно было передъ ней быть учителемъ,193 и то, что она тотчасъ же замирала, какъ только замчала, что дло идетъ объ ея душевной жизни. Точно также замирала она, когда рчь заходила о прошедшемъ. Говорила она охотно только объ интересахъ обитателей тюрьмы.
Пересыльная Московская тюрьма – цлый міръ. Въ ней бываетъ до 3000 человкъ, и въ эту весну было больше этого. Это цлый городокъ, связанный единствомъ страданія. И все, что происходитъ въ этомъ мірк, длается извстнымъ всмъ живущимъ въ немъ и составляетъ интересъ жизни. То приходила новая партия, и разсказывали о новыхъ лицахъ, то отправлялась, то почти каждый день приводили взятыхъ въ Москв, то назначался новый начальникъ, то неповиновеніе, то наказаніе, то заболваніе, то смерть, то браки, роды, то посщеніе важнаго лица.
Почти всякій день, когда приходилъ Нехлюдовъ, Катюша разсказывала ему про различныя событія острога. И она спшила разсказывать про это, очевидно не желая и не умя говорить о внутренней жизни. Изъ товарокъ ея по заключенію у нея была одна пріятельница,194 крестьянка, ссылаемая за195 грабежъ, и196 прислуживающая ей двушка, дочь дьячка, за задушеніе ребенка.
Нехлюдовъ зналъ про всхъ и возилъ имъ то, что допускалось въ тюрьму. Онъ прізжалъ, садился197 въ контор съ Катюшей, которую приводили туда, пожималъ ей руку и начиналъ разговаривать, стараясь при всякомъ случа показать свое уваженіе къ ней и непоколебимость ршенія жениться.
Почти всякій разъ онъ напоминалъ это. Внчаніе онъ назначилъ посл Петровскаго поста, такъ какъ ему нужно было еще създить по деревнямъ, чтобы распорядиться землей.
Она слушала его198 равнодушно, какъ будто не понимая значенія всего того, что онъ длалъ. И когда онъ говорилъ ей про это, она слушала невнимательно и, видимо, рада была, когда онъ кончалъ, и просила его или исходатайствовать ей, а чаще всего товаркамъ, какую нибудь льготу, или привезти что нибудь състное. Оживлялась же она только тогда, когда разсказывала ему о различныхъ событіяхъ, происшедшихъ среди заключенныхъ и занимавшихъ ихъ.
Всякій разъ, какъ онъ заговаривалъ о прошедшемъ, она поспшно начинала разговоръ о длахъ тюрьмы. Но равнодушіе и мертвенность ея не только не нарушали ршенія Нехлюдова жениться на Катюш, но только еще больше утверждали его въ немъ. Онъ не только не раскаивался въ этомъ ршеніи, но испытывалъ новое, все большее и большее чувство напряженной жалости и любви къ этой199 несчастной женщин.200 Мертвенность Катюши и какая то лежавшая на ней печать нечистой жизни, которыя должны бы были отталкивать его, увеличивали въ немъ его чистую любовь къ ней, не ждущую ни отъ нея, ни отъ кого бы то ни было какой нибудь за то награды.
Сначала у него было чувство тщеславія: желанія похвастаться передъ людьми своимъ поступкомъ, – это было первое время, когда онъ объяснялся съ Предсдателемъ и Губернаторомъ, – но очень скоро чувство это почти прошло и замнилось чувствомъ истинной и дятельной любви къ ней, имющей опредленную цль ея возрожденія. Съ каждымъ днемъ онъ чувствовалъ, какъ разгорается все большее и большее тепло въ его душ, и это увеличеніе тепла, т. е. любви, не то чтобы радовало его, – радости тутъ не было, напротивъ, онъ испытывалъ постоянно тяжелое напряженное чувство; – но давало ему сознаніе полноты жизни, того, что онъ длаетъ въ жизни то, что должно длать и лучше чего онъ ничего не можетъ длать. Удастся ли ему пробудить въ ней жизнь, вызвать въ ней201 не любовь къ себ, – объ этомъ онъ и не думалъ, и она ему не нужна была, – но любовь къ тому, что онъ любилъ и что свойственно любить всякому человку – любовь къ добру, – это будетъ огромное, сверхдолжное счастье; не удастся, и она останется такою, какою она теперь, и его женой, у него до самой смерти его или ея будетъ радостное дло звать ее къ любви и, разжигая ее въ себ, вызывать ее въ ней202 и надяться, хотя предъ своей или ея смертью, на достиженіе своей цли.203
Такъ прожилъ онъ недлю, и, не подвинувшись ни на шагъ въ своемъ воздйствіи на нее, но все таки ни на минуту не отчаявшись въ возможности такого воздйствія, онъ выхалъ изъ Москвы, чтобы въ своихъ имніяхъ устроить свое дло съ крестьянами.
* № 44 (рук. № 8).
Съ тхъ поръ для Нехлюдова началась новая жизнь. Онъ почти каждый день здилъ въ острогъ и никого не видалъ, кром тюремныхъ жителей и своего дворника.
Изъ Москвы вс знакомые его ухали. Ухали и Кармалины, очень недовольные Нехлюдовымъ. Аграфену Петровну Нехлюдовъ, передавъ ей то, что было завщано его матерью, отправилъ на ея родину; Корнею онъ нашелъ мсто у двоюродной сестры. Жилъ Нехлюдовъ въ комнатк Аграфены Петровны, ходилъ къ себ съ задняго крыльца. Питался онъ въ молочныхъ и трактирахъ низкого разбора, въ которыхъ онъ не надялся встртить прежнихъ знакомыхъ, и иногда дома за самоваромъ, который ему ставила жена дворника.
* № 45 (рук. № 8).
Черезъ губернатора онъ выхлопоталъ себ разршеніе посещать Маслову и въ обыкновенные дни и каждый день отъ 12 часовъ до 2-хъ проводилъ съ нею. Два часа эти, проводимые съ нею, были очень тяжелы для него, но потомъ они остались однимъ изъ самыхъ яркихъ воспоминаній его жизни.
* № 46 (рук. № 11).
Когда Нехлюдовъ пріхалъ въ деревню, яровой посвъ былъ въ самой середин, и народъ весь былъ въ работ, такъ что собрать народъ для того, чтобы поговорить о земл, Нехлюдовъ отложилъ до Воскресенья. Два дня, оставшіеся до воскресенья, Нехлюдовъ употребилъ на разсмотрніе книгъ прикащика и на обходъ знакомыхъ дворовъ. Изъ книгъ прикащика онъ увидалъ, что большинство крестьянъ было въ полной кабал у конторы: они работали за луга, за листъ, за ботву отъ картофеля, и вс почти были въ долгу у конторы.
Обойдя же нсколько дворовъ изъ бдныхъ, Нехлюдовъ ужаснулся на т условія, въ которыхъ жили крестьяне и къ которымъ привыкли крестьяне, какъ будто уже не желая ничего лучшаго: пища состояла изъ одного картофеля и хлба, одежда была жалкое тряпье, жилища были грязны, тсны и ветхи.
Держались только т, которые могли отпускать своихъ работниковъ въ города въ ремесленники, дворники, плотники, и еще богачи, закабалявшіе себ бдняковъ и захватившіе ихъ земли. Большинство же было въ такомъ положеніи, что при малйшемъ ослабленіи энергіи или несчастномъ случа переходило на ступень нищаго, могущаго питаться только милостыней.
Большая часть крестьянъ, казалось, была занята только тмъ, чтобы не переставая только отписываться отъ затопившей ихъ нужды. Стоило немного ослабть, и нужда заливала. Веселы были только ребята и двки, люди же постарше были въ постоянномъ уныніи, очевидно проходившемъ только тогда, когда они забывались виномъ. Все это теперь, когда ему не нужно было, какъ участнику этого положенія, скрывать отъ себя все это, онъ увидалъ теперь въ первый разъ.
Стоило только безъ предвзятой мысли, безъ желанія оправдать себя, какъ путешественнику, изслдовать условія жизни этихъ людей, узнать, на кого они работаютъ, при какихъ условіяхъ пользуются землей и произведеніями съ нея своего труда, чтобы было совершенно ясно, что люди эти содержатся въ самомъ жестокомъ, доводимомъ до послдней степени тяжести рабств землевладльцами.
Онъ удивлялся теперь, какъ могъ онъ прежде не только не видать этого, но еще предъявлять какія то требованія къ крестьянамъ и осуждать ихъ.
Въ воскресенье собрались у амбара повщенные объ этомъ выбранные крестьяне трехъ деревень, среди которыхъ находилась земля Нехлюдова. Весь вечеръ наканун Нехлюдовъ писалъ, измнялъ, поправлялъ свой проэктъ и условія и придумывалъ то, что онъ скажетъ имъ.
Утромъ онъ вновь перечелъ и переписалъ проэктъ условія и сталъ дожидаться мужиковъ. Съ 10 часовъ они стали собираться. Нсколько разъ Нехлюдовъ выглядывалъ изъ окна и видлъ, какъ все прибавлялось и прибавлялось мужиковъ, какъ они медлительно и важно подходили въ своихъ кафтанахъ и шапкахъ, большей частью съ палками, къ прежде собравшимся и, раскланявшись, садились на приступки амбара или становились кружкомъ и бесдовали. Онъ выглядывалъ изъ окна, не выходя къ нимъ, потому что зналъ, что разстроитъ ихъ, и дожидался, пока соберутся вс.
Наконецъ прикащикъ пришелъ сказать, что собрались вс. Нехлюдовъ заглянулъ въ окно. Толпа была большая и громко гудла. Нехлюдову стало жутко. Онъ шелъ длать благодяніе – такъ онъ разсуждалъ – и хвалилъ себя за это, а въ глубин души онъ чувствовалъ себя виноватымъ воромъ, который, прежде чмъ быть пойманнымъ, хочетъ сознаться въ краж и возвратить ее.
Когда Нехлюдовъ подошелъ къ собранію и обнажились русыя, курчавыя, плшивыя, сдыя головы, у Нехлюдова сжалось сердце, и стало жутко. Вс поклонились и съ непроницаемымъ и важнымъ видомъ уставились на барина.
– Я пригласилъ васъ вотъ зачмъ, – началъ онъ. – Я считаю, что земля Божья и что владть землею можно только тому, кто работаетъ на ней, и потому считаю, что мн, такъ какъ я не работаю на ней, владть землею нельзя, и потому я желаю передать ее вамъ.204
Вс молчали съ тмъ же значительнымъ видомъ. Одинъ только съ большой рыжей бородой и глубокомысленнымъ лицомъ, выдававшимся изо всхъ, значительно повелъ бровями и одобрительно сказалъ:
– Это такъ точно.
– Вотъ такъ я и хочу отдать вамъ землю. Отдаю я ее всю вамъ, тремъ обществамъ, но не даромъ, а съ тмъ условіемъ, чтобы т, кто будетъ владть землею, платили за нее по 6 рублей за десятину, не мн, а обществу, т. е. на общія дла всего общества: на школу, на машины, если какія нужны для всхъ.205 Вотъ вамъ бумага, въ ней все это написано, – сказалъ онъ, передавая имъ заготовленный проэктъ условія съ ними, – все это почитайте, обсудите и потомъ скажите мне ваше мнніе, и потомъ обсудимъ еще. Вы поняли меня?
– Какъ не понять. Очень понятно, – значительно проговорилъ рыжебородый и тотчасъ же сталъ молоть такой вздоръ, что очевидно было, что онъ не только не понялъ того, что говорилъ Нехлюдовъ, но не понимаетъ и того, что говоритъ самъ. – Значитъ, чтобъ общество отвчало, – говорилъ онъ,– кто, примрно, не уплатилъ, можетъ, значитъ, земли ршиться. Только бы денежки по срокамъ. Одно, что дорогонько полагаете.
Онъ бы еще долго говорилъ, наслаждаясь звуками своего голоса, но его остановили, и совсмъ незамтный, остроносый мужичокъ, лтъ 50-ти, началъ не столько говорить, сколько спрашивать.
– Кому же платить деньги? – спросилъ онъ.
– Платить сами себ, – отвчалъ Нехлюдовъ.
– Это мы понимаемъ. Только кто же взыскивать будетъ?
– Изберите старосту.
– Ну, а въ какіе же сроки платежъ будетъ?
– А это вы сами назначьте, но только чтобы платежъ былъ впередъ, также, какъ вы платили, когда нанимали землю.
Молодой малый въ синей поддевк тоже, видно, понялъ и вступилъ въ разговоръ.
– Ну, а если не уплатимъ мы, не осилимъ, тогда что?
– Тогда надо землю другимъ отдать. За эту цну возьмутъ.
– Цна высока.
– А я слышалъ, что вы брали эту землю дороже.
– Да вдь это для себя.
– А это разв не для себя?
Рыжебородый опять вступился и началъ говорить что то непонятное. Видно было, что большинство не довряло, отъискивало скрытый смыслъ въ словахъ Нехлюдова и потому не понимали.
– Такъ вы поговорите между собой, обсудите, а что пожелаете узнать еще, приходите, – сказалъ Нехлюдовъ. – Я нарочно проживу здсь нсколько дней, чтобы окончить это дло.
Мужики разошлись. На другой день пришли выбранные отъ одной изъ деревень, самой большой и богатой, съ предложеніемъ отдать имъ землю просто по старому въ наймы и дороже, чмъ онъ назначалъ, – онъ назначалъ по 6 рублей въ кругъ, а они давали 8, но только безъ всякихъ новостей, а по старому.
Въ числ выбранныхъ былъ и тотъ востроносый крестьянинъ, который вчера, казалось, понялъ предложеніе Нехлюдова. Онъ теперь не смотрлъ въ глаза Нехлюдову, когда онъ повторялъ ему, что онъ землю считаетъ не своею и отдаетъ ее крестьянамъ.
– Вамъ выгодне будетъ, и съ нами одними дло имть, а то Телятинскіе возьмутся и не выдержатъ.
Нехлюдовъ опять повторилъ то, что говорилъ вчера и, отказавъ имъ, отпустилъ крестьянъ.
Въ тотъ же день вечеромъ пріхалъ купецъ-мельникъ, съ своей стороны предлагая по прежнему 9 рублей. Нехлюдовъ видлъ, что его не понимаютъ, потому что не врятъ ему, и ршилъ вновь собрать крестьянъ выбранныхъ, боле толковыхъ, и вновь разъяснить имъ свое намреніе.
Онъ жилъ въ маленькомъ флигельк, контор, но для этого случая открылъ домъ и устроилъ собраніе въ тетушкиной зал. Собралось около 20 человкъ. Нехлюдовъ настоялъ на томъ, чтобы они сли.
Онъ заказалъ прикащику два самовара и попросилъ прикащицу разливать чай, чтобы угостить имъ мужиковъ.
Сначала, когда пришли мужики, было очень неловко. Они не хотли даже садиться. Но потомъ, когда наконецъ разслись и занялись чаемъ, разговоръ оживился. Сначала Нехлюдовъ только распрашивалъ про цны на землю, гд они нанимаютъ и каковы были урожаи.
Когда отпили по два стакана чая и нкоторые уже стали отказываться, Нехлюдовъ началъ свою рчь. Прежде всего онъ сказалъ имъ свой взглядъ на грхъ и незаконность собственности земли. Онъ высказалъ имъ тотъ взглядъ Спенсера на земельную собственность, отъ котораго онъ отрекается теперь и состоящій въ томъ, что земля не можетъ быть собственностью отдльныхъ лицъ уже по одному тому, что если частныя лица могутъ пріобртать въ собственность землю, то всегда возможно то, что нсколько лицъ, хотя бы ихъ было и очень много, получатъ право собственности на землю всей планеты (что отчасти уже совершается), и тогда вс остальные люди неизбжно будутъ находиться въ полномъ рабств у земельныхъ собственниковъ не только за право вырабатывать себ изъ земли питаніе, но за право стоять на земл: «уходи съ моей земли», скажетъ одинъ землевладлецъ. Онъ перейдетъ на другую, а тамъ тоже хозяинъ земли скажетъ тоже: «плати или работай, а то уходи».
– Не иначе, какъ надо крылья поддлать, какъ птицы летать, – сказалъ одинъ еще не старый мужикъ съ блестящими глазами и блыми, какъ ленъ, волосами. Вс засмялись.
– А сталъ на землю – работай, – сказалъ вчерашній остроносый мужичекъ.
– Да оно такъ и есть. Куда ни кинь, все одно, – подтвердилъ съ смлымъ, изрытымъ морщинами лицомъ нахмуренный мужикъ. – Бабенки за грибами пойдутъ – и то плати.
И ледъ былъ сломанъ.
* № 47 (рук. № 11).
Окончивъ это дло въ Рязанскомъ имніи, Нехлюдовъ похалъ за тмъ же дломъ въ Малороссію, въ главное имніе матери. Здсъ дло оказалось трудне. Хохлы ни за что не хотли врить, что земля будетъ ихняя, и воображали всякаго рода подвохи со стороны Нехлюдова. Тогда Нехлюдовъ придумалъ другой выходъ. Онъ ршилъ заложить землю въ банкъ за высшую оцнку и передалъ эту землю крестьянамъ, 8 обществамъ, вблизи которыхъ находилась земля, съ переводомъ на нихъ долга банка, такъ что имъ приходилось платить за землю по разсчету около 2,3 рублей за 1 десятину, что составляло ту самую ренту, которую они опредлили за землю. Деньги же 480 тысячъ онъ положилъ на имя этихъ 8 обществъ, предоставляя этимъ обществамъ распоряжаться процентами съ этихъ денегъ, какъ они хотятъ, на общественныя нужды. Дла эти долго задерживали его въ губернскомъ город. Въ свободныхъ же промежуткахъ, когда ему не нужно было никуда являться и ничего подписывать, онъ здилъ въ Москву, чтобы повидать Катюшу.
3-я РЕДАКЦИЯ
* № 48 (рук. № 14).
Опять она свидлась съ писателемъ, и теперь онъ показался ей мене противнымъ, въ особенности тмъ, что онъ очень хвалилъ ее и, очевидно, по своему полюбилъ. Онъ далъ ей денегъ 25 рублей и предложилъ ей перехать въ отдльную квартиру. Она долго колебалась; въ особенности ей жалко было 5-лтняго золотушнаго Митьку, теткина сына, который особенно привязался къ ней и съ которымъ она спала, но соблазнъ былъ слишкомъ великъ: то подвалъ, сырость, вонь, грязь, кричащія дти, пьяный дядя и сосди, драки, или чистыя три комнаты съ прислугой, спокойствіе, сытость, угощенія, увеселенія. Все это было хорошо, но писатель ей сталъ противенъ, и она не согласилась и пошла опять къ Анн Кузьминичн, желая сойтись съ кмъ нибудь другимъ, молодымъ человкомъ. Ее мучало любопытство, какъ это еще бываетъ. Анна Кузьминична свела ее съ новымъ хорошимъ, какъ она говорила, господиномъ. Потомъ она сама сошлась съ студентомъ, у котораго ничего не было. Она ушла отъ тетки, поселилась сама на квартир. Студентъ ухалъ лтомъ. На квартир, гд она жила, она сошлась съ другой двушкой, которая свела ее съ содержательницей дома терпимости. Въ это время, въ особенности во время связи съ студентомъ, она пріучилась пить и въ нетрезвомъ вид согласилась поступить въ домъ.
* № 49 (рук. № 14).
Онъ прочелъ тогда въ первый разъ Confessions Руссо, знаменитую первую его рчь, Эмиля и Profession de foi d’un vicaire Savoyard. И въ первый разъ онъ понялъ христіанство и ршилъ, что онъ будетъ жить такъ, какъ проповдывалъ Pierre и какъ говорило ему его сердце. Онъ тогда составилъ себ правила жизни, которыя должны были совершенствовать его тло и душу, и старался слдовать имъ. Надо было быть внимательнымъ и добрымъ ко всмъ людямъ, быть воздержнымъ и дятельнымъ. Въ числ этихъ правилъ для совершенствованія было раннее вставанье, и это раннее вставанье въ деревн, въ новыхъ мстахъ, доставляло ему особенное наслажденіе. Онъ вставалъ иногда въ 3 часа, шелъ купаться, когда еще роса лежала матовая, а солнце еще не выходило изъ за аллеи. Потомъ садился за умственную работу: онъ читалъ;206 потомъ длалъ гимнастику, потомъ207 обдалъ, спалъ, потомъ здилъ верхомъ и писалъ свой дневникъ. Онъ былъ юноша способный къ умственному труду, но только тогда, когда онъ самъ избиралъ его, но учиться по заданной программ, какъ надо было для экзамена, онъ могъ только съ большимъ трудомъ. Онъ учился и зимой и теперь только потому, что зналъ, что прохожденіе имъ университета есть задуманное желаніе его матери.208
* № 50 (рук. № 19).
Катюша влюбилась въ него и хотя знала, что ей нельзя и мечтать о томъ, чтобы выдти замужъ за богатаго, знатнаго князя, все таки любила его и готова была всячески отдаться ему, чувствовала, что и онъ любитъ ее, хотя и не смла признаться себ въ этомъ; но Нехлюдовъ былъ невинный мальчикъ, и въ это лто онъ только одинъ разъ, и то нечаянно, поцловалъ ее.
* № 51 (рук. № 19).
Но онъ былъ не одинъ. У него была мать, больная, слабая, любившая его. Нехлюдовъ зналъ, что женитьба его на горничной была бы несчастьемъ, величайшимъ несчастьемъ для его матери, а можетъ быть, и смертнымъ ударомъ, и потому209 онъ и не позволялъ себ ни думать, ни говорить объ этомъ.210 Узнавъ о томъ, что случилось съ сыномъ, Софья Ивановна написала ей. Княгиня Елена Ивановна выписала своего сына за границу и ничего прямо не сказала ему, но онъ видлъ, что она взволнована и боится его. Узнавъ объ его намреніи отдать отцовскую землю крестьянамъ, она дала на это свое согласіе, несмотря на то, что считала это безуміемъ. Она все была готова сдлать для него, только бы онъ не исполнилъ своего намренія жениться на Катюш.
** № 52 (рук. № 14).
За эти два года Нехлюдовъ очень много пережилъ и сдлалъ два coup de tête,211 какъ называла Елена Ивановна его ршительные, измнявшіе всю его жизнь поступки. И съ нимъ происходила теперь уже третья метаморфоза, какъ, грустно шутя, говорила про него его мать.
Первый его coup de tête и метаморфоза состояли въ томъ, что212 онъ, вступивъ въ университетъ, изъ аристократа213 сдлался214 послдователемъ Генри Джорджа и, получивъ небольшое наслдство своего отца,215 отдалъ его крестьянамъ, а дядя, его попечитель, не утвердилъ эту его передачу земли до совершеннолтія.
Второй coup de tête состоялъ въ томъ, что, окончивъ курсъ кандидатомъ математическихъ наукъ, онъ, вмсто того чтобы поступить, какъ хотла его мать, въ дипломатическій корпусъ, гд ему общали блестящее положеніе, поступилъ во 2-е отдленіе собственной канцеляріи Государя, т. е. въ отдленіе законовъ. Поступилъ онъ въ это учрежденіе такимъ образомъ. Въ то время какъ онъ кончилъ курсъ, онъ находился въ томъ положеніи внутренняго душевнаго пересмотра, душевной стирки, la grande lessive,216 какъ онъ называлъ это, которое онъ испыталъ тогда у тетушекъ и теперь испытывалъ второй разъ. Окончивъ курсъ, онъ подвелъ счеты самъ съ собой, увидалъ, что онъ очень опустился за эти 2 года – мало работалъ надъ собой, былъ не добръ съ матерью, съ сестрами, увлекался тщеславіемъ, мало работалъ, проводилъ праздно время, забросилъ свои правила и пересталъ писать дневникъ. Теперь онъ ршилъ начать новую жизнь, такую, которая бы вся была направлена на нравственную и умственную пользу себ и на пользу людямъ. Намреніе свое отдать землю отцовскаго имнія крестьянамъ онъ исполнилъ, какъ скоро достигъ совершеннолтія, несмотря на недовольство дяди и матери. Исполняя желаніе матери, онъ похалъ служить въ Петербургъ. Но службу онъ выбралъ не въ виду личнаго успха и выгоды, а въ виду той пользы, которую онъ могъ приносить. Когда ршено было, что онъ подетъ служить въ Петербургъ онъ взялъ адресъ календарь и внимательно перечелъ вс гражданскія учрежденія. Изо всхъ ихъ онъ счелъ самымъ важнымъ то, въ которомъ составлялись законы. Ршивъ, что онъ будетъ служить въ этомъ учрежденіи, онъ пошелъ на пріемъ къ Статсъ Секретарю и объявилъ ему о своемъ желаніи служить у него.
Статсъ Секретарь заинтересовался имъ и опредлилъ его въ свою канцелярію.
Въ Петербург Нехлюдовъ естественно вступилъ въ высшее общество, гд были связи его отца и матери и гд онъ интересовалъ петербуржцевъ своей непохожей на нихъ оригинальностью и наивностью.
Какъ посл перваго духовнаго подъема, происшедшаго въ деревн у тетушекъ, такъ и теперь, посл большой стирки при выход изъ Университета, радостное и твердое душевное состояніе понемногу тускнло, ослабвало, и черезъ годъ Нехлюдовъ опять забылъ свои правила, пересталъ писать дневникъ и сталъ курить, пить, много расходовать денегъ.
Это была вторая метаморфоза, какъ говорила его мать. Не прошло и года посл его перезда въ Петербургъ, какъ съ нимъ произошла еще третья метаморфоза, и онъ сдлалъ 3-ій coup de tête. Метаморфоза состояла въ томъ, что онъ сдлался патріотомъ. Coup de tête же состоялъ въ томъ, что при объявленіи войны Турціи онъ, ршивъ, что его обязанность въ томъ, чтобы жертвовать собой для защиты угнетенныхъ, вышелъ изъ штатской службы и поступилъ въ военную. Онъ говорилъ, что онъ поступаетъ въ военную службу потому, что онъ не могъ бы оставаться спокойнымъ, вн опасности, зная, что люди, наши русскіе, идутъ на смерть за братьевъ; въ глубин же души ему только хотлось узнать, что такое война, получить новыя впечатлнія, не пропустить чего нибудь, что могло случиться съ нимъ, и, главное, выказаться передъ своими высокопоставленными знакомыми, которые одобряли такіе поступки.
И онъ поступилъ въ полкъ, одлся въ мундиръ.
Вступая въ военную службу въ Петербург, онъ, естественно, по своимъ связямъ былъ вовлеченъ поступить въ одинъ изъ самыхъ модныхъ, дорогихъ и развратныхъ гвардейскихъ полковъ.
Подъ предлогомъ того, что поступленіе его во время войны въ военную службу есть самоотверженный поступокъ, онъ прощалъ себ и другимъ многое изъ того, что онъ не простилъ бы себ прежде, – и потому паденіе его или удаленіе отъ тхъ цлей жизни, которыя онъ ставилъ себ, особенно въ военной богатой сред, въ которую онъ вступилъ, шло очень быстро.
Въ это время съ нимъ случилось то, что случается со всми молодыми людьми этого круга: частью для здоровья, частью изъ любопытства, частью изъ за желанія удовольствія онъ позналъ нерожающую женщину самымъ пошлымъ, грубымъ образомъ.
Онъ потерялъ въ это время совершенно сознаніе того, что хорошо и что дурно. Все дурное длалось такъ роскошно, красиво, длалось такъ всми, что дурное переставало представляться дурнымъ. Чувствовалось какое [то] радостное, веселое освобожденіе отъ всхъ прежде чувствуемыхъ нравственныхъ препятствiй. Вс длали все дурное съ такой увренностью, съ такимъ блескомъ, длали это такіе уважаемые всми люди, что, очевидно, нравственныя требованія, прежде стснявшія его, были одно недоразумніе. Какъ разршалось это недоразумніе, онъ не зналъ, но твердо врилъ, что оно разршается какъ то. Если бы оно не разршалось, не могли же бы вс эти уважаемые всми люди жить такъ.
Вотъ въ этомъ то душевномъ состояніи онъ по дорог захалъ къ тетушкамъ. И тутъ то съ нимъ случилось то ужасное дло, про которое онъ старался забыть вс эти девять лтъ и которое теперь вдругъ въ такомъ ужасномъ вид напомнило ему себя.
* № 53 (рук. № 19).
Нехлюдовъ нетолько считался людьми, знавшими его, порядочнымъ и благороднымъ человкомъ, но онъ въ дйствительности, несмотря на многія и многія совершенныя имъ дурныя дла, былъ точно хорошій и нравственный человкъ, стоявшій именно въ нравственномъ отношеніи неизмримо выше людей своего круга. Правда, что въ это время, именно вскор посл смерти своей матери, онъ находился въ такомъ состояніи нравственнаго упадка, до котораго онъ рдко доходилъ, но въ глубин души его не переставая жилъ тотъ нетолько порядочный человкъ, которымъ его считали люди, но высоконравственный человкъ, ставящій выше всего служеніе Богу или нравственное совершенство. Человкъ этотъ въ этотъ періодъ его жизни былъ заглушенъ больше, чмъ когда нибудь, всми маленькими неправдами и ошибками, которыми онъ незамтно унижалъ себя. Но нравственный, требовательный къ себ человкъ былъ живъ.
* № 54 (рук. № 14).
Съ этого времени въ немъ началось то недовольство людьми, высокомрное презрніе къ нимъ, въ которомъ онъ жилъ теперь. Ему нужно было имть высоту, съ которой бы онъ могъ презирать людей и считать себя выше ихъ. И такую высоту давала ему сначала война, военные подвиги – онъ, какъ говорили, отличился на войн и получилъ солдатскаго Георгія и былъ произведенъ скоро въ Офицеры. Потомъ, посл войны, такую высоту давало ему петербургское высшее общество, въ которомъ онъ имлъ успхъ. Потомъ, когда въ этомъ свт онъ пересталъ играть роль, когда все, что льстило ему, стало привычнымъ, онъ сдлалъ свой послдній coup de tête, какъ говорила мать, вышелъ въ отставку и похалъ въ Италію заниматься живописью, которой занимался какъ дилетантъ и къ которой ему говорили, что онъ иметъ способности. Но посл 2-хъ лтъ занятій живописью217 онъ почувствовалъ, что живопись не можетъ заполнить его жизнь, онъ вернулся въ Россію и жилъ съ матерью, ничмъ не занимаясь, участвуя въ земств и дворянскихъ выборахъ. Нсколько разъ онъ примревался жениться, но всякій разъ чувствовалъ недостатокъ того неудержимаго влеченія, которое превозмогаетъ вс препятствія, и оставался всмъ недовольнымъ, почти все и всхъ осуждающимъ, умнымъ, образованнымъ 32-лтнимъ холостякомъ. Онъ и самъ думалъ, что онъ презираетъ людей. Въ сущности же, въ глубин души, онъ презиралъ себя. И недовольство людьми, которое онъ высказывалъ, было затаенное недовольство собой, котораго онъ не умлъ и не хотлъ себ высказать.
* № 55 (рук. № 20).
Глава 29.
Неожиданно строгій приговоръ не особенно поразилъ Маслову – во-первыхъ, потому, что посл семи мсяцевъ острога и общенія съ подслдственными и каторжными сама каторга уже не представлялась столь ужасной, какъ прежде; во-вторыхъ, потому, что Маслова давно уже жила только ближайшимъ будущимъ, не вспоминая того, что было прежде и не думая о томъ, что будетъ впереди, въ третьихъ же, и главное, приговоръ мало поразилъ ее потому, что она въ то время, какъ онъ былъ ей объявленъ, была очень голодна.
Теперь, какъ говорятъ, устроено въ нкоторыхъ судахъ такъ, что подсудимыхъ и конвойныхъ кормятъ въ суд, но въ то время и въ томъ суд этого не было, и Маслова, напившись чаю въ острог въ 6 часовъ утра, почувствовала голодъ уже вскор посл привода въ судъ; когда же во время перерыва засданія конвойные, сидя около нея, закусывали хлбомъ и крутыми яйцами, у нея ротъ наполнился слюной, такъ ей захотлось сть, но попросить у нихъ было совстно. Когда же къ ней пришелъ ея защитникъ, спрашивая ее, гд именно купецъ подарилъ ей перстень, ей такъ хотлось сть, что она, не отвчая на вопросъ, робко попросила дать ей 20 копекъ, чтобы купить булку. Защитникъ поискалъ въ карман, но у него не было меньше трехъ рублей, а это было много. Онъ общалъ размнять и принести ей и, распросивъ о томъ, что считалъ нужнымъ, и занявшись дломъ, забылъ о ней. Тогда она обратилась съ просьбой къ прохаживавшему мимо нея съ гусиной шеей и головой на бочекъ раболпному въ суд судебному приставу; но приставъ вдругъ почему-то разсвирплъ и, не глядя на нее, съ налившимися кровью глазами закричалъ:
– Какъ же, сейчасъ все брошу, буду теб служить!
Судебный приставъ такъ измучался униженіями, что ему захотлось поважничать, и онъ набросился на Маслову. Но, взглянувъ на нее, ему стало жалко.
– Смотритель то вашъ что думаетъ.
– Виновата, я думала что.. – робко сказала Маслова.
– Смотритель вашъ долженъ васъ накормить, – проговорилъ судебный приставъ и ушелъ.
– шъ, когда голоденъ, – сказалъ тогда чувашинъ рябой, подавая ей полломтя хлба съ половинкой яйца.
Она поблагодарила чувашина и только что откусила два раза, какъ ихъ позвали опять въ судъ, и она должна была оставить хлбъ на подоконник. И такъ она просидла не вши до конца засданія. И посл засданія не могла бы пость (защитникъ, общавшій ей 20 копеекъ, забылъ про нее), если бы не прислала ей денегъ, совершенно неожиданно для нея, Каролина Альбертовна Розанова, ея бывшая хозяйка.
** № 56 (рук. № 15).
12.
По тмъ же переулкамъ, по которымъ вели Маслову въ судъ утромъ, провели ее и вечеромъ.
Вечеръ былъ прекрасный. Мостовыя уже были вс сухи и кое гд пылили. Конвойныхъ съ арестанткой беспрестанно обгоняли коляски и пролетки дущихъ за городъ. Извощикъ лихачъ, бритый, съ черными усами на сромъ жеребц и въ низкой пролетк на шинахъ, на которой сидлъ молодой человкъ, обнявъ рукой нарядную женщину, совсмъ было налетлъ на конвойныхъ.
– Легче! Аль не видишь! – крикнулъ на извощика городовой. Но извощикъ не отвчалъ, только оглянулся улыбаясь на сдоковъ, и сдоки что то крикнули и громко засмялись.218
Видъ этаго лихача, такого, на которомъ она зжала когда то, и этой женщины, на мст которой она могла бы быть, не вызвалъ въ Масловой никакого чувства, ни воспоминаній, ни зависти: она только испугалась, какъ бы не задавили ее.
Ея 6-мсячное пребываніе въ тюрьм, посл 4-лтняго пребыванія въ дом терпимости, гд была такая же тюрьма съ вставаньемъ въ 1-мъ часу и сидньемъ съ гостями до 3-го, 4-го часа, вывели ее совершенно изъ жизни вольнаго міра. Прежде вс интересы ея ограничивались отношеніями съ товарками, съ гостями, съ хозяиномъ, пріобртеніемъ новыхъ нарядовъ и заботами о своей наружности. Теперь, эти послдніе 6 мсяцовъ въ острог, вс интересы сводились къ интересамъ ды, питья, куренья, любопытства, сплетенъ о длахъ острога же: начальства, товарокъ и мущинъ, подслдственныхъ и каторжанъ, которые ухаживали за содержимыми женщинами, передавая имъ изъ окна записки по ниткамъ и устраивая свиданья во время развшиванія блья.219
Теперь, шагая по камнямъ мостовой непривычными къ ходьб ногами, Маслова думала только объ одномъ: какъ бы поскоре придти, раздться и напиться чая, пость и, главное, закурить.
То, что она приговорена къ каторг за преступленіе, котораго она не хотла совершить, мало занимало ее теперь и вовсе не возмущало ее. Она ужъ такъ привыкла къ тому, что все длается не по справедливости, а по какой то случайной прихоти, привыкла ужъ къ тому, что она не властна въ своей жизни, и что ею играетъ какая то невидимая сила. Она знала, что со времени еще родовъ ея, ее захватила какая то неумолимая машина, втянула и продолжаетъ неумолимо мять и терзать ее. То, что ее приговорили къ каторг, чего не ожидала она и ея защитникъ и т ея товарки, которыя знали ея дло, что ее теперешній приговоръ ужъ совсмъ не занималъ.220 Занимало ее одно: желаніе поскоре добраться до острога, въ которомъ она постъ, покуритъ и отдохнетъ и вздохнетъ свободно, безъ этихъ прокуроровъ, сторожей, солдатъ, которые съ утра швыряли ею, какъ вещью, ни разу никто не позаботившись узнать, что она испытываетъ.
Если бы нужно было доказывать незаконность лишенія свободы, то ничто лучше не доказывало бы это, какъ то, что, для того чтобы не подвергать лишенныхъ свободы людей самымъ ужаснымъ, намъ незамтнымъ, но очень существеннымъ страданіямъ, люди, взявшіе на себя устройство жизни лишенныхъ свободы людей, должны бы были всю жизнь свою употребить на удовлетворенiе потребностей заключенныхъ.
Конец ознакомительного фрагмента.