Полное собрание сочинений. Том 16. Июнь 1907 ~ март 1908. 1907 г. (В. И. Ленин (Ульянов))

«Вся прогрессивная печать отнеслась к понесенной Россией тяжелой утрате в лице графа П. А. Гейдена с выражением глубокого соболезнования. Прекрасный образ Петра Александровича привлекал к себе всех порядочных людей без различия партий и направлений. Редкий и счастливый удел!!!» Следует обширная цитата из правокадетских «Русских Ведомостей»{17}, где умиляется жизнью и деятельностью «чудного человека» князь Пав. Дм. Долгоруков, один из той долгоруковской породы, представители которой сознались прямо в корнях своего демократизма! Лучше миром поладить с крестьянами, чем дожидаться, пока они сами возьмут землю… «Мы глубоко разделяем чувства горечи, причиненные смертью графа Гейдена всем, кто привык ценить человека, в каком бы партийном облачении он ни появлялся. А покойный Гейден был именно прежде всего человек».

Так пишет газета «Товарищ» № 296, вторник, 19 июня 1907 г.

Публицисты «Товарища» – не только самые ярые демократы в нашей легальной прессе. Они считают себя социалистами, – критическими социалистами, конечно. Они – почти что социал-демократы; и меньшевики, Плеханов, Мартов, Смирнов, Переяславский, Дан и проч., и проч., встречают самое радушное гостеприимство в газете, столбцы которой украшают своей подписью гг. Прокопович, Кускова, Португалов и иные «бывшие марксисты». Не подлежит, одним словом, ни малейшему сомнению, что публицисты «Товарища» – самые «левые» представители нашего «просвещенного», чуждого узкой подпольщины, «демократического» и т. д. общества.

И когда попадаются на глаза такие строки, как приведенные выше, – трудно удержаться от восклицания по адресу этих господ: Какое счастье, что мы, большевики, заведомо не принадлежали к кругу порядочных людей «Товарища»!

Господа «порядочные люди» российской просвещенной демократии! Вы отупляете русский народ и заражаете его миазмами низкопоклонства и холопства во сто раз более, чем пресловутые черносотенцы, Пуришкевич, Крушеван, Дубровин, с которыми вы ведете такую усердную, такую либеральную, такую дешевенькую, такую выгодную и безопасную для вас войну. Вы пожимаете плечами и обращаетесь ко всем «порядочным людям» вашего общества с пренебрежительной усмешкой по адресу столь «нелепых парадоксов»? Да, да, мы знаем прекрасно, что ничто в мире не способно поколебать вашего пошленького либерального самодовольства. Именно потому и радуемся мы, что нам удалось всей своей деятельностью отгородить себя прочной стеной от круга порядочных людей российского образованного общества.

Можно ли найти примеры того, что черносотенцы развратили и сбили с толку сколько-нибудь широкие слои населения? Нет.

Ни их пресса, ни их союз, ни их собрания, ни выборы в I или II Думу не могли дать таких примеров. Черносотенцы озлобляют насилиями и зверствами, в которых участвуют полиция и войска. Черносотенцы возбуждают к себе ненависть и презрение своими мошенничествами, подвохами, подкупами. Черносотенцы организуют на правительственные деньги кучки и шайки пропойц, способных действовать только с разрешения полиции и по наущению ее. Во всем этом нет и следа сколько-нибудь опасного идейного влияния на сколько-нибудь широкие слои населения.

И, наоборот, столь же несомненно, что такое влияние оказывает наша легальная, либеральная и «демократическая» пресса. Выборы в I и II Государственную думу, собрания, союзы, учебное дело – все доказывает это. А рассуждение «Товарища» по поводу смерти Гейдена показывает воочию, каково это идейное влияние.

«…Тяжелая утрата… прекрасный образ… счастливый удел… был прежде всего человек».

Помещик, граф Гейден, благородно либеральничал до октябрьской революции. Сейчас же после первой победы народа, после 17 октября 1905 года, он без малейших колебаний перешел в лагерь контрреволюции, в партию октябристов, в партию озлобленного против крестьян и против демократии помещика и крупного капиталиста. В I Думе сей благородный мужчина защищал правительство, а после разгона первой Думы договаривался, – но не договорился, – об участии в министерстве. Таковы основные крупнейшие этапы в жизненной карьере этого типичного контрреволюционного помещика.

И вот являются прилично одетые, просвещенные и образованные господа, с фразами о либерализме, демократизме, социализме на устах, с речами о сочувствии делу свободы, делу крестьянской борьбы за, землю против помещиков, – господа, которые располагают фактически монополией легальной оппозиции в печати, в союзах, на собраниях, на выборах, и проповедуют народу, вознеся очи горе#: «Редкий и счастливый удел!.. Покойный граф был прежде всего человек».

Да, Гейден был не только человек, но и гражданин, умевший возвышаться до понимания общих интересов своего класса и отстаивать эти интересы весьма умно. А вы, господа просвещенные демократы, вы – просто слезоточивые дурачки, прикрывающие либеральным юродством свою неспособность быть чем-либо иным, как культурными лакеями того же помещичьего класса.

Влияние помещиков на народ не страшно. Обмануть сколько-нибудь широкую рабочую и даже крестьянскую массу сколько-нибудь надолго никогда им не удастся. Но влияние интеллигенции, непосредственно не участвующей в эксплуатации, обученной оперировать с общими словами и понятиями, носящейся со всякими «хорошими» заветами, иногда по искреннему тупоумию возводящей свое междуклассовое положение в принцип внеклассовых партий и внеклассовой политики, – влияние этой буржуазной интеллигенции на народ опасно. Тут, и только тут есть налицо заражение широких масс, способное принести действительный вред, требующее напряжения всех сил социализма для борьбы с этой отравой.

– Гейден был человек образованный, культурный, гуманный, терпимый, – захлебываются либеральные и демократические слюнтяи, воображая себя возвысившимися над всякой «партийностью», до «общечеловеческой» точки зрения.

Ошибаетесь, почтеннейшие. Эта точка зрения не общечеловеческая, а общехолопская. Раб, сознающий свое рабское положение и борющийся против него, есть революционер. Раб, не сознающий своего рабства и прозябающий в молчаливой, бессознательной и бессловесной рабской жизни, есть просто раб. Раб, у которого слюнки текут, когда он самодовольно описывает прелести рабской жизни и восторгается добрым и хорошим господином, есть холоп, хам. Вот вы именно такие хамы, господа из «Товарища». Вы с омерзительным благодушием умиляетесь тем, что контрреволюционный помещик, поддерживавший контрреволюционное правительство, был образованный и гуманный человек. Вы не понимаете того, что, вместо того, чтобы превращать раба в революционера, вы превращаете рабов в холопов. Ваши слова о свободе и демократии – напускной лоск, заученные фразы, модная болтовня или лицемерие. Это размалеванная вывеска. А сами по себе вы – гробы повапленные. Душонка у вас насквозь хамская, а вся ваша образованность, культурность и просвещенность есть только разновидность квалифицированной проституции. Ибо вы продаете свои души и продаете не только из нужды, но и из «любви к искусству»!

– Гейден был убежденный конституционалист, – умиляетесь вы. Вы лжете или вы уже совершенно одурачены Гейденами. Называть перед народом, публично, убежденным конституционалистом человека, который основывал партию, поддерживавшую правительство Витте, Дубасова, Горемыкина и Столыпина, это все равно, что называть какого-нибудь кардинала убежденным борцом против папы. Вместо того, чтобы учить народ правильному понятию конституции, – вы, демократы, сводите в своих писаниях конституцию к севрюжине с хреном. Ибо не подлежит сомнению, что для контрреволюционного помещика конституция есть именно севрюжина с хреном, есть вид наибольшего усовершенствования приемов ограбления и подчинения мужика и всей народной массы. Если Гейден был убежденным конституционалистом, – значит, Дубасов и Столыпин тоже убежденные конституционалисты, ибо их политику на деле поддерживал и Гейден. Дубасов и Столыпин не могли бы быть тем, чем они были, не могли бы вести своей политики без поддержки октябристов и Гейдена в том числе. По каким же основаниям, о, великомудрые демократы из «порядочных» людей, надо судить о политической физиономии человека («конституционалист»)? по его речам, по его биению себя в грудь и проливанию крокодиловых слез? или по его действительной деятельности на общественной арене?

Что характерно, что типично для политической деятельности Гейдена? То ли, что он не мог сговориться со Столыпиным об участии в министерстве после разгона I Думы, или то, что он пошел после такого акта договариваться со Столыпиным? То ли, что он прежде, тогда-то и тогда-то, говорил такие-то либеральные фразы, или то, что он стал октябристом (= контрреволюционером) сейчас же после 17-го октября? Называя Гейдена убежденным конституционалистом, вы учите народ тому, что первое характерно и типично. А это значит, что вы бессмысленно повторяете отрывки демократических лозунгов, не понимая азбуки демократии.

Ибо демократия, – запомните это себе, господа порядочные люди из порядочного общества, – означает борьбу против того самого господства над страной контрреволюционных помещиков, каковое господство поддерживал г. Гейден и воплощал во всей своей политической карьере.

– Гейден был человек образованный, – умиляются наши салонные демократы. Да, мы уже это признали и охотно признаем, что он был образованнее и умнее (это не всегда бывает соединено с образованностью) самих демократов, ибо он лучше понимал интересы своего класса и своего контрреволюционного общественного движения, чем вы, господа из «Товарища», понимаете интересы освободительного движения. Образованный контрреволюционный помещик умел тонко и хитро защищать интересы своего класса, искусно прикрывал флером благородных слов и внешнего джентльменства корыстные стремления и хищные аппетиты крепостников, настаивал (перед Столыпиными) на ограждении этих интересов наиболее цивилизованными формами классового господства. Все свое «образование» Гейден и ему подобные принесли на алтарь служения помещичьим интересам. Для действительного демократа, а не для «порядочного» хама из русских радикальных салонов, это могло бы послужить великолепной темой для публициста, показывающего проституирование образования в современном обществе.

Когда «демократ» болтает об образованности, он хочет вызвать в уме читателя представление о богатых знаниях, о широком кругозоре, об облагоражении ума и сердца. Для господ Гейденов образование – легонький лак, дрессировка, «натасканность» в джентльменских формах обделывания самых грубых и самых грязных политических гешефтов. Ибо весь октябризм, все «мирнообновленство»{18} Гейдена, все переговоры его со Столыпиным после разгона I Думы были по существу обделыванием самого грубого и грязного дела, обстраиванием того, как бы понадежнее, похитрее, поискуснее, прочнее извнутри, незаметнее снаружи, защитить права благородного российского дворянства на кровь и пот миллионов «мужичья», ограбляемого этими Гейденами всегда и непрестанно, и до 1861 г., ив 1861 году, и после 1861 года, и после 1905 года.

Еще Некрасов и Салтыков учили русское общество различать под приглаженной и напомаженной внешностью образованности крепостника-помещика его хищные интересы, учили ненавидеть лицемерие и бездушие подобных типов, а современный российский интеллигент, мнящий себя хранителем демократического наследства, принадлежащий к кадетской партии[10] или к кадетским подголоскам, учит народ хамству и восторгается своим беспристрастием беспартийного демократа. Зрелище едва ли не более отвратительное, чем зрелище подвигов Дубасова и Столыпина…

– Гейден был «человек», – захлебывается от восторга салонный демократ. Гейден был гуманен.

Это умиление гуманностью Гейдена заставляет нас вспомнить не только Некрасова и Салтыкова, но и «Записки охотника» Тургенева. Перед нами – цивилизованный, образованный помещик, культурный, с мягкими формами обращения, с европейским лоском. Помещик угощает гостя вином и ведет возвышенные разговоры. «Отчего вино не нагрето?» – спрашивает он лакея. Лакей молчит и бледнеет. Помещик звонит и, не повышая голоса, говорит вошедшему слуге: «Насчет Федора… распорядиться»{19}.

Вот вам образчик гейденовской «гуманности» или гуманности à la Гейден. Тургеневский помещик тоже «гуманный» человек… по сравнению с Салтычихой, например, настолько гуманен, что не идет сам в конюшню присматривать за тем, хорошо ли распорядились выпороть Федора. Ой настолько гуманен, что не заботится о мочении в соленой воде розог, которыми секут Федора. Он, этот помещик, не позволит себе ни ударить, ни выбранить лакея, он только «распоряжается» издали, как образованный человек, в мягких и гуманных формах, без шума, без скандала, без «публичного оказательства»…

Совершенно такова же гуманность Гейдена. Он сам не участвовал в порке и истязании крестьян с Луженовскими и Филоновыми. Он не ездил в карательные экспедиции вместе с Ренненкампфами и Меллерами-Закомельскими. Он не расстреливал Москвы вместе с Дубасовым. Он был настолько гуманен, что воздерживался от подобных подвигов, предоставляя подобным героям всероссийской «конюшни» «распоряжаться» и руководя в тиши своего мирного и культурного кабинета политической партией, которая поддерживала правительство Дубасовых и вожди которой пили здравицу победителю Москвы Дубасову… Разве это не гуманно в самом деле: посылать Дубасовых «насчет Федора распорядиться» вместо того, чтобы быть на конюшне самому? Для старых баб, ведущих отдел политики в нашей либеральной и демократической печати, это – образец гуманности… – Золотой был человек, мухи не обидел! «Редкий и счастливый удел» Дубасовых поддерживать, плодами дубасовских расправ пользоваться и за Дубасовых не быть ответственным.

Салонный демократ считает верхом демократизма воздыхание о том, почему не управляют нами Гейдены (ибо этому салонному дурачку в голову не приходит мысль о «естественном» разделении труда между Гейденом и Дубасовыми). Слушайте:

«…И как жаль, что он (Гейден) умер именно теперь, когда был бы всего полезнее. Теперь он боролся бы с крайними правыми, развертывая лучшие стороны своей души, отстаивая конституционные начала со всей свойственной ему энергией и находчивостью» («Товарищ» № 299, пятница, 22 июня, «Памяти гр. Гейдена», корреспонденция из Псковской губернии).

Жаль, что образованный и гуманный Гейден-мирнообновленец не прикрывает своим конституционным фразерством наготы III, октябристской Думы, наготы уничтожающего Думу самодержавия! Задача «демократа»-публициста не разрывать лживые облачения, не показывать народу гнетущих его врагов во всей их наготе, а жалеть об отсутствии испытанных лицемеров, украшающих ряды октябристов… Was ist der Philister? Ein hohler Darm, voll Furcht und Hoffnung, dass Gott erbarm! Что такое филистер? Пустая кишка, полная трусости и надежды, что бог сжалится{20}. Что такое российский либерально-демократический филистер кадетского и околокадетского лагеря? Пустая кишка, полная трусости и надежды, что контрреволюционный помещик сжалится!

Июнь 1907 г.

Напечатано в начале сентября 1907 г. в первом сборнике «Голос жизни». С.-Петербург

Печатается по тексту сборника

1. Бойкот Думы, как показал опыт русской революции, является единственно правильным решением революционной социал-демократии при таких исторических условиях, когда бойкот представляет из себя действительно активный бойкот, т. е. выражает силу непосредственно идущего к прямому натиску на старую власть (следовательно, к вооруженному восстанию) широкого и всеобщего революционного подъема. Бойкот выполняет великую историческую задачу, когда содержанием его является предупреждение пролетариатом всего народа против слепого мелкобуржуазного увлечения конституционными иллюзиями и первыми, даруемыми старой властью, якобы конституционными учреждениями.

2. Рассматривать бойкот, как само по себе действующее средство вне условий широкого, всеобщего, сильного и быстрого революционного подъема и прямого всенародного натиска, направленного на свержение старой власти, – вне задачи борьбы с народным увлечением дарованной конституцией, – значит действовать под влиянием чувства, а не разума.

3. Поэтому провозглашать бойкот Думы на основании того, что благоприятный для кадетов избирательный закон заменен благоприятным для октябристов, – на основании того, что на смену второй Думе, которая по-кадетски говорила и по-октябристски действовала и в которой с.-д. не без пользы для дела революции участвовали, идет откровенно октябристская Дума, – провозглашать бойкот на этом основании значило бы не только заменять выдержанную революционную работу революционной нервозностью, но и обнаруживать господство над самими с.-д. худших иллюзий насчет кадетской Думы и кадетской конституции.

4. Центральным пунктом всей агитационной работы революционной социал-демократии должно быть выяснение народу того, что государственный переворот 3 июня 1907 года является прямым и совершенно неизбежным результатом поражения декабрьского восстания 1905 года. Урок второго периода русской революции, 1906 и 1907 годов, состоит в том, что такое же систематическое наступление реакции и отступление революции, которое происходило весь этот период, неизбежно при господстве веры в конституцию, неизбежно при господстве якобы конституционных способов борьбы, неизбежно до тех пор, пока пролетариат, окрепнув и собравшись с силами от понесенных поражений, не поднимется несравненно более широкими массами для более решительного и наступательного революционного натиска, направленного на свержение царской власти.

5. Разгорающееся в настоящее время в Московском промышленном районе и начинающее захватывать иные районы России стачечное движение следует рассматривать, как самый крупный залог возможного в близком будущем революционного подъема. Поэтому социал-демократия должна приложить все свои силы не только для поддержки и развития экономической борьбы пролетариата, но и для превращения данного, пока еще только профессионального, движения в широкий революционный подъем и в непосредственную борьбу рабочих масс с вооруженной силой царизма. Лишь тогда, когда усилия социал-демократии в этом направлении увенчаются успехом, лишь на почве создавшегося уже наступательного революционного движения может получить серьезное значение лозунг бойкота в неразрывной связи с прямым призывом масс к вооруженному восстанию, свержению царской власти, замены ее временным революционным правительством для созыва учредительного собрания на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования.

Написано в июле, ранее 8 (21), 1907 г.

Напечатано в июле 1907 г. отдельным листком

Печатается по тексту листка

Заметки публициста

После разгона второй Думы преобладающей чертой политической литературы стало уныние, покаяние, ренегатство. Начиная с г. Струве, продолжая «Товарищем», кончая рядом писателей, примыкающих к с.-д. – мы видим отречение от революции, ее традиций, ее приемов борьбы, стремление приладиться так или иначе поправее. Для характеристики того, как говорят и пишут теперь некоторые социал-демократы, мы возьмем первые попавшиеся их произведения в текущей периодической печати: статью г. Неведомского в № 7 «Образования»{25} и г. Вл. Горна в № 348 «Товарища».

Г-н М. Неведомский начинает свою статью самой резкой критикой кадетов во второй Думе, самой решительной защитой левоблокистской тактики и поведения с.-д. Кончает же он статью так:

«Говоря в изъявительном наклонении, я скажу, что для всякого социал-демократа должно быть очевидно одно: на той стадии политической эволюции, на которой мы находимся, деятельность социалистических партий, в конечном счете, все же лишь пробивает дорогу для партий буржуазных, подготовляет их временное торжество.

Отсюда вытекает повелительное наклонение такого рода: что бы из себя ни представляла эта «мимитическая» («сейчас брюнет, сейчас блондин») кадетская партия, пока она является единственной оппозиционной партией, приходится с ее деятельностью координировать деятельность социалистическую. Это диктуется принципом экономии сил»… «В общем, говоря без всякой иронии» (г. М. Неведомскому пришлось делать такую оговорку, ибо он не может писать без вывертов и выкрутасов, сбивающих с толку и читателей и. самого автора), «эта фраза Милюкова совершенно верно определяет в существенных чертах взаимоотношение тех и других партий»… (речь идет о следующей фразе Милюкова: «угрозы вмешательством народа можно осуществить лишь тогда, когда это вмешательство предварительно подготовлено, – и на эту подготовку и должна быть направлена работа всех тех, кому собственная власть Думы кажется недостаточной для выполнения ее огромных задач»; пусть левые подготовляют и создают движение – правильно толкует эту фразу г. Неведомский, – «а гг. кадеты и Дума эту работу учитывали бы»)… «Может быть, это не лишено цинизма, когда исходит из уст представителя партии учитывающей, но когда подобная постановка вопроса делается Плехановым, например, то это лишь точное и реалистическое определение линии поведения для социал-демократии и метода использования ею сил либеральной оппозиции».

Мы готовы допустить, что Плеханов испытывает некоторое чувство… ну, скажем мягко, неловкости, когда подобные господа любезно похлопывают его по плечу. Но своими кадетскими лозунгами, вроде единой платформы с.-д. и кадетов или бережения Думы, Плеханов несомненно дал право использовать его речи именно таким образом.

Теперь послушайте г. Вл. Горна.

«Ясно, что для того, чтобы одолеть ее» (антидемократическую коалицию землевладельцев и крупных буржуа, создаваемую избирательным законом 3-го июня), «необходимы два условия. Во-первых, всем слоям демократии, не исключая пролетариата, нужно спеться друг с другом, чтобы противопоставить одной коалиции другую, а, во-вторых, вести борьбу не путем придумывания наиболее решительных лозунгов в видах откалывания недостаточно революционных элементов и форсирования движения заведомого революционного меньшинства (курсив г. Горна), а путем реальной конкретной борьбы, втягивающей самые массы, с конкретными же мерами антидемократической коалиции. Для того, чтобы создать демократическую коалицию, не нужно слияния, необходимо лишь соглашение в путях и непосредственных целях борьбы. А эти соглашения, – если сознательные представители масс – партии – станут на почву достижения реальных изменений условий социального существования, а не только на агитационную точку зрения, – вполне возможны».

Разве не ясно из этих выписок, что оба наши героя модных кадетских словечек говорят в сущности одно и то же? Г-н Горн только чуточку пооткровеннее и чуточку больше обнажился, но его отличие от г. Неведомского ничуть не больше, чем отличие г. Струве от г. Набокова или от г. Маклакова.

Политика имеет свою внутреннюю логику. Сколько раз указывали на то, что между с.-д. и либералами возможны соглашения технические, нисколько не ведущие к политическому блоку, от которого отрекались всегда и все партийные социал-демократы (о непартийных или таких, которые ведут двойную игру, говоря в партии одно, а в «вольной», беспартийной газете другое, мы здесь не говорим). И жизнь неизменно разбивала эти красивые построения и добрые пожелания, ибо из-за прикрытия «технических» соглашений неуклонно пробивали себе дорогу идеи политического блока. В мелкобуржуазной стране, в период буржуазной революции, при обилии мелкобуржуазных интеллигентов в рабочей партии, тенденция к политическому подчинению пролетариата либералам имеет самые реальные корни. И эта тенденция, коренящаяся в объективном положении вещей, оказывается действительным содержанием всякого квазисоциалистического политиканства на тему о коалициях с кадетами. Г. Горн, с наивностью интеллигента, у которого только словечки социал-демократические, а все помыслы, вся идейная подоплека, все «нутро» – чисто либеральные или мещанские, г. Горн проповедует прямо-таки политический блок, «демократическую коалицию», не больше и не меньше.

В высшей степени характерно, что г. Горну пришлось делать оговорку: «не нужно слияния»! Делая эту оговорку, он выдал только этим остатки нечистой социалистической совести. Ибо, говоря: «не нужно слияния, а лишь соглашение», он тут же, невступно, дал такое описание этого «соглашения», такое определение его содержания, которое с полнейшей ясностью обнаруживает его социал-демократическое ренегатство. Не в словечке ведь дело, не в названии вещи «слиянием» или «соглашением». Дело в том, каково реальное содержание этого «совокупления». Дело в том, за какую цену предлагаете вы социал-демократической рабочей партии стать содержанкой либерализма.

Цена определена ясно.

1) Покинуть агитационную точку зрения.

2) Отказаться от «придумывания» решительных лозунгов.

3) Перестать откалывать недостаточно революционные элементы.

4) Отказаться от «форсирования» движения заведомого революционного меньшинства.

Я готов был бы дать премию тому, кто сумел бы составить более ясную и более точную программу самого полного и самого гнусного ренегатства. От г-на Струве г-н Горн отличается только тем, что г. Струве ясно видит свой путь и до известной степени «самостоятельно» определяет свои шаги. Господина же Горна просто ведут на поводу его кадетские пестуны.

– Покинуть агитационную точку зрения – этому все время учили народ кадеты во второй Думе. Это значит не развивать сознание и требовательность рабочих масс и крестьянства, а принижать то и другое, тушить, гасить, проповедовать социальный мир.

– Не придумывать решительных лозунгов – значит, отказаться, как и сделали кадеты, от проповеди тех лозунгов, которые выставили с.-д. еще задолго до революции.

– Не откалывать недостаточно революционных элементов – значит, отказаться от всякой критики перед массами кадетского лицемерия, лжи и реакционности, значит, обниматься с господином Струве.

– Не форсировать движения заведомого революционного меньшинства, – значит, по существу дела, отказаться от революционных приемов борьбы. Ибо совершенно неоспоримо, что в революционных выступлениях на всем протяжении 1905 года участвовало заведомое революционное меньшинство: именно потому, что боролись хотя и массы, но все же массы, бывшие в меньшинстве, именно поэтому полного успеха в борьбе они и не имели. Но все те успехи, каких только вообще достигло освободительное движение в России, все те завоевания, которые оно вообще сделало, – все это целиком и без исключения завоевано только этой борьбой масс, бывших в меньшинстве. Это во-первых. А, во-вторых, то, что либералы и их подголоски называют «форсированными движениями», было единственным движением, в котором массы (хотя на первый раз, к сожалению, и в меньшинстве) участвовали самостоятельно, а не через заместителей, – единственным движением, которое не боялось народа, которое выражало интересы масс, которому сочувствовали (это доказали выборы в первую и особенно во вторую Думу) гигантские, не участвовавшие непосредственно в революционной борьбе, массы.

Говоря о «форсировании движения заведомого революционного меньшинства», господин Горн совершает одну из самых распространенных, чисто буренинских, передержек. Когда газета Буренина{26} воевала с Алексинским в эпоху второй Думы, она всегда представляла дело так, что ее вражда к Алексинскому вызывается не борьбой его за политическую свободу, а тем, что Алексинский хочет свободы… бить стекла, лазить на фонари и т. п. Именно такую же черносотенную подготовку делает и публицист «Товарища». Он старается представить дело так, что соглашению социалистов с либералами мешает вовсе не то, что социалисты всегда стоят и будут стоять за развитие революционного сознания и революционной активности масс вообще, а только то, что социалисты форсируют, т. е. подхватывают, искусственно взвинчивают движение, что они разжигают движения, заведомо безнадежные.

На эти выходки мы ответим коротко. Вся социалистическая печать и в эпоху первой и в эпоху второй Думы, и меньшевистская, и большевистская, осуждала всякое «форсирование» движения… Не за форсирование движения воюют кадеты с эсдеками и в первой и во II Думе, а за то, что с.-д. развивают революционное сознание и требовательность масс, разоблачают реакционность кадетов и мираж конституционных иллюзий. Этих общеизвестных исторических фактов нельзя обойти никакой газетной эквилибристикой. Что касается формы выступления г-на Горна, то она донельзя характерна для нашего времени, когда «образованное общество», отрекаясь от революции, хватается за порнографию. Субъект, считающий себя социал-демократом, отправляется в беспартийную газету, чтобы перед широкой публикой говорить нововременские речи насчет «форсирования» рабочей партией движения «заведомого» меньшинства! Ренегатские настроения создают у нас и ренегатские нравы.

Подойдем теперь к вопросу с другой стороны. Взгляды господ Неведомских и Горнов, которые возбуждают такое отвращение, когда эти взгляды преподносят якобы социал-демократы, – являются, несомненно, высокотипичными и естественными взглядами широких кругов нашей буржуазной интеллигенции, либеральничающего «общества», фрондирующих чиновников и т. п. Эти взгляды недостаточно характеризовать, как выражение политически-бесхарактерной, дряблой и неустойчивой мелкой буржуазии. Их надо кроме того объяснить с точки зрения данного положения вещей в развитии нашей революции.

Почему именно теперь, перед III Думой, известные круги мещанства порождают такие взгляды? Потому, что эти круги, покорно меняя свои убеждения вслед за каждым поворотом правительственной политики, верят в октябристскую Думу, т. е. считают выполнимой ее миссию, и спешат приладиться к «октябристским реформам», спешат идейно обосновать и оправдать свое приспособление к октябризму.

Миссия октябристской Думы, по замыслу правительства, состоит в том, чтобы завершить революцию прямой сделкой старой власти с помещиками и крупнейшей буржуазией на основе известного минимума конституционных реформ. Говоря абстрактно, в этом нет ничего абсолютно невозможного, ибо на западе Европы ряд буржуазных революций завершается упрочением «октябристских» конституционных порядков. Вопрос только в том, возможны ли в современной России октябристские «реформы», способные остановить революцию? Не осуждены ли октябристские «реформы», в силу глубины нашей революции, на такой же крах, как и кадетские «реформы»? Не будет ли октябристская Дума столь же кратким эпизодом, как Думы кадетские, эпизодом на пути к восстановлению господства черносотенцев и самодержавия?

Мы пережили период непосредственной революционной борьбы масс (1905 год), давшей некоторые завоевания свободы. Мы пережили затем период остановки этой борьбы (1906 и половина 1907 года). Этот период дал ряд побед реакции и ни одной победы революции, потерявшей завоевания первого периода. Второй период был периодом кадетским, периодом конституционных иллюзий. Массы верили еще более или менее в «парламентаризм» при самодержавии, и самодержавие, понимая опасность чистого господства черносотенцев, пыталось столковаться с кадетами, делало опыты, примеряло разного типа конституционные костюмы, испытывало, какую меру реформы способны принять «хозяева» России, господа крупнейшие помещики. Опыт кадетской конституции кончился крахом, несмотря на то что кадеты вели себя во второй Думе совершенно по-октябристски, не только не нападали на правительство, не возбуждали против него масс, но и систематически успокаивали массы, борясь с «левыми», т. е. с партиями пролетариата и крестьянства, поддерживали прямо и решительно данное правительство (бюджет и т. д.). Опыт кадетской конституции не удался, одним словом, не потому, что у кадетов или у правительства не было доброго желания, а потому, что объективные противоречия русской революции оказывались слишком глубоки. Эти противоречия оказались настолько глубоки, что кадетского мостика через пропасть перебросить оказалось невозможно. Опыт показал, что даже при полном подавлении на данное время массовой борьбы, при полном самоуправстве старой власти в подтасовке выборов и т. д. крестьянские массы (а в буржуазной революции исход зависит больше всего от крестьянства) предъявили такие требования, которые никакое дипломатическое искусство кадетских посредников не в состоянии приспособить к господству привилегированных помещиков. Если г. Струве злобствует теперь против трудовиков{27} (не говоря уже о с.-д.), если «Речь»{28} ведет целый поход против них, то это не случайность и не простая досада буржуазного адвоката, услуги которого отвергнуты мужиком. Это – неизбежный политический шаг в эволюции кадетов: не удалось помирить помещиков с трудовиками, – значит (для буржуазной интеллигенции вывод может быть только такой), значит, надо не более широкие массы поднять на борьбу против помещиков, а понизить требования трудовиков, еще уступить помещикам, «отбросить революционные утопии», как говорит Струве и «Речь», или отбросить придумывание решительных лозунгов и форсирование движения, как говорит новый слуга кадетов, г. Горн.

Правительство приспособляется к помещикам тем, что отдает выборы всецело в их руки, лишает фактически избирательных прав крестьянство. Кадеты приспособляются к помещикам тем, что громят трудовиков за революционность и неуступчивость. Беспартийные политиканы, вроде сотрудников «Товарища» вообще, и г. Горна в особенности, приспособляются к помещикам тем, что зовут пролетариат и крестьянство «согласовать» («координировать» у г. Неведомского) свою политику с кадетской, войти в «демократическую коалицию» с кадетами, отречься от «решительных лозунгов» и проч. и т. п.

Правительство действует систематически. Шаг за шагом отбирает оно то, что завоевано «форсированным движением» и что осталось без защиты при затишье этого движения. Шаг за шагом пробует оно, на какие «реформы» можно бы было присогласить господ помещиков. Не смогли этого сделать кадеты? Не смогли в силу помех со стороны левых, вопреки искреннему желанию и потугам самих кадетов? Значит, надо обкарнать избирательные права «левых» и отдать решение в руки октябристов: только в случае неудачи и этого опыта придется целиком отдаться во власть «Совету объединенного дворянства»{29}.

В действиях правительства есть смысл, система, логика. Это – логика классовых интересов помещика. Надо отстоять эти интересы и надо оберегать как-никак буржуазное развитие России.

Для осуществления этих планов правительства нужно насильственное подавление интересов и движения масс, отнятие у них избирательных прав, отдача их на расправу 130 тысячам. Удастся ли осуществить эти планы, – этого вопроса никто не решит теперь. Этот вопрос решит только борьба.

Мы, с.-д., решаем этот вопрос своей борьбой. И кадеты решают этот вопрос борьбой… против левых. Кадеты борются за правительственное решение этого вопроса: они делали это систематически во второй Думе на арене парламентской. Они делают это систематически и теперь своей идейной борьбой против с.-д. и против трудовиков.

Конечно, для рядового русского интеллигента, как и для всякого полуобразованного мещанина, это звучит парадоксом; кадеты, называющие себя демократами, говорящие либеральные речи, борются за правительственное решение вопроса! Это – явная несообразность! Демократы – значит, вали их в «демократическую коалицию»! Ведь это такой ясный вывод для политических простачков, которых даже два года русской революции не научили искать в борьбе разных классов истинной подкладки и правительственных мероприятий и либеральных словоизвержений. И сколько у нас «марксистов» из интеллигентского лагеря, исповедующих принцип классовой борьбы, а на деле чисто по-либеральному рассуждающих и о кадетах, и о роли Думы, и о бойкоте! И сколько еще кадетских голосований за бюджет понадобятся для этих политических простофилей, чтобы переварить давно уже знакомое Европе явление: либерал, ораторствующий против правительства и во всяком серьезном вопросе поддерживающий правительство.

Смена второй Думы третьей Думой есть смена кадета, действующего по-октябристски, октябристом, действующим при помощи кадета. Во второй Думе главенствовала партия буржуазных интеллигентов, которые за счет народа называли себя демократами и за счет буржуазии поддерживали правительство. В третьей Думе должна главенствовать партия помещиков и крупных буржуа, нанимающих себе для показной оппозиции и для деловых услуг буржуазную интеллигенцию. Эта нехитрая вещь доказана всем политическим поведением партии кадетов и второй Думой в особенности. Эту нехитрую вещь начал понимать теперь даже обыватель: мы сошлемся на такого свидетеля, как г. Жилкин, которого смешно было бы заподозрить в симпатии к большевизму или в предвзятой и непримиримой вражде к кадетам.

В сегодняшнем № (351) «Товарища» г. Жилкин так передает впечатления «бодрого» (sic![11] «бодрость» понимает г. Жилкин примерно так же, как Горн или Неведомский) провинциала:

«Помещики из октябристов, с которыми я разговаривал, рассуждают так: «кадетов можно выбирать. Они чем хороши? Уступчивы. В I Думе запросили много. Во II уступили. Даже в программе урезки сделали. Ну, в III еще уступят. Глядишь, до чего-нибудь и доторгуются. А потом, если уже по чистой правде говорить, некого нам из октябристов проводить.

…Пускай уж кадеты проходят. Разница между нами не так уж велика. Поправеют и они в III Думе… С октябристами по нужде дружбу ведем… Где у них ораторы или крупные люди?»»

Кто судит о партиях по их названиям, программам, посулам и речам или кто удовлетворяется аляповатым, бернштейнизированным «марксизмом», состоящим в повторении истины о поддержке буржуазной демократии в буржуазной революции, – тот может питать надежды насчет демократической коалиции левых и кадетов при III Думе. Но у кого есть хоть капля революционного чутья и вдумчивого отношения к урокам нашей революции или кто действительно руководится принципом классовой борьбы и судит о партиях по их классовому характеру, – тот нисколько не удивится тому, что партия буржуазной интеллигенции годна лишь на лакейские услуги по отношению к партии крупных буржуа. Господа Горны и Неведомские способны думать, что расхождение кадетов с демократией есть исключение, расхождение их с октябристами есть правило. Дело обстоит как раз наоборот. Кадеты – настоящая родня октябристам по всей их классовой природе. Кадетский демократизм – мишура, временное отражение демократизма масс, или прямой обман, которому поддаются российские бернштейнианцы и мещане, особенно из газеты «Товарищ».

И вот, если вы взглянете на интересующий нас вопрос с этой стороны, если вы поймете действительную историческую роль кадета – этого буржуазного интеллигента, помогающего помещику удовлетворить мужика нищенской реформой, – тогда для вас откроется вся бездна премудрости господ Горнов и Неведомских, советующих пролетариату согласовать свои действия с кадетами! Картина октябристских «реформ», которые нам сулят, вполне ясна. Помещик «устраивает» мужика и устраивает так, что без карательных экспедиций, без порки крестьян и расстрелов рабочих нельзя заставить население принять реформы. Кадетский профессор чинит оппозицию: он доказывает, с точки зрения современной науки права, необходимость конституционного утверждения правил о карательных экспедициях, осуждая чрезмерное усердие полиции. Кадетский адвокат чинит оппозицию: он доказывает, что по закону надо давать по 60, а не по 200 ударов, и что следует ассигновать правительству деньги на розги, поставив условие о соблюдении законности. Кадетский врач готов считать пульс секомому и писать исследование о необходимости понижения предельного числа ударов вдвое.

Разве не такова была кадетская оппозиция во второй Думе? И разве не ясно, что за такую оппозицию октябристский помещик не только выберет кадета в Думу, но и согласится платить ему профессорское или иное какое жалованье?

Демократическая коалиция социалистов с кадетами во второй Думе, после второй Думы или при III Думе означала бы на деле, в силу объективного положения вещей, не что иное, как превращение рабочей партии в слепой и жалкий придаток либералов, как полное предательство социалистами интересов пролетариата и интересов революции. Гг. Неведомские и Горны, очень может быть, не понимают, что делают. У таких людей очень часто убеждения сидят не глубже, чем на кончике языка. Но по существу их стремления сводятся к тому, чтобы покончить с самостоятельной партией рабочего класса, покончить с социал-демократией. Социал-демократия, понимающая свои задачи, должна покончить с такими господами. У нас слишком односторонне, к сожалению, понимают до сих пор категорию буржуазной революции. У нас упускают, напр., из виду, что эта революция должна показать пролетариату – и только она может впервые показать пролетариату, какова на деле буржуазия данной страны, каковы национальные особенности буржуазии и мелкой буржуазии в данной национальной буржуазной революции. Настоящее, окончательное и массовое обособление пролетариата в класс, противопоставление его всем буржуазным партиям может произойти только тогда, когда история своей страны покажет пролетариату весь облип буржуазии, как класса, как политического целого, – весь облик мещанства, как слоя, как известной идейной и политической величины, обнаруживавшей себя в таких-то открытых широко-политических действиях. Мы должны неустанно разъяснять пролетариату теоретические истины, касающиеся сущности классовых интересов буржуазии и мелкой буржуазии в капиталистическом обществе. Но эти истины войдут в плоть и кровь действительно широких пролетарских масс лишь тогда, когда эти классы будут видеть, осязать поведение партий того или иного класса, – когда к ясному сознанию их классовой природы прибавится непосредственная реакция пролетарской психики на все обличье буржуазных партий. Нигде в мире, может быть, буржуазия не проявила в буржуазной революции такого реакционного зверства, такого тесного союза со старой властью, такой «свободы» от чего-нибудь хоть отдаленно похожего на искренние симпатии к культуре, к прогрессу, к охране человеческого достоинства, как у нас, – пусть же наш пролетариат вынесет из русской буржуазной революции тройную ненависть к буржуазии и решимость к борьбе против нее. Нигде в мире, вероятно, мелкая буржуазия – начиная от «народных социалистов»{30} и трудовиков и кончая затесавшимися в социал-демократию интеллигентами – не проявляла такой трусости и бесхарактерности в борьбе, такого подлого разгула ренегатских настроений, такой угодливости по отношению к героям буржуазной моды или реакционного насилия, – пусть же наш пролетариат вынесет из нашей буржуазной революции тройное презрение к мелкобуржуазной дряблости и неустойчивости. Как бы ни шла дальше наша революция, какие бы тяжелые времена ни приходилось подчас переживать пролетариату, – эта ненависть и это презрение сплотят его ряды, очистят его от негодных выходцев из чужих классов, увеличат его силы, закалят его для нанесения тех ударов, с которыми он обрушится в свое время на все буржуазное общество.

Написано 22 августа (4 сентября) 1907 г.

Напечатано в начале сентября 1907 г. в сборнике первом «Голос жизни». С.-Петербург Подпись: Н. Л.

Печатается по тексту сборника

Состоявшийся в августе текущего года международный социалистический конгресс в Штутгарте отличался необычайным многолюдством и полнотой представительства. Все пять частей света послали делегатов, общее число которых было 886. Но помимо грандиозной демонстрации международного единства пролетарской борьбы конгресс сыграл выдающуюся роль в деле определения тактики социалистических партий. По целому ряду вопросов, которые до сих пор решались исключительно внутри отдельных социалистических партий, конгресс вынес общие резолюции. Сплочение социализма в одну международную силу выражается особенно ярко в этом увеличении числа вопросов, требующих одинакового принципиального решения в разных странах.

Мы печатаем ниже полный текст штутгартских резолюций{32}. Теперь же остановимся на каждой из них вкратце для того, чтобы отметить главные спорные пункты и характер дебатов на конгрессе.

Колониальный вопрос уже не первый раз занимает международные съезды. До сих пор решения их всегда состояли в бесповоротном осуждении буржуазной колониальной политики, как политики грабежа и насилия. На этот раз комиссия съезда оказалась в таком составе, что оппортунистические элементы во главе с голландцем Ван Колем взяли в ней верх. В проект резолюции вставлена была фраза, что конгресс не осуждает в принципе всякой колониальной политики, которая при социалистическом режиме может сыграть цивилизаторскую роль. Меньшинство комиссии (немец Ледебур, польские и русские с.-д. и многие другие) энергично протестовали против допущения такой мысли. Вопрос вынесен был на съезд, и силы обоих течений оказались настолько близкими по величине, что борьба разгорелась с невиданной страстностью.

Оппортунисты сплотились за Ван Коля. Бернштейн и Давид от имени большинства немецкой делегации говорили в пользу признания «социалистической колониальной политики» и громили радикалов за бесплодность отрицания, за непонимание значения реформ, за отсутствие практической колониальной программы и т. д. Им возражал, между прочим, Каутский, который был вынужден просить съезд высказаться против большинства немецкой делегации. Он справедливо указывал, что нет и речи об отрицании борьбы за реформы: в остальных частях резолюции, не вызвавших никаких споров, об этом говорится с полнейшей определенностью. Речь идет о том, должны ли мы делать уступки современному режиму буржуазного грабежа и насилия. Теперешняя колониальная политика подлежит обсуждению конгресса, а эта политика основана на прямом порабощении дикарей: буржуазия вводит фактически рабство в колониях, подвергает туземцев неслыханным издевательствам и насилиям, «цивилизуя» их распространением водки и сифилиса. И при таком положении вещей социалисты будут говорить уклончивые фразы о возможности принципиального признания колониальной политики! Это было бы прямым переходом на буржуазную точку зрения. Это значило бы сделать решительный шаг к подчинению пролетариата буржуазной идеологии, буржуазному империализму, который теперь особенно гордо поднимает голову.

Предложение комиссии было провалено на съезде 128 голосами против 108 при 10 воздержавшихся (Швейцария). Заметим, что при голосовании в Штутгарте первый раз нации получили разные числа голосов от 20 (крупные нации, Россия в том числе) до 2 (Люксембург). Сумма мелких наций, либо не ведущих колониальной политики, либо страдающих от нее, перевесила те государства, которые несколько заразили даже пролетариат страстью к завоеваниям.

Это голосование по колониальному вопросу имеет очень важное значение. Во-первых, особенно наглядно разоблачил здесь себя социалистический оппортунизм, пасующий перед буржуазным обольщением. Во-вторых, здесь сказалась одна отрицательная черта европейского рабочего движения, способная принести не мало вреда делу пролетариата и заслуживающая поэтому серьезного внимания. Маркс неоднократно указывал на одно изречение Сисмонди, имеющее громадное значение. Пролетарии древнего мира, гласит это изречение, жили на счет общества. Современное общество живет на счет пролетариев{33}.

Класс неимущих, но не трудящихся, не способен ниспровергнуть эксплуататоров. Только содержащий все общество класс пролетариев в силах произвести социальную революцию. И вот, широкая колониальная политика привела к тому, что европейский пролетарий отчасти попадает в такое положение, что не его трудом содержится все общество, а трудом почти порабощенных колониальных туземцев. Английская буржуазия, напр., извлекает больше доходов с десятков и сотен миллионов населения Индии и других ее колоний, чем с английских рабочих. При таких условиях создается в известных странах материальная, экономическая основа заражения пролетариата той или другой страны колониальным шовинизмом. Это может быть, конечно, лишь преходящим явлением, но тем не менее надо ясно сознать зло, понять его причины, чтобы уметь сплачивать пролетариат всех стран для борьбы с таким оппортунизмом. И эта борьба неизбежно приведет к победе, ибо «привилегированные» нации составляют все меньшую долю в общем числе капиталистических наций.

Вопрос о женском избирательном праве почти не вызвал споров на конгрессе. Нашлась только одна англичанка из крайне оппортунистического английского «Фабианского общества»{34}, которая попробовала защищать допустимость социалистической борьбы за ограниченное избирательное право женщин, т. е. не всеобщее, а цензовое. Фабианка осталась совсем одинокой. Подкладка ее взглядов – простая: английские буржуазные дамы надеются получить для себя избирательные права, не распространяя их на женский пролетариат.

Одновременно с международным социалистическим конгрессом происходила в Штутгарте в том же помещении первая международная социалистическая конференция женщин. На этой конференции и в комиссии съезда, при обсуждении резолюции, произошли интересные споры между немецкими и австрийскими социал-демократами. Последние, во время своей борьбы за всеобщее избирательное право, отодвинули несколько назад требование уравнять женщин с мужчинами: из практицизма они подчеркивали не всеобщее, а мужское избирательное право, как свое требование. В речах Цеткиной и других немецких с.-д. справедливо было указано австрийцам, что они поступали неправильно, что они ослабляли силу массового движения, не выставляя со всей энергией требования избирательных прав не только для мужчин, но и для женщин. Последние слова штутгартской резолюции («необходимо выставлять требование всеобщего избирательного права одновременно и для мужчин и для женщин») имеют несомненное отношение к этому эпизоду чрезмерного «практицизма» в истории австрийского рабочего движения.

Резолюция об отношении между социалистическими партиями и профессиональными союзами имеет особенно большое значение для нас, русских. Стокгольмский съезд РСДРП высказался за беспартийные союзы, встал, таким образом, на точку зрения нейтральности. Эту же точку зрения защищали всегда наши беспартийные демократы, бернштейнианцы и эсеры. Напротив, Лондонский съезд выдвинул иной принцип: сближение союзов с партией вплоть до признания союзов (при известных условиях) партийными. В Штутгарте с.-д. подсекция русской секции (социалисты каждой страны образуют самостоятельные секции на международных конгрессах) раскололась при обсуждении этого вопроса (по остальным вопросам раскола не было). Именно: Плеханов принципиально отстаивал нейтральность. Большевик Воинов отстаивал антинейтралистскую точку зрения Лондонского съезда и бельгийской резолюции (напечатанной вместе с докладом де-Брукера в материалах конгресса; доклад этот скоро появится по-русски). Кл. Цеткина справедливо заметила в своей газете «Die Gleichheit»{35}, что доводы Плеханова в защиту нейтральности были так же неудачны, как и доводы французов. И резолюция Штутгартского съезда, как справедливо отметил Каутский и как убедится всякий из внимательного ознакомления с нею, кладет конец принципиальному признанию «нейтральности». О нейтральности или беспартийности в ней нет ни слова. Напротив, необходимость тесных связей союзов с социалистической партией и упрочения этих связей признана вполне определенно.

Лондонская резолюция РСДРП о профессиональных союзах имеет теперь под собой прочный принципиальный базис в виде штутгартской резолюции. Штутгартская постановляет вообще и для всех стран необходимость прочных и тесных связей союзов с социалистической партией; лондонская указывает, что для России формой этой связи должна быть, при благоприятных к тому условиях, партийность союзов и что к этому должна быть направлена деятельность членов партии.

Заметим, что принцип нейтральности обнаружил свои вредные стороны в Штутгарте тем, что половина немецкой делегации, представители профессиональных союзов, стояла всего решительнее на оппортунистической точке зрения. Поэтому, например, в Эссене немцы были против Ван Коля (в Эссене был съезд только партии, а не профессиональных союзов), а в Штутгарте за Ван Коля. Проповедь нейтральности фактически принесла вредные плоды в Германии, сыграв на руку оппортунизму в социал-демократии. С этим фактом нельзя отныне не считаться и особенно надо считаться в России, где так многочисленны буржуазно-демократические советчики пролетариата, рекомендующие ему «нейтральность» профессионального движения.

О резолюции об эмиграции и иммиграции мы скажем всего несколько слов. В комиссии и здесь была попытка защищать узкоцеховые взгляды, провести запрещение иммиграции рабочих из отсталых стран (кули – из Китая и т. п.). Это – тот же дух аристократизма среди пролетариев некоторых «цивилизованных» стран, извлекающих известные выгоды из своего привилегированного положения и склонных поэтому забывать требования международной классовой солидарности. На самом конгрессе не нашлось защитников этой цеховой и мещанской узости. Резолюция вполне отвечает требованиям революционной социал-демократии.

Переходим к последней и едва ли не самой важной резолюции конгресса: по вопросу об антимилитаризме. Пресловутый Эрве, много нашумевший во Франции и в Европе, защищал по этому вопросу полуанархическую точку зрения, наивно предлагая «ответить» на всякую войну стачкой и восстанием. Он не понимал, с одной стороны, того, что война есть необходимый продукт капитализма, и пролетариат не может зарекаться от участия в революционной войне, ибо возможны такие войны и бывали такие войны в капиталистических обществах. Он не понимал, с другой стороны, того, что возможность «ответить» на войну зависит от характера того кризиса, который война вызывает. В зависимости от этих условий стоит выбор средств борьбы, причем эта борьба должна состоять (это – третий пункт недоразумений или недомыслия эрвеизма) не в одной замене войны миром, а в замене капитализма социализмом. Не в том суть, чтобы помешать только возникновению войны, а в том, чтобы использовать порождаемый войной кризис для ускорения свержения буржуазии. Но за всеми полуанархическими нелепостями эрвеизма таилась одна практически верная подкладка: дать толчок социализму в том смысле, чтобы не ограничиваться парламентскими только средствами борьбы, чтобы развить в массах сознание необходимости революционных приемов действия в связи с теми кризисами, которые война несет с собой неизбежно, – в том смысле, наконец, чтобы распространить в массах более живое сознание международной солидарности рабочих и лживости буржуазного патриотизма.

Резолюция Бебеля, которую предложили немцы и которая во всем существенном совпадала с резолюцией Геда, страдала именно тем недостатком, что не содержала в себе никакого указания на активные задачи пролетариата. Это давало возможность читать ортодоксальные положения Бебеля сквозь оппортунистические очки. Фольмар немедленно превратил эту возможность в действительность.

Поэтому Роза Люксембург и русские делегаты с.-д. внесли свои поправки к резолюции Бебеля. В этих поправках 1) говорилось, что милитаризм есть главное орудие классового угнетения; 2) указывалась задача агитации среди молодежи; 3) подчеркивалась задача социал-демократии не только бороться против возникновения войн или за скорейшее прекращение начавшихся уже войн, но и за то, чтобы использовать создаваемый войной кризис для ускорения падения буржуазии.

Все эти поправки подкомиссия (выбранная комиссией по вопросу об антимилитаризме) включила в резолюцию Бебеля. Кроме того, Жорес предложил счастливый план: вместо указания средств борьбы (стачка, восстание) указать исторические примеры борьбы пролетариата против войны, начиная с демонстраций в Европе и кончая революцией в России. В результате всей этой переработки вышла резолюция, правда, непомерно длинная, но зато действительно богатая мыслями и точно указывающая задачи пролетариата. В этой резолюции строгость ортодоксального, т. е. единственно научного марксистского анализа соединилась с рекомендацией рабочим партиям самых решительных и революционных мер борьбы. По-фольмаровски нельзя читать этой резолюции, как нельзя и вместить ее в узенькие рамки наивного эрвеизма.

В общем и целом, Штутгартский съезд рельефно сопоставил по целому ряду крупнейших вопросов оппортунистическое и революционное крыло международной социал-демократии и дал решение этих вопросов в духе революционного марксизма. Резолюции этого съезда, освещенные дебатами на съезде, должны стать постоянным спутником всякого пропагандиста и агитатора. Единство тактики и единство революционной борьбы пролетариев всех стран сильно двинет вперед дело, сделанное в Штутгарте.

Написано в конце августа – начале сентября 1907 г.

Напечатано 20 октября 1907 г. в газете «Пролетарий» № 17

Печатается по тексту газеты

Примечания к резолюции Штутгартского конгресса о «милитаризме и международных конфликтах»

Конгресс считает поэтому обязанностью рабочего класса и в особенности его представителей в парламентах, принимая во внимание классовый характер буржуазного общества, всеми силами бороться, отказывая и в средствах к этому, против завоевательной политики государств, и действовать так, чтобы молодежь рабочего класса воспитывалась в духе социализма и в сознании братства народов*⁾.

…

*⁾ В русской поправке стояло еще положение: «так, чтобы господствующие классы не осмеливались употреблять ее (молодежь) как орудие для упрочения их классового господства против борющегося пролетариата». Слова эти выкинуты комиссией не потому, чтобы с ними принципиально кто-либо не соглашался, а потому, что они сочтены были немцами за нелегальные, могущие дать повод к распущению с.-д. германских организаций. Основная мысль соответствующего пассуса резолюции от этого сокращения не изменилась.

…

В случае опасности войны рабочий класс и его парламентские представители в заинтересованных странах обязаны, пользуясь поддержкой Международного бюро, сделать все возможное, чтоб помешать объявлению войны всеми кажущимися им рациональными средствами, род которых зависит от степени обострения классовой борьбы и общего политического положения*⁾.

…

*⁾ В русской поправке было сказано, что эти средства (для воспрепятствования войне) изменяются и усиливаются (sich ändern und steigern) смотря по обострению классовой борьбы и т. д. Комиссия выкинула: «усиливаются», оставив лишь «изменяются».

Написано во второй половине августа 1907 г.

Напечатано в начале сентября 1907 г. в первом сборнике «Голос жизни». С.-Петербург

Печатается по тексту сборника

Обложка «Календаря для всех на 1908 год», в котором была напечатана статья Ленина «Международный социалистический конгресс в Штутгарте». Личный экземпляр Ленина (Уменьшено)

Недавно закончившийся конгресс в Штутгарте был двенадцатым конгрессом пролетарского Интернационала. Первые пять конгрессов относятся к эпохе первого Интернационала (1866–1872 годы), которым руководил Маркс, пытаясь – по удачному выражению Бебеля – сверху создать международное единство борющегося пролетариата. Попытка эта не могла иметь успеха, пока не сплотились и не окрепли национальные социалистические партии, но деятельность первого Интернационала оказала великие услуги рабочему движению всех стран и оставила прочные следы.

Второй Интернационал открывается Парижским международным социалистическим съездом 1889 года. На последующих съездах в Брюсселе (1891), Цюрихе (1893), Лондоне (1896), Париже (1900) и Амстердаме (1904) этот новый Интернационал, опирающийся на крепкие национальные партии, окончательно упрочился. В Штутгарте было 884 делегата от 25 народов Европы, Азии (Япония и часть из Индии), Америки, Австралии и Африки (один делегат от южной Африки).

Великое значение международного социалистического конгресса в Штутгарте состоит именно в том, что он ознаменовал собой окончательное упрочение второго Интернационала и превращение международных съездов в деловые собрания, которые оказывают самое серьезное влияние на характер и направление социалистической работы во всем мире. Формально решения международных съездов не обязательны для отдельных наций, но моральное значение их таково, что несоблюдение решений является на деле исключением, едва ли не более редким, чем несоблюдение отдельными партиями решений своих съездов. Амстердамский съезд добился объединения французских социалистов, и его резолюция против министериализма действительно выразила волю сознательного пролетариата всего мира, определила политику рабочих партий.

Штутгартский съезд сделал крупный шаг вперед в том же направлении, оказавшись по целому ряду важных вопросов верховным учреждением по определению политической линии социализма. Эту линию Штутгартский съезд еще более твердо, чем Амстердамский, определил в смысле революционной социал-демократии против оппортунизма. Редактируемый Кларой Цеткиной орган немецких с.-д. работниц «Die Gleichheit» («Равенство») справедливо говорит по этому поводу: «по всем вопросам различные уклонения отдельных социалистических партий в сторону оппортунизма были исправлены в революционном смысле, благодаря сотрудничеству социалистов всех стран».

При этом замечательным и печальным явлением было то, что германская социал-демократия, до сих пор отстаивавшая всегда революционную точку зрения в марксизме, оказалась неустойчивой или занимающей оппортунистическую позицию. Штутгартский съезд подтвердил одно глубокое замечание Энгельса о немецком рабочем движении. Энгельс писал ветерану первого Интернационала, Зорге, 29 апреля 1886 года: «Это вообще хорошо, что у немцев, в особенности после того, как они послали в рейхстаг такое большое число филистеров (что было, однако, неизбежно), оспаривается роль руководителей международного социалистического движения. В спокойное время в Германии все становится филистерским; и в такие моменты абсолютно необходимо жало французской конкуренции, в которой недостатка не будет»{37}.

В жале французской конкуренции не было недостатка в Штутгарте, и жало это действительно оказалось необходимым, ибо филистерства немцы обнаружили немало. Русским социал-демократам особенно важно иметь это в виду, ибо наши либералы (да и не одни только либералы) из кожи лезут, чтобы представить образцом, достойным подражания, именно наименее блестящие стороны немецкой социал-демократии. Наиболее вдумчивые и выдающиеся вожаки мысли немецких с.-д. сами отметили это обстоятельство и, отбросив всякий ложный стыд, решительно указали на него, как на предостережение. «В Амстердаме, – пишет орган Клары Цеткиной, – революционным лейтмотивом всех дебатов в парламенте всемирного пролетариата была дрезденская резолюция, – в Штутгарте неприятным оппортунистическим диссонансом звучали на конгрессе речи Фольмара в комиссии о милитаризме, Пеплова в комиссии об эмиграции, Давида (а также, добавим от себя, и Бернштейна) в колониальной комиссии. В большинстве комиссий, по большинству вопросов, представители Германии были на этот раз вожаками оппортунизма». А К. Каутский пишет, оценивая Штутгартский съезд: «та руководящая роль, которую до сих пор играла фактически германская социал-демократия во втором Интернационале, на этот раз ни в чем не проявила себя».

Перейдем к рассмотрению отдельных вопросов, обсуждавшихся на конгрессе. В колониальном вопросе разногласий не удалось устранить в комиссии. Спор между оппортунистами и революционерами решил сам съезд и решил его большинством 127 голосов против 108, при 10 воздержавшихся, в пользу революционеров. Отметим кстати здесь то отрадное явление, что социалисты России все голосовали единодушно по всем вопросам в революционном духе. (Россия имеет 20 голосов, из которых 10 было дано РСДРП, кроме поляков, 7 – эсерам и 3 – представителям профессиональных союзов. Затем Польша имеет 10 голосов: 4 польские с.-д. и 6 пепеэсовцы и нерусские части Польши. Наконец, двое представителей Финляндии имели 8 голосов.)

По колониальному вопросу в комиссии составилось оппортунистическое большинство, и в проекте резолюции появилась чудовищная фраза: «конгресс не осуждает в принципе и на все времена всякой колониальной политики, которая может при социалистическом режиме оказать цивилизаторское действие». На деле это положение равносильно было прямому отступлению в сторону буржуазной политики и буржуазного миросозерцания, оправдывающего колониальные войны и зверства. Это – отступление в сторону Рузвельта, сказал один американский делегат. Попытки оправдать это отступление задачами «социалистической колониальной политики» и позитивной реформаторской работы в колониях были донельзя неудачны. Никогда не отказывался и не отказывается социализм от защиты реформ и в колониях, но это не имеет и не должно иметь ничего общего с ослаблением нашей принципиальной позиции против завоеваний, подчинения чужих народов, насилия и грабежа, составляющих «колониальную политику». Программа-минимум всех социалистических партий относится и к метрополиям и к колониям. Самое понятие «социалистической колониальной политики» есть бесконечная путаница. Съезд поступил вполне правильно, выбросив из резолюции приведенные выше слова и заменив их еще более резким, чем в прежних резолюциях, осуждением колониальной политики.

Резолюция по вопросу об отношении социалистических партий к профессиональным союзам имеет особенно большое значение для нас, русских. У нас этот вопрос стоит на очереди дня. Стокгольмский съезд решил его в пользу беспартийных профессиональных союзов, т. е. подтвердил позицию наших сторонников нейтральности с Плехановым во главе их. Лондонский съезд сделал шаг в сторону партийных профессиональных союзов против нейтральности. Лондонская резолюция вызвала, как известно, большие споры и недовольство в части профессиональных союзов, особенно же в буржуазно-демократической печати.

В Штутгарте вопрос, по существу дела, встал именно так: нейтральность союзов или все более тесное сближение их с партией? И международный социалистический съезд, как читатель может убедиться из его резолюции, высказался за более тесное сближение союзов с партией. Ни о нейтральности, ни о беспартийности профессиональных союзов нет и речи в резолюции. Каутский, который в германской социал-демократии отстаивал сближение союзов с партией, против нейтралитета Бебеля, имел поэтому полное право провозгласить в своем отчете о Штутгартском съезде перед лейпцигскими рабочими («Vorwärts»{38}, 1907, № 209, Beilage):

«Резолюция Штутгартского съезда говорит все, что нам нужно. Она кладет конец навсегда нейтральности». Клара Цеткина пишет: «В принципе никто уже не возражал (в Штутгарте) против основной исторической тенденции пролетарской классовой борьбы – связать политическую и экономическую борьбу, связать те и другие организации возможно теснее в одну единую силу социалистического рабочего класса. Только представитель русских с.-д., тов. Плеханов» (надо было сказать: представитель меньшевиков, пославших Плеханова в комиссию, как защитника «нейтральности») «и большинство французской делегации пытались довольно неудачными доводами оправдать некоторое ограничение этого принципа ссылкой на особенности их стран. Подавляющее большинство конгресса встало на сторону решительной политики единения социал-демократии с профессиональными союзами…».

Надо заметить, что неудачный, по справедливому мнению Цеткиной, аргумент Плеханова обошел русские легальные газеты в таком виде. Плеханов сослался в комиссии Штутгартского конгресса на то, что «в России 11 партий революционных»; «с которой же из них должны вступить в единение профессиональные союзы?» (цитируем по «Vorwärts», № 196, 1. Beilage). Эта ссылка Плеханова неверна ни фактически, ни принципиально. Фактически в каждой национальности России не более двух партий борются за влияние на социалистический пролетариат: с.-д. и с.-р., польские с.-д. и п. п. с.{39}, латышские с.-д.{40} и латышские эсеры (так наз. «латышский с.-д. союз»), армянские с.-д. и дашнакцутюны{41} и т. п. На два отдела поделилась сразу и российская делегация в Штутгарте. Число 11 совершенно произвольно и вводит рабочих в заблуждение. Принципиально же Плеханов не прав потому, что борьба между пролетарским и мелкобуржуазным социализмом в России неизбежна везде и повсюду, в том числе и в профессиональных союзах. Англичане, например, не думали восставать против резолюции, хотя у них тоже две борющиеся социалистические партии, с.-д. (S.D.F.){42} и «независимые» (I.L.P.){43}.

Что отвергнутая в Штутгарте идея нейтральности успела уже принести немало вреда рабочему движению, это особенно ясно видно на примере Германии. Здесь нейтральность всего шире проповедовалась и всего больше применялась. Результатом оказалось настолько явное уклонение профессиональных союзов в Германии в сторону оппортунизма, что это уклонение открыто признал даже такой осторожный в этом вопросе человек, как Каутский. В своем отчете перед лейпцигскими рабочими он прямо говорит, что «консервативность», обнаруженная немецкой делегацией в Штутгарте, «становится понятной, если посмотреть на состав этой делегации. Половина ее состояла из представителей профессиональных союзов, и таким образом «правое крыло» нашей партии оказалось имеющим больше силы, чем у него есть действительно в партии».

Резолюция Штутгартского съезда, несомненно, должна ускорить решительный разрыв русской социал-демократии с идеей нейтральности, столь излюбленной нашими либералами. Соблюдая необходимую осторожность и постепенность, не делая никаких порывистых и нетактичных шагов, мы должны неуклонно работать в профессиональных союзах в духе все более тесного сближения их с с.-д. партией.

Далее, в вопросе об эмиграции и иммиграции в комиссии Штутгартского конгресса вполне определенно всплыло разногласие между оппортунистами и революционерами. Первые носились с мыслью ограничить право переселения отсталых, неразвитых рабочих – особенно японцев и китайцев. Дух узкой, цеховой замкнутости, тред-юнионистской исключительности перевешивал у таких людей сознание социалистических задач: работы над просвещением и организацией невовлеченных еще в рабочее движение слоев пролетариата. Конгресс отклонил все поползновения в этом духе. Даже в комиссии голоса в пользу ограничения свободы переселения остались совсем одиноки, и резолюция международного съезда проникнута признанием солидарной классовой борьбы рабочих всех стран.

По вопросу об избирательном праве женщин резолюция принята была также единогласно. Только одна англичанка из полубуржуазного «Фабианского общества» защищала допустимость борьбы не за полное, а за урезанное в пользу имущих избирательное право женщин. Конгресс отверг это безусловно и высказался за то, чтобы работницы вели борьбу за избирательные права не вместе с буржуазными сторонницами женского равноправия, а вместе с классовыми партиями пролетариата. Конгресс признал, что в кампании за женское избирательное право необходимо полностью отстаивать принципы социализма и равноправие мужчин и женщин, не искажая этих принципов никакими соображениями удобства.

В комиссии возникло интересное разногласие по этому поводу. Австрийцы (Виктор Адлер, Адельгейд Попп) оправдывали свою тактику в борьбе за всеобщее избирательное право мужчин: ради завоевания этого права они сочли удобным не выдвигать в агитации на первый план требование избирательных прав и для женщин. Немецкие с.-д., особенно Цеткина, протестовали против этого еще тогда, когда австрийцы вели свою кампанию за всеобщее избирательное право. Цеткина заявляла в печати, что оставлять в тени требования избирательных прав для женщин ни в каком случае не следовало, что австрийцы оппортунистически жертвовали принципом ради соображений удобства, что они не ослабили, а усилили бы размах агитации и силу народного движения, если бы также энергично отстаивали и избирательное право женщин. В комиссии к Цеткиной вполне присоединилась другая выдающаяся немецкая социал-демократка, Циц. Поправка Адлера, которая косвенно оправдывала австрийскую тактику (в этой поправке говорится только о том, чтобы не было перерыва в борьбе за избирательное право действительно для всех граждан, а не о том, чтобы борьба за избирательное право велась всегда с требованием равенства прав мужчин и женщин), – была отклонена 12 голосами против 9. Точка зрения комиссии и конгресса всего точнее может быть выражена следующими словами вышеупомянутой Циц из ее речи на международной конференции социалисток (эта конференция состоялась в Штутгарте одновременно с конгрессом): «Мы должны принципиально требовать всего, что мы считаем правильным, – говорила Циц, – и лишь в том случае, когда недостает силы для борьбы, мы принимаем то, чего можем добиться. Такова всегда была тактика социал-демократии. Чем скромнее будут наши требования, тем скромнее будут и уступки правительства…». Из этого спора австрийских и германских социал-демократок читатель может видеть, как строго относятся лучшие марксисты к малейшим отступлениям от выдержанной, принципиальной революционной тактики.

Последний день съезда был посвящен наиболее интересовавшему всех вопросу о милитаризме. Пресловутый Эрве защищал весьма несостоятельную позицию, не умея связать войны с капиталистическим режимом вообще и антимилитаристской агитации со всей работой социализма. Проект Эрве – «ответить» на какую бы то ни было войну стачкой и восстанием – обнаружил полное непонимание того, что применение того или иного средства борьбы зависит не от предварительного решения революционеров, а от объективных условий того кризиса, и экономического и политического, который война вызовет.

Но если Эрве, несомненно, проявил легкомыслие, поверхностность и увлечение эффектной фразой, то было бы величайшей близорукостью противопоставлять ему одно только догматическое изложение общих истин социализма. В эту ошибку (от которой не совсем свободны были Бебель и Гед) впал особенно Фольмар. С необычайным самодовольством человека, влюбленного в шаблонный парламентаризм, разносил он Эрве, не замечая того, что его собственная узость и черствость оппортунизма заставляют признать живую струйку в эрвеизме, несмотря на теоретическую нелепость и вздорность постановки вопроса самим Эрве. Бывает ведь так, что теоретические нелепости прикрывают некоторую практическую истину в новом повороте движения. И эту сторону вопроса, призыв ценить не одни только парламентские способы борьбы, призыв к действию сообразно новым условиям будущей войны и будущих кризисов, подчеркнули революционные с.-д., особенно Роза Люксембург в своей речи. Вместе с русскими делегатами с.-д. (Ленин и Мартов, – оба выступали здесь солидарно), Роза Люксембург предложила поправки к резолюции Бебеля, и в этих поправках была подчеркнута необходимость агитации среди молодежи, необходимость использования порожденного войной кризиса в целях ускорения падения буржуазии, необходимость иметь в виду неизбежное изменение приемов и средств борьбы по мере обострения классовой борьбы и изменения политической ситуации. Из догматически-односторонней, мертвой, допускавшей фольмаровское истолкование, резолюции Бебеля получилась таким образом в конце концов совсем иная резолюция. Все теоретические истины были повторены в ней в поучение эрвеистам, способным забывать о социализме ради антимилитаризма. Но эти истины, служат введением не к оправданию парламентского кретинизма, не к освящению одних только мирных средств, не к преклонению перед данной, сравнительно мирной и спокойной, ситуацией, – а к признанию всех средств борьбы, к учету опыта революции в России, к развитию действенной, творческой стороны движения.

В органе Цеткиной, на который мы уже не раз указывали, замечательно верно схвачена именно эта, самая выдающаяся и самая важная черта резолюции конгресса об антимилитаризме. «И здесь, – говорит Цеткина об антимилитаристской резолюции, – победила в конце концов революционная энергия (Tatkraft) и мужественная вера рабочего класса в его способность к борьбе, – победила, с одной стороны, пессимистическое евангелие бессилия и закостенелое стремление ограничиться старыми, исключительно парламентскими способами борьбы, а, с другой стороны, победила и простоватый антимилитаристский спорт французских полуанархистов вроде Эрве. Резолюция, принятая в конце концов единогласно, и комиссией и почти 900 делегатами всех стран, выражает в энергичных словах гигантский подъем революционного рабочего движения со времени последнего международного съезда; резолюция выдвигает, как принцип пролетарской тактики, ее гибкость, ее способность к развитию, ее обострение (Zuspitzung) по мере назревания условий для этого».

Эрвеизм отвергнут, но он отвергнут не в пользу оппортунизма, не с точки зрения догматизма и пассивности. Живое стремление к все более решительным и новым приемам борьбы всецело признано международным пролетариатом и поставлено в связь со всем обострением экономических противоречий, со всеми условиями кризисов, порождаемых капитализмом.

Не пустая эрвеистская угроза, – а ясное сознание неизбежности социальной революции, твердая решимость борьбы до конца, готовность к самым революционным средствам борьбы, – вот каково значение резолюции международного социалистического конгресса в Штутгарте по вопросу о милитаризме.

Армия пролетариата крепнет во всех странах. Ее сознательность, сплоченность и решимость растут не по дням, а по часам. И капитализм успешно заботится об учащении кризисов, которыми воспользуется эта армия для разрушения капитализма.

Написано в сентябре 1907 г.

Напечатано в октябре 1907 г. в «Календаре для всех на 1908 год», изданном в С.-Петербурге издательством «Зерно» Подпись; Н. Л—ъ

Печатается по тексту «Календаря»

Международный социалистический конгресс в Штутгарте*⁾

…

*⁾ Настоящая статья представляет из себя перевод передовицы в немецком социал-демократическом двухнедельнике «Die Gleichheit» («Равенство»), который редактируется Кларой Цеткиной и служит органом женского рабочего движения в Германии. Оценка Штутгартского конгресса дана здесь замечательно правильно и замечательно талантливо: в кратких, ясных, рельефных положениях резюмировано громадное идейное содержание съездовских прений и резолюций. С своей стороны, мы добавляем несколько примечаний к этой статье, чтобы указать русскому читателю некоторые факты, которые известны из западноевропейской социалистической печати и которые большей частью искажены нашими газетами, кадетскими и полукадетскими (вроде «Товарища»), много налгавшими о Штутгартском съезде.

…

Вопрос об отношении между социал-демократией и профессиональными союзами более всего показал единодушие сознательных пролетариев всех стран. В принципе никто уже не возражал против основной исторической тенденции пролетарской классовой борьбы – связать возможно теснее борьбу политическую и экономическую, а равно те и другие организации в единую силу социалистического рабочего класса. Лишь представитель русских социал-демократов, Плеханов, да большинство французской делегации старались при помощи довольно неудачных аргументов*⁾ оправдать некоторое ограничение этого принципа ссылкой на особые условия их стран.

…

*⁾ Русская с.-д. делегация в Штутгарте предварительно обсуждала вопросы по существу, чтобы назначить своих представителей в комиссию. В комиссии по вопросу об отношениях профессиональных союзов к социалистическим партиям Плеханов представлял не всех русских с.-д., а меньшевиков. Плеханов пошел в комиссию защищать принцип «нейтральности». Большевики послали в комиссию Воинова, который отстаивал взгляд партии, т. е. решение в духе Лондонского съезда против нейтральности, за теснейшее сближение профессиональных союзов с партией. «Неудачными», в глазах Кл. Цеткиной, были, следовательно, аргументы не представителя РСДРП, а представителя меньшевистской оппозиции в РСДРП.

…

И тут в конце концов революционная энергия и непоколебимая вера рабочего класса в собственную способность к борьбе победила, с одной стороны, пессимистическое исповедание собственного бессилия и косное отстаивание старых, исключительно парламентских методов борьбы, а с другой – упрощенный антимилитаристский спорт французских полуанархистов à la Эрве*⁾.

…

*⁾ Автор статьи, противополагая оба, отвергнутые конгрессом, уклонения от социализма: полуанархизм Эрве и оппортунизм, включенный в «исключительно парламентские» формы борьбы, не называет ни одного представителя этого оппортунизма. В комиссии Штутгартского съезда, по вопросу о милитаризме то же самое противопоставление сделал Вандервельде, возражая на оппортунистическую речь Фольмара. Фольмар намекает на исключение Эрве, – сказал Вандервельде, – я протестую против этого и предостерегаю Фольмара, ибо исключение крайних левых наводило бы на мысль об исключении крайних правых (Фольмар один из самых «правых» немецких оппортунистов).

…

Наконец, и в вопросе о женском избирательном праве резко принципиальная классовая точка зрения, рассматривающая женское избирательное право лишь как органическую часть классового права и классового дела пролетариата, победила оппортунистическое буржуазное понимание, которое надеется выторговать у господствующих классов изуродованное ограниченное избирательное право для женщин*⁾.

*⁾ На съезде в Штутгарте эту буржуазную точку зрения защищала только одна англичанка из Fabian Society («Фабианское общество» – интеллигентская квазисоциалистическая английская организация, стоящая на точке зрения крайнего оппортунизма).

Вместе с тем конгресс – подтверждая в данном отношении постановление интернациональной женской конференции – недвусмысленно заявил, что социалистические партии в своей борьбе за избирательное право должны выставлять и отстаивать принципиальное требование женского избирательного права, не считаясь с какими бы то ни было «соображениями удобства»*⁾.

…

*⁾ Намек на австрийских социал-демократов. И на международной социалистической конференции женщин, и в комиссии съезда по женскому вопросу шла полемика немецких социал-демократок с австрийскими. Кл. Цеткина еще раньше в печати упрекала австрийских с.-д. за то, что в агитации за избирательное право они отодвинули назад требование избирательного права для женщин. Австрийцы защищались очень неудачно, и поправка Виктора Адлера, осторожно проводившая «австрийский оппортунизм» в этом вопросе, была отклонена в комиссии 12-тью голосами против 9.

Написано в сентябре – начале октября 1907 г.

Напечатано в октябре 1907 г. в сборнике «Зарницы», выпуск I, С.-Петербург

Печатается по тексту сборника

Титульный лист сборника произведений В. И. Ленина «За 12 лет» (Уменьшено)

Предлагаемый читателю сборник статей и брошюр охватывает период с 1895 по 1905 год. Темой соединяемых здесь вместе литературных произведений являются программные, тактические и организационные вопросы русской социал-демократии. Вопросы эти ставятся и разрабатываются все время в борьбе против правого крыла марксистского течения в России.

Сначала эта борьба идет в области чисто теоретической против главного представителя нашего легального марксизма 90-х годов, г-на Струве. Конец 1894 и начало 1895 годов были периодом крутого поворота в нашей легальной публицистике. Впервые пробрался в нее марксизм, представленный не только заграничными деятелями группы «Освобождение труда», но и русскими социал-демократами. Оживление в литературе и горячие споры марксистов с старыми главарями народничества, которые до тех пор почти безраздельно господствовали (напр., Н. К. Михайловский) в передовой литературе, было преддверием подъема массового рабочего движения в России. Литературные выступления русских марксистов были непосредственным предшественником выступлений на борьбу пролетариата, знаменитых петербургских стачек 1896 года, которые открыли эру неуклонно поднимавшегося затем рабочего движения, – этого самого могучего фактора всей нашей революции.

Условия тогдашней литературы заставляли социал-демократов говорить эзоповским языком и ограничиваться самыми общими положениями, наиболее далекими от практики и политики. Это обстоятельство особенно облегчило союз разнородных элементов марксизма в борьбе с народничеством. Наряду с заграничными и русскими социал-демократами эту борьбу вели такие люди, как гг. Струве, Булгаков, Туган-Барановский, Бердяев и т. п. Это были буржуазные демократы, для которых разрыв с народничеством означал переход от мещанского (или крестьянского) социализма не к пролетарскому социализму, как для нас, а к буржуазному либерализму.

Теперь история русской революции вообще, история кадетской партии в частности, эволюция г-на Струве (почти до октябризма) в особенности, сделали эту истину самоочевидной, превратили ее в ходячую разменную монету публицистики. Тогда, в 1894–1895 годах, эту истину приходилось доказывать на основании небольших сравнительно уклонений того или иного писателя от марксизма, тогда эту монету приходилось только еще чеканить. И поэтому свою, направленную против г. Струве работу (статья «Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве»[12] за подписью К. Тулин в сожженном цензурой сборнике «Материалы к вопросу о хозяйственном развитии России», СПБ. 1895 г.) я перепечатываю теперь целиком в трояких целях. Во-первых, поскольку читающая публика ознакомилась с книгой г. Струве и статьями народников против марксистов в 1894–1895 году, постольку имеет значение и критика точки зрения г. Струве. Во-вторых, предостережение г-ну Струве со стороны революционного социал-демократа, сделанное одновременно с нашими общими выступлениями против народников, имеет значение и для ответа тем, кто неоднократно обвинял нас за союз с подобными господами, и для оценки очень знаменательной политической карьеры г-на Струве. В-третьих, старая и во многих отношениях устарелая полемика со Струве имеет значение поучительного образчика. Образчик этот показывает практически-политическую ценность непримиримой теоретической полемики. За излишнюю склонность к такой полемике и с «экономистами», и с бернштейнианцами, и с меньшевиками упрекали революционных социал-демократов бесчисленное число раз. И теперь эти упреки самый ходкий товар у «примиренцев» внутри с.-д. партии, у «сочувствующих» полу социалистов вне ее. У нас очень любят говорить о том, что чрезмерную склонность к полемике и к расколам имеют русские вообще, с.-д. в частности, большевики в особенности. У нас любят также забывать о том, что чрезмерную склонность к перескакиванию от социализма к либерализму порождают условия капиталистических стран вообще, условия буржуазной революции в России в частности, условия жизни и деятельности нашей интеллигенции в особенности. С этой точки зрения очень небесполезно посмотреть на то, что было десять лет тому назад, какие теоретические разногласия со «струвизмом» намечались уже тогда, из каких небольших (на первый взгляд небольших) расхождений произошло полное политическое размежевание партий и беспощадная борьба в парламенте, в целом ряде органов печати, на народных собраниях и т. д.

Я должен заметить еще по поводу статьи против г. Струве, что в основу ее положен реферат, читанный мной осенью 1894 года в небольшом кружке тогдашних марксистов. От группы с.-д., работавших тогда в Петербурге и создавших, год спустя, «Союз борьбы за освобождение рабочего класса», в этом кружке были Ст., Р. и я. Из легальных литераторов-марксистов были П. Б. Струве, А. Н. Потресов и К. В этом кружке я читал реферат, озаглавленный: «Отражение марксизма в буржуазной литературе». Как видно из заглавия, полемика со Струве была здесь несравненно более резка и определенна (по социал-демократическим выводам), чем в напечатанной весной 1895 года статье. Смягчения были сделаны частью по цензурным соображениям, частью ради «союза» с легальным марксизмом для совместной борьбы против народничества. Что «толчок влево», данный тогда г-ну Струве петербургскими социал-демократами, не остался совсем безрезультатен, это ясно доказывает статья г-на Струве в сожженном сборнике (1895 г.) и некоторые статьи его в «Новом Слове»{46} (1897 г.).

Кроме того, при чтении статьи 1895 года против г-на Струве, необходимо иметь в виду, что во многих отношениях она является конспектом позднейших экономических работ (особенно «Развития капитализма»). Наконец, следует обратить внимание читателей на последние страницы этой статьи, где подчеркиваются положительные, в глазах марксиста, черты и стороны народничества, как революционно-демократического течения в стране, переживающей канун буржуазной революции. Это – теоретическая формулировка тех самых положений, которые 12–13 лет спустя получили практически-политическое выражение в «левом блоке» на выборах во II Думу и в «левоблокистской» тактике. Та часть меньшевиков, которая боролась против идеи о революционно-демократической диктатуре пролетариата и крестьянства и отстаивала абсолютную недопустимость левого блока, изменила в этом отношении очень старой и очень важной традиции революционных социал-демократов, – традиции, усиленно поддерживавшейся «Зарей»{47} и старой «Искрой»{48}. Само собою понятно, что условная и ограниченная допустимость «левоблокистской» тактики вытекает неизбежно из тех же основных теоретических взглядов марксизма на народничество.

За статьей против Струве (1894–1895 гг.) идут «Задачи русских социал-демократов»[13], написанные в конце 1897 г. на основании опыта работы с.-д. в Петербурге в 1895 году. Те взгляды, которые в других статьях и брошюрах настоящего сборника излагаются в виде полемики с правым крылом социал-демократии, в этой брошюре изложены в положительной форме. Различные предисловия к «Задачам» перепечатываются для того, чтобы указать ту связь, которую имела эта работа с различными периодами в развитии нашей партии (напр., предисловие Аксельрода подчеркивает связь брошюры с борьбой против «экономизма», а предисловие 1902 года подчеркивает эволюцию народовольцев и народоправцев).

Статья «Гонители земства и Аннибалы либерализма» была напечатана в заграничной «Заре» в 1901 г.[14] Эта статья ликвидирует, так сказать, социал-демократические сношения со Струве, как политиком. В 1895 году его предостерегали и от него осторожно отмежевывались, как от союзника. В 1901 году ему объявляется война, как либералу, неспособному отстаивать сколько-нибудь последовательно даже чисто демократические требования.

В 1895 году, за несколько лет до «бернштейниады»{49} на Западе и до полного разрыва с марксизмом целого ряда «передовых» литераторов в России, – я указывал на то, что г. Струве марксист ненадежный, от которого социал-демократы должны отгородиться. В 1901 году, за несколько лет до выступления партии кадетов в русской революции и до политического фиаско этой партии в I и во II Думе, я указывал именно те черты буржуазного либерализма в России, которые проявились в 1905–1907 годах в массовых политических действиях и выступлениях. Статья «Аннибалы либерализма» критикует ошибочные рассуждения одного либерала, и эта критика оказывается теперь почти целиком применимой к политике крупнейшей либеральной партии в нашей революции. Тем, кто склонен думать, будто мы, большевики, изменили старой социал-демократической политике по отношению к либерализму, когда боролись беспощадно с конституционными иллюзиями и с партией кадетов в 1905–1907 годах, – этим людям статья «Аннибалы либерализма» покажет их ошибку. Большевики остались верны традициям революционной социал-демократии и не поддались буржуазному угару, который поддерживали либералы в эпоху «конституционного зигзага» и который временно затемнил сознание правого крыла нашей партии.

Следующая брошюра: «Что делать?» вышла за границей в самом начале 1902 года[15]. Она посвящена критике правого крыла уже не в литературных течениях, а в социал-демократической организации. В 1898 году состоялся I съезд с.-д. и положено основание Российской с.-д. рабочей партии. Заграничной организацией партии стал заграничный «Союз русских социал-демократов», включавший и группу «Освобождение труда». Но центральные учреждения партии были разгромлены полицией и не могли быть восстановлены. Фактически единства партии не было: оно осталось лишь идеей, директивой. Увлечение стачечным движением и экономической борьбой породило тогда особую форму социал-демократического оппортунизма, так называемый «экономизм». Когда группа «Искры» в самом конце 1900 года начала свою деятельность за границей, раскол на этой почве был уже фактом. Плеханов весной 1900 года вышел из заграничного «Союза русских с.-д.» и образовал особую организацию «Социал-демократ».

«Искра» начала свою работу формально независимо от обеих фракций, по существу – вместе с плехановской группой против «Союза». Попытка слияния (июнь 1901 г., съезд «Союза» и «Социал-демократа» в Цюрихе) не удалась. Брошюра «Что делать?» систематически излагает причины расхождения и характер искровской тактики и организационной деятельности.

Брошюру «Что делать?» часто упоминают теперешние противники большевиков, меньшевики, а также писатели из буржуазно-либерального лагеря (кадеты, «беззаглавцы»{50} из газеты «Товарищ» и т. п.). Я перепечатываю поэтому ее с самыми небольшими сокращениями, опуская лишь подробности организационных отношений или мелкие полемические замечания. По существу содержания этой брошюры необходимо обратить внимание современного читателя на следующее.

Основная ошибка, которую делают люди, в настоящее время полемизирующие с «Что делать?», состоит в том, что это произведение совершенно вырывают из связи определенной исторической обстановки, определенного и теперь давно уже миновавшего периода в развитии нашей партии. Наглядно обнаружил эту ошибку, например, Парвус (не говорю уже о многочисленных меньшевиках), писавший много лет спустя после выхода брошюры об ее неверных или преувеличенных идеях насчет организации профессиональных революционеров.

В настоящее время подобные заявления производят прямо смешное впечатление: как будто люди хотят отмахнуться от целой полосы в развитии нашей партии, от тех завоеваний, которые в свое время стоили борьбы, а теперь давно уже упрочились и сделали свое дело.

В настоящее время рассуждать о преувеличении «Искрой» (в 1901 и 1902 году!) идеи организации профессиональных революционеров, это все равно, как если бы после русско-японской войны стали упрекать японцев за преувеличение русских военных сил, за преувеличенные заботы до войны о борьбе с этими силами. Японцам надо было собрать все силы против максимально-возможных русских сил, чтобы одержать победу. К сожалению, многие судят о нашей партии со стороны, не зная дела, не видя того, что теперь идея организации профессиональных революционеров уже одержала полную победу. А победа была невозможна без того, чтобы не выдвигать эту идею на первый план в свое время, без того, чтобы «преувеличенно» не втолковать ее людям, которые мешали осуществлению этой идеи.

«Что делать?» есть сводка искровской тактики, искровской организационной политики 1901 и 1902 годов. Именно: «сводка», не более и не менее. Кто возьмет на себя труд ознакомиться с «Искрой» 1901 и 1902 годов, тот несомненно убедится в этом[16]. А кто судит об этой сводке, не зная искровской борьбы с преобладавшим тогда «экономизмом» и не понимая этой борьбы, тот просто роняет слова на ветер. «Искра» боролась за создание организации профессиональных революционеров, боролась особенно энергично в 1901 и 1902 годах, поборола преобладавший тогда «экономизм», создала эту организацию в 1903 году окончательно, удержала эту организацию, несмотря на последующий раскол искровцев, несмотря на все треволнения в эпоху бури и натиска, удержала ее в течение всей русской революции, удержала и сохранила ее с 1901–1902 до 1907 года.

И вот теперь, когда борьба за эту организацию давно кончена, когда посев сделан, зерно созрело, жатва окончена, – являются люди и возвещают: «преувеличение идеи организации профессиональных революционеров!». Разве это не смешно?

Возьмите весь предреволюционный период и первые 2¹/₂ года революции (1905–1907 гг.) в целом. Сравните за это время нашу с.-д. партию с другими партиями в отношении ее сплоченности, организованности, преемственной цельности. Вы должны будете признать, что в этом отношении превосходство нашей партии над всеми остальными, и над кадетами, и над эсерами и т. д., бесспорно. С.-д. партия до революции выработала себе формально признанную всеми с.-д. программу и, внося в нее изменения, не раскалывалась из-за программы. С.-д. партия, несмотря на раскол, с 1903 по 1907 год (формально с 1905 по 1906 год) дала публике наибольшие сведения о своем внутреннем положении (протоколы съездов второго общего, III большевистского, IV или Стокгольмского общего). С.-д. партия, несмотря на раскол, раньше всех других партий воспользовалась временным просветом свободы для осуществления идеального демократического строя открытой организации, с выборной системой, с представительством на съездах по числу организованных членов партии. Этого до сих пор нет ни у с.-р., ни у кадетов – этой, почти легальной, наилучше организованной буржуазной партии, которая обладает неизмеримо большими, по сравнению с нами, финансовыми средствами, простором в пользовании прессой и возможностью жить открыто. А выборы во II Думу, в которых участвовали все партии, разве они не доказали наглядно, что организационная сплоченность нашей партии и нашей думской фракции выше, чем у всех других партий?

Спрашивается, кто же реализовал, кто воплотил в жизнь эту наибольшую сплоченность, прочность и устойчивость нашей партии? Это сделала, создававшаяся больше всего при участии «Искры», организация профессиональных революционеров. Кто знает хорошо историю нашей партии, кто переживал сам ее строительство, тому достаточно простого взгляда на состав делегации любой фракции, скажем, Лондонского съезда, чтобы убедиться в этом, чтобы сразу заметить то старое, основное ядро, которое, усерднее других, партию пестовало и партию выпестовало. Конечно, основным условием этого успеха было то, что рабочий класс, цвет которого создавал социал-демократию, отличается в силу объективных экономических причин из всех классов капиталистического общества наибольшей способностью к организации. Без этого условия организация профессиональных революционеров была бы игрушкой, авантюрой, пустой вывеской, и брошюра «Что делать?» многократно подчеркивает, что лишь в связи с «действительно-революционным и стихийно-поднимающимся на борьбу классом» имеет смысл защищаемая в ней организация. Но объективно-максимальная способность пролетариата к объединению в класс реализуется живыми людьми, реализуется не иначе, как в определенных формах организации. И никакая другая организация, кроме искровской, не могла бы в наших исторических условиях, в России 1900–1905 годов, создать такой социал-демократической рабочей партии, которая теперь создана. Профессиональный революционер сделал свое дело в истории русского пролетарского социализма. И никакие силы не разрушат теперь этого дела, которое давно переросло узкие рамки «кружков» 1902–1905 годов, никакие запоздалые сетования по поводу преувеличения боевых задач теми, кто в свое время только борьбой мог обеспечить правильный приступ к выполнению этих задач, не поколеблют значения сделанных уже завоеваний.

Я упомянул только что об узких рамках кружков времен старой «Искры» (с конца 1903 года, с № 51, «Искра» повернула к меньшевизму и провозгласила: «между старой и новой «Искрой» лежит пропасть», – слова Троцкого в брошюре, одобренной меньшевистской редакцией «Искры»). Об этой кружковщине современному читателю приходится сказать несколько пояснительных слов. И в брошюре «Что делать?», и в печатаемой дальше брошюре «Шаг вперед, два шага назад»[17] читатель видит перед собой страстную, подчас озлобленную, истребительную борьбу заграничных кружков. Несомненно, что эта борьба имеет много непривлекательных сторон. Несомненно, что эта борьба кружков представляет из себя явление, возможное только при очень еще юном, незрелом состоянии рабочего движения в данной стране. Несомненно, что современные деятели современного рабочего движения в России должны порвать со многими кружковщинскими традициями, должны забыть и отбросить многие мелочи кружковой жизни и кружковой свары, чтобы усиленно выполнить задачи социал-демократии в данную эпоху. Расширение партии пролетарскими элементами одно только может, в связи с открытой массовой деятельностью, вытравить все унаследованные от прошлого и не соответствующие задачам настоящего следы кружковщины. И переход к демократической организации рабочей партии, провозглашенный большевиками в «Новой Жизни»{51} в ноябре 1905 года[18], сейчас же, как только создались условия для открытой деятельности, – этот переход был уже, по существу дела, бесповоротным разрывом с тем, что отжило в старой кружковщине…

Да, «с тем, что отжило», ибо недостаточно осудить кружковщину, надо уметь понять ее значение при своеобразных условиях прежней эпохи. В свое время кружки были необходимы и сыграли положительную роль. В самодержавной стране вообще, – в тех условиях, которые созданы были всей историей русского революционного движения в особенности, социалистическая рабочая партия не могла развиться иначе, как из кружков. Кружки, т. е. тесные, замкнутые, почти всегда на личной дружбе основанные, сплочения очень малого числа лиц, были необходимым этапом развития социализма и рабочего движения в России. По мере роста этого движения встала задача объединения этих кружков, создания прочной связи между ними, установления преемственности. Решить эту задачу нельзя было без создания крепкой операционной базы «за пределами досягаемости» самодержавия – т. е. за границей. Заграничные кружки возникли, таким образом, в силу необходимости. Между ними не было связи, над ними не было авторитета русской партии, они расходились неизбежно в понимании основных задач движения в данный момент, т. е. в понимании того, как именно следует строить ту или иную операционную базу и в каком направлении помогать общепартийному строительству. При таких условиях борьба между этими кружками была неотвратима. Теперь, глядя назад, мы ясно видим, какой кружок действительно в состоянии был выполнить функцию операционной базы. Но тогда, в начале деятельности различных кружков, этого никто не мог сказать, и только борьба могла решить спор. Парвус, помнится, упрекал впоследствии старую «Искру» в истребительной кружковой борьбе и проповедовал задним числом примирительную политику. Но это легко сказать задним числом, и сказать это, значит обнаружить непонимание тогдашних условий. Во-первых, не было никакого критерия силы и серьезности тех или иных кружков. Много было дутых, которые теперь забыты, но которые в свое время борьбой хотели доказать свое право на существование. Во-вторых, разногласия между кружками состояли в том, как направить новую еще тогда работу. Я отмечал уже и тогда (в «Что делать?»), что разногласия кажутся малыми, но на деле имеют громадное значение, ибо в начале новой работы, в начале социал-демократического движения, определение общего характера этой работы и этого движения скажется на пропаганде, агитации и организации самым существенным образом. Все позднейшие споры между с.-д. шли о том, как направлять политическую деятельность рабочей партии в тех или иных отдельных случаях. Тогда же речь шла об определении самых общих основ и коренных задач всякой социал-демократической политики вообще.

Кружковщина сделала свое дело и теперь, конечно, пережила себя. Но она пережила себя потому и только потому, что борьба кружков самым острым образом поставила краеугольные вопросы социал-демократии, решила их в непримиримом революционном духе и создала тем прочную базу для широкой партийной работы.

Из частных вопросов, возбужденных литературой в связи с брошюрой «Что делать?», отмечу только два следующие. Плеханов в «Искре» 1994 года, вскоре после выхода брошюры «Шаг вперед, два шага назад», провозгласил принципиальное разногласие со мной по вопросу о стихийности и сознательности. Я не отвечал ни на это провозглашение (если не считать одного примечания в женевской газете «Вперед»{52}), ни на многочисленные повторения на эту тему в меньшевистской литературе, не отвечал потому, что плехановская критика носила явный характер пустой придирки, основывалась на вырванных из связи фразах, на отдельных выражениях, не вполне ловко или не вполне точно мною формулированных, причем игнорировалось общее содержание и весь дух брошюры. «Что делать?» вышло в марте 1902 г. Проект партийной программы (плехановский, с поправками редакции «Искры») напечатан в июне или июле 1902 года. Отношение стихийного к сознательному было формулировано в этом проекте по общему согласию редакции «Искры» (споры о программе между Плехановым и мной велись внутри редакции, но как раз не по этому вопросу, а по вопросам о вытеснении мелкого производства крупным, причем я требовал формулировки более определенной, чем плехановская, и о различии точки зрения пролетариата или трудящихся классов вообще, причем я настаивал на более узком определении чисто пролетарского характера партии).

Следовательно, ни о какой принципиальной разнице между проектом программы и «Что делать?» по этому вопросу не могло быть и речи. На втором съезде (август 1903 г.) Мартынов, тогдашний «экономист», стал спорить против наших взглядов на стихийность и сознательность, выраженных в программе. Мартынову возражали все искровцы, как я подчеркиваю в брошюре «Шаг вперед и т. д.»[19]. Ясно отсюда, что разногласие по существу было между искровцами и «экономистами», которые нападали на то, что было общего в «Что делать?» и в проектах программы. Специально же свои формулировки, данные в «Что делать?», я и на втором съезде не думал возводить в нечто «программное», составляющее особые принципы. Напротив, я употребил выражение, впоследствии часто цитировавшееся, о перегибании палки. В «Что делать?» выгибается палка, искривляемая «экономистами», сказал я (см. протоколы второго съезда РСДРП в 1903 г., Женева, 1904 г.), и именно потому, что мы энергично выгибаем искривления, наша «палка» будет всегда наиболее прямая[20].

Смысл этих слов ясен: «Что делать?» полемически исправляет «экономизм», и рассматривать его содержание вне этой задачи брошюры неправильно. Замечу, что статья Плеханова против «Что делать?» не перепечатана в сборнике новой «Искры» («За два года»), и поэтому я не касаюсь теперь доводов Плеханова, а объясняю только суть дела современному читателю, который может встретить ссылки на этот вопрос в очень многих меньшевистских произведениях.

Другое замечание относится к вопросу об экономической борьбе и о профессиональных союзах. В литературе нередко превратно излагаются мои взгляды по этому вопросу. Необходимо подчеркнуть поэтому, что многие страницы в «Что делать?» посвящены разъяснению громадного значения экономической борьбы и профессиональных союзов. В частности, я высказался тогда за нейтральность профессиональных союзов. С тех пор ни в брошюрах, ни в газетных статьях я не высказывался иначе, вопреки многим утверждениям моих оппонентов. Только Лондонский съезд РСДРП и Штутгартский международный социалистический конгресс заставили меня прийти к выводу, что нейтральность профессиональных союзов принципиально отстаивать нельзя. Теснейшее сближение союзов с партией – таков единственно верный принцип. Стремление сблизить и связать союзы с партией – такова должна быть наша политика, причем проводить ее необходимо настойчиво и выдержанно во всей нашей пропаганде, агитации, в организационной деятельности, не гоняясь за простыми «признаниями» и не выгоняя несогласно-мыслящих из профессиональных союзов.

Брошюра «Шаг вперед, два шага назад» вышла в Женеве летом 1904 года. Она описывает первую стадию раскола между меньшевиками и большевиками, начавшегося на втором съезде (август 1903 года). Из этой брошюры я выкинул около половины, ибо мелкие подробности организационной борьбы, особенно из-за личного состава партийных центров, абсолютно не могут интересовать современного читателя и заслуживают, по существу дела, забвения. Существенным кажется мне здесь анализ борьбы тактических и других взглядов на втором съезде и полемика с организационными взглядами меньшевиков: то и другое необходимо для понимания меньшевизма и большевизма, как течений, наложивших свой отпечаток на всю деятельность рабочей партии в нашей революции.

Из прений на втором съезде с.-д. партии отмечу прения об аграрной программе. События несомненно доказали, что наша тогдашняя программа (возвращение отрезков) была непомерно узка и недооценивала силы революционно-демократического крестьянского движения, – об этом я скажу подробнее во втором томе настоящего издания[21]. Здесь же важно подчеркнуть, что и эта непомерно узкая аграрная программа казалась слишком широкой правому крылу с.-д. партии в то время. Мартынов и другие «экономисты» боролись против нее за то, что она идет будто бы слишком далеко! Отсюда можно видеть, какое серьезное практическое значение имела вся борьба старой «Искры» с «экономизмом», борьба против сужения и принижения всего характера социал-демократической политики.

Разногласия с меньшевиками в то время (первая половина 1904 года) ограничивались организационными вопросами. Я формулировал позицию меньшевиков, как «оппортунизм в организационных вопросах». П. Б. Аксельрод, возражая на это, писал Каутскому: «со своим слабым рассудком я не в состоянии понять, что это за штука такая: «оппортунизм в организационных вопросах», – выдвигаемый на сцену, как нечто самостоятельное, вне органической связи с программными и тактическими взглядами» (письмо от 6 июня 1904 года, перепечатано в сборнике новой «Искры» «За два года», ч. II, стр. 149).

Какова органическая связь оппортунизма в организационных и в тактических взглядах, это достаточно показала вся история меньшевизма в 1905–1907 годах. Что же касается до «непонятной штуки»: «оппортунизм в организационных вопросах», то жизнь подтвердила правильность моей оценки так блестяще, как я не мог и ожидать. Достаточно указать, что меньшевик Череванин и тот вынужден признать теперь (см. его брошюру о Лондонском съезде РСДРП 1907 года), что из организационных планов Аксельрода (пресловутый «рабочий съезд» и т. д.) вытекают лишь губящие дело пролетариата расколы. Мало того. Тот же меньшевик Череванин рассказывает там, что Плеханову в Лондоне пришлось бороться внутри меньшевистской фракции против «организационного анархизма». Итак, не напрасно боролся я в 1904 году с «оппортунизмом в организационных вопросах», если в 1907 году и Череванину и Плеханову пришлось признать «организационный анархизм» влиятельных меньшевиков.

От организационного оппортунизма меньшевики пошли к тактическому. Брошюра «Земская кампания и план «Искры»»[22] (вышла в Женеве в конце 1904 года, кажется, в ноябре или декабре) отмечает первый шаг их по этому пути. В современной литературе нередко можно встретить места, что разногласия по вопросу о земской кампании были вызваны отрицанием – со стороны большевиков – всякой пользы за демонстрациями перед земцами. Читатель увидит, что это совершенно ошибочный взгляд. Разногласие было вызвано тем, что меньшевики заговорили тогда о невызывании паники у либералов, – а еще более тем, что после ростовской стачки 1902 г., после летних стачек и баррикад 1903 года, накануне 9 января 1905 года меньшевики превозносили демонстрации перед земцами, как высший тип демонстраций. В № 1 большевистской газеты «Вперед» (Женева, январь 1905 г.) эта оценка меньшевистского «плана земской кампании» была выражена в заглавии посвященного вопросу фельетона: «Хорошие демонстрации пролетариев и плохие рассуждения интеллигентов»[23].

Последняя, перепечатываемая здесь, брошюра: «Две тактики социал-демократии в демократической революции» вышла в Женеве летом 1905 года[24]. Здесь излагаются уже систематически основные тактические разногласия с меньшевиками; – резолюции весеннего «III съезда РСДРП» в Лондоне (большевистского) и меньшевистской конференции в Женеве вполне оформили эти разногласия и привели их к коренному расхождению в оценке всей нашей буржуазной революции с точки зрения задач пролетариата. Большевики указывали пролетариату роль вождя в демократической революции. Меньшевики сводили его роль к задачам «крайней оппозиции». Большевики положительно определяли классовый характер и классовое значение революции, говоря: победоносная революция, это – «революционно-демократическая диктатура пролетариата и крестьянства». Меньшевики понятие буржуазной революции всегда толковали так неправильно, что у них получалось примирение с подчиненной и зависимой от буржуазии ролью пролетариата в революции.

Известно, как отразились на практике эти принципиальные разногласия. Бойкот булыгинской Думы большевиками и колебания меньшевиков. Бойкот виттевской Думы большевиками и колебания меньшевиков, звавших выбирать, но не в Думу{53}. Поддержка кадетского министерства и кадетской политики в I Думе меньшевиками и решительное разоблачение конституционных иллюзий и кадетской контрреволюционности большевиками вместе с пропагандой идеи «исполнительного комитета левых»{54}. Далее, левый блок у большевиков на выборах во II Думу и блоки с кадетами у меньшевиков и т. д., и т. п.

Теперь «кадетский период» русской революции (выражение брошюры: «Победа кадетов и задачи рабочей партии», март 1906 года)[25], кажется, пришел к концу. Контрреволюционность кадетов разоблачена вполне. Кадеты сами начинают признаваться в том, что все время они боролись против революции, и г. Струве откровенно договаривает заветные мысли кадетского либерализма. Чем внимательнее будет оглядываться теперь сознательный пролетариат на весь этот кадетский период в целом, на весь этот «конституционный зигзаг», – тем очевиднее будет становиться, что большевики оценили заранее и этот период и сущность партии кадетов вполне правильно, что меньшевики действительно вели ошибочную политику, объективное значение которой равнялось замене самостоятельной пролетарской политики политикой подчинения пролетариата буржуазному либерализму.

Бросая общий взгляд на борьбу двух течений в русском марксизме и в русской социал-демократии за 12 лет (1895–1907), нельзя не прийти к выводу, что «легальный марксизм», «экономизм» и «меньшевизм» представляют из себя различные формы проявления одной и той же исторической тенденции. «Легальный марксизм» г. Струве (1894) и ему подобных был отражением марксизма в буржуазной литературе. «Экономизм», как особое направление социал-демократической работы в 1897 и следующих годах, фактически осуществил программу буржуазно-либерального «Credo»[26]: рабочим – экономическая, либералам – политическая борьба. Меньшевизм – не только литературное течение, не только направление с.-д. работы, а сплоченная фракция, которая провела в течение первого периода русской революции (1905–1907 годы) особую политику, на деле подчинявшую пролетариат буржуазному либерализму[27].

Во всех капиталистических странах пролетариат неизбежно связан тысячами переходных ступеней со своим соседом справа: с мелкой буржуазией. Во всех рабочих партиях неизбежно образование более или менее ярко обрисованного правого крыла, которое в своих взглядах, в своей тактике, в своей организационной «линии» выражает тенденции мелкобуржуазного оппортунизма. В такой мелкобуржуазной стране, как Россия, в эпоху буржуазной революции, в эпоху первых зачатков молодой рабочей с.-д. партии эти тенденции не могли не проявиться гораздо резче, определеннее, ярче, чем где бы то ни было в Европе. Ознакомление с различными формами проявления этой тенденции в российской социал-демократии в разные периоды ее развития необходимо для укрепления революционного марксизма, для закаления русского рабочего класса в его освободительной борьбе.

Сентябрь 1907 г.

Напечатано в ноябре 1907 г. в сборнике, изданном в С – Петербурге издательством «Зерно»

Печатается по тексту сборника

Антимилитаристская пропаганда и союзы социалистической рабочей молодежи

На международном социалистическом конгрессе в Штутгарте обсуждался, как известно, вопрос о милитаризме, а в связи с ним и вопрос об антимилитаристской пропаганде. В принятой по этому поводу резолюции говорится, между прочим, что конгресс считает обязанностью трудящихся классов «содействовать тому, чтобы рабочая молодежь воспитывалась в духе братства народов и социализма и была проникнута классовым самосознанием». В этом конгресс видит залог того, что войско перестанет быть слепым орудием в руках правящих классов, которым они распоряжаются по своему усмотрению и которое они во всякую минуту могут направить против народа.

Вести пропаганду среди солдат, находящихся на действительной службе, чрезвычайно трудно, иногда почти невозможно. Жизнь в казарме, строгий надзор, редкие отлучки крайне затрудняют сношения с внешним миром; военная дисциплина, бессмысленная муштра запугивают солдат; военное начальство употребляет все усилия, чтобы выбить из «серой скотины» всякую живую мысль, всякое человеческое чувство, внушить ему чувства слепого повиновения, бессмысленной и дикой злобы к врагам «внешним» и «внутренним»… К оторванному от обычной среды, одинокому, темному, запуганному солдату, которому вбили в голову самые дикие взгляды на все окружающее, подступиться гораздо труднее, чем к молодежи призывного возраста, живущей в кругу семьи и товарищей, тесно связанной с ними общими интересами. Антимилитаристская пропаганда среди рабочей молодежи дает повсюду прекрасные результаты. И это имеет громадное значение. Рабочий, вступающий в ряды армии сознательным социал-демократом – плохая опора для власть имущих.

Во всех европейских странах существуют союзы социалистической рабочей молодежи. В некоторых странах, например в Бельгии, в Австрии, в Швеции, эти союзы являются крупными организациями, выполняющими ответственную партийную работу. Конечно, главною целью союзов молодежи является самообразование, выработка ясного цельного социалистического мировоззрения. Но наряду с этим союзы молодежи ведут и практическую работу. Они борются за улучшение положения учеников, стараются защитить их от безмерной эксплуатации хозяев. Еще больше времени и внимания посвящают союзы социалистической рабочей молодежи антимилитаристской пропаганде.

С этой целью они стараются установить тесные связи с молодыми солдатами. Достигается это следующим образом. Пока молодой рабочий еще не поступил в солдаты, он состоит членом союза, платит членские взносы. Когда он становится солдатом, союз продолжает поддерживать с ним постоянные сношения, регулярно посылает ему небольшую денежную помощь («солдатское су», как называют это во Франции), которая, как ни мала она сама по себе, для него имеет существенное значение. Зато он, с своей стороны, обязуется регулярно сообщать союзу обо всем, что делается у него в казарме, писать о своих впечатлениях. Таким образом, и вступив на службу, солдат не теряет связи с той организацией, членом которой он состоял.

Солдата всегда стараются угнать на службу подальше от места его родины. Делается это в том расчете, чтобы солдат не был связан никакими интересами с местным населением, чтобы он чувствовал себя чуждым ему. Тогда его легче заставить подчиниться приказу – стрелять в толпу. Союзы рабочей молодежи стараются уничтожить эту отчужденность солдата от местного населения. Союзы молодежи связаны между собою. Явившись в новый город, солдат, бывший член союза молодежи у себя на родине, встречается местным союзом как желанный гость, его сразу вводят в круг местных интересов, помогают, чем могут. Он перестает быть чужаком, пришельцем. Он знает также, что, если с ним стрясется какая-нибудь беда, ему помогут, поддержат. Это сознание придает ему мужество, он смелее держится в казарме, смелее отстаивает свои права и свое человеческое достоинство.

Тесные связи с молодыми солдатами дают возможность союзам молодежи вести среди солдат широкую антимилитаристскую пропаганду. Делается это, главным образом, при помощи антимилитаристской литературы, которую союзы молодежи издают и распространяют в громадном количестве, особенно во Франции, в Бельгии, а также в Швейцарии, Швеции и пр. Литература эта самого разнообразного содержания: открытки с картинками антимилитаристского содержания, солдатские антимилитаристские песенники (многие из этих песен очень распространены среди солдат), «солдатский катехизис» (во Франции он был распространен более, чем в 100 000 экземпляров), всякого рода брошюры, воззвания, листки; еженедельные, двухнедельные, ежемесячные газеты и журналы для солдат, некоторые из них с иллюстрациями. «Казарма», «Рекрут», «Молодой Солдат», «Пьюпью» (ласкательное прозвище молодого рекрута), «Вперед» расходятся очень широко. Например, в Бельгии газеты «Рекрут» и «Казарма» расходятся каждая в 60 000 экземпляров. Особенно много журналов выходит ко времени рекрутского набора. Специальные номера солдатских газет рассылаются по адресам всех новобранцев. Антимилитаристская литература доставляется солдатам в казармы, передается им на улице, ее солдаты находят в кофейнях, трактирах, всюду, где они только бывают.

Особенно много внимания уделяется новобранцам. Им устраивают торжественные проводы. Во время рекрутского набора по городу ходят процессии. Так, например, в Австрии рекруты, одетые в траур, под звуки похоронного марша проходят через весь город. Впереди них едет разукрашенная красным повозка. На стенах всюду расклеиваются красные афиши, на которых крупными буквами напечатано: «Вы не станете стрелять в народ!». В честь рекрутов устраиваются вечеринки, на которых говорятся горячие антимилитаристские речи. Одним словом, делается все, чтобы пробудить сознание рекрута, чтобы застраховать его от зловредного влияния тех идей и чувств, которые будут ему всеми правдами и неправдами внушать в казарме.

И работа социалистической молодежи не пропадает даром. В Бельгии среди солдат существует уже около 15 солдатских союзов, примыкающих в большинстве к социал-демократической рабочей партии и тесно связанных между собой. Есть полки, в которых две трети солдат организованы. Во Франции антимилитаристское настроение стало массовым. Во время стачек в Дюнкирхене, Крезо, Лонгви, Монсо-ле-Мин солдаты, которых двинули против стачечников, заявили о своей солидарности с ними…

С каждым днем в рядах армии насчитывается все больше социал-демократов, войско становится все ненадежнее. Когда буржуазия должна будет стать лицом к лицу с организованным рабочим классом – на чьей стороне будет войско? Социалистическая рабочая молодежь со всей энергией и пылом, свойственным молодежи, работает над тем, чтобы оно было на стороне народа.

«Вперед» № 16, 8 октября 1907 г.

Печатается по тексту газеты «Вперед»

Революция и контрреволюция

В октябре 1905 года Россия переживала наибольший революционный подъем. Пролетариат отбросил с своей дороги булыгинскую Думу и вовлек широкие народные массы в прямую борьбу с самодержавием. В октябре 1907 года мы переживаем наибольший, по-видимому, упадок открытой массовой борьбы. Но период упадка, начавшийся после декабрьского поражения 1905 г., принес с собой не только расцвет конституционных иллюзий, но и полный крах их. Третья Дума, созываемая после разгона двух Дум и государственного переворота 3-го июня, кладет явный конец периоду веры в мирное сожительство самодержавия с народным представительством и открывает новую эпоху в развитии революции.

В такой момент, как переживаемый нами, сравнение революции и контрреволюции в России, периода революционного натиска (1905 г.) и периода контрреволюционной игры в конституцию (1906 и 1907 гг.) напрашивается само собой. Всякое определение политической линии на ближайшее время неизбежно включает в себя такое сравнение. Противопоставление «ошибок революции» или «революционных иллюзий» «положительной конституционной работе» – основной мотив современной политической литературы. Об этом кричат кадеты на предвыборных собраниях. Об этом поет, вопиет и глаголет либеральная пресса. Тут и г. Струве, страстно и злобно вымещающий на революционерах свою досаду по поводу окончательного провала надежды на «компромисс». Тут и Милюков, которого, несмотря на все его жеманство и иезуитизм, ход событий заставил прийти к ясному, точному и – это главное – правдивому: «враги слева». Тут и публицисты в духе «Товарища», Кускова, Смирнов, Плеханов, Горн, Иорданский, Череванин и пр., порицающие за легкомыслие октябрьско-декабрьскую борьбу и проповедующие, более или менее открыто, «демократическую» коалицию с кадетами. Настоящие кадетские элементы этого мутного потока выражают контрреволюционные интересы буржуазии и безграничное холопство интеллигентского мещанства. У тех же элементов, которые еще не совсем дошли до Струве, преобладающей чертой является непонимание связи между революцией и контрреволюцией в России, неспособность взглянуть на все пережитое нами, как на одно целое общественное движение, развивающееся по своей внутренней логике. Период революционного натиска показал в действии классовый состав населения России и отношение разных классов к старому самодержавию. События научили теперь всех и каждого, даже совершенно чуждых марксизму людей, вести летосчисление революции с 9 января 1905 г., т. е. с первого сознательно-политического движения масс, принадлежащих к одному определенному классу. Когда социал-демократия из анализа экономической действительности России выводила руководящую роль, гегемонию пролетариата в нашей революции, – это казалось книжным увлечением теоретиков. Революция подтвердила нашу теорию, ибо она единственная действительно революционная теория. Пролетариат на деле шел все время во главе революции. Социал-демократия на деле оказалась идейным передовым отрядом пролетариата. Борьба масс развивалась, под руководством пролетариата, необыкновенно быстро – быстрее, чем ожидали многие революционеры. На протяжении одного года она поднялась до самых решительных, какие только знает история, форм революционного натиска, до массовой стачки и вооруженного восстания. Организация пролетарских масс с поразительной быстротой росла в самом ходе борьбы. Вслед за пролетариатом стали организовываться другие слои населения, составившие боевые кадры революционного народа. Организовывалась полупролетарская масса всякого рода служащих, затем крестьянская демократия, профессиональная интеллигенция и т. д. Период пролетарских побед был периодом невиданного в России, гигантского даже с европейской точки зрения, роста массовой организованности вообще. Пролетариат добился в это время целого ряда улучшений в условиях своего труда. Крестьянская масса добилась «сокращения» помещичьего произвола, понижения арендных и продажных цен на землю. Вся Россия добилась значительной свободы собраний, слова и союзов, добилась всенародного отречения самодержавия от старых порядков и признания конституции.

Все, что завоевано доныне освободительным движением в России, завоевано всецело и исключительно революционной борьбой масс с пролетариатом во главе их.

Поворот в развитии борьбы начинается с поражения декабрьского восстания. Контрреволюция шаг за шагом переходит в наступление по мере ослабления массовой борьбы. В эпоху первой Думы эта борьба выразилась еще очень и очень внушительно в усилении крестьянского движения, в широком разгроме гнезд крепостников-помещиков, в целом ряде солдатских восстаний. И реакция наступала тогда медленно, не решаясь сразу произвести государственный переворот. Лишь после подавления Свеаборгского и Кронштадтского восстаний июля 1906 года она делается смелее, водворяет военно-полевой режим, начинает по частям отнимать выборное право (сенатские разъяснения{55}), наконец, окончательно окружает полицейской осадой вторую Думу и ниспровергает всю пресловутую конституцию. Всякие самочинные, свободные организации масс сменились в это время «легальной борьбой» в рамках полицейской конституции, истолковываемой Дубасовыми и Столыпиными. Главенство социал-демократии сменилось главенством кадетов, которые господствовали в обеих Думах. Период упадка движения масс был периодом высшего расцвета партии кадетов. Она эксплуатировала этот упадок, выступая в качестве «борца» за конституцию. Она поддерживала в народе всеми силами веру в эту конституцию и проповедовала необходимость ограничиться именно «парламентской» борьбой.

Крах «кадетской конституции» есть крах кадетской тактики и кадетской гегемонии в освободительной борьбе. Корыстно-классовый характер всех рассуждений нашего либерализма на тему о «революционных иллюзиях» и об «ошибках революции» выступает с очевидностью при сравнении обоих периодов революции. Пролетарская массовая борьба дала завоевания всему народу. Либеральное руководство движением не дало ничего кроме поражений. Революционный натиск пролетариата неуклонно поднимал сознание масс и организованность их, ставя перед ними все более высокие задачи, развивая их самостоятельное участие в политической жизни, уча их борьбе. Гегемония либералов в период обеих Дум принижала сознание масс, разлагала их революционную организованность, притупляла сознание демократических задач.

Либеральные вожди I и II Думы великолепно продемонстрировали перед народом коленопреклоненную, легальную «борьбу», которая привела к тому, что самодержавные крепостники росчерком пера смели конституционный парадиз либеральных болтунов и надсмеялись над тонкой дипломатией посетителей министерских передних. За либералами нет ни одного завоевания за все время русской революции, ни одного успеха, ни одного сколько-нибудь демократического дела, организующего народные силы в борьбе за свободу.

До октября 1905 года либералы держали иногда сочувственный нейтралитет по отношению к революционной борьбе масс, но и тогда уже они начали выступать против нее, посылая депутацию с подлыми речами к царю, поддерживая булыгинскую Думу не из-за недомыслия, а из-за прямой вражды к революции. После октября 1905 года либералы только и делали, что позорно предавали дело народной свободы.

В ноябре 1905 года они подсылали г-на Струве интимно побеседовать с г. Витте. Весной 1906 года они подрывали революционный бойкот и своим отказом открыто перед Европой высказаться против займа помогали правительству добыть миллиарды на завоевание России. Летом 1906 года они торговались с заднего крыльца с Треповым о министерских портфелях и боролись с «левыми», т. е. с революцией, в I Думе. В январе 1907 года они опять забегали к полицейским властям (визит Милюкова у Столыпина). Весной 1907 года они поддерживали правительство во II Думе. Революция замечательно быстро разоблачила либерализм и показала на деле его контрреволюционную природу.

В этом отношении период конституционных упований прошел далеко не бесполезно для народа. Опыт первой и второй Думы не только научил понимать все беспредельное убожество той роли, которую играет либерализм в нашей революции. Нет, этот опыт и на деле ликвидировал попытку руководить демократическим движением со стороны партии, которую только политические младенцы или выжившие из ума старцы могут считать действительно конституционно-«демократической».

В 1905 и в начале 1906 годов классовый состав буржуазной демократии в России еще не для всех был ясен. Упования насчет того, что можно соединить самодержавие с действительным представительством сколько-нибудь широких масс народа, были не только у темных и забитых обитателей разных захолустий. Этим упованиям не чужды были и правящие сферы самодержавия. Почему избирательный закон и в булыгинскую и в виттевскую Думу давал значительное представительство крестьянству? Потому, что держалась еще вера в монархическое настроение деревни. «Серячок выручит», это восклицание правительственной газеты весной 1906 года выражало надежду правительства на консервативность крестьянской массы{56}. В те времена кадеты не только не сознавали антагонизма между демократизмом крестьян и буржуазным либерализмом, но опасались даже отсталости крестьян и желали одного: чтобы Дума помогла превратить консервативного или равнодушного крестьянина в либерала. Весной 1906 года г. Струве выражал смелое пожелание, когда писал: «крестьянин в Думе будет кадетом». Летом 1907 года тот же г. Струве поднял знамя борьбы с трудовыми или левыми партиями, как с главной помехой осуществлению сделки между буржуазным либерализмом и самодержавием. На протяжении полутора года лозунг борьбы за политическое просвещение крестьян сменился у либералов лозунгом борьбы против «чересчур» политически просвещенного и требовательного крестьянина!

Эта смена лозунгов выражает как нельзя более ясно полное банкротство либерализма в русской революции. Классовый антагонизм массы демократического сельского населения и крепостников-помещиков оказался неизмеримо глубже, чем воображали трусливые и тупоумные кадеты. Поэтому и провалилась так быстро и так бесповоротно их попытка взять на себя гегемонию в борьбе за демократию. Поэтому и потерпела крушение вся их «линия» – помирить мелкобуржуазную демократическую массу народа с октябристскими и черносотенными помещиками. Великое, хотя и отрицательное, завоевание контрреволюционного периода двух Дум состоит в этом банкротстве предательских «борцов» за «народную свободу». Классовая борьба, идущая внизу, выкинула этих героев министерской передней за борт, превратила их из претендентов на руководство в простых лакеев октябризма, слегка подкрашенных конституционным лаком.

Кто не видит до сих пор этого банкротства либералов, испытавших на деле свою пригодность в качестве борцов за демократию или, по крайней мере, борцов в рядах демократии, тот ровно ничего не понял в политической истории двух Дум. Бессмысленное повторение заученной формулы о поддержке буржуазной демократии превращается, у таких людей, в контрреволюционное хныканье. Не жалеть о крахе конституционных иллюзий должны социал-демократы. Они должны сказать, как говорил Маркс про контрреволюцию в Германии: народ выиграл то, что потерял свои иллюзии{57}. Буржуазная демократия в России выиграла то, что потеряла негодных вождей и дряблых союзников. Тем лучше для политического развития этой демократии.

Партии пролетариата остается позаботиться о том, чтобы богатые политические уроки нашей революции и контрреволюции были глубже продуманы и тверже усвоены широкими массами. Период натиска на самодержавие развернул силы пролетариата и научил его основам революционной тактики, показал условия успеха непосредственной борьбы масс, которая одна только в состоянии завоевать сколько-нибудь серьезные улучшения. Долгий период подготовки сил пролетариата, воспитания и организации его предшествовал тем выступлениям сотен тысяч рабочих, которые нанесли смертельные удары старому самодержавию в России. Долгая, невидная работа руководства всеми проявлениями классовой борьбы пролетариата, работа созидания прочной, выдержанной партии предшествовала взрыву действительно массовой борьбы и обеспечила условия превращения этого взрыва в революцию. И теперь пролетариату, как передовому борцу народа, надо укрепить свою организацию, соскрести с себя всякую плесень интеллигентского оппортунизма, сплотить свои силы для такой же выдержанной и упорной работы. Задачи, которые поставлены перед русской революцией ходом истории и объективным положением широких масс, не разрешены. Элементы нового, общенародного политического кризиса не только не устранены, а, напротив, еще углубились и расширились. Наступление этого кризиса поставит опять пролетариат во главе общенародного движения. К этой роли должна быть готова рабочая с.-д. партия. И на почве, удобренной событиями 1905 и последующих годов, посев даст вдесятеро лучший урожай. Если за партией в несколько тысяч сознательных передовиков рабочего класса поднялся в конце 1905 года миллион пролетариев, то теперь наша партия, насчитывающая десятки тысяч искушенных в революции и теснее в самой борьбе связавших себя с массой рабочих социал-демократов, поведет за собой десяток миллионов и сломит врага.

И социалистические и демократические задачи рабочего движения в России определились несравненно резче, выступили на первый план настоятельнее под влиянием революционных событий. Борьба с буржуазией поднимается на высшую ступень. Капиталисты сплачиваются в всероссийские союзы, теснее соединяются с правительством, чаще пускают в ход самые крайние средства экономической борьбы вплоть до массовых локаутов, чтобы «обуздать» пролетариат. Но преследования страшны только отживающим классам, а пролетариат увеличивается в числе и сплоченности тем быстрее, чем быстрее успехи господ капиталистов. За непобедимость пролетариата ручается экономическое развитие и России и всего мира. Буржуазия впервые начала в нашей революции складываться в класс, в единую и сознательную политическую силу. Тем успешнее пойдет и организация рабочих по всей России в единый класс. Тем глубже будет пропасть между миром капитала и миром труда, тем яснее будет социалистическое сознание рабочих. Социалистическая агитация среди пролетариата станет определеннее, обогатившись опытами революции. Политическая организация буржуазии – лучший толчок к окончательной формировке социалистической рабочей партии.

Задачи этой партии в борьбе за демократию могут вызывать споры отныне только среди «сочувствующих» интеллигентов, готовящихся уйти к либералам. Для массы рабочих эти задачи стали осязательно ясны в огне революции. Что основой и единственной основой буржуазной демократии, как исторической силы в России, является крестьянская масса, это пролетариат знает по опыту. Роль вождя этой массы в борьбе против крепостников-помещиков и царского самодержавия уже выполнена пролетариатом в общенациональном масштабе, и никакие силы не совлекут теперь рабочей партии с верного пути. Роль либеральной партии кадетов, под флагом демократизма направлявших крестьянство под крылышко октябризма, сыграна, и социал-демократия вопреки одиночкам-нытикам будет продолжать свое дело выяснения массам этого банкротства либералов, выяснения того, что буржуазная демократия не может выполнить своего дела, не очистившись окончательно от союза с лакеями октябризма.

Никто не сможет сказать теперь, как сложатся дальнейшие судьбы буржуазной демократии в России. Возможно, что банкротство кадетов поведет к образованию крестьянской демократической партии, действительной массовой партии, а не той организации террористов, которою остались социалисты-революционеры. Возможно также, что объективные трудности политического сплочения мелкой буржуазии не дадут образоваться такой партии и оставят надолго крестьянскую демократию в современном состоянии рыхлой, неоформленной, киселеобразной трудовической массы. И в том и в другом случае наша линия одна: ковать демократические силы неумолимой критикой всяких колебаний, непримиримой борьбой против присоединения демократии к доказавшему свою контрреволюционность либерализму.

Чем дальше заходит реакция, тем больше неистовствует черносотенный помещик, чем больше подчиняет он себе самодержавие – тем медленнее будет идти экономическое развитие России и освобождение ее от остатков крепостничества. А это значит: тем сильнее и шире будет развиваться сознательный и боевой демократизм в массах городской и сельской мелкой буржуазии. Тем сильнее будет массовое сопротивление голодовкам, насилиям и надругательству, на которые осуждают крестьянство октябристы. Социал-демократия позаботится о том, чтобы ко времени неизбежного подъема демократической борьбы шайка либеральных карьеристов, называемая партией кадетов, не могла еще раз разделить ряды демократии и посеять смуту в ее рядах. Либо с народом, либо против народа, – эту альтернативу давно уже ставила социал-демократия всяким претендентам на роль «демократических» вождей в революции. До сих пор не все с.-д. умели последовательно выдержать эту линию; некоторые поддавались и сами посулам либералов, некоторые закрывали глаза на шашни этих либералов с контрреволюцией. Теперь мы просвещены уже опытом обеих первых Дум.

Революция научила пролетариат массовой борьбе. Революция доказала, что он может вести за собой крестьянские массы в борьбе за демократию. Революция сплотила теснее чисто пролетарскую партию, отбрасывая от нее мелкобуржуазные элементы. Контрреволюция отучила мелкобуржуазную демократию от попыток искать себе вождей и союзников в либерализме, который пуще огня боится массовой борьбы. Опираясь на эти уроки событий, мы смело можем сказать по адресу правительства черносотенных помещиков: продолжайте в том же духе, гг. Столыпины! Мы будем собирать плоды того, что вы сеете!

«Пролетарий» № 17, 20 октября 1907 г.

Печатается по тексту газеты «Пролетарий»

Как пишут историю «социалисты-революционеры»

В номере пятом центрального органа социалистов-революционеров, «Знамени Труда»{58}, находим передовицу о Штутгартском съезде, написанную с обычным для с.-р. потоком фраз и неумеренного хвастовства. Перепечатывается телеграмма, в которой ЦК партии с.-р. сообщал Европе, что «революционная борьба повелевает ему остаться на посту». Заявляется полное удовлетворение того же ЦК по поводу «обычной энергии» представителя социалистов-революционеров в Бюро. «Социалистический интернационал своей резолюцией одобрил точку зрения на профессиональное движение, которую мы всегда проводили», – уверяет «Знамя Труда». В вопросе о законодательном введении минимума заработной платы конгресс, вопреки догматику Каутскому, «оказался на нашей стороне». За три года «мы, русские социалисты», «выросли в большую массовую партию. И это признал открыто и почтительно (!!!) Интернационал».

Одним словом, – тридцать тысяч курьеров были посланы из Европы для выражения почтительности социалистам-революционерам.

А злокачественные с.-д. вели в русской секции «маленькие интрижки», именно: боролись против равенства голосов для с.-д. и с.-р., требуемого социалистами-революционерами. Социал-демократы требовали 11 голосов себе, 6 социалистам-революционерам и 3 для профессиональных союзов. Бюро постановило: 10 для с.-д., 7 для с.-р. и 3 для профессиональных союзов. «Адлер и Бебель, голосовавшие против нашего требования, заявили при этом, что отнюдь не желают умалять значения ПСР, которую они признают важным фактором русского социализма и революции. Но они хотят быть справедливыми и констатировать приблизительное соотношение сил» («Знамя Труда»).

Неосторожны, ох, как неосторожны наши Хлестаковы! Ни о значении с.-р., ни о «важном факторе» в Бюро не было и не могло быть речи. Раз партия допущена на конгресс и в Бюро, оценки ее значения и ее важности Бюро и члены его не станут и касаться. Бюро может оценивать только силу партий для распределения числа голосов. Бебель и Адлер согласились с доводами нашего, с.-д., представителя в Бюро относительно того, что с.-д. и с.-р. не равны по силе. Согласившись с этими доводами, они, разумеется, отметили, что не принципы, не направления судят, не спор между с.-д. и с.-р. программой решают, а исключительно взвешивают силу для распределения голосов. Из такой само собою разумеющейся оговорки сделать признание социалистов-революционеров «важным фактором» значит поступать по-хлестаковски.

И тем более неосторожно это со стороны с.-р., что, передавая по памяти и передавая неверно смысл оговорки Бебеля и Адлера, они обходят молчанием доводы по существу дела. Об оговорках Бебеля рассказали с прикрасами, а о том, как мы по существу спорили, умолчали. Отчего бы это?

По существу наши представители спорили в Бюро следующим образом. Социал-демократ ссылался на число депутатов во второй Думе, как на самый точный критерий силы партий, оговариваясь, что для крестьян избирательный закон благоприятнее, чем для рабочих. С.-р. возражал, что кроме фракции с.-р. в Думе были почти что эсеры – и трудовики и народные социалисты. Частичку их надо, дескать, прибавить к эсерам! У энесов есть притом – буквальные слова социалиста-революционера – «писатели первоклассные» («écrivains de premier ordre», сказал Рубанович).

Представитель с.-д. ответил на это: да, у н.-с. есть «первоклассные писатели» – как есть они у французских радикалов-социалистов и радикалов{59}, вроде хотя бы Клемансо (тоже «первоклассный писатель»!). Но прилично ли это для самостоятельной партии ссылаться в доказательство своей силы на чужую партию? Прилично ли это, когда сами «первоклассные писатели» из энесов и не думают просить о допущении их на съезд?

Прилично ли, добавим мы от себя, в России изображать из себя ультрареволюционеров, а в Европе тащить для подмоги за волосы энесов?

«Пролетарий» № 17, 20 октября 1907 г.

Печатается по тексту газеты «Пролетарий»

Правительство реализует результаты совершенного им 3-го июня гнусного преступления против народа: уродливый избирательный закон, совершенно извращающий волю не только всего народа, но даже и пользующегося избирательными правами меньшинства в угоду горсти помещиков и капиталистов, дал царизму вожделенные плоды. Из 442 депутатов, подлежащие избранию в Думу, в момент, когда пишется настоящая статья, выбрано 432; подлежит избранию 10, так что общие результаты выборов определились уже в достаточной степени. По приблизительно верному подсчету оказывается, что социал-демократов выбрано 18,{63} других левых 13, кадетов 46, членов групп к ним близких 55, октябристов 92, членов групп, родственных им по направлению, 21, правых всякого рода 171, в том числе 32 члена «Союза русского народа», беспартийных 16.

Таким образом, не считая незначительного числа беспартийных, всех остальных депутатов можно разделить на 4 группы: крайнюю левую, составляющую всего несколько более 7-ми проц., левый (кадетский) центр – 23 проц., правый (октябристский) центр – 25,1 проц. и правую – 40 проц.; беспартийные составляют несколько менее 4 проц.

Ни одна из этих групп, взятая в отдельности, не представляет собою абсолютного большинства. Является ли для вдохновителей и составителей нового избирательного закона такой результат вполне соответствующим их желаниям и ожиданиям? Мы думаем, что на этот вопрос надо ответить положительно и что новый русский «парламент» с точки зрения правящих групп, поддерживающих самодержавный царизм, является в полном смысле слова chambre introuvable[28].

Дело в том, что у нас, как и во всякой стране с самодержавным или полусамодержавным режимом, существует собственно два правительства: одно официальное – кабинет министров, другое закулисное – придворная камарилья. Эта последняя всегда и везде опирается на самые реакционные слои общества, на феодальное – по-нашему черносотенное – дворянство, черпающее свою экономическую силу из крупного землевладения и связанного с ним полукрепостнического хозяйства. Изнеженная, развращенная, выродившаяся – эта общественная группа являет собою яркий образец самого гнусного паразитизма. До какой степени извращенности доходит здесь вырождение, – показывает скандальный процесс Мольтке—Гардена в Берлине, вскрывший грязную клоаку, которую представляла собою влиятельная камарилья при дворе полусамодержавного германского императора Вильгельма П. Ни для кого не секрет, что и у нас в России в соответствующих кругах подобные же гнусности не составляют исключения. Огромная масса «правых» в III Думе будет, по крайней мере, в подавляющем большинстве своем, если не целиком, защищать интересы именно этой общественной плесени и ржавчины, этих «гробов повапленных», завещанных нам темным прошлым. Сохранение крепостнического хозяйства, дворянских привилегий и самодержавно-дворянского режима – вопрос жизни и смерти для этих мастодонтов и ихтиозавров, ибо «зубры» – для них слишком почетное название.

Мастодонты и ихтиозавры обыкновенно выбиваются из всех сил, чтобы, пользуясь своим придворным всемогуществом, захватить в свое полное и безраздельное владение и официальное правительство – кабинет министров. Обыкновенно в значительной своей части кабинет и состоит из их ставленников. Однако сплошь и рядом большинство кабинета по своему составу не вполне соответствует требованиям камарильи. Конкуренцию допотопному хищнику, хищнику крепостнической эпохи, составляет в данном случае хищник эпохи первоначального накопления, – тоже грубый, жадный, паразитический, но с некоторым культурным лоском и – главное – с желанием также ухватить добрый кусок казенного пирога в виде гарантий, субсидий, концессий, покровительственных тарифов и т. д. Этот слой землевладельческой и промышленной буржуазии, типичной для эпохи первоначального накопления, находит себе выражение в октябризме и примыкающих к нему течениях. У него много интересов, общих с черносотенцами sans phrases[29], – хозяйственный паразитизм и привилегии, квасной патриотизм с октябристской точки зрения так же необходимы, как и с черносотенной.

Так составляется черносотенно-октябристское большинство в III Государственной думе: оно доходит до внушительной цифры 284-х человек из 432, т. е. до 65,7 проц., более ²/₃ всего числа депутатов.

Это – твердыня, обеспечивающая правительству возможность в аграрной политике помочь разорившимся помещикам выгодно ликвидировать свои земли, обобрав при этом до нитки малоземельных крестьян, из рабочего законодательства создать орудие самой грубой эксплуатации пролетариата капиталом, в финансовой политике обеспечить сохранение главной тяжести налогов на плечах народных масс. Это – твердыня протекционизма и милитаризма. Контрреволюционный характер октябристско-черносотенного большинства не оспаривается никем.

Но в том-то и дело, что это не единственное большинство, существующее в III Думе. Есть еще другое большинство.

Черносотенцы – надежный союзник октябристов, подобно тому как придворная камарилья – союзник кабинета министров в деле защиты царизма. Но как придворная камарилья проявляет органическое влечение не столько к союзу с кабинетом министров, сколько к господству над ним, так и черносотенцы жаждут диктатуры над октябристами, помыкают последними, стремятся подмять их под себя.

Интересы капитализма, хотя бы и грубо хищнического, паразитического, не мирятся с безраздельным господством крепостнического землевладения. Обе родственные между собою социальные группы стремятся отхватить себе кусок пирога побольше и пожирнее, – и отсюда неизбежное расхождение их в вопросах местного самоуправления и центральной организации государственной власти. Для черносотенцев в земстве и городской Думе не нужно ничего другого кроме того, что есть, а в центре – «долой проклятую конституцию». Для октябристов и в земстве и в Думе надо усилить свое влияние, а в центре необходима «конституция», хотя и очень куцая, фиктивная для масс.

Недаром «Русское Знамя»{64} поносит «октябрей», а «Голос Москвы»{65} в свою очередь находит, что в III Думе правых больше, чем нужно.

И вот объективный ход дела вынуждает октябристов искать союзников в данном отношении. Их можно было бы найти давно в левом (кадетском) центре, который давно уже заявляет о своей нелицемерной преданности конституции, но в том-то и дело, что молодая русская буржуазия эпохи капиталистического накопления, представляемая теперь кадетами, сохранила от прошлого очень неудобных друзей и некоторые неприятные традиции. С традициями в политической сфере, впрочем, оказалось легко расстаться: монархистами кадеты объявили себя давным-давно, еще до первой Думы, от ответственного министерства они молчаливо отказались во второй Думе, кадетские проекты о разных «свободах» содержат в себе так много рогаток, колючих проволочных заграждений и волчьих ям против этих свобод, что есть вся надежда на дальнейший прогресс в этом отношении. К восстанию и забастовке кадеты и прежде относились с укором – сначала ласковым, потом меланхолическим, после декабря 1905 г. укор превратился наполовину в пренебрежение, а после разгона первой Думы в резкое отрицание и порицание. Дипломатия, сделка, торг с власть имущими – вот основа кадетской тактики. А что касается неудобных друзей, то они уже давно именуются просто «соседями», а недавно громогласно объявлены «врагами».

Сговориться, значит, можно, и вот новое, опять-таки контрреволюционное большинство – октябристско-кадетское. Оно, правда, пока несколько меньше половины выбранного числа депутатов – 214 из 432, – но, во-первых, к нему, несомненно, примкнут если не все беспартийные, то по крайней мере часть их, а во-вторых, есть все данные предполагать, что оно увеличится при дальнейших выборах, так как города и большая часть губернских избирательных собраний, в которых выборы еще не производились, дадут в подавляющем большинстве или октябристов, или кадетов.

Правительство считает себя господином положения. Либеральная буржуазия, по-видимому, признает это за действительность. При таких условиях сделка должна носить на себе более, чем когда-либо, печать самого пошлого и предательского компромисса, точнее – сдачи всех носящих хоть какую-либо тень демократизма позиций либерализма. Ясно, что путем такой сделки, без нового массового движения, не может быть осуществлено хоть сколько-нибудь демократическое устройство местного управления и центральных законодательных органов. Октябристско-кадетское большинство этого нам дать не в состоянии. А можно ли ждать от черносотенно-октябристского большинства, от диких помещиков в союзе с капиталистами-хищниками сколько-нибудь сносного решения аграрного вопроса и облегчения положения рабочих? В ответ на этот вопрос можно только посмеяться горьким смехом.

Положение ясно: осуществить хотя бы в самом уродливом виде объективные задачи революции наша chambre introuvable не в состоянии. Она не может хотя бы отчасти залечить зияющие раны, нанесенные России старым строем, – она может только прикрыть эти раны жалкими, кислыми, фиктивными реформами.

Результаты выборов лишний раз подтверждают наше твердое убеждение: Россия не может выйти из переживаемого ею кризиса мирным путем.

При таких условиях являются совершенно ясными те задачи, которые стоят в настоящий момент на ближайшей очереди перед социал-демократией. Ставя своей конечной целью торжество социализма, будучи убеждена, что для достижения этой цели необходима политическая свобода, и имея в виду то обстоятельство, что в настоящее время невозможно осуществить эту свободу мирным путем, без открытых массовых выступлений, – социал-демократия обязана теперь на ближайшую очередь по-прежнему поставить демократические и революционные задачи, ни на минуту не отказываясь, разумеется, ни от пропаганды социализма, ни от защиты пролетарских классовых интересов в узком смысле слова. Будучи представительницей наиболее передового, наиболее революционного класса современного общества, – пролетариата, на деле доказавшего в русской революции свою способность к роли вождя в массовой борьбе, – социал-демократия обязана всеми мерами содействовать тому, чтобы эта роль осталась за пролетариатом и в той новой стадии революционной борьбы, которая наступает, – в стадии, характеризующейся гораздо большим, чем прежде, перевесом сознательности над стихийностью. С этою целью социал-демократия обязана всеми силами стремиться к гегемонии над демократической массой и к развитию в этой массе революционной энергии.

Такое стремление приводит партию пролетариата к резкому столкновению с другими классовыми политическими организациями, для которых, сообразно интересам представляемых ими групп, демократическая революция является ненавистной и опасной не только сама по себе, но и, особенно ввиду гегемонии в ней пролетариата, чреватой социалистической опасностью.

Совершенно ясно и не подлежит никакому сомнению, что оба думских большинства – черносотенно-октябристское и октябристско-кадетское – попеременно опираясь на которые намерено балансировать правительство Столыпина, оба эти большинства, каждое по-своему – в разных вопросах – будут контрреволюционными. О борьбе с министерством того или другого большинства или даже отдельных их элементов – борьбе сколько-нибудь систематической и планомерной – и речи быть не может. Возможны только отдельные, временные конфликты. Такие конфликты возможны прежде всего между черносотенным элементом первого большинства и правительством. Но не надо забывать, что они не могут быть сколько-нибудь глубокими, и правительство, нисколько не сходя с контрреволюционной почвы, может с полным удобством и легкостью выйти из этих конфликтов победителем, опираясь на второе большинство. Революционная социал-демократия и вместе с ней все остальные революционно настроенные элементы III Думы при всем своем желании не могут использовать эти конфликты в интересах революции иначе, как в чисто агитационных целях; о «поддержке» какой-либо из сталкивающихся сторон здесь не может быть и речи, ибо такая поддержка была бы сама контрреволюционным актом.

Быть может, несколько больше и лучше можно будет использовать возможные конфликты между отдельными элементами второго большинства, – между кадетами с одной стороны и октябристами и правительством – с другой. Но положение и здесь таково, что не только в силу субъективных настроений и намерений, но и вследствие объективных условий конфликты будут и неглубоки и преходящи, явятся лишь средством, облегчающим политическим торгашам заключение сделки на условиях более приличных по внешности, по существу же противоречащих интересам демократии. Социал-демократия должна, следовательно, не отказываясь от использования даже таких неглубоких и нечастых конфликтов, вести упорную борьбу за демократические и революционные задачи не только с правительством, черной сотней и октябристами, но и с кадетами.

Таковы основные цели, которые должна поставить себе социал-демократия в третьей Государственной думе. Совершенно очевидно, что эти цели – те же, которые стояли перед партией пролетариата во второй Думе. Они формулированы с полной ясностью в первом пункте резолюции Лондонского съезда о Государственной думе. Пункт этот гласит: «непосредственно политическими задачами социал-демократии в Думе являются: а) выяснение народу полной непригодности Думы, как средства осуществить требования пролетариата и революционной мелкой буржуазии, в особенности крестьянства; б) выяснение народу невозможности осуществить политическую свободу парламентским путем, пока реальная власть остается в руках царского правительства, и выяснение неизбежности открытой борьбы народных масс с вооруженной силой абсолютизма, борьбы, имеющей целью обеспечение полноты победы – переход власти в руки народных масс и созыв учредительного собрания на основе всеобщего, равного, прямого и тайного голосования».

В этой резолюции, в особенности в последних ее словах, формулирована и важнейшая специальная задача деятельности социал-демократии в третьей Думе, задача, которую социал-демократические депутаты должны выполнить в связи с обличением всей гнусности преступления 3-го июня. Обличать это преступление они должны, конечно, не с либеральной точки зрения формального нарушения конституции, а как наглое и грубое нарушение интересов широких народных масс, как беззастенчивую и возмутительную фальсификацию народного представительства. Отсюда и должно вытекать выяснение широким народным массам полного несоответствия III Думы интересам и требованиям народа и в связи с этим широкая и энергичная пропаганда идеи полновластного учредительного собрания, основанного на всеобщем, прямом, равном и тайном голосовании.

Та же лондонская резолюция весьма отчетливо определяет характер с.-д. партийной работы в Государственной думе в следующих выражениях: «на первый план должна быть выдвинута критическая, пропагандистская, агитационная и организационная роль с.-д. думской фракции»; «общий характер думской борьбы должен быть подчинен всей внедумской борьбе пролетариата, причем особенно важно использование массовой экономической борьбы и служение ее интересам». Совершенно ясно, в какой тесной, неразрывной связи находится такой характер думской работы с теми целями, которые, как выше указано, должна ставить себе в Думе социал-демократия в настоящий момент. Мирная законодательная работа социал-демократов в третьей Думе при условиях, делающих в высокой степени вероятными массовые движения, явилась бы не только нецелесообразной, не только смешным донкихотством, но и прямой изменой пролетарским интересам. Она неизбежно привела бы социал-демократию к «принижению ее лозунгов, способному лишь дискредитировать в глазах массы социал-демократию и оторвать ее от революционной борьбы пролетариата»{66}. Большего преступления представители пролетариата в Думе не могли бы совершить.

Критическая деятельность социал-демократии должна быть развернута во всю ширину и заострена до высшей степени тем более, что в III Думе материал для нее будет в чрезвычайном избытке. Социал-демократы в Думе обязаны до конца разоблачать классовую подкладку как правительственных, так и либеральных мер и предложений, которые будут проводиться в Думе, причем, в полном согласии с резолюцией съезда, особенное внимание необходимо обратить на те меры и предложения, которые касаются экономических интересов широких народных масс; сюда относятся рабочий и аграрный вопросы, вопрос о бюджете и т. д. Во всех этих вопросах социал-демократия обязана противопоставлять правительственной и либеральной точкам зрения свои социалистические и демократические требования, эти вопросы – самый чувствительный нерв народной жизни и вместе с тем самое больное место правительства и тех социальных групп, на которые опираются оба думских большинства.

Все эти агитационные, пропагандистские и организационные задачи социал-демократы в Думе будут осуществлять, помимо своих речей с думской трибуны, еще внесением законопроектов и запросами правительству. Но здесь есть одно важное затруднение: для внесения законопроекта или предъявления запроса требуется подпись не менее, чем тридцати депутатов.

Тридцати социал-демократов в III Думе нет и не будет. Это несомненно. Значит, социал-демократия одна, без содействия других групп, не может ни вносить законопроекты, ни делать запросы. Несомненно, это сильно затрудняет и осложняет дело.

Речь идет, конечно, о законопроектах и запросах последовательно-демократического характера. Может ли социал-демократия в этом отношении рассчитывать на содействие конституционно-демократической партии? Конечно, нет. Разве кадеты, вполне уже готовые в настоящее время на ничем не прикрытый компромисс на таких условиях, при которых от их программных требований, как они и без того ни куцы и ни сведены к минимуму разными оговорками и исключениями, не останется ничего, – разве кадеты решатся раздражать правительство демократическими запросами? Все мы помним, что уже во второй Думе речи кадетских ораторов, выступавших при запросах, сильно побледнели и подчас превращались не то в детский лепет, не то в вежливые и даже почтительные вопросы с полупоклонами. А теперь, когда «работоспособность» Думы в деле сплетения сетей для народа покрепче да понадежнее, так чтобы эти сети превратились в цепи, – сделалась притчей во языцех, – их высокопревосходительства гг. министры могут спать спокойно: их редко будут беспокоить с кадетской стороны – еще бы, ведь, надо законодательствовать! – да и если будут беспокоить, то с соблюдением всех правил учтивости. Недаром Милюков на предвыборных собраниях обещает «беречь огонек». Да и один ли Милюков? Что значит дановское безусловное отрицание лозунга «долой Думу»? Не то же ли бережение огонька? И не в том же ли направлении «учтивости» советует идти социал-демократии Плеханов со своей «поддержкой либеральной буржуазии», «борьба» которой сводится не к чему иному, как к реверансам и глубоким поклонам?

Нечего и говорить о присоединении кадетов к законодательным предложениям социал-демократов: ведь эти законопроекты будут отличаться ярко выраженным агитационным характером, будут выражать во всей полноте последовательно-демократические требования, ну, а это будет возбуждать в кадетской среде, конечно, не меньшее раздражение, чем в октябристской и даже черносотенной.

Итак, кадетов и в этом отношении надо сбросить со счета. В деле предъявления запросов и предложения законопроектов социал-демократия может рассчитывать только на содействие групп левее кадетов. По-видимому, их вместе с социал-демократами наберется до 30-ти человек, и, следовательно, откроется полная техническая возможность проявить инициативу в данном отношении. Речь, разумеется, идет не о каком-либо блоке, а о тех «совместных действиях», которые, по словам резолюции Лондонского съезда, «должны исключать всякую возможность каких бы то ни было отступлений от с.-д. программы и тактики, служа лишь целям общего натиска как против реакции, так и против предательской тактики либеральной буржуазии»{67}.

«Пролетарий» № 18, 29 октября 1907 г.

Печатается по тексту газеты «Пролетарий»

В своей статье в «Товарище» от 20 октября Плеханов продолжает свою кампанию лжи и глумления над дисциплиной с.-д. партии. Вот образчики этой лжи: ««Товарищ» был, как известно, органом левого блока», возражает Плеханов на обвинение в том, что он стал постоянным сотрудником гг. Прокоповича, Кусковой и К^o. Это ложь. Во-1-х, органом левого блока «Товарищ» никогда не был. Левый блок не мог иметь общего органа. Во-2-х, большевики в «Товарище» никогда никакой кампании политической не вели, никогда против сочленов с.-д. партии в такой газете не выступали. В-3-х, большевики, устроив левый блок, раскололи «Товарищ», выгнав из него (правда, на неделю только) тех, кто стоял за кадетов. А Плеханов тянет к лакейству перед кадетами и пролетариат и мелкобуржуазную демократию. Большевики, не участвуя в «Товарище», двинули его влево. Плеханов участвует и тащит вправо. Нечего сказать, удачна его ссылка на левый блок!

Обойдя, таким образом, вопрос о том, что его берут в буржуазную газету за писание приятных для буржуазии вещей, Плеханов доставляет еще больше удовольствия либералам, глумясь над дисциплиной рабочей партии. Я не обязан повиноваться, – восклицает он, – если от меня требуют измены принципам!

Это – пошлая анархическая фраза, почтеннейший, ибо принципы партии блюдет от съезда до съезда и истолковывает их Центральный Комитет. Вы вправе отказать в повиновении, если ЦК нарушает волю съезда, устав партии и т. п. Но в данном случае ни единый человек не пытался даже утверждать, что ЦК нарушил волю съезда своими директивами насчет выборов. Значит, Плеханов просто прикрывает словечком об «измене принципам» свою измену партии.

Наконец, Плеханов хочет кольнуть Санкт-Петербургский комитет: на выборах-де во II Думу он сам не повиновался Центральному Комитету. Во-1-х, ответим мы, Санкт-Петербургский комитет отказался исполнить требование разделить организацию, т. е. отверг вмешательство в свою автономию, обеспеченную уставом партии. Во-2-х, на выборах во II Думу меньшевики раскололи организацию: об этой стороне тогдашнего конфликта Плеханов молчит в буржуазной газете! Своими доводами Плеханов говорит одно: на выборах во II Думу меки раскололи петербургскую часть партии, – значит, я теперь вправе расколоть всю партию!! Такова логика Плеханова и таковы поступки Плеханова. Пусть все это хорошенько запомнят: Плеханов сеет раскол. Он боится только назвать вещь своим именем.

«Пролетарий» № 18, 29 октября 1907 г.

Печатается по тексту газеты «Пролетарий»

Приготовление «отвратительной оргии»

Оценивая задачи с.-д. во второй российской Думе и стремления русских либералов, известный немецкий марксист Франц Меринг писал, что немецкий либерализм уже 60 лет идет жалким и позорным путем, прикрываясь лозунгом: «положительная работа». Когда Национальное собрание в одну ночь лета 1789 года совершило освобождение французских крестьян, гениально-продажный авантюрист Мирабо, величайший герой конституционной демократии, окрестил это событие крылатым словечком: «отвратительная оргия». А по-нашему (по-социал-демократически), это была положительная работа. Наоборот, освобождение прусских крестьян, тянувшееся черепашьим шагом в течение 60 лет, с 1807 по 1865 г., причем было грубо, безжалостно загублено бесчисленное количество крестьянских жизней, с точки зрения наших либералов было «положительной работой», о которой они звонят во все колокола. По-нашему, это была «отвратительная оргия».

Так писал Меринг{69}. И нельзя не вспомнить его слов теперь, когда открывается III Дума, – когда октябристы хотят вплотную приняться за отвратительную оргию, – когда кадеты готовы с лакейским усердием участвовать в ней, – когда находятся и среди с.-д. (к стыду нашему) плехановцы, готовые помогать этой оргии. Присмотримся поближе ко всем этим приготовлениям.

Канун третьей Думы ознаменовался усиленными совещаниями разных партий относительно думской тактики. Октябристы выработали на московском совещании проект программы парламентской фракции союза 17 октября, а их оратор, г. Плевако, поднял на банкете в Москве «знамя русской либерально-конституционной партии». Кадеты в три или четыре дня закончили свой так называемый «партийный» V съезд. Левые кадеты разбиты наголову и совершенно изгнаны из ЦК кадетов (а ЦК состоит у них из 38 человек, всецело ворочающих «партией»). Правые кадеты получили полную свободу действия – в духе «доклада о тактике в III Думе», этого замечательного, «исторического» оправдания «отвратительной оргии». Социал-демократы начали обсуждать тактику в III Думе в ЦК и на конференции Санкт-Петербургской организации РСДРП.

Парламентская программа октябристов отличается откровенным признанием той контрреволюционной политики, которую в сущности вели и кадеты во II Думе, прикрываясь всяческими фразами и отговорками. Напр., октябристы откровенно заявляют, что пересмотр основных законов и избирательного закона «несвоевременен»: пусть-де сначала «рядом неотложных реформ» будет внесено «успокоение и устранена борьба страстей и классовых интересов». Кадеты этого не говорили, но действовали они во II Думе именно так, а не иначе. Еще пример. Октябристы стоят «за привлечение к участию в самоуправлении возможно широкого круга лиц», но вместе с тем за «обеспечение соответствующего представительства» дворянству. Эта откровенная контрреволюционность правдивее кадетской политики: сулить всеобщее, прямое, равное, тайное, а на деле отчаянно бороться и в I и во II Думе против такого выбора местных земельных комитетов и предлагать такие комитеты из крестьян и помещиков поровну, т. е. то же самое «обеспечение представительства дворянству». Еще пример. Октябристы открыто отвергают принудительное отчуждение помещичьей земли. Кадеты его «признают», признают так, что голосуют во II Думе вместе с правыми против трудовиков и с.-д. по вопросу о заключении аграрных прений общей формулой с признанием принудительного отчуждения.

На условии упрочения «побед» контрреволюции октябристы готовы обещать какие угодно либеральные реформы» Тут и «расширение бюджетных прав Думы» (не шутите!), и «расширение ее прав надзора над закономерностью действий власти», и обеспечение самостоятельности суда, и «прекращение стеснений рабочих хозяйственных организаций и экономических стачек» («не угрожающих государственным и общественным интересам»), и «укрепление начал правомерной гражданской свободы» и прочее и тому подобное. Правительственная партия «октябрей» так же щедро отпускает «либеральные» фразы, как само правительство г. Столыпина.

Как же поставили на своем съезде кадеты вопрос об отношении к октябристам? Горстка левых кадетов оказалась состоящей из крикунов, не сумевших даже толком поставить вопроса. А масса правых рыцарей переодетого октябризма крепко сплотилась для самого подлого замазывания правды. Беспомощность левых кадетов выражена всего рельефнее в их проекте резолюции: первый пункт ее предлагает кадетам «стоять на резко оппозиционной почве, не идя на сближения с чуждыми ей (партии к.-д.) по духу и программе октябристами». Второй же пункт призывает «не отказываться от поддержки законопроектов, ведущих страну по пути к освобождению и к демократическим реформам, откуда бы таковые ни исходили». Это комизм, ибо ниоткуда больше, кроме как от октябристов, не могут в III Думе исходить законопроекты, способные собрать большинство! Гг. левые кадеты вполне заслужили свое поражение, ибо они вели себя как жалкие трусы или глупцы, не умеющие ясно и прямо сказать, что в подобной Думе неприлично собираться законодательствовать, что голосование с октябристами есть поддержка контрреволюции. Единичные лица из левых к.-д., видимо, понимали дело, но в качестве салонных демократов струсили на съезде. По крайней мере, г. Жилкин передает в «Товарище» такую приватную речь кадета Сафонова: «Кадетская фракция должна теперь, по-моему, занять положение Трудовой группы I Думы. Оппозиция, сильные речи – и больше ничего. А они законодательствовать собираются. Каким же это образом? Дружба, союз с октябристами? Странное тяготение вправо. Вся страна левая, мы вправо» («Товарищ» № 407). Очевидно, у г. Сафонова бывают светлые промежутки стыда и совести… но только приватно!

Зато г. Милюков и его шайка проявили во всем блеске свои давние качества бесстыдных и бессовестных карьеристов. В принятой резолюции суть дела замазали, чтобы надуть широкую публику, как всегда надували народ либеральные герои парламентской проституции. В резолюции съезда («тезисы») нет ни единого слова об октябристах!! Это невероятно, но это факт. Весь гвоздь кадетского съезда – вопрос о голосовании к.-д. с октябристами. Все прения вертелись около этого. Но все искусство буржуазных политиканов в том и состоит, чтобы обманывать массы, чтобы скрывать свои парламентские проделки. «Тезисы о тактике», принятые 26 октября съездом к.-д., представляют из себя классический документ, показывающий, во-1-х, как кадеты сливаются с октябристами, и, во-2-х, как пишутся резолюции, предназначенные для обмана масс либералами. Документ этот надо сравнивать с «парламентской программой» «Союза 17 октября». Документ этот надо сопоставить с «докладом о тактике», прочтенным Милюковым на съезде к.-д. («Речь» № 255). Вот самые важные места этого доклада:

«Поставленная в положение оппозиции, партия, однако» (именно: однако!), «не будет играть роли безответственного меньшинства, в том смысле, в каком она сама употребляла этот термин для характеристики поведения в Думе крайних левых» (в переводе с парламентского на простой и прямой язык: смилостивьтесь, дайте нам местечко, гг. октябристы, ведь мы только для звания оппозиция!). «На Думу она не будет смотреть как на средство для подготовки внедумских выступлений, но как на высший государственный орган, обладающий точно определенною в законе долею верховной власти» (не честнее ли октябристы, которые говорят прямо: пересмотр основных законов несвоевременен?). «В III Думу, как и в первые две, партия идет с твердым намерением принять активное участие в ее законодательной работе. Этого рода деятельность партия всегда считала главной и основной, одинаково противополагая ее и агитационным целям левых и конспиративной деятельности правых». Ну, насчет «конспирации» вы тоже лжете, господа, ибо в обеих Думах вы конспирировали с министрами или лакеями министров! А отречение от агитации есть полное и бесповоротное отречение от демократии.

Чтобы законодательствовать в III Думе, надо так или иначе, прямо или косвенно, соединиться с октябристами и встать всецело на почву контрреволюции и охраны ее побед. Кадеты стараются умолчать об этой очевидной вещи. Они проговариваются, однако, в другом месте доклада: «Пользование законодательной инициативой должно быть поставлено в зависимость от предварительного выяснения практической проводимости партийных проектов». Практическая проводимость зависит от октябристов. Выяснить проводимость— значит с заднего крыльца забежать к октябристам. Поставить свою инициативу в зависимость от этого выяснения – значит в угоду октябристам урезывать свои проекты, значит поставить свою политику в зависимость от «октябрей».

Середины нет, господа. Либо партия действительной оппозиции, и тогда – безответственное меньшинство. Либо партия активного контрреволюционного законодательства, и тогда – лакейство перед октябристами. Кадеты выбрали второе, и в награду за это черносотенная Дума проводит, говорят, правого кадета Маклакова в президиум! Маклаков заслужил это.

Но как же могли найтись с.-д., способные даже теперь говорить о поддержке кадетов? Таких с.-д. породило мещанство интеллигенции, мещанство всей русской жизни. Таких с.-д. воспитало плехановское опошление марксизма. На конференции Санкт-Петербургской с.-д. организации выяснилось, что меньшевики вслед за правой Думой идут еще дальше вправо. Они готовы поддерживать октябристов, т. е. правительственную партию! Почему же не голосовать эсдекам за Хомякова, который лучше Бобринского? Это вопрос целесообразности! Почему не голосовать за Бобринского, если выбор есть только между ним и Пуришкевичем? Почему не поддерживать октябристов против черносотенцев, когда Маркс учил поддерживать буржуазию против феодалов?{70}

Да, стыдно сознаться, да грех утаить, что Плеханов довел своих меньшевиков до бесконечного опозорения социал-демократии. Как истый человек в футляре, твердил он заученные слова о «поддержке буржуазии» и своей долбней засорил всякое понимание особых задач и особых условий борьбы пролетариата в революции и борьбы с контрреволюцией. У Маркса весь анализ революционных эпох вращается около борьбы истинной демократии и особенно пролетариата с конституционными иллюзиями, с предательством либерализма, с контрреволюцией. Плеханов признает Маркса, – подделанного под Струве. Пусть жнет теперь Плеханов то, что посеял!

Контрреволюционный характер либерализма в русской революции доказан всем ходом событий перед 17 октября и, особенно, после 17-го октября. Третья Дума заставит и слепых прозреть. Сближение кадетов с октябристами есть политический факт. Никакие отговорки и увертки не могут затушевать его. Пусть газета тупоумных бернштейнианцев, «Товарищ», ограничивается беспомощным хныканьем по этому поводу, перемешивая это хныканье с подталкиваньем кадетов к октябристам, с политическим сводничеством. Социал-демократия должна понять классовые причины контрреволюционности российского либерализма. Социал-демократия должна беспощадно разоблачать в Думе все подходы кадетов к октябристам, всю низость якобы демократического либерализма. Рабочая партия отбросит с презрением всякие соображения о «бережении огонька» и развернет знамя социализма и знамя революции!

«Пролетарий» № 19, 5 ноября 1907 г.

Печатается по тексту газеты «Пролетарий»

А судьи кто?

В буржуазной печати злорадное хихиканье по поводу раскола между меньшевиками и большевиками в РСДРП вообще и по поводу резкой борьбы на Лондонском съезде в частности стало постоянным явлением. Никто не помышляет об изучении разногласий, об анализе двух тенденций, об ознакомлении читающей публики с историей раскола и со всем характером расхождения меньшевиков и большевиков. Публицисты «Речи» и «Товарища», гг. Вергежские, Е. К., Переяславские и прочие penny-a-liner'ы (писачки из-за построчной платы), просто ловят на лету всякие слухи, подбирают «пикантные» для пресыщенных салонных болтунов подробности «скандалов» и всячески стараются засорить мозги шелухой анекдотцев насчет нашей борьбы.

В этот жанр пошлого зубоскальства впадают и социалисты-революционеры. Передовая в № 6 «Знамени Труда» вытаскивает рассказ Череванина о случае истерики на Лондонском съезде, хихикает по поводу затраты «десятков тысяч», смакует «недурную картину внутреннего состояния русской социал-демократии в настоящий момент». Для либералов подобные введения служат переходом к возвеличению оппортунистов à la Плеханов, для эсеров – к грозному разносу их (с.-р. повторяют теперь доводы революционных с.-д. против рабочего съезда! спохватились!). Но злорадство по поводу тяжелой борьбы внутри с.-д. у тех и других одинаково.

Скажем несколько слов о либеральных героях этого похода и остановимся подробно на эсерских героях «борьбы с оппортунизмом».

Либералы хихикают над борьбой внутри с.-д., чтобы прикрыть свое систематическое обманывание публики насчет партии кадетов. Обман у них сплошной, внутренняя борьба самих к.-д. и переговоры их с властями скрываются систематически. Все знают, что левые к.-д. журят правых, все знают, что гг. Милюковы, Струве и К^o ездили по передним гг. Столыпиных. Но точные факты скрыты. Разногласия замазаны, о спорах господ Струве с левыми к.-д. не сообщено ни слова. Протоколов кадетских съездов нет. Числа членов своей партии ни в итоге, ни по организациям либералы не сообщают. Направление разных комитетов неизвестно. Сплошные потемки, сплошная официальная ложь «Речи», сплошное надувание демократии министерскими собеседниками, вот что такое партия к.-д. Адвокаты и профессора, делающие себе карьеру на парламентаризме, фарисейски осуждая подполье, восхваляют открытую деятельность партий, а на деле издеваются над демократическим принципом гласности и скрывают от публики различные политические тенденции в своей партии. Нужна вся близорукость коленопреклоненного перед Милюковым Плеханова, чтобы не видеть этого грубого, грязного, подкрашенного лаком культурности обмана демократии кадетами.

Ну, а эсеры? Исполняют ли они долг честных демократов (о социалистах мы не говорим, когда речь идет об с.-р.) – давать народу ясное и правдивое изложение борьбы разных политических тенденций в среде тех, кто хочет вести за собой народ?

Посмотрим на факты.

Декабрьский съезд партии с.-р. в 1905 г. – первый и единственный, опубликовавший протоколы. Г-н Тучкин, делегат ЦО, восклицает: «Когда-то с.-д., по-видимому, совершенно искренне были убеждены, что наступление политических свобод будет политической смертью нашей партии… Эпоха свобод доказала иное» (стр. 28 добавления к протоколам). Полно, так ли, г. Тучкин? То ли доказала эпоха свобод? То ли доказала действительная политика партии с.-р. в 1905 г.? в 1906 г.? в 1907 г.?

Посмотрим на факты!

В протоколах съезда с.-р. (декабрь 1905 г., опубликовано в 1906 г.!) читаем, что одна литераторская группа, имевшая совещательный голос на этом съезде, после 17 октября «настаивала перед ЦК с.-р. на организации открытой партии» (с. 49 протоколов; дальнейшие цитаты отсюда же). Центральному комитету с.-р. «было предложено создать не открытую организацию партии с.-р., а особую параллельную ей народно-социалистическую партию» (51). ЦК отказался и вынес вопрос на съезд. Съезд отверг предложение энесов большинством всех против 1 при 7 воздержавшихся (66). «Разве мыслимо быть рядом в двух партиях?» – восклицал, бия себя в грудь, г. Тучкин (с. 61). А г. Шевич намекнул на близость народных социалистов к либералам, так что хладнокровие стало покидать (с. 59) энеса г. Рождественского, уверявшего, что «никто не имеет права» называть их «полулибералами» (59)[30].

Таковы факты. В 1905 г. эсеры порвали с «полулибералами» энесами. Порвали ли?

Крупнейшим средством открытого воздействия партии на массы была в 1905 г. печать. В октябрьские «дни свобод» эсеры вели газету в блоке с народными социалистами, правда, до декабрьского съезда. Формально эсеры тут правы. По существу дела, они в период самых больших свобод, самого открытого воздействия на массы скрыли от публики две различные тенденции внутри партии. Разногласия были не меньше, чем внутри с.-д., но с.-д. заботились об их выяснении, а с.-р. об их дипломатическом скрывании. Таковы факты 1905 года.

Берем 1906 год. Перводумский период «маленьких свобод». Возрождаются социалистические газеты. Эсеры опять в блоке с народными социалистами, газета у них общая. Разрыв с «полулибералами» на съезде недаром был дипломатический: хотите, разрыв; хотите, никакого разрыва! Предложение отклонили, высмеяли мысль «быть рядом в двух партиях» и… и продолжали сидеть рядом в двух партиях, благоговейно восклицая: благодарим тебя, господи, что мы не похожи на дерущихся друг с другом эсдеков! Таковы факты. Оба периода свободной печати в России ознаменовались тем, что эсеры шли в блоке с народными социалистами, обманом («дипломатией») скрывая от демократии две глубоко различные и внутри их партии проявившие себя тенденции.

Берем 1907 год. После первой Думы энесы формально образовали свою партию. Это было неизбежно, ибо в I Думе, в первом выступлении партий перед выборными от крестьян по всей России н.-с. и с.-р. выступили с разными аграрными проектами (104-х и 33-х). Энесы победили эсеров перед депутатами-трудовиками, собрав более чем втрое больше подписей под своим проектом, под своей аграрной программой. А эта программа, по признанию с.-р. Вихляева («Наша мысль», сборник № 1. СПБ. 1907, статья: «Народно-социалистическая партия и аграрный вопрос»), «одинаково» с законом 9 ноября 1906 г. «приходит к отрицанию коренного начала общинного землепользования». Эта программа узаконяет «проявления своекорыстного индивидуализма» (стр. 89 статьи г. Вихляева), «загрязняет широкий идейный поток индивидуалистической мутью» (стр. 91 той же статьи), встает на «путь поощрения индивидуалистических и эгоистических течений в народных массах» (стр. 93 там же).

Кажется, ясно? Крестьянские депутаты в подавляющем большинстве проявили буржуазный индивидуализм. Первое выступление эсеров перед крестьянскими выборными всей России подтвердило блестяще теорию с.-д., фактически превратив эсеров в крайнее левое крыло мелкобуржуазной демократии.

Но, может быть, эсеры хоть после того, как энесы отошли от них и провели свою программу в Трудовой группе, отмежевывались от них с полной определенностью? Нет. Выборы во II Думу в Петербурге доказали обратное. Блоки с кадетами были тогда крупнейшим проявлением социалистического оппортунизма. Черносотенная опасность была фикцией, которая прикрывала политику подчинения либералам. Кадетская печать особенно ясно вскрыла это, подчеркивая «умеренность» меньшевиков и энесов. Как держали себя эсеры? Наши «революционеры» шли в блоке с энесами и трудовиками; условия этого блока от публики скрывались. Наши революционеры тащились за кадетами, совсем как меньшевики. Представители с.-р. предлагали кадетам блок (совещание 18 января 1907 г. Ср. брошюру Н. Ленина «Услышишь суд глупца», СПБ. 15 января 1907 г.[31], в которой констатируется, что эсеры вели себя политически нечестно в вопросе о соглашениях, ведя переговоры одновременно и с с.-д., объявившими 7 января 1907 г. войну кадетам, и с кадетами). В левый блок эсеры попали вопреки своей воле, в силу отказа кадетов.

Итак, после полного разрыва с энесами эсеры на деле ведут политику энесов и меньшевиков, т. е. оппортунистов. «Преимущество» их состоит в том, что они скрывают от глаз света мотивы этой политики и свои течения внутри партии.

Экстренный съезд партии эсеров в феврале 1907 г. не только не поднял этого вопроса о блоках с к.-д., не только не оценил значения подобной политики, а, напротив, подтвердил ее! Напомним речь Г. А. Гершуни на этом съезде, своевременно расхваленную «Речью» совершенно так же, как хвалит она всегда Плеханова. Гершуни говорил, что остается «при старом мнении: кадеты пока не наши враги» (стр. 11 брошюры: «Речь Г. А. Гершуни на экстренном съезде партии с.-р.», 1907 г., с. 1–15, с партийным девизом с.-р.: «в борьбе обретешь ты право свое»). Гершуни предостерегал от взаимной борьбы внутри оппозиции: «не разуверится ли народ в самой возможности управления посредством народного представительства» (там же). Очевидно, что в духе этого кадетолюбца съезд с.-р. принял резолюцию, в которой, между прочим, говорится:

«Съезд находит, что резкая партийная группировка внутри Думы при изолированном выступлении каждой отдельной группы и острой междуфракционной борьбе могла бы совершенно парализовать деятельность оппозиционного большинства и тем дискредитировать в глазах трудящихся классов самую идею народного представительства» (№ 6 «Партийных Известий» п. с.-р., 8 марта 1907 г.).

Это уже чистейший оппортунизм, хуже нашего меньшевизма. Гершуни немного более аляповато заставил съезд с.-р. повторить плехановщину. И вся деятельность думской фракции с.-р. отразила этот дух кадетской тактики попечения о единстве национальной оппозиции. Разница между с.-д. Плехановым и эсером Гершуни только та, что первый – член партии, которая не прикрывает подобного декадентства, а разоблачает его и борется с ним, второй же – член партии, в которой все тактические принципы и теоретические воззрения спутаны и закрыты от глаз публики плотной занавесью кружковой дипломатии. «Сора из избы не выносить», это гг. эсеры умеют. Но его и нельзя им вынести, ибо кроме сора ничего нет! Им нельзя было сказать всей правды об их отношениях к энесам в 1905, 1906 и 1907 годах. Им нельзя раскрыть того, как может партия… партия, а не кружок… сегодня 67 голосами против 1 принимать архиоппортунистическую резолюцию, а завтра истекать в «революционных» выкриках.

Да, господа «судьи», мы не завидуем вашему формальному праву ликования по поводу резкой борьбы и расколов внутри с.-д. Много дурного в этой борьбе, слов нет. Много гибельного в этих расколах для дела социализма, бесспорно. И все же ни на одну минуту не пожелали бы мы променять этой тяжелой правды на вашу «легонькую» ложь. Тяжелая болезнь нашей партии – болезнь роста массовой партии. Ибо не может быть массовой партии, партии класса без полной ясности существенных оттенков, без открытой борьбы между разными тенденциями, без ознакомления масс с тем, какие деятели партии, какие организации партии ведут ту или иную линию. Без этого нельзя сложить партии, достойной этого слова, и мы складываем ее. Мы добились того, что взгляды наших обоих течений стоят перед всеми правдиво, ясно, отчетливо. Личная резкость, фракционная склока и свара, скандалы и расколы, – все это мелочь по сравнению с тем, что на опыте двух тактик учатся действительно пролетарские массы, учатся действительно все, способные сознательно относиться к политике. Наши драки и расколы позабудутся. Наши тактические принципы, отточенные и закаленные, войдут в историю рабочего движения и социализма России, как краеугольные камни. Пройдут годы, может быть, даже десятилетия, и на сотне разнообразных практических вопросов будут прослеживать влияние того или иного направления. И рабочий класс России и весь народ знают, с кем имеют они дело в лице большевизма или меньшевизма.

Знают ли они кадетов? Вся история партии к.-д. есть сплошное политическое жонглерство с умолчанием о самом главном, с одной вечной заботой: скрыть во что бы то ни стало правду.

Знают ли они эсеров? Пойдут ли с.-р. завтра опять в блоке с социал-кадетами? Не идут ли с.-р. в нем теперь? Отделяют ли они себя от «индивидуалистической мути» трудовиков или наполняют все больше свою партию этой мутью? Стоят ли они по-прежнему на почве теории единства национальной оппозиции? Приняли ли они эту теорию только вчера? Бросят ли они ее на несколько недель завтра? Этого никто не знает, этого сами гг. эсеры не знают, ибо вся история их партии есть сплошное, систематическое, беспрерывное затушевывание, запутывание, замазывание разногласий словами, фразами и фразами.

Отчего это так? Не оттого, что эсеры – буржуазные карьеристы, как кадеты. Нет, в их искренности, как кружка, нельзя сомневаться. Беда их – невозможность созидать массовую партию, невозможность стать партией класса. Объективное положение таково, что приходится быть только крылом крестьянской демократии, несамостоятельным, неравным придатком, «группой при» трудовиках, а не самодовлеющим целым. Период бури и натиска не помог эсерам выпрямиться во весь рост, – этот период бросил их в цепкие объятия энесов, такие цепкие, что даже раскол не разрывает их. Период контрреволюционной войны не закалил их связь с определенными общественными слоями – он вызвал только новые (усиленно скрываемые теперь эсерами) шатания и колебания насчет социалистичности мужика. И когда читаешь теперь обильные пафосом статьи «Знамени Труда» о героях эсеровского террора, – то невольно говоришь себе: ваш терроризм, господа, не есть следствие вашей революционности. Ваша революционность ограничивается терроризмом.

Нет, далеко таким судьям до того, чтобы судить социал-демократию!

«Пролетарий» № 19, 5 ноября 1907 г.

Печатается по тексту газеты «Пролетарий»

Третья Государственная дума и социал-демократия

1-го ноября 1907 г. открылась третья Государственная дума, собранная на основании того избирательного закона, который издан царем после разгона второй Думы 3-го июня 1907 года. И старый избирательный закон, изданный 11 декабря 1905 года, был далек от всеобщего, прямого, равного и тайного избирательного права, искажал волю народа, делал из Думы уродливое выражение этой воли, – особенно после «разъяснений» этого закона, которые делал перед второй Думой покорный царскому самовластию состоящий из старых чиновников и судей сенат. 3-го июня царь отнял у рабочих, крестьян и городской бедноты и те жалкие избирательные права, которыми они пользовались прежде. Самодержавие совершило, таким образом, еще одно гнусное преступление против народа, подделав народное представительство, отдав Думу во владение помещикам и капиталистам, этим опорам царского самовластия, вековым угнетателям народа. Заранее можно было предвидеть, что они будут господствовать в Думе. Так и вышло.

В настоящее время известно о выборе 439-ти членов Думы. Если не считать восьми беспартийных, то остальные 431 человек распределяются на четыре главных группы: 1) самая большая – правые, черносотенные депутаты, которых 187 человек, 2) далее – октябристы и партии им близкие 119 человек, 3) кадеты и близкие к ним по взглядам 93 человека, 4) левые – 32 (из них социал-демократов от 16-ти до 18-ти человек).

Что такое черносотенцы, – известно всякому. К ним примыкает, правда, некоторая часть темных, несознательных рабочих, крестьян, городской бедноты, но главную, руководящую их часть составляют помещики-крепостники, для которых сохранение самодержавия – единственное спасение, так как только при помощи самодержавия им можно грабить казну, получая пособия, ссуды, хорошие жалованья, подачки всякого рода; только самодержавие своей полицией и войском дает им возможность держать в рабстве у себя крестьянство, страдающее от безземелья, связанное отработками и неоплатными долгами и недоимками.

Октябристы – тоже отчасти помещики, – главным образом, те, которые ведут большую торговлю хлебом из своих имений и нуждаются в покровительстве самодержавия для того, чтобы заграницей брали не слишком большие пошлины с этого хлеба, подешевле стоила бы перевозка хлеба за границу по русским железным дорогам, подороже покупала бы казна для винной монополии спирт, выкуриваемый из картофеля и хлеба многими помещиками на своих винокуренных заводах. Но, кроме этих хищных и алчных помещиков, среди октябристов не мало не менее хищных и алчных капиталистов-фабрикантов, заводчиков, банкиров. Они нуждаются также в покровительстве правительства, – в том, чтобы с иностранных товаров брались высокие пошлины, так чтобы можно было продавать русские товары втридорога, чтобы казна давала выгодные для капиталистов заказы на их заводы и так далее. Им необходимо, чтобы полиция и войско делали рабочих такими же их рабами, какими являются крестьяне по отношению к помещикам-крепостникам.

Понятно, как близки октябристы к черносотенцам. Зайдет ли в Думе речь о государственных доходах и расходах, – те и другие сообща будут заботиться о том, чтобы подати всею тяжестью ложились на крестьян, рабочих, городскую бедноту, а доходы шли бы в руки капиталистов, помещиков и крупных чиновников. Заговорят ли о наделении крестьян землей или об улучшении положения рабочих, – черносотенцы и октябристы дружно будут действовать так, чтобы втридорога сбыть только те земли, которые им не нужны, обобрав при этом до нитки и без того нищее крестьянство; они будут стараться скрутить по рукам и по ногам рабочих, изнывающих под тяжестью капиталистической эксплуатации. И, конечно, и черносотенцы и октябристы все усилия напрягут к тому, чтобы было побольше полиции и войска для защиты их «драгоценной» жизни и «священной» собственности: ведь они, как огня, боятся революции, могучего натиска рабочих и крестьян, поднявших великую борьбу за свободу и землю. Вместе октябристы и черносотенцы составят в третьей Думе огромное большинство – 306 человек из 439-ти. Что захочет это большинство, – то и сделает. Оно – против революции или, как обыкновенно говорят, оно – контрреволюционно.

Но у октябристов могут быть вопросы, по которым они разойдутся с большинством черносотенцев. Черносотенцы доходят уж до крайней наглости. Они верят в то, что одним полицейским кулаком, нагайкой, пулеметом и штыком можно уничтожить всякую революцию, всякое стремление народа к свету и свободе. Они хотят, опираясь на самодержавие, распоряжаться по своей воле и в свою пользу казной, забирать в свои руки все доходные места, хозяйничать в государстве как в своем имении. Октябристы помнят, что помещики и чиновники хозяйничали до сих пор так, что капиталистам оставляли слишком мало, все забирали себе. Два хищника – черносотенец и октябрист – ссорятся из-за одного жирного куска, спорят из-за того, кому больше достанется. Отдать все или даже большую часть черносотенцам октябристы не хотят: их недавно еще проучила японская война, показавшая, что черносотенцы так бестолково хозяйничают, что даже и себе причиняют убытки, а капиталистам и купцам и того больше. И потому октябристы хотят часть власти в государстве взять в свои руки, желают утвердить конституцию в свою пользу, конечно, не в пользу народа. Притом же октябристы хотят обмануть народ разными законами, по внешности как будто вводящими реформы, улучшения в жизнь государства и народа, на деле же служащими интересам богачей. Они, подобно черносотенцам, готовы, конечно, опереться на пулемет, штык и нагайку против революции, но вместе с тем не прочь для большей верности замазать глаза народным массам обманными реформами.

Для всего этого октябристам нужны другие союзники, не черносотенцы. Правда, и в этих вопросах они надеются оторвать часть правых от крайних черносотенцев из «Союза русского народа», но этого мало. И потому приходится искать других союзников, также врагов революции, но и врагов черносотенцев, сторонников обманных или мелких реформ, сторонников конституции в интересах крупной и, пожалуй, отчасти средней буржуазии.

Таких союзников октябристам легко найти в Думе: это – кадеты, партия той части помещиков, крупной и средней буржуазии, которая совсем приспособилась вести настоящее, хорошее капиталистическое хозяйство, похожее на то, которое ведется в западноевропейских странах, основанное также на эксплуатации, на притеснении рабочих, крестьян, городской бедноты, но на эксплуатации умной, тонкой, искусной, которую не всякий сразу поймет и раскусит, как следует. В кадетской партии много помещиков, ведущих настоящее капиталистическое хозяйство, есть такие же фабриканты и банкиры, много адвокатов, профессоров и докторов с хорошим заработком, получаемым ими от богачей. Правда, кадеты в своей программе многое наобещали народу: и всеобщее избирательное право, и все свободы, и восьмичасовой рабочий день, и землю крестьянам. Но все это было сделано только для привлечения народных масс, а на деле всеобщего избирательного права они и в первых двух Думах прямо не предлагали; законы о свободах, предлагавшиеся ими, на деле были направлены к тому, чтобы возможно меньше свободы дать народу; вместо восьмичасового дня они предложили во второй Думе 10-часовой, а землю готовы были отдать крестьянам только такую, которая не нужна для капиталистического хозяйства, притом за выкуп и в таком количестве, что, получив ее, крестьяне все равно должны были бы работать по найму в соседних помещичьих имениях. Все это был хитрый обман, на который не пошли совсем рабочие, очень мало поддались крестьяне, и отчасти поверила кадетам только городская беднота. А теперь, после разгона двух Дум, кадеты совсем присмирели и начали подлизываться к октябристам: объявили, что революционеров и особенно социал-демократов они считают своими врагами, заявили, что верят в конституционность октябристов, голосовали за октябриста при выборе председателя Думы. Сделка готова. Правда, министр Столыпин, по-видимому, не хочет прочной сделки, хочет держать кадетов в черном теле и в этом смысле влияет на октябристов, но на деле все равно составится второе большинство в Думе – из октябристов и кадетов. Вместе их 212 человек, немного меньше половины, но за них будут еще беспартийные, которых 8 человек, так что большинство составится; да и из правых некоторые могут все-таки голосовать по некоторым вопросам с октябристами и кадетами. Конечно, и это второе большинство будет контрреволюционно, будет бороться с революцией; оно только будет прикрываться жалкими или негодными для народа реформами.

Могут ли эти два большинства в третьей Думе победить революцию?

Великая русская революция не может прекратиться, пока крестьяне не получат землю в сколько-нибудь достаточном количестве и пока народные массы не получат главного влияния на управление государством. Могут ли все это дать оба думских большинства? Смешно и задавать такой вопрос: разве крепостники-помещики и капиталисты-хищники дадут землю крестьянам и уступят главную власть народу? Нет! они бросят кусок голодному крестьянину, обобрав его до последней нитки, помогут хорошо устроиться только кулакам и мироедам и власть всю возьмут себе, оставив народ в угнетении и подчинении.

Понятно, что социал-демократы должны сделать все для того, чтобы продолжать великое дело народа, – революцию, борьбу за свободу и землю.

В Думе правительство, стоящее за октябристами, и кадеты хотят вести двойную игру. Правительство, усиливая свои преследования, завоевывая Россию штыком, виселицей, тюрьмой, ссылкой, хочет изобразить из себя сторонника реформ. Кадеты, на деле обнявшись с октябристами, стараются показать, что они – действительные защитники свободы. И те и другие хотят обмануть народ и задушить революцию.

Да не будет этого! Социал-демократы, последовательные и верные борцы за всенародное освобождение, сорвут маску с лицемеров и обманщиков. В Думе, как и вне Думы, они разоблачат насилия черносотенных помещиков и правительства и кадетские обманы. Они поймут, они должны понять, что теперь не только надо вести беспощадную борьбу с правительством, но и нельзя ни прямо, ни косвенно поддерживать кадетов.

И прежде всего и громче всего должен грозно прозвучать обличительный голос социал-демократов против гнусного царского преступления, совершенного 3-го июня 1907 года. Пусть представители пролетариата в Думе выяснят народу, что третья Дума не может служить его интересам, не может исполнить его требования, и что это может сделать только полновластное учредительное собрание, выбранное всеобщей, прямой, равной и тайной подачей голосов.

Правительство будет предлагать новые законы. То же будут делать октябристы, кадеты, черносотенцы. Во всех этих законах будет наглый обман народа, будет грубое нарушение его прав и интересов, издевательство над его требованиями, надругательство над кровью, пролитой народом в борьбе за свободу. Во всех этих законах будет защита интересов помещиков и капиталистов. Каждый из этих законов будет новым звеном в тех цепях рабства, которые готовят насильники и паразиты рабочим, крестьянам, городской бедноте. Не все это сразу поймут. Но социал-демократы знают и понимают это и потому смело разоблачат это перед лицом обманываемого народа. Особенное внимание они должны обратить при этом на те законы, которые касаются самых насущных нужд народа, – законы о земле, законы о рабочих, о государственных расходах и доходах. Обличая насилие и обман крепостников и капиталистов, социал-демократы обязаны разъяснять всему народу свои требования, – полного народовластия (демократической республики), неограниченной свободы и равенства, восьмичасового рабочего дня и облегчения условий труда рабочих, конфискации крупных имений и передачи земли крестьянам. Они должны указывать и на великую цель, которую ставит себе пролетариат всех стран, – на социализм, полное уничтожение наемного рабства.

Конец ознакомительного фрагмента.