Полное собрание сочинений. Том 11. Друзья из берлоги. 1976 (В. М. Песков)

Первый раз я увидел их года четыре назад. В осеннем лесу вечером пугающе громко листья шуршат даже под лапками мыши. На меня же из темноты сквозь белесые стебли сухой крапивы явно неслись кабаны. И только в последний момент я понял, что это собаки. И испугался. Откуда собаки на ночь глядя в лесу?

Собаки, как видно, тоже не ждали встречи, гавкая, они смешались и кинулись врассыпную. Но через долю минуты я их увидел бегущими строгой цепочкой. Поляна между дубами, и по ней друг за дружкой – быстрые тени. Я насчитал их более десяти.

Через неделю в деревне Зименки я заглянул к пастуху Василию Ивановичу Боровикову, полагая, что озадачу его рассказом. Но он не раз уже видел эту компанию.

– Дикие. Они тут хуже волков. Будешь идти опушкой – возле ручья увидишь мертвого кабана. Считаю, они загнали…

Так состоялось знакомство со стаей. С тех пор следы ее жизни я наблюдаю почти всякий раз, когда приезжаю в знакомый мне до последней тропинки лес к востоку от Внукова. Зимой в стогу обнаружилось логово, где собаки спасались от холодов. В другой раз по следам удалось проследить, как собаки гнались за лосем. Одолеть огромного зверя они не сумели, и, возможно, охота была лишь спортивным азартом. Но кровь на снегу говорила, что дело дошло до зубов, и лосю пришлось защищаться. Нетрудно было представить при встрече с собаками участь лосенка, зайца, лисы и всех, кто не в силах был постоять за себя. Зубастый гребешок своры буквально прочесывал лес. Повсюду, где раньше встречались узоры разных следов, теперь встречались только следы собачьи.

Однако дичь сравнительно небольшой территории не могла прокормить ораву прожорливых хищников, и я не удивился, когда застал однажды собак на примыкающей к лесу пашне – артель охотилась за мышами.

В бинокль я в отдельности разглядел каждого землекопа. Их было двенадцать. Лапы и морды у всех перепачканы черноземом. И только эта деталь окраски как-то объединяла разношерстную, разнокалиберную компанию. Верховодил в этой артели кофейного цвета ловкий поджарый кобель.

Несомненно, этот странный и необычный коллектив был как-то организован. Распределение ролей на охоте, дележ добычи, взаимоотношения полов, степени подчинения, соблюдение дисциплины, манера передвижения – все это регулировалось какими-то незримыми для меня правилами. И удивительней всего – правила эти были «написаны» заново, как только возникла эта собачья вольница. Впрочем, так ли уж заново? Скорей всего, в каждой из этих собак ожило наследство стайной, подчиненной стройным законам жизни. Однако и опыт общения с человеком тут не забыт. Живут почти на виду у людей. Но как удивительно ловко избегают они опасность! В который раз наблюдаю за ними. Но только бинокль помогает как следует их рассмотреть. Дистанция в восемьсот метров предельна.

Историю их появления удалось проследить без труда. За деревней Летово одну из лесных полян отвели под огромную свалку. То, что мы с вами спускаем в мусоропровод и что потом с наших дворов увозят мусоросборщики, попадает сюда, за город, на свалки. В хаосе всяких отбросов, обрывков, обломков и отслуживших вещей есть и остатки пищи. Для бездомных собак свалка – это просто обетованная земля. И очень много бродячих псов, избежав ловчей петли санслужбы, нашло дорогу за город и осело у свалок. Тут тоже не вполне безопасно – санитарная служба не дремлет. И все же, добывая в мусоре пропитание, легко увернуться от выстрелов – рядом лес.

По наблюдению знакомого мне пастуха, у свалки в Летово образовались, как сказал бы ученый, две популяции собак. Одна была прочно привязана к свалке (и, конечно, ее без большого труда истребили), другая почувствовала вкус дикой жизни и превратилась в стаю вольных охотников. (Возможно, и не в одну стаю.) Можно представить, каким суровым и жестким был в этой группе отбор. И, надо полагать, только немногим удалось приспособиться к дикой жизни. Однако потомство от новоявленных дикарей было, конечно, жизнеспособным.

Однажды летом на дорожке в густом орешнике меня облаял прелестный щенок. Это был лоснящийся темно-бурый футбольный мяч с хвостиком, с торчащими вверх ушами и двумя угольками глаз. Держался он с покоряющей смелостью. Я присел достать из мешка фотокамеру, а щенок лаял, загородив тропинку, уверенный: этот лес принадлежит ему и только ему.

Снимок сделать не удалось. За спиной послышался шорох и рычание взрослой собаки… Все остальное длилось не более двух секунд. Маленький шалопай был схвачен за холку, и я не успел даже как следует разглядеть рассерженную мамашу – с мгновенно притихшей ношей она нырнула в орешник… Собачья вольница жила полноценной жизнью, пополняясь потомством, взращенным по правилам дикой природы.

Но лес и пашня с мышами никак не могли прокормить возраставшую шайку диких охотников. Рискуя попасть под выстрелы, они, несомненно, ходили и к свалке. Однако минувшей осенью свалку закрыли. Возвышаясь в лесу огромным холмом, она уже не вмещала отбросов. Гору хлама слегка разровняли бульдозером и оставили зарастать бурьянами.

– А что же собаки? – спросил я старых друзей, найдя их дома у печки.

– О, такие новости! – сказал пастух. – В Прокшино у Дмитрия Воробьева едва отбили у них телка. В Пенино на прошлой неделе двух коз порешили…

– Да врут, наверное, Василь Иванович, – подзадорил я собеседника, – и про волков, ты ведь знаешь, много всяких рассказов…

Пастух не обиделся:

– Врать могут. Но ведь легко и проверить – Пенино рядом.

Я вырезал палку потолще и вышел из лесу к Пенино, когда в деревне уже светились окна.

– Не у вас ли собаки коз порешили? – с порога вместо приветствия спросил я хозяев.

– У нас… – нерешительно ответил мужчина, чинивший шапку…

Оценив интерес собеседника к подробностям происшествия, хозяин сказал, что сейчас приведет человека, который видел все сам.

Вернулся он с соседкой Сидоровой Марией Алексеевной. Она рассказала, что 9 октября днем шла с работы и шагах в пятистах от опушки, за деревенскими огородами, увидела: стая собак рвет козу. Бедняга была привязана и только отчаянно блеяла. «Я закричала, замахала руками. Они отбежали к лесу и стали глядеть на меня. Тут я заметила, что слегка опоздала. Козы было две. Одна стояла, тряслась. А другая чуть в стороне лежала уже без движений».

Расспросив Марию Алексеевну, как выглядели собаки, я узнал в разбойниках старых своих знакомых.

В Пенино и в Зименках, как и во всякой лесной деревне, есть, конечно, охотники. Но в последние годы в большом «зеленом кольце» Подмосковья охота запрещена. А тут вдобавок и не на кого было охотиться – собаки чистили лес под метелку. И надо ли удивляться – владельцы ружей при общем сочувствии объявили собакам что-то вроде священной войны.

Недели три я не был в этих местах. А появившись как раз перед зазимком, завернул за «собачьими новостями».

– Война… Война идет! – засмеялся пастух. Одну застрелили. Этим и кончилось. Они хитрее охотников…

В тот день удивительный случай помог мне не просто снова столкнуться со стаей, но и стать свидетелем драмы, какую не так уж часто встречаешь в природе.

После долгой погожей осени наступила пора ненастья. Лес был тихим и кротким. Из Зименок после чая у пастуха я шел вдоль ручья, дивясь, как искусно, возле самой тропы, прятали гнезда сороки. Сейчас в облетевших ольшаниках гнезда висели подобно забытым шапкам. И вдруг где-то рядом раздался раздирающий душу крик. Я не понял даже сразу: человек или зверь? Но почувствовал: так может кричать существо, оказавшись в большой беде. Подбежав к повороту ручья, я никого не увидел. И хотел уже двигаться дальше, но оглянулся и на кладке через ручей заметил что-то пушистое, по виду похожее на ондатру.

Но это была собака. Минуты было довольно, чтобы понять беду, в какой она оказалась. Друзья по стае были тут, рядом – я видел, как в редколесье мелькнули Кофейный и белая собачонка. Но мое появление было для них сигналом – спасаться. А эта, попавшая в западню на мостке, как видно, приготовилась к самому худшему. При моем приближении собака взвыла и затряслась мелкой дрожью. В ее глазах я увидел страшную ненависть и бессилие.

Кладка через ручей была сбита поперечными планками из трех липовых жердочек. Тут, опираясь на шест, проходили в Зименки люди. Собаки тоже, как видно, не раз пробегали по жердочкам. Но в этот день моросил дождь. Все было мокрым и скользким. Одна из собак оступилась. Лапа ее скользнула между двух пружинящих жердочек, собака свалилась в ручей, заклинив в нежданном капкане заднюю ногу. В таком положении я ее и застал: нога и хвост наверху, туловище в воде, а голова над водою с другой стороны мостка. Большего бессилия и безнадежности трудно было представить…

Странное существо человек.

Профессор Гржимек, вспоминая о встрече с животными в Африке, говорил: «Нельзя равнодушно смотреть, как лев сбивает с ног антилопу. Понимая законы жизни, антилопе все же сочувствуешь. Но однажды я встретил в саванне старого льва. Глаза у зверя слезились. Он не мог не только охотиться, он не мог даже двигаться – антилопы небоязливо ходили в десятке шагов. И что вы думаете, я сделал? Я застрелил антилопу и положил ее старику…»

Тут на ручье у Зименок возникла похожая ситуация. Я лучше, чем кто-то другой, понимал, каким злом для всех обитателей леса были эти собаки. Но поднять сейчас руку на терпевшего бедствие или даже пройти равнодушно мимо не смог бы, как я подумал, даже старик, потерявший недавно козу. Сделав несколько снимков, я стал искать способ помочь собаке.

Дело оказалось не слишком простым. Ручей от дождя вздулся, и гибкий мостик, как только я на него ступил, уходил в воду, грозя утопить и собаку. К тому же собаке не объяснить намерений, и надо было соблюсти осторожность, как только пленница станет свободной. Я отыскал шест подлинней и покрепче и стал концом его раздвигать жерди, державшие лапу. Минут пять я возился, доставляя собаке мучения. Но, странное дело, она поняла, что бояться меня не надо. Она по-прежнему мелко дрожала. Но глаза! На меня глядели испуганные и преданные глаза. Я подумал: вот так же, наверное, собака глядела когда-то на своего хозяина.

Для успеха неожиданной операции нужна была помощь самого пострадавшего. Надо было заставить собаку нырнуть и выскочить на другую сторону мостика. И собака сообразила, что надо делать. Она нырнула, и сразу же лапа ее скользнула вниз из раздвинутой щели. И все окончилось. Собака поплыла к берегу, вылезла из воды, испуганно оглянулась и, приволакивая ногу, кинулась в лес…

Недавно уже на лыжах я сделал обход своих мест. Собачьи следы! А были когда-то и заячьи, и лисьи, и даже тетеревов лет пятнадцать назад я снимал в лесах между Киевской и Калужской дорогами…

Теперь осмысление этой истории… Есть такое понятие «экологическая ниша». Оно означает, что в сложных хитросплетениях живой природы для каждого существа есть свое определенное место. Оно обусловлено многими причинами длительной эволюции. Упрощенно так: карась в воде существует при наличии в ней подходящих для этого вида рыбы условий: характер пищи, температура и состояние воды. У щуки своя экологическая ниша: она в воде, «чтобы карась не дремал».

Такой «щукой» в наших широтах искони был волк. Он занимал нишу хищника – регулятора жизни. Но хозяйственная деятельность человека давно нарушила природные взаимосвязи. Волк стал пользоваться плодами человеческого труда (добыть овцу в стаде гораздо проще, чем, например, выслеживать лося) и этим поставил себя вне закона. Во многих местах волк почти был полностью истреблен. Таким образом, одна из природных ниш оказалась свободной.

Но, как говорится, свято место пусто не бывает, на наших глазах происходит удивительное явление: экологическую нишу волка заполняют дичающие собаки. То, что я наблюдаю в тридцати километрах к юго-западу от Москвы, характерно для многих мест Подмосковья. То же самое наблюдают во Владимирской, Ярославской, Калужской, Ивановской областях. Причем в одних случаях хозяевами леса становятся собаки, в других – уцелевшие волки, не находя себе пару, «обручались» с собаками и дали потомство очень жизнеспособное. Из разных мест сообщают о появлении этих, темной окраски волков-собак.

Собаки и волки-гибриды – дерзкие и хорошо приспособленные к новым условиям хищники. Они прекрасно охотятся, не брезгуют отбросами и, как видим, готовы задрать козу и теленка, напасть на собаку, стерегущую дом.

Вести борьбу, как уже убедились охотники, с новоявленным хищником очень непросто. Собаки и волки-собаки не страшатся людей и в то же время умело избегают опасность. На облавах, оказавшись в окладе, они прыгают через флажки. Их побаиваются охотничьи собаки. Потомство, как замечено, они приносят в разное время года, приспосабливая под «родильные дома» скирды соломы.

Таков неожиданный «заместитель волка» в наших лесах. Волки, впрочем, тоже воспрянули духом. По самым последним данным, число их в европейских зонах страны за восемь лет возросло примерно в четыре раза.

Фото из архива В. Пескова. 18 января 1976 г.

Человек с севера

В позапрошлом году он появился в Москве с медвежонком.

Медвежонок (это была медведица, нареченная Айкой) родился на юге, в зоопарке города Николаева. Москва была для него перевалочным пунктом по дороге в Норильск. Там Айке предстояло пожить в квартире вместе с людьми и лететь потом на родину своих предков дальше, на Север. Оператор и режиссер Юрий Ледин задумал фильм о белых медведях и готовился к экспедиции в Арктику. Присутствие Айки, как он полагал, даст дополнительные сюжеты, но самое главное, интересно было узнать, как поведет себя прирученный зверь, встретив дикарей-родственников. «Если увидим, что Айка способна прожить во льдах, там ее и оставим».

Год спустя ночью у меня зазвонил телефон.

– Я прямо с аэродрома…

– Так приезжай, ты что, дорогу забыл?

– Я не один. Я с медведицей.

– А где же она?

– Да вот у будки…

Утром мы позвонили в Берлин профессору Датте, спросить, не передумали они взять киногероиню на жительство в зоопарк?.. Все было в порядке. И я увидел трогательное прощание человека со зверем.

– Север ей не понравился?

– Да нет, с нами ей было там хорошо. Но дикий мир для Айки отрезан. Я рад, что нашлось хорошее место.

– А фильм?

– Пока это десять километров отснятой пленки. Сажусь монтировать…

Теперь фильм готов. Юрий Ледин уже принял первые поздравления, и я хочу представить вам этого человека.

Ему сорок семь. Когда я шутя говорю: «Юрь Яныч, не на ярмарку, с ярмарки едем», он начинает смешно сердиться. «Да ты что! Ты знаешь, сколько нам надо еще облазить. Это только со спутников Земля кажется маленькой». Оглядывая места, где он уже был, зная его характер и хватку работать, я всегда думаю: таким людям надо бы отпускать две, а то и три человеческие жизни. И все до последнего дня он заполнил бы делом, страстью все видеть, обо всем рассказать…

Он ленинградец. Вместе с городом пережил все, что выпало пережить в 41-м и 42-м годах. «Рос я баловнем – чуть ли не за руку в школу водили. И вдруг сразу остался один. От голода умер отец и следом мать…» В тринадцать лет жизнь подхватила его и понесла, как щепку в потоке. Он помнит: плыл по Ладоге под бомбежкой. Потом вместе с другими ленинградскими ребятишками его везли куда-то на поезде, но, заболевшего, вынесли из вагона в Коврове. Два года лежал. Из больницы его взяли в колхоз. Тут он прошел деревенскую школу жизни: научился пахать, косить, был мельником… Есть в его биографии работа пионерским вожатым, секретарем комсомольской организации, работал фотографом (делал «карточки», объезжая лесные поселки на мотоцикле).

К полярным районам привязала его работа в Институте Крайнего Севера. Сначала с фотокамерой, потом с киноаппаратом объезжал он стойбища оленеводов и, как сам говорит, «постепенно врос в эту жизнь с коротким летом и долгой зимой».

Его работа, точнее сказать, теперь уж дело всей жизни – киносъемка животных.

В последние годы все мы привыкли путешествовать, не покидая дома. В теплом жилье садимся в кресло у телевизора, и этот волшебный «ящик» переносит нас в джунгли, в пустыню, на дно океана, на Крайний Север. Привыкая к доступности зрелища, мы забываем нередко, что за ним стоит человек. Большие знания, труд, терпение, выносливость, бывает, и риск стоят за каждым удачным кадром, снятым в природе.

О Юрии Ледине я слышал такие слова: «Он на Севере свой человек». Что это значит – быть своим человеком на Севере? Привыкнуть к морозам, к ветрам, к долгой полярной ночи – это уже немало. Но одно дело жить, например, в Норильске, в городе со всеми человеческими удобствами, другое – быть постоянно в дороге, причем забираться в такие места, где человеческий след – уже редкость. При такой жизни приют в теплом чуме дороже ночлега в хорошей гостинице. Но в тундре надо уметь при нужде уснуть, зарывшись и в снег, не брезговать сырым мясом, мороженой рыбой. Путешественник в этих местах – сам себе доктор, сам должен уметь починить кинокамеру, магнитофон, мотор, рацию. Здешний транспорт – оленья упряжка, собаки, лодка, лыжи, подбитые камусом. Ездят в этих краях без дорог, определяясь по сопкам, по звездам, по ветру, по запаху дыма. Эти науки Ледин освоил.

И еще человеку на Севере надо хорошо знать местную жизнь, обычаи здешних людей. «О, Юрий приехал! Заходи, заходи!» Этот радостный возглас в избушке охотника или в чуме оленевода означает, что гость и в самом деле на Севере не чужой человек.

Сама работа его тоже не всякому по плечу. Она сродни охоте за зверем. Точнее сказать, это охота и есть, только сложнее. Тут мало выследить зверя. Надо высмотреть тайну жизни, а это дается очень немногим. Но Юрий удачлив. Редко бывает, чтобы в Норильск возвращался он без добычи.

Охотник с ружьем после удачи обычно созывает за стол друзей – «на утку, на медвежатину». У охотника с кинокамерой весь свет в друзьях. Назовем имена людей, глазами которых в последние годы мы заглянули в недоступные ранее тайники жизни. Француз Кусто, немец Гржимек, болгарин Григорьев, англичанин Даррелл, швед Йильсетер. И вот, вырастая от фильма к фильму, в этот ряд по праву встает Юрий Ледин. Его успех, помимо всего, покоряет еще и тем, что нет за плечами у этого человека ни ВГИКа, ни специального образования биолога, не снаряжали для него дорогих экспедиций, и даже не центральные наши студии научно-документального кино вырастили талантливого человека, а далекая Норильская телестудия. Честь и хвала всем, кто причастен к работе над фильмами Ледина. Но, конечно, основой успеха является личность самого автора. Страстный и выносливый путешественник, зоолог, сценарист, режиссер, оператор и, конечно, художник, поэтически осмысляющий все увиденное, воплотились в одном человеке. И если кого-то надо назвать как помощника Ледина, то этим человеком является жена Юрия Яновича Людмила Ледина.

Юрий Ледин на съемках.

Даже простое понимание интересов мужа дало бы ему и силы в работе, и радость. Но тут мы имеем особый случай. Людмила – постоянный участник всех поездок, походов, всех экспедиций мужа по Северу. Зная тяготы путешествий, я всегда с восхищением думаю об этой удивительной северянке. Она не просто друг-спутник, который собирает цветочки, пока муж за работой. Она делит с ним труд и все, что ложится на его плечи. Людмила наравне с мужем умеет править упряжкой собак и оленей, водит моторные нарты, умеет стрелять, на ней лежит обязанность управлять лодкой, пока муж снимает. Она и сама научилась владеть кинокамерой. И нередко муж и жена снимают сразу с двух точек. Остается сказать: все эти навыки женщина обрела, находясь рядом с мужем. (Ледины поженились, когда Людмила после десятилетки определилась работать в аптеку.)

С Айкой.

Двенадцать лет двое людей ходят по Северу вместе. Тундра от Кольского полуострова до устья Лены помечена их двойным следом. Они проплыли на лодке низовье Печоры, Лены, Оби и множество маленьких речек, текущих по тундре. Они жили на островах и плавали в море Лаптевых, Баренцевом и Карском морях. Их удачи имеют не два, а четыре крыла.

Летом 1971 года Ледины высадились на крошечном «атолле» в Ледовитом океане. Песчаный остров, имевший форму кольца шириной в шестьдесят метров, во время отлива возвышался над океаном, а в прилив вода покрывала его почти полностью. Двое людей с палаткой, лодкой, бочками пресной воды и бензина спасались на маленькой вышке, сооруженной на скорую руку из плавника. Кроме них, на песчаном кольце жило несколько тысяч моржей и пара белых медведей. В такой компании Ледины провели лето. Конечно, это был не курорт. Но они вспоминают житье на «атолле» как очень счастливое время – «для съемок это был рай». Все остальное: жилье на помосте, соседство моржей, медведь, подобравшийся к оператору сзади почти вплотную, – вспоминается без эмоций: «Обычное дело в работе». Фильм под названием «Моржи», снятый тем летом, покорил всех, кто видел его.

Всего Юрий Ледин снял более десяти фильмов, посвященных животному миру. За их названиями («Олененок», «А кругом тундра», «На родине кайры», «Моржи», «Краснозобая казарка»…) стоит многообразная жизнь Севера, подсмотренная влюбленным в нее человеком. Фильмы эти принесли Ледину почетную известность не только в нашей стране. На ежегодных форумах купли-продажи фильмов представителю СССР задается ставший привычным вопрос: «А что снял Ледин?» Представитель шведского телевидения Б. Норделл по поводу его фильмов писал: «Как деловой человек я знаю: прежде чем покупать фильм, его надо увидеть. Но фильмы норильского режиссера и оператора Ледина я покупаю немедленно, как только узнаю, что они есть».

Фильм «Моржи» был куплен и показан более чем в пятидесяти странах. Что стоит за этим коммерческим фактом? Признание мастерства режиссера и оператора? Да. Знакомство миллионов людей с природой нашей страны? Да. Гордость, что мы имеем мастера, умеющего работать на уровне самых высоких требований? Да. Но и коммерческая сторона дела имеет, конечно, значение. Если фильм продан в полсотни стран, значит, на эти деньги можно купить полсотни таких же удачных фильмов. Значит, на наших экранах мы увидим природу всех уголков Земли.

Фильм о белом медведе Юрий Ледин задумал давно. Долго к нему готовился. В мае 1974 года я получил телеграмму: «Завтра мы вылетаем».

Для наблюдения жизни медведей был выбран необитаемый остров Чами в архипелаге Земли Франца-Иосифа.

На этот раз экспедицию составили четверо: Людмила и Юрий Ледины, их восьмилетняя дочь Вероника и медведица Айка.

Пять месяцев жизни на ледяном острове хорошо показаны в фильме. Много мы видим в течение часа: человеческий быт в необычных условиях, впечатляющую арктическую природу, видим, как этот суровый мир принимает и понимает ребенок (Вероника уже не впервые участвует в странствиях вместе с родителями), но главный герой киноповести – Белый Медведь.

Этого хищника, сильного, интересного, еще не привыкшего опасаться людей, снимали уже немало. Но были это обычно лишь эпизоды встреч со зверями. Юрий Ледин спокойно, неторопливо и обстоятельно проследил повседневную жизнь белых медведей.

Перед съемкой вопросов было немало. Как рожденная в зоопарке и воспитанная под человеческой крышей Айка будет чувствовать себя на родине предков? Как отнесутся медведи-аборигены к появлению людей и странной медведицы в обществе человека? Как живут медведи на острове, чем питаются, как растет их потомство? И реально ль прожить почти полгода на острове, не только не избегая животных, но, напротив, отыскивая с ними контакты? На эти вопросы получены все ответы.

Жанр снятого фильма являет собою сплав наблюдений и поэтическое осмысление увиденного с исследованием, представляющим несомненный интерес для науки. Мы видим, например, как медведица приучает двух своих малышей к охоте и самостоятельной жизни. Видим: пища в этом суровом крае добывается очень большим трудом, и, если есть способ получить ее с меньшим усилием, звери предпочитают именно этот путь. Мы узнаем: у медведя есть птицы-нахлебники (чайки), сопровождающие своего хозяина в ледовых странствиях. Медведи едят траву! Ходят и щиплют ее, как козы. Разве это не интересно?!

Отношения Айки и дикарей… Еще раз наглядно показано: не прошедший суровую школу дикой природы отрезан от нее навсегда, он не способен выжить в природе и не стремится туда вернуться. Айка проявила любопытство к сородичам. Но осталась граница, какую она не решилась переступить. Ее мир – это трое людей, крыша над головой и еда в миске. И она этот мир пытается защищать, увидев, что к дому приближаются дикари…

Велика ли дистанция, разделявшая человека и диких медведей? При съемке расстояние измерялось иногда десятком шагов. Когда же люди закрывали дверь в домике, от медведей их отделяла всего лишь стенка. И обошлось без крови! Это не значит вовсе, что белый медведь благодушен. Но это ставит под сомнение частое утверждение: «Зверь нападал и был убит в порядке самозащиты». Юрий Ледин считает: «Медведь идет к человеку, потому что он любопытен. В критической ситуации медведя достаточно напугать, чтобы он шел своей дорогой, а человек – своей».

Фото В. Пескова и из архива автора. 24 января 1976 г.

Их настигают одновременно холод и голод. Они становятся небоязливыми и доверчивыми – могут сесть на руку, залетают погреться в метро, в магазины. Третьего дня мне позвонили сразу из нескольких мест: «Нашли замерзших синиц». Не мудрено. В отличие от нас птицы не могут одеться теплее, и если расход тепла превышает восполнение его пищей, птица обречена. Вот почему пернатая братия льнет сейчас к человеку.

У нас во дворе растет кустик боярышника. С осени на нем мотались две ягодки. Две всего уродилось. И, представьте, ягоды были отысканы! Однажды вечером из окна я увидел на кусте – свиристель. Каким образом эта лесная птица в огромном городе отыскала двор и в нем две крупинки еды?

Или вот посмотрите, как научились добывать корм лондонские синицы. Бутылки со сливками молочник ставит возле дверей. Какая-то птица в каком-то году сделала это немаленькое для синиц открытие, и теперь все синицы знают, что надо делать, увидев бутылку.

Сообразительность и находчивость птиц в зимний мороз, однако, может и не спасти. В такое время важно протянуть птицам руку. Горсть зерен, кусочек сала, хлебные крошки и февральские холода – спасение для пернатых. Подкормочным пунктом может быть подоконник. Но лучше, конечно, сделать кормушку. Пофантазируйте сами, как сделать. (Главное, чтобы площадка для корма была доступной для разных птиц и чтобы корм не засыпало снегом.)

Пятиклассники 717-й московской школы в прошлое воскресенье развесили в подмосковном лесу две дюжины фанерных «шалашиков» с кормом. А вот какой затейливый домик-столовую увидел я у писателя Леонида Максимовича Леонова. К этой кормушке уже несколько лет по привычке прилетают синицы, воробьи, дятлы, снегири, свиристели.

Ничто не охранит птиц больше, чем любовь к ним.

Фото В. Пескова и из архива автора. 7 февраля 1976 г.

Это было минувшим летом. После ходьбы по лесу мы присели передохнуть, и вдруг на поляну к нашему костерку выкатились два медведя-подростка. От неожиданности медведи поднялись на задние лапы и, принюхиваясь, с полминуты нас изучали. Мы испугались: по всем законам на сцене вот-вот должна была появиться медведица. Но вышел из леса человек с палочкой, и обстановка сразу же разрядилась.

– Вы что же, им вроде матери?

– Точнее сказать – опекун…

Увидев рядом с собой покровителя, медведи сразу же успокоились: начали вприпрыжку скакать по поляне, мигом распотрошили под сосной муравейник, а потом, испугавшись чего-то, вернулись к ногам человека и стали тереться носами о сапоги.

Медведи легко приручаются. На старых ярмарках и в нынешних цирках звери в обнимку с покровителем-дрессировщиком делают много веселых трюков, и, кажется, совсем неплохо чувствуют себя среди людей. Тут картина была другой. Два резвых зверя были явно свободными и держались в лесу, как подобает держаться диким медведям. Человек рядом с ними вызывал в памяти не циркового артиста, а легендарного Сергия Радонежского, к лесной избушке которого будто бы дружелюбно являлся медведь и брал из рук человека еду.

Пока мы знакомились с одетым в спортивную куртку и резиновые сапоги нынешним «отцом Сергием», медведи обшаривали поляну. Они заламывали кусты, подымали камни, слизывая с них какое-то лакомство, потом исчезли в лесу, и мы не видели их минут двадцать.

– Не тревожитесь?

– Прибегут…

К лесному поселку возвращаемся вместе. Для медведей дорога – сплошная цепь приключений: поймали в луже лягушку, подрались из-за брошенной кем-то тряпицы, отстают, забегают вперед, повисают, как дети, на гибких кустах черемухи, привстав на задние лапы, за чем-то пристально наблюдают.

Весной позапрошлого года зоолог Валентин Пажетнов наблюдал за медвежьей берлогой. Шалаш-укрытие он сделал в полсотне шагов и хорошо видел: в полдень медведица выходила из логова, грелась на солнце и снова скрывалась. По звукам зоолог определил: в логове два медвежонка. Особой тревоги, явно чувствуя наблюдателя, медведица не проявляла. Однако в последний день марта она вырвалась из берлоги взъерошенная, сделала в сторону шалаша два устрашающих броска. Струхнувшему наблюдателю пришлось закричать. Зверя это остановило и, как видно, здорово напугало. Сделав большой полукруг, медведица скрылась в лесу и больше к берлоге не возвращалась. На руках человека остались два маленьких («с рукавицу») медведя.

Валентин решил попытаться заменить медвежатам мать – выходить их, не отрывая от обычной среды обитания. Задача была непростой. Медвежата ходят за матерью целых два года – перенимают опыт добывать пищу, усваивают, чего надо, чего не надо бояться. Воспитание у медведей – наука тонкая, кропотливая. Человек все тайны звериной жизни не знает, и надежды зоолог возлагал на инстинкты. «Воспитание – воспитанием, но очень многое в поведении животных определяет наследственная программа. Надо создать условия, чтобы эта программа начала проявляться», – так рассуждал ученый.

На третий день общения с медвежатами подтвердился известный закон поведения животных. В раннем возрасте у них проявляется «инстинкт следования». Малыши, еще не ориентируясь в сложном мире, следуют (идут) за движущимся объектом, доверяются ему. Происходит признание-запоминание этого объекта, запечатление его в памяти, рождается привязанность к нему. В нормальных условиях таким объектом для многих животных является мать. А если это будет не мать? Закон все равно продолжает работать! Утята, вылупившись из яиц под курицей, за курицей и будут следовать, хотя во дворе они позже увидят и утку. Действие этого закона известно многим: чем раньше новорожденные зверь или птица попали в руки, тем больше шансов их приручить. Если при этом не упущен «момент запечатления», можно рассчитывать на привязанность и преданность животного.

Как проявилось все это в истории с медвежатами? «Два дня они жили со мной в палатке. Я их кормил молоком, но, кажется, был для них безразличен. На третий день я вышел набрать в ведерко снега для чая, и тут медвежата, как по команде, бросились за мной, не обращая внимания на лужи и глубокие лунки в рыхлом снегу. Казалось, никакая сила не способна их удержать».

Два года прошло уже с этой минуты, но поведение медведей полностью подтвердило закон привязанности. «Мне помогала работать жена. Но «матерью» был для них я. Испугались – ко мне. Я проявил в лесу к чему-нибудь любопытство – и они тоже. Занялся чем-нибудь необычным – внимательно смотрят. Особого подражания не увидел, но что касается следования – куда я, туда и они. Смена одежды вводит их иногда в заблуждение. Но стоит мне надеть куртку, в которой они признали меня впервые, спокойствие, преданность и доверие сразу же возвращаются». Валентин считает: запечатляют медведи не только зрительный образ, но также звуки и запахи. Он склонен думать: для медведей запах играет, возможно, первостепенную роль.

Весну, лето и осень растущие звери и человек провели вместе. Каждый день непременно лесная прогулка два-три часа. А время от времени – двухнедельная вылазка. Дальние переходы медвежата переносили легко и даже затевали возню, когда человека валила усталость. Во время пути они убегали далеко в сторону, непрерывно исследую все вокруг. Спрятаться от них было нельзя. «Потеряв из виду меня, они начинали бегать кругами, все время их расширяя, попадали в конце концов на мой след и тут уж легко находили».

Месяца три (до июля) медвежата вели себя, как два маленьких исследователя. Все было им интересно, и они открывали для себя мир, не очень его пугаясь. Летом поведение изменилось. Любопытство все увидеть и оценить по принципу «опасно-неопасно, съедобно-несъедобно» осталось. Но появилась и осторожность. Изучая новый объект, они теперь часто в панике убегали и спасались на дереве. Особый испуг вызывали встречи с большими животными. Столкнувшись неожиданно с лосем, они забрались на сосну и просидели там целый день.

Уже в мае (через месяц после выхода из берлоги) медвежата, получая молоко из бутылки, стали сами подкармливаться молодой травкой. Постепенно они вовсе были сняты с довольствия и кормились тем, что сами находили в лесу.

Обучать добыванию пищи медвежат не пришлось. Наследственная память помогала им безошибочно определять, что для медведя пригодно и что непригодно. Запах муравейника привел их в сильное возбуждение, и они усердно взялись ворошить явно съедобную кучу, не сразу, правда, поняв, как следует добывать из мусора лакомство. Гнезда полевок и ос они тоже с первого раза зачислили в свой рацион. Птенцы, птичьи яйца, коровий и лосиный помет, травы, слизняки под камнями, черника, малина, брусника, рябина – все находилось в лесу без подсказки.

Однако важно не только пищу найти, но уметь ее взять. Вот тут иногда возникала загвоздка. Простая штука – сунуть морду в гнездо и проглотить яйца, иное дело – пчелиный борт, лакомство – рядом, а попробуй-ка взять. Не тотчас медвежата поняли, как надо ловить лягушек, как правильно разрывать муравейники, собирать ягоды. Особенно много хлопот доставил медведям овес. «Попробовали – вкусно! Легли и стали по зернышку загонять языком в рот. Способ явно неподходящий: за вечер кормежки съели граммов по триста зерна… На четвертый день научились собирать в лапу метелки овса и скусывать. На пятый день наловчились орудовать обеими лапами. К восьмому дню сформировался четкий (одинаковый у обоих) прием, каким «убирают» овес все медведи. С восьми часов вечера до двух часов ночи они съедают пять – семь килограммов зерна…»

Восемь месяцев жизни рядом с медведями дали зоологу редкие, уникальные наблюдения. Дикая жизнь, обычно скрытая от людей пеленой леса, предстала перед глазами ученого не разрозненными моментами, а вся целиком.

Эксперимент продолжается. Смысл его состоит теперь в том, чтобы выяснить, будет ли человек и дальше медведям необходим, или, соприкасаясь с ним и доверяя ему, они остались все же животными дикими, способными выжить в природе? Первый ответ на этот вопрос получен.

«Приближалась зима. Если медведи лягут в берлогу, значит, работа была не напрасной, если станут жить под боком у меня иждивенцами, значит, надо поставить точку и отдать зверей в зоопарк…»

Большой надежды, однако, Валентин не питал. Лишь на Кавказе медвежата нередко в первый же год покидают медведицу-мать и уходят в спячку поодиночке. В средних широтах такого не наблюдалось. Но не ложиться же в спячку вместе с медведями! А может, все-таки лягут и сами, если как-нибудь пробудить в них инстинкты зимовки?

В ноябре Валентин увел медведей в укрытое место и принялся, как это делала бы и медведица, строить берлогу: выбрал под сваленным деревом место, стал носить туда мох, еловые ветки. Медвежата на это занятие не обратили внимания. Но вот пошел первый снег, и звери сразу переменились. Притихли. Перестали кормиться. И тоже принялись за строительство. Но место выбрали сами. Наносили коры, елового лапника, листьев. «Возились четыре дня. И все это время я находился в пяти шагах от зверей».

«28 ноября повалил сильный снег. Медведи укрылись в берлоге, и я уже их не тревожил. Утром услышал: медведи храпят. И тихо ушел».

Зимовка прошла спокойно. В конце марта медведи выбрались из берлоги. Валентин ждал этого часа. Но звери спросонья его не признали, вскочили на дерево и сидели там целый день. «Я издавал привычные для них звуки, неторопливо пробуждая в медведях воспоминания. Наконец медленно, осторожно они подошли, понюхали куртку. И сразу же успокоились».

Прошла весна. Еще одно лето и осень. Все было, как в первый год – ежедневные выходы в лес и долгие, трехнедельные путешествия. «У меня была редкая возможность наблюдать, как медвежата превращались во взрослых медведей. Проделал множество экспериментов, выясняя, что значу я для медведей и как незаметно и навсегда оставить зверей в лесной глухомани».

Вырастить во дворе или в доме осиротевшего медвежонка – дело нетрудное. Но вернуть уже взрослого зверя в природу вряд ли кому удавалось. Зверь, не прошедший лесную школу, тянулся опять к человеку. Можно вспомнить много разных историй, как медведи грабили на дорогах прохожих, запускали лапы в кузова к грибникам. Участь таких животных всегда одинакова: цепь или клетка, а чаще выстрел. Вот почему опыт зоолога Пажетнова так интересен.

Недавно я получил письмо. Валентин пишет из Калининской области. «Медведи опять в берлоге. Выбрали место в таком заломе, что трудно было их наблюдать. Легли опять вместе, хотя перед этим очень скандалили. В конце марта жду пробуждения. И сразу начну от них отдаляться. Я много узнал за два года. Очень привык к этим двум существам. Но я буду счастлив, если однажды они от меня убегут и уже не вернутся. Значит, все было сделано правильно».

Фото автора. 23 марта 1976 г.

На Оке в полдень

Минувшее воскресенье было ненастным, и все же над Окской поймой катились волны весны. Сквозь кисею снега мелькали стаи скворцов, снижались и уходили вдаль косяки уток, летели чибисы, чайки, дрозды. Над поймой тянулось русло великих весенних перемещений птиц.

Ока в этот день была серой и неприветливой. Вдоль берегов темнела вода. Лед еще не сломало, но тронуться мог он в любую минуту.

– Кто же это рискнул в такое-то время?..

Мы потерли бинокль. Олени! Четыре оленя прыжками одолели ледовое поле, смело бултыхнулись в воду у берега, переплыли ее. Проводив их глазами до леса, мы снова взглянули на реку и тут поняли: не все олени благополучно достигли цели. В крошеве льда маячили головы с рогами и без рогов.

– Ночью, как видно, ушли кормиться. А утром под старой привычной тропой лед раскололся…

Как им помочь? Мы бросились в дом лесника. И через четверть часа уже впятером бежали к реке с досками, веревкой, надувной лодкой и солдатскими плащ-палатками.

В два приема на лодке достигли массива льда. Теперь бегом (лодка волоком на веревке), бегом к тонущим!

В западне.

Сразу же стало ясно: близко к оленям не подойти. Вдоль правого берега Ока сильно вздулась. Бурого цвета поток несет мелкие льдины. Чуть ниже белая каша застопорилась. И в этом месиве каким-то чудом еще держатся на плаву четыре оленя.

На выручку.

Лесотехник Виктор Петрович Карлов обвязывается веревкой и ползком, толкая перед собой лодку, достигает кромки воды. Он переваливается в лодку, и мы с ужасом видим: этот смельчак в любую минуту может разделить участь оленей. Надо ловко лавировать, не дать лодке попасть между льдинами. Мы с лесником Борисом Гашевым держим веревку. Она короткая. Борис продвигается к самому краю подмытого льда. Теперь рискуют сразу два человека.

Еще одно усилие!

В течение получаса метр за метром лодка движется к цели. Для оленей эти полчаса – целая вечность. Рогатый самец уже с трудом держит голову над водой. Течение подтянуло его к ставшей на дыбы льдине. Олень пытается вскинуть передние ноги на эту опору, но раз за разом они соскальзывают, а ослабевшее тело течение тянет вниз. И вот в последний раз мелькнули рога… То же самое повторилось с двумя оленихами.

Вот и на берегу!

Шансы спастись есть теперь только у молодой самочки. Она смогла выбраться на льдину размером чуть больше стола и дрожит на ней, как осиновый лист. Если б она понимала, что в лодке – ее спаситель! Но нет, человека она боится, и страх в последний момент заставляет ее прыгнуть со льдины в воду. На наших глазах оленя и лодку тянет к затору. И там в какие-то две-три секунды все разрешается. Виктор Петрович прыгнул из лодки на льдину и тут же успел схватить за холку и олениху. Еще минута – связать ей ноги. Еще минута – на животе подползти к краю льдины и подтянуть лодку…

Отогревается…

Потом на веревке мы тянем лодку с оленем и человеком в ледяном крошеве, тянем по хрупкому льду. Потом олениху несут на плечах. Потом опять переправа на лодке. Обессиливший Виктор Петрович оступается при посадке и вылезает на берег мокрый до нитки. Он выливает из сапог воду, выкручивает в руках свитер, отмахивается от попыток ему помочь.

– Оленя, оленя как следует вытирайте…

Олениху укрыли плащом, досуха вытерли и развязали ей ноги.

…От берега к лесу бежали двое. В одну сторону – олениха, в другую, к кордону – Виктор Петрович. Обоим надо было согреться.

Фото автора. 8 апреля 1976 г.

Минута жизни

Как летит время! Ребятишкам, рожденным в том памятном гагаринском апреле, сейчас пятнадцать. И они по нашим только рассказам могут представить весну, когда все мы вглядывались в лицо этого смоленского парня. Пятнадцать лет. А как будто вчера прозвучало и эхом откликнулось во всех уголках земли его имя.

Он жил среди нас. Мало жил. И отчасти поэтому каждый шаг, каждый день этой жизни, отмеченный чьей-нибудь памятью, нам особенно дорог.

Одна из его фотографий… Что-то очень для нас дорогое есть в этом снимке. Смоленщина. Осенний серенький день. Перелески, поля со стожками соломы. И человек на земле в минуту тихого счастья… Большие заботы оставлены в городе. Можно, как в детстве, поваляться в соломе, поискать ягоды и грибы, походить у болота с ружьем. В такие минуты человек верит, что жизнь бесконечна. И эти вот перелески можно еще увидеть не раз и во сне, и вот так, наяву…

Гагарин был на этой земле колоском, выше других поднявшимся к небу. Но рос он на поле вместе со всеми, и потому каждый из нас ощущает родство с его жизнью, в которой были и звездный час, и вот такие минуты земного тихого счастья.

Снимок сделал смоленский фотограф Андрей Лукашенко. Фото из архива В. Пескова. 11 апреля 1976 г.

Несколько телеграмм и звонки «приезжайте немедленно» заставили спешно ехать в Воронеж.

Причиной волнения многих людей была гибель рыбы. Вскрылась река, и половодье вместе с мусором выбросило к берегам вороха рыбы. Полной картины бедствия я не застал, однако даже следы того, что случилось, заставляли проезжавших вдоль берега остановиться – в воде кверху брюхом плавали огромные судаки, сазаны, щуки. «В дни, когда это все началось, берег завален был рыбой. Мы даже не предполагали, что в нашем «море» столько ее развелось. И вот сразу все обратилось в мусор. Видеть эту картину было невыносимо больно». Так рассказывают очевидцы. Мертвую рыбу на грузовиках увозили от водоема. Сейчас вороны и чайки доклевывают на песке подсыхающих судаков. Но случившееся продолжает волновать воронежцев. Как это произошло? В чем причина? Как избежать повторения бедствия? Ответы на эти вопросы пока еще не получены. Для выяснения всех обстоятельств гибели рыбы создана комиссия. Однако во избежание кривотолков и фантастических предположений уже теперь можно назвать вероятные причины случившегося.

В русском языке давно существует слово «замор». Оно означает гибель рыбы от недостатка в воде кислорода. Чаще всего заморы бывают зимой, когда вода, покрытая снегом и льдом, не насыщается кислородом. Рыбе нечем дышать. Она устремляется к лункам, прорубям, трещинам и промоинам, ко всем местам, где вода соприкасается с воздухом и получает живительный кислород. Чем мельче водоем, чем больше он зарастает (в воде протекают органические процессы, поглощающие кислород), чем глубже вода промерзает и чем дольше лежит на ней лед, тем больше вероятность замора.

На небольших озерах, прудах и болотистых речках в суровые зимы заморы – явление частое. В деревенской изустной летописи такие годы запоминались: «Это было, помните, когда рыба горела».

Большие реки, чистые и глубокие водоемы заморам, как правило, не подвержены. Иное дело искусственные «моря». Зеркало воды тут немалое, но мелководье, растительность, отсутствие тока воды делают их уязвимыми не только в суровые зимы, но даже и летом при долгом безветрии, когда вода кислородом не насыщается. Большое «цимлянское море» два года назад подверглось опустошительному замору. И только серьезные меры и бдительность предотвратили беду в минувшую зиму.

А под Воронежем эта беда случилась. Местное «море», сооруженное несколько лет назад по причине острой нехватки воды для промышленности, оказалось особенно уязвимым. Причины этому: крайнее мелководье, почти сплошные поля водной растительности, плохо очищенная вода, спускаемая в реку липецкой промышленностью, исчезновение и обмеление притоков реки Воронеж, где рыба могла бы найти убежище от удушья. При этих условиях первая же суровая зима сделала свое дело.

Фатальны ли для «воронежского моря» подобные бедствия? Если не принять мер, бедствие неизбежно повторится. Это искусственно созданное «море» без «искусственного дыхания» в суровые зимы обходиться не может. В этом убеждает опыт «цимлянского моря» и ряда других хранилищ воды. «Искусственное дыхание» – это аэрация воды с помощью насосов, прямое насыщение воды кислородом, устройство прорубей, полыней. Даже малые лунки удильщиков-рыболовов, хотя и не способные в целом решить проблему, все же благоприятны для рыбы. Ну и, конечно, важно, чтобы текущая в «море» речная вода (в данном случае из промышленного Липецка) должна быть приемлемо чистой.

Надежны ли эти меры? Опыт рыбоводных хозяйств на других искусственных водоемах показывает: катастрофическую гибель они предупреждают. Всюду, где в этом году применяли интенсивную аэрацию, бедствия не было. Специалисты говорят, правда, что воронежское водохранилище в силу специфических особенностей «наиболее трудное» из всех. Но другого пути нет. И, чтобы картина этой весны не могла повториться, надо действовать энергично.

«Воронежское море» не является зоной промышленного лова. О рыбе должны заботиться рыболовы-любители, городские власти и, конечно, городская промышленность, ради которой водохранилище и построено. Создавая с помощью нынешней техники водоемы и другие искусственные образования окружающей нас среды, мы создаем системы, иногда не способные к автономному жизнеобеспечению. Логика требует с помощью техники же сохранять эту жизнеспособность. «Воронежское море» – как раз такой случай. Без «кислородной подушки» жизнь в этом море потухнет. Технические средства для поддержания здоровья воды большой промышленный город, несомненно, может найти, но нужна, конечно, энергичная организующая рука, кровная заинтересованность в том, чтобы «море» радовало, а не огорчало людей.

Бедствие этого года – серьезный урок. Можно его объяснить отсутствием горького опыта в этом районе. Теперь налицо этот опыт, и если подобное повторится, то придется говорить уже о безответственности.

И замечание к этому разговору. Осенью прошлого года наша газета опубликовала заметки о проблемах, возникших на наших реках. Проблемы эти были прослежены на примере реки Воронеж. (Очерки «Река и жизнь», «Комсомольская правда» от 19, 20, 21 и 23 ноября 1975 г.) Большое число писем и откликов свидетельствует о том, что газета коснулась важной стороны жизни. С наибольшей заинтересованностью мы, разумеется, ждали откликов из районов, где протекает река. Их пришло много. Но тщетно мы ждали писем от руководителей исполнительной власти в Липецке и Воронеже. Река замерзла, а теперь вот и вскрылась, вошла в берега. Пора бы знать уже, что думают в исполкомах Липецка и Воронежа по существу проблем, затронутых в публикации, какие меры, какие планы намечены по существу сказанного в газете.

Мы еще вернемся к разговору, начатому очерками «Река и жизнь». И было бы огорчительно засвидетельствовать равнодушие к заботам, имеющим жизненно важное значение.

Фото М. Калугина (Воронеж) из архива В. Пескова. 25 апреля 1976 г.

Проводник сказал: «Приехали – Кушка…»

Глядя в окно на зеленый картуз пограничника, я вспомнил школьный урок географии, слова учительницы: «А это самая южная точка нашей земли». Какая-то магия содержалась в этих словах – захотелось увидеть самую южную точку. И любопытство с возрастом не исчезло…

Маленький городок. Несколько улиц, зажатых между горой и рекой с названием Кушка. Река небольшая, но, видно, с характером – желтого цвета вода змеится в песчаных отмелях и потеках, зеленые берега далеки друг от друга. Бывает время: Кушка вспухает, катит по руслу камни и все, что встает на пути у потока. Известны годы, когда вода приносила из-за границы мертвых овец, пастушьи юрты и самих пастухов. Город остерегается строить что-либо вблизи от реки.

Город льнет к спокойной пологой горе. Летом гора бывает сплошь желтой. Солнце (температура в июле – августе переходит отметку «40») ничего не щадит в южной точке. Но в этом году весна затянулась. Гора возвышалась изумрудно-зеленой и местами алела от маков. Желтели на ней только глинистые дорожки. Тропы тянулись кверху из разных концов городка и сходились все в одной точке у памятника-креста.

Монумент с парящими над ним птицами виден издалека. И хотя самая южная точка границы лежит отсюда в нескольких километрах, монумент означает ее у Кушки. (В начале века такие же знаки-кресты были поставлены на севере, западе и востоке России).

Монумент в Кушке.

Город с верхушки горы виден до мелких подробностей. Кажется, протяни руки – и он уместится на двух ладонях. Дома из белого камня, дворики у домов, зелень акаций, кленов, карагачей, линейки улиц, линейка рельсов и линейка шоссе, уходящие в Афганистан, – все на виду. Населенная точка появилась в этих предгорьях с назначением «сторожить государство». Роль эту Кушка выполняет поныне.

Отдаленность в истории поселения (год основания Кушки – 1888-й) всегда играла особую роль. «Дальше Кушки не загонят, меньше взвода не дадут», – так шутили царские офицеры. Наиболее строптивых власти посылали как раз сюда, в надежде, что отдаленность утихомирит и охладит вольнодумцев. Таким образом в Кушке копился, концентрировался взрывоопасный для царской власти человеческий материал. И совсем не случайно огонь революции в Петрограде сейчас же вызвал вспышку в далекой маленькой Кушке. Любопытны подробности первых шагов революции здесь. К коменданту крепости генералу Востросаблину прямо с митинга («долой царское правительство!») пришла солдатская делегация. Генерал беседовал с делегатами очень спокойно и сразу же пригласил к себе пристава и жандарма: «Я решил передать власть Советам».

Любопытно, что в Кушке в свои советы и комитеты солдаты выбрали офицеров. Не обойден был и сам генерал Востросаблин. «На митинге, – читаем в заметках местного краеведа, – генерал пробовал отказаться, но толпа не послушалась. «Дворянин… Ничего! Голосуем! Даешь генерала!»

Вести обо всем, что вершилось тогда в России, достигали далекую Кушку без промедления. Стояли поезда. Месяцами валялись на станциях газеты и письма. Ташкент и Баку напряженно следили за новостями. А Кушка получала их вовремя: четко работала новинка по тем временам – мощная радиостанция, принимавшая Петроград, Москву, Киев. За новостями в Кушку слали гонцов.

Шли сюда и за помощью. Из Ташкента в трудный момент прибыли ходоки от рабочих, и Кушка откликнулась. Ташкенту послали пятьсот стрелков, две пушечные батареи, двенадцать пулеметов. Помощь была эффективной и сделала свое дело. Командовал революционной экспедицией кушкинцев полковник, прибалтийский барон Шульц…

Так проявила себя самая южная точка России.

Кто, по-вашему, самый интересный человек сейчас в Кушке?

Мой собеседник, немолодой уже прапорщик Василий Дмитриевич Гвоздев, потрогал ус, погладил внука по голове и твердо сказал, что главные люди тут пограничники, а самый известный человек в городке, несомненно, таможенник Анатолий Иванович Колеватых…

В белом домике (семь шагов от границы) «самый известный человек в Кушке» занят был делом. На крылечке таможни в покорной позе виноватого человека сидел афганец в чалме и в калошах. Оформлялись бумаги пограничного происшествия – афганец, посетив родственников, нес в кушаке два килограмма серебряных украшений.

– Обыкновенно небогатые люди, возвращаясь домой от родственников, везут лампы, котлы, гвозди, лопаты, ножи. А этот решил заработать… – Анатолий Иванович поднялся из-за стола и дал подписать афганцу бумагу. – Все. Украшения будут возвращены родне, а вы ступайте домой.

Молодой пограничник поднял шлагбаум, и афганец пошел по бетонной дороге домой за границу. Чалма, халат, калоши с загнутыми кверху носками… Что-то грустное было в этой фигуре мелкого контрабандиста, уходившего по пустынной дороге.

– Довольно обычное мелкое дело, – сказал Анатолий Иванович.

– Бывали и покрупнее?

– Бывали…

Старожил Кушки прапорщик Василий Дмитриевич Гвоздев.

Анатолию Ивановичу – шестьдесят. Сюда, в Кушку, он приехал в 44-м с фронта без правой руки. Тут долечился, тут остался работать, сюда к нему приехали мать и отец. Дети выросли тут, у границы. Дочь Лидия после учебы вернулась в Кушку учительницей. Сын Виктор стал лейтенантом, служит на одной из застав.

– Мы тут, в Кушке, все пограничники…

Шлагбаум, у которого служит Анатолий Иванович, поднимают довольно часто. Кушка – ворота в дружественную страну. В Афганистан тут проходят вагоны и автофургоны с машинами, удобрениями, пшеницей, сахаром, посудой и тканями, разным мелким товаром. Обратно вагоны идут груженные кожами, фруктами.

– Ну и, конечно, есть соблазн у разных людей провезти кое-что незаконное для собственной выгоды. Идут на всякие хитрости. Задача – эти хитрости разглядеть. Вот и вся моя служба…

Дом Анатолия Ивановича самый крайний к границе.

– Полторы тысячи шагов от порога до края страны…

Навстречу хозяину выбежал кот и стал тереться о ногу. Зеленел огород, сушилась на кольях посуда. Из трубы вился вечерний мирный дымок.

Домик у гор был самой южной жилою точкой нашей земли.

Фото автора. 27 мая 1976 г.

Путешествие на верблюдах было лишь символическим. Шутили, фотографировались, проехали километра два, а потом – время дорого – сели на вездеходы и по барханам – в центр заповедника…

Две недели гостили в Советском Союзе американские биологи. Они побывали в Москве, в академгородке Пущино, в заповедниках под Воронежем и под Курском.

Эти снимки я сделал в Туркмении в заповеднике Репетек. Жара была беспощадная. Переносили ее легко, пожалуй, только верблюды. У людей, однако, был строгий регламент работы: заседали под крышей, лазали по барханам и саксауловым зарослям, находили минуты поохотиться с фотокамерой за животными. А поздно вечером, «когда солнце уплывало в Америку», дело доходило и до застольных речей.

Сотрудничество советских и американских ученых по изучению биосферы и охране среды обитания человека развивается, по мнению обеих сторон, вполне хорошо. На этот раз совместный симпозиум был посвящен созданию в разных зонах Земли так называемых биосферных заповедников.

Короткое пояснение… Существует несколько форм заповедности дикой природы. Одна из них – заповедники нашей страны. Другой пример – национальные парки в Америке. (Музеи природы, где исключается хозяйственная деятельность, но куда допускаются люди.)

Теперь возникла необходимость иметь в природе не только музеи, но и лаборатории, точнее сказать, некие «испытательные полигоны». Для этого в разных зонах Земли (Арктике, тундре, в лесах, степной полосе, в пустынях, горах) выделяются районы исследования. Тут будет изучаться нетронутая природа, а также влияние на нее «антропогенного пресса» – различных форм жизнедеятельности человека. Важно знать (и попытаться выразить в точных понятиях и величинах) влияние на природу, например, железной дороги, жилого массива, нитки нефтепровода, пастьбы скота. Для «точки отсчета» и всякого рода сравнений здесь выделяется «зона покоя» – тщательно охраняемый эталон природы. Предполагается, таким образом, утвердить научно обоснованные нормы хозяйственной деятельности человека без катастрофического разрушения природы. Задача эта нелегкая, непростая. Во избежание ошибочных выводов важно для каждой зоны иметь не один «испытательный полигон». Сходство природных зон территории США и нашей страны подсказало: работу надо вести параллельно, чтобы, сравнивая результаты, делать выводы без ошибок.

Поиску сходных районов исследования и обсуждению методов предстоящей работы и был посвящен только что закончившийся симпозиум. С советской стороны его возглавлял академик Владимир Евгеньевич Соколов, с американской – крупный лесовод-эколог Джерри Франклин.

В Репетеке я беседовал с доктором Франклином. Он убежден в необходимости совместных исследований и верит: развиваться они будут успешно.

Фото автора. 2 июня 1976 г.

Мы подъезжали к Кушке. Было раннее утро, но пассажиры уже стояли у окон. Дорога вела наш поезд мимо зеленых, еще не спаленных солнцем холмов. Низины между холмами и у дороги были заполнены красным разливом маков. Небо было сияюще синим, воздух – без единой пылинки. Но украшением утра были, конечно, птицы. Они сидели на телеграфных столбах, большие, небоязливые, библейски спокойные. Почти на каждом столбе. Я насчитал их четыре десятка и сбился, вернее, отвлекся, потому что в небе увидел вдруг птичий парад. Вороны, сипы, грифы, орлы и черные коршуны парили в небе. Глаз нельзя было отвести от плавного неспешного хоровода. Ни крика, ни взмаха крылом. Огромные птицы огромным числом висели в небе, описывая круги над какой-то привлекательной для них точкой.

Этой точкою была бойня. Двумя днями позже я приехал на склон холма и спокойно из-за укрытия мог наблюдать и величавый небесный парад, и пир хищников на земле.

Вряд ли в нашей стране есть еще место, где можно увидеть подобное зрелище. Хищные птицы повсюду теперь очень редки. Тут же, на юге Туркмении, в районе Бадхызского заповедника, птицы, парящие в небе или сидящие у дороги, – обычное зрелище. Обилие пищи (главным образом грызунов), спокойствие заповедника, удаленность этих земель от мест обитания человека сохранили тут множество видов пернатых хищников – от огромного грифа до маленькой пустельги.

К бойне у населенного пункта крупные хищные птицы собирались, как видно, всегда. Но в этом году запоздавшее лето с обилием влаги вызвало небывалое буйство травы. Непросто сверху увидеть в зеленых джунглях добычу, и потому птицы даже из очень далеких мест слетаются к бойне. Тут удается не только вблизи рассмотреть великанов, но даже и проследить их повадки.

Самыми первыми к падшей овце приблизились вороны. Они и в природе первыми бросятся на добычу. Они добьют обреченную жертву, если она еще движется. Им же при дележе всегда достанется лучший кусок. И никто в иерархии падальщиков этому не перечит – смелость и сметливый ум уважаются всеми, даже огромными грифами. Эти сильные птицы подступаются к жертве следом за вороном и ведут себя как хозяева – сила при дележе почитается. Белоголовые сипы – птицы тоже немалые, но силенок порвать, к примеру, толстую шкуру кулана у них маловато – ждут, когда грифы разделяют тушу, и тогда, вытянув длинные шеи, начнут потрошить жертву. Грифу и ворону попадает частенько живая добыча. Сип же – падальщик профессиональный. Он ждет чьей-нибудь смерти. Примерно раз в две недели судьба посылает ему обед. И если уж он добрался до пищи – ест жадно, шумно, дерется за каждый кусок.

Белоголовые сипы, грязно-белого цвета птицы-стервятники и черные коршуны образуют над тушей овцы кучу малу… И когда, кажется, ничего уже от овцы не осталось, с вершины холма «к столу» опустился орел-бородач. Его доля на этом пиру – сухожилия, кожа и кости.

Не слишком приятное зрелище – пир этой братии, но они благодетели жизни, санитарная служба природы. Хорошо налаженная служба. На большой высоте птицы парят над степью. Раздался выстрел – сейчас же летят на звук, знают, что можно чем-нибудь поживиться. Зрение у парящих (иногда невидимых снизу) хищников превосходное. Заметивший первым добычу, начинает быстро снижаться, а это сигнал для соседнего «патруля». С большой территории, наблюдая друг друга, птицы в считанные минуты собираются к жертве. Это может быть павший ягненок, погибающий старый кулан, ослабшие волк и лисица. Еще живую добычу добьют, но если она уже разложилась, помехи в том нет – любой микроб в кишечнике санитара погибнет.

Я покинул укрытие возле бойни, когда от овцы осталось лишь место, где ее бросили. Пировавшие отдыхали поблизости. Сидя на бугорках, они дремали, чистили перья, не обращая внимания на шелудивую собачонку, шнырявшую в поисках чего-либо. Но вся компания поднялась сразу, как только увидела человека. Взлетели первыми осторожные вороны, за ними, скрипя маховыми перьями, поднялось сотни полторы грифов, сипов, стервятников, коршунов, сарычей и орлов. Армада огромных птиц! Такое мне приходилось видеть лишь в Африке. Через минуту небо над головой разрисовано было темными силуэтами. Скользя по кругу, птицы поднимались все выше и выше. Скоро их можно было различить лишь в бинокль. Потом они все исчезли – у каждой в бугристой степи была еще скрытая жизнь. Где-то в укромных местах их ждали гнезда с птенцами, родительские заботы…

Проезжая по заповеднику, мы все время смотрели: не мелькнет ли где-либо гнездо? И наконец увидели, что искали. В десяти шагах от дороги единственный на большом пространстве кустик кандыма был придавлен огромным гнездом. С него взлетел сарыч, оставив на милость пришельцев трех белых пушистых птенцов. В обычное лето родитель спасал бы детей под крыльями от жары, но в этот день птенцы нуждались в тепле. Они сидели, плотно прижавшись друг к другу. На попытку притронуться к ним ладонью, старший ответил щипком крючковатого клюва.

В обычное лето птенцов было бы пять. Теперь же и трех прокормить, как видно, не просто. Младший из братьев был хилым и прятался под живот старшего. В гнезде лежали три рыжих хвостика сусликов. Несомненно, первый кусок попадал в гнезде старшему. И родители поровну тут не делят – в трудное время пусть вырастает один, но сильный.

Птенцы сарыча.

Пока мы снимали трех сарычат, родитель без крика, но беспокойно делал круги над гнездом. Любопытно, что гнездо сарыча и куст кандыма под ним служили приютом не только хищникам. Огромная грубая шапка гнезда была нашпигована мягкими гнездами воробьев. Удивительно было видеть в этой степи воробьев, но еще необычнее было это соседство. Сарыч летает искать добычу за многие километры (возможно, летает кормиться и к бойне), но возле гнезда закон жизни запрещает охоту. И воробьи это знают отлично. Да что воробьи! Прямо возле куста были норы песчанок и норка суслика. Но и они чувствовали себя в безопасности под гнездом, в то время как наверху ждали пищи три сарычонка. А в небе плавала темная тень крупной птицы.

Фото автора. 20 июня 1976 г.

Машина пылит по широкой равнине. И мы наконец их видим. Небольшой табунок. Бегут параллельно дороге споро и ровно как заведенные. Наши пути совпадают и можно дивиться выносливости этих не то лошадок, не то ослов. Поднятый шумом джейран уносится, еле касаясь земли. Они же не летят, они бегут по земле, тяжеловесные, но способные, кажется, без остановки одолеть всю эту степь, насколько бы она ни тянулась.

Наше соседство надоедает, и куланы включают скорость, какую на этой дороге машина развить не может. Мы видим мелькание по зелени розовато-песочных шкурок. Потом табунок силуэтом маячит на горизонте. И вот уже нет их. Когда-то куланов загоняли на лошадях. Но даже самая резвая лошадь догнать их не может. Лошадей меняли и гнали куланов до издыхания.

Сейчас на земле их немного, хотя когда-то они заполняли пространство на запад до Украины и до Урала на север. Их численность угасала, как свеча на ветру, по мере освоения равнин человеком. Человек отнимал у куланов водопои и пастбища, истреблял их самих ради мяса, жира и ради шкур, из которых получали превосходный сафьян. В начале века их видели из окон проходивших в Ашхабад поездов. В 30-х годах свечка готова была погаснуть – на самом юге Туркмении куланов осталось меньше двух сотен. Для их спасения осенью 1941 года был учрежден заповедник. Мера эта не запоздала. Число куланов перевалило теперь за тысячу. Но беспредельно стадо расти не может. Горячая степь заповедника прокормить и напоить может лишь эту тысячу с небольшим.

Живут куланы под защитой закона спокойно. У водопоев они собираются очень большими группами, а вообще живут табунками голов по десять – пятнадцать… (Бывают и одиночки.) Водит табун умудренная жизнью самка, а порядок в группе наводит самец. Встретившись, два табуна могут затеять драку, причем настолько азартную, что теряют чувство опасности. Этим и пользовались когда-то охотники, нагоняя табуны друг на друга – в междоусобных схватках куланы забывали о главном враге и становились жертвой его.

Непуганые куланы спокойно пасутся, и подойти к ним можно метров на триста. Я наблюдал их и с более близкого расстояния. Спор: «с лошадью или с ослом состоит в родстве этот степной бегун?» разрешается в пользу осла, как только услышишь куланий рев. Однако осел, оказавшись рядом с куланом, выглядит низкорослым, забитым, покорным. Кулан же полон достоинства, силы и дерзости, если даже и оказался в загоне у человека. На поле он – полный хозяин степей. Сила его уважается. Собака при овечьей отаре бросится догонять волка, но робко подожмет хвост и даже не гавкнет, если отару невзначай потревожат куланы.

Рождаются куланята готовыми к тяготам жизни. На второй день малыш уже мчится вместе со всем табуном. Конечно, выносливость маловата, малыш отстает. Мать-куланиха его опекает. Но если опасность очень уж велика и табун бежит в панике, малыш остается и становится легкой добычей волков, гиены и даже больших хищных птиц.

В природный механизм, регулирующий численность животных заповедника, люди стараются не вмешиваться. И все-таки каждое лето из степи привозит кто-нибудь осиротевшего куланенка. На этот раз малыша в заповедник привезли пограничники. И я был свидетелем смешной, трогательной и драматичной одновременно сцены усыновления малыша.

Молоко коровы для кулана неподходяще. Выжить он может, только питаясь молоком ослицы. (Вот оно, родство-то!) Кормящую мать-ослицу и стали искать. «Найти ее много труднее, чем даже купить мотоцикл «ИЖ-планета», – сказал директор заповедника Иван Семенович Сух, но все же уселся на день у телефона. Нашел! Где-то за сто пятьдесят километров от заповедника жила кормящая мама. За ней послали грузовичок и в кузове привезли в заповедник. Вид у ослицы был невеселый. Но главные огорчения были у нее впереди.

Ослицу отвели на лужок и привязали к надежному колышку. Потом надели на голову ей мешок, предварительно вымазав ноздри какой-то резко пахнущей жидкостью. Таким образом, ни видеть, ни чувствовать запаха кормилица не могла. И сразу же подвели куланенка.

Приемная мать, понуро стоявшая на приколе, ему вовсе не приглянулась. И он прижался к ногам лаборантки, кормившей его до этого из рожка. Однако сдоенное в ладонь молоко куланенку понравилось. И, когда мордочку его силою подтянули к набухшему вымени, он сразу понял, что ему следует делать. Но ослица мгновенно почувствовала, что вовсе не кровное чадо припало к ее соскам, и поддала копытами так, что куланенок мячиком отскочил в сторону. Эту крайнюю степень протеста учли – под рукою была веревка.

Ослице крепко связали ноги. И опять подвели куланенка… Снимок передает драматизм положения: куланенок признал приемную мать, но мать никак не хочет признать чужака. Вот в этой покорной, полной отчаяния позе ослица стояла два дня. Куланенок припадал к вымени, терся о ноги ослицы, лизал ей шею, словом, вел себя, как подобает вести любящему, кроткому сыну. А ослица страдала… Но на третий день мы увидели, как она уже нежно ласкала приемного дикаря. В загоне царили мир и любовь. Усыновление состоялось!

Так повторяется каждое лето. Куланята, воспитанные в неволе, вырастают крепкими и здоровыми. Три из них носились в просторном загоне. Выраставший вместе с куланами ослик тоже резвился, но куда ему было до стройных и сильных красавцев диких кровей!

Возвращение кулана в природу, однако, не всегда удается. Ослица кормит приемыша. Но эта раба человека не может обучить его мудрости дикой жизни. Увозили куланов в степь, выпускали вблизи табуна. И, что же вы думаете, они возвращались в загон! Пробегали сотни полторы километров. Каким-то чудом находили усадьбу заповедника. Измученные, избитые своими дикими собратьями, они рады были вернуться в закон.

В загоне они и проводят жизнь – редких животных охотно и за хорошие деньги берут в зоопарки.

Фото автора. 23 июня 1976 г.

В телеграмме было три слова: «Приезжай, квартирант дома». Шутливый шифр означал: в чьем-то гнезде растет кукушонок…

Друг мой Сергей Кулигин работает в заповеднике. Весь путь от Москвы до гнезда в сосняках у Оки занял три часа с небольшим. И вот мы, намокшие, стоим у дуплянки, над которой мечутся две встревоженные маленькие птички. Подношу к летку палец и сейчас же его отдергиваю, получив неожиданный ощутимый удар-щипок.

Открываем верх у дуплянки и видим жильца этой крепости. Ему тут явно тесно. Гнездышко, свитое для пяти-шести малышей мухоловки-пеструшки, черный взъерошенный великан давно перерос. Ерзая в темноте, он это гнездышко перемолол и сидит сейчас просто на мягкой подушке.

Он готов за себя постоять: ерошит перья, демонстрирует устрашающий зев, но в конце концов утихает на теплой ладони. Его обмеряют, взвешивают (ежедневная процедура), фотографируют. Ему тринадцатый день, он занимает почти всю ладонь и с трудом умещается на тарелке аптечных весов.

Приемные мать и отец с зажатыми в клювах козявками верещат рядом, и беспокойство их достигает предела. Водворяем жильца в дуплянку и для лучшего наблюдения вешаем ее на сосну, возле которой Сергей приготовил фанерный скрадок. Все таинства жизни старой дуплянки теперь у нас на виду.

История кукушонка такая. 27 мая, обследуя поселение птиц, на опушке вдоль поймы, Сергей обнаружил гнездо лесного конька. В нем лежали два разных яичка. Одно коричневатое в крапинку, другое, размером побольше, было голубоватым. Подежурив вблизи гнезда, Сергей убедился, что оно брошено. Восстановить историю брошенной кладки было нетрудно. Кукушки кладут яйца в гнезда различных птиц. Однако у каждой кукушки есть «специализация». У одной яйца размером и цветом похожи на яйца дроздов, другие готовят яйца для гнезд камышовок, трясогузок, зорянок, славок. Ошибка в адресе ни к чему хорошему не ведет. Так, видно, вышло и в этот раз. Лесные коньки, обнаружив подкладень, сочли за благо построить другое гнездо.

Яйцо кукушонка лежало холодное. Но соблазнительно было исправить ошибку природы. И с помощью человека яйцо совершило любопытное путешествие. Сначала Сергей подложил его зябликам. Но в это дождливое лето дятлы, не находя корма, воровали из гнезд птенцов, а у зябликов кладка всегда на виду. Сергей отыскал искусно скрытую в ельниках уютную «черепушку» дроздов. Но яйцо сюда запоздало. Через девять суток появились дроздята, а яичко-подкидыш лежало без признаков жизни. Полагая, однако, что жизнь в яйце все-таки пробудилась, ему не дали остыть и, согревая в ладонях, перенесли в дуплянку мухоловки-пеструшки.

У этой маленькой птицы в гнезде лежали четыре яичка. Прибавление пятого она не заметила. Проблема была в другом. В дупла кукушки яиц не кладут. И неясно было, как поведут себя мухоловки, появись в гнезде кукушонок. Между тем события развивались стремительно. Подняв через день крышку дуплянки, Сергей увидел такую картину. Два птенца и два яйца мухоловки были вытеснены из гнезда и лежали на самом краю, а в середине лежал голый слепой подкидыш. Появившись на свет, кукушонок сразу же сделал то, что предписано было ему природой: избавился от приемных сестер и братьев.

Два яичка и двух птенцов мухоловки Сергей немедленно подселил к двум другим мухоловкам, а за этой дуплянкой стал наблюдать.

Кукушонок рос быстро, прибавляя в весе сначала по три-четыре, а потом и по десять граммов каждые сутки. Из голыша он превратился в колючего ежика. Потом на колючках распустились пушистые кисточки. На появление приемных родителей у летка он отвечал сверчковой руладой и показывал ярко-оранжевый зев. Лицезрение вечно просящей пасти не давало двум крошечным птичкам ни минуты покоя. Лишь иногда ненасытный ребенок почему-то медлил проглатывать паука или муху. Кормилицы в этом случае быстро совали головы в распахнутый зев и, схватив не проглоченный корм, тут же его съедали, чтобы через две-три минуты появиться с новой добычей.

Раза три в час семья совершала санитарный обряд. Кукушонок делал в гнезде разворот, и какой-нибудь из родителей быстро хватал у сына из-под хвоста белую бомбу. Отходы жизни кукушонок откладывал упакованными в эластичную пленку. Бомбы сначала маленькие постепенно достигли размера небольшой сливы. Родителей эта ноша тянула к земле, но они роняли ее вдалеке от гнезда – у кукушонка в дуплянке всегда было чисто и сухо…

Второй раз из Москвы в заповедник я приехал, когда кукушонку шел уже восемнадцатый день. Из черного ежика он превратился в большую пушистую птицу-подростка, глядел осмысленно, весил сто четырнадцать граммов, и в дуплянке было ему тесно.

Сергей посадил кукушонка на сук. Мы затаились, стараясь не проглядеть встречу птичек-родителей с сыном, которого они долго кормили, но увидят которого первый раз.

Никаких проблем не возникло. На суку сидело огромных размеров чудовище, но мама и папа не сомневались, что это их сын. Мама с зажатой в клюве букашкой к дуплянке даже не подлетела – сразу на сук, к разинутой пасти. На секунду с отлетом она задержалась и сразу же получила удар клювом в грудь – «нечего медлить, лети за едою, я голоден». И она полетела. И опять принесла что-то в клюве. И опять получила удар, но сразу не улетела, а принялась с безопасного расстояния изучать свое чадо.

Место описанных тут событий. Возле скрада орнитолог Сергей Кулигин.

С Сергеем мы залезали в скрадок по очереди и проводили там три-четыре часа ежедневно. Дни стояли дождливые, но серьезной помехой для наблюдений были лишь комары. Они набивались в скрадок и ели нас беспощадно. Мы вылезали, опухшие, одеревеневшие от неподвижности. Но какую награду мы получали за эти мелкие неудобства! Мы прикасались к тайне. Тайна, обычно скрытая за лесным пологом, тут была на ладони.

Конец ознакомительного фрагмента.