Глава 1
Политическая идеология
В этой книге я намерен доказать, что политический миф является одной из форм выражения идеологии. В данной главе будет кратко рассмотрена природа политической идеологии и ее функции.
Определение предмета
«Система верований, обосновывающая и оправдывающая предпочтительную для общества политическую систему – существующую или отстаиваемую, – и предлагающая стратегию ее поддержания или внедрения (действия, организационные установления, программы)» (Кристенсон и др. 1972: 1).
«Система идей, при помощи которых люди устанавливают, объясняют и обосновывают цели организованного общественного деяния, в первую очередь политического, и средства ее достижения – вне зависимости от того, состоят ли эти цели в том, чтобы сохранить данное общественное устройство, улучшить его, ликвидировать или перестроить» (Селиджер 1976: 14).
Перед вами определения идеологии, характерные для многих политологов (ср.: Коллинз 1993: 9; Винсент 1995:16). На первый взгляд, формула Кристенсона «система верований» и даже формула Селиджера «система идей» представляются натяжками. Может показаться, что они предполагают более высокую степень организации, внутренней согласованности осознанности, нежели могут позволить разнообразные установления, политические институты, социальная практика, символика, применяемые в идеологической традиции в разных странах и в разное время. И все же эти определения имеют право на существование. Прежде всего, идеологии создаются теоретиками и публицистами, которых положение обязывает склоняться в той или иной степени к систематизации. При этом неважно, является ли источником идеологии деятельность одного человека (пример тому – марксизм), совокупность трудов разных мыслителей (пример – либеральная идеология), или религия, как в случае христианской демократии; последователи данной идеологии, развивающие ее, нуждаются в некоем рациональном обосновании. Эта необходимость ощущается даже в том случае, когда сама идеология содержит в себе откровенно иррациональные элементы, как, например, идеология нацизма. Кроме того, Селиджер, Кристенсон и их единомышленники, используя термин «система», отнюдь не подразумевают, что идеология сохраняется в абсолютно неизменном виде или что границы идеологий непроницаемы. Напротив: идеологии находятся в развитии, обогащаются, используют различные традиции и нередко обретают общие черты. К этой проблеме мы еще вернемся.
Идея «системы» предполагает, что ее элементы соединяются, пусть даже различными способами и в различных комбинациях. Теоретики по-разному, в соответствии со своими концепциями, определяют компоненты интересующей их структуры. К примеру, Элинор Скарбро представляет идеологию с точки зрения провозглашаемых ею понятий (1984: 23–49). В их число входит «фундаментальная идеология», т. е. фундаментальные допущения (относящиеся к природе человека и общества), ценности (напр., свобода, равенство, сострадание), цели (напр., построение демократического, социалистического общества, утверждающего вышеназванные ценности). Говоря о том, каким образом фундаментальная идеология должна быть претворена в жизнь, Скарбро прибегает к идее «оперативной идеологии», под которой она понимает приемлемость действия и его эффективность; при этом свобода действий ограничивается, с одной стороны, стержневыми убеждениями, а с другой – социальными условиями.
Мартин Селиджер, напротив, рассматривает предмет с точки зрения типов утверждений, формирующих идеологическую позицию. Согласно взглядам Скарбро, идеология – это заранее разработанная концепция, обусловливающая словесные и иные акции, влияющая на восприятие и мотивацию участников политического процесса. По Селиджеру, идеология есть социальный феномен, существующий как словесное обоснование – прямое или косвенное – политических актов. Согласно модели Селиджера, в структуру идеологии входят моральные предписания (нормативы, утверждающие принципы справедливости и общественного блага), организационные предписания (нормативы, относящиеся к целесообразности, благоразумию и эффективности), инструментарий (пути и способы осуществления политической стратегии), запреты (отрицания принципов и ценностей, утверждаемых иными, конкурирующими идеологиями), анализ и описание, поскольку при описании и анализе общественных явлений идеологи используют такие категории, как ценности, допущения, цели и т. п. Насколько я могу судить, «моральные предписания» у Селиджера означают то же, что «стержневые убеждения» у Скарбро. «Инструментарий» Селиджера совпадает с «принципами действия» Скарбро. Прочие компоненты модели Селиджера не находят прямых соответствий. Тем не менее, эти две модели во многом дополняют друг друга.
В этой книге я постараюсь дать нейтральный, максимально широкий взгляд на идеологию. При этом я буду придерживаться исключительно своего предмета и не стану вдаваться в более широкие вопросы философского плана. Идеологией может считаться любая система политических убеждений, вне зависимости от ее конкретного содержания, если ее структура и функции подходят под описание характерных черт идеологии. Аналитик остается нейтральным, он не выносит суждений о правильности и ложности, абсолютной или относительной, тех или иных идеологий. Если суждения такого рода появятся в аналитической работе – в данном случае в моей, – это будет означать некое отклонение. Пусть марксистские теоретики выводят марксизм из ряда прочих идеологий или, в лучшем случае, придают ему привилегированное положение (Ларрен 1979; Иглтон 1991). Нейтральная концепция рассматривает марксизм наравне с либерализмом, фашизмом и любыми другими учениями. Точно так же нейтральный исследователь держится в стороне от тех противников марксизма, которые рассматривают марксистское идеологическое построение как экстремистское, тоталитарное, утверждая при этом, что некоторые политические доктрины качественно отличаются от идеологий и превосходят их. По сей день остается красноречивым пример Майнога (1985, 1993) и Селиджера (1977,1976), продемонстрировавших анализ негибких марксистских и немарксистских идеологических концепций.
Нейтральный подход предполагает сравнительный анализ содержания, структуры и функций различных идеологий, критическое рассмотрение вопросов о том, в чем, каким образом и в какой степени идеологически маркированы политические тексты – включая научные исследования, претендующие на объективность. При таком подходе мы не стремимся подтвердить или опровергнуть вывод Барбары Гудвин (1992: 8): «Тот, кто размышляет о политике или занимается общественными науками, не может быть свободен от идеологии или некоей системы ценностей». Нам достаточно отметить, что любой политический текст может быть в большей или меньшей степени идеологически маркирован в том, что касается выбора предмета, рамок его разбора, отбора и интерпретации фактов и, естественно, сделанных выводов. При широком, нейтральном подходе вовсе не подразумевается, что идеология непременно есть нечто вредное, ложное и нездоровое. Тем не менее, и нейтральный исследователь может разделять интерес современных марксистов и немарксистов (напр., Томпсон 1984,1990) к использованию властвующими социальными группами риторических приемов ради убеждения публики и манипуляции общественным мнением. Однако нейтралитет также призывает нас к исследованию подобных стратегий, которые используют оппозиционные слои, обосновывая свои убеждения и проекты.
Идеология проникающая
В современных обществах люди живут в условиях постоянной бомбардировки идеологически маркированными политическими заявлениями. Идеологическая окраска может быть явной, как, например, в случаях, когда речь идет о речах в поддержку тех или иных партий, информационных сообщениях, рекламных объявлениях, кампаниях, проводимых лоббистами или политиками, а также прессой, держащей сторону определенной партии. Идеологическая сторона может проявляться и менее открыто. Главы государств, как правило, выступают от имени своих народов; правительственные чиновники представляют свои ведомства; политические аналитики претендуют на непререкаемость своих мнений; журналисты провозглашают своей целью всего лишь простое отражение действительности; к объективности как будто бы стремятся учителя, проповедники, родители – в словах, обращенных к детям. Этот список может быть продолжен.
Кроме того, сфера политической коммуникации не замыкается в рамках словесных сообщений. В политических церемониях и ритуалах наряду с речами могут использоваться действия, особого рода костюмы, атрибутика (например, знамена), музыка, песни; может иметь значение и место проведения мероприятия. Идеологическими инструментами становятся картины, рисунки, иллюстрации, плакаты, рекламные объявления, даже выставки или музейные экспозиции. Понятно, что тем же целям могут служить кино и телевидение, то есть динамические зрительные образы. В современном обществе человек становится потребителем (а можно сказать, и объектом) политической пропаганды, исходящей из самых разных и неиссякающих источников.
Крайне трудно установить, в какой степени идеология влияет на общественное мнение – даже в демократических государствах, где о политическом выборе населения можно судить, по крайней мере, приблизительно, по данным голосований или опросов. Даже в странах развитой демократии случается, что многие люди, вопреки идеологическому давлению, редко говорят (или вообще не говорят) об идеологии, а если используют это слово, то вкладывают в него значение некоего политического кредо. При этом они могут сказать, что у них самих такого кредо нет, что они аполитичны, а голосуют или выражают свою политическую позицию только по определенным вопросам.
К подобным заявлениям нужно относиться с осторожностью. У многих граждан может не быть стройной системы взглядов, они могут не поддерживать систематически определенную политическую группировку, могут даже утверждать, что любые политические партии – это балласт, но они не могут не впитывать идеи, ценности, убеждения в процессе учебы, общения с близкими, друзьями, знакомства со средствами массовой информации. Барбара Гудвин говорит:
«Когда человек говорит, что не придерживается никакой идеологии, и при этом активно выступает за свободу личности, это есть выражение либеральной идеологии, пусть и неосознанное. Люди порой усваивают определенные ценности, не сознавая того, что эти ценности являются частью некоей сформулированной доктрины. Такое чаще всего происходит в тех обществах, где нет официальной идеологии, и убеждения рождаются в ходе повседневной дискуссии по политическим вопросам, не основанной на идеологических постулатах; это обстоятельство осложняет понимание политических процессов. Человека, имеющего некоторые убеждения, нельзя причислять к приверженцам конкретной идеологии, но сами эти убеждения идеологически обусловлены. Уходя от одной идеологии, мы неизбежно приходим к другой» (1992: 29).
Как указывает Кристенсон, массы «привязаны к идеологии ее носителями – политическими элитами (политическими партиями, лоббистами, образовательными программами, средствами массовой информации), которые массами руководят, направляют их, и чьим указаниям массы следуют» (1972:10–11). Надо понимать так, что изощренные, эзотерические теории, бытующие в среде политической элиты, фильтруются, упрощаются, приобретают экзотерический характер и становятся достоянием масс (Хагопиан 1978: 401). Возможно, Кристенсон недооценивает равнодушие, скептицизм, а то и открытый цинизм по отношению к носителям идеологии, свойственные многим членам общества. Тем не менее, приобщение к политической культуре может происходить «по капле», благодаря постоянно повторяемым доводам. Итак: взгляды отдельного человека могут быть непоследовательными, но они отражают некие идеологические постулаты, пусть даже система взглядов этого человека представляет собой мозаику противоречивых идеологических построений. Вот такая мозаика и определяет характер политических представлений, отношений, суждений, эмоций, мнений и действий. Пока в современном обществе есть политическая жизнь, есть и политическая идеология.
Функции. Назначение. Типы
Политические идеологии имеют множество функций. Во многом это объясняется тем фактом, что общество – это система, в которой богатство, власть и социальный статус распределены по различным общественным слоям. Идеология – это инструмент как интеграции, так и конкуренции. Любая политическая группировка использует идеологию в своих целях. Идеология способна обосновать справедливость сложившегося политического устройства, равно как и распределения богатства, власти и авторитета. Следовательно, она в состоянии способствовать приятию существующей власти, установлению стабильности, так как необходимость в насилии отпадает, когда граждане обладают ощущением политического долга. Но при этом идеология является и орудием противостояния. Во всех сообществах, в том числе и международных, происходят конфликты – как горизонтальные, так и вертикальные. Идеология служит обоснованием для каждой из сторон, участвующих в политическом или даже военном конфликте. Можно понять, что и на Западе, и в большей части остального мира история доказала «невозможность прийти к единой доктрине, соединяющей цели и средства, ценности и действительность, приводящей к всеобщему согласию и исключающей принципиальные споры» (Гэмбл 1981:12).
Каждая идеология по-своему объясняет человеческую природу и, исходя из этого, раскрывает и оценивает существующее общественное устройство, соотнося его с собственными воззрениями на то, каким мир должен быть. Став общественным достоянием, идеология предоставляет в наше распоряжение карту, позволяющую нам ориентироваться в политической реальности, понимать ее и прочитывать ее смысл. Скарбро говорит, что «карта дает нам знать, где мы находимся, куда движемся, и подсказывает, каких направлений нам следует придерживаться» (1984: 28). Таким образом, идеология освобождает нас от ощущения неопределенности, можно даже сказать, дает нам символ веры в кризисные времена. Она помогает человеку приобрести уверенность в том, что он знает что-то наверняка, и дает ему веру.
Давно замечено, что приверженность к определенной идеологии дает ее адепту способность игнорировать, отрицать, ложно интерпретировать информацию, которая противоречит его излюбленному учению. Происходит это потому, что сама система верований представляет собой фильтр, через который проходит информация и который придает этой информации желаемый смысл (напр., Колаковский 1980). В этом нет ничего противоестественного. О чем бы ни шла речь, нам представляется совершенно нормальным, когда человек говорит: «Допустим, вы опровергли мои аргументы, доказали, что я исказил какие-то факты. Но тем самым вы не изменили моих убеждений. Это показывает лишь то, что вы более искушенный спорщик, или же то, что вам на этот раз удалось привести более убедительные факты. Когда мы обратимся к другому предмету, победа останется за мной, и даже если вновь победите вы, все равно я знаю, что прав я».
Идеология в состоянии сформулировать цели действий так, чтобы они согласовывались с причинами, вызывающими данные действия. Идеология – это нематериальный фундамент сообщества, сообщающий его членам чувство единства и отделяющий их от носителей иных убеждений (о символах, на которых строится общество, см.: Коэн 1989; Линкольн 1989). Нужно признать, что общества, построенные на основе развитых идеологий, таких, как марксизм или либерализм, значительно отличаются друг от друга. Часто в них обнаруживаются различные течения или национальные варианты одной и той же идеологии. Кроме того, часто на них оказывают влияние (возможно, решающее) иные, господствующие формы общественной организации. Эти формы могут быть основаны на принципах семейных отношений, профессиональной солидарности, религии, места проживания, принадлежности к нации; их можно назвать «воображаемыми сообществами» par excellence [1], поскольку каждый из их членов не знаком лично с большинством других (Андерсон 1991; Э. Д. Смит 1991).
Тем не менее, сообщества, порожденные идеологическим противостоянием и сотрудничеством, на национальном, «поднациональном» и международном уровнях объединены наличием оппозиции типа «мы, свои» и «они, чужие», которая соединяется с оппозицией типа «мы, правые» – «они, неправые» (или, по меньшей мере, «мы более правы, чем они»). Все это легко перевести в сильнее нагруженный нравственно конфликт «мы, хорошие» – «они, плохие». С точки зрения идеологического сообщества, понятия «мы» и «они» вовсе не обязательно определяются принадлежностью к тому или иному сообществу в данный момент. Человек может ощущать идеологическое родство с кем-то, кто жил в другую эпоху или живет в другом обществе. Точно так же создается предположение об идеологической близости с потомками. Все сказанное можно повторить и в отношении идеологических противоречий.
Предлагая свои рецепты, идеологи призывают к практическим действиям, полной самоотдаче, даже к самопожертвованию. Такие призывы бывают весьма эмоциональными и в то же время рационально обоснованными. Зачастую идеологии рождаются в периоды кризисов, нестабильности и обращаются к тем социальным слоям, чье имущественное положение или общественный статус находятся под угрозой. Эти социальные группы самостоятельно не могут отыскать соответствие своим нуждам и целям в идеологии, исповедуемой верхами общества. Кристенсон (1972:12–13) говорит о том, что идеология часто имеет некое конкретное воплощение – в образах героев, мучеников, в ритуалах, сакральных текстах, а также нередко несет в себе утопическое видение будущего. Нам предстоит более подробный разговор об этих свойствах идеологий при рассмотрении природы политического мифа.
При описании типов идеологий было бы полезно воспользоваться категориями нарождающегося, отживающего и господствующего, введенными Реймондом Уильямсом (1977:121 – 7); к ним я добавил бы категорию устоявшегося, применимую к идеологиям распространенным, но не господствующим. Уильямс применяет эти термины, говоря о марксистской теории общественно-экономической формации, но они могут быть отнесены также к идеологиям, связанным с социальными группами, либо утрачивающими свою роль (это понятие можно истолковать по-разному), либо находящимися на пороге расцвета, либо лишь начинающими приобретать значение. Например: в Соединенных Штатах, в Европе, в большей части остального мира марксизм-ленинизм, а может быть, даже и социал-демократическая идея, судя по всему, постепенно становятся отживающими идеологиями, а на статус господствующих могут претендовать различные формы либерализма. Правда, сегодня мы наблюдаем возрождение неофашизма в некоторых частях Европы; поэтому следовало бы ввести категорию возрождающегося для характеристики тех идеологических течений, поднимающих голову – в обновленной форме – после длительного периода упадка.
Поскольку спектр идеологий очень широк, имело бы смысл определить критерии, по которым те или иные из них можно считать частными или общими. Частные идеологии фокусируют свое внимание на отдельных вопросах общественной жизни или имеют отношение к отдельным социальным группам. К таким идеологиям относятся, например, антиклерикализм, движение за права гомосексуалистов, пацифизм, защита животных, а также различные формы расизма, этноцентризма, национализма, интернационализма и регионализма. К общим идеологиям можно отнести либеральные, консервативные и социалистические учения, т. е. те, которые, в большей или меньшей степени, сосредоточены на мироустройстве в целом. С течением времени частные идеологии могут приобретать черты общих; примеры – феминизм и движение «зеленых». Могут также возникать различные сочетания частных идеологий с общими (Будон 1989). Так, некоторые движения «зеленых» в своих версиях нарождающейся идеологии экологизма вписывают свои идеи в контекст марксизма или анархизма (Добсон 1990; Пеппер 1993).
Строго отделить одну идеологию от другой достаточно сложно, поскольку велико число теоретических трудов, политических группировок, общественных институтов, политических стратегии и типов реальной политики, к которым в разные времена приклеивались самые разнообразные идеологические ярлыки. Роджер Гриффин повторяет тезис Карла Манхейма о том, что идеология никогда не бывает представлена исключительно своим создателем и вообще какой бы то ни было одной личностью. Гриффин также указывает, что «идеологии на практическом уровне свойственна гетерогенность, так как все ее последователи вносят в нее частичный вклад, определяемый их социальным положением, равно как и их интеллектуальными и материальными интересами, определяющими их «избирательное сродство» с идеологией» (1991: 17).
Дэвид Мэннинг предлагает возможный подход к проблеме водораздела между идеологиями (1976: 57–63,139–140). Как явствует из теоретических трудов идеологов, говорит он, идеологию определяют следующие компоненты: 1) все основные пункты основных работ, претендующие на принадлежность к данной идеологии и рассматриваемые как относящиеся к числу прочих признанных ее элементов; 2) основные пункты сочинений авторов, впоследствии признанных предтечами вышеупомянутых идеологов. Таким образом, единственным критерием является признание, а вовсе не какое-либо определение идеологии органического характера, сделанное на основе ее сущности или иных ее аспектов. Такой взгляд предполагает, что тексты, включенные в ту или иную идеологическую традицию, не составляют органического целого и могут иметь значительные расхождения в отношении принципов и программ. Также делается вывод, что идеологические традиции не статичны, они изменяются в свете исторических обстоятельств. 3) Внешние рамки традиции формируются трудами авторов, рассматриваемых как откровение и носителями данной идеологии, и приверженцами иных идеологий.
Концепция Мэннинга не исключает возможности описания идеального типа для любой идеологии. Но оно не будет носить сущностного или ограничивающего характера, поскольку построение идеального типа является лишь подспорьем для создания концепций и проведения исследований, но не более того. По словам Роджера Гриффина, «неверно было бы относиться к идеальным типам как к определяющим, классифицирующим категориям, поскольку они имеют чисто «эвристическую» ценность: они служат не для описания или объяснения фактов как таковых, а являются некими концептуальными рамками, при помощи которых могут быть осмыслены определенные значительные группы фактов, исследованы связи и проведена классификация явлений (1991:11). Ни в одном эмпирическом анализе такие конструкции не будут содержать все родовые черты идеологии (если вообще будут их содержать), но они могут стать стандартами, по которым мы будем мерить эмпирические явления. Свое собственное определение атрибутов идеологии Гриффин заключает так: «Для каждой отдельной идеологии возможно выстроить идеальный тип в терминах стержневых ценностей и целей, наполняющих различные типы политики и тактики; родовой же идеологией можно назвать такую идеологию, стержневые ценности и задачи которой могут принимать разные формы, может быть, даже противоположные в некоторых внешних проявлениях» (17). Представленный Гриффином детальный анализ фашизма как родовой идеологии является убедительным примером ценности его подхода. То же самое справедливо и в отношении других подробных исследований, посвященных крупнейшим идеологиям (см., напр.: Хейвуд 1992; Итвелл и Райт 1993; Винсент 1995).
Какова же взаимосвязь между идеологией и формированием реальной политики? Ориентация идеологии на практические действия становится причиной ее связи с организованными участниками политической жизни, например, партиями или прессой. Селиджер не без оснований разграничивает фундаментальную идеологию, предстающую в теоретических трудах, и идеологию оперативную, которая состоит в системе аргументации, поддерживающей проводимую партией или иной организованной структурой политику. Замечание Селиджера о двух несовпадающих ипостасях идеологии представляется излишне прямолинейным, если принять во внимание бесчисленные переплетения общих принципов, долгосрочных и краткосрочных стратегий и т. д., которые мы наблюдаем в процессе формирования конкретной политики, причем в ходе этого процесса названные аспекты непрерывно уточняются и детализируются. Тем не менее, Селиджер заостряет наше внимание на вопросе о том, до какой степени стержневые постулаты и общие принципы оказывается необходимо приспосабливать к реальному политическому контексту и практическим соображениям, когда ставится цель непосредственного воздействия на решение конкретных политических задач. Активные политики, независимо оттого, находятся ли они у власти, ищут поддержку властей или же рассчитывают прийти к власти, непременно сталкиваются с двумя вопросами: что может быть сделано и что должно быть сделано.
Фундаментальная идеология и оперативная идеология имеют одни и те же структурные составляющие, но если в фундаментальной идеологии доминируют предписания морального характера (основные аксиомы, ценности, конечные цели), то в оперативной идеологии не меньшее, а то и большее значение приобретают технологии, т. е. принципы действия. Фундаментальная идеология тяготеет к рационализму, поскольку здесь «логика превалирует над наблюдениями, рассуждения – над практикой, принципы – над прецедентами, цели – над средствами, и познание является по преимуществу непрямым» (1976: 111). Оперативная же идеология является в основном эмпиристической, так как в ней «наблюдения стоят больше чистой логики, практика – больше рассуждений, прецеденты – больше принципов, средства важнее целей, и познание является более прямым» (111). Иными словами, фундаментальная идеология находится в более тесной зависимости от политической теории и философии, является более строгой и догматичной. Оперативная идеология функционирует внутри конкретного социального контекста и поэтому зачастую бывает вынуждена допускать отклонения от тезисов фундаментальной идеологии. Партия, находящаяся у власти, может также обнаружить, что практика выявляет противоречия как внутри фундаментальной идеологии, так и между фундаментальной и оперативной идеологией. Эти сложные взаимоотношения двух типов идеологии приводят к важным последствиям.
Отсюда следует, что на одном уровне принципы сталкиваются со своими противоположностями, а на другом обнаруживаются их внутренние противоречия; тогда принцип оказывается нереализуемым и берется курс на политику, не соответствующую фундаментальному принципу. При попытке применить тот или иной принцип в непредвиденных условиях, которые этому принципу не благоприятствуют, может произойти катастрофа. Противоречия принципов или их составных частей очень напоминают «диссонанс познания», если воспользоваться термином Фестингера (189).
Вот почему противоречия уровней, равно как и противоречия на одном уровне, принято не замечать или замалчивать. Пусть коренные убеждения и принципы действия формировались на протяжении длительного времени, тем не менее они плохо поддаются существенным изменениям. Марксизм – пример того, как изначальная идея была развита последователями. При стараниях применить постулаты марксизма в меняющихся исторических условиях предъявлялись претензии на «истинность» той или иной интерпретации марксизма, разгорались ожесточенные споры между ортодоксальными марксистами и ревизионистами. Попытки откровенной ревизии объявлялись ересью. Между тем наличие диссонанса внутри идеологии в течение долгого времени вполне может вызвать у ее носителей желание как-то уменьшить этот диссонанс, внести изменения не только на оперативном, но и на фундаментальном уровне, пусть даже эти изменения не декларируются открыто.
Как бы то ни было, идеологические изменения становятся поводом для множества вопросов, относящихся к идентификации идеологии. С одной стороны, чтобы сохранить верность своих сторонников и завоевать более широкую поддержку, политическая партия или иная организация должна придерживаться принятой доктрины. С другой стороны, общественное мнение может скептически смотреть на старые догматы; следовательно, необходимо размывать идеологические принципы на оперативном, а порой и на фундаментальном уровне. Случается, что существование такой дилеммы становится причиной разного рода отклонений от первоначального учения и возникновения двойной игры, особенно у левых и правых экстремистских групп, старающихся увеличить свой электорат (см., напр., Биллиг 1978:124–191; описание шатаний, неискренности, двуличия фашистского Национального фронта в Великобритании в 1960-х -1970-х гг.).
В заключение главы остается добавить, что большинство исследований, посвященных идеологиям и рассматривающих их как на теоретическом, так и на реально-политическом уровнях, выявляют политические склонности авторов, но в них не уделяется должного внимания вопросу о том, какими именно способами идеология преподносится в политических текстах. А ведь именно в суждениях о политических событиях прошлого, настоящего и предполагаемого будущего выявляется видение путей исторического развития, без которого идеологии потеряли бы смысл. Некоторые идеологически маркированные повествования становятся мифами. Любое идеологически маркированное повествование может превратиться в миф, если оно будет преподнесено соответствующим образом в соответствующей аудитории при соответствующих обстоятельствах.