Глава III
Нападение Гитлера на Польшу и объявление Англией и Францией «странной войны» Германии. – Разгром Польши и вступление советских войск в Восточную Польшу – Вхождение Литвы, Латвии и Эстонии в состав СССР. – Советско-финляндская война. – Захват Гитлером Норвегии, Дании и Голландии и нападение на Францию. – «Дюнкерское чудо». – Капитуляция Франции.
Перед нападением на Польшу, Гитлер 22 августа 1939 года собрал генералитет в Оберзальцберге и напутствовал их так «Наша сила, – заявил он, – в быстроте и жестокости. Я издал приказ и расстреляю всякого, кто вымолвит слово критики против моей установки, которая заключается в том, что наши военные цели состоят не в достижении определенных границ, а в физическом уничтожении противника… Только таким образом мы добудем то жизненное пространство, которое нам необходимо. Вам, господа, открывается честь и слава, каких не видели века. Будьте тверды, будьте безжалостны! Действуйте!»[86] Восхищенный воинственной проповедью фюрера, Геринг вскочил на стол и исполнил жуткий танец варвара, в который он вложил все свое одобрение жестокостью Гитлера.
Области германской империи, Силезия, Померания и Восточная Пруссия, клещами охватывали западно-польскую территорию, заключающуюся в четырехугольнике городов Познань – Лодзь – Варшава – Быдгощ. При этом северная часть провинции Восточной Пруссии выступала далеко на восток за пределы территории Польши. Такое же опасное положение складывалось на юге, где после захвата поляками Тишинской области Чехословакии были созданы предпосылки для подобного охвата. Польское руководство ничего не сделало, чтобы улучшить стратегическое положение своих войск и на направлениях возможного вторжения немецких войск не создало необходимых группировок для его отражения.
В операции против Польши участвовало 62 дивизии вермахта, в том числе 7 танковых, 4 легкие и 4 моторизованные, имевшие на вооружении 2800 танков. Общая численность сил вторжения была доведена до 1200 тыс. человек и их поддерживало два воздушных флота[87]. Было еще мобилизовано 2 млн. немцев на случай возможной войны на западе.
Необходимый для оправдания агрессии «инцидент» был без труда инсценирован эсэсовцами в виде «польского нападения на немецкую радиостанцию в приграничном городе Глейвитц». Польских солдат изображали 13 преступников, переодетых в польскую униформу. Все они, как только сделали свое дело, были тут же расстреляны на месте, а их трупы остались лежать специально для иностранных фоторепортеров.
Рано утром 1 сентября две группы германских армий начали одновременное наступление с юга и севера в общем направлении на Варшаву, чтобы замкнуть кольцо окружения вокруг основных сил польской армии, не успевших занять оборонительные рубежи и подвергшихся в первый же день войны массированным бомбардировкам с воздуха, в которых участвовало до 2000 самолетов люфтваффе. Те слабые польские военно-воздушные силы, что имелись в польской армии, были сразу уничтожены на аэродромах, и польские солдаты оказались совершенно незащищенными от ударов с воздуха. В первом эшелоне у немцев действовало до 40 дивизий, в том числе все имевшиеся танковые и моторизованные соединения; следом за ним еще продвигалось 13 дивизий резерва.
Группа армий «Юг», которой командовал генерал-полковник Г. Рундштедт, в составе 33 дивизий, из которых 4 танковые и 2 моторизованные, наносила удар с территории немецкой Силезии в общем направлении на Ченстохов – Варшаву, и, обойдя столицу польского государства с юго-востока, должна была соединиться там с войсками, наступавшими с севера.
Группа армий «Север», которой командовал генерал-полковник Ф. Бок, в составе 21 дивизии, в том числе 2 танковых и 2 моторизованных, наступала с территории Померании и Восточной Пруссии также в направлении на Варшаву, чтобы замкнуть кольцо окружения вокруг польской столицы с северо-востока и соединиться там с войсками, действовавшими с юга.
Немецко-фашистским войскам противостояла группировка вооруженных сил Польши, которая создавалась в соответствии с планом «Захуд» («Запад»), разработанный накануне войны. Опрометчивое стремление к наступательным действиям в сочетании с крайней переоценкой своих реальных боевых возможностей привело польское военное руководство к составлению такого оперативного плана, который предусматривал сдерживание немецкого наступления на флангах и быстрое продвижение польской кавалерии в центре; эта кавалерия должна была наступать на Берлин, чтобы напоить коней в Шпрее и Хафеле. В соответствии с этим замыслом в западной части Польши сосредотачивались многочисленные польские войска. Однако к моменту начала войны лишь около половины польских дивизий было выведено в предусмотренные для них районы сосредоточения; другие дивизии только начинали выдвижение, а в некоторых из них солдаты-запасники едва успели добраться до поездов, которые должны были доставить их к местам назначения. Но основной недостаток плана заключался в том, что его выполнение было поставлено в зависимость от помощи западных союзников – Великобритании и Франции – которые в течение всей войны ничего не предприняли для оказания военной помощи Польше.
На большинстве участков фронта польское сопротивление непосредственно у границ было быстро подавлено; танковые соединения немцев устремились в прорыв и в течение двух-трех дней далеко проникли в глубь страны. В тех районах, где немецкие дивизии наталкивались на польские войска, развертывались ожесточенные бои; во всех таких случаях превосходство немцев в вооружении и военном искусстве склоняло чашу весов в их пользу. Немцы окружали одно за другим польские соединения, дробили их на части и уничтожали. Бои местного значения продолжались до конца сентября, но то была лишь затянувшаяся предсмертная агония.
В первый же день вторжения гитлеровских войск в Польшу начальник Генерального штаба сухопутных сил Германии генерал Гальдер отметил в своем дневнике: «Запад: ничего нового. Никаких признаков всеобщей мобилизации (во Франции). Сроки стратегического развертывания удлинены на 48 часов. Граница со стороны Франции не закрыта»[88]. А ведь Гитлер начал войну, оставив Западный фронт без танков и авиации и только с трехдневным запасом боеприпасов. Там находилось 33 германские дивизии (25 из них второго класса) против 70 французских дивизий с тремя сотнями танков и господством в воздухе.[89]
3 сентября правительства Великобритании и Франции объявили Германии войну, но французы после этого даже не попробовали вступить в бой, а английские военно-воздушные силы ограничились разбрасыванием листовок над германскими городами.
В день объявления этой войны Гитлер, ни о чем не беспокоясь, отбыл на специальном поезде в Померанию и каждый день выезжал в места боев танковых и моторизованных дивизий, продвигавшихся в сторону Варшавы с темпом 80—100 км в сутки, решая для себя задачи, связанные с усилением бронетанковых войск и их взаимодействия с авиацией. В его голове уже созрело решение начать через несколько месяцев войну против Франции и Великобритании, и уже 7 сентября, как только обозначилась победа вермахта над польской армией, он распорядился готовить дивизии к отправке на запад.
12 сентября Гитлер, заслушивая главнокомандующего сухопутными войсками вермахта генерал-полковника В. Браухича о ходе польской кампании, поставил ему задачу разработать наступательную операцию против Франции, чтобы вывести «из строя ее армию, что заставит капитулировать и Великобританию»[90]. С этого же дня началась быстрая переброска высвобождаемых немецких дивизий с польского фронта на западный.
8 сентября германские войска прорвались к Варшаве, и польское правительство обороной столицы не руководило. И в этот же день Риббентроп послал Молотову телеграмму с требованием, чтобы советские войска оккупировали ту часть Польши, о которой было оговорено в секретном протоколе. Сталин не спешил с принятием такого ответственного решения. Он надеялся, что польское сопротивление будет нарастать, ведь вся история Польского государства полна героизма и мужества не ее панов из верховной власти, а простых людей, ее населяющих.
Руководители польского национального режима «санации», большинство которых были одновременно агентами прусской и австрийской разведок, бежали из страны: президент Игнаций Мосцицкий исчез из Варшавы в первый же день войны, главнокомандующий маршал Рыдз-Смиглы бежал из столицы в ночь на 7 сентября, и оборону города возглавила Рабочая бригада, вставшая во главе рабочих батальонов и поднявшая на борьбу с захватчиками все патриотические силы варшавян. Только 28 сентября, после страшных бомбардировок Варшавы, гитлеровцам удалось взять польскую столицу. Немецкие войска захватили огромные трофеи; значительная часть Варшавы была обращена в развалины; сгоревшие селения и фермы, разбросанные по польской равнине, как путевые знаки, указывали, что тут и там прошли немецкие танки и пролетели немецкие пикирующие бомбардировщики.
Только после того, как в Москве стало известно, что руководители Польши во главе с маршалом Э. Рыдз-Смиглы постыдно бежали из своей страны, Красная Армия 17 сентября перешла польскую границу и менее чем за неделю заняла восточную часть Польши. Советским войскам было дано указание ни в коем случае не применять оружие против польской армии, если она не станет вести бой. Запрещалось также обстреливать из артиллерийских орудий и бомбардировать с воздуха города и другие населенные пункты.
В оправдание того, что могли назвать неспровоцированным нападением на потерпевшую поражение страну, Москва опубликовала коммюнике, что «Советское правительство не может оставаться равнодушным к тому факту, что родственные украинский и белорусский народы, которые живут на польской территории, брошены на произвол судьбы».
Четвертый раздел Польши позволил Советской России вернуть бывшие территории, захваченные поляками в 1920 году. Более 12 млн. человек, в том числе 6 млн. украинцев, 3 млн. белорусов и около миллиона евреев были спасены от фашистской оккупации. В советскую зону бежали евреи со всей Польши, спасаясь от неминуемой гибели. В результате похода советская граница в этом районе была отодвинута на запад на 250—300 км.[91]
24 сентября германское верховное командование опубликовало коммюнике, в котором сообщалось: «Польская кампания закончена. В ряде боев польская армия, насчитывающая миллион солдат, была разбита, взята в плен или уничтожена. Наиболее крупные и решающие бои происходили у изгиба реки Вислы. Ни одна дивизия польской действующей армии, ни одна резервная дивизия или отдельная бригада не смогла избежать своей судьбы»[92]. Итоги войны исключительны по своим масштабам. По германским данным, было взято в плен 694 тыс. польских солдат и офицеров, при этом немцы якобы потеряли всего 10 572 человека убитыми. Огромные военные трофеи – по существу все вооружение и снаряжение развернутых против Германии польских армий – попали в руки немцев.[93]
Несколько сот лет подряд Польша не может похвастаться победой хотя бы в одном сражении, потому что ее армия была всегда раздираема изменой и предательством, корнями уходящему к польским королям и их последователям, но ее руководители научились извращать ход исторических событий и всю вину за поражения и утраты сваливать на соседей ближних и дальних, находя в этом странное искупление своей вины перед собственным народом.
После захвата гитлеровской Германией Польши и овладения Советским Союзом восточными польскими землями, У. Черчилль заметил, что «Россия проводит холодную политику собственных интересов. Мы бы предпочли, чтобы русские армии стояли на своих нынешних позициях как друзья и союзники Польши, а не как захватчики. Но для защиты России от нацистской угрозы явно необходимо было, чтобы русские армии стояли на этой линии. Во всяком случае, эта линия существует и, следовательно, создан Восточный фронт, на который нацистская Германия не посмеет напасть»[94]. Он предвидел неизбежность столкновения Советского Союза с фашистской Германией предсказывая, что «Россия не может быть заинтересована в том, чтобы Германия обосновалась на Черном море или чтобы она оккупировала Балканские страны и покорила славянские народы Юго-восточной Европы. Это противоречило бы исторически сложившимся жизненным интересам России».
12 октября 1939 года Гитлер специальным декретом большую часть польской территории – польскую Силезию, Великую Польшу, Поморье, и некоторые районы Лодзинского и Варшавского воеводств – включил в состав Германской империи. Позднее к Третьему рейху были присоединены районы Сувалок (1940 год), Цеханова (1941 год) и Белосток (1942 год). Гитлеровский функционер, прибывший в Варшаву исполнять должность генерал-губернатора, заявил о цели политики Третьего рейха: «Отныне, политическая роль польского народа закончена. Он объявляется рабочей силой, больше ничем… Мы добьемся того, чтобы стерлось навеки само понятие Польша. Никогда уже не возродится Речь Посполитая или какое-либо иное польское государство».[95]
После оккупации Польши Гитлер, выслушав панегирики приближенных, недолго оставался в покое. Он уже не мог жить без войны, и его изощренный ум искал новые военные цели, при выполнении которых он испытывал крайнее возбуждение, как и всякий игрок, поставивший на карту все свое состояние. Его самыми доверительными собеседниками были Гесс и Геринг, с благоговением выслушивавшие своего патрона, и всегда поддерживавшие все военные начинания фюрера.
Голова Гитлера все время была занята переделом границ Европы, и стоявший в его огромном кабинете большой глобус и развешенные карты Европы давали ему возможность не только мысленно, но и зрительно окидывать просторы, на которых разыгралась его безграничная фантазия. Во многих странах у него были пламенные почитатели, и когда он начинал военную кампанию против соседних государств, то все его разведывательные органы всегда опирались на разветвленную и организованную сеть идейных пособников Гитлера, помогавших вермахту быстрее свергнуть собственное правительство и сокрушить мощь своей армии. В Австрии и Чехословакии эти силы сделали больше, чем военные усилия вермахта, почти мирно оккупировавших эти государства. В быстром поражении Польши огромная доля вины лежала на соратниках Пилсудского, служивших, как и он, не своей стране и бежавших из нее в трудный для польского народа час. Но многое для поражения Польши сделали и немцы, проживавшие в ней. Все немцы в Польше были объединены в так называемую Лигу немцев в Польше. Члены этой Лиги были настроены экстремистски и считали, что они должны помогать вторжению гитлеровской армии. Среди наиболее активных членов Лиги были созданы «ударные подразделения», которые приняли участие в боевых действиях немецких войск в Польше[96]. Кроме того, местные немцы широко использовались в качестве проводников войск, для организации местной администрации, в контрразведке и других органах.
Не было почти ни одной страны, где бы немцы после 1933 года не объединялись под знаком свастики. Немецкие подрывные и разведывательные организации за границей были очень эффективны, и все они оказывали Гитлеру большую помощь в его информационной войне против населения европейских стран, которые он хотел завоевать или вовлечь в сферу своего влияния. Успех Гитлера в Судетской области и в Австрии был обеспечен нацистскими партиями, представлявшими, прежде всего, германские пятые колонны в этих странах Имелся еще десяток таких стран в Европе, где немецкое национальное меньшинство было готово стать политической, а затем и военной пятой колонной фашистской Германии.
Пока Гитлер купался в лучах славы и разрабатывал планы нападения на Францию и Англию, Сталин спешил по всему западному направлению стратегически улучшить положение Советского Союза в предстоящей схватке с Гитлером, добиваясь от гитлеровского руководства все новых территориальных уступок Он перестал доверять Франции и Англии и усилил давление на близлежащие страны, граничащие с Советским Союзом, чтобы побудить их к заключению добрососедских договоров о нейтралитете, или взаимопомощи и сотрудничеству, если кто-то из них подвергнется нападению со стороны Германии. Такие предложения нескончаемой чередой поступали в правительства Турции, Болгарии, Румынии, Польши, Литвы, Латвии, Эстонии и Финляндии, но нигде они не находили благожелательной поддержки из-за открытого противодействия Германии, Франции и Англии. Политика восточноевропейских государств в то время строилась с оглядкой как на Германию, так и на Францию и Англию, которые игнорировали вековые и глубокие связи этих стран с Россией. Их пугала не сама Россия, а политической строй в ней, где существовала подлинная свобода и равенство людей, где люди труда олицетворяли собой власть, и где был наложен запрет на обогащение.
Но как только Германия напала на Польшу, Сталин не стал терять отпущенное ему мирное время и решительно приступил к блокированию всех возможных путей, способных связать прибалтийские страны и Финляндию с Германией и порабощенной Гитлером Европой. Одно из этих направлений шло из Восточной Пруссии через Прибалтийские государства, второе – через воды Финского залива и третье – через Финляндию и Карельский перешеек и заканчивалось у советской границы, отстоявшей от Ленинграда всего на 32 километра. Эти направления были блокированы советской стороной. К блокаде, введенной Англией сразу же после нападения фашистской Германии на Польшу, добавилась советская блокада, которая стала удушающей петлей для экономик Эстонии, Латвии и Литвы, а Финляндия, пользуясь поддержкой Швеции, сумела избежать экономического и торгового голода и продолжала поддерживать тесные связи с гитлеровской Германией. Одновременно с этими мерами, Советское правительство предложило Эстонии, Латвии и Литве открыть советский необъятный рынок для торговли и товаров, но требовало взамен права занять своими войсками порты, аэродромы и другие важные пункты на территории этих государств, которые, в случае захвата фашистской Германией, угрожающе нависали над всеми западными областями Советского Союза и Ленинградом. Большая война в Европе была неизбежна и в столицах прибалтийских государств правительства и народ предпочли союз и сотрудничество с Советским Союзом, спасавшие их от голода и нищеты, возможности быть раздавленными гитлеровской Германией в скором будущем. В Европе с ужасом говорили о зверствах, совершенных германскими войсками в Польше, и никто не хотел попадать под уничтожающую нацистскую машину Гитлера.
24 сентября в Москву был приглашен министр иностранных дел Эстонии, и спустя четыре дня эстонское правительство подписало акт о взаимопомощи, по которому войскам Красной Армии предоставлялось право разместить свои гарнизоны на базах в Эстонии[97]. Та же процедура была применена к Латвии и Литве, и Советский Союз вписал в свой актив одно из важнейших политических решений, послужившее укреплению обороны Советского государства при нападении на него фашистской Германии. Группа армий «Север» в течение двух месяцев с тяжелыми боями преодолевала эти территории и истощила на этом пути свои силы, и их не хватило для захвата Ленинграда.
Особенно искусно была проведена политическая работа вокруг Литвы. Эта небольшая страна по пакту Молотова – Риббентропа входила в сферу влияния Германии, и Сталин считал это угрожающим фактором для Балтийского коридора и серьезной угрозой для советских войск, дислоцированных в Восточной Польше и Белоруссии. Он воспользовался необходимостью уточнения договорных условий, на которых шел раздел Польши, и Москва 27 сентября пригласила Риббентропа, чтобы пересмотреть в пользу Советского Союза сферы дальнейшего влияния двух стран и окончательно уточнить свои границы. Вместо Молотова переговоры вел сам Сталин, и он без всяких обиняков заявил Риббентропу, что Москва настойчиво требует включить в сферу своего влияния Литву. В обмен Сталин предлагал Германии ряд незначительных районов в восточной части Польши, занятых советскими войсками. В свою очередь, Риббентроп еще в Берлине обещал литовцам вернуть им Вильнюс, их древнюю столицу, захваченную поляками в 1919 году, но в Москве ему стало известно, что в нем уже находятся советские войска. Незадачливому министру иностранных дел Германии ничего не оставалось, как сослаться на необходимость проконсультироваться с Гитлером. Сталин продолжал «обхаживать» Риббентропа и устроил в честь него торжественный обед в Кремле, не уступавший по своей пышности былому царскому гостеприимству. На этом обеде нескончаемой чередой звучали хвалебные оды в честь Риббентропа и Гитлера; дело того стоило.
Польщенный обходительностью Сталина и оказанным ему приемом, Риббентроп сумел уговорить Гитлера пойти на этот обмен, невыгодный для Германии и исключительно важный для Советского Союза.
На очереди была Финляндия, где большинство правящего класса тайно сотрудничало с германскими нацистами, и это особенно настораживало Москву, потому что в Первую мировую войну финская территория стала открытой для нахождения там войск кайзеровской Германии, да и само финское правительство проявляло враждебность к Советской России. Президент П. Свинхувуд, продолжая прежнюю политику, заявлял: «Любой враг России должен всегда быть другом Финляндии».[98]
Сталин опирался на историю и знал, что финские правящие круги из века в век в годы войны всегда примыкали к врагам России, хотя сама Финляндия в мирные периоды своего существования от союза и сотрудничества с русскими и Россией имеет основные политические и экономические выгоды. Не будь этой извечной исторической константы, Финляндия могла бы и раствориться среди северных немцев, и ее существование без поддержки России могло бы и прекратиться.
Думая о неизбежности столкновения с фашистской Германией, Советское правительство стремилось наладить отношения с Финляндией, или договорится с финским правительском о демаркации государственной границы, целью которой было отодвинуть финскую границу на север и снять угрозу Ленинграду. В апреле 1938 года Советское правительство предложило правительству Финляндии начать переговоры о заключении пакта о взаимопомощи, но реакционные финские круги сорвали эти переговоры и стали открыто готовиться к войне. Самым воинственным и непримиримым противником Советской России, был финский немец Карл Маннергейм, который до 1917 года состоял в близком окружении русского царя Николая II и был членом «немецкой партии войны» в Петербурге, которая втянула Россию в Первую мировую войну в качестве германской жертвы. Он много сделал, вместе с другими пруссаками в окружении царя, чтобы русская армия потерпела в той войне поражение. В нацистских кругах этот пруссак занимал особое место, и сам Гитлер 4 июня 1937 года приезжал в Финляндию, чтобы лично поздравить генерала Маннергейма с семидесятилетием и поблагодарить его за верность фатерлянду и рейху.
Граница с Финляндией проходила в 32 километрах от Ленинграда, и с началом войны город мог подвергнуться массированному артиллерийскому обстрелу, кроме того, здесь нужно было всегда держать крупные оборонительные силы, чтобы северная столица могла отразить вторжение. В марте 1939 года Финляндия отказалась сдать Советскому Союзу в аренду ряд островов в Финском заливе, взамен которых Советское правительство предоставляла финнам в два раза больше территории в Карелии и на полуостровах Рыбачий и Средний. Эти предложения были завышенными, но выдвигая их, Сталин надеялся исключить участие финской армии в войне на стороне гитлеровской Германии, хотя движение к этому просматривалось все отчетливее. Летом 1939 года Финляндию посетил начальник Генерального штаба сухопутных войск вермахта генерал Гальдер, и он инспектировал линию Маннергейма, которая была сооружена под руководством немецких инженеров. Советскому правительству было хорошо известно, что тяжелая артиллерия, установленная в 32 км от советско-финской границы, была доставлена из Германии, а на территории Финляндии «было сооружено 23 аэродрома, способных принять в десять раз больше самолетов, чем то, которое имела финская армия».[99]
После победы над Польшей воинственная натура Гитлера могла бросить военную силу Германии в любую сторону, и Финляндия могла легко стать плацдармом для антисоветских действий как со стороны немцев, так и британцев и французов. Наконец, Финляндия могла стать той разменной монетой, какой стала Польша накануне своего крушения, «превратившись в науськивающую на Советский Союз страну и застрельщика большой войны». Безрассудные руководители Финляндии позволили вовлечь свою страну в тяжелую и опасную международную авантюру и вместо упрочения дружественных отношений с СССР лишь накаляли обстановку.
Вместо добрососедских уступок и продолжения переговорного процесса, финское правительство объявило в стране мобилизацию и страна начала открыто готовиться к войне с Советским Союзом. А те переговоры, которые проходили в Москве и Хельсинки, финскими политиками велись высокомерно и вызывающе, что побудило всегда сдержанного Председателя Советского правительства В. Молотова сказать финским представителям: «Вы сознательно срываете переговорный процесс. У нас нет больше слов. Пусть нас рассудит гром орудий!»
Накануне Советско-финской войны Гитлер сообщил финскому послу в Берлине, что требования Москвы разумны, и их надо выполнить. Одновременно он официально заявил, что в случае войны Советского Союза с Финляндией Германия будет поддерживать нейтралитет. Шведский исследователь Свен Хедин, зондируя почву относительно судьбы Финляндии и других небольших государств в Европе, встречаясь в Берлине с Герингом 15 октября 1939 года, услышал от него жуткую исповедь: «Если война станет испытанием силы, в которой ставкой будет жизнь и свобода, боюсь, что судьба нейтралов будет печальна. Вследствие неблагоприятной географической ситуации Голландии и Бельгии их дни будут сочтены. Судьба малых стран Балтии тоже предрешена. Финляндия будет присоединена к России, которая также оккупирует Румынию. Югославия будет разделена. Положение Турции неопределенно, поскольку Сталин, подобно всем своим предшественникам – русским государственным деятелям, желает получить Дарданеллы».[100]
Войну с Финляндией военные руководители Советского Союза недооценили. Маршал К Ворошилов и другие высокопоставленные генералы убедили Сталина, что для разгрома Финляндии достаточно привлечь одну 7-ю армию Ленинградского военного округа и поддержать ее боевые действия авиацией округа и Балтийским флотом. Советская разведка не владела объективной информацией о силе финской армии и считала ее слабой. В действительности финская армия насчитывала более 600 тысяч человек, и накануне войны и в первые ее недели финской армии западными державами было передано 350 самолетов, 500 орудий, свыше 6 тысяч пулеметов и много другой военной и материальной помощи[101]. Из Западной Европы прибыло более 11,5 тысяч вооруженных добровольцев, а Франция и Англия готовились к отправке в Финляндию экспедиционного корпуса.
Основу военной мощи Финляндии составляли уникальные фортификационные сооружения – линия Маннергейма. Здесь были умело использованы особенности озерного края и лесисто-пересеченной местности. Оборонительный рубеж имел глубину 90 км. Толщина стен и перекрытий дотов из железобетона и гранита достигала 2 м. Поверх дотов на земляных насыпях толщиной до 3 м рос лес. На все трех полосах линии Маннергейма насчитывалось 1000 дотов и дзотов, из которых 296 представляли собой мощные крепости.
Зимняя война началась 30 ноября, и советские войска наносили главный удар на Карельском перешейке. Здесь развернулись самые тяжелые бои, долгое время не приносившие Красной Армии никакого успеха, кроме больших потерь. Избрав традиционный способ прорыва финской обороны пехотой, плохо поддержанной артиллерией, и совсем неумело авиацией, войска 7-й армии под командованием К Мерецкова за три недели боев продвинулись на ряде участков на глубину 25—60 км в приграничном предполье и были остановлены у переднего края главной полосы обороны линии Маннергейма. Неоднократные попытки прорвать ее с ходу успеха не имели. Война принимала затяжной характер, в то время как Советскому правительству стало известно, что премьер-министр Франции Даладье 19 декабря предложил Высшему совету союзников проект военной интервенции через Финляндию путем отправки туда союзных сил, который был отклонен англичанами. Даладье стремился взорвать непрочный мир на Востоке, чтобы отвести большую войну от Запада. Идеология здесь была вторична. Несмотря на объявленную войну Германии, Франция ее не вела, и ее правительство усиленно готовило к отправке в Финляндию экспедиционный корпус и «одновременно предлагало Великобритании осуществить военно-морскую операцию против Советского Союза, имеющего своей целью перекрыть коммуникации, связывающие советские войска, укрепившиеся в районе Петсамо, с Мурманском».[102]
Все эти тревожные события заставили Сталина активно вмешаться в Советско-финскую войну и бросить на ее завершение главные силы Красной Армии. 7 января 1940 года на Карельском перешейке был создан Северо-Западный фронт, который возглавил генерал армии С. Тимошенко. На этот раз были мобилизованы все ресурсы Красной Армии. 15 января советская тяжелая артиллерия начала массированный, продолжавшийся шестнадцать дней, обстрел линии Маннергейма. В наступление на узком участке фронта были брошены тысячи танков и 21 стрелковая дивизии, в которых числилось около 150 тыс. офицеров и солдат. Только 17 февраля советским войскам удалось осуществить прорыв – финская армия не располагала больше пополнениями для измотанных войск 22 февраля Маннергейм отвел свои войска на новые позиции.
Сообщения о том, что англичане и французы намерены вмешаться в войну, усилили растущую обеспокоенность Сталина ее последствиями – начавшись как местный конфликт, она грозила стать частью всеобщей войны, которая пока что тлела в Европе. По предложению Сталина Советское правительство, не теряя престижа, обратилось к финскому правительству с предложением возобновить переговоры о мире и одновременно, после небольшой паузы, советские войска в конце февраля начали новое мощное наступление. В начале марта им удалось охватить выборгскую группировку финнов с северо-востока, а затем, форсировав Выборгский залив, обойти Выборгский укрепленный район с северо-запада, и полностью очистить его от противника к утру 13 марта. Падение линии Маннергейма и разгром основной группировки финских войск поставили Финляндию на грань поражения.
В первых числах марта правительство Финляндии само обратилось к Советскому правительству с просьбой о мире. И хотя СССР имел полную возможность занять своими войсками всю Финляндию, Сталин ограничился минимальными требованиями, необходимыми для обеспечения безопасности северо-западных границ. У западных лидеров, признавших после Советско-финской войны умеренность СССР в территориальных притязаниях к другим странам, рассеялись опасения по отношению к Сталину.
Мир, подписанный в Москве 12 марта, отодвигал границу на Карельском перешейке на 150 км от Ленинграда. СССР была передана часть территории на полуостровах Средний и Рыбачий и предоставлен в аренду на 30 лет полуостров Ханко. СССР обязывался вывести свои войска из района Петсамо.[103]
Победа над Финляндией была достигнута большой ценой. Наши потери убитыми, умершими, пропавшими без вести составили 126 875 человек Из них убитых – 65 384 человек Потери финских войск убитыми – 48,3 тыс. человек.
Но подлинный ущерб Советскому Союзу принесло падение престижа Красной Армии как военной силы. Военные ведомства в Лондоне, Париже и Вашингтоне списали Советскую Россию как военную державу. Правительства Англии и Франции, анализируя итоги Советско-финской войны, сделали вывод, что их опора на Восточный фронт не имеет перспективы, и они стали избегать сотрудничества с Советским Союзом, и одновременно подталкивать Гитлера к разгрому слабого противника.
Война советскими генералами велась бездарно, на основе опыта Первой мировой войны, тактика и оперативное искусство которой устарели. Выстроенную оборону финской армии командующие армиями и командиры корпусов и дивизий пытались прорвать одной пехотой, плохо поддержанной артиллерией и танками и еще хуже авиацией. Пехота, артиллерия, танки, авиация действовали в той войне не как одно целое, а разрозненно, и эта болезнь была присуща Красной Армии и в начале Великой Отечественной войны.
Все что применил германский вермахт в войне с Польшей: массированное применение танков и массированное применение авиации, действовавших как единое целое – осталось для советских генералов незамеченным. Повсеместно шла недооценка артиллерии, а если она и применялась, то большей частью для поражения наземных целей в глубине обороны противника, а не для непосредственной поддержки атакующей пехоты. Боялись поразить свою пехоту, а то, что она массово гибла при прорыве оборонительных позиций – списывали на врага. Авиация не училась работать в интересах ближнего боя, и ее роль была принижена и оторвана от боевых действий сухопутных войск Управление войсками и материально-техническое обеспечение войск находилось на уровне гражданской войны, и должных выводов народный комиссариат обороны до нападения фашистской Германии на Советский Союз так и не сделал.
После плохо проведенной Советско-финской войны наркомат обороны Красной Армии медлил с изучением боевого опыта и совершенно не занимался устранением ошибок при использования различных родов войск и специальных войск в бою и операции, наивно полагая, что война уже многому научила командный состав. А вот в Германии для войск вермахта был подготовлен обзор под названием «Из опыта Русско-финской войны», который, по указанию главнокомандующего сухопутными войсками, осенью 1940 года был направлен во все нижестоящие штабы вплоть до дивизии. В обзоре обобщалась тактика советских войск в наступлении и обороне, приводились конкретные примеры их действий, давалась им оценка. В частности, обращалось внимание на умение советских военнослужащих быстро и основательно окапываться, а также на то, что после этого их трудно было выбить с занятых позиций. Сообщалось, что финны поэтому контратаковали остановившегося противника сразу, не давая ему закрепиться, что обычно приносило им успех В отчете подчеркивалось упорство советских войск в обороне, но одновременно отмечалась ее небольшая глубина, неумелое использование местности, плохая маскировка. Указывалось на однообразие и большую длительность советской артиллерийской подготовки. Это позволяло финнам уходить из под обстрела, а затем возвращаться на старые позиции в полной готовности к отражению атаки. Отмечались также многие недостатки в организации советским командованием наступления: плохая разведка, демаскирующий шум танков в выжидательных районах, отсутствие четкого взаимодействия между сухопутными войсками и авиацией и т. д. Командование вермахта предполагало, что опыт Советско-финской войны с пользой будет применен при подготовке немецких войск к операции «Барбаросса».[104]
Пока шла Советско-финская война, Гитлер готовился к нападению на Францию, и чтобы исключить вмешательство Англии на континенте, он разрабатывал операции по захвату Дании, Голландии и Норвегии.
Норвегия и Дания принадлежали к тому типу государств, где нацистская пропаганда одерживала верх над национальной политикой, для которой вечными ценностями являются отстаивание суверенитета и независимости своей страны. В этих странах, в среде правящего класса и в политических партиях, шло сильное брожение, и многие влиятельные государственных чиновников стали или откровенными коллаборационистами, или их пособниками. Все они с вожделением ждали появления в своей стране сил вермахта, чтобы открыто возглавить движение в поддержку гитлеровской Германии на европейском континенте. Целью оккупации Дании и Норвегии стало стремление Гитлера к завоеванию морских и воздушных опорных пунктов для усиления позиций Германии в войне против Англии и Франции. Особое внимание отводилось завоеванию военно-морских баз этих государств. Их захват обеспечивал надежный выход немецкому флоту и подводным силам из узкой «немецкой бухты», а также свободный выход в Северную Атлантику и доставку шведской железной руды через Нарвик вдоль норвежского побережья в Германию[105]. Этих целей намечалось достичь внезапным нападением, без применения в широких масштабах военной силы и без боя, чтобы одновременно занять Данию и все норвежское побережье от Осло до Нарвика, упреждая возможное вмешательство англичан и французов. При этом было предусмотрено, что в Норвегии немцам могло быть оказано сильное сопротивление, и для ее завоевания были выделены достаточные силы вермахта. Оккупацию Дании предполагалось осуществить одновременно с оккупацией Норвегии, и, «по возможности, в согласии с датским правительством». После оккупации немецкие войска должны были взять на себя защиту датского нейтралитета.
Норвегия представлялась более сильным противником и большие трудности для немецкого командования представляла переброска за 2000 км немецких войск на важнейшие пункты укрепленного побережья Норвегии, труднодоступные в силу своих природных условий. Нельзя было не считаться с английским флотом, господствовавшим в Норвежском море.
Разработка плана захвата Дании и Норвегии сначала была возложена на Генеральный штаб, но там оказалось так много сомневающихся в успехе, что к ним примкнул и Кейтель. Гитлера осенила идея поручить разработку плана операции непосредственному ее исполнителю, генералу фон Фолькенхорсту, который быстро разработал смелую и рискованную операцию, отвечающую духу Гитлера и тот сразу назвал ее «самым дерзким мероприятием в истории»[106]. 1 апреля, в полдень, в имперской канцелярии в Берлине после короткого обсуждения плана операции с Герингом, Редером, Кейтелем и фон Фолькенхорстом Гитлер в качестве дня «Х» утвердил 9 апреля. Операция готовилась с величайшими предосторожностями и скрытностью, и относительно настоящих ее целей все участники были сознательно введены в заблуждение. Немцы спешили с ее проведением, так как им стало известно, что англичане и французы намерены в марте провести десантную операцию в Норвегии. Но Гитлеру неизвестно было высказывание У. Черчилля, сказанное им на заседании правительства, что «…мы больше выиграем, чем проиграем, от нападения Германии на Норвегию и Швецию»[107]. Глубокий и аналитический ум подсказывал Черчиллю, что чем больше Гитлер будет распылять силы, тем меньше у него будет шансов навязать Англии свою стратегию.
Оккупация Дании прошла легко, без пролития крови. Начавшиеся в 5 часов утра 9 апреля переговоры немецких посланников с датским правительством в Копенгагене, как и предвиделось, через короткое время закончились принятием германских условий – безоговорочной капитуляции. Датское правительство и король приказали датским войскам не оказывать сопротивления и уже к вечеру все важнейшие пункты страны, порты, гарнизоны и аэродромы находились в руках немцев[108]. Коллаборационисты ликовали, они пришли к власти и стали служить захватническим целям Гитлера.
Завоевание Норвегии проходило в более сложных условиях, так как в судьбу этой страны вмешались англичане и французы, и хотя их усилия не дали того результата, на который рассчитывали в Лондоне и Париже, но они способствовали тому, чтобы в Англии, в ее правящих кругах, произошло резкое размежевание между теми, кто хотел и дальше потворствовать агрессивной политике Гитлера и его непримиримыми противниками во главе с Уинстоном Черчиллем, который в разгар германо-норвежской войны возглавил правительство Великобритании. Это было событие поважнее завоевания немцами Дании и Норвегии. В лице Черчилля мир приобрел непримиримого борца с фашистской идеологией, который поднимет неисчислимые силы британской империи на войну с Гитлером, и это будет знаменательным событием в ходе Второй мировой войны.
С упрямством, свойственным большинству англичан, Черчилль призывал соотечественников к решительной и смертельной борьбе с гитлеровской Германией. Его речи было сродни факелу для людей, бежавших в ночи, и искавших верного пути к спасению. Правительство, которое он возглавил, было коалиционное, и в нем министрами оставались Чемберлен, Галифакс и Вуд, одобрившие Мюнхенское соглашение и разделявшие, вместе с большой частью влиятельных людей в Англии, идею дальнейшего сотрудничества с Гитлером, а не противоборства. И силу этого прогитлеровского крыла в правящих кругах Лондона не скрывал и сам Черчилль в своем письме к Рузвельту: «Я не могу отвечать за своих преемников, которые в условиях крайнего отчаяния и беспомощности могут оказаться вынужденными выполнить волю Германии».[109]
Десантные войска гитлеровской Германии, численностью в три дивизии, перебрасывались в Норвегию на военных кораблях и самолетах, чтобы с ходу захватить города Осло, Кристиансунн, Ставангер, Берген, Тронхейм и Нарвик 5 апреля вышедшая первая группа германских эсминцев, имевших на борту горно-стрелковые войска для высадки в Норвегии, были замечены английскими разведывательными самолетами, и они сопровождали их на всем пути. Немцы ожидали разгрома от встречи с английской эскадрой, но движение немецких военных кораблей английское командование приняло не за переброску войск, а рассматривало как мероприятие, направленное против их подготовки к высадке десантных войск.
Англичане медлили с собиранием своих военно-морских сил, и они ограничились постановкой минных заграждений на пути немецкой эскадры между Тронхеймом и Бергеном, что не помешало немцам достичь намеченной цели. Строго в соответствии с планом операции, рано утром 9 апреля началась высадка немецких десантных войск в портах Нарвика, Тронхейма, Бергена, Ставангера, Эгерсунна, Кристиансунна и Арендаля. В Осло немецкие войска смогли прорваться только к 9 часам утра[110]. За несколько дней немцы смогли овладеть наиболее важными портами и административными центрами Норвегии, но англичане в середине апреля попытались выбить немецкий десант из стратегически важного района Нарвика, где немецкая авиация еще не могла проявить большой активности из-за удаленности аэродромов. Однако высаженные в Намсусе, Ондальснесе и Харстаде, а потом и в Нарвике английские и французские десанты числом около дивизии в каждом порту, хотя и действовали несогласованно и разрозненно – все же могли бы заставить немцев покинуть Северную Норвегию, если бы 10 мая не началось наступление немецких войск на западе против Франции. Война вступала в новую важную фазу, и сейчас надо было думать об усилении обороны самой Англии и спасении Франции. Оставляя Норвегию, англичане сумели нанести существенный урон военно-морскому флоту немцев, так что победа досталась тем дорогой ценой. В морском сражении в Нарвик-фиорде были потоплены девять германских миноносцев, а три крейсера получили тяжелые повреждения.
10 мая 1940 года, в день начала наступления вермахта на западе, с целью оправдать варварские налеты германской авиации на города Бельгии и Голландии, гитлеровцы совершили чудовищную провокацию. Германская авиация подвергла бомбардировке университетский город Германии Фрейбург. Были разрушены женский пансионат, больница. По сообщению фашистской прессы, в городе было убито 24 человека. Этот провокационный налет был приписан авиации Бельгии и Голландии и использован как предлог для налета на эти страны, а также и для оправдания варварских действий немецко-фашистских властей против народов других стран. Гитлеровское правительство угрожало, что в случае налетов вражеской авиации на немецкие города последуют пятикратные налеты люфтваффе на города противника.[111]
Отвлекающие удары Гитлера по Дании, Голландии и Норвегии не насторожили правительство Франции, хотя предупреждения о готовящемся нападении немцев непрерывно поступали в Париж.
Накануне Второй мировой войны Франция переживала длительный период экономического застоя. Достаточно сказать, что в 1938 году она добывала столько же угля, сколько и в 1913 году, а чугуна и стали выплавлялось даже меньше по сравнению с тем же периодом. В целом, объем промышленной продукции в 1938 году был на 8% меньше, чем в 1913 году[112]. Страной управляли «200 семейств», сплотившихся в финансовую олигархию, и они меньше всего думали о развитии индустриальной базы; извлечь как можно быстрее прибыль было их главной целью, и они достигали этого путем размещения капиталов за рубежом. В канун войны они организовали бегство капиталов из Франции, что нанесло мощный удар экономике страны и нормальному функционированию всей государственной системы.
Объявив войну Германии, Англия и Франция ее не вели, и они ничем не провоцировали Гитлера – ни бомбежками городов и сосредоточений войск, ни задержанием германских судов в море – ведь английский флот был сильнее германского в несколько раз, а вместе с французским они господствовали в Атлантике. Гитлер в личных встречах с Чемберленом и Даладье хорошо изучил их характеры и знал их безволие и бесхребетность, что совершенно справедливо позволяло ему говорить о руководителях Англии и Франции того времени: «Если они и объявили войну, то это еще не значит, что они будут ее вести»[113]. В это время и в самой Франции среди правящего класса существовало три основных течения, по-разному относящихся к войне. К первому принадлежал круг влиятельных лиц во главе с Анри де Кериллиса, или Марэна, которые считали, что война есть извечное соперничество между французами и немцами за лидерство на Европейском континенте и этим положением можно временно и поступиться. Их деятельность носила скорее декларативный характер, и они не имели большого влияния в обществе. Совершенно в другом ключе действовала группировка мюнхенцев во главе с Жоржем Бонне, Фланденом и другими политическими деятелями, твердо стоявших на позициях сговора с фашистским агрессором. И было еще третье, основное течение в политической жизни Франции, в которой сформировалась и открыто действовала пятая колонна, лидерами которой были агенты германской разведки типа Лаваля, Дорио, де Бринона, требовавшие сговора с Гитлером и установления в стране тоталитарного режима наподобие профашистских режимов в Германии и Италии[114]. Их духовным отцом был маршал Петен, и они чувствовали поддержку своих политических взглядов 200 богатыми семействами Франции, что делало приверженцев двух последних течений хозяевами положения в стране.
Самые пораженческие настроения во Франции исходили от военных руководителей армии и флота, превозносивших боевую мощь вермахта и разуверившихся в способностях французской армии противостоять ему в войне. Маршал А. Петен, адмирал Ж. Дарлан, генералы М. Вейган и Ж. Вьюменен распространяли пораженческие настроения не только в военной среде, но и среди членов правительства, и они надломили их волю к сопротивлению.
Французское командование надеялось обеспечить безопасность своих границ пограничными укреплениями с полумиллионной армией, вооруженной в значительной степени устаревшей материальной частью. Вместо того чтобы перевооружить армию современными средствами вооруженной борьбы, насытить ее автотранспортом с целью повышения ее подвижности, подготовить промышленность на случай мобилизации и увеличить общую численность армии, французское правительство пошло по другому пути. Оно свелось к выработке оборонительной доктрины, в основу которой были положены оборонительные действия на базе прочно укрепленных пограничных рубежей. За несколько месяцев до начала Второй мировой войны на совещании английских и французских военных штабов (в апреле 1939 года) «было решено, что на первом этапе война будет носить со стороны Англии и Франции оборонительный характер»[115]. При этом считалось, что подобная стратегия не потребует массовых количеств новых подвижных средств борьбы[116]. Другими словами, Франция стала придерживаться преимущественно оборонительной военной идеологии, что наложило свой отпечаток на состояние вооруженных сил и воспитание командного и рядового состава. Отсюда необычайная, почти слепая, вера в решающее значение обороны на линии Мажино. Остается непреложным фактом, «что командование как французской, так и английской армий верили в миф о невозможности для Германии предпринять крупное наступление через Арденны»[117]. О своей армии французское правительство проявляло мало заботы. Лучшие танки оно отправляло в Польшу, Турцию, Румынию и Югославию с расчетом их применения не столько в войне с Германией, сколько в войне против Советского Союза.
Нельзя при этом забывать, что до 10 мая Франция и Англия уже восемь с лишним месяцев находились в состоянии войны с Германией, их войска были отмобилизованы и занимали боевые оборонительные позиции, в том числе линию Мажино. Англо-французы видели, как немцы разделались с Польшей, с Данией, Норвегией, но и это их не насторожило. Мало того, правительство Франции и Англии из надежных источников имели сведения о скором наступлении немцев. Еще в марте министр иностранных дел Италии граф Чиано, зять Муссолини, будучи противником войны и предвидевший крах Италии, раскрыл планы Гитлера французскому послу А. Франсуа-Понсе, а через несколько дней – американскому эмиссару Уоллесу. А 7 мая уже Генштаб Франции предупредили из Бельгии о готовящемся германском вторжении. Почему не среагировали? Во французском правительстве и военном министерстве было много чиновников, сознательно умалявших значение этой информации и готовивших Францию к поражению. Послевоенные суды над Лавалем, Петеном и другими государственными деятелями Вишистского правительства только подтверждают этот вывод. Никакое государство не может победить в войне, если в ее правительстве имеются пособники врага. Характерной чертой французской политической мысли в 1 940 году являлось надежда на возможность умиротворения Германии и предотвращения войны. Она питалась также надеждами высших кругов, определяющих политику Франции, что Германия ввяжется в войну против СССР и оставит в покое западные страны. Базируясь на этих призрачных надеждах, стратегия западных держав не имела даже какого-либо плана активного противодействия германской агрессии.
Несмотря на объявление войны Германии, финансовая и промышленная кооперация между французскими и германскими капиталистами ни в чем не ослабла, и она продолжала функционировать, несмотря на все причуды «странной» войны. На франко-германской границе стояла тишина, какую можно ощущать только в заповедниках: солдатам строго настрого запрещалось приближаться к границе и провоцировать немецких солдат. Неуклонно падало и моральное состояние французской армии. Значительная часть офицерского корпуса не желала войны с Германией, и такие настроения им насаждали профашистские органы буржуазной печати Франции.
Военная мысль во Франции была придавлена поклонниками фашистского режима в Германии, а ее доктрина носила чисто оборонительный характер. Перед Первой мировой войной французская армия воспитывалась в духе наступательных действий, и достижение стратегических целей считалось возможным только путем уничтожения противника в наступлении.[118]
Когда правительство возглавлял Э. Даладье, «то он, казалось, олицетворял собою чувство покорности и отчаяния, которое испытывала страна… На страницах газет он всегда казался главным плакальщиком на похоронах своей родины»[119]. Когда кабинет Даладье пал – депутаты осудили его не за то, что он не выполнил обещаний защищать Польшу и не смог организовать фронт антигитлеровской войны, а за то, что он не сумел воспользоваться Советско-финским конфликтом для перерастания его в активную коалиционную войну против Советского Союза с участием на стороне Франции и Англии скандинавских стран и гитлеровской Германии. Мир, на который пошли белофинны в результате поражения, нанесенного им Красной Армией, спутал все карты французских стратегов. Именно это обстоятельство и повергла французскую реакцию в ярость, которая обрушилась на правительство Даладье. Возглавил правительство Поль Рейно, отличавшийся огромным честолюбием и заурядным умом, и более решительно настроенный на недопущение войны с гитлеровской Германией. В своей программной речи он «ни словом не обмолвился о намерениях правительства предпринять хоть какие-либо шаги для организации войны с гитлеровской Германией». Но в то же время, в своем послании английскому правительству, Рейно предлагал начать совместные боевые действия на севере – в скандинавских странах и на юге – со стороны Кавказа с тем, «чтобы парализовать Россию».[120]
Настаивая на высадке англо-французских войск в Скандинавии, французское правительство было уверено, что мир между Финляндией и СССР непрочен и его, при содействии той же Германии, легко можно было взорвать. За предшествующие семь месяцев «странной войны» французское правительство окончательно уверовало, что бездействие обеих сторон может продлиться долго, и оно всячески стремилось перенести войну на Восток, на те земли и территории, которые Гитлер наметил для расширения жизненного пространства Германии в своем программном труде «Моя борьба». И совсем не случайно, что за месяц до нападения Германии на Францию французский кабинет детализирует способы бомбардировок нефтяных промыслов на Кавказе через Турцию и усиливал свою военно-воздушную группировку в Сирии. В качестве объектов бомбардировок намечались города Баку, Батуми, Грозный и Поти. 23 апреля 1940 года, за семнадцать дней до нападения Германии на Францию, вопрос об агрессии против СССР в районе Кавказа был предметом специального обсуждения высшего совета союзников, состоявшегося в Париже. На этом совещании англичане заявили, что вся их авиация задействована в сражении за Норвегию и потому не может быть использована для намеченных операций на Востоке, что вызвало неудовольствие премьер-министра Рейно[121]. Война стояла уже у порога Франции, но ее правящие круги заботило не укрепление обороноспособности собственной страны перед гитлеровской агрессией, а военные провокации против Советского Союза, с помощью которых они надеялись отвести угрозу от себя и навлечь ее на других.
Но Гитлера больше беспокоила Франция, чем Советский Союз, и он сначала решил разделаться с этой страной, к которой он питал откровенную ненависть, вынесенную еще с полей Первой мировой войны. Гитлер не решился нападать на Советский Союз до разгрома западных держав. Он говорил в узком кругу своих приближенных: «Советская Россия – большой кусок Им можно и подавиться»[122]. Уже после успешной польской военной кампании 23 ноября 1939 г. состоялось совещание Гитлера с главнокомандующими отдельных родов войск, на котором он заявил: «Я долго сомневался, не начать ли мне нападение на Восток, а затем уже на Запад… Вынужденно получилось так, что Восток на ближайшее время выпал… У нас имеется договор с Россией. Однако договоры соблюдаются лишь до тех пор, пока… они выгодны».[123]
Все политические деятели Европы знали, что основным объектом завоевательной политики фашистская Германия объявила Советский Союз. Уничтожение Советской России и овладение территориями на Востоке было вожделенной мечтой гитлеровского режима. Но решение этой проблемы зависело от того, как отнесутся Франции и Англии к восточной политике Германии. Можно ли было ожидать, что, например, Франция предоставит Германии полную свободу действий на Востоке? Гитлер отвечал на это отрицательно. Он был убежден, что Россия и Франция имеют взаимные интересы, находятся в «одной лодке» перед лицом германской агрессии, что французские правящие круги никогда не потерпят гегемонии Германии в Европе.[124]
В лучшем случае можно было надеяться на то, что французское правительство будет терпимо относиться к продвижению германской экспансии на Восток, но лишь до известного предела, ожидая, когда Германия израсходует свои силы в борьбе против Советского Союза. Германские нацистские круги не видели никаких шансов на успех в вооруженной борьбе с Советским Союзом, пока в тылу Германии, на ее западных границах, находилась французская армия. Для них путь на Восток лежал через Францию. «Будущая цель нашей внешней политики, – писал Гитлер, – …восточная политика, направленная на приобретение необходимых земель для нашего немецкого народа. Но поскольку для этого нужны силы, а смертельный враг нашего народа – Франция неумолимо душит нас и отнимает эти силы, мы должны взять на себя любые жертвы, которые смогут привести к уничтожению всякого стремления Франции к гегемонии в Европе».[125]
Что касается Англии, то подход к разрешению германо-английских противоречий с течением времени претерпевал существенные изменения. С середины 20-х годов германские фашисты считали возможным найти общий язык с Англией на почве размежевания сфер интересов и тем самым удержать ее вне войны на континенте. Достижение союза с Англией, по идее Гитлера, привело бы к распаду антигитлеровской коалиции и позволило бы Германии успешно вести войну и «рассчитаться» с ее смертельным врагом – Францией. После 1933 года высшее военно-политическое руководство фашистской Германии существенно пересмотрело эти взгляды. Ход политических событий показал, что английские правящие круги никогда не откажутся от своей традиционной политики поддержания равновесия сил в Европе и недопущения гегемонии какой-либо одной державы на континенте. Лондон сразу дал недвусмысленно понять германскому правительству, что тысячелетние устои внешней политики Англии не подлежат пересмотру, и они их будут защищать силой.
Стало совершенно очевидно, что экспансия гитлеровской Германии в Европе неизбежно приведет к военному конфликту с Англией и на совещании высшего командного состава 23 мая 1939 года Гитлер определил свои цели: «Необходимо готовиться к борьбе. Англия видит в нашем развитии опасность возникновения господствующей державы, которая подорвет ее могущество. Поэтому Англия – наш враг, и борьба с ней будет не на жизнь, а на смерть». Здесь ж, на совещании, Гитлер определил и последовательность выполнения своей завоевательной политики: «Союз Франции, Англии и России против Германии, Италии и Японии потребует сначала напасть на Англию и Францию, нанеся им быстрые уничтожающие удары»[126]. Объективные условия, по мнению фашистского руководства, не позволяли Германии начинать борьбу против главных противников с нападения на Советский Союз. В войне на Востоке фактор пространства действовал против фактора времени.
Немалую роль для выбора удара по Франции сыграл и тот факт, что на западе Германии располагался один из ее ведущих промышленных районов – Рурская область, с потерей которого серьезно нарушалась бесперебойная работа промышленных предприятий других регионов станы, и это вело к подрыву военной экономики и всей мощи вермахта. В одной из своих директив Гитлер писал, что «…поскольку эта слабость известна Англии и Франции также хорошо, как и нам, англо-французское руководство, если оно захочет уничтожить Германию, попытается любой ценой добиться этой цели».[127]
Стратегические основы предстоящей военной кампании против Франции и Англии были изложены Гитлером 9 октября 1939 года в его «Памятной записке и руководящих указаниях о ведении войны на Западе». Цель этой кампании заключалась в «окончательном военном сокрушении Запада, то есть, в уничтожении сил и способностей западных держав воспрепятствовать еще раз государственной консолидации и дальнейшему развитию немецкого народа в Европе».[128]
Париж и Лондон в течение восьми месяцев ведения «странной» войны ничего не предпринимали, чтобы обезвредить Италию, чего можно было достичь, предложив ей выбор между угрозой вторжения на ее территорию с одновременной блокадой с моря и рядом уступок за ее нейтралитет. Перед Первой мировой войной такая угроза со стороны Франции и Англии заставила итальянское правительство придерживаться нейтралитета и заявить германскому послу, «что война, начатая Австро-Венгрией… носит агрессивный характер, который не соответствует оборонительному характеру Тройственного союза, и Италия не может участвовать в этой войне»[129]. Надо сказать, что влиятельные круги во Франции и Англии «усматривали врага скорее в Сталине, чем в Гитлере. Они были больше озабочены тем, как нанести удар России».[130]
Значительно ухудшилось по сравнению с Первой мировой войной общее политическое и стратегическое положение Англии и Франции на Европейском континенте. Не было русского Восточного фронта, который во время Первой мировой войны отвлекал значительную часть армий противника. Своей политикой попустительства агрессору и сговора с ним, Англия и Франция избавили Германию от опасности одновременной войны на два фронта и тем облегчили гитлеровцам осуществление их агрессивных замыслов. Система французских союзов в Европе также оказалась разрушенной; преданные Англией и Францией Чехословакия и Польша утратили свою независимость и попали под иго фашистских захватчиков. Румыния фактически впряглась в колесницу фашистской «оси». Югославия и Греция были слишком слабы, чтобы оказать какую-либо помощь Франции и Англии. Они старались изо всех сил сохранить своей нейтралитет и больше всего опасались дать Германии или Италии повод для нападения на них. Во французском тылу находилась враждебная франкистская Испания, и никто не мог заранее предсказать, как поведет себя испанский диктатор Франко. Правительства Бельгии и Голландии хотя и давали публичные заявления, что они не возражают против вступления в военный союз с Францией и Англией, тем не менее, опасались официально это подтвердить обоюдными соглашениями. Во-первых, события предвоенных лет убедили их в том, что Англия и Франция склонны к сговору с фашистскими державами, что их обещания помощи малым странам остаются лишь на бумаге, а когда дело доходит до выполнения этих обещаний, то гарантированные государства оказываются наедине с хорошо вооруженными и во много раз превосходящим их по силам фашистскими агрессорами. Судьбы Эфиопии, Австрии, Чехословакии и Польши были достаточно наглядными для них примерами. Во-вторых, они опасались, что даже если они войдут в соответствующие секретные соглашения с Францией и Англией, то это немедленно станет известно Германии и явится поводом для нападения на них. Таким образом, Англия и Франция перед нападением фашистской Германии в значительной степени находились в состоянии политической изоляции на Европейском континенте.
К началу боевых действий, то есть к 10 мая 1940 года, французская армия в своем составе имела примерно 115 дивизий, объединенных в 35 армейских корпусов. Таким образом, количество дивизий, отмобилизованных к началу войны, почти в четыре раза превышало количество дивизий мирного времени. Из этих 115 дивизий только 67 составляли полевую армию, 21 дивизия были использованы для обеспечения театров второстепенного значения, таких, как Северная Африка, Сирия и Ливия, а еще 27 дивизий составляли резерв французского командования, главнокомандующего французской армии, которыми никто не руководил из-за измены Франции ее главнокомандующего генерала Гамелена.[131]
Армия Германии за зиму 1939/40 г. выросла с 103 дивизий до 156, и большая часть этих дивизий была сосредоточена в западных землях Третьего рейха. Количество танковых дивизий было увеличено до 10 и моторизованных – до 7. В целом немецко-фашистским войскам, состоявших из 135 дивизий и одной бригады противостояли силы союзников в количестве 142 дивизий, в том числе 99 французских, 10 английских, 22 бельгийских, 10 голландских и одной польской.[132]
Основные силы Франции и Англии были направлены на северо-восток Франции, где располагалась первая группа армий под командованием генерала Бийота в составе четырех французских армий и английского экспедиционного корпуса. Эти войска занимали фронт от Ла-Манша до Лонгви, и в случае германского наступления через Бельгию они, как и в Первую мировую войну, должны были немедленно вступить в эту страну на линию Антверпен – Намюр и во взаимодействии с бельгийской и голландской армиями в оборонительных сражениях разгромить вторгшиеся немецкие войска. Составив ложное представление о планах немцев, союзное командование не только не препятствовало, но, наоборот, содействовало своим организационными мероприятиями осуществлению замыслу германской армии, наносившей главный удар через Арденны.
На фронте от Лонгви до Селеста (Эльзас) находилась группа армий под командованием генерала Претала в составе трех французских армий, а южнее оборону до швейцарской границы держала еще одна группа армий под командованием генерала Бессона, в состав которой входило две французские армии. Оценивая прошлые события и весь ход боев, можно сделать вывод, что германское командование владело информацией о стратегическом плане обороны Франции и сполна учло все его просчеты и ошибки. Имитируя удар в направлении Бельгии, ударные дивизии вермахта в это же время форсированным маршем прошли через территорию Люксембурга, осуществив глубокий прорыв через Арденны и Северную Францию, и к 12 мая вышли к р. Маас. В течение трех дней они взломали оборону французов на фронте протяженностью 100 км, куда стремительно хлынули немецкие танковые и моторизованные дивизии, имеющие задачу выйти к побережью Ла-Манш.
Потрясенные силой танковых ударов и подавляющим господством в воздухе немецкой авиации, французские армии начали отступать к Парижу и на запад к морю. Главная группировка французских и английских войск была втянута в Бельгию, где они вскоре оказались отрезанными от других армий. Но катастрофы армии можно было избежать, если бы она не поразила сначала умы и волю правительства Франции и ее высший командный состав, откуда действующая армия в течение первых десяти дней не получила ни одного приказа или распоряжения. Главнокомандующий союзными войсками генерал Гамелен, выполняя волю профашистских кругов в правительстве и влиятельных кругах Франции, самоустранился от руководства вооруженными силами, а премьер-министр Рейно рано утром 15 мая связался по телефону с Черчиллем, возглавившем 11 мая новый кабинет Великобритании, и взволнованным голосом заявил: «Нас разбили, мы проиграли сражение»[133]. По словам Черчилля, Рейно говорил так, как будто вся война уже проиграна, и сражаться дальше нет никакого смысла.
Осознав, что катастрофа неминуема, и чтобы упредить возможный сговор французского правительства с Гитлером, Черчилль, по прибытии в Париж, выдвинул смелую идею о создании единого франко-британского союза, в котором каждый англичанин и француз имели бы двойное гражданство. Проект предусматривал объединение министерств по оборонным, экономическим и финансовым делам, создания единого правительства и единого командования; при этом французская армии и ее флот должны были эвакуироваться в Северную Африку и объединиться с британскими силами в Египте и Палестине и с французскими войсками в Сирии. Генерал де Голль, находившийся в это время в Лондоне, поддерживал этот проект, и он добивался от англичан выделения транспортных средств для эвакуации французских сил в Северную Африку[134]. В это время в правительстве Франции пораженцы во главе с маршалом Петеном выступили против франко-британского проекта об объединении двух государств для борьбы с Германией, уверяя себя и других, что «через три недели Англии свернут шею как цыпленку»[135]. Лицемеря перед французской нацией и прислуживая Гитлеру, они отвергали предложение «из боязни, что это превратит Францию в английский доминион» и превращали Третью республику в одну из колониальных провинций фашистской Германии. Премьер-министр Рейно солидаризировался с капитулянтами и пораженцами и 16 июня на заседании правительства он заявил, что «необходимо прекратить борьбу»[136]. В тот же день было официально объявлено об отставке Рейно и избрании председателем правительства Франции маршала Петена, 86-летнего старца, почитателя и поклонника Гитлера. В состав нового кабинета вошли единомышленники маршала, предавшие Францию и надеявшиеся в новом европейском переустройстве, задуманном фашистским лидером Германии Гитлером, найти «лидирующее место» и для Франции.
К 20 мая, на десятый день войны, немецкому командованию удалось выполнить одну из основных задач плана кампании против Франции (План «Гельб») – глубоким ударом танковой группы генерала Клейста через Арденны на Абвиль рассечь стратегический фронт союзников. В результате этого 1-я французская армия, британская экспедиционная и бельгийские армии, а также остатки 9-й и часть сил 7-й французских армий, насчитывающие в обшей сложности около 45 дивизий, оказались отрезанными в Северной Франции и Фландрии от основных союзных сил. 9-я и 2-я французские армии, по которым прошелся главный удар группы армий «А», прекратили свое существование. В образовавшуюся брешь в союзном фронте хлынул поток немецких танковых и моторизованных дивизий, а за ними пехотные дивизии. На северном крыле Западного фронта в это время 18-я и 6-я немецкие армии вышли на рубеж реки Лис и захватили за ней несколько плацдармов.
Теперь успех всей войны зависел от того, как быстро удастся германскому командованию ликвидировать отрезанную группировку союзных войск и воспрепятствовать усилиям французского командования создать прочную оборону по рубежам рек Сомма и Эн до северной оконечности линии Мажино. Немцы это понимали, и в день прорыва немецких танков к Ла-Маншу главным командованием сухопутных войск был в общих чертах составлен план второго завершающего этапа кампании, получивший вскоре наименование операции «Рот»[137]. Он предусматривал проведение с рубежа рек Сомма и Эн глубокого обходного маневра в тыл линии Мажино.[138]
Первая же попытка германских войск продвинуться на север для рассечения союзной группировки на отдельные части наткнулась на сильное сопротивление в районе Арраса, где три английские бригады, совместно с 3-й французской механизированной дивизией, при поддержке 70 танков, нанесли сильный контрудар в южном направлении, тяжелые потери понесли лучшие дивизии немцев – 7-й танковой дивизии генерала Роммеля и дивизии СС «Мертвая голова». Под Аррасом англичане продемонстрировали свои лучшие боевые качества, и этот инцидент оказал довольно сильное психологическое воздействие на немецкое верховное командование. Только создав значительное превосходство в силах над союзниками в районе Арраса, немцы с трудом заставили англичан отступить 23 мая в район Бетюна. До этого времени вся британская экспедиционная армия фактически крупных боев не вела и сохраняла свою высокую боеспособность. Продвигаясь к побережью – на север и восток, германские танковые войска впервые с начала кампании столкнулись с очень неприятным для них явлением – господством авиации противника в приморских районах Английская авиация действовала против немцев непосредственно с территории Англии, в то время как германская авиация оказалась далеко в тылу, а перебазирование самолетов на захваченные французские аэродромы еще не было осуществлено.[139]
Положение немецких ударных группировок было незавидным – немецкие танковые части уже две недели действовали в отрыве от пехоты, которая далеко отстала, и образовавшиеся в силу этого танковые коридоры могли в любое время оказаться захлопнутыми французскими войсками как с севера, так и с юга. Именно в этом состояла суть плана союзного главнокомандующего генерала Вейгана, принятого им 22 мая.
Только отсутствие целеустремленного руководства, нерешительность, удивительная неповоротливость, медлительность всех звеньев французского командования и исключительно плохая координация действий союзных войск, разногласие в лагере союзников, привели к тому, что наступление англичан под Аррасом не было поддержано ударом с юга силами 3-й группы армий генерала Бессона.[140]
К 24 мая три союзные армии были прижаты к побережью в треугольнике Мальдеген – Валансьенн – Гравлин. Бельгийские войска, численностью около 17-ти дивизий оборонялись на рубеже Мальдеген – Леенен. Южнее, перед Лиллем, оборону удерживали четыре английские дивизии. В южной вершине треугольника на участке Кондэ – Валенсьенн – Лан действовали соединения 1-й французской армии. На западе, по линии каналов Аа – Эр – Ла Бассе оборонительные позиции занимали французская 68-я пехотная дивизия и несколько английских изолированных групп. На 24 мая было спланировано нанесение контрудара 1-й группы армий на юг, но оно не было осуществлено, так как на французскую армию разлагающе действовало ее правительство во главе с маршалом Петеном, изо дня в день призывавшего свою армию прекратить сопротивление. Ему вторил новый начальник штаба национальной обороны и главнокомандующий французскими вооруженными силами генерал Вейган, докладывавший президенту Лебрену и правительству, что Франция «совершила огромную ошибку, вступив в войну» и что «сейчас положение безнадежно». В таких условиях пребывание английской экспедиционной армии на территории Франции становилось ненужным и неприемлемым, и правительство Англии уже разрабатывало план эвакуации своих войск на родину. Гитлер, все время находившийся в составе наступающей немецкой армии, знал об этих настроениях в союзной армии. Ему также уже было известно и о готовности бельгийской армии капитулировать, и перед ним открывалась блестящая перспектива быстро покончить с войной на Западе, если не мешать английской армии покинуть Францию. К такому решению Гитлера подталкивал и ряд серьезных обстоятельств, сложившихся на театре войны. Нельзя было не считаться с тем, что боеспособность танковых дивизий германской армии снизилась до 50 процентов, а предстоящие сражения во Фландрии должны были происходить на местности, изрезанной широко разветвленной сетью рек и каналов, местами сильно заболоченной, да к тому же английское командование 23 мая начало затопление районов южнее Дюнкерка, лежащих ниже уровня моря. Это давало возможность усилить оборону английских войск на танкоопасных направлениях, а то и вовсе лишить немецкие танковые войска способности к маневру и наступлению. Довлели над Гитлером и воспоминания прошлого – здесь, во Фландрии, в Первую мировую войну, немцы не имели успеха. В двух весенних наступлениях 1918 года на англичан во Фландрии немецкое командование обескровило 126 дивизий, но победа над английской и французской армиями достигнута не была.[141]
Гитлер уже видел, что дни Франции сочтены, что ее мощь повержена немецким оружием и в его коварном, хитром уме неожиданно возникла идея разобщить и перессорить противников, предоставив их дальнейшую судьбу разной участи: для Франции – продолжение мощных и сильных ударов в направлении ее столицы, а для Англии – прекращение преследования и предоставление возможности ее экспедиционному корпусу возвратиться на родину. С первых дней правления своего фашистского режима Гитлер нащупывал нити, способные связать две нации, два народа и две столицы, Берлин и Лондон, союзом для передела мира, который отвергала Великобритания, так как она на протяжении многих столетий активно участвовала в современном мироустройстве, и ей совсем не хотелось выстраивать его заново, так как она могла и потерять свои позиции. Милостиво даря английским войскам спасение, Гитлер надеялся через этот шаг побудить англичан если не к союзу с Германией, то хотя бы к достойному миру с ними. В его практичный ум в тот период не пришла мысль, что гордые британцы никогда не простят ему своего унижения.
Придя к такому решению, Гитлер приказал остановить наступление на английскую армию, и основные силы направил против французской. Продолжение англо-германской борьбы у Дюнкерка не состоялось не потому, что англичане уклонились от него из-за недостатка сил, а потому, что германская армия не обладала достаточной силой, чтобы одержать победу над англичанами. При попытке разгромить английскую армию германские войска могли понести такие невосполнимые потери, что это воодушевило бы французов к дальнейшему сопротивлению. В холодном и расчетливом уме Гитлера созрел план: британскую армию отпустить, чтобы поскорее разгромить французскую.
К такому решению Гитлера подталкивали и генералы Рундштедт и Клюге, которые высказали ему согласованное мнение о необходимости временно отложить наступление на английскую армию, чтобы подтянуть войска и дать им небольшую передышку для подготовки к завершающим боям. Все эти проблемы долго обсуждались на совещании в Шарлевиле, где Гитлер дал возможность высказать свое мнение всем командующим германской армии, воевавшим на западном фронте. Итогом его явилось решение Гитлера остановить назначенное на 24 мая наступление германских войск на север, а уничтожение английских войск было возложено на авиацию Геринга, для которого эта задача была непосильной. При отступлении из Франции английская армия потеряла около 1200 полевых и тяжелых орудий, 1350 зенитных и противотанковых пушек, свыше 6400 противотанковых ружей, 11 тысяч пулеметов, более 75 тысяч автомашин, почти все танки и громадное количество боеприпасов[142]. Не располагая к началу войны достаточными запасами современно вооружения, Великобритания оказалась в очень тяжелом положении. По признанию самих англичан, их промышленность к началу лета 1940 года «находилась в положении более ужасном, чем в сентябре 1939 года».[143]
Все свои главные силы германская армия повернула на юг, где лежала Франция, поверженная и раздираемая противоречиями.
После разгрома в Бельгии, французское командование пыталось организовать сопротивление на реках Сомма и Эн с участием 54 французских дивизий, но во главе этих войск не было генералов, какими были Жоффр и Фош в Первую мировую войну, как не было во власти и таких политиков, как Пуанкаре и Клемансо, чья вдохновляющая сила влекла народ Франции к победе, а не к поражению. Операция длилась с 5 по 18 июня и закончилась отступлением французских войск за реку Луара. Одновременно с оборонительными боями, которые велись на реках Сомма и Эн, французские войска вели бои с противником, наступавшим в Шампани и на линии Мажино, но все эти бои уже не могли оказать решающего влияния на исход войны.
Утром 17 июня радио Франции передало выступление маршала Петена, призвавшего армию «немедленно прекратить сражения», поскольку он, Петен, уже направил Германии просьбу «найти средство прекратить борьбу, положить конец враждебным действия»[144]. В это же время стало известно о нападении Италии на южные провинции Франции. Муссолини, как шакал, выжидал полного поражения французской армии, чтобы у слабеющего соседа отхватить для себя куски приглянувшихся ему французских территорий. Преданная своим правительством, французская армия, истекая кровью, все же пыталась отстаивать свою территорию от германских и итальянских оккупантов. Ницца, Корсика и Тунис – территории, на которые итальянские фашисты претендовали в 1938 году, и которые теперь, казалось, уже некому защищать, должны были стать легкой добычей для итальянской армии. Но 25 итальянских дивизий, успех которых должны были развивать сосредоточенные за ними 9 дивизий армии «По», были остановлены несколькими французскими дивизиями. Морально потрясенные уже совершимся разгромом своей основной армии, французские альпийские войска, в тылу которых к этому времени появились крупные германские мотомеханизированные соединения, достойно встретили итальянских фашистов. Успехи итальянцев на этом фронте свелись к продвижению лишь на несколько километров[145]. Гитлер, через послушное правительство вишистской Франции, остановил наступление итальянской армии, заставив противников 24 июня подписать перемирие. Это перемирие не дало Италии реальных выгод; Муссолини не удалось добиться оккупации сколь-нибудь значительных французских территории и овладеть французским флотом, что было главной целью при его нападении на Францию.
Катастрофа 1940 года заставила многих французов вернуться к оценке роли «восточного союза» в судьбах Франции. «Франция проиграла войну по многим причинам, но одна из них намного превосходит по своему значению все остальные. Эта причина – саботаж русского союза». Так писал А де Кериллис, редактор одной из ведущих буржуазных газет Франции. Ссылаясь на опыт дальнего прошлого и на опыт Наполеона и Жоффра, он делал заключение, что каждый раз, когда Франция была союзницей России, она выигрывала войны; каждый раз, когда она не являлась им, то проигрывала их «Речь, следовательно, идет об основном законе французской политики».[146]
22 июня на станции Ретонд в Компьенском лесу, в унизительной обстановке для французской делегации, и в том же вагоне, в котором маршал Фош в год окончания Первой мировой войны продиктовал условия перемирия с Германией, теперь немецкий генерал Кейтель продиктовал французам уже условия их, немецкого перемирия. По этим условиям германские войска оккупировали 2/3 французской территории, включая столицу страны – Париж Около трети французской территории на юге страны оставались под властью французского правительства Петена, которое должно было проводить всю внутреннюю и внешнюю политику в строгом соответствии с требованиями и интересами германского правительства. Было еще одно унизительное требование немцев, придуманное Гитлером – условия перемирия французское правительство должно было подписать и с союзником Германии – диктатором Италии Муссолини. Представители поверженной Франции подписали этот документ в пригороде Рима. Никогда еще в истории Франции так низко не опускались в унижении и бесславии ее вожди, чтобы сохранить свою власть над французским народом. И этот народ с достоинством и величавой гордостью вознесет на своих национальных знаменах борцов организации Сопротивления с оккупантами, когда придет час освобождения, а петеновцы в освобожденной от фашистов Франции, будут преданы суду, и их грязные дела будут выброшены на свалку истории.
Вся военная кампания продолжалась 4 2 дня, с 10 по 2 2 июня 1940 года. Французская армия, потеряв инициативу в первые дни войны, так и не вернула ее до полного поражения. Французская армия потеряла 84 тыс. убитыми, 1 547 тыс. французских солдат и офицеров оказались в плену, и большая их часть была отправлена в качестве рабов на работы в Германию.[147]
С большой помпезностью гитлеровцы отмечали свою победу над Францией. Сто фанфаристов ежедневно по радио специальным сигналом оповещали немцев о новых победах вермахта. По всей Германии звонили колокола. 19 июля на специальном заседании рейхстага, созванном в честь победы над Францией, с шовинистической речью выступил Гитлер. Фашистская печать и радио превозносили «непобедимость» вермахта, столь быстро разгромившего грозного противника, подсчитывали трофеи, рекламировали грабительские условия Компьенского перемирия, навязанного побежденной Франции. Шовинистический угар охватил многомиллионные массы немецкого народа. Ведь в течение короткого времени (10 месяцев), без больших потерь, Германия поработила или поставила в зависимое положение целый ряд европейских государств, с территорией в 5 млн. кв. км и с населением в 290 млн. человек В гитлеровской Германии, включая сателлитов и оккупированные государства, производилось в 1941 г. 31,8 млн. τ стали и 400 млн. τ угля, добывалось 7,5 млн. τ нефти. Продукция немецкой военной промышленности летом 1941 г. возросла на 75% по сравнению с началом войны. Фашистская Германия была могущественной военной державой капиталистического мира. Общие потери гитлеровской армии в первый период войны были невелики – 97 тыс. убитыми и пропавшими без вести. В ходе войны с таким сильным противником, как Франция, Германия потеряла всего 45 тыс. убитыми и 110 тыс. было ранено.
Нападение Германии на Францию имело важные последствия во внутриполитической жизни Великобритании. Фиаско, которое потерпело большинство правящей консервативной партии и поражение английской армии под Дюнкерком привели к тому, что на несколько месяцев страна оказалась беззащитной от ночных налетов немецкой авиации и возможного вторжения. Все большее количество самолетов стало нападать на английские суда; потери Великобритании стали расти, и достигли критических размеров. Пополнение тоннажа за счет собственного строительства и получение судов от нейтральных стран уже перестало покрывать потери[148]. В восточной и центральной части Средиземного моря с весны 1941 года господствовали германские и итальянские военно-морские и военно-воздушные силы. Англичанам пришлось отказаться от кратчайшего пути в Египет, Сирию и Палестину через Гибралтар, и везти грузы вокруг Африки, через Индийский океан и Красное море.
В Африке немцы высадили армейский корпус генерала Роммеля, который совместно с итальянскими войсками к апрелю 1941 года оттеснил английские войска на территорию Египта. Значительные силы англичан были окружены в Тобруке, и немецкое командование хотело оккупировать Египет и овладеть Суэцким каналом. Но итало-немецких войск, особенно танковых и авиационных, было недостаточно для завершения операции, предпринятой Роммелем, и выхода к Каиру, а гитлеровское командование отказалось послать в Африку дополнительные силы, так как в это время полных ходом шла подготовка фашистской Германии к нападению на Советский Союз. 21 июня Гитлер сказал Муссолини: «Наступление на Египет исключено до осени»[149]. Это и спасло английскую армию «Нил» в 1941 году от полного разгрома, а Англию – от потери Египта и Суэцкого канала. Линия фронта в Северной Африке временно стабилизировалась близ ливийско-египетской границы.
В течение нескольких веков Англия, являясь главным действующим лицом на европейской политической сцене, всегда умела сколотить коалицию государств для борьбы с Испанией, Францией, Германией или Россией, когда одно из этих ведущих государств Европы стремилось к единоличному господству на континенте. Но в преддверии Второй мировой войны она исполнила свою роль исключительно плохо. Правительство Чемберлена сумело из всех доступных для Англии политических вариантов того времени избрать для себя лишь те, что приближали страну к войне с фашистской Германией, в то время как он сам и его правительство отталкивали от себя друзей и возможных союзников. После поражения Франции Англия осталась в полном одиночестве, и ей некого было винить, кроме самой себя. Ее политическим деятелям пришлось отбросить гордость и постепенно осознать принадлежность Великобритании к числу второразрядных держав до тех пор, пока не будет сломлено могущество гитлеровской Германии, что было возможно лишь с помощью Советского Союза и США После Дюнкерка Гитлер надеялся, что профашистские элементы в самой Англии сумеют подтолкнуть свое правительство к заключению мира с Германией и, наверное, так бы оно и случилось, если бы премьером страны стал не У. Черчилль, а кто-либо другой, похожий на Чемберлена. Стремление добиться мира диктовалось еще и тем, что гитлеровское руководство не видело возможности прямого захвата британской метрополии. Чтобы силой завоевать Англию, нужно было обеспечить четыре важнейших условия победы: иметь полное превосходство в воздухе и на море, хотя бы в районе вторжения и, кроме того, нужны были достаточные силы для десантирования и преодоления укреплений английской береговой обороны при вторжении. Ни одно из этих условий в то время Германия не могла выполнить. Гитлеровским главарям оставалось одно – рассказывать немецкому народу и всему миру о своей подготовке к вторжению на Британские острова, а самим готовиться к нападению на Советский Союз.
На Британских островах грозному противнику, оккупировавшему большую часть Западной Европы, командование метрополии могло противопоставить 16 наполовину укомплектованных дивизий, вооруженных устаревшей техникой и почти лишенных танков и противотанковой артиллерии. Сознавая слабость обороны подступов с моря, английское правительство проводило мероприятия по выводу из строя ряда портов, чтобы противник не смог их использовать для выгрузки тяжелой техники с обычных морских транспортов, не приспособленных для выгрузки на необорудованном побережье. Разрушению подверглись около 100 портов и гаваней по всему побережью Англии; кроме того, примерно 50 гаваней было заминировано.[150]
Такие меры были не случайны. С начала войны германский военный флот захватил у побежденных и оккупированных стран Европы или конфисковал 872 судна общим тоннажем в 1900 тысяч регистровых брутто-тонн[151]. Так что десантно-высадочных средств для организации десантной операции по захвату островов Великобритании у гитлеровской Германии хватало, и это больше всего тревожило англичан.
Главная причина отказа от вторжения летом 1940 года состояла в том, что немецко-фашистское командование, приняв решение напасть на СССР, опасалось рисковать значительными силами для проведения операции «Морской лев», в успехе которой у немцев не было полной уверенности. «…Перед лицом предстоящей борьбы против Советской России, – указывал Йодль в своем выступлении перед рейхслейтерами и гаулейтерами 7 ноября 1943 года, – никто не мог решиться на то, чтобы немецкая авиация была полностью обескровлена в боях над Англией».[152]
Поэтому Гитлер и высшее руководство фашистской Германии решили сначала выполнить «континентальные» задачи, к которым вермахт был наиболее подготовлен, то есть, разгромить в скоротечной кампании Советский Союз, а уж затем покончить с Англией. «Наступление против Британских островов, – говорил Гитлер в январе 1941 года, – это наша последняя задача. В данном отношении мы уподобляемся человеку, который имеет в ружье один патрон. Если будет промах, ситуация станет хуже, чем раньше. Высадку нельзя предпринимать несколько раз, так как в случае неудачи мы потеряем много техники»[153]. О том, что сразу же после сокрушения Советского Союза гитлеровское командование намеревалось осуществить операцию «Морской лев», свидетельствует директива ОКБ № 32 от 11 июля 1941 года под названием «Подготовка к периоду после осуществления плана «Барбаросса».[154]
Временно отложив вторжение в Англию, гитлеровское командование использовало связанные с ним мероприятия для стратегической маскировки готовящегося нападения на Советский Союз.