Политические портреты. Леонид Брежнев, Юрий Андропов. Личность и эпоха:. Политический портрет Л. И. Брежнева (Р. А. Медведев, 2015)

Молодой Л. И. Брежнев

В 1936 году, когда прослуживший около года в армии молодой инженер Брежнев был назначен директором Днепродзержинского металлургического техникума, он, вероятно, еще не думал ни о больших постах, ни о политической карьере вообще. Ведь даже по тем временам это была очень скромная должность для 30-летнего инженера-коммуниста, который не отличался, впрочем, не только особыми дарованиями и знаниями, но и большим честолюбием.

Л. И. Брежнев родился в городе Каменское (с 1936 г. Днепродзержинск) на Украине. Это был сравнительно небольшой промышленный город западнее Екатеринослава (Днепропетровск). Тогда в Каменском проживало около 25 тысяч человек, и почти все они так или иначе были связаны с крупным металлургическим заводом, построенным еще в конце 80-х годов прошлого века Южно-Русским днепровским металлургическим обществом. В те годы это был не только первый, но долгое время и самый большой металлургический завод на Украине. Дед Л. И. Брежнева – Яков Брежнев – металлист и сталелитейщик из-под Курска, приехал в Каменское вместе с семьей вскоре после того, как здесь была задута первая домна. Он стал работать в прокатном цехе. Как только подрос сын Илья, отец взял его работать вместе с собой. Через несколько лет Илья Яковлевич женился на одной из местных 18-летних красавиц – Наталье, а 19 декабря 1906 года в их бедном глинобитном доме в неблагоустроенном пролетарском квартале родился первенец – Леонид. Вскоре родился второй сын – Яков, а потом и дочь Вера.

Не слишком многое известно нам о детских годах Леонида Брежнева. Отец был почти весь день занят на заводе, и главным воспитателем маленького Леонида стала мать – Наталья Денисовна, которая не работала, как это и было принято в то время в большинстве многодетных рабочих семей. Металлурги в начале века зарабатывали сравнительно хорошо, и вскоре семья Ильи Брежнева смогла переехать в более просторный дом, хотя и не так близко от завода. С самого начала Каменское складывалось как интернациональный городок. Украинцев было здесь не так много, больше русских, а также поляки и евреи. Среди инженеров были немцы и чехи.

В городе имелась небольшая начальная школа, женская гимназия и классическая гимназия для мальчиков из более привилегированных сословий. В эту гимназию в 1915 году и поступил Леонид Брежнев. Из сорока учеников он был единственным в классе сыном рабочего. Ясно, что семье Ильи Яковлевича приходилось теперь очень экономить и урезать семейный бюджет. Для поступления в гимназию нужно было сдать вступительные экзамены по чтению, письму и арифметике. Это свидетельствует о том, что Леонид начал учиться раньше 1915 года. Однако учился ли он в 1912–1914 годах дома или в начальной двухлетней школе, нам неизвестно. В классической гимназии требования к ученикам были довольно высокие и программа обучения весьма обширная: немецкий, французский, латынь, русская грамматика и литература, история, математика, биология, физика, география, искусство. Леониду больше других предметов нравилась математика, но он не числился в лучших учениках; особенно трудно давались ему иностранные языки. К тому же более или менее нормальное обучение в гимназии продолжалось для него всего два года: началась революция и гражданская война. Начав обучение в гимназии, Леонид Брежнев закончил шестилетний курс обучения уже в трудовой школе. Вскоре после начала гражданской войны завод в Каменском был остановлен: не было сырья и топлива, а большинство инженеров бежало из города. В цехах оставалась лишь малая часть рабочих, занятых изготовлением несложных металлических поделок; впрочем, здесь были оснащены и несколько бронепоездов. Если крестьяне соседних сел примыкали к националистам, григорьевцам или анархистам-махновцам, то среди металлургов преобладали большевистские настроения, и многие из каменских пролетариев вступали в коммунистические рабочие отряды.

В 1920 году в Каменском, да и в соседних городах царили голод и разруха, свирепствовал тиф, который перенес среди других и 14-летний Леонид. Не только ученики, но и директор трудовой школы ходили босиком. Не было бумаги и керосина, ученики приносили из дома свечи. Все же в 1921 году класс, в котором учился Брежнев, стал выпускным. Так или иначе, но годы школьного обучения остались позади. Некоторое время молодой Леонид перебивался на случайных работах, потом около года учился в организованной одним из безработных инженеров «металлургической профессиональной школе». Конечно, новая экономическая политика Ленина постепенно изменила жизнь и на Украине. Но поднять разрушенное металлургическое производство было нелегко, гораздо быстрее улучшалась жизнь в деревне. Может быть, именно это обстоятельство и побудило Леонида Брежнева оставить мысли о металлургии и обратиться к сельскому хозяйству.

Покинув Каменское, он уехал в Курск, где поступил в землеустроительно-мелиоративный техникум, который закончил в 1927 году, получив профессию землеустроителя. Ни отец, ни мать Леонида не возражали против этого. В Курске и Курской губернии у них было немало родственников, к которым и им самим приходилось приезжать в периоды голода и жестоких междоусобиц. Все же отец Брежнева в 1925 году вернулся в Каменское, где начал, наконец, действовать металлургический завод. В общей сложности отец Л. И. Брежнева работал на заводе в Каменском больше 30 лет – до конца жизни. Умер он в 30-е годы, не достигнув 60-летнего возраста.

Мать Брежнева умерла уже в 70-е годы в Москве в возрасте 90 лет. Сам Брежнев рассказывал позднее, что Наталья Денисовна ни за что не хотела переезжать в Москву и жила в небольшой квартире в Днепродзержинске вместе с семьей своей сестры. Даже тогда, когда ее сын Леонид стал уже Первым секретарем ЦК КПСС, мать его отказывалась не только переехать в Москву, но даже обменять свою тесную квартиру на другую, более просторную. Она покупала продукты в обычном магазине, стояла в очередях, по вечерам любила поговорить со знакомыми соседками, часами сидя на скамейке возле дома. Только тогда, когда Брежнев после XXIII съезда стал Генеральным секретарем ЦК КПСС, его матери пришлось все же переехать в Москву. Она не слишком хорошо понимала сложные обязанности сына, а его образ жизни и вся московская суета были явно не по душе 80-летней скромной женщине. Ей не могла понравиться ни склонная ко всякого рода авантюрам, грубая и алчная дочь Брежнева Галина, ни его легкомысленный и часто нетрезвый сын Юрий. Своеобразная обстановка, царившая в недружной семье Брежнева, которая доставляла ему самому немало хлопот и ускорила в конце концов его смерть, и помогла родиться одному из тех многочисленных анекдотов, которые пусть и в искаженной форме, но показывали действительные проблемы Брежнева и отношение к нему советских людей:

«Пригласил как-то Брежнев свою старую мать из небольшого города на Украине, где она прожила всю жизнь. Брежнев показал ей не только свою квартиру, но и роскошную дачу под Москвой и в Крыму, свои охотничьи домики, коллекции иностранных автомобилей, золота и драгоценностей.

– А ты не боишься, Леня? – спросила его мать, удивленная всей этой роскошью и богатством. – Вдруг придут к власти большевики?»

Разумеется, Брежневу не всегда приходилось опасаться прихода к власти настоящих большевиков. Скромный 16-летний паренек еще до переезда в Курск вступил в комсомольскую организацию. После окончания техникума 20-летний Брежнев стал работать землеустроителем в одном из уездов Курской области. В следующий сезон он работал в Белоруссии под Оршей, где на одном из скромных вечеров молодежи познакомился с будущей женой, семья которой происходила из Белгорода. Сам Брежнев был русским, его жена – Виктория Петровна – еврейкой, что не имело для комсомольской молодежи того времени никакого значения. Это обстоятельство послужило, однако, причиной многих спекуляций в 70-е годы, когда различного рода националистические настроения и течения начали оказывать значительное влияние на общественную атмосферу в стране.

В 1928 году Брежнев получил назначение на Урал, вначале в Михайловский, затем в Бисертский район, где был назначен заведующим районным земельным отделом. В 1929 году он был принят кандидатом в члены партии. Жизнь и работа в деревне в конце 20-х – начале 30-х годов становилась все более трудной. По стране шла принудительная коллективизация. Правда, Урал не был тогда районом с развитым сельским хозяйством. Здесь издавна сложилась, а теперь стала быстро развиваться промышленность. Суровый климат не располагал к земледелию. Поэтому жестокая кампания по раскулачиванию имела для Урала иное значение, чем для Украины, Кубани или Южной Сибири. На Урал привозили тысячи «кулацких» семей, здесь появились в разных районах десятки «спецпоселений» из наспех построенных холодных домиков. Многие из бывших «кулаков», как и члены их семей, пополняли ряды рабочих на стройках и заводах Урала. Однако коренное крестьянское население имелось, конечно, и на Урале, в том числе в тех районах вокруг Свердловска, где работал Брежнев. Здесь также создавались колхозы и проводилось раскулачивание, хотя масштабы и жестокость этих кампаний были не столь велики, как в других областях. Брежнев являлся достаточно активным участником этих событий. Вскоре он стал заместителем председателя Бисертского райисполкома, а в самом начале 1931 года был назначен заместителем начальника Уральского окружного земельного управления. Для 24-летнего землеустроителя и кандидата в члены партии это был довольно значительный пост. В сельских районах на востоке СССР было очень мало коммунистов, и для карьеры Брежнева здесь открывались большие возможности. Однако на своем посту в Свердловске он работал всего несколько месяцев. Неожиданно он принимает решение бросить сельское хозяйство, сменить специальность и вернуться в Каменское, на родной завод.

В «Воспоминаниях»[7] Л. И. Брежнева, которые составлялись на протяжении последних лет его жизни разными группами литераторов и историков при минимальном участии самого Брежнева, возвращение его на металлургический завод объясняется весьма примитивно. Брежнев якобы решил, что главная работа по коллективизации и перестройке сельского хозяйства уже проведена, а в промышленности главная работа еще впереди. Как бы желая всегда находиться именно на переднем крае борьбы за социализм, Брежнев и надумал покинуть далекий и холодный Урал и перебраться на один из крупнейших в стране металлургических заводов, где трудилась большая часть его семьи[8]. Это объяснение не слишком убедительно. К середине 1931 года в нашей стране объединились в колхозы лишь 52,7 % крестьянских хозяйств. Молодые коллективные хозяйства работали еще очень плохо, продолжалась кампания по раскулачиванию. Почти для всех сельских районов страны именно 1932–1933 годы были наиболее трудным временем, когда страшный голод охватил Украину, Поволжье, Северный Кавказ. Покидая в середине 1931 года деревню и перебираясь в город к семье, Брежнев шел отнюдь не навстречу трудностям, он уходил от них. Нельзя забывать к тому же, что именно на Урале создавался тогда второй и особенно важный для страны центр металлургической промышленности.

В Каменском родные встретили Брежнева и его семью приветливо. Он начал работать на заводе слесарем и одновременно учиться на вечернем отделении металлургического института. Именно здесь Брежнева и принимали в члены партии, как мы узнаем из его «Воспоминаний». Это опять-таки рождает ряд вопросов, на которые мы не получаем ответа. В 1929 году, когда Брежнева на Урале приняли кандидатом в члены партии, кандидатский стаж для выходцев из рядов рабочего класса был всего 6 месяцев. В зависимости от социального происхождения кандидаты делились тогда на ряд категорий, и выходцы из интеллигенции, и вообще из «социально чуждых» слоев, а также бывшие члены других партий проходили двухлетний кандидатский стаж. Таким образом, Брежнев мог бы стать членом партии еще на Урале в 1930 году или, во всяком случае, в первой половине 1931 года. Вряд ли у него отсутствовало стремление к этому. Но он так и не был принят в члены партии, пока не вернулся на родной металлургический завод. Почему это произошло, не ясно.

Учился Брежнев на вечернем отделении института успешно, и вряд ли у него оставалось много времени для работы. Уже в 1932 году он был избран парторгом факультета, затем председателем профкома и наконец секретарем партийного комитета всего института. В 1933 году Брежнев, продолжая учиться в институте, стал также директором вечернего металлургического рабфака. В конце января 1935 года Брежнев окончил полный курс металлургического института и защитил дипломную работу по теме: «Проект электростатической очистки доменного газа в условиях завода имени Ф. Э. Дзержинского». Диплом получил оценку «отлично», и по решению Государственной квалификационной комиссии Брежневу присваивается звание инженера-теплосиловика.

Брежнев был назначен в силовой цех завода начальником смены. Это была напряженная работа, но она продолжалась недолго. Как раз в это время в Красной Армии происходило быстрое развертывание новых родов войск – авиации, артиллерии, танковых и механизированных войск. Для службы в этих войсках требовались не только грамотные, но и технически подготовленные люди. Брежнев в 29 лет был призван в армию, служил сначала курсантом бронетанковой школы в Забайкальском военном округе, а затем политруком танковой роты (офицерских званий тогда не существовало, в более поздние времена политрук танковой роты был обычно лейтенантом или старшим лейтенантом).

Брежнев прослужил в армии всего около года. Он вернулся в ноябре 1936 года в свой родной город, который был теперь переименован в Днепродзержинск. Вечерний металлургический рабфак был преобразован в металлургический техникум, и Брежнева, напомню, назначили его директором. Как я уже писал выше, для 30-летнего инженера-металлурга, члена партии, имевшего уже немалый трудовой стаж и безупречное социальное происхождение, это был по тем временам сравнительно скромный пост. Но и сам Брежнев тогда был довольно скромным человеком. Он был приветлив, общителен, имел много друзей и среди инженеров и рабочих металлургического завода, и среди местного партийного и комсомольского актива.

Трудно сказать, как сложилась бы дальнейшая жизнь и работа Брежнева, если бы в нашей стране как раз в начале 1937 года не начались массовые репрессии, которые позднее в западной печати получили название «большой террор», а у нас в стране их долго называли «ежовщиной». Это была страшная кровавая чистка, которую Сталин обрушил на партийный, советский, военный и хозяйственный аппарат страны. Большая часть старых партийных кадров была физически уничтожена. На Украине террор свирепствовал с особой жестокостью, и было время, когда ни в областных комитетах партии, ни в республиканских органах не оставалось ни одного из прежних руководителей. Нет никаких признаков, что Брежнев как-то участвовал в этой невиданной чистке или содействовал ей. У него не было врагов среди руководителей Днепродзержинска или Днепропетровска. Сталинский террор не только оказывал огромное психологическое влияние на таких молодых членов партии, каким был Брежнев и его многочисленные друзья. Террор уничтожал людей, стоявших во главе городов, областей и республик. Однако он вместе с тем открывал возможности для необычно быстрого продвижения вперед сотням и тысячам молодых партийных активистов, находившихся на более низких ступенях партийной и государственной лестницы. Волна новых назначений захватила и Брежнева. Даже одного учебного года не проработал он директором техникума. Уже в мае 1937 года мы видим его на посту заместителя председателя исполкома Днепродзержинского горсовета. Хотя в официальной биографии и можно прочесть, что жители этого крупного города успели проникнуться глубоким уважением к Брежневу «за его энергию, творческий подход к делу и заботливое отношение к нуждам людей», однако нетрудно предположить, что жители Днепродзержинска в это страшное время даже не запомнили нового руководителя своего города.

С начала 1938 года Первым секретарем ЦК КП(б) Украины стал Никита Сергеевич Хрущев. Основная часть чистки уже закончилась, и перед Хрущевым встала задача восстановления партийных органов. Днепропетровская область была одной из самых крупных и экономически значительных на Украине. Проведение нормальных партийных выборов в эти месяцы было еще невозможно, и на ответственные посты партийных работников просто назначали, добавляя к их новым титулам две буквы – и. о. В первые месяцы 1938 года исполняющим обязанности первого секретаря Днепропетровского обкома партии стал С. Б. Задионченко. Как и многие другие новые украинские руководители, Задионченко попал на Украину из Москвы, где он некоторое время возглавлял Бауманский райком партии. Разумеется, в 1938 году он не знал ни обстановки, ни кадров в Днепропетровской области, никогда раньше не слышал о Л. И. Брежневе. В дальнейшем Задионченко не играл заметной роли, не занимал крупных постов в партии и государстве, сделав весьма скромную карьеру в аппарате Совета Министров РСФСР. Его кончина отмечена лишь небольшим некрологом в «Правде» 21 ноября 1972 года.

Вторым секретарем Днепропетровского обкома партии был избран К. С. Грушевой, которого Хрущев не только хорошо знал, но и ценил. Но Грушевой был одновременно близким знакомым и другом Брежнева еще по металлургическому институту. На руководящем посту в Днепропетровском обкоме партии оказался и еще один близкий знакомый Грушевого и Брежнева – П. Н. Алферов. Именно Грушевой и Алферов пригласили Л. И. Брежнева на работу в Днепропетровск, где он с мая 1938 года возглавил один из отделов обкома. Через несколько месяцев по всей Украине прошли партийные конференции, чтобы избрать делегатов на внеочередной съезд Компартии Украины и утвердить новое руководство во всех областных и городских комитетах. Л. И. Брежнев не только был избран в состав Днепропетровского обкома партии, но и получил повышение. В феврале 1939 года он стал секретарем обкома по пропаганде. Еще через год Брежнев, оставаясь одним из секретарей обкома, возглавил вновь созданный отдел оборонной промышленности.

Дружеские отношения с Грушевым сохранялись у Брежнева на протяжении всей жизни. Они были одногодки и, вероятнее всего, знали друг друга еще со школьных лет. Грушевой раньше Брежнева закончил металлургический институт и в 1938 году стал первым секретарем Днепродзержинского горкома партии. В годы войны Грушевой был членом военных советов Северной группы войск Закавказского фронта, Волховского, Карельского и 1-го Дальневосточного фронтов. Он раньше Брежнева получил звание генерала и имел больше военных наград. Однако после войны продвижение Грушевого замедлилось. Некоторое время он занимал пост министра автотранспорта и автопромышленности УССР. В 1948–1950 годах не без поддержки Брежнева и Хрущева Грушевой занимал пост первого секретаря Измаильского обкома КП(б) Украины. С 1953 года он снова вернулся на политическую работу в армию. С 1965 по 1982 год К. С. Грушевой, ставший в 1967 году генерал-полковником, являлся начальником политуправления Московского военного округа. Каждый из руководителей КПСС старается обеспечить не только лояльность всей армии, но особенно лояльность командования столичного военного округа. Поэтому в ближайшем окружении Брежнева Грушевой играл не слишком заметную, но очень важную роль. Он умер в начале 1982 года. Как генерала и кандидата в члены ЦК КПСС, Грушевого должны были похоронить на Новодевичьем кладбище. Однако ему были устроены торжественные похороны на Красной площади в Москве, и Брежнев, присутствовавший на этих похоронах, неожиданно упал, разразившись рыданиями, возле гроба своего друга. Благодаря телевидению, этот эпизод видели многие, но для большинства он остался неразгаданным[9].

Карьера П. Н. Алферова развивалась после войны весьма успешно. Уже в 1946 году он стал заведующим сектором в одном из самых влиятельных отделов ЦК ВКП(б), ведавшем кадрами. Он активно участвовал в той перетряске партийных и государственных кадров, которая проводилась в 1953–1956 годах перед XX съездом КПСС и в первые годы после съезда. С 1956 по 1961 год Алферов – член ЦК КПСС и заместитель заведующего отделом кадров ЦК. Среди друзей Брежнева он продвинулся дальше других. В последние годы жизни он занимал пост заместителя председателя Комитета партийного контроля при ЦК КПСС. Вероятно, только болезнь и ранняя смерть в марте 1971 года помешали Алферову занять одно из наиболее важных мест в «команде» Брежнева в 70-е годы.

С 1937 по 1941 год укрепились личные связи Брежнева и с некоторыми другими выпускниками Днепропетровского металлургического института – И. Т. Новиковым, Г. Э. Цукановым, Г. С. Павловым, Н. А. Тихоновым, Г. К. Циневым. Все они заняли через 25–30 лет влиятельные посты в администрации Брежнева. Я еще буду писать о том, насколько важной в судьбе Брежнева была опора и поддержка его личных друзей и родственников, среди которых мы забыли упомянуть Н. А. Щелокова. Это был особенно близкий Брежневу человек. Он тоже окончил металлургический институт в Днепропетровске, некоторое время работал секретарем одного из райкомов города, а затем стал председателем Днепропетровского горисполкома. После войны Щелоков все время находился где-то рядом с Брежневым – в аппарате ЦК КПУ, на советской и партийной работе в Молдавии. Когда Брежнев возглавил партию, Н. А. Щелоков был назначен на пост министра охраны общественного порядка СССР. Он возглавлял этот важнейший центр власти в стране до самой смерти Брежнева.

Во втором эшелоне. Л. И. Брежнев в годы Отечественной войны

В мае 1981 года на склонах Днепра в Киеве был торжественно открыт громадный мемориальный комплекс по истории Великой Отечественной войны 1941–1945 годов. На большом митинге, посвященном этому событию, выступил специально прибывший по этому поводу в Киев Л. И. Брежнев. Наиболее заметной частью комплекса стала высоченная статуя Родины-матери. У подножия этого сверкающего колосса, выполненного из сверхдорогой стали, лишенного каких-либо национальных признаков и закрывавшего собой силуэт Киево-Печерской лавры, расположился Украинский государственный музей Великой Отечественной войны. Особое внимание посетителей музея привлекли укрепленные на куполе здания мраморные доски, на которых, по примеру Георгиевского зала в Кремле, были высечены золотом имена 11 613 воинов и 201 труженика тыла, удостоенных звания Героя Советского Союза и Героя Социалистического Труда во время войны. Среди гостей Киева в эти дни было немало ветеранов, которые находили на мраморных плитах и свои имена. Один из ветеранов, участвовавших в торжествах по случаю открытия нового мемориального комплекса, рассказывая мне об этом событии, не скрыл и своего возмущения. Он с трудом нашел на мраморных плитах имена многих прославленных полководцев, которые лишь один раз удостоились звания Героя Советского Союза. Где-то в конце списка героев значилось и имя Верховного Главнокомандующего Сталина, которому это почетное звание было присуждено только в 1945 году. На мраморных плитах были выбиты имена трех трижды Героев Советского Союза, в том числе знаменитых летчиков А. И. Покрышкина и И. Н. Кожедуба. Возглавляли же список героев два четырежды Героя Советского Союза – маршал Г. К. Жуков и Л. И. Брежнев, который согласно алфавиту находился в самом начале списка и имя которого было выбито самыми большими буквами, хотя во время войны Брежнев не имел звания Героя. Более того, в музее в специальном зале были выставлены одежда и оружие Брежнева. Между тем знакомый мне ветеран хорошо знал, что свое первое звание Героя Советского Союза Брежнев получил только в 1966 году, то есть через двадцать с лишним лет после окончания Отечественной войны. Как и другие ветераны, он также знал, что в годы войны Брежнев ничем особенным, в сущности, не отличился.

Как известно, в первый период Отечественной войны обстановка на фронтах складывалась для Советского Союза неудачно. Если судить по книге «Малая земля», Брежнев в первый же день войны обратился с просьбой отправить его на фронт и «в тот же день просьба моя была удовлетворена: меня направили в распоряжение штаба Южного фронта». Однако, по другим данным, Брежнев в первые недели войны находился в Днепропетровске, занимаясь эвакуацией населения и предприятий из западных областей Украины. В первых числах июля немецкая авиация начала бомбардировки Днепропетровска, который был тогда крупным центром оборонной промышленности. Пришлось эвакуировать и главные предприятия и часть населения самого Днепропетровска. По приказу командования часть военно-промышленных объектов города надо было взорвать, в том числе и мост через Днепр. Последнее не удалось сделать, что вызвало явное неудовольствие командования. Полковник в отставке А. П. Кадышев, возглавлявший в 1941 году одно из подразделений в гарнизоне Днепропетровска, свидетельствует, что именно Брежнев участвовал в отборе и подготовке будущих подпольщиков. По мнению А. П. Кадышева, эта работа велась крайне непрофессионально, что привело впоследствии к провалу многих подпольщиков и к слабому развертыванию подпольной борьбы именно в Днепропетровске.

В распоряжение штаба Южного фронта Брежнев был направлен только в середине июля 1941 года. Вскоре он назначается заместителем начальника политуправления этого фронта. Южный фронт был наспех образован в июне 1941 года, в его состав входили и 18-я армии и 9-й отдельный стрелковый корпус. И командование фронта, и военная обстановка быстро менялись, однако в первые месяцы войны войска фронта отступали на восток с боями медленнее, чем на других фронтах. Это объяснялось отчасти и тем, что противник перешел в наступление против Южного фронта только 2 июля и что группировка немецко-румынских войск, действовавшая против наших войск на этом направлении, была значительно слабее, чем на других фронтах. Только к 20 июля войска Южного фронта отошли за Днестр. В августе фронт приблизился к Днепру и Днепропетровску, город начал подвергаться ожесточенным артиллерийским обстрелам. Оборонять его было трудно, и Днепропетровск захватили немцы. В конце августа фронт организованно отошел за Днепр, а еще в июле на базе Приморской группы войск Южного фронта была сформирована Приморская армия для обороны Одессы.

Гораздо более драматичная обстановка сложилась на соседнем Юго-Западном фронте. Из-за ошибок Ставки и командования фронта наши войска были окружены, и гитлеровцам удалось не только захватить мужественно оборонявшийся Киев, но и взять в плен более 450 тысяч солдат и офицеров.

В это время войска Южного фронта организованно отходили на восток, упорно обороняя в октябре и ноябре 1941 года Донбасс и прикрывая подступы к Ростову-на-Дону. Немцы рвались вперед, стремясь выйти к Кавказу. На короткое время им удалось захватить Ростов, но в ходе Ростовской наступательной операции, одной из первых в Отечественной войне, войска Южного фронта под командованием генерала Я. Т. Черевиченко сумели нанести поражение ударной группе немецких войск и в ноябре 1941 года освободить Ростов. Немцы были отброшены на 60–80 километров от города, и на несколько месяцев бои здесь приняли затяжной, позиционный характер. Во всех этих событиях принимал участие и бригадный комиссар Л. И. Брежнев. Ветеран Отечественной войны П. В. Гончаров писал автору этой книги: «Мне как кадровому командиру Красной Армии (лейтенанту) в начале Великой Отечественной войны приходилось видеть Л. И. Брежнева в звании бригадного комиссара, так как все секретари обкомов по запасу были бригадными комиссарами (на петлицах один ромб)».

В начале 1942 года после победы наших армий под Москвой Сталин приказал перейти в наступление на всех фронтах. Такой приказ получили и измотанные в осенне-зимних боях войска Южного фронта. Хотя у фронта не было преимущества перед немцами и румынами ни в численности войск, ни в вооружениях, однако наши части вели бои на своей земле. Главной операцией фронта, которым командовал в те недели генерал-лейтенант Р. Я. Малиновский, была Барвенково-Лозовская операция, проведенная совместно с частями Юго-Западного фронта. Советские войска прорвали оборону противника, продвинулись вперед на 90–100 километров и создали угрозу коммуникациям донбасской группировки противника. Хотя Южный фронт и не выполнил всех поставленных перед ним задач, проведенные им боевые действия были оценены Ставкой положительно. Многие командиры, солдаты и политработники были награждены. Именно за участие в Барвенково-Лозовской операции Л. И. Брежнев, был награжден своим первым орденом – орденом Красного Знамени.

Однако боевое счастье переменчиво. После короткого затишья в боях войска Южного и Юго-Западного фронтов получили приказ провести новую наступательную операцию. Войска двух фронтов начали 12 мая 1942 года крупное наступление с целью освобождения Харькова и создания условий для дальнейшего наступления на Днепропетровск. Эта операция закончилась полной неудачей. Хотя войска Юго-Западного фронта прорвали оборону противника и продвинулись вперед на 20–50 километров, немецкой ударной группировке удалось, в свою очередь, прорвать оборону Южного фронта, зайти в тыл войскам Юго-Западного фронта и окружить их. После ожесточенных боев из окружения смогли вырваться лишь около 22 тысяч человек. Около 230 тысяч человек погибли и попали в плен. Войска Юго-Западного и Южного фронтов не только понесли крупные потери, но и лишились важных плацдармов на Северском Донце. Это поражение позволило немецким войскам перейти вскоре в общее наступление на южном направлении, захватить Крым, Ростов-на-Дону, выйти на Северный Кавказ и в район Волги у Сталинграда.

Я не знаю, где находился и что делал в эти тревожные месяцы полковник Брежнев. Многие из тех, кто был причастен к неудачной Харьковской операции, были понижены в должности. Р. Я. Малиновский стал командовать 66-й армией, и только в феврале 1943 года он снова назначается командующим Южным фронтом. Брежнев осенью 1942 года был направлен на Кавказ и назначен заместителем начальника политуправления Черноморской группы войск Закавказского фронта, которая участвовала в сражениях за Туапсе и Новороссийск. Немецкая армия заняла Новороссийск, Таманский полуостров, затем продвинулась далеко на восток, захватив Краснодар, Ставрополь, Нальчик, Моздок. Туапсе же удалось отстоять, и немецкие войска не сумели прорваться здесь в Закавказье. Зимой 1942/43 года немецкое наступление на Северном Кавказе было наконец остановлено, что не позволило армиям врага прорваться к Грозному и Баку. В ознаменование этих боев 1 мая 1944 года была учреждена медаль «За оборону Кавказа», которой среди более чем 500 тысяч человек был награжден и Л. И. Брежнев.

В январе 1943 года в Красной Армии изменились отдельные воинские звания и были введены погоны. Звание бригадного комиссара было упразднено. Некоторые из бригадных комиссаров получили звание генерал-майора, другие – полковника. Полковником стал и Л. И. Брежнев. Весной 1943 года он был назначен начальником политотдела 18-й армии. Еще сравнительно недавно этой армией командовал генерал-майор А. А. Гречко, которого сменил на этом посту генерал-полковник К. Н. Леселидзе.

Группа ветеранов 18-й армии в письме в газету «Неделя», справедливо отмечая ряд ошибок в моих газетных публикациях о военной биографии Брежнева, одновременно указывала на то, что в годы брежневщины «много писали не об армии, не о ратных подвигах ее войск, а на фоне боевого пути армии прославляли начальника политотдела Л. И. Брежнева. В печати, как правило, постоянно, широко и ловко использовалась ограниченная обойма одних и тех же боевых эпизодов, героических подвигов, узкий круг имен, так или иначе связанных с ним и выгодных для шумной пропаганды его руководящей роли и боевых заслуг на фронте. Все остальное, главное, героическое, замалчивалось… Около двух лет боевого пути армии – период самых тяжелых, кровопролитных сражений против фашистских захватчиков, по конъюнктурным соображениям не освещались в печати. Почти две трети имен и бессмертных подвигов Героев Советского Союза и полных кавалеров ордена Славы до сих пор остаются даже неупомянутыми в литературе».

Если судить по официальной биографии Брежнева, то можно было бы сделать вывод, что начальник политотдела всегда был вторым человеком в армии. Это не так. Формы политического управления в Красной Армии в первый год войны несколько раз значительно изменялись, но уже к концу 1942 года они приобрели устойчивый характер, сохранившийся до конца войны. Главным политическим руководителем и в составе армии, и в составе фронта был член Военного совета, который утверждался непосредственно в ЦК ВКП(б) и считался основным представителем партии в военном руководстве. Командующий армией или фронтом, начальник штаба и член Военного совета принимали все важнейшие военные решения и отвечали за судьбу армии или фронта. Член Военного совета – политработник – считался вторым человеком в армии (иногда он назывался «первый член Военного совета») и обязательно участвовал в разработке оперативных планов. Кроме этих трех лиц в работе Военного совета принимали участие заместители командующего и командующие родами войск. Начальники политотделов к работе в Военном совете не привлекались. Политотделы армий руководили работой партийных и комсомольских организаций, агитационно-пропагандистской работой, армейской печатью, подготовкой наградных документов и т. п. В своей работе политотдел армии отчитывался перед Военным советом армии и перед политуправлением фронта, а также перед командующим армией. Так, например, в 1943 году членом Военного совета 18-й армии был генерал-майор С. Е. Колонин, которому и подчинялся непосредственно начальник политотдела полковник Л. И. Брежнев. Под руководством политотделов проводились партийные и комсомольские собрания, прием новых членов партии. Нередко Брежнев лично вручал партийные билеты принятым в партию солдатам и офицерам.

Как политработник Л. И. Брежнев никаких особых заслуг не имел. По свидетельству Д. А. Волкогонова, полковой комиссар ПУРККА Верхорубов, проверяя политработу в 18-й армии, написал в составленной им характеристике: «Черновой работы чурается. Военные знания т. Брежнева – весьма слабые. Многие вопросы решает как хозяйственник, а не как политработник. К людям относится не одинаково ровно. Склонен иметь любимчиков»[10].

Подобного рода характеристики мешали, по-видимому, быстрому продвижению Брежнева по службе. Согласно официальной биографии будущего генсека, большую часть 1943 и 1944 годов полковник Брежнев продолжал оставаться начальником политотдела 18-й армии[11]. Лишь в конце 1944 года он был назначен начальником политуправления 4-го Украинского фронта, который вел военные действия уже на территории Чехословакии[12]. Не слишком обильными были и награды Брежнева, который 2 ноября 1944 года получил очередное воинское звание генерал-майора. Кроме ордена Красного Знамени, о котором я уже говорил, Брежнев получил еще один орден Красного Знамени, орден Красной Звезды, орден Богдана Хмельницкого. Это, конечно, немало, но другие молодые генералы имели больше наград, и это больно задевало самолюбие Леонида Ильича.

Но вернемся к судьбе 18-й армии, с которой столь тесно была связана и судьба Брежнева. В 70-е годы об этой армии говорили и писали в нашей печати больше, чем о любой другой. В некоторых городах открывались даже музеи, посвященные исключительно 18-й армии. Первый такой музей был создан в Баку по инициативе Г. А. Алиева, который возглавлял в 70-е годы Компартию Азербайджана. Я, конечно, далек от того, чтобы умалить военные заслуги 18-й армии, которая принимала участие в боях на юге советско-германского фронта. Так, например, в феврале – марте 1943 года 18-я армия участвовала в Краснодарской наступательной операции. По плану Ставки войска Северо-Кавказского фронта должны были разгромить сильную краснодарскую группировку противника, прижатую к Азовскому морю, не допустив отхода немецких войск в Крым. Одновременно войска фронта должны были уничтожить вражескую группировку в районе Новороссийска и освободить этот город. Советские армии, однако, еще не располагали достаточными силами для осуществления задачи в полном масштабе. В результате ожесточенных боев Краснодар был освобожден, и войска Северо-Кавказского фронта продвинулись на запад от города на 60–70 километров. Но они не смогли преодолеть заранее возведенного здесь мощного оборонительного рубежа. Поэтому и Таманский полуостров, и Новороссийск остались еще на несколько месяцев в руках гитлеровцев.

При подготовке Краснодарской операции командование фронта решило провести Южно-Озерейскую десантную операцию для содействия разгрому новороссийской группировки противника. В то время как главные силы фронта готовились к наступлению на Краснодар, с 4 по 9 февраля 1943 года южнее Новороссийска, в районе Южная Озерейка, высадился десант в составе 1,5 тысячи бойцов и 10 танков. Они захватили небольшой плацдарм, создав немалые трудности для противника. Однако дальнейшие события развивались не так, как предусматривалось командованием фронта и Ставкой. Наступление основных сил фронта было остановлено, а затем и надолго отложено. Этот плацдарм на Мысхако оказался изолированным. Для наступательных операций здесь было слишком мало сил и средств, да и оборона плацдарма требовала больших усилий. Этот плацдарм был, в сущности, лишь частью задуманной ранее крупной десантной операции. Основной десант должен был захватить район Южной Озерейки и развернуть здесь значительные силы. Десант на Станичку (предместье Новороссийска) был только демонстративным. Но из-за шторма и ошибок флота высадить основной десант не удалось, тогда как демонстративный десант под командованием майора Ц. Л. Куникова сумел закрепиться на участке в 4 километра по фронту и 2,5 километра в глубину. Сюда прорвалась и часть десанта, высаженного в Южной Озерейке. Этот участок получил позднее название Малая земля. Демонстративный десант превратился таким образом в основной. Первоначально этот десант формировался за счет добровольцев с кораблей и частей Новороссийской военно-морской базы. Однако уже после образования плацдарма и расширения его до 30 квадратных километров командование фронта решило укрепить действовавшие на нем части пятью стрелковыми, двумя морскими бригадами и пятью партизанскими отрядами. Руководство десантом взяла на себя оперативная группа 18-й армии. Попытки немцев сбросить десант в море были отбиты. На Малой земле наши войска создали крепкую оборону и сумели сохранить плацдарм до начала Новороссийско-Таманской наступательной операции (сентябрь – октябрь 1943 г.).

В масштабе Отечественной войны оборонительные бои на Малой земле были только одной из многих тысяч подобных операций, имевших к тому же вспомогательный характер. Ни в планировании, ни в проведении этой операции начальник политотдела Л. И. Брежнев не принимал никакого участия. В официальной биографии Брежнева говорится, что он «часто бывал здесь (т. е. на Малой земле. – Примеч. Р. М.), причем, как правило, в моменты, когда обстановка становилась особенно сложной, а бои достигали высокого накала… В трудные дни боев Л. И. Брежнев делил с малоземельцами все горести и радости, тяготы и опасности фронтовых будней. Его оптимизм, бьющая ключом энергия и бодрость заставляли бойцов подтягиваться, расправлять плечи. Десантники знали его в лицо, и в шуме и грохоте боя не раз слышали его спокойный голос»[13].

Однако для начальника политотдела армии участие в боях не только не являлось обязательным, но и считалось ненужным, а часто даже вредным, так как его присутствие в гуще боя могло лишь мешать строевым командирам. В действительности все 225 дней боев на Малой земле штаб 18-й армии, как и ее политотдел, находились на Большой земле в относительной безопасности. Как можно судить и по небольшой книжке Брежнева «Малая земля», он был на плацдарме два раза – один раз с бригадой ЦК партии, другой раз для вручения партийных билетов и наград солдатам и офицерам. В большой документальной повести Георгия Соколова «Малая земля», автор которой, как говорится в предисловии, все «семь долгих месяцев находился в гуще боев на Малой земле», мы можем найти два упоминания о Брежневе – «худом полковнике с большими черными бровями»[14]. Разумеется, даже редкие поездки на Малую землю были сопряжены с немалой опасностью. Как рассказывал еще в 1958 году бывший военный корреспондент С. А. Борзенко, «однажды сейнер, на котором плыл Брежнев, напоролся на мину, полковника выбросило в море, и там его в бессознательном состоянии подобрали матросы»[15].

В последующие годы даже этот эпизод стал претерпевать весьма странные метаморфозы. В публикациях о боях на Малой земле исчез вначале тот факт, что Брежнева подобрали и подняли на сейнер в бессознательном состоянии. Однако еще позже появились публикации, где можно было прочесть, что Брежнев не только сам выбрался из трудной ситуации, но и помог подняться на борт сейнера нескольким ослабевшим матросам.

Ветеран 18-й армии А. Никулин писал в газете «Аргументы и факты»:

«Мне, как ветерану 18-й армии, малоземельцу с 14 февраля по апреля 1943 г., до недавних пор постоянно задавали вопрос, видел ли я на Малой земле Л. И. Брежнева. Нет, о том, что он был у нас начальником политотдела, я узнал только в 1957 г. В книжке “Малая земля” многое описано правильно, но есть и досадные исключения.

Рассказывается, что к любому подразделению можно было пройти по ходам сообщения. Может быть, Л. Брежнева и водили по ходам, а мы ползали по поверхности, используя для укрытия складки местности и воронки от авиабомб и крупнокалиберных снарядов, недостатка в которых, к сожалению, не было. В них оборудовали огневые позиции и окопы для связистов. Прорыть же ход сообщения от орудия до окопа связиста ни малой, ни большой саперной лопатой в скалистом грунте было невозможно, а другого шанцевого инструмента у нас не имелось. Переползая, я и был контужен взрывной волной от разорвавшегося крупнокалиберного снаряда и стал пожизненно инвалидом II группы.

Далее. В книжке описывается, что быт малоземельцев был налажен и даже баня была, в которой якобы мылся Л. И. Брежнев. За все время пребывания на Малой земле мы мылись только под ливневыми дождями и купались в море при высадке да когда доставали с затонувшего корабля рисовый концентрат. Им и питались, так как теплоход с продовольствием был подбит немцами и затонул метрах в 150 от берега. Это было в марте, три недели мы не получали никаких продуктов вообще.

И последнее: от ветеранов 18-й армии я узнал, что Л. И. Брежнев встречался только с политработниками, другие, как и я, офицеры (а что уж говорить о солдатах) в глаза его не видели.

Сейчас на Малой земле, да и в других местах, где проходила 18-я армия, убирают все, что связано с именем Л. И. Брежнева. Заодно разрушают и то, что дорого сердцу каждого воина этой армии. Зачем же понадобилось зачеркивать массовые героические подвиги тысяч малоземельцев, отдавших свои жизни за Родину, оставшихся инвалидами? – справедливо спрашивает А. Никулин. – Пошли разговоры, что Новороссийску незаслуженно присвоили звание города-героя, что десант не сыграл никакой роли в Великой Отечественной войне. А ведь это не так. Наш десант держал этот важный клочок земли площадью 30 квадратных километров в течение 225 дней, приковывая к себе значительные силы фашистов, которые в противном случае использовались бы на других участках фронта. И, наконец, надо же понять, что высадку десанта планировал не Л. Брежнев»[16].

Конечно, можно объяснить досаду ветерана боев на Малой земле. Но можно объяснить и недовольство других ветеранов – в 70-е годы о боях на этом небольшом плацдарме в нашей печати вспоминали едва ли не чаще, чем о боях под Сталинградом, Курском, Ленинградом, Москвой, и уж гораздо чаще, чем о героической обороне Одессы, Бреста, Севастополя. Фальсификация и раздувание роли Брежнева в Отечественной войне проводились настолько грубо и бесцеремонно, что даже в книгу маршала Жукова «Воспоминания и размышления» ее редактор «по совету свыше» должен был вписать абзац о том, что Г. К. Жуков хотел «посоветоваться» с Брежневым, хотя о полковнике Брежневе Жуков в годы войны ничего не знал[17].

Наиболее подробное описание тяжелых боев по освобождению Новороссийска и Таманского полуострова можно найти в книге В. Карпова «Полководец», которая была удостоена Государственной премии СССР. Замысел этой сложнейшей операции был задуман лично командующим Северо-Кавказским фронтом генерал-полковником И. Е. Петровым совместно с начальником штаба фронта генерал-майором И. А. Ласкиным. Как свидетельствует Карпов, «приняв решение, Иван Ефимович, не заботясь о своем авторстве и приоритете, стал советоваться с товарищами, готовый принять их критику, поправки, пожелания или одобрение. Разумеется, для сохранения тайны он знакомил со своим замыслом очень ограниченный круг генералов»[18].

Среди этих генералов был, конечно, и командующий 18-й армией генерал Леселидзе, на которого возлагались важные задачи при штурме Новороссийска. В свою очередь, Леселидзе ознакомил с отдельными деталями операции ее участников – командиров полков и соединений, ведущих политработников, включая и Брежнева. Фраза В. Карпова о том, что генерал Петров не заботился 6 своем авторстве и приоритете, не случайна, потому что позднее в военной литературе встречались попытки оспаривать приоритет и авторство Петрова в разработке главного плана этой блестящей операции. Такая попытка содержится, например, в книге бывшего представителя Ставки на Северном Кавказе и бывшего наркома Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецова[19]. Карпов деликатно и убедительно опровергает утверждения Кузнецова. Но Карпов, естественно, не считает нужным опровергать нелепые притязания Брежнева или, вернее, его биографов. При описании боев за Новороссийск и Тамань в книге Карпова имя Брежнева вообще не упоминается. А между тем в его биографии мы могли бы прочесть следующее: «На всех этапах битвы за Кавказ Л. И. Брежнев принимал активное участие в разработке планов оборонительных и наступательных операций и их проведении. Он был одним из инициаторов смелого замысла по осуществлению в сентябре 1943 года десантной операции с суши силами 18-й армии и с моря Черноморским флотом с целью полного освобождения Новороссийска…»[20]

Почти сразу же после освобождения Новороссийска и Таманского полуострова войска Северо-Кавказского фронта захватили плацдарм на Керченском полуострове и начали подготовку к полному освобождению как Керченского полуострова, так и всего Крыма.

Не слишком точно излагается в «Кратком биографическом очерке» и Керченская десантная операция в ноябре – декабре 1943 года, в которой активное участие принимала и 18-я армия. Если ограничиться этим источником, то может создаться впечатление, что именно 18-я армия сумела захватить главные плацдармы на Керченском полуострове, и только на заключительном этапе Керченской операции армия Леселидзе была по непонятным причинам переброшена на другое стратегическое направление, а именно в распоряжение 1-го Украинского фронта. В энциклопедии «Великая Отечественная война» на этот счет можно прочесть: «Десант 18-й армии 1 ноября скрытно высадился в районе Эльтигена и захватил плацдарм до 5 километров по фронту и до 2 километров в глубину. Воспользовавшись тем, что противник сосредоточил основные силы для борьбы с десантом 18-й армии, Азовская военная флотилия в ночь на 3 ноября высадила северо-восточнее Керчи десант 56-й армии, который к 12 ноября захватил плацдарм на участке от Азовского моря до предместья Керчи. Противник спешно стал перебрасывать на Керченский полуостров из Перекопа свежие силы, стремясь сбросить десант в море, но безуспешно. Войска 56-й армии закрепились и удерживали плацдарм до начала Крымской операции 1944 года… Десант 18-й армии, подвергаясь непрерывным атакам противника с суши и с воздуха, был оттеснен к морю и удерживал территорию в 4 квадратных километра. 6 декабря противнику удалось вклиниться в его оборону… Не имея возможности оказать помощь десанту, советское командование 11 декабря на судах Азовской военной флотилии эвакуировало его»[21].

Разумеется, эта вынужденная эвакуация нисколько не умаляет заслуг бойцов и командиров 18-й армии. Без их мужественной борьбы не смогла бы успешно провести свою десантную операцию 56-я армия. Но не следует и приписывать армиям, командармам и начальникам политотделов тех заслуг и подвигов, которых у них не было.

В дни боев на небольшом эльтигенском плацдарме 18-я армия фактически бездействовала. У Черноморского флота не было тогда достаточных плавсредств, чтобы наращивать силы одновременно на двух плацдармах (северо-восточнее и восточнее Керчи и в районе Эльтигена), и части 18-й армии могли поддерживать своих десантников только огнем дальнобойной артиллерии. Лишь одиночные суда с трудом пробивались к плацдарму, чтобы доставить боеприпасы, продовольствие и вывезти раненых.

Фронтовые связи могли быть краткими, но прочными. Я уже писал выше о знакомстве Л. И. Брежнева с генерал-майором А. А. Гречко. Это знакомство могло продолжаться и после того, как Гречко стал командовать 56-й армией, и тогда, когда он был назначен заместителем командующего 1-м Украинским фронтом. Можно предположить, что именно в 1943 году Брежнев познакомился с М. А. Сусловым, первым секретарем Ставропольского крайкома партии, который в 1943 году возглавил краевой штаб партизанских отрядов и являлся также членом Военного совета Северной группы войск Закавказского фронта, которая в январе 1943 года была преобразована в Северо-Кавказский фронт. Вероятно, еще на Украине Брежнев познакомился с А. П. Кириленко, который в 1939–1941 годах был вторым секретарем Запорожского обкома партии, а в 1941–1942 годах – членом Военного совета 18-й армии. Военные дороги 1942–1943 годов, несомненно, сталкивали Брежнева с будущим адмиралом С. Г. Горшковым – командующим Азовской военной флотилией.

Осенью 1943 года на Украине развивалось мощное наступление советских войск. Решением Ставки 18-я армия была выведена из состава Северо-Кавказского фронта и переброшена на 1-й Украинский фронт. Командовал этим фронтом генерал Н. Ф. Ватутин. Членом Военного совета фронта, которому отныне подчинялся и Л. И. Брежнев, был Н. С. Хрущев. Фронт лишь в ноябре освободил столицу Украины Киев и теперь готовился не только к отражению немецкого контрудара, но и к возобновлению наступления на запад. 18-я армия в составе 1-го Украинского фронта приняла активное участие в Житомирско-Бердичевской операции, проведенной в декабре 1943 – январе 1944 года. В результате этой операции немецкая группа армий «Юг» понесла большие потери, и многие из украинских городов были освобождены.

Когда идет война, все ее участники, хотя и в разной степени, подвергают свою жизнь опасности. В боях на Украине погиб генерал армии Н. Ф. Ватутин. После тяжелой болезни умер командующий 18-й армией генерал-полковник К. Н. Леселидзе. (Его заменил на этом посту генерал-лейтенант Е. П. Журавлев.) В опасные переделки попадал иногда и Л. И. Брежнев. В декабре 1943 года во время контратаки противника группа немецких войск прорвалась к Киевскому шоссе, и в отражении этой атаки пришлось принять участие работникам политотдела, включая и самого Брежнева. Гораздо позднее Леонид Ильич писал: «Не теряя драгоценных секунд, я бросился к пулемету. Весь мир для меня сузился тогда до узкой полоски земли, по которой бежали фашисты. Не помню, как долго все длилось. Только одна мысль владела всем существом: остановить!»[22].

Свидетелей этого подвига начальника политотдела так и не нашлось, да и вряд ли Брежнев своей рукой написал приведенные выше строчки. Тем не менее на предполагаемом месте этого короткого боя через тридцать лет было решено возвести огромный монумент. Его соорудили на окраине села Ставище Коростышевского района Житомирской области. На монументе надпись: «Здесь в ночь с 11 на 12 декабря 1943 года начальник политотдела 18-й армии Л. И. Брежнев вел пулеметный огонь, отражая атаку противника». При открытии монумента в это никому ранее не известное село прибыли генералы и ответственные работники области и республики. Вокруг монумента выросла гора цветов. Потом все было сфотографировано, и огромные цветные фотографии преподнесены самому Брежневу. Я не хочу оспаривать сам факт ночного боя, таких эпизодов на Фронте было немало и с генералами, а не только с полковниками. Должен все же отметить, что после публикации статьи «Брежнев в годы войны» я получил письмо от ветерана Отечественной войны П. Г. Коряжкина, проживающего в г. Клин Московской области. В этом письме говорится:

«Рой Медведев пишет, что свидетелей этого подвига начальника политотдела не нашлось. Да и не может быть найден такой свидетель, потому что все это приписано Брежневу. Я участник этого боя и не только участник, но и решил исход атаки противника по захвату шоссе. Из ручного пулемета я первый открыл огонь по цепочке фашистов, уничтожил 24 фашиста и 7 ранил, раненых добили офицеры политотдела, который возглавлял Брежнев. Я не отрицаю участия работников политотдела в отражении атаки в ночь с 11 на 12 декабря 1943 года, но это участие было второстепенным и решающего значения не имело, так как атаку в основном уже отбило боевое охранение и штабные работники отдельного управления полевого строительства № 38 Первого Украинского фронта, которое временно расположилось в деревне Ставище и которое не числилось в составе 18-й армии. После боя ко мне подходил офицер-корреспондент, все записал, но, узнав, что я не состою в 18-й армии, ничего не напечатал. Да и как мог Брежнев стрелять из пулемета? Любой пулемет закреплен за определенным лицом, который должен вести из него огонь, пока он не погиб или не ранен».

Конечно, я не могу сейчас точно установить: кто в данном случае прав – сам Брежнев, его соавторы или ветеран П. Г. Коряжкин. Но в любом случае фраза о том, что «Брежнев не только редактировал армейскую газету, но и с автоматом в руках штурмовал немецкие казармы», которую можно найти даже в изданной в ФРГ биографии Брежнева, является явным преувеличением[23]. В любом случае Брежневу повезло: за всю войну он не получил ни одного ранения.

В ходе общего наступления на Правобережной Украине в январе-марте 1944 года Красная Армия вышла к предгорьям Карпат, и для наступления через Карпаты, которое требовало специальной подготовки, был создан новый 4-й Украинский фронт во главе с генералом И. Е. Петровым. 18-я армия вошла в состав этого фронта. Рядом с 18-й армией сражался и Чехословацкий корпус под командованием генерала Людвига Свободы. Между советскими и чехословацкими офицерами состоялось несколько дружеских встреч, на которых познакомились Брежнев и Людвиг Свобода. Бои в Карпатах, которые подробно описывает в своей книге В. Карпов, были исключительно тяжелыми, но советские войска сумели одолеть врага и вступить на территорию Чехословакии. Эти же бои вспоминал в своей книге и генерал П. Г. Григоренко, который в звании подполковника, а потом полковника воевал в 1944 году в 18-й армии.

Брежнев не раз встречался с будущим диссидентом П. Г. Григоренко, начальником штаба одной из дивизий 18-й армии. В своих мемуарах, которые были опубликованы в США и в журнале «Звезда», Григоренко, вспоминая об этих встречах, не слишком лестно отзывается о Брежневе, хотя, как и на всяких воспоминаниях, на мемуарах Григоренко лежит печать субъективизма.

«Все, кто поближе его знал, – пишет о Брежневе Григоренко, – воспринимали его как недалекого простачка. За глаза его называли – Леня, Ленечка, наш политводитель. Думаю, что подобное отношение к нему сохранилось и в послевоенной жизни… Описанная мной встреча с Брежневым была не первой и не последней. Но это был единственный случай, когда Брежнев при мне был так близко к переднему краю (3 километра). Говорю это не в осуждение Брежнева. В конце концов и в армии, как и вообще в жизни, каждый имеет свои обязанности. От Брежнева по его должности не требовалось бывать не только на переднем крае, но и на командном пункте армии. С командиром должен был находиться член Военного совета, то есть начальник всех политработников армии, в том числе и Брежнева. Место начальника политотдела во втором эшелоне армии, там, где перевозятся партдокументы. Выезжать же в войска для встречи с коммунистами и вообще с личным составом следовало лишь тогда, когда люди не ведут боя. В бою начполитотдела армии может только мешать»[24].

Как уже говорилось выше, за участие в боях за освобождение Украины Брежнев был награжден орденом Богдана Хмельницкого 2-й степени. Вскоре, согласно официальной биографии, он был назначен начальником политуправления 4-го Украинского фронта. Войска фронта с января по май 1945 года провели ряд крупных боевых операций по освобождению Словакии и южных районов Польши, Моравско-Остравского промышленного района. Вместе с войсками 1-го и 2-го Украинских фронтов 4-й Украинский фронт участвовал в завершающей войну Пражской операции 1945 года. Здесь, в Праге, и встретил генерал-майор Брежнев конец войны. Сразу же после окончания войны началось сокращение армии и демобилизация старших возрастов и части офицеров, в том числе и политработников. Брежнев, однако, был оставлен в армии еще на год. В конце мая проходило расформирование некоторых дивизий и армий. Была расформирована и 18-я армия. Вскоре после Парада Победы началась и реорганизация недавних фронтов в военные округа. На базе 4-го Украинского фронта был образован Прикарпатский военный округ, в котором Л. И. Брежнев стал начальником политуправления. Армия продолжала сокращаться, и примерно через год – в мае 1946 года – было решено объединить Прикарпатский и Львовский военные округа. Значительная часть офицеров и генералов не получила здесь прежних должностей. Некоторые из них перешли на службу в другие военные округа. Многие генералы и старшие офицеры поступили на учебу в различные военные академии. Но немалое количество военных командиров и политработников перешли на гражданскую и партийную работу. Судьба крупных политработников решалась совместно Главным политуправлением Вооруженных Сил и отделом ЦК ВКП(б), ведавшим кадрами. В августе 1946 года Л. И. Брежнев был направлен в распоряжение ЦК КП(б) Украины.

Л. И. Брежнев на Украине и в Молдавии. 1946–1952 годы

1946 год был для страны и для Украины годом надежд, политического и хозяйственного подъема, но также и годом тяжких лишений. Возвращались с фронта солдаты и офицеры. После разного рода проверок приходили домой немногие оставшиеся в живых военнопленные. Из Германии и других стран Европы возвращались угнанные туда на работу женщины. Из восточных районов СССР приезжали семьи украинцев, евреев, русских, бежавших на восток перед немецким нашествием. Но везде еще не хватало рядовых рабочих и руководителей. В украинских деревнях почти не осталось здоровых мужчин. Не было новой техники, да и лето обещало плохой урожай: ни в мае, ни в июне почти не было дождей.

Сразу после освобождения Киева Н. С. Хрущев, не снимая военной формы, принял на себя в полной мере обязанности Первого секретаря ЦК КП(б)У и Председателя Совета Народных Комиссаров УССР. Когда для работы на Украину прибыл недавний генерал-майор Л. И. Брежнев, то по рекомендации секретаря ЦК КП(б)У Л. Г. Мельникова в августе 1946 года он был избран первым секретарем Запорожского обкома КП(б)У.

Запорожская область принадлежала тогда к числу сравнительно небольших областей Украины. После войны там проживало менее одного миллиона человек, и даже в 1956 году население области не намного превысило 1,3 миллиона человек. В областном центре – Запорожье – до войны было меньше 300 тысяч жителей, а в первые послевоенные годы численность горожан значительно уменьшилась. Как и везде на Украине, основную часть населения составляли женщины, главным образом вдовы. Однако Запорожская область считалась важной в промышленном отношении частью Украины. Здесь находился крупнейший в стране центр металлургической промышленности – заводы «Запорожсталь», «Днепроспецсталь» и другие, имелось много машиностроительных заводов различного профиля, на территории области была сооружена знаменитая Днепровская гидроэлектростанция им. Ленина мощностью в 650 тысяч кВт.

Город и область были освобождены от немецкой оккупации в конце 1943 года. Еще осенью 1941 года многие из запорожских предприятий были эвакуированы на восток, некоторые, включая и ДнепроГЭС, взорваны. Небольшая часть предприятий, восстановленная оккупантами, была ими же уничтожена при отступлении, пятидневные уличные бои привели к разрушению большинства жилых домов. Однако восстановительные работы начались сразу же после освобождения города и области. И хотя восстановление заводов и фабрик Запорожской области шло в первое время очень медленно, все же к сентябрю 1946 года, когда Брежнев возглавил партийную организацию в Запорожье, огромная работа по восстановлению экономики области была уже проделана. После чтения очерка «Возрождение», с которого началась в конце 70-х годов публикация так называемых «Воспоминаний» Л. И. Брежнева, может сложиться впечатление, что Запорожье в конце 1946 года все еще лежало в руинах и что за восстановлением предприятий города и области наблюдал не Хрущев, а лично Сталин. Во всяком случае, имя Хрущева в очерке «Возрождение» не встречается ни разу. Но еще 13 октября 1946 года на страницах областной газеты «Большевик Запорожья» в большой статье «Три года творческого труда за возрождение Запорожской области» Брежнев писал: «Великая поддержка оказана области со стороны ЦК КП(б) и правительства Советской Украины во главе с верным соратником великого Сталина Никитой Сергеевичем Хрущевым. Повседневную заботу и помощь ощущают трудящиеся в своей работе со стороны ЦК ВКП(б), нашего Советского правительства и лично товарища Сталина».

Брежневу повезло. Уже через несколько месяцев после его появления в Запорожье дала первый ток Днепровская гидростанция, и все приветствия по этому поводу принимал новый секретарь обкома. А еще через несколько месяцев вступила в строй и первая очередь «Запорожстали». Конечно, и Брежнев вложил определенный труд в восстановление «Запорожстали» и ДнепроГЭСа. Однако наиболее сложным периодом в восстановительных работах на Украине были 1944–1945 годы, а не мирный 1947-й или конец 1946 года, когда во главе областной парторганизации стоял Брежнев. По свидетельству бывшего работника Министерства электростанций СССР И. С. Ставицкого, между Л. И. Брежневым и министром электростанций В. Н. Новиковым, который в первую очередь отвечал за восстановление ДнепроГЭСа, порой возникали недоразумения, так как Брежнев часто вмешивался в проведение работ на станции, но, не будучи специалистом, больше мешал, чем помогал делу. Однажды Новиков даже позвонил Сталину и попросил его определить, кто же должен в первую очередь руководить работами на ДнепроГЭСе – министерство или обком. Сталин отдал предпочтение министерству. Вряд ли, однако, этот конфликт был столь острым, как писал в своих заметках И. С. Ставицкий. И с В. Н. Новиковым, и с И. Т. Новиковым, который также курировал крупнейшие хозяйственные и строительные объекты, у Брежнева позднее были хорошие отношения, и они назначались в 60–70-е годы на все более высокие посты в Совете Министров СССР.

В Запорожье Брежнев снова встретился с А. П. Кириленко, который в то время занимал пост второго секретаря обкома и остался на этом посту при Брежневе. Между ними не было в то время никаких конфликтов. Уже в Запорожье стал проявляться характерный для Брежнева стиль работы, который затем «совершенствовался» на всех этапах его политической карьеры. Брежнев отнюдь не перегружал себя делами. Практически все поручения он распределял между своими заместителями, заведующими секторами и отделами, оставляя за собой лишь одобрение или (что бывало крайне редко) неодобрение их предложений и разработок. Собственной инициативы Брежнев почти никогда не проявлял, его не переполняли разного рода идеи и проекты. Он был в гораздо большей степени пассивным, чем активным руководителем, но обычно не мешал проявлять активность своим подчиненным, конечно, в определенных и строго ограниченных пределах. Напряженная работа в области шла на более низких звеньях управления, на строительных площадках и в цехах, но не в кабинете первого секретаря обкома партии. В этом отношении стиль Брежнева резко контрастировал со стилем работы Хрущева. Тем не менее конфликтов между Хрущевым и Брежневым в те годы не возникало. Брежнев был предельно лоялен к Хрущеву, и поддержка со стороны последнего обеспечила быстрое возвышение и Брежнева, и Кириленко. Андрей Павлович Кириленко был избран в конце 1947 года первым секретарем Николаевского обкома КП(б)У, а Брежнев, награжденный за заслуги в восстановлении «Запорожстали» орденом Ленина, вернулся в Днепропетровск, но уже как первый секретарь обкома.

22 ноября 1947 года жители Днепропетровска и области смогли прочитать в областной газете «Днепропетровская правда» следующее краткое сообщение: «21 ноября 1947 года состоялся пленум Днепропетровского обкома КП(б)У.

…Пленум освободил тов. Найденова П. А. от обязанностей первого секретаря обкома КП(б)У. Первым секретарем Днепропетровского областного комитета партии и членом бюро обкома пленум избрал тов. Брежнева Леонида Ильича.

В работе пленума принял участие секретарь ЦК КП(б)У тов. Мельников Л. Г.».

Днепропетровская область являлась одной из крупнейших на Украине; по численности населения она была вдвое больше Запорожской. Эта область давно уже сформировалась как один из важнейших для всей страны центров металлургической и машиностроительной промышленности, здесь имелась и мощная электроэнергетическая база. Хотя городское население в области преобладало, значительное развитие получило и сельское хозяйство: большую часть зерна, мяса и овощей все крупные промышленные города области получали из расположенных рядом колхозов и совхозов.

В январе 1949 года на Украине был проведен очередной съезд республиканской парторганизации, на котором Брежнев и некоторые из его близких друзей и знакомых были избраны членами ЦК КП(б)У. Как в Запорожье, так и в Днепропетровске Брежнев показал себя не столько способным, сколько спокойным руководителем. Он не выступал ни с громкими речами, ни с громкими инициативами. Большую часть работы он перекладывал на аппарат обкома, считая, что каждый работник аппарата должен полностью отвечать за порученное ему дело. Брежнев не особенно часто вмешивался в работу подчиненных ему людей, не слишком придирчиво контролировал их. Он также редко наказывал, а тем более смещал со своих постов работников, которые проявляли лояльность к своему шефу, даже если в их работе что-то не ладилось. Он уже тогда был сторонником стабильности кадров, и нет ничего удивительного, что с того времени вокруг Брежнева стала собираться определенная группа людей, своеобразный клан Брежнева, в который входили и очень способные, и менее способные работники. Как ни странно, но именно мягкость, отсутствие обычной для партийных боссов того времени жесткости и даже жестокости, доброта, пусть и за счет дела, привлекали многих людей к Брежневу. Работать в аппарате Л. М. Кагановича, который временно оказался в 1947 году во главе Украины, было опасно. Работать в аппарате вспыльчивого и крайне активного Н. С. Хрущева было трудно. Вообще находиться у власти в конце 30-х, как и в конце 40-х годов, т. е. в годы самой жестокой террористической диктатуры Сталина, представлялось делом весьма рискованным. В этих условиях Днепропетровский, а ранее Запорожский обкомы могли казаться партийным и хозяйственным работникам областного масштаба островками либерализма и относительного спокойствия. В письме ко мне бывший первый секретарь Днепродзержинского горкома партии И. И. Соболев свидетельствует, что Брежнев был мягким и добрым руководителем, склонным к шутке, доступным для подчиненных. «На протяжении двух с половиной лет, – писал И. И. Соболев, – я имел возможность оценить качества Брежнева как человека и партийного деятеля. Заменил его в Днепропетровском обкоме А. П. Кириленко. Это были очень разные во всех отношениях люди. На смену обаянию, доброте, общительности, открытости, дружелюбию пришли надменность, отчужденность, замкнутость, сухость. Кириленко был неплохим руководителем, но его стиль и методы руководства отличались большей приверженностью к команде, администрированию». Соболев свидетельствует о том, что Хрущев неизменно покровительствовал Брежневу, а однажды избавил его от крупных неприятностей, когда в Днепропетровске в 1948 году была сооружена чрезмерно дорогая и помпезная выставка достижений промышленности и сельского хозяйства области. Для проверки поступивших в Москву «сигналов» в город прибыла бригада ЦК ВКП(б) во главе с Маленковым. Хрущев позвонил Сталину и сказал, что выставка проводилась по его, Хрущева, указанию, приняв таким образом вину на себя.

Мы уже говорили о Грушевом, Кириленко, Алферове и некоторых других. Все они продолжали работать в 1947–1950 годах на Украине. В Запорожье Брежнев близко познакомился с талантливым инженером и хозяйственником В. Э. Дымшицем, который непосредственно руководил восстановлением запорожских металлургических заводов. Трудно предположить, что Брежнев не был знаком в конце 40-х годов с такими молодыми партийными работниками из Днепропетровской области, как Г. С. Павлов или В. В. Щербицкий, которые в разное время работали на постах второго и первого секретарей Днепродзержинского горкома партии. В Днепропетровске и в Днепродзержинске начиналась хозяйственная и партийная карьера и многих других видных деятелей советской хозяйственной и партийной администрации 60–70-х годов, к которым мы еще вернемся.

Когда Л. И. Брежнев был избран первым секретарем Днепропетровского обкома партии, промышленность области уже достигла в основном довоенного уровня производства. Теперь, после восстановления и реконструкции, заводы и фабрики Днепропетровщины быстро наращивали производство. Относительно быстро восстанавливался и городской жилищный фонд, застраивался новыми и характерными для послевоенной эпохи помпезными зданиями центр Днепропетровска. Успешно развивалось и сельское хозяйство области. Не только в республиканской, но и в центральной прессе можно было встретить материалы о трудовых успехах предприятий Никополя, Кривого Рога, Днепродзержинска и других городов Днепропетровской области. Правда, появлялись в печати и отдельные публикации о злоупотреблениях – даже об элементах коррупции – на некоторых предприятиях и в районах области. Меры принимались, причем не слишком суровые, и хотя в газетах можно было прочесть, что отдельные нарушители трудовой и финансовой дисциплины находили поддержку и покровительство в обкоме партии, репутация Брежнева как умелого и хорошего руководителя не пострадала.

Еще в конце 1949 года Н. С. Хрущев был избран одним из секретарей ЦК ВКП(б) и одновременно руководителем Московской партийной организации. В составе Политбюро Хрущев входил в группу наиболее близких к Сталину партийных деятелей. На торжественном заседании в Большом театре, посвященном 70-летию Сталина, по правую руку юбиляра сидел Мао Цзэдун, а по левую – Хрущев. Разумеется, находясь в Москве и расширяя здесь свою политическую базу, Хрущев старался сохранить и укрепить свою прежнюю политическую базу на Украине. Группу Брежнева Хрущев мог тогда с полным основанием считать своим прочным политическим союзником.

Как раз в 1949–1950 годах большое неудовлетворение и резкую критику в Москве вызывало положение дел в Молдавской ССР. Молдавия лишь сравнительно недавно стала союзной республикой. Как территория, так и население современной Молдовы складывались в результате сложных и болезненных процессов, и в частности в результате борьбы между Российской, Австрийской, Турецкой (Оттоманской) империями и Польшей, а позднее между Россией, а затем СССР, и Румынией. Еще по Ясскому мирному договору 1791 года к России отошла левобережная (по реке Днестр) часть Молдавии. Однако новая русско-турецкая война 1806–1812 годов все изменила. По Бухарестскому мирному договору 1812 года восточная часть Молдавии, лежащая между реками Днестр и Прут, отошла к России. Здесь была образована Бессарабская область (с 1873 г. – губерния), одна из наиболее бедных в Европейской России. В январе-марте 1918 года, воспользовавшись трудным положением РСФСР и Украины в годы гражданской войны, Румыния аннексировала Бессарабию. Советская власть была установлена лишь в левобережной Молдавии, где в 1924 году образовалась Молдавская АССР, входившая тогда в состав Украины. Это была сравнительно небольшая республика, в которой в 1939 году проживало примерно 800 тысяч человек, причем лишь около 30 % из них были молдаванами. В 1940 году в условиях уже начавшейся второй мировой войны Румыния вынуждена была подчиниться требованию СССР и освободить Бессарабию. Часть районов Молдавской АССР и южных уездов Бессарабии вошли в состав Украины, так как здесь преобладало украинское население. На остальной территории Молдавской АССР и Бессарабии в августе 1940 года была образована Молдавская ССР. Однако Советская власть в Молдавии продержалась недолго. Уже в конце июля 1941 года вся территория Молдавии была захвачена немецкими и румынскими войсками. Лишь через три года, в августе 1944-го, в результате знаменитой Ясско-Кишиневской операции вся Молдавия была освобождена от оккупантов. 24 августа Румыния объявила войну Германии, а 12 сентября подписала в Москве соглашение о перемирии с государствами – членами антигитлеровской коалиции. Молдавская ССР была восстановлена. Вся основная работа по «советизации» Молдавии, или социалистическому переустройству, была закончена еще в годы первой послевоенной пятилетки. Серьезного сопротивления эти реформы не встретили, так как большая часть молдавской и румынской буржуазии бежала на Запад еще перед вступлением сюда Красной Армии. В 1948 году в Молдавии был достигнут довоенный уровень промышленного производства, в то время как восстановление сельского хозяйства шло гораздо медленнее, затягивалась и коллективизация. При этом надо отметить, что здесь и в прошлом никогда не было ни высокоразвитой промышленности, ни высокоразвитого сельского хозяйства. По многим показателям Молдавия прочно занимала одно из последних мест в Союзе.

По своему экономическому потенциалу Молдавия уступала даже Днепропетровской области, в которой ранее работал Брежнев. В Молдавии почти не было крупной промышленности, основу экономики в республике составляло сельское хозяйство. В 1950 году в Молдавии проживало 2,3 миллиона человек, главным образом молдаване. В некоторых западных биографиях Брежнева говорилось, что он был направлен в Молдавию, чтобы завершить здесь коллективизацию сельского хозяйства. Но это неверно. Еще в сентябре 1948 года ЦК ВКП(б) принял решение «О колхозном строительстве в правобережных районах Днестра Молдавской ССР», на основании которого темпы коллективизации в Молдавии были решительно ускорены. В феврале 1949 года II съезд Компартии Молдавии постановил, что «социалистическое переустройство сельского хозяйства – главная задача Молдавской партийной организации»[25]. Именно в 1949 году и происходила главным образом коллективизация сельского хозяйства в Бессарабии. К концу этого года в правобережной части Молдавии 1747 колхозов объединяли 368,8 тысячи, или 80,7 % крестьянских дворов и более 85 % пахотных земель. В 1950 году уже в первые три месяца в артели вступило еще 33,3 тысячи дворов, что подняло уровень коллективизации до 89,5 %. К концу 1950 года в правобережных районах республики было объединено 96 % хозяйств, и коллективизация практически завершилась[26]. Это была отнюдь не мирная акция. И в 1948-м и в 1949 годах в Молдавии проводилась одновременно с коллективизацией жестокая кампания раскулачивания. Заодно из республики выселялись на восток и так называемые «классово чуждые» элементы. Под эту категорию подпадали тысячи людей, которые в какой-то, даже очень отдаленной степени были связаны с прежним румынским режимом, как будто можно было жить и работать в румынской Бессарабии и не иметь никакого отношения к тогдашним румынским властям. События того времени в Молдавии правдиво и откровенно описаны в повести Иосифа Герасимова «Стук в дверь»[27]. Именно после проведения в республике – как в городе, так и на селе – всех этих характерных для того времени кампаний в Молдавии сложилась трудная и с политической, и с экономической точки зрения ситуация, которая потребовала смены руководства.

Сталин спросил Хрущева, кого было бы лучше направить в Молдавию, и Никита Сергеевич назвал Брежнева. Уже весной 1950 года Брежнев прибыл в Кишинев, вначале лишь как представитель ЦК ВКП(б), которому было поручено ознакомиться с положением в республике и оказать помощь ее руководителю Н. Г. Ковалю. В июле 1950 года Брежнев побывал во многих районах Молдавии, и тогда же пленум ЦК КП(б) Молдавии избрал его Первым секретарем ЦК Молдавской партийной организации. В представлении ЦК ВКП(б), которое зачитывалось на пленуме, говорилось: «Товарищ Брежнев в партии свыше 20 лет, молодой сравнительно товарищ, сейчас в полной силе, он землеустроитель, металлург, хорошо знает промышленность и сельское хозяйство, что доказал на протяжении ряда лет работой в качестве первого секретаря обкома. Человек опытный, энергичный, моторный, прошел всю войну, у него есть звание генерала и руку он имел твердую»[28].

Сам Брежнев в своих «Воспоминаниях» не склонен соглашаться с той частью этой характеристики, где речь идет о «твердой руке». Мы уже говорили выше, что Брежнев никогда не был «твердым» или «жестким» руководителем, какими были или становились большинство партийных руководителей в сталинские годы. В очерке «Молдавская весна», опубликованном уже после смерти Брежнева, можно прочесть: «Скажу, что насчет твердой руки у меня были свои соображения, и существенных изменений они с той поры не претерпели. Командовать в партийной да и в любой другой работе не стремился и не стремлюсь. Отмечаю это потому, что, к сожалению, и в моей практике приходилось сталкиваться с руководителями, которые, не вникнув в суть, видя только внешнюю сторону фактов и явлений, скользя, как говорят, по поверхности, по их внешней оболочке, спешили поскорее приказать, указать, сделать оргвыводы»[29].

И действительно, приняв руководство Компартией Молдавии, Брежнев не стал проводить здесь никаких крутых перемен ни в кадрах, ни в методах, ни в основных направлениях работы. Так, на посту председателя Госплана остался работать недавний руководитель республики Н. Г. Коваль. Из своих старых друзей Брежнев пригласил работать в Молдавию очень немногих, среди них Н. А. Щелокова, который был назначен в 1951 году первым заместителем Председателя Совета Министров Молдавской ССР. Остальные бывшие сотрудники Брежнева остались на Украине, и в частности в Днепропетровске, где первым секретарем обкома стал А. П. Кириленко. Не порывая связей со своими украинскими коллегами, Брежнев приобрел теперь немало преданных ему сотрудников и друзей в Молдавии.

В первую очередь мы должны назвать Константина Устиновича Черненко. Когда Брежнев возглавил ЦК Компартии Молдавии, Черненко уже два года занимал пост заведующего отделом агитации и пропаганды ЦК. Уже один тот факт, что Брежнев имел звание генерал-майора и провел в действующей армии всю войну, должен был оказать на Черненко большое влияние. Конечно, и 39-летний Черненко имел военный билет. Но в нем могло быть записано только одно: «лейтенант запаса, состав политический». На войне этот здоровый и сильный тогда сибиряк не пробыл ни дня. Учитывая дальнейшую роль Черненко в судьбе и окружении Брежнева, следует более подробно рассказать об этом человеке, родившемся в сентябре 1911 года в деревне Большая Тесь Новоселовского района Красноярского края.

Он вырос в бедняцкой семье, учился в сельской школе, рано вступил в комсомол и уже в 18-летнем возрасте стал заведующим отделом агитации и пропаганды Новоселовского райкома комсомола Красноярского края. Однако Черненко недолго пришлось ездить на телегах по селам и деревням своего района. Согласно официальной биографической справке, в 1930 году К. У. Черненко «пошел добровольцем в Красную Армию». У человека, хорошо знающего историю нашей страны, такая фраза может породить немало вопросов. В армию и на флот шли у нас в 30-е годы молодые люди по комсомольским путевкам или на основе всеобщей воинской обязанности. В годы войны добровольцами шли в армию молодые люди, не достигшие призывного возраста, молодые женщины, люди более старших возрастов, имевшие по каким-либо причинам освобождение от военной службы. Но в 1930 году Советский Союз не вел никаких войн, если не считать начавшейся в деревне войны с кулачеством, которое имело поддержку и многих середняков. Именно в первые месяцы 1930 года в деревнях страны происходили драматические события, вызванные поспешной сплошной коллективизацией, которые привели в растерянность даже Сталина, как это видно из его статьи «Головокружение от успехов». По сравнению с сельским райкомом комсомола военная казарма в середине 1930 года была гораздо более спокойным местом. Тем более что Черненко удалось провести самые трудные для всех наших деревень 1930–1932 годы в относительно привилегированных и хорошо обеспеченных пограничных войсках. Черненко служил в одном из погранотрядов на южной границе, и несколько раз ему все же пришлось услышать свист пуль над своей головой да и отвечать на огонь. Здесь в 1931 году он и был принят в ряды Коммунистической партии.

После окончания службы в армии Черненко стал работать в аппарате партийных органов Красноярского края: заведующим отделом пропаганды и агитации Новоселовского и Уярского райкомов партии, директором Красноярского дома партийного просвещения, заместителем заведующего отделом пропаганды и агитации, одним из секретарей Красноярского крайкома партии. В 1941–1942 годах большая часть кадровых работников Красноярского крайкома партии ушла на фронт. Но среди них не было Черненко, он как-то не спешил «записаться добровольцем». Конечно, и в тылу у партийных работников было немало трудных обязанностей. Но за плечами Черненко все же был трехлетний опыт кадрового военного и даже некоторый боевой опыт. И если бы он настаивал, то был бы, конечно, направлен в политические органы действующей армии. В годы войны партия продолжала заботиться о подготовке партийных кадров. Поэтому в Москве работала Высшая школа партийных организаторов при ЦК ВКП(б). Туда направляли и партийных работников, непригодных к строевой службе, и политработников с фронта, получивших тяжелые ранения и освобожденных от военной службы. В этой же школе в 1943–1945 годах, т. е. в самый разгар войны, учился и Черненко. С середины 1945 года Черненко стал работать в Пензенской области секретарем обкома партии по пропаганде и агитации. В 1948 году был переведен в Молдавию в качестве заведующего отделом агитации и пропаганды ЦК КП(б) республики. В Молдавии Черненко смог, наконец, получить высшее образование – он заочно закончил Кишиневский педагогический институт. Можно предположить, что для ответственного партийного работника заочно учиться в педагогическом институте, который даже подчинялся ему по партийной линии, не составляло большого труда. Гораздо большее значение для не особенно успешной карьеры Черненко имела его встреча с новым Первым секретарем ЦК Компартии Молдавии Л. И. Брежневым. В лице Черненко Брежнев нашел не слишком образованного, но достаточно умного и верного помощника. Черненко же нашел в лице Брежнева отзывчивого и даже доброго шефа.

Еще одним сотрудником Брежнева в Молдавии стал Сергей Павлович Трапезников, возглавлявший с 1948 года в Кишиневе Высшую партийную школу. Трапезников – выходец из бедной рабочей семьи – родился в 1912 году в Астрахани. Однако, согласно официальной биографической справке, Трапезников начал свою трудовую деятельность батраком в кулацких хозяйствах. Но уже с 17-летнего возраста он работает в комсомольских организациях Средне-Волжского края и трудится здесь с 1929 по 1934 год, хотя и не занимает никаких значительных постов. С 1935 года в течение десяти лет Трапезников находится на сравнительно скромных должностях в Пензенском обкоме партии. В официальной биографии Трапезникова сообщается, что в 1946 году он закончил экстерном Московский педагогический институт им. В. И. Ленина и Высшую партийную школу при ЦК ВКП(б), а в 1948 году также и Академию общественных наук при ЦК ВКП(б). Пять лет интенсивной учебы в Высшей партийной школе и в Академии общественных наук в середине 40-х годов не могли дать молодому партийному работнику никаких серьезных знаний ни в области марксизма, ни в области общественных наук, ни в истории, ни в философии, но могли воспитать упорного и самоуверенного догматика и сталиниста, каковым Трапезников и показал себя во всей дальнейшей научной и политической карьере. Обучение в АОН заканчивалось обычно защитой диссертации получением степени кандидата наук. С этим багажом Трапезников и появился в 1948 году в Молдавской ССР. С Черненко у Трапезникова установились хорошие отношения, хотя, имея в своем портфеле несколько дипломов, Трапезников мог считать Черненко недоучкой. Когда в Кишинев приехал Брежнев, он нашел в Трапезникове не только помощника, но и своеобразного идеологического наставника. Брежнев никогда не считал себя знатоком общественных наук и охотно прибегал к консультациям у такого крупного по кишиневским масштабам ученого, как Трапезников.

Немалое значение для Брежнева имело знакомство с Семеном Кузьмичом Цвигуном. Цвигун принадлежал к более молодому поколению, чем Черненко и Трапезников. Он родился в 1917 году, и в 1937 году после окончания Одесского педагогического института стал работать учителем средней школы. В 1939 году, когда проводилась очередная большая смена кадров НКВД, Цвигун перешел на работу в органы и в качестве чекиста находился в 1941–1945 годах в Красной Армии. Можно предположить, что Цвигун и Брежнев встречались еще до 1950 года, так как Цвигун женился на двоюродной сестре жены Брежнева. С 1951 года С. К. Цвигун работал в Молдавии заместителем министра государственной безопасности этой небольшой республики.

В Молдавии возникли деловые и дружеские связи Брежнева и с такими партийными работниками, как Иван Иванович Бодюл. Бодюл был почти ровесником Цвигуна. В 1940 году он вступил в КПСС, и с этого времени началась его партийная карьера: с 1951 по 1958 год он находился на партийной работе в Молдавии, в 1958–1959 годах работал в аппарате ЦК КПСС. В 1959 году Бодюла избрали вторым секретарем ЦК КП(б) Молдавии, а с мая 1961 года он занял пост Первого секретаря ЦК Молдавской парторганизации. В том же году он стал членом ЦК КПСС. Когда с середины 50-х годов многие из молдавских сотрудников стали появляться на различных ответственных постах в Москве, то в аппарате ЦК КПСС их полушутя называли «цыганами». Как известно, в Бессарабии в свое время вынуждены были останавливаться таборами большие цыганские семьи, так как там проходила черта оседлости.

Ни обстановка в стране в 1950 году, ни личные особенности Брежнева как партийного и политического руководителя не могли привести к каким-то существенным изменениям в социальной и экономической жизни Молдавии. И все же Брежневу повезло. После двух засушливых лет ситуация в республике изменилась. Прошли обильные дожди, и уже в 1950-м, а затем и в 1951 году был собран рекордный по тем временам урожай не только зерна, но также овощей и фруктов, которые надо было перерабатывать на месте. Поэтому одной из главных забот нового руководителя республики стало развитие пищевой индустрии Молдавии. С этой целью были расширены посевы сахарной свеклы, площади садов и виноградников. При участии и по инициативе ЦК КП(б) Молдавии Совет Министров СССР в феврале 1952 года принял постановление «О мерах по! дальнейшему развитию пищевой промышленности Молдавии». Наряду с пищевой индустрией в Молдавии стали возникать и первые предприятия по таким отраслям, как машиностроение, электротехника, приборостроение. Продолжалось восстановление и развитие городов, пострадавших в годы войны и оккупации. В ЦК ВКП(б) были довольны положением дел в республике, и Брежнев получил предложение выступить в центральной печати. В сентябре 1952 года в главном теоретическом журнале партии «Большевик» была опубликована статья Л. Брежнева «Критика и самокритика – испытанный метод воспитания кадров»[30]. Разумеется, и Черненко, и Трапезников помогали в подготовке этого первого выступления Брежнева в журнале «Большевик».

Брежнев теперь нередко бывал в Москве. Весной 1950 года он был избран депутатом Верховного Совета СССР и в июне 1950 года провел несколько дней в столице, участвуя в первой сессии Верховного Совета нового созыва. Можно предположить, что Брежнев встречался в эти дни не только со своим другом П. Н. Алферовым, но и с Н. С Хрущевым. На той же сессии присутствовали А. П. Кириленко, А. А. Гречко, а также некоторые другие друзья и добрые знакомые Брежнева. Хотя сессии Верховного Совета проводились редко и продолжались недолго и их официальная часть имела лишь ритуальный характер, тем не менее эти сессии создавали возможность для множества неофициальных встреч партийных и советских руководителей из всех регионов страны.

Осенью 1952 года по всей стране началась активная подготовка к XIX съезду ВКП(б), первому съезду партии за 13 лет. Разумеется, Брежнев как Первый секретарь ЦК Компартии Молдавии был избран одним из делегатов XIX съезда. И он заранее знал, что ему придется выступить с речью на одном из заседаний съезда. Съезд КПСС (так стала называться партия после XIX съезда) начался 5 октября 1952 года и продолжался десять дней. Брежнева избрали членом мандатной комиссии съезда, и на четвертый день он выступил на одном из заседаний. Добросовестно перечислив достижения послевоенной Молдавии, он в осторожной форме предложил увеличить капиталовложения в промышленность республики и, как и все делегаты, воздал хвалу «великому вождю» за его заботу о всех народах Советского Союза. На одном из приемов в дни съезда Сталин впервые обратил внимание на Брежнева, хотя это еще никак нельзя назвать их первой встречей. Старый и больной Диктатор приметил крупного, высокого и хорошо одетого 46-летнего Брежнева. Сталину сказали, что это партийный руководитель Молдавии. «Какой красивый молдаванин», – произнес Сталин и отошел в сторону.

XIX съезд партии избрал новый ЦК КПСС в составе 126 членов. Не было ничего удивительного, что среди них была и фамилия Брежнева: в состав ЦК вошли руководители всех союзных республик. Странные события начали происходить во время первого пленума нового ЦК. На первом же организационном пленуме Сталин извлек из кармана бумажку и зачитал список членов ЦК, которых он предлагал в Президиум (по новому Уставу партии Политбюро стало называться Президиумом) и Секретариат ЦК КПСС. Эти списки, значительно расширявшие состав высших органов партии, были утверждены. В Президиум ЦК было избрано 25 членов и 11 кандидатов, а в Секретариат – 10 членов. Для Брежнева было полной неожиданностью, что его имя оказалось и в списке секретарей ЦК КПСС, и в списке кандидатов в члены Президиума ЦК КПСС. В списке кандидатов в члены Президиума ЦК КПСС оказался и А. Н. Косыгин, с которым Брежнев, вероятно, познакомился еще раньше на сессиях Верховного Совета СССР. Среди членов Президиума и Секретариата был также и М. А. Суслов. Западные биографы считают, что включением в списки Президиума и Секретариата Брежнев был обязан протекции Хрущева. Но сам Хрущев в своих воспоминаниях, опубликованных на Западе, решительно утверждает, что не имел никакого отношения к появлению этих расширенных сталинских списков, что они были для него полной неожиданностью. В свете последующих событий стало очевидно, что Сталин стремился таким образом как бы растворить узкий состав прежних «вождей» в относительно большой группе новых руководителей, некоторых из которых Сталин, в сущности, не знал. Так, например, он никогда раньше не встречался и не беседовал с Брежневым, не приглашал его на свои обеды и ужины на дачу под Москвой или на юге.

Положение Брежнева оказалось довольно двусмысленным. Как кандидат в члены Президиума ЦК КПСС он мог бы вернуться в Кишинев; в составе Президиума оказались и некоторые другие руководители союзных республик, например, Л. Г. Мельников из Киева или Н. С. Патоличев из Минска. Но Брежнев был избран также и в Секретариат, а секретари ЦК КПСС должны руководить текущей работой всей партии, это партийная должность, где надо каждый день являться на службу. Разумеется, Брежневу пришлось остаться в Москве, ему была выделена квартира в столице, а также кабинет в здании ЦК КПСС. На праздновании 35-й годовщины Октября 7 ноября 1952 года Брежнев первый раз в своей жизни поднялся на верхнюю трибуну Мавзолея, где он стоял среди других высших руководителей партии и государства. Однако Сталин так и не собрал ни разу заседание нового Президиума ЦК. Он продолжал руководить страной через полуофициальное Бюро Президиума ЦК из девяти человек и еще чаще через «пятерку» главных членов Президиума ЦК, в которую он включил тогда лишь Маленкова, Берию, Булганина, Хрущева и себя самого. Новым членам Президиума ЦК и новым секретарям ЦК не были определены даже какие-либо конкретные обязанности, и новый Секретариат также не собирался в своем полном составе, ибо Сталин предпочитал решать все государственные и партийные вопросы единолично.

Фактически Брежнев, занимая формально самые высокие посты в государстве, на какое-то время оказался не у дел, или, как он сам позднее шутил, стал «безработным». Хотя он и был освобожден от поста Первого секретаря ЦК КП Молдавии «в связи с переходом на новую работу», тем не менее продолжал оставаться членом бюро ЦК КП Молдавской парторганизации. Но в Молдавию не вернулся. Он приехал поздней осенью 1952 года в Днепропетровск, где у него было множество знакомых и где в Днепропетровском металлургическом институте учился его сын Юрий. Поселился он в доме работников обкома партии, но часто навещал сына племянницу Риту, которые жили в другом, заводском доме, встречался с друзьями Юрия, устраивая иногда небольшие вечера для окружавшей сына молодежи. Брежнева не отличался особыми способностями, учился неважно, и, когда на 4-м курсе он подал заявление о приеме в члены КПСС, комсомольская организация отказала ему в рекомендации «из-за слабой общественной активности». Но Юрия приняли в партию и без этой рекомендации. Кстати, он так и не стал металлургом, а сразу после окончания института поступил в Москве в Академию внешней торговли. Но это было уже позже, когда после смерти Сталина положение его отца изменилось.

Как мы знаем, на следующий день после смерти Сталина были упразднены как расширенный Президиум ЦК КПСС, так и расширенный Секретариат ЦК.

В новом составе Президиума ЦК осталось только 10 членов и четыре кандидата. 22 человека, включая и Брежнева, были выведены из состава Президиума ЦК, куда они входили лишь номинально. Секретариат ЦК состоял теперь из пяти человек, среди которых также не было Брежнева.

В марте 1953 года Брежнев был назначен заместителем начальника Главного политического управления Советской Армии и ВМФ. Предполагалось, что Брежнев будет руководить политической работой на флоте, но это вызвало, однако, недовольство Н. Г. Кузнецова, недавнего министра ВМФ, а после ликвидации этого министерства – главнокомандующего Военно-Морскими Силами. Кузнецова раздражало, что к нему присылают человека из армии, совершенно незнакомого со спецификой работы в Военно-Морском Флоте. Брежнев, которому присвоили теперь очередное звание генерал-лейтенанта, снова надел военную форму, но в Политуправлении почти не работал и все лето 1953 года опять провел в Днепропетровске. Он выполнял лишь отдельные поручения своего прямого начальника в ГлавПУР генерал-полковника А. С. Желтова.

Как и Брежнев, Желтов провел всю войну на фронте, но на более высоких должностях – как член Военного совета различных фронтов. Это был профессиональный военный, служивший в армии с 1924 года. В 1937 году он окончил Военную академию им. Фрунзе, в 1938 году – Военно-политические курсы, к началу войны был членом Военного совета Приволжского военного округа. После войны А. С. Желтов остался на военно-политической работе. Он пережил Брежнева и до 1981 года возглавлял Советский комитет ветеранов войны. Брежнев всегда сохранял с Желтовым хорошие отношения, и подпись Брежнева стояла в 1978 году под указом о присвоении генерал-полковнику А. С. Желтову звания Героя Советского Союза. Работа в ГлавПУРе под руководством Желтова дала возможность Брежневу не только укрепить свои прежние связи среди высших военных командиров, но и приобрести новые.

В последние месяцы 1953 года в центре внимания ЦК КПСС находились проблемы сельского хозяйства. Стране не хватало продовольствия, и прежде всего зерна. После ряда совещаний и обсуждений Хрущев, занявший после смерти Сталина пост Первого секретаря ЦК КПСС, пришел к выводу, что для быстрого увеличения производства зерна в стране необходимо распахать большие массивы целинных земель как в северных районах Казахстана, так и в южных областях Западной Сибири. Не все члены Президиума ЦК КПСС разделяли это мнение. Против распашки целинных и залежных земель в Казахстане решительно возражали Первый секретарь ЦК КП Казахстана Д. Шаяхметов и второй секретарь И. И. Афонов. Огромные площади Северного Казахстана использовались как пастбища. Было очевидно также, что образование здесь новой зерновой базы страны приведет к изменению национального состава республики. Но большинство членов Президиума ЦК все же поддержали Хрущева. Стало очевидно, что во главе республиканской партийной организации нужно поставить новых людей. Председатель Совмина СССР Г. М. Маленков предложил рекомендовать Первым секретарем ЦК Казахстана П. К. Пономаренко. На пост второго секретаря Хрущев предложил Л. И. Брежнева. Эти рекомендации были приняты. В жизни Брежнева начинался новый период.

«Поднятая целина». Л. И. Брежнев и Н. С. Хрущев в 1954–1964 годах

Лишь формально занимая пост заместителя начальника Главного политического управления Советской Армии и ВМФ, Л. И. Брежнев не принимал никакого участия в драматических событиях 1953 года. Маленков в то время был мало знаком с Брежневым, но Хрущев не забывал о нем и ждал только повода, чтобы выдвинуть Леонида Ильича и тем самым укрепить свою «команду». Такой повод скоро представился.

В «Воспоминаниях» Л. И. Брежнева можно прочесть: «Целина прочно вошла в мою жизнь. А началось все в морозный московский день 1954 года, в конце января, когда меня вызвали в ЦК КПСС. Сама проблема была знакома, о целине узнал в тот день не впервые, и новостью было то, что массовый подъем целины хотят поручить именно мне. Начать его в Казахстане надо ближайшей весной, сроки самые сжатые, работа будет трудная – этого не стали скрывать. Но добавили, что нет в данный момент более ответственного задания партии, чем это. Центральный Комитет считает нужным направить туда нас с П. К. Пономаренко»[31].

В этом отрывке Брежнев не скрывает, что новое поручение было для него полной неожиданностью. Но он не пишет, что вызвал его в ЦК КПСС Хрущев и что вся упомянутая здесь беседа происходила именно с ним. Брежнева не спрашивали о согласии, это был приказ, и он должен был его выполнять. Сроки действительно были самые сжатые, не было времени даже познакомиться с реальными условиями целинного земледелия, определить научные основы столь грандиозного проекта. Это было время, когда еще было возможно без всяких серьезных обоснований сменить партийное и государственное руководство союзной республики и направить туда в качестве руководителей двух партийных работников, которые не только не были казахами по национальности, но и никогда раньше не бывали в Казахстане, не знали его населения, его обычаев, его экономики.

В первое время главным, конечно, был П. К. Пономаренко. В начале 1954 года он являлся еще кандидатом в члены Президиума ЦК КПСС. Это был очень умный, деятельный и жесткий партийный работник, типичный для высшего эшелона сталинского аппарата. Простой рабочий и комсомольский активист, окончивший рабфак, а затем и Московский институт инженеров транспорта, в 1932 году он был направлен в Красную Армию. Пономаренко прослужил в армии на командных должностях пять лет, однако даже в советских военных энциклопедиях не указывается где и кем. Почти сразу же после демобилизации Пономаренко начал работать инструктором ЦК ВКП(б), а еще через несколько месяцев он был назначен заместителем заведующего отделом руководящих партийных органов ЦК ВКП(б). Это был 1937 год, самый зловещий год «великого террора», и именно отдел руководящих кадров вместе с НКВД являлся одним из важнейших инструментов этого террора. Нелишне напомнить, что во главе этого отдела стоял тогда Г. М. Маленков. Одной из партийных организаций, в разгроме которой Маленков принимал непосредственное и личное участие еще в 1936–1937 годах, была Белорусская парторганизация. Можно не сомневаться, что на последних этапах этой жестокой чистки Пономаренко активно помогал Маленкову. Поэтому летом 1938 года, когда партийная организация Белоруссии сократилась уже более чем наполовину, а в аппаратах ЦК КП(б) Белоруссии и обкомов партии, а также в СНК республики уже почти не осталось работников, именно Пономаренко был назначен Первым секретарем ЦК КП(б)Б. Он немало сделал для того, чтобы создать новый аппарат власти для республики, положив начало весьма влиятельной «белорусской группе», о которой мы еще будем говорить в дальнейшем.

Во время войны П. К. Пономаренко входил в состав военных советов Западного, Центрального и Брянского фронтов, сохраняя также и пост Первого секретаря ЦК КП(б)Б. Как известно, именно в Белоруссии партизанское движение приняло наиболее широкий размах. Для координации и руководства партизанским движением на всех оккупированных территориях 30 мая 1942 года в Москве был создан Центральный штаб партизанского движения, который подчинялся Ставке Верховного Главнокомандования. Начальником этого штаба стал Пономаренко, получивший в 1943 году звание генерал-лейтенанта. Он немало потрудился над развертыванием партизанского движения, и не только в Белоруссии. В середине 1944 года Пономаренко вернулся к исполнению обязанностей Первого секретаря ЦК КП(б) Белоруссии, заняв также и пост Председателя Совета Народных Комиссаров БССР.

В 1948 году, когда позиции Маленкова в окружен Сталина стали укрепляться, Пономаренко перебрался Москву уже как один из секретарей ЦК ВКП(б). В Политбюро именно Маленкову Сталин поручил общее руководство сельским хозяйством, хотя Маленков имел о нем лишь самые поверхностные знания. Сталинская администрация делала главный упор не на производство, а на заготовки сельскохозяйственных продуктов, и Пономаренко, оставаясь секретарем ЦК ВКП(б), был назначен также и министром заготовок СССР. После XIX съезда Пономаренко вошел в состав расширенного Президиума ЦК КПСС, но в марте 1953 года он был выведен из Президиума, хотя и остался кандидатом в член этого высшего органа партийного руководства. Состав Совета Министров СССР в эти месяцы был также сокращен, а министерство заготовок ликвидировано. Тем не менее, по рекомендации Маленкова П. К. Пономаренко был назначен на пост министра культуры. Надо сказать, что, по свидетельству всех людей, знавших Пантелеймона Кондратьевича, он был человеком очень образованным, и потому назначение его министром культуры не вызвало никаких кривотолков. Но если Маленков явно благоволил к Пономаренко, то Хрущев относился к нему резко отрицательно и явно не хотел оставлять его в группе руководящих работников в Москве. (Сын Никиты Сергеевича, Сергей Хрущев, с которым отец часто беседовал на политические темы, и сейчас считает отношение Хрущева к Пономаренко довольно необычным. Как рассказывал автору книги Сергей Никитич, его отец обычно аргументировал свое отношение к тому или иному человеку, приводил разного рода конкретные факты. Между тем от разговоров о Пономаренко он уклонялся, ограничиваясь общими словами.)

Решение направить Пантелеймона Кондратьевича в Казахстан вряд ли открывало для него какие-то особые возможности. Иное дело Л. И. Брежнев. Новое назначение было для него переходом от фактического прозябания в Политуправлении Советской Армии и ВМФ к активной политической и хозяйственной деятельности. После недолгих сборов 52-летний Пономаренко и 47-летний Брежнев вылетели в Алма-Ату.

В сущности, у них не было ни времени, ни возможности познакомиться с республикой, ее проблемами и кадрами, так как уже 5 февраля 1954 года в Алма-Ате начал работу 9-й пленум ЦК КП Казахстана. Этот пленум обсудил вопрос «о ходе дальнейшего развития сельского хозяйства СССР» и принял постановление, главным пунктом которого являлся, естественно, пункт о подъеме целинных земель. Ни Пономаренко, ни Брежнев не выступали на этом пленуме, который тем не менее избрал по рекомендации ЦК КПСС П. К. Пономаренко Первым секретарем, а Л. И. Брежнева вторым секретарем ЦК КП Казахстана. Одновременно были освобождены от этих постов Д. Шаяхметов и И. Афонов. Еще через десять дней в Алма-Ате был досрочно созван VII съезд Компартии Казахстана, который ввел Пономаренко и Брежнева в состав ЦК КП Казахстана и признал работу прежнего руководства республики в области сельского хозяйства неудовлетворительной. Съезд одобрил политику по освоению целинных земель, хотя это и вызывало недовольство части казахского населения.

Руководить такой республикой, как Казахстан, да еще в 1954–1955 годах было нелегким делом. Как союзная республика Казахстан был образован только в 1936 году, до этого он входил в состав РСФСР как автономная республика. После Российской Федерации Казахская ССР была самой обширной по территории союзной республикой, занимая 2,72 миллиона квадратных километров. В 1950 году в республике проживало 6,6 миллиона человек, в подавляющем большинстве это были казахи. В годы войны экономика Казахстана значительно укрепилась, так как сюда были эвакуированы сотни предприятий из западных районов СССР, и после войны многие из этих предприятий остались в Казахстане вместе с частью кадровых работников. Сельское хозяйство республики развивалось более медленно, хотя война дала толчок и здесь: потеря Украины и части Северного Кавказа вынуждала расширять посевные площади на востоке страны. Если в 1936 году вся посевная площадь в Казахстане составляла 5,3 миллиона гектаров, то в 1953 году посевные площади всех сельскохозяйственных культур республики равнялись 9,7 миллиона гектаров. Казахстан был, однако, в середине 50-х годов особой республикой. Еще в 30-е годы здесь развернулось грандиозное по масштабам строительство «исправительно-трудовых» лагерей. После Колымы и Дальнего Востока Казахстан был основным районом сосредоточения сталинских лагерей. Еще не было XX съезда, еще не было массовых реабилитаций, и, вероятно, не менее 1,5–2 миллионов заключенных томились за колючей проволокой на его территории. В годы войны обширные и малонаселенные районы этой республики стали местом ссылки для части опальных народностей Поволжья и Северного Кавказа. Немцы Поволжья, чеченцы, ингуши и некоторые другие жили здесь в спецпоселениях, лишенные элементарной свободы передвижения. После смерти Сталина во всех этих лагерях, тюрьмах, спецпоселениях и среди ссыльных иных категорий возрастало недовольство и волнение…

Как показал VII съезд Компартии Казахстана, в республике нужно было бы не только поднимать целинные земли, но и принимать меры к укреплению и улучшению сельского хозяйства на старопахотных землях. Общий кризис сельского хозяйства в 1950–1953 годах затронул и Казахстан, показатели многих отраслей здесь были ниже, чем в довоенном 1940 году, а иногда даже ниже, чем в 1913 году.

Огромную работу предстояло провести уже в 1954 году. Первый период освоения целины и в те годы, и сегодня сравнивают обычно с «битвой», «сражениями», которые и по масштабам, и, к сожалению, по напряжению сил вполне сравнимы со сражениями недавно окончившейся войны. Распределение обязанностей в Центре в основном сложилось сразу же – в начале 1954 года. Главное командование принял на себя Н. С. Хрущев. Он лично руководил работой всех министерств и учреждений, которые принимали участие в освоении целины в Казахстане, Поволжье, на Урале, в Сибири и на Дальнем Востоке. По его указанию шли на восток эшелоны с молодежью и переселенцами, направлялись десятки тысяч тракторов, сотни тысяч единиц другой сельскохозяйственной техники. Все предприятия страны выделяли для целины автомашины и временных работников. По докладу Хрущева, февральско-мартовский Пленум ЦК КПСС 1954 года принял специальное решение «О дальнейшем увеличении производства зерна в стране и об освоении целинных и залежных земель». Согласно этому решению, предусматривалось освоить в 1954–1955 годах в восточных районах страны не менее 13 миллионов новых земель и получить с них в 1955 году около 20 миллионов тонн зерна. Хотя Брежнев и не пишет почти ничего о Хрущеве, последний наблюдал за положением дел на целине не только из своего московского кабинета. Его первая поездка в Казахстан состоялась уже в мае 1954 года, когда он в сопровождении Пономаренко и Брежнева побывал в колхозах и совхозах Кустанайской, Акмолинской и Карагандинской областей, уже начавших освоение целинных и залежных земель. Познакомился Хрущев и с работой угольной промышленности в Караганде. На совещаниях с работниками республики Хрущев, как видно из кратких отчетов местных газет, подверг резкой критике состояние зернового хозяйства, животноводства, а также систему хранения зерна.

П. К. Пономаренко, как Первый секретарь ЦК республики, принял на себя, естественно, руководство и ответственность за все дела, включая промышленность, старопахотные земли, контроль за громадной системой лагерей и ссылки. Большую часть времени Пономаренко проводил в Алма-Ате. Что касается Брежнева, то на него легла главная тяжесть руководства непосредственно в районах освоения целины. Никогда, ни в прежние годы, ни до конца своей жизни, он не работал так много, как в течение 15–16 месяцев – с весны 1954 года и до лета 1955 года. И действительно, республике предстояла большая работа: следовало не только распахать миллионы гектаров целины, но и создать здесь систему совхозов, обеспечив их кадрами и техникой. Нужно было построить десятки временных поселков, школ, больниц, ремонтных мастерских, хранилищ для зерна, провести дороги, обеспечить целинные районы энергией, топливом, пресной водой – всего не перечислить. И все это надо было делать сразу, и почти все приходилось начинать буквально на пустом месте.

Разные люди ехали на целину. По путевкам комсомола прибывали десятки тысяч комсомольцев. Партия направляла коммунистов-организаторов, и некоторые из председателей колхозов Кубани быстро становились на целине секретарями обкомов партии. Но тянулись на целину и эшелоны с недавними уголовниками; для тех, кто уже отбыл большую часть срока заключения и давал согласие работать на целине, была объявлена амнистия. Из других частей страны в северные области Казахстана переводили ссыльных немцев Поволжья, они стали, вероятно, одними из лучших работников целины, из них постепенно сложились главные кадры механизаторов в новых районах. Было организовано и переселенческое движение. Переселенцы прибывали на целину не в составе молодежных отрядов, а со своими семьями, имуществом; для них нужно было строить хорошие дома, создавать школы, детские сады и больницы, эти люди получали долгосрочные кредиты. Только из Молдавии в северные области Казахстана прибыло около 20 тысяч семей переселенцев.

Уже в 1954 году в Казахстане было распахано 8,5 миллиона гектаров целинных земель. Но распашка в большинстве случаев еще не сопровождалась посевами, которые проводились в первый год только на ограниченных площадях. Земли распахивались под посевы будущего года. К счастью для страны, после неурожайного 1953 года новый, 1954-й, был урожайным, и производство зерна в целом по стране увеличилось на 10 миллионов тонн, но главным образом за счет старопахотных земель. В 1955 году в Казахстане было распахано еще 9,5 миллиона гектаров целинных земель. При этом большинство распаханных земель было засеяно яровой пшеницей. Однако как раз на востоке страны 1955 год был засушливым, и почти все посевы яровой пшеницы в Казахстане погибли. Это было огромным разочарованием и для Хрущева, и для Брежнева.

В северном Казахстане зима, как правило, очень трудное время, тем более плохо переносили ее сотни тысяч целинников в необжитых еще поселках, в которых не было налажено снабжение основными продуктами питания и другими товарами. Десятки тысяч людей, прибывших на целину на постоянное жительство, начали уезжать из Казахстана. Их можно было понять. Они приехали в незнакомый край, чтобы дать стране большой хлеб. Они трудились с огромным напряжением второй год, перенесли и жаркое лето 1954 года, и сильные морозы и ветры зимы 1954/55 года, впервые эти люди засеяли почти 20 миллионов гектаров новых земель. Но шла неделя за неделей, а дождей не было. Их не было в мае, не было в июне. Даже для людей воду доставляли издалека и с большим трудом. Некий анонимный литератор, составлявший «мемуары» Брежнева, пишет об этих днях так: «…с утра раскаленное солнце начинало свою опустошительную работу, медленно плыло в белесом, выцветшем небе, излучая нестерпимый зной, а к вечеру малиново-красное, тонуло в мутной дымке за горизонтом. И снова, почти не дав роздыха, вставало на следующий день, продолжая жечь все живое. И так неделя за неделей, месяц за месяцем… 1955 год называли “годом отчаяния” на целине…»[32]

И все-таки работа продолжалась. Шло большое строительство. В новые совхозы завозили продовольствие, топливо, различные товары, чтобы подготовиться к новой зиме: В отдельных совхозах и районах удалось все же получить по 7–9 центнеров с гектара и собрать также урожай грубых кормов. Меньше пострадали немногочисленные еще поля кукурузы. Если судить по «мемуарам» Брежнева, то не только в ЦК КП Казахстана все были уверены в больших перспективах целины, но и в ЦК КПСС Брежнев всегда находил поддержку и помощь. Не называя никаких имен, Брежнев пишет: «Хочу сказать самые теплые слова в адрес членов Политбюро и секретарей ЦК КПСС, которые много сделали в те годы, чтобы как можно быстрее и успешнее были освоены целинные земли. Я всегда встречался и советовался с ними и всегда получал точные, конкретные ответы на поставленные вопросы, твердую партийную и добрую моральную поддержку»[33].

Согласно «мемуарам» Брежнева, только один из членов Президиума (Политбюро) не оказывал ему моральной поддержки и лишь подрывал твердую уверенность Брежнева в важности целины. Это был якобы Хрущев. «В тот бедственный год, – читаем мы в “мемуарах”, – нам, верившим до конца в успех, было порой трудно доказать свою правоту. Когда на одном из больших совещаний в присутствии Н. С. Хрущева я заявил, что целина еще себя покажет, он довольно круто оборвал: “Из ваших обещаний пирогов не напечешь!” Но я имел основания твердо возразить ему: “И все же мы верим: скоро, очень скоро и на целине будет большой хлеб”»[34].

Но кто же из членов Президиума поддерживал его, Брежнева, в 1955 году? Может быть, Маленков, Молотов или Каганович, которые и раньше выступали против целины, а теперь усилили свою критику экономической политики Хрущева. Ворошилов также с сомнением относился тогда к целине. Неудачи 1955 года осложнили положение Хрущева и усилили скрытую, но острую борьбу внутри партийно-государственного руководства. Поэтому можно понять отдельные вспышки раздражения Хрущева. Но именно Хрущев был в те трудные для Казахстана времена главной опорой Брежнева, человеком, у которого Брежнев в первую очередь находил «твердую партийную и добрую моральную поддержку».

В феврале 1955 года Маленков потерял свой пост Председателя Совета Министров СССР, хотя и остался членом Президиума. Ослабление Маленкова привело и к ослаблению позиций Пономаренко в Казахстане. Положение в республике осложнялось не только неудачами на целине. Еще в 1954 году начались волнения заключенных во многих лагерях, перерастая в ряде случаев в настоящие восстания. Все более напряженным становилось положение в местах проживания ингушей и чеченцев. Начались реабилитации партийных работников и судебные процессы над отдельными группами сообщников Берии. Но нити многих преступлений, которые распутывались теперь в Прокуратуре СССР и в специальной комиссии ЦК КПСС, тянулись не только к Берии, но также к Сталину, к Маленкову и к таким из его прежних помощников, как Пономаренко.

Верный своему стилю, Брежнев не конфликтовал ни с Пономаренко, ни с бывшими руководителями Казахстана Шаяхметовым и Афоновым, которые остались работать в республике в качестве первых секретарей обкомов партии. Но для Хрущева присутствие Пономаренко в Президиуме ЦК КПСС, а стало быть, и во главе одной из самых крупных союзных республик стало нежелательно. 2–6 августа 1955 года состоялся пленум ЦК КП Казахстана, на котором был заслушан доклад Л. И. Брежнева о задачах партийной организации республики и рассмотрены организационные вопросы. П. К. Пономаренко был освобожден от обязанностей Первого секретаря ЦК КП Казахстана «в связи с переходом на новую работу». Новым руководителем Компартии Казахстана был избран Л. И. Брежнев. Вторым секретарем ЦК стал И. Д. Яковлев.

Пономаренко был назначен советским послом в Варшаву, но ему трудно было сработаться с В. Гомулкой после столь памятного для Польши 1956 года. Вскоре Пантелеймон Кондратьевич перебирается в Дели как посол СССР в Индии. Потом он работал послом в Непале и Нидерландах. Только в 1962 году Пономаренко смог вернуться в Москву, но уже в качестве персонального пенсионера. Пономаренко пережил Брежнева, но его смерть в январе 1984 года прошла незамеченной, хотя под некрологом стояли подписи всех членов Политбюро.

Конечно, и после избрания Л. И. Брежнева Первым секретарем ЦК КП Казахстана главной его заботой оставалась целина. Распашка новых земель сократилась, но на уже распаханных 20 миллионах гектаров шла напряженная подготовка к посевным работам 1956 года. Пережить новую неудачу на целине и Брежневу, и тем более Хрущеву было бы очень трудно во всех смыслах.

Именно проблемы подъема и освоения целинных и залежных земель стояли в центре внимания VIII съезда КП Казахстана, состоявшегося в конце января 1956 года. На проходившем после съезда пленуме ЦК Брежнев вновь был избран партийным руководителем республики. В бюро ЦК КП Казахстана был избран также Динмухамед Ахмедович Кунаев, который стал в республике наиболее близким для Брежнева человеком и затем – до самой смерти Леонида Ильича – одним из его личных друзей.

Кунаев родился в 1912 году и после окончания школы решил стать инженером-металлургом, но не по черным металлам, как Брежнев, а по цветным, что было наиболее актуальной профессией для Казахстана. Кунаев окончил Московский институт цветных металлов и золота и затем за шесть лет прошел путь от машиниста и главного инженера рудника до начальника крупного рудоуправления. В годы войны 30-летний Кунаев был выдвинут на пост заместителя Председателя Совета Народных Комиссаров (Совмина) Казахской ССР и проработал на этом посту 10 лет. Еще в 1946 году в Казахстане была организована Академия наук Казахской ССР, и Кунаев вскоре стал ее членом-корреспондентом. А в 1952 году его избрали не только действительным членом Казахской АН, но и ее президентом. В апреле 1955 года Кунаев был назначен председателем Совета Министров Казахской ССР. Вместе с Брежневым Кунаев возглавил в феврале 1956 года группу делегатов от Казахской ССР на XX съезде КПСС, который резко изменил не только политическую атмосферу в стране, партии и состав ЦК КПСС, но и личную судьбу некоторых партийных руководителей.

Брежнев выступал на четвертом заседании съезда как глава партийной организации Казахстана. Он говорил об успехах и проблемах промышленности республики, и в первую очередь о ее добывающей и металлургической отраслях, но главное внимание, как и следовало ожидать, он уделил проблемам сельского хозяйства и освоения целины. Цифры, которые приводил Брежнев, были действительно внушительны. Посевные площади в Казахстане возросли за три года почти в три раза и достигли 27 миллионов гектаров. При этом посевы пшеницы должны были составить 18 миллионов гектаров, а кукурузы – 1,5 миллиона гектаров. Лишь мимоходом упомянув о сильной засухе 1955 года, Брежнев обещал довести производство зерна в республике до 1 миллиарда 400 миллионов пудов уже в 1956 году и затем увеличивать его по мере роста урожайности. Брежнев активно поддержал все начинания ЦК КПСС и лично Н. С. Хрущева, особо отметив «укрепление в стране государственной социалистической законности, которая была, как известно, ослаблена, а в некоторых звеньях подорвана врагами партии и народа»[35].

Целина действительно порадовала всю страну осенью 1956 года небывалым урожаем. Но Брежнев находился в это время уже не в Казахстане. На февральском Пленуме ЦК КПСС Брежнев был избран не только кандидатом в члены Президиума ЦК КПСС, но и одним из секретарей ЦК. Он остался в Москве, и его новые обязанности были уже мало связаны с проблемами сельского хозяйства. Президиум ЦК КПСС после XX съезда изменился незначительно, к прежнему составу добавились лишь две фамилии – А. И. Кириченко и М. А. Суслов. Изменения произошли и в Секретариате ЦК, где теперь рядом с Брежневым впервые появились Д. Т. Шепилов и Е. А. Фурцева.

В конце 1952 года Брежнев уже несколько месяцев был секретарем ЦК КПСС без четко очерченных обязанностей. Теперь он должен был контролировать как секретарь ЦК работу оборонной промышленности, развитие космонавтики, тяжелой промышленности, капитального строительства. Вскоре после XX съезда был создан специальный орган для руководства партийными организациями РСФСР – Бюро ЦК КПСС по РСФСР. Это была новая партийная инстанция с неясно определенными функциями. Председателем Бюро стал сам Хрущев, но он почти никогда не только не председательствовал, но и не участвовал в его заседаниях. Эти заседания проходили под руководством заместителя председателя Бюро ЦК КПСС по РСФСР, которым с 1958 года был Брежнев, сохранивший при этом и свой пост секретаря ЦК.

Работая в Секретариате ЦК КПСС, Брежнев стал лучше понимать проблемы тяжелой промышленности и капитального строительства, он также расширил свои связи с советским военным руководством. Однако особенно много внимания Брежневу пришлось уделять развитию новой области в советской экономике, науке и технике, а затем и общественно-политической жизни – космонавтике, или, как потом говорили, аэрокосмическому комплексу.

Как и целина, космонавтика стала одним из главных пристрастий Хрущева. Конечно, возникновение космонавтики было связано с общим развитием ракетной техники, с необходимостью достижения паритета в вооружениях с Западом и безопасностью СССР. Однако уже после запуска в космос первого спутника оказалось, что достижения космонавтики поражают воображение людей во всем мире и служат необычайно важным средством пропаганды научно-технических возможностей страны. Раньше других это понял и оценил Н. С. Хрущев. Неудивительно поэтому, что он лично занимался всеми центральными и многими мелкими проблемами развития космонавтики и принимал сам все важные решения. Но Хрущев был главой государства и партии, и для повседневной работы в новой области ему нужен был верный и послушный помощник. Вполне естественно, что после целинной эпопеи выбор Хрущева пал на Л. И. Брежнева.

Бурные события 1956 года – демонстрации молодежи в Грузии, волнения рабочих в Польше, восстание в Будапеште, война за обладание Суэцким каналом между Англией, Францией и Израилем, с одной стороны, и Египтом – с другой, освобождение тысяч политических заключенных в Советском Союзе, конфликт с Югославией и другие – мало затронули внимание и время Брежнева, он даже не всегда участвовал в то и дело срочно созываемых Хрущевым заседаниях Президиума ЦК. Но Брежневу приходилось нередко заменять Хрущева при решении не только сложных проблем промышленности, но и уборки урожая на целине. С большим напряжением шли работы и по созданию нового поколения советских ракет, способных как запускать в космос мирные спутники, так и нести через моря и океаны ядерные заряды.

В своих «Воспоминаниях», рассказывая о развертывании космонавтики, Брежнев упоминает о множестве людей и событий, но ни разу не называет даже имени Н. С. Хрущева. Создается впечатление, что по крайней мере в 1956–1960 годах все главные решения по линии ЦК КПСС в области космонавтики принимались в кремлевском кабинете Брежнева. Несомненно, Брежнев во многих отношениях помог в эти годы развитию космонавтики. Но не следует преувеличивать и его действительной роли, и его реального вклада.

Создание первых советских баллистических ракет началось, как известно, вскоре после войны, и первые запуски проводились еще в конце 40-х годов. Специальным конструкторским бюро уже тогда руководил С. П. Королев, а в Государственную комиссию входили министр вооружения СССР Д. Ф. Устинов, маршал артиллерии Н. Д. Яковлев и генерал-полковник М. И. Неделин. Когда в феврале 1956 года Брежнев стал секретарем ЦК КПСС, в Южном Казахстане полным ходом шло строительство космодрома Байконур, возглавляемое генералом Г. М. Шубниковым. В это же время в армии создавались подразделения ракетных войск, производились первые единицы советских межконтинентальных ракет. Брежнев включился в эту работу, и, верный своему стилю, он не стал ничего перестраивать или менять, но старался помочь таким людям, как Королев, Шубников или Неделин. Правда, Брежнев никогда не брал на себя ответственность, когда надо было одобрить или отклонить тот или иной проект, и всегда в трудных ситуациях обращался к Хрущеву за помощью. Брежнев даже не бывал на запусках ракет, а только на показах новой техники; эти показы устраивались обычно для Хрущева, и на них присутствовали многие военные и гражданские руководители. Когда Королев привез в Кремль макет первого спутника и проводилось совещание о запуске, то в этом важном совещании участвовали Молотов, Устинов и другие, а Брежнева на нем не было. Поэтому трудно поверить в утверждение составителей книги «Космический Октябрь», что именно Брежнев после одного из успешных испытаний межконтинентальной ракеты принял предложенное Королевым решение – установить на следующем экземпляре ракеты простейший спутник – ПС. Правда, в этом очерке, под которым стоит фамилия Брежнева, говорится, что после беседы Королева и Брежнева было проведено обсуждение, в ходе которого эта идея была признана полезной. Но в «сочинении» Брежнева даже не упоминаются участники этого исторического обсуждения[36]. Из этого же «сочинения» можно сделать вывод, что и все следующие запуски все более крупных и сложных спутников проводились после обсуждения тех или иных проблем двумя людьми – Брежневым и Королевым.

В 1957 году обстановка внутри Президиума ЦК КПСС обострилась, и все новые предложения Хрущева, и в первую очередь его предложения о реорганизации управления народным хозяйством, встречали сопротивление и критику. Постепенно противники Хрущева объединились и наконец бросили ему вызов на заседании Президиума ЦК КПСС, начавшемся 18 июня 1957 года. Среди членов Президиума Хрущев оказался в меньшинстве. Но почти все кандидаты в члены Президиума, и в том числе, конечно, Брежнев, твердо стояли на стороне Хрущева. Брежнев не привык к подобного рода грубым столкновениям, временами он казался растерянным, и, как рассказывают, после одной из грубых выходок Кагановича у Брежнева случился обморок. Но в итоге острого политического столкновения Хрущев одержал победу. Из Президиума ЦК КПСС были выведены В. М. Молотов, Г. М. Маленков и Л. М. Каганович, а затем также М. З. Сабуров и М. Г. Первухин. В то же время численность Президиума ЦК была увеличена до 15 человек, и в его состав вошли почти все недавние кандидаты: Л. И. Брежнев, Е. А. Фурцева, Ф. Р. Козлов, Н. М. Шверник, Г. К. Жуков. Среди девяти кандидатов в члены Президиума появились имена А. Н. Косыгина, А. П. Кириленко и К. Т. Мазурова. Таким образом и для этих людей июньский Пленум ЦК КПСС стал важным этапом их политической карьеры.

1958 и 1959 годы прошли для Брежнева в основном спокойно, и его восхваления в адрес Хрущева на внеочередном XXI съезде КПСС были искренними. В эти годы Брежнев несколько раз выезжал за границу, но главным образом на съезды коммунистических партий других стран. Влияние Брежнева увеличивалось, и вряд ли можно считать случайным, что как раз в 1956–1960 годах некоторые из его прежних близких соратников из Молдавии, Украины и Казахстана стали перебираться на работу в Москву.

Одним из первых начал работать в аппарате ЦК КПСС Г. Э. Цуканов. Он возглавил пока еще небольшой личный секретариат Брежнева, которому нужны были помощники для работы и в ЦК КПСС, и в Бюро ЦК КПСС по РСФСР. Цуканов стал с 1958 года главным личным помощником Брежнева и оставался таковым до его смерти. Еще раньше – в 1956 году – переехал из Кишинева в Москву К. У. Черненко. Непосредственно в аппарате Брежнева для Черненко не было подходящей должности, и он стал работать в одном из секторов Отдела пропаганды ЦК КПСС, а также в редакционной коллегии журнала «Агитатор». В качестве инструктора Отдела агитации и пропаганды ЦК КПСС стал работать и приехавший в Москву С. П. Трапезников. Разумеется, Брежнев нередко встречался и укреплял связи с теми из своих друзей, сокурсников, сотрудников, товарищей военной поры, которые уже раньше работали в Москве в самых различных учреждениях. Я имею в виду таких людей, как генерал Г. К. Цинев, который с 1954 года работал в КГБ; как Н. А. Тихонов, который еще в 1950 году стал начальником одного из управлений в Министерстве черной металлургии, а в 1957 году возглавил Днепропетровский совнархоз. На ответственных постах в Москве продолжали работать и такие друзья Брежнева, как К. С. Грушевой и П. Н. Алферов. Брежнев любил приглашать всех этих людей по разным поводам в свою большую квартиру в доме № 26 на Кутузовском проспекте.

После июньского Пленума ЦК КПСС Хрущев сконцентрировал в своих руках почти неограниченную власть. Он был не только Первым секретарем ЦК КПСС. С весны 1958 года Хрущев занял также пост Председателя Совета Министров СССР. Однако при всей покорности К. Е. Ворошилова Хрущева раздражало, что этот недавний активный участник «антипартийной группы» продолжал оставаться Председателем Президиума Верховного Совета СССР. В мае 1960 года было решено торжественно проводить Ворошилова на пенсию. На его место Хрущев предложил избрать 53-летнего Л. И. Брежнева.

В западных биографиях и аналитических статьях эта важная перемена в политической карьере Брежнева рассматривается обычно как «понижение», «первое падение», «ослабление позиций в составе власти» и т. п. Я думаю, что для таких оценок нет никаких оснований. Хотя Председатель Президиума Верховного Совета СССР являлся в то время не фактическим, а формальным главой Советского государства, он мог обладать немалым влиянием в стране. Во всяком случае, и для Шверника в 1946 году, и для Ворошилова в 1953 году, да и для «всесоюзного старосты» Калинина назначение на этот пост было явным повышением. Не было новое назначение понижением или падением и для Брежнева. И он сам, и его ближайшие друзья всегда рассматривали это назначение как новый важный шаг вперед в его политической карьере. Следует иметь в виду, что Президиум ЦК КПСС, как он сложился в 1957–1960 годах при Хрущеве, не имел ни устойчивой структуры, ни устойчивого состава. В ближайшем окружении Хрущева постоянно происходили передвижения и перемещения, никто не мог долгое время считаться его первым заместителем или, как это было принято говорить в западной литературе, его «кронпринцем». Рассматривать эти перемещения как борьбу групп Ф. Козлова и Л. Брежнева или как борьбу «ленинградских», «уральских» и «украинских» групп также было бы упрощением. Хотя отдельные группировки по земляческому принципу и существовали в высших органах власти, Хрущев не позволял им упрочиться, постоянно перераспределяя и передвигая работников высшего аппарата.

Вообще, после 1958 года основной центр власти стал медленно перемещаться, как и в последние годы Сталина, из ЦК КПСС в Совет Министров СССР, и именно на заседаниях Бюро Совета Министров СССР все чаще решались такие вопросы, которые раньше рассматривались на заседаниях Президиума. Конечно, Хрущеву был очень нужен теперь «заместитель по партии», т. е. человек, который мог бы держать под контролем весь партийный аппарат. Однако эту роль трудно было выполнять секретарю ЦК КПСС, ведавшему развитием тяжелой и оборонной промышленности. В основном эту роль выполнял М. А. Суслов, который возглавлял идеологическую работу в ЦК КПСС. Хрущев обладал прекрасным здоровьем и громадной работоспособностью, и заместитель ему был нужен только в короткие недели отдыха; и в разные годы это были разные члены Президиума ЦК КПСС.

Я уже писал выше, что Брежнев никогда не был и не хотел быть руководителем с «твердой» или «жесткой» рукой. Он не обладал ни сильным характером, ни сильным интеллектом, но именно это обстоятельство нередко привлекало к нему больше сторонников и делало его позиции более прочными и надежными, а его связи более крепкими, чем у таких «твердых» и «жестких» членов Президиума ЦК, как Ф. Р. Козлов, заменивший Брежнева в 1960 году на посту секретаря ЦК КПСС, или как Г. И. Воронов, который вскоре занял пост заместителя председателя Бюро ЦК КПСС по РСФСР. Надо отметить, что не только Президиум, но и упомянутое нами Бюро ЦК по РСФСР, а также Секретариат ЦК КПСС не имели при Хрущеве ни устойчивой структуры, ни устойчивого состава. Почти никто из политиков, окружавших Хрущева, не смог проработать в Секретариате ЦК КПСС больше 4–5 лет. Только на Пленуме ЦК КПСС 4 мая 1960 года от обязанностей секретарей ЦК КПСС было освобождено пять человек – Е. А. Фурцева, Н. Г. Игнатов, А. Б. Аристов, А. И. Кириченко и П. Н. Поспелов. Никто из этих людей не вошел в Секретариат или Президиум ЦК КПСС и после XXII съезда партии в 1961 году. Еще раньше потерял свои посты в Секретариате ЦК и Президиуме ЦК Н. И. Беляев. Неожиданно появился и быстро исчез из Президиума ЦК и Секретариата ЦК Н. А. Мухитдинов. Эти примеры можно продолжить.

В такой обстановке назначение Л. И. Брежнева Председателем Президиума Верховного Совета СССР было для него большим и важным продвижением вперед. Брежнев получал не только устойчивый и престижный пост, который хорошо соответствовал его стилю и методам работы. И внутри страны, и за ее пределами Брежнев становился наиболее известным политическим деятелем после самого Хрущева. Имя Брежнева почти каждый день появлялось на страницах советских газет – или под указами Президиума Верховного Совета СССР, или в приветствиях зарубежным государственным и общественным деятелям, или в «трудовых рапортах» республик и областей. Мы видим Брежнева все чаще и чаще и на фотографиях в газетах – или вместе с Хрущевым, или отдельно. Брежнев должен был принимать, пусть только для протокола, большинство зарубежных политиков и глав государств, приезжавших в СССР. Он и сам все чаще и чаще выезжал с визитами за границу, и эти поездки широко освещались и в советской, и в иностранной печати. За границей Брежнева принимали как главу государства, оказывая ему гораздо большие почести, чем, например, Микояну, во время его зарубежных деловых и дипломатических визитов. Брежнев поэтому охотно принимал почти все приглашения, и за три года работы в Президиуме Верховного Совета он 15 раз побывал с визитами за границей. Конечно, поездки Брежнева мало напоминали поездки Хрущева, и не только по важности решаемых проблем, но и по стилю и манере поведения. Брежнев всегда был очень осторожен и даже скован в своих действиях и речах. И если западная печать выделяла Брежнева из числа других высших советских руководителей, то главным образом из-за его хорошо сшитых костюмов. Немецкий журнал «Шпигель» назвал однажды Брежнева «самым элегантным из советских руководителей». Еще в начале 70-х годов один из первых биографов Брежнева Джон Дорнберг писал:

«Если Брежнев чем-либо отличался от круга одетых в мешковатые костюмы аппаратчиков Хрущева, так это была портняжная отточенность, отделка. Фой Д. Колер, бывший послом Соединенных Штатов в Советском Союзе, обычно говорил, что Брежнев “должно быть, имеет лучшего портного в Москве”. Когда в Зале приемов Кремля за Хрущевым выстраивались небольшой компактной группой иерархи, грубо красивое лицо Брежнева и его военная выправка выгодно контрастировали с унылым видом других лидеров. Он выглядел немного менее скованным, выделяясь сильно выраженным профессиональным обаянием. Временами он проявлял что-то из манер человека, хлопающего по спине и трясущего за руку, тех манер, которые ассоциируются с американскими политиками. По советским стандартам он был до некоторой степени покорителем женских сердец и, когда надо, мог обращать свое обаяние на посещавших его высших сановников. Но в противоположность Никите Хрущеву, он оставался “двухмерным”… На обедах, проводимых от случая к случаю, он являлся соседом по столу с послом Колером и обменивался с ним шутками на многих приемах. Как заметил Колер (в книге “Зная русских”), Брежнев был всегда приветлив, но никогда не имел сказать мне что-либо такое, что заставило бы меня поспешить назад в посольство, чтобы телеграфировать в Вашингтон, или того, что я еще не читал в утреннем номере “Правды”»[37].

Главным помощником Брежнева и на его новом посту остался Г. Э. Цуканов. Кроме того, на работу в Президиум Верховного Совета СССР перешел из журнала «Агитатор» К. У. Черненко. Он стал теперь начальником канцелярии Президиума. Когда через несколько лет пост Председателя Президиума занял А. И. Микоян, он почти сразу вошел в конфликт с Черненко и крайне резко отзывался не только о его деловых, но и о личных качествах. Но Черненко быстро покинул Президиум Верховного Совета и ушел в аппарат ЦК КПСС в помощники к Брежневу. На своем новом посту Брежнев приобрел еще одного, на этот раз действительно ценного сотрудника. При подготовке и проведении многочисленных зарубежных поездок Брежневу с 1961 года стал помогать А. М. Александров-Агентов, которого позднее в западной прессе называли иногда «советским Киссинджером». Новый референт Брежнева работал раньше в аппарате ТАСС и МИДа. Он был не только хорошим специалистом по немецкому вопросу, но и очень хорошо разбирался в международных проблемах, свободно владел немецким и английским языками.

Для нужд Президиума Верховного Совета был сформирован и специальный летный отряд во главе с генералом Н. И. Цыбиным, который еще с военных лет возил Хрущева. По возрасту Цыбину теперь не разрешали летать на реактивных самолетах, и Брежнева за границу возил чаще других экипаж во главе с командиром корабля Б. П. Бугаевым. На целине Леонид Ильич летал на небольшом самолете Ан-2, способном приземлиться почти на любом поле, и его постоянным пилотом был Н. Г. Моисеев. Но теперь маршруты Брежнева пролегали над морями и океанами, и в его распоряжении имелся большой и самый надежный по тем временам Ил-18. Один из этих полетов едва не закончился трагически. В то время как Хрущев наносил визиты в наиболее крупные страны мира, Брежневу нередко поручали ответные визиты в небольшие страны. В феврале 1961 года Брежнев летел во главе советской делегации в африканские страны – Гану и Гвинею, которые лишь недавно обрели государственную независимость. В северной части Африки в это время еще шла жестокая война в Алжире, который Франция стремилась сохранить в качестве своей колонии или заморского департамента. Севернее Алжира самолет был перехвачен двумя истребителями французских ВВС. Один из истребителей дважды обстрелял Ил-18, но Бугаеву удалось вывести свой корабль из зоны обстрела. Советское правительство направило Франции резкую ноту протеста, обвинив французские власти в международном бандитизме. Французы ответили, что советский самолет, вероятно, сбился с курса и истребитель-перехватчик «пытался установить его идентичность».

Нет смысла перечислять указы Президиума Верховного Совета или законы, принятые Верховным Советом СССР в 1960–1964 годах. Инициатива во всей этой законодательной деятельности исходила не от самого Верховного Совета, а от ЦК КПСС и Совета Министров СССР. На XXII съезде КПСС Брежнев произнес большую речь, которая более 20 раз прерывалась аплодисментами или бурными аплодисментами. Однако по стенограмме съезда можно видеть, что эти аплодисменты раздавались чаще всего именно тогда, когда Брежнев говорил не о работе Верховного Совета, а о деятельности «выдающегося государственного и партийного деятеля Никиты Сергеевича Хрущева», «верного ленинца, последовательно и творчески развивающего великое учение марксизма-ленинизма». Лишь в нескольких фразах Брежнев осудил деятельность «антипартийной, фракционной группы» Молотова, Маленкова, Кагановича, Ворошилова, Булганина, Первухина, Сабурова и «примкнувшего к ним Шепилова».

События 1961–1963 годов – берлинский кризис, карибский кризис, острые столкновения по проблемам идеологии и художественного творчества, раскол между КПСС и КПК – как всегда почти не занимали Брежнева. Некоторые из его друзей в начале 60-х годов были понижены в должности, но в то же время нарождавшийся уже тогда «клан Брежнева» расширил свое представительство в ЦК КПСС. Хрущеву было уже около 70 лет, его здоровье не вызывало опасений, но его популярность уменьшалась, так как росло число неудач во внешней и внутренней политике. Темпы экономического развития явно замедлились, а новые реорганизации усиливали ропот среди работников партийного и государственного аппарата. Этим пытался воспользоваться Ф. Р. Козлов, чтобы укрепить свои позиции внутри партийного и государственного аппарата. Козлову приходилось спешить, так как во время следствия по делу одного из руководителей Государственного комитета по науке и технике и ответственного сотрудника ГРУ О. Пеньковского выяснилось, что источником важной информации для Пеньковского и была дочь Козлова, которая являлась одной из любовниц этого наиболее ценного для Запада английского шпиона. Козлов был также очень обеспокоен неожиданным раскрытием ряда крупных уголовных дел в Ленинграде, связанных с коррупцией и валютными операциями. Некоторые из обстоятельств этих дел могли поставить под сомнение чистоту рук и самого Козлова. Поспешность подвела этого недавнего фаворита Хрущева. После одного из заседаний Президиума ЦК КПСС между Хрущевым и Козловым произошел крайне резкий и бурный разговор. Неожиданный конфликт с Хрущевым, так же как и другие политические и личные осложнения, вызвали у Козлова тяжелый инсульт, его пришлось немедленно положить в больницу. Хрущев был, как известно, человеком горячим, вспыльчивым, жестким, но и отходчивым. По свидетельству сына Хрущева Сергея, у Никиты Сергеевича не было никаких намерений отстранить Козлова от руководства. Он продолжал считать его своим надежным помощником и потому тяжело переживал болезнь Козлова, который после оказания ему необходимой помощи находился под наблюдением врачей на своей даче. Хрущев вместе с сыном несколько раз навещал Козлова. Состояние последнего несколько улучшилось, но говорил он с большим трудом. По просьбе Хрущева консилиум врачей сообщил ему, что Козлов будет жить, что опасность летального исхода болезни в основном миновала, но что активно работать Фрол Романович уже не сможет никогда. Только после этого Хрущев стал искать замену Козлову, хотя сохранил формально его членство в Президиуме и Секретариате, так как иное решение могло тяжело отразиться на состоянии здоровья Козлова и привести к новому удару и даже к смерти.

В своем окружении Хрущев не видел фигуры, равной Козлову, т. е. человека, способного в нужных ситуациях заменять самого Хрущева. С. Н. Хрущев вспоминает разговор с отцом, в котором тот высказывал предположение о замене Козлова А. Н. Шелепиным. Хрущев явно симпатизировал Шелепину и хотел лучше подготовить того к ответственной партийной и государственной деятельности. С этой целью он еще в самом начале 60-х годов предложил Шелепину пост первого секретаря Ленинградского обкома партии, считая, что это очень хорошая школа для партийного лидера. Но Шелепин, уже занимавший пост секретаря ЦК, отказался, и Хрущев не стал настаивать.

Не без колебаний Хрущев остановился все же на Брежневе. У Никиты Сергеевича просто не оставалось другой подходящей, по его мнению, кандидатуры. Хрущев ценил Брежнева прежде всего за полную лояльность, но считал его человеком крайне нерешительным. Он вспоминал старое прозвище Брежнева «балерина», которое тот получил еще со времени работы в Днепропетровске. Главный смысл этого прозвища состоял в том, что Брежневым может крутить всякий, кто хочет.

Заняв в 1963 году снова пост секретаря ЦК КПСС, Брежнев расширил свои полномочия по сравнению с периодом 1956–1960 годов. Он и теперь отвечал за всю оборонную промышленность, но наиболее ответственные работники этой отрасли жаловались на то, что с Брежневым очень трудно решать многие важные вопросы из-за постоянных колебаний и неуверенности. Было немало случаев, когда из-за возражений Устинова Брежнев неожиданно отказывался от уже достигнутой договоренности. И хотя переход на роль второго лица в ЦК КПСС рассматривался всеми как явное повышение, сам Брежнев воспринял его весьма болезненно и был этим решением Хрущева явно недоволен. Представительская работа, постоянные приемы, частые поездки за границу, мишура и блеск, связанные с титулом формального главы государства, сменялись теперь работой часто весьма трудной, разгребанием грязи и разбором всякого рода конфликтов. При этом имя Брежнева теперь уже почти перестало упоминаться в печати. Таким образом, в 1963 году Брежнев явно не стремился к полной власти в партии, его вполне удовлетворяло положение главы Президиума Верховного Совета. И хотя именно в 1963 году в кругах ЦК начала зреть мысль о смещении Хрущева, Брежнев вовсе не возглавлял эту группу тайных недоброжелателей Никиты Сергеевича. Поэтому недавние утверждения о том, что именно Брежнев с самого начала возглавлял «заговор» против Хрущева, я считаю ошибочными. В первую очередь такая мысль возникла у более молодых членов ЦК КПСС, группирующихся вокруг Шелепина.

Одновременно с выдвижением Брежнева в составе Президиума ЦК надо отметить и увеличение роли А. Н. Косыгина как первого заместителя Хрущева в Совете Министров СССР. В Секретариат ЦК КПСС избирается и Н. В. Подгорный, который ранее возглавлял партийную организацию на Украине.

В течение 1989–1990 годов многие из оставшихся не у дел бывших членов Президиума ЦК и Политбюро ЦК КПСС, а также такие влиятельные и осведомленные члены ЦК КПСС, как, например, В. Е. Семичастный, охотно давали интервью разным органам советской печати и, в частности, рассказывали, как именно готовилась в «верхах» смена Н. С. Хрущева и каким образом во главе партии оказался Л. И. Брежнев. К сожалению, именитые авторы часто противоречат друг другу. Мы можем встретить, например, полное отрицание роли М. А. Суслова, Н. Г. Игнатова в подготовке октябрьского Пленума ЦК КПСС. Я не хотел бы здесь ни с кем полемизировать. Подготовка смещения Хрущева велась отнюдь не очень дружной командой членов Президиума, которые старались многое скрыть не только от самого Хрущева, но и друг от друга. По моим данным, первые конспиративные разговоры о возможном смещении Хрущева велись среди отдельных членов ЦК КПСС и Президиума ЦК КПСС еще в начале 1964 года, а в сентябре разные формы осторожного зондирования сменились серьезным и деловым обсуждением. В центре возникшей оппозиционной группы были член Президиума ЦК КПСС М. А. Суслов и секретарь ЦК КПСС А. Н. Шелепин. Важную роль в практической подготовке смещения Хрущева играли Председатель Президиума Верховного Совета РСФСР Н. Г. Игнатов и Председатель КГБ В. Е. Семичастный. Ни Брежнев, ни Косыгин не участвовали во всей этой подготовительной и организационной работе, но они несомненно знали о ней и одобряли ее. Согласие было получено и от министра обороны СССР Р. Я. Малиновского. При обсуждениях речь должна была идти не только о смещении Хрущева, но также и о его преемнике или преемниках, так как еще до октябрьского Пленума 1964 года было решено разделить посты Первого секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета Министров СССР. Не было никаких сомнений в том, что новым Председателем Совета Министров СССР должен стать А. Н. Косыгин, который уже и без того выполнял всю главную работу по линии Совета Министров СССР. Хотя большую роль в управлении народным хозяйством страны играл и Д. Ф. Устинов, занимавший пост Председателя Высшего совета народного хозяйства СССР. Но Косыгин имел немалый опыт и в международных делах, он пользовался большой известностью и авторитетом среди хозяйственных и политических руководителей, тогда как Устинов в 1964 году не входил даже в состав Президиума ЦК КПСС.

Вряд ли какие-либо споры велись и о кандидатуре нового Первого секретаря ЦК КПСС. И в Президиуме и в Секретариате ЦК КПСС было тогда немало честолюбивых политиков, но главным претендентом являлся, по-видимому, Шелепин. Правда, он в то время еще не входил в состав Президиума ЦК КПСС и, кроме того, должен был вызывать немало сомнений и опасений среди членов ЦК, уставших от бесчисленных перемещений и реорганизаций. Реальные шансы имелись, конечно, у самого Суслова, хотя догматизм, аскетизм и замкнутость этого человека никогда не способствовали его популярности. Надо полагать, что он и сам не предлагал собственной кандидатуры. Никто из членов Президиума ЦК в 1964 году не обладал такой поддержкой аппарата, как спокойный и доброжелательный Брежнев, у которого к тому же имелись и наибольшие связи, особенно среди высших военных кругов. Он не пользовался репутацией «сильного» человека, человека с «твердой рукой», но как раз это обстоятельство и привлекало к нему большинство членов ЦК. Выдвижение какой-либо иной кандидатуры могло только внести раскол в антихрущевскую оппозицию и сорвать всю затею.

В первой декаде октября 1964 года Брежнев находился в Берлине на праздновании 15-летия со дня создания ГДР. Он вернулся в Москву досрочно и с 12 октября 1964 года возглавил подготовку Пленума ЦК КПСС. Именно Брежнев позвонил утром 13 октября Хрущеву, который отдыхал на юге, и попросил его вернуться в Москву для участия в неожиданно и впервые без ведома Хрущева созываемом Пленуме ЦК партии. Когда умер Сталин, вопрос о его политическом наследии был решен группой примерно из 20 человек, собравшихся в Кремле через несколько часов после смерти «вождя». Вопрос о Хрущеве и его политическом наследии решала вечером 13 октября группа в 22 человека, в которой кроме членов Президиума и Секретариата ЦК принимали участие министр обороны СССР и некоторые секретари обкомов. Против намеченных перемен возражали только сам Хрущев и Микоян, сменивший в 1964 году Брежнева на посту Председателя Президиума Верховного Совета СССР. В ночь с 13 на 14 октября Хрущев принял решение подчиниться и прекратить сопротивление и полемику. 14 октября 1964 года после не слишком продолжительного доклада Суслова Пленум ЦК КПСС принял решение об освобождении Н. С. Хрущева от всех занимаемых им постов «в связи с преклонным возрастом и состоянием здоровья». После этого Пленум единогласно принял решение избрать Первым секретарем ЦК КПСС Л. И. Брежнева. Срочно собранный Президиум Верховного Совета СССР назначил А. Н. Косыгина Председателем Совета Министров СССР. Уже в качестве Первого секретаря ЦК КПСС Л. И. Брежнев произнес краткую речь, обещая постепенно исправить запутанное положение в партийном, государственном и хозяйственном руководстве. Он рекомендовал не проводить по партийным организациям подробного обсуждения ошибок или злоупотреблений Хрущева, а ограничиться краткой информацией.

15 октября 1964 года всех советских людей ждала большая неожиданность: из утренних сообщений печати и радио стало известно о переменах в советском и партийном руководстве. У большинства эти сообщения не вызвали ни радости, ни возмущения. Перемены были встречены на редкость спокойно, хотя, конечно, с большим интересом. Я работал в то время в одном из НИИ Академии педагогических наук РСФСР. Уже год как я являлся секретарем партийного бюро института. Почти сразу после начала работы меня вызвали в райком, как и других секретарей первичных партийных организаций, для краткой информации и инструктирования. В конце рабочего дня мы провели короткое партийное собрание. Вопросов было немного, никто из членов партии не высказывал недовольства или беспокойства. Работникам народного образования также надоели бесконечные перестройки в нашей системе. Еще через день в Президиуме Академии педагогических наук было проведено собрание партийного актива Академии, на котором подробное сообщение о только что состоявшемся Пленуме сделал Президент Академии И. А. Каиров, который как кандидат в члены ЦК КПСС был участником Пленума ЦК. Он не скрывал своего удовлетворения падением Хрущева. Каиров высоко отозвался о новом Председателе Совета Министров СССР Косыгине, но не смог почти ничего сказать о Брежневе, который становился отныне наиболее влиятельным человеком в нашей стране.

Л. И. Брежнев во главе КПСС. Борьба за влияние и власть в 1964–1970 годах

Хотя итоги октябрьского Пленума ЦК КПСС были для советских людей неожиданными, все же он не стал особенной сенсацией и не вызвал каких-либо волнений в народе и среди членов партии. Несмотря на то что печать и вся система агитации и пропаганды много лет наращивали усилия по восхвалению «великого ленинца» и «великого борца за мир» Н. С. Хрущева, популярность Никиты Сергеевича в массах в начале 60-х годов быстро падала. Опасения Суслова, Шелепина, Игнатова, Подгорного, да и самого Брежнева по поводу возможного поведения Хрущева и реакции народных масс и партии на его смещение оказались напрасными. Примерно дней через десять после отставки Хрущева Председатель КГБ Семичастный докладывал на заседании Президиума ЦК КПСС обобщенные данные о реакции в стране на устранение от власти Хрущева. Согласно данным КГБ, во всей нашей огромной стране не произошло ни одного митинга, ни одного организованного собрания, не было принято ни одной резолюции в защиту Хрущева. Вначале Леонид Ильич даже не поверил этому сообщению Семичастного. Ведь столько было потрачено усилий и столько средств для восхваления Хрущева – особенно в 1962–1964 годах – и, как оказалось, все впустую. Выяснилось, что громадная и дорогостоящая пропагандистская машина много лет вращалась на холостом ходу. Жаль, что это не стало через 10 или 15 лет уроком для самого Брежнева и его окружения.

И если Хрущева народ проводил «на пенсию» без особых переживаний, то и новое руководство также не вызвало у советских людей никаких особых эмоций. В конце концов, все это были люди, выдвинутые самим Хрущевым, его «команда», и только один А. И. Микоян был видным лидером партии и государства еще во времена Сталина. Конечно, и М. А. Суслов, и Н. М. Шверник, и О. В. Куусинен занимали в послевоенные годы при Сталине видные посты. Но они не входили в ближайшее окружение Сталина, т. е. в число «вождей» пусть и не высшего калибра. Надо отметить при этом, что если Косыгина в партии и в хозяйственном аппарате знали сравнительно хорошо, да и в народе он был достаточно известен, то Брежнева в то время знали очень плохо, хотя его имя с 1960 года часто упоминалось в печати. Можно сказать, что в широких кругах народа преобладали настроения скепсиса и даже некоторой иронии.

На октябрьском Пленуме ЦК КПСС был исключен из состава ЦК КПСС и снят с поста главного редактора «Известий» зять Хрущева А. И. Аджубей. Суслов говорил о нем как о человеке, который обрел слишком большую власть и влияние. Но это было явное преувеличение. Аджубей был способным и даже талантливым журналистом, ему приходилось нередко бывать за границей и иногда выполнять неофициальные поручения Хрущева. Однако его влияние на Хрущева и на ведение государственных дел крайне преувеличивалось как среди работников партийно-государственного аппарата внутри страны, так и среди зарубежных наблюдателей.

Изменения в составе высших органов власти были не очень значительны и в последующие несколько месяцев после октябрьского Пленума. Так, на ноябрьском Пленуме ЦК КПСС был освобожден от обязанностей секретаря ЦК В. И. Поляков, который формально отвечал за работу сельского хозяйства. Но всем было, конечно, прекрасно известно, что не Поляков, а лично Хрущев принимал все – и важные и даже мелкие – решения по проблемам сельского хозяйства. Поэтому Поляков был в лучшем случае лишь одним из помощников Хрущева. Из Президиума и Секретариата ЦК КПСС был выведен Ф. Р. Козлов – по болезни. Через несколько месяцев он умер. Членом Президиума ЦК КПСС стал с ноября 1964 года А. Н. Шелепин, а также П. Е. Шелест, занимавший пост Первого секретаря ЦК КП Украины и являвшийся до того лишь кандидатом в члены Президиума ЦК. На ступеньку выше поднялся и секретарь ЦК КПСС П. Н. Демичев, он вошел в Президиум ЦК в качестве кандидата. В 1965 году кандидатом в члены Президиума стал В. В. Щербицкий, восстановленный на своем прежнем посту Председателя Совета Министров УССР. Полноправным членом Президиума ЦК был избран Первый секретарь ЦК КП Белоруссии К. Т. Мазуров, кандидатом в члены Президиума ЦК КПСС стал Д. Ф. Устинов.

Многие члены Президиума ЦК КПСС, Секретариата ЦК, Совета Министров СССР занимали еще в 50-е годы более высокие посты и пользовались большим влиянием и известностью в стране, чем Брежнев. Поэтому Леонид Ильич чувствовал себя на высшем посту в партии как-то неуверенно и держался в отношении своих коллег не только крайне приветливо и доброжелательно, но и несколько настороженно. Известный советский историк Г. А. Куманев писал в 1989 году о своей беседе с П. К. Пономаренко, у которого, напомню, Брежнев некоторое время был заместителем, когда их вместе направили в Казахстан. По своему политическому опыту и интеллектуальному уровню Пономаренко был несравнимо выше Брежнева, но в конце 1964 года он не занимал уже важных государственных постов. «В день, когда состоялся октябрьский Пленум, у меня сгорела дача. Поздно вечером, весь прокопченный, в спортивном костюме я приехал в Москву. У своего дома я внезапно встретился с Брежневым. Ведь мы живем в одном подъезде. Мы поздоровались. “Что у тебя за вид?” – спрашивает. Узнав о моей беде, сказал, чтобы я особенно не переживал. “Необходимую помощь окажем”. Первое, что он сообщил: “Сегодня мы Хрущева скинули!” И предложил пройтись по Шевченковской набережной. “А кого же избрали Первым?” спрашиваю его. “Представь – меня, – ответил со смехом Брежнев и потом уж серьезно добавил: – Все прошло довольно гладко. Неожиданно сопротивление оказал только Микоян: он возражал, чтобы Хрущева освободили сразу с двух постов”. Перечисляя далее тех, кто активно поддержал “инициативу” о смене власти, Брежнев с большой похвалой отозвался о Суслове, Шелесте, Подгорном, Кириленко, Шелепине и других. “Очень полезен был в этом деле Николай Григорьевич Игнатов. Ведь чуть что, все могло сорваться”, – подчеркнул Брежнев»[38].

В первые месяцы после октябрьского Пленума ЦК произошли изменения и в Секретариате ЦК КПСС. Из этого органа был выведен недавно избранный в число секретарей ЦК и ничем не отличившийся здесь В. Н. Титов. Пост секретаря ЦК КПСС потерял и Л. Ф. Ильичев, политический деятель, проявлявший особенно большие амбиции в последние годы правления Хрущева. Ильичев, как секретарь ЦК, занимался вопросами идеологии, и именно с ним связывали все те громкие, но лишь компрометировавшие партию и самого Хрущева идеологические кампании 1962 и 1963 годов против формалистов, авангардистов и абстракционистов в искусстве Ильичев публиковал ранее много статей и даже книг по идеологическим вопросам и был избран действительным членом Академии наук СССР, где благополучно состоял по Отделению истории, философии и права. Секретарем ЦК КПСС был избран И. В. Капитонов, работавший ранее первым секретарем Московского горкома, а потом обкома партии, но переведенный в 1959 году Хрущевым на партийную работу в г. Иваново. Еще одним секретарем ЦК КПСС – по сельскому хозяйству – был избран недавний первый секретарь Ставропольского крайкома КПСС Ф. Д. Кулаков, человек огромной энергии и немалых политических амбиций.

Уже при этих перемещениях проявился новый стиль и своеобразное отношение Брежнева к тем ответственным партийным и государственным лидерам, которые ныне теряли свои посты. Они не уходили на пенсию или на низовую работу. Их оставляли на важных номенклатурных постах, только на две-три ступени ниже в существовавшей у нас сложной бюрократической иерархии. При этом мало кто думал о том, в какой мере эти люди способны выполнять свою новую работу. Так, например, Л. Ф. Ильичев был назначен одним из заместителей министра иностранных дел и позднее многие годы вел переговоры с Китайской Народной Республикой по пограничным вопросам. В. И. Поляков стал главным редактором газеты «Сельская жизнь», А. И. Аджубей был назначен заместителем главного редактора журнала «Советский Союз». Однако никакого нового и почетного назначения не получил Н. Г. Игнатов, который так постарался, чтобы добиться отставки Н. С. Хрущева. Игнатов был крайне разгневан этим обстоятельством и в своем кругу грубо ругал Брежнева. Еще до 1961 года Игнатов считался одним из видных деятелей в окружении Хрущева, он входил и в Секретариат ЦК КПСС, и в Президиум ЦК, некоторое время занимал пост заместителя Председателя Совета Министров СССР. Неожиданно при «обновлении» Президиума ЦК КПСС после XXII съезда партии Игнатов был выведен из его состава и в 1962 году переведен на уровень руководства РСФСР – членом Бюро ЦК по РСФСР и Председателем Президиума Верховного Совета РСФСР. Однако, может быть, именно из-за его плохо скрываемых амбиций и активности ни Брежнев, ни Суслов, ни Косыгин не предложили Игнатову никаких новых постов. Впрочем, судьба не была благосклонна к Игнатову и в дальнейшем. Всего через два года после октябрьского Пленума ЦК 65-летний Игнатов тяжело заболел и умер. Его торжественно похоронили на Красной площади у Кремлевской стены.

Еще на октябрьском Пленуме ЦК КПСС было принято два важных решения по проблемам руководства партией и государством. Как я уже говорил, было решено не совмещать в будущем посты Первого секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета Министров СССР, как это было в 1940–1953 годах при Сталине и в 1958–1964 годах при Хрущеве. Такая чрезмерная концентрация власти в одних руках признавалась вредной и не соответствующей интересам партии и народа. Было также решено не привлекать к активной партийно-государственной деятельности и не назначать на высшие государственные посты людей старше 70 лет. Предполагалось, что любой крупный государственный или партийный деятель по достижении 70 лет должен подать в отставку, а ЦК КПСС или Совет Министров СССР – обсудить вопрос о том или ином его перемещении или уходе на пенсию. В принципе это было разумное решение. В 1964 году большинству членов Президиума и Секретариата ЦК КПСС не было 60 лет, некоторым не исполнилось и 50 лет. 83-летний О. В. Куусинен умер в мае 1964 года. 76-летний Н. М. Шверник занимал пост Председателя Комитета партийного контроля при ЦК КПСС, а это был пост, который не требовал особой активности, и его по традиции занимали люди с большим партийным стажем. Из «стариков» под новое решение подпадал только А. И. Микоян, которому должно было исполниться через год 70 лет. В ноябре 1965 года Анастас Иванович подал заявление об отставке, и она была принята. (Кстати, провожали Микояна на пенсию куда более торжественно – с речами и наградами, чем его многолетнего союзника Хрущева.) Новым Председателем Президиума Верховного Совета СССР был избран Н. В. Подгорный. Как и в 1960 году в отношении Брежнева, некоторые западные наблюдатели оценивали это назначение Подгорного как ослабление его влияния и власти или даже как его поражение. Но это было не так. Подгорный еще совсем недавно перешел с должности Первого секретаря ЦК КПУ на должность секретаря ЦК КПСС. Это был несомненно честолюбивый политик. Хотя у него давно уже сложились наилучшие отношения с Хрущевым, тем не менее Подгорный принял самое активное участие в подготовке смещения Никиты Сергеевича. Однако рассматривать Подгорного как центральную фигуру своеобразного «заговора» против Хрущева, как это сделал П. Е. Шелест в своем интервью газете «Аргументы и факты», у меня нет оснований[39]. Возглавив Президиум Верховного Совета, Подгорный сразу же дал понять, что он не считает этот пост главы государства чисто декоративным. Президиум Верховного Совета СССР при Подгорном не просто механически утверждал те или иные предложения ЦК КПСС и Совета Министров СССР, а проводил нередко отнюдь не формальное обсуждение этих предложений, внося в них различные коррективы. В результате фактическое влияние Подгорного на решение важнейших государственных и политических проблем в 60-е годы не уменьшилось, а возросло.

Нельзя не отметить, что летом 1965 года среди части руководства партии велись настойчивые разговоры о том, что пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР надо «вернуть» Л. И. Брежневу. Еще в октябре 1964 года многие члены Президиума ЦК и Секретариата ЦК КПСС рассматривали выдвижение Леонида Ильича на пост Первого секретаря ЦК КПСС только как временное решение. Считалось, что во главе партии должен стоять более сильный, энергичный и авторитетный человек. Однако между организаторами октябрьского Пленума в этом отношении не было единодушия, и они все сошлись на кандидатуре Брежнева, человека, как казалось, сговорчивого, мягкого и не рвущегося к власти. Поэтому с лета 1965 года некоторые из членов Президиума ЦК стали проводить подготовку к новым изменениям в высшем эшелоне власти. Наибольшую активность в этом отношении проявлял, как и следовало ожидать, А. Н. Шелепин и его довольно влиятельная «команда» из более молодых партийно-государственных работников. Фактическая власть Шелепина была теперь очень велика. Он уже стал членом Президиума ЦК КПСС и потому оказался едва ли не самым влиятельным членом Секретариата ЦК, конечно, после Первого секретаря. Шелепин возглавлял созданные при Хрущеве органы партийно-государственного контроля, был заместителем Председателя Совета Министров СССР и через своего друга и соратника В. Е. Семичастного контролировал Комитет государственной безопасности СССР.

Осложнилось также положение А. Н. Косыгина. Начиная подготовку экономической реформы, Косыгин быстро убедился в том, что за время существования совнархозов чрезвычайно возрос партийный аппарат по руководству народным хозяйством. ЦК КПСС и другие партийные органы были вынуждены брать на себя несвойственные им функции хозяйственного руководства, чтобы преодолеть развитие местничества. Но теперь, при Косыгине, началась подготовка к ликвидации совнархозов и восстановлению отраслевого и централизованного управления. Поэтому Косыгин стал требовать ликвидации отраслевых отделов в ЦК КПСС, в Бюро ЦК по РСФСР и в ЦК компартий союзных республик. Но в партии не спешили отказываться от созданных еще при Хрущеве многочисленных специализированных отделов, хотя многие хорошо осознавали весь вред от дублирования хозяйственного руководства. Косыгин был настойчив и даже грозил отставкой. Некоторое время всерьез обсуждался вопрос о замене Косыгина Д. Ф. Устиновым, но это предложение не было принято, и Косыгина обязали продолжать работу на посту главы правительства, не меняя при этом ничего в громоздкой системе партийного управления экономикой.

Чтобы не выносить разногласия в ЦК КПСС на съезд партии, было решено, что на съезде от ЦК и от своих ведомств будут выступать только Брежнев, Косыгин и Подгорный. Шелест или Щербицкий будут выступать только от Украины. Другие члены Президиума ЦК должны будут воздерживаться от выступлений. И действительно, ни Суслов, ни Шелепин, ни Микоян, ни Демичев не получили слова на съезде партии. Такой же порядок сохранился и на следующих съездах, хотя до сих пор была традиция, что все члены Политбюро или Президиума ЦК выступали на съездах партии.

XXIII съезд КПСС проходил с 29 марта по 8 апреля 1966 года. На съезде не было никаких неожиданных поворотов или сенсаций. В Отчетном докладе Брежнев чрезвычайно пространно говорил главным образом о событиях 1964–1966 годов и о задачах партии, но не стал подвергать разбору и критике деятельность Хрущева, и его имя фактически не упоминалось ни в докладе, ни в выступлениях других ораторов. Для многих из присутствовавших на съезде было достаточно хорошо заметно, что именно Суслов «дирижировал» ходом заседаний. Наибольший интерес в партии и в стране вызвала речь Н. Г. Егорычева на втором заседании съезда. Егорычев был в то время первым секретарем Московского горкома партии, а по традиции именно руководитель московских коммунистов начинает прения по Отчетному докладу. Давая в 1989 году интервью для журнала «Огонек», Егорычев очень нелестно отозвался о Брежневе. «“– Леонид Ильич – лидер?.. – заявляет ныне Егорычев. – Он никогда не был лидером, ни до, ни после октябрьского Пленума. Так уж сложилось, что когда освобождали Хрущева, другой кандидатуры, достойной этого высокого поста, просто не оказалось. В узком кругу друзей я тогда говорил: Брежнев не потянет”, утверждает теперь, что, хотя формально отношения с Брежневым в 1964–1966 годах у него были нормальными, Брежнев знал о его не слишком хорошем мнении о нем и что Леониду Ильичу явно не понравилось его выступление на XXIII съезде партии»[40].

В этом, однако, приходится сомневаться. Хотя Егорычев и сказал несколько слов против культа личности, он тут же с пафосом начал говорить о героической истории партии и государства и решительно осудил «попытки выискивать в политической жизни страны элементы так называемого сталинизма». Именно Егорычев под аплодисменты делегатов съезда предложил, чтобы высший орган партийного руководства вновь назывался Политбюро, а руководитель Секретариата ЦК или Первый секретарь – Генеральным секретарем. При этом Егорычев сослался на ленинские традиции и на то, что эти названия предложены лично Лениным и должны поднять авторитет партийного руководства. Но в сознании большинства членов партии пост Генерального секретаря ЦК партии связывался только с именем Сталина, так как иных генеральных секретарей у нас никогда не было. Со сталинским временем связывалось в 60-е годы и слово Политбюро. Как и следовало ожидать, предложение Егорычева было единодушно принято.

Еще до XXIII съезда КПСС К. Т. Мазуров стал «полным» членом Политбюро и перешел на работу в Москву в качестве Первого заместителя Председателя Совета Министров СССР. Его преемником в Белоруссии стал П. М. Машеров, избранный после XXIII съезда кандидатом в члены Политбюро ЦК. Не был избран в Политбюро А. И. Микоян. Секретариат ЦК КПСС не претерпел заметных изменений. Съезд избрал новый состав ЦК КПСС, куда вошли и некоторые из сотрудников Брежнева, о чем мы еще будем говорить ниже. Но в целом состав высших органов ЦК КПСС изменился очень мало. Брежнев провозгласил политику стабильности партийных и государственных кадров, стабильности, которой не было в верхах партии и государства уже несколько десятилетий, и надо сказать, что он весьма последовательно выполнял это обязательство. Достаточно сказать, что между XXIII и XXIV съездами партии в Политбюро и Секретариате ЦК не произошло практически никаких изменений. С 1965 по 1975 годы состав руководящих органов партии и государства был несомненно более стабильным, чем в любое другое десятилетие в истории КПСС. Это обстоятельство в наибольшей степени обеспечило Брежневу поддержку и популярность в высших слоях партийно-государственной номенклатуры.

Стабильность руководящих кадров вовсе не означала, однако, что в верхах партии и государства не было никакой политической, да и личной борьбы за власть и влияние. Такая борьба происходила, и она велась сразу по нескольким направлениям.

Известно, что в конце 50-х – начале 60-х годов Н. С. Хрущев во все большей степени переносил акцент на свою деятельность как Председателя Совета Министров СССР, а не Первого секретаря ЦК КПСС. Соответственно повышалась роль Совета Министров как центра власти в стране. Так, например, во внешней политике Хрущев выступал в первую очередь как глава правительства, а не как глава партии. Через Совет Министров решались и многие важнейшие проблемы обороны и государственной безопасности.

После октябрьского Пленума ЦК КПСС функции главы партии и правительства были разделены между Брежневым и Косыгиным. Однако с разделением сфер ответственности и компетенции дело обстояло далеко не всегда ясно и просто. Мы уже говорили, что после восстановления отраслевых министерств, а тем более с началом экономической реформы, главные центры Управления и планирования экономики сосредоточились в Совете Министров СССР и в Госплане СССР. Однако структура ЦК КПСС не была пересмотрена, и здесь сохранились те специализированные отраслевые отделы, которые были созданы в эпоху совнархозов и разгула местнических тенденций. Конечно, теперь опять возникала опасность ведомственного эгоизма и произвола, но прежние отделы ЦК КПСС не были ориентированы на борьбу с этим злом. Возникал ненужный и вредный параллелизм, так как любой сколько-нибудь важный вопрос каждый из министров должен был согласовывать не только с Косыгиным или с его заместителями, но и с соответствующим отделом ЦК КПСС. Все это, конечно, мешало оперативному решению многих экономических проблем. Кроме того, именно А. Н. Косыгин и, конечно, министр иностранных дел А. А. Громыко выступали в качестве главных представителей государства при проведении разного рода внешнеполитических акций. В Совете Министров СССР большей частью обсуждались и вопросы обороны и оборонной промышленности. Во второй половине 60-х годов Л. И. Брежнев все чаще вмешивался в решение этих вопросов. И хотя разногласий по каким-либо конкретным проблемам внешней политики между Косыгиным и Брежневым не возникало или их было очень мало, однако опять-таки нередко появлялись трения по проблемам компетенции.

Когда в октябре 1964 года было объявлено об отставке Хрущева и замене его Брежневым и Косыгиным, то имя Брежнева еще очень мало что говорило советским людям, да и зарубежным наблюдателям. Весьма характерно, что первые западные биографии Брежнева были опубликованы только в 1973 и 1974 годах. Для сравнения можно сказать, что только в первый год пребывания Горбачева у власти на Западе было опубликовано несколько его биографий, общее число которых достигло уже 15–20 названий. За короткий срок пребывания у власти Андропова было опубликовано не менее 10 биографических книг об этом лидере. В моей библиотеке имеется даже книга о Черненко, вышедшая в свет, правда, через год после его смерти. Брежнев не вызвал и долго не вызывал большого интереса. Другое дело А. Н. Косыгин. На Западе о Косыгине знали тогда не слишком много. Однако в Советском Союзе имя его было известно давно, и он пользовался большим уважением, особенно среди хозяйственников, экономистов и вообще всех тех, кого было принято называть советскими деловыми кругами. Забегая вперед, можно с уверенностью сказать, что если наша экономика относительно заметно развивалась во второй половине 60-х годов, если она относительно устойчиво «держалась на плаву» в 70-е годы, т. е. в годы застоя, то это происходило в первую очередь благодаря руководству А. Н. Косыгина и его окружения. Брежнев, да и другие члены Политбюро это понимали, и потому, несмотря на ряд конфликтов, заявления Косыгина об отставке неизменно отклонялись; при этом, однако, крайне редко исполнялись справедливые и разумные требования Алексея Николаевича.

Несомненно, Косыгин был намного выше Брежнева, как и большинства членов Политбюро, в интеллектуальном, да и во многих других отношениях. Но он никогда не работал в партийных органах, у него не было здесь своей «команды», поэтому он не мог занять в системе политической власти достаточно высокое место. Если же посты лидера партии и главы правительства не совмещались, то доминирующая роль в нашей системе всегда принадлежала лидеру партии, и решения ее высших органов были обязательны для правительства. К тому же Косыгин никогда не был особенно честолюбив, не боролся за политическую власть.

При Хрущеве Косыгин часто председательствовал на заседаниях Совета Министров, так как Никита Сергевич по нескольку месяцев в году находился в поездках – или по Советскому Союзу, или за пределами нашей страны. У Хрущева, как Председателя Совета Министров, было несколько заместителей, но преимущество Косыгина как высококомпетентного специалиста и умелого руководителя выявилось довольно быстро и фактически было признано всеми министрами и заместителями Хрущева. Поэтому чаще всего именно Алексей Николаевич вел заседания правительства в отсутствие Хрущева. Но все же Хрущев не раз, иногда в довольно резкой и обидной форме, давал понять Косыгину, что тот является только его заместителем. Особенно болезненно Хрущев реагировал в том случае, когда Совет Министров обсуждал, а тем более решал в его отсутствие какой-либо из вопросов сельского хозяйства. Теперь, после отставки Хрущева, Косыгин обрел в решении хозяйственных вопросов гораздо большую самостоятельность. Уже на первом заседании Совета Министров СССР после октябрьского Пленума ЦК КПСС, когда обсуждались проблемы угольной промышленности и один из председателей совнархозов (министерства еще не были восстановлены) докладывал по бумажке о состоянии дел в своем регионе, Косыгин резко оборвал его и сказал, что если он не может говорить о делах своей отрасли и региона без бумажки, то лучше вообще воздержаться от обсуждения данного вопроса. В дальнейшем все доклады на Совете Министров делались без бумажек, и сам Алексей Николаевич выступал на заседаниях без всяких заранее составленных письменных докладов, иногда используя лишь черновые заметки.

В отличие от Брежнева, который даже в крайне важных делах был склонен почти полностью полагаться на своих многочисленных помощников и референтов, Косыгин предпочитал обдумывать и решать возникавшие проблемы самостоятельно, но, конечно, не пренебрегал и помощью своих советников и референтов. Почта Косыгина была очень велика. Обычно не только члены Политбюро, но и министры доверяли разбор своей почты помощникам или секретарям, требуя докладывать только о самых важных письмах и документах. Конечно, и Косыгин не смог бы даже просмотреть все приходившие в его адрес письма. Но он просил секретарей представлять ему утром большой список, в котором указывалась бы фамилия автора письма или документа и на следующей строке – тема этого письма. Косыгин отмечал некоторые из писем и затем уже сам прочитывал их и часто тут же писал или диктовал ответ. В отдельных случаях он требовал отправить этот ответ автору письма немедленно, так называемой фельдъегерской почтой.

Такой стиль работы сложился у Косыгина еще тогда, когда он работал министром, затем заместителем премьера, и сохранился, конечно с некоторыми поправками на перегрузки, на посту премьера. Огромная разница между стилем работы Косыгина и его аппарата, с одной стороны, и Брежнева и его аппарата – с другой, была хорошо видна министрам, хозяйственным руководителям, работникам системы образования и культуры, и большинство людей эту разницу оценивали, естественно, в пользу Косыгина. В то время как в окружении Брежнева все больше и больше побеждали именно бюрократические стиль и система принятия решений, в аппарате Косыгина бюрократизм хотя и существовал, но не господствовал.

Различным был и стиль их жизни и повседневного общения с людьми. Так, например, помимо государственных приемов, которые еще с давних времен с большой пышностью и сверхобильными угощениями проводились в Кремле, Брежневу как Генеральному секретарю ЦК КПСС и Косыгину как главе правительства приходилось устраивать полуофициальные приемы, проводившиеся, как правило, на их загородных дачах-резиденциях. Эти приемы были не личной прихотью, но частью общественной и политической деятельности Брежнева и Косыгина, и они проводились поэтому за государственный счет. Однако и на таких приемах сказывалось различие характера и стиля двух лидеров. Крупнейший советский режиссер М. И. Ромм рассказывал мне, что в течение двух или трех месяцев он был приглашен сначала на один из приемов к Брежневу, а затем на один из приемов к Косыгину. На каждом из этих приемов были люди высокого ранга. Но атмосфера была совершенно разной. Дело не только в том, что на приеме у Косыгина гости держались более непринужденно и угощение было более простым. На приеме у Брежнева каждого из приглашенных обслуживал отдельный, именно для этого гостя выделенный официант, и эти официанты все время сновали взад и вперед. На приеме у Косыгина всех приглашенных обслуживали только два-три официанта.

Косыгин вообще не любил различного рода почестей, приветствий и официальных церемоний. Его раздражала слишком большая охрана, особенно тогда, когда он хотел погулять в одиночестве по лесу или половить рыбу на озере близ своей дачи. Охранникам приходилось идти где-нибудь сбоку, иногда даже прячась за кустами.

Косыгин был несравненно более образованным, более умным и более опытным в государственных делах человеком, чем Брежнев. Он был старше Брежнева почти на три года, а это обстоятельство имело в начале XX века немалое значение. В то время, когда 12-летний Л. Брежнев еще ходил в трудовую школу, 15-летний юноша из коренной петербургской семьи А. Косыгин вступил добровольцем в Красную Армию и служил в ней до 1921 года. После демобилизации Косыгин поступил в Петроградский кооперативный техникум, а после его окончания в 1924 году был направлен в Сибирь на работу в систему потребительской кооперации. В 20-е годы эта система играла гораздо большую роль в народном хозяйстве, чем в последующие десятилетия. В 1927 году, т. е. на четыре года раньше Брежнева, Косыгин стал членом партии, но политика его не особенно занимала. Это было время индустриализации и бурного развития всех видов промышленности. В 1930 году Косыгин снова приехал в Ленинград. Он хотел учиться дальше и поэтому поступил в Ленинградский текстильный институт. Он окончил институт в 1935 году и стал работать мастером, а вскоре и начальником цеха на известной в городе и стране фабрике им. Желябова.

Как известно, широкие репрессии начались в Ленинграде еще в начале 1935 года, вскоре после убийства Кирова. Через два года террор распространился на всю страну, но были города и районы, где этот террор проводился с особенной жестокостью. К таким городам относился и Ленинград. Конечно, Косыгин как член партии должен был активно участвовать в собраниях и митингах, посвященных осуждению и поношению «врагов народа». К тому же террор, устраняя одних, открывал для других путь к быстрому продвижению. Несомненно, продвигали вперед не всякого, да и не всякий работник в то страшное время хотел продвигаться на слишком заметное место. Косыгин, однако, не стал отказываться от новых назначений, он был молод и энергичен, умело вел хозяйственные дела, обладая прекрасной памятью и немалыми познаниями в различных областях экономики. В 1937 году он был назначен директором одной из текстильных фабрик Ленинграда, а в 1938 году мы видим его уже на посту заведующего промышленно-транспортным отделом Ленинградского обкома ВКП(б).

Перед войной Ленинград являлся главным промышленным центром страны, и в 1938 году промышленность Ленинграда производила больше продукции, чем промышленность Москвы. Ленинград давал тогда почти пятую часть всей валовой промышленной продукции СССР. Только для того, чтобы войти в курс главных дел в промышленно-транспортном отделе обкома такого города, нужно не менее двух-трех лет. Но Косыгин работал в этом отделе всего несколько месяцев. Еще в конце 1937 года был арестован и вскоре расстрелян председатель Ленинградского горисполкома И. Ф. Кодацкий, видный партийный работник, активный участник Октябрьской революции, член Петроградского Совета с первых дней его основания. Вместе с ним были арестованы почти все члены Ленсовета. Для работы в горсовете срочно подбирались новые люди. В 1938 году, когда Брежнев еще был заместителем председателя исполкома горсовета Днепродзержинска, 34-летний Косыгин занял место председателя исполкома Ленсовета. На XVIII съезде ВКП(б) Косыгин был избран членом ЦК партии.

В 1939 году Сталин и Молотов решили произвести значительное разукрупнение народных комиссариатов. Начали создаваться новые наркоматы, в числе которых был и наркомат текстильной промышленности. Когда возник вопрос о назначении наркома, Микоян предложил кандидатуру Косыгина. Это предложение было принято, и Косыгина срочно вызвали в Москву. Только при встрече на вокзале ему сообщили о том, что он назначен членом Правительства СССР. Еще через год Косыгин был назначен одним из заместителей Председателя Совета Народных Комиссаров СССР. Главой Советского правительства в это время был еще Молотов, но с 6 мая 1941 года этот пост занял сам Сталин. Хотя Косыгин и не надевал в годы Отечественной войны генеральских мундиров, масштабы его деятельности и заслуг несравнимы с заслугами полковника Брежнева. С осени 1941 года и на протяжении всего 1942 года Косыгин был заместителем председателя Совета по эвакуации, руководил переброской и размещением в восточных и южных районах страны многих тысяч предприятий и учреждений. Зимой 1941/42 года Косыгин находился в окруженном и голодающем Ленинграде в качестве уполномоченного Государственного Комитета Обороны. Он помогал налаживать снабжение города, занимался эвакуацией части населения и предприятий. С 1943 по 1946 годы Косыгин, оставаясь заместителем Председателя Совета Народных Комиссаров СССР, выполнял и обязанности Председателя СНК РСФСР. В то время как Брежнев стал первым секретарем Запорожского обкома КП(б)У, Косыгин был избран кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП(б). С 1948 по 1952 год Косыгин занимал пост члена Политбюро и одновременно выполнял обязанности заместителя Председателя Совета Министров СССР, министра легкой промышленности СССР и в течение одного года еще и министра финансов СССР. Уже тогда Косыгин был хорошо известным всей стране хозяйственным и государственным деятелем.

А. Н. Косыгин был тесно связан с такими партийными и государственными руководителями, как Н. А. Вознесенский, А. А. Кузнецов, М. И. Родионов, которые были арестованы и расстреляны в 1949–1950 годах по сфабрикованному Сталиным, Маленковым и Берией «ленинградскому делу». Несомненно, что и Косыгин мог бы легко стать жертвой этой политической провокации. Но он уцелел. Вполне возможно, что Косыгин и Брежнев впервые встретились и познакомились друг с другом на XIX съезде партии, на котором Алексей Николаевич был избран кандидатом в члены Президиума ЦК.

После смерти Сталина Косыгин временно потерял место в Президиуме ЦК КПСС, но сохранил положение в системе государственных и хозяйственных органов. Он оставался заместителем Председателя Совета Министров СССР, а с 1960 года стал первым заместителем. С 1953 по 1960 год он также был министром легкой и пищевой промышленности, потом министром товаров широкого потребления, первым заместителем председателя Государственной экономической комиссии, первым заместителем председателя Госплана, председателем Госплана. С 1957 года он снова кандидат, а с 1960 года – член Президиума ЦК КПСС. Уже с 1960 года Косыгин стал фактическим руководителем всей системы промышленного производства и планирования в СССР.

Как известно, Хрущев часто вмешивался в работу всех отраслей народного хозяйства, но его любимой отраслью было сельское хозяйство. Когда Косыгин по нескольким, даже не слишком важным вопросам, касающимся деревни, принял самостоятельное решение (из-за слишком долгих отлучек Хрущева с ним далеко не всегда удавалось все согласовывать), то Хрущев, как об этом говорилось на октябрьском Пленуме ЦК КПСС, дважды сделал выговор Косыгину «за вмешательство не в свое дело». В целом Косыгин работал спокойно и умело, сохраняя ровные и, в основном, хорошие отношения как с большинством министров, так и с Хрущевым, хотя именно Косыгину приходилось нередко выправлять многие «перекосы» в системе экономики, образовывавшиеся из-за слишком поспешных и часто недостаточно продуманных реформ Хрущева. Если между ними и бывали споры и разногласия, то они разрешались в рабочем порядке. По свидетельству Сергея Никитича Хрущева, уже в начале 1964 года Никита Сергеевич приходил к мысли о своем уходе с поста Председателя Совета Министров и даже главы партии. При этом он говорил, что хотел бы видеть своим преемником А. Н. Косыгина, чего никогда не говорил о Брежневе.

Когда после октября 1964 года было объявлено о новых назначениях Брежнева и Косыгина, для некоторых наблюдателей еще не было ясно, кто из этих двух людей будет обладать более значительным авторитетом. Доминирующее влияние Брежнева выявилось не сразу. Оценивая этот факт, некоторые из историков видят главную причину оттеснения Косыгина на вторые, а затем даже и на третьи роли в том, что он никогда ранее не работал в партийном аппарате, не знал приемов и методов аппаратной работы.

Но я не считаю это главной причиной. Косыгин и не стремился к получению полной власти в стране, он не стремился доминировать ни в партии, ни в идеологии, он был в первую очередь хозяйственным руководителем и сознавал это. Косыгин был опытным государственным деятелем, хорошо знал международные дела. Именно Косыгин превосходно справился с ролью посредника в индо-пакистанском конфликте во время специальной конференции в Ташкенте в январе 1966 года. Косыгин провел и первый раунд переговоров с немецкими лидерами в 1969 году по вопросу о новой германской «восточной политике». Эти переговоры стали важной предпосылкой разрядки. Косыгин на первых порах контролировал отношения СССР и Вьетнама, и он был последним советским лидером, который встречался с Чжоу Эньлаем в Пекине в 1969 году. Но Косыгин во всех этих случаях выполнял поручения Политбюро и никогда не стремился встать над ним. Когда Брежнев стал постепенно оттеснять Косыгина от иностранных дел, то Косыгин, по-видимому, смирился с этим без сопротивления. Но когда Брежнев отказался изменить структуру руководства ЦК КПСС и стал мешать дальнейшему углублению и расширению экономической реформы, Косыгин просто подал в отставку. Однако, как мы уже говорили, Политбюро отклонило отставку Косыгина и обязало его оставаться на своем посту. Он подчинился, хотя через несколько лет второй раз попросил об отставке, а в середине 70-х годов – в третий. Экономические и хозяйственные дела и без того шли в стране все хуже и хуже, но Брежнев и Политбюро не без основания опасались, что с уходом Косыгина эти дела пойдут совсем плохо.

Иной характер принял в 1965–1969 годах конфликт Л. И. Брежнева с А. Н. Шелепиным. Хотя Шелепин стал членом Президиума (Политбюро) ЦК КПСС только в ноябре 1964 года, в руках этого крайне амбициозного и честолюбивого 46-летнего политика оказалась очень большая власть. Он был не только членом Политбюро и Секретариата ЦК КПСС, но и одним из первых заместителей Председателя Совета Министров СССР. Кроме того, как я уже упоминал, в 1962 году по инициативе Хрущева начала создаваться особая система и организация партийно-государственного контроля с очень большими полномочиями и собственным аппаратом контролеров, во главе которой Хрущев также поставил Шелепина. Ближайший друг Шелепина Семичастный занимал пост председателя КГБ, и все понимали, что Шелепин, который до Семичастного в 1958–1961 годах стоял во главе этой организации, продолжает фактически ее контролировать. Неудивительно, что друзья Шелепина были уверены: Брежнев является всего лишь удобной промежуточной фигурой, и скоро Шелепин возьмет в свои руки руководство всей партией. Все знали, что именно Шелепин играл одну из ключевых ролей при смещении Хрущева, и это обстоятельство еще более увеличивало его влияние и престиж.

Я уверен, что Брежнев со своей тогда еще сравнительно слабой «командой» не смог бы устоять против натиска Шелепина и его крайне активной группы «шелепинцев», недавних выходцев из аппарата ЦК ВЛКСМ и КГБ, занявших влиятельные позиции также и во многих органах массовой информации. Однако Брежнева решительно поддержал Суслов, и это дало Брежневу заметное преимущество. Как можно предположить, Брежнева поддержали и многие другие члены Президиума ЦК и Секретариата, а также ведущие работники партийного аппарата, которым мягкий и даже слабый во многих отношениях Брежнев казался гораздо предпочтительнее как руководитель, чем «железный Шурик» – так немного иронично называли Шелепина в аппарате ЦК по аналогии с «железным Феликсом».

Еще летом 1965 года в кругах, близких к ЦК, ходили упорные слухи о скорых переменах в руководстве. Ожидалось, что Брежнев вернется на свой недавний пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР, а Первым секретарем ЦК станет Шелепин. Говорили также и о возможной отставке Косыгина и назначении на его место Устинова. Но уже к концу года стало ясно, что эти перемены по крайней мере в ближайшее время не состоятся. Как я уже писал, октябрьский Пленум ЦК КПСС принял решение – никогда не совмещать в одном лице посты Первого секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета Министров СССР. Но это решение было распространено и на других секретарей ЦК и заместителей Председателя Совмина СССР. В результате Шелепин потерял свой пост одного из заместителей Председателя Совета Министров СССР.

Вскоре ЦК КПСС принял решение о нецелесообразности существования единых органов партийно-государственного контроля. Громоздкий аппарат этой только что созданной организации был фактически ликвидирован. Были образованы вновь Комитет партийного контроля при ЦК КПСС со сравнительно небольшим аппаратом и Комитет народного контроля СССР. По решению декабрьского Пленума ЦК КПСС 1965 года Комитет партийного контроля должен был решать вопросы, связанные с дисциплиной и моральным обликом членов партии, выполнением ими постановлений ЦК КПСС. Председателем КПК был вскоре назначен старейший член Политбюро А. Я. Пельше. Комитеты народного контроля создавались отныне при областных и районных Советах, а группы и посты народного контроля формировались из небольшого числа штатных сотрудников и большого числа нештатных работников, в основном старых большевиков и пенсионеров. Во главе всей этой не особенно влиятельной организации народного контроля был поставлен один из ближайших соратников Шелепина П. В. Кованов.

Одновременно Суслов уверенно взял на себя выполнение обязанностей второго секретаря ЦК КПСС, оттеснив Шелепина в Секретариате ЦК на третье место. Под руководством Суслова начал готовиться и назначенный на весну 1966 года XXIII съезд КПСС. Это было крупным, но еще не окончательным поражением Шелепина. Как известно, каждый съезд партии сопровождается предсъездовской дискуссией. Дискуссия, которая происходила в печати, затрагивала почти исключительно хозяйственные и экономические проблемы, тем более что XXIII съезд должен был утвердить директивы к новому пятилетнему плану. Но неофициально в верхах партии происходили и другие дискуссии, в том числе обсуждался вопрос об отношении к Сталину, о чем мы еще будем говорить в дальнейшем. Непосредственно перед съездом состоялось расширенное заседание Президиума ЦК КПСС, на котором разгорелись споры по многим вопросам. Наибольшую активность при этом проявил как раз Шелепин, в качестве оппонента выступали, однако, не столько Брежнев, сколько Суслов и отчасти Косыгин. Программа изменений, которую развернул Шелепин, была противоречивой и демагогической. Он призывал к борьбе против бюрократизма в партийном аппарате и ликвидации всех остатков системы «пакетов», т. е. отказа от многочисленных привилегий, которые еще сохранились у высших слоев партийного и советского руководства. Это, конечно, не могло понравиться ни Брежневу, ни многим другим руководителям, которые, напротив, стали осторожно возрождать и расширять подобного рода привилегии. Стремление Косыгина добиться сокращения некоторых специализированных отделов в ЦК КПСС Шелепин оценивал как «технократический уклон». Одновременно Шелепин предлагал установить более жесткий контроль за работой творческой интеллигенции, многие из видных представителей которой шли, по мнению Шелепина, по «неправильному» пути. Президиум ЦК КПСС не поддержал предложений Шелепина, но на заседании так и не удалось прийти к единодушному мнению по обсуждаемым вопросам. Было решено, однако, не выносить возникших разногласий не только на съезд партии, но даже на Пленум ЦК, который состоялся за несколько дней до съезда. Об этих разногласиях на Пленуме было сообщено в самой общей форме. Брежнев отметил в этой связи, что для более подробного обсуждения возникших разногласий уже нет времени, и поэтому на съезде члены Президиума ЦК (кроме докладчиков) выступать вообще не будут. Из выступления Косыгина на Пленуме члены ЦК узнали, что заседания Секретариата ЦК проводятся, как правило, под председательством Суслова (раньше они проводились часто Шелепиным, а Брежнев руководил обычно заседаниями Президиума). О Шелепине Косыгин говорил с некоторой иронией, как о человеке, который слишком торопится. Весьма многозначительным было и выступление на Пленуме министра обороны Малиновского. Он заявил, что армия решительно поддерживает нынешнее руководство ЦК КПСС, так и Совета Министров СССР, и что слухи о каком-то недовольстве в армии ни на чем не основаны. Хотя правительство и не утвердило ряд повышений в званиях, предусмотренных в связи с 20-летием Победы, однако этот отказ был хорошо мотивирован. Так, например, было отказано в звании маршала А. А. Епишеву – начальнику ГлавПУРа. Против этого возражал Косыгин, который отметил, что хотя Епишев и имеет военное образование, но это партийный работник, который лишь с 1943 года был направлен на работу в армию, где был членом Военного совета 40-й и 38-й армий. После войны Епишев вернулся на партийную работу, некоторое время был заместителем министра государственной безопасности СССР, а потом – послом СССР в Румынии и Югославии. Хотя он и возвратился в ряды армии в качестве начальника Главного политического управления, присвоенного ему в 1962 году звания генерала армии вполне достаточно. Никаких крупных военных побед Епишев в годы войны не одержал и звание маршала не заслужил. Малиновский с доводами Косыгина согласился.

На XXIII съезде КПСС действительно не обсуждалось никаких спорных проблем. Съезд и его материалы не вызвали интереса в стране: вероятно, это был наиболее скучный съезд за всю историю партии. Как уже говорилось, в докладе Брежнева ни словом не упоминалось не только о недавних разногласиях в Президиуме ЦК КПСС, но и о многих других важнейших событиях отчетного периода, и прежде всего о смещении Хрущева. Конечно, и Брежнев, и делегаты съезда кратко говорили о «субъективистских ошибках», «неоправданных перестройках», об огромном значении октябрьского Пленума ЦК КПСС 1964 года. Но все это были только намеки, а не серьезный политический анализ.

XXIII съезд принял важную поправку к Уставу КПСС: была отменена введенная XXII съездом специальная статья 25 об обязательных нормах обновления и сменяемости состава всех руководящих партийных органов – от секретарей первичных партийных организаций до ЦК КПСС и Политбюро. Эта статья Устава КПСС крайне обеспокоила большинство партийных руководителей, которые были склонны считать свою работу в руководящих партийных органах пожизненной.

Я уже говорил, что XXIII съезд партии избрал новый состав ЦК КПСС. По сравнению с прежним составом ЦК изменения здесь не были особенно значительными. И Брежнев и Суслов старались сдержать свое обещание по поводу «стабильности» кадров. Все же каждому из влиятельных членов Политбюро удалось ввести в состав ЦК КПСС по несколько новых членов из числа своих ближайших сторонников. Брежнев как Генеральный секретарь ЦК КПСС, обеспечил избрание в ЦК не менее 15 своих ближайших соратников. Они пополнили в составе ЦК КПСС ту пока еще небольшую группу, которую можно было бы назвать «людьми Брежнева». Например, членом ЦК КПСС был вновь избран И. И. Бодюл, а С. П. Трапезников впервые вошел в его состав. В то же время Г. С. Павлов, а также К. У. Черненко должны были довольствоваться еще скромными постами кандидатов в члены ЦК КПСС.

После XXIII съезда КПСС влияние Брежнева в руководстве ЦК заметно укрепилось, но для многих западных наблюдателей все еще было неясно, кто именно принимает решения или – хотя бы – кто является «главным» в Кремле. Когда в июне 1966 года в Москву прибыл для переговоров президент Франции Шарль де Голль, то в центре внимания публики оказался не только гость, но и принимавшие его по протоколу Подгорный и Косыгин. Однако во время переговоров в Кремле фактическим главой советской делегации был Брежнев. Французам он показался очень твердым руководителем.

19 декабря 1966 года Брежневу исполнилось 60 лет. В этот день в Москве проходило заседание Верховного Совета СССР по случаю утверждения бюджета и плана на 1967 год. В печати появилось специальное послание Брежневу от ЦК КПСС, Совета Министров СССР и Президиума Верховного Совета СССР, где его именовали уже «выдающимся» руководителем. Брежневу было присвоено звание Героя Советского Союза, и Подгорный приколол на безупречный, как всегда, костюм юбиляра Золотую Звезду Героя. Когда Брежнев занимал свое место в президиуме Большого Кремлевского дворца, депутаты Верховного Совета поднялись со своих мест и устроили ему бурную овацию. Заседание было прервано. Председатель Совета Союза И. В. Спиридонов произнес специальную речь в честь Брежнева. В ответной речи Брежнев обещал оправдать доверие и посвятить остаток своей жизни неустанной работе на благо народа и партии.

Но Брежнев не мог считать свою власть прочной, пока контроль за работой КГБ находился в руках Шелепина и пока связи его самого с верхами армии не были еще достаточно прочными. Нужный повод для изменения руководства КГБ скоро нашелся. В марте 1967 года произошло необычное событие – сбежала на Запад и вскоре оказалась в США дочь Сталина Светлана Аллилуева. Это событие достаточно хорошо освещено в самых различных статьях и книгах, в том числе и в книге самой С. Аллилуевой «Только один год». Бегство Аллилуевой вызвало поначалу большое беспокойство в Политбюро, и не только потому, что речь шла о дочери Сталина, что, разумеется, не могло радовать всех тех, кто стремился к реабилитации Сталина. Аллилуева много знала о нравах и обычаях высших слоев советского общества, она была при этом достаточно образованным, как казалось некоторым ее друзьям, филологом и имела даже научную степень кандидата филологических наук. Еще до того как Аллилуева объявилась в США, она провела две-три недели в Италии и «где-то» в Швейцарии. Комитет государственной безопасности СССР получил задание вернуть Аллилуеву в Москву, и кто-то из ответственных сотрудников КГБ срочно начал действовать. Поводом для смещения Семичастного послужили отдельные недостатки советских спецслужб, связанные с побегом Аллилуевой за границу, хотя это было не единственное обвинение, которое предъявлялось КГБ и его руководству. Семичастный имел, однако, сильного покровителя в лице Шелепина, которого Брежнев все еще опасался. В Москве обратили внимание, что, выезжая 1967 года в Берлин и в Карловы Вары (положение в ЧССР вызывало в это время уже некоторое беспокойство, и Брежнев хотел провести консультации с В. Ульбрихтом и А. Новотным), Брежнев включил в состав официальной советской делегации не Суслова, как предполагалось ранее, а Шелепина. Октябрьский Пленум ЦК был еще слишком памятным событием, и Брежнев хотел обезопасить себя от всяких «случайностей». После возвращения в мае Шелепин заболел, и с диагнозом «аппендицит» его положили для срочной операции в Кремлевскую больницу. Именно в эти дни Брежнев и решил собрать заседание Политбюро для смещения В. Семичастного. В одной из недавно опубликованных статей П. Е. Шелест так описывает эту политическую операцию:

«18 мая 1967 года я приехал в Москву на заседание Политбюро. В повестке дня было много разнообразных вопросов. За несколько часов до заседания меня пригласил к себе в кабинет Брежнев. Намного поговорили о текущих делах, затем он мне сказал: “Сегодня на Политбюро будем решать вопрос об освобождении Семичастного от обязанностей председателя КГБ”. Для меня это было большой неожиданностью и довольно неприятной новостью. Мне хорошо была известна особая роль В. Е. Семичастного в период подготовки и проведения “мероприятий на основе партийной демократии” в отношении Н. С. Хрущева. Безусловно и то, что Брежнев многим был обязан лично Семичастному. Не видя ни малейшей причины к постановке вопроса на Политбюро об освобождении Семичастного, естественно, я задал вопрос: “Какая причина освобождения?” Брежнев уклонился от ответа, но сказал: “Много поводов к тому, чтобы произвести этот акт, позже все узнаешь…” Договорились, что Семичастный будет назначен первым заместителем Председателя Совмина республики, хотя такую должность надо было утвердить дополнительно. Брежнев согласился с этим предложением, даже поблагодарил меня за участие в решении такого “деликатного вопроса”.

Заканчивалось заседание Политбюро, рассмотрены все основные вопросы. Брежнев как-то торопливо и нервозно сказал: “Позовите Семичастного!” Когда он вошел в зал заседания, мы почувствовали его напряженность и недоумение. Но он держал себя хорошо. Неожиданно для многих членов Политбюро Брежнев заявил: “Нам надо обсудить вопрос о Семичастном”. Члены Политбюро удивленно переглянулись. Семичастный подал реплику: “А что обсуждать?” В ответ на это Брежнев сказал: “Есть предложение освободить В. Е. Семичастного от занимаемой должности”. Семичастный снова подал голос: “За что освободить? Мне причина неизвестна, со мной никто по этому поводу не говорил”. Но вопрос Семичастного остался без ответа. Семичастный снова задал вопрос: “Я хочу узнать, за что меня освобождают”. На это последовал окрик Брежнева: “Много имеется недостатков в работе органов КГБ, плохо поставлена разведка и агентурная работа, а случай с Аллилуевой тоже о многом говорит…” Одним словом, было “единогласно” принято решение: Освободить т. Семичастного В. Е. от работы в КГБ в связи с переходом на другую работу»[41].

Вернувшись из Кремлевской больницы, Шелепин обнаружил, что у него не только вырезали воспаленный аппендикс, но его лишили также главного союзника в борьбе за власть. Более того, состоявшийся вскоре Пленум ЦК принял решение освободить Шелепина с поста секретаря ЦК КПСС.

По рекомендации Политбюро А. Н. Шелепин был избран председателем ВЦСПС, что являлось для него резким понижением или даже фактической утратой власти, которой он до сих пор располагал. Не имея теперь прежнего влияния на аппарат КГБ, Шелепин уже не мог рассматриваться в качестве соперника Брежнева. Следуя своему принципу и обещанию сохранять «стабильность» в руководстве, Леонид Ильич не стал настаивать на исключении Шелепина из состава Политбюро. Однако на протяжении всего нескольких месяцев во второй половине 1967 года в аппарате ЦК КПСС и в органах массовой информации были освобождены от постов почти все те руководители и ведущие сотрудники, которые считались друзьями и сторонниками Шелепина и Семичастного и работали с ними раньше – еще в аппарате ЦК ВЛКСМ. Все эти люди получили вполне приличную работу – но на одну или две ступени ниже в служебной иерархии. Это стало с тех пор типичной Чертой стиля Брежнева – при смещении ответственных работников их при этом сравнительно хорошо трудоустраивали.

Шелепин подчинился решению Политбюро, но отнюдь не утратил своих амбиций. Он рассчитывал на молодость и на подходящую ситуацию. Появившись в ВЦСПС, он начал и здесь работать с большой энергией. Рассказывают, что при первом посещении Шелепиным главного здания ВЦСПС в Москве В. В. Гришин, недавний руководитель советских профсоюзов, лично представил своему преемнику руководящих работников этой организации, а также все отделы и службы профсоюзного штаба. Познакомив Шелепина с кабинетом, где тот должен был теперь работать, Гришин показал также и все примыкающие к главному кабинету «подсобные» помещения. Он и раньше был известен как человек, охотно пользовавшийся различными привилегиями и возможностями, которые предоставляет высокое положение. Но Шелепин, напротив, был известен как аскет, как политик, думающий в первую очередь о власти и отвергающий все то, что могло в дальнейшем ему повредить. Поэтому он, осмотрев некоторые из таких помещений, брезгливо сказал: «Это мне не понадобится».

После июльского Пленума ЦК КПСС 1967 года был снят с поста первого секретаря МГК КПСС Н. Г. Егорычев, который выступил на Пленуме с критикой ближневосточной политики Советского государства.

Вопрос о неожиданном смещении Егорычева породил немало слухов и версий. В начале 1989 года в «Огоньке» была опубликована беседа с Егорычевым, который многие годы работал послом СССР в Дании, а в последнее время послом СССР в Афганистане. Егорычев свидетельствует, что в беседах со своими единомышленниками он предлагал избрать руководителем партии не Брежнева, а Косыгина. Брежневу об этом стало известно, и он не раз выказывал Егорычеву свое нерасположение. Вопреки традиции, по которой глава Московской партийной организации входил в Политбюро в качестве члена или хотя бы кандидата, Н. Г. Егорычев, возглавивший с ноября 1962 года МГК, не получил после XXIII съезда КПСС никакого повышения в партийной иерархии. Еще до съезда партии Егорычев предпринимал немало усилий, чтобы улучшить свои отношения с Брежневым, о чем он сегодня старался не упоминать в своей беседе с корреспондентом «Огонька». Однако неприязненное отношение Брежнева к Егорычеву сохранилось, и именно это обстоятельство, как мне кажется, побудило Николая Григорьевича выступить на июльском Пленуме ЦК КПСС 1967 года с критикой политики Политбюро. Если верить Егорычеву, то в своем выступлении он связал итоги «шестидневной войны» на Ближнем Востоке не только с ростом сионистских и антисемитских настроений в СССР, но сказал также о том, что партия перестала уделять должное внимание национальным проблемам вообще. Руководство партии делает вид, что в этой области все в порядке, тогда как межнациональные отношения в стране усложняются, а кое-где дело доходит и до конфликтов. Не понравились Брежневу и высказывания Егорычева, направленные против попыток возрождения культа Сталина, а также резкая критика беспечности и безответственности египетских друзей СССР, и в частности Г. А. Насера, во внешней политике и использовании советской помощи. Егорычев подверг критике и состояние ПВО Советского Союза, и в особенности Москвы, и предложил на одном из очередных пленумов ЦК КПСС заслушать отчет Политбюро о состоянии обороны страны. При этом, как свидетельствует Егорычев, он не был смещен, а сам почти сразу после Пленума подал просьбу об отставке.

«На другой день после Пленума, – рассказывает Егорычев, – пришел к Брежневу и сказал: “Я понимаю, что руководить партийной организацией Москвы можно только тогда, когда ты пользуешься поддержкой Политбюро и руководства партии. Мне в такой поддержке, как я понимаю, отказано. Поэтому я прошу дать согласие на уход”. Брежнев говорит: “Напрасно ты драматизируешь. Подумай до завтра”. На самом деле не мне нужны были эти сутки, а Брежневу, так как по его заданию в Москве уже шла работа с партийным активом. Назавтра я снова прихожу к нему. Он спрашивает: “Ну, как? Спал?” – “Спал”, – отвечаю. “Ну, и как решил?” – “Я еще вчера сказал, как решил”. – “Ну, ладно. Какие у тебя просьбы?” – “Просьба одна: я должен работать…” – “Не волнуйся, работа у тебя будет…”

Я думаю, что он побаивался, что Московская партийная организация не примет мою отставку. Но я его уверил, что все пройдет хорошо, что никаких эксцессов не будет. Московская партийная организация не должна была внести какой-нибудь разлад в единство партии. Да и я понимал, что Брежневу оказано доверие всей партией. Это его время. И если в наших отношениях возникли разногласия, то уйти должен я. А будущее покажет, кто был прав. И Пленум МГК действительно не доставил никому хлопот, он прошел молча. Присутствовали на нем Суслов, Капитонов, Гришин. Суслов выступил, сказал, что, мол, так и так, товарищ Егорычев попросил, чтобы его освободили от обязанностей первого секретаря МГК. ЦК его просьбу принял и в связи с переходом на другую работу предлагает его освободить. Дальше Суслов стал уже говорить о Гришине, которого предложил избрать вместо меня. Ни о только что закончившемся Пленуме ЦК, ни о моем выступлении на нем он ни слова не сказал. И мне слова не предоставил, хотя у меня была заготовлена речь, в которой я бы рассказал, почему в сложившихся условиях я не могу оставаться первым секретарем МГК. Видимо, это и беспокоило Леонида Ильича, поэтому наш городской пленум там, “наверху”, было решено провести без прений…»[42]

На пост первого секретаря Московского горкома КПСС был избран 53-летний В. В. Гришин. Бывший инженер-железнодорожник из Подмосковья, Гришин еще в 1939 году вступил в партию, а уже в 1942 году, отслужив в армии (1938–1940 гг.), был избран вторым секретарем Серпуховского горкома партии. Вскоре он стал первым секретарем горкома, где проработал восемь лет до 1950 года. Его работа в Серпухове, казалось, шла успешно. Но что-то ему хотелось скрыть из событий этого периода, так как при проверке его партийных дел уже в 80-е годы никто не смог найти партийных документов молодого Гришина: ни его заявления о приеме в партию, ни соответствующих рекомендаций. С 1950 года Гришин перешел на работу в Московский горком партии, и с 1952 по 1956 год работал вторым секретарем МГК КПСС. Однако вскоре после XX съезда Гришин заменил Шверника на посту председателя ВЦСПС и задержался на этой должности 11 лет. Руководство профсоюзов не пользовалось у нас в стране сколько-нибудь значительным влиянием и престижем в составе власти, да и среди населения. Неудивительно поэтому, что только в 1961 году Гришин был избран в члены Политбюро ЦК КПСС, а еще через десять лет – членом Политбюро.

Вместо В. Е. Семичастного на должность председателя КГБ был назначен Ю. В. Андропов, занимавший до этого пост секретаря ЦК КПСС и заведующего одним из международных отделов ЦК – по социалистическим странам. Его непосредственным шефом в ЦК являлся М. А. Суслов. Можно предположить, что новое назначение Андропова состоялось по рекомендации и настоянию Суслова. С одной стороны, Суслов мог видеть в Андропове возможного конкурента в сфере идеологии. С другой стороны, члены Политбюро не хотели и чрезмерного усиления власти самого Брежнева в том случае, если бы председателем КГБ стал один из фаворитов Леонида Ильича. Относительная независимость, самостоятельность и высокий интеллект Андропова были уже тогда известны в высших партийных кругах. После Берии ни один из председателей КГБ не входил в состав Политбюро, и только Андропов был избран кандидатом в члены Политбюро. Это увеличивало личное влияние и власть самого Андропова, но и авторитет КГБ, штат которого вскоре был значительно увеличен. Расширилась и сфера деятельности КГБ. Так, например, в системе госбезопасности были восстановлены почти все ранее ликвидированные районные звенья, а также отделы в большинстве вузов, крупных предприятий и учреждений. Большая часгь научно-исследовательских институтов была переведена на новый режим, для входа в них нужен был теперь специальный пропуск. Здесь был расширен режим секретности и система допусков к секретной работе, хотя зачастую в данном институте по секретной тематике могла работать только одна небольшая лаборатория. Предполагалось, что научный работник, подписавший тот или иной документ о допуске к секретной работе, будет вести себя иначе, чем «вольный ученый». Если после XX съезда КПСС все главные проблемы идеологической борьбы рассматривались в ЦК, для чего был создан специальный отдел по «идеологическим диверсиям», то теперь, в конце 60-х годов, главные функции и обязанности по борьбе с «идеологическими диверсиями» были возложены на КГБ, который вел эту борьбу отнюдь не средствами идеологической полемики.

До 1967 года Андропов был мало известен в стране и в партии, хотя в аппарате ЦК о нем говорили не только как о самостоятельном и умном, но и как жестком и вместе с тем очень осторожном человеке. По своим убеждениям Андропов был безусловно антисталинистом и в международном отделе ЦК сумел окружить себя сравнительно молодыми и талантливыми работниками, которые не скрывали своего отрицательного отношения к Сталину и сталинизму. Характерно, что при переходе в КГБ Андропов не взял с собой почти никого из сотрудников своего отдела, хотя ему пришлось в 1967–1970 годах не только значительно расширить, но и изменить состав сотрудников КГБ. На этот раз сюда привлекались не бывшие комсомольские деятели, а главным образом партработники различных уровней. Андропов был политиком по призванию, он жил политикой и, видя вокруг себя слишком много бездарных политиканов, жаждавших в первую очередь жизненных благ и привилегий, несомненно, ставил перед собой далеко идущие цели. Он вполне лояльно относился в 60-е годы к Брежневу, но вовсе не был человеком из его «команды»; напротив, он осторожно и постепенно старался расширить свое собственное влияние и власть. Думаю, что, планируя как-то политическую карьеру, Андропов думал о продвижении вверх через партийный аппарат. В конце 60-х годов в ЦК КПСС не было ни одного крупного партийного работника, кроме Андропова, который в случае возможного ухода Суслова мог бы занять его место «главного идеолога». Возможно, что и Суслов понимал это, а поэтому очень охотно предложил именно Андропова на пост председателя КГБ. И Юрий Владимирович принял новое назначение, тем более что оно сопровождалось его повышением в партийной иерархии. Однако вряд ли Андропов мог предположить, что он пробудет на новом посту целых 15 лет, т. е. больше, чем любой из его предшественников.

Надо сказать, что осложнения с Шелепиным и Семичастным стали важным уроком для Брежнева и его пока еще не всесильной «команды». Поэтому Брежнев отнюдь не собирался предоставлять Андропову полную свободу действий в КГБ. Почти одновременно с Андроповым первым заместителем председателя КГБ был назначен генерал С. К. Цвигун, который возглавлял до этого комитеты государственной безопасности в Молдавии, Таджикской и Азербайджанской ССР. (Я уже писал ранее о близких и даже родственных отношениях между Брежневым и Цвигуном.) Еще с 1954 года на ответственной работе в КГБ находился и генерал Г. К. Цинев, с которым Брежнев был знаком по работе в Днепропетровске. Кроме того, Цинев тоже учился в Днепропетровском металлургическом институте, который закончил всего на год раньше Брежнева. С 1970 года Цинев также стал одним из заместителей Андропова в КГБ. Начальником Управления кадров КГБ в 1967 году был назначен В. М. Чебриков, работавший до того вторым секретарем Днепропетровского обкома КПУ. Чебриков принадлежал уже к иному поколению, чем Брежнев, но он также окончил Днепропетровский металлургический институт, правда позже – в 1950 году. Он не входил поэтому в окружение Брежнева, хотя нетрудно предположить, что он был раньше представлен Леониду Ильичу кем-то из его ближайших друзей. В 1968 году Чебриков был назначен одним из заместителей Андропова.

Придя в КГБ, Андропов должен был, конечно, уделять серьезное внимание и чисто профессиональной стороне деятельности органов, и под его руководством уровень работы КГБ в целом и его отдельных работников и отделов существенно повысился. Однако он не хотел, чтобы на него смотрели только как на шефа «тайной полиции». И действительно, он добился того, что вошел в число руководителей партии, ее ведущих политиков.

После 1964 года важной задачей для Брежнева и его окружения было не только укрепление связей, но и установление определенного контроля за работой высших военных инстанций СССР и высших военных руководителей. Ни у кого не было сомнений в лояльности армии по отношению к партии. Но при выборе партийного руководителя нельзя было не считаться вообще с тем мнением военных лидеров, которое складывалось у них в отношении того или иного члена Президиума. Военные лидеры страны, да и простые офицеры испытывали в начале 60-х годов явное недовольство Хрущевым, и это ускорило и облегчило его смещение. К Брежневу большинство военных лидеров относилось иначе, и у него давно сложились достаточно хорошие отношения с руководством Вооруженных Сил. Следует, однако, иметь в виду, что и в 60-е годы маршалы и генералы, отличившиеся в годы Отечественной войны и пользовавшиеся в этой связи немалой популярностью в народе, не представляли единой и сплоченной группировки. Еще Сталин искусно поддерживал разногласия и даже разжигал вражду между отдельными группами высших военных руководителей. Хрущев также умело использовал различные настроения военных лидеров, вначале выдвинув на первый план маршала Г. К. Жукова, а через два года неожиданно сместив его с поста министра обороны и назначив на этот пост маршала Р. Я. Малиновского. Как известно, Брежнев не торопился исправить ту несправедливость, которая была допущена сначала Сталиным, а потом Хрущевым по отношению к Жукову. Последний продолжал оставаться в тени, его не привлекали даже в качестве советника при решении важных военных вопросов. И Брежнев, и Суслов всячески мешали публикации отрывков из военных мемуаров Жукова, а когда работа над мемуарами была все же завершена, то они их опубликовали с большими купюрами и добавлениями, внесенными в текст рукописи иногда с молчаливого согласия автора, а иногда и без его согласия. Малиновский поддержал выдвижение Брежнева в руководители партии, но при таком относительно слабом лидере, как Брежнев, роль маршалов в решении наиболее важных военных вопросов существенно возросла, и блок маршалов в структуре власти в стране представлял довольно большую силу, с которой не только генсеку, но и всему Политбюро приходилось считаться. Во всяком случае ассигнования на военные нужды во второй половине 60-х годов значительно возросли, и все разговоры о сокращении армии и военных расходов фактически прекратились. В марте 1967 года Малиновский скончался. Он умер после тяжелой болезни, прогноз которой был неутешителен. Поэтому вопрос о возможном преемнике обсуждался еще в последние месяцы жизни маршала. Увеличение роли военных лидеров в принятии политических решений, их относительная независимость и высокий престиж героев Отечественной войны беспокоили Политбюро, и здесь стало крепнуть мнение, что для усиления контроля партии над армией новым министром обороны следует назначить не профессионального военного, а политического деятеля, хорошо знавшего военные проблемы. Наиболее подходящей кандидатурой на этот пост был, в сущности, только один человек – Д. Ф. Устинов, который с 1965 года являлся кандидатом в члены Политбюро и секретарем ЦК КПСС, отвечавшим за работу оборонной промышленности.

Устинов считался в 60-е годы заметной фигурой в советском руководстве. Он был на два года моложе Брежнева, но, так же как и Брежнев, происходил из семьи рабочего. В молодые годы Дмитрий Федорович работал слесарем и машинистом-дизелистом. В 19-летнем возрасте вступил в Коммунистическую партию. В 1934 году после окончания Ленинградского военно-механического института Устинов начал работать в одном из военных НИИ. Его дальнейшая карьера похожа на карьеру Косыгина. В течение нескольких лет Устинов прошел путь от рядового инженера до заместителя народного комиссара оборонной промышленности. В январе 1939 года Наркомат оборонной промышленности был разделен на четыре наркомата, среди которых появился и Наркомат вооружения СССР. Во главе этого наркомата в июне 1941 года был поставлен 33-летний Д. Ф. Устинов. Вначале главной задачей наркомата было производство танков и артиллерии. Однако война потребовала значительного увеличения масштабов военного производства, и производством танков стал руководить отдельный наркомат. Устинов возглавил производство артиллерийских орудий и снарядов, минометов и знаменитых «катюш» – самоходной реактивной артиллерии. Устинов работал много и успешно, и Сталин был им доволен. Еще в 1942 году Устинов стал Героем Социалистического Труда, а в 1944 году, когда Брежнев являлся все еще полковником, получил звание генерал-полковника. В свои 36 лет он был, вероятно, самый молодой генерал-полковник в нашей стране. Когда в марте 1953 года было образовано Министерство оборонной промышленности, то руководить этим важнейшим министерством было поручено именно Устинову. В 1957 году Устинов был назначен заместителем, а в 1963 году – первым заместителем Председателя Совета Министров СССР и Председателем ВСНХ СССР. Членом ЦК КПСС Устинов стал в 1952 году – после XIX съезда КПСС. На партийную работу Дмитрий Федорович перешел лишь после октябрьского Пленума и смещения Хрущева. Под контролем секретаря ЦК КПСС Д. Ф. Устинова находилась оборонная и значительная часть тяжелой промышленности. Излишне говорить, что Устинов был вполне подготовлен к работе министра обороны. При этом было, конечно, важно и то, что Брежнева и Устинова уже давно связывали самые добрые отношения. Об этом свидетельствует и Сергей Хрущев в своих мемуарах. По его словам, «впервые они сошлись сразу после войны, когда Брежнев был секретарем Днепропетровского обкома. На строительных площадках восстанавливаемого города молодой настойчивый министр и познакомился с симпатичным секретарем обкома. С тех пор и связывала Устинова и Брежнева если не дружба, то непреходящее чувство взаимного расположения. Пути их расходились, они не виделись годами, но при встречах с удовольствием вспоминали конец сороковых. Энергичный и целеустремленный Устинов подчинял своей воле Брежнева, известного своим податливым характером. Об этом знали все»[43]. Сергею Никитичу следовало бы добавить, конечно, что об этом знали все лишь из того круга людей, которые стояли близко к Хрущеву, Брежневу или Устинову, т. е. из очень узкого круга. Иначе не возникла бы ныне легенда, распространяемая журналистом-международником М. Г. Стуруа и бывшим партийным функционером П. А. Родионовым, о Л. И. Брежневе как о человеке с железными нервами и «стальными кулаками»[44], легенда, о которой мы будем говорить ниже.

Желание Брежнева видеть новым министром обороны Устинова не слишком нравилось тогда как отдельным влиятельным политикам, так и в еще большей мере весьма влиятельной военной верхушке. Профессиональные военные лидеры были явно недовольны планами Политбюро относительно преемника Малиновского. Их давление на Брежнева было достаточно сильным, и он не решился тогда пойти против мнения военных. Многие из маршалов – героев Отечественной войны – находились еще в хорошей форме, и наиболее сильной была тогда группа, возглавляемая маршалом А. А. Гречко. Напомню, что в годы войны Гречко некоторое время командовал 18-й армией, где полковник Брежнев возглавлял политотдел. Конечно, они были знакомы еще с тех времен, но было бы неверным преувеличивать близость Гречко и Брежнева. К 1967 году Гречко уже семь лет возглавлял Объединенные вооруженные силы Варшавского Договора. По многим свидетельствам, он не относился к Брежневу с особым почтением. Л. И. Брежнев чувствовал это, но ему все же пришлось уступить нажиму военных – именно А. А. Гречко был назначен в 1967 году министром обороны СССР. Главнокомандующим сухопутными войсками и заместителем министра обороны стал генерал армии И. Г. Павловский, считавшийся близким другом Брежнева. Надо отметить также, что еще в конце 1964 года Брежнев стал Председателем Совета обороны СССР – высшего органа по руководству обороной страны. Раньше во главе Совета обороны стоял Н. С. Хрущев. (Ни состав, ни характер работы Совета обороны СССР никогда подробно не освещался в советской печати.)

В самом конце 60-х годов произошло еще одно важное изменение в составе руководства. Неожиданно для многих был снят со своего поста первый секретарь Ленинградского обкома КПСС В. С. Толстиков. Он был назначен послом СССР в Китае, что при тогдашних отношениях между СССР и КНР можно было расценивать как явное понижение. Толстиков не без оснований считался консерватором и сталинистом, и в Ленинграде он неизменно проводил очень жесткую линию, особенно в отношении творческой интеллигенции. Толстиков отнюдь не находился в какой-либо оппозиции Брежневу и, как рассказывали мне тогда, главным поводом для понижения Толстикова был скандальный эпизод в Финском заливе, когда пограничный катер задержал яхту Толстикова за пределами советских территориальных вод, причем хозяин яхты был в сомнительной компании двух мужчин и трех женщин. Все были не очень трезвы, имели на себе минимум одежды и вовсе не имели никаких документов. Роскошная яхта была взята на буксир и препровождена на морскую погранзаставу, начальник которой немедленно дал знать о происшедшем в КГБ Андропову, а последний, естественно, позвонил Брежневу. Всем было известно, что Брежнев никогда не был особенно строг по части нравственности к высшим партийным и государственным работникам. Но то, что случилось с Толстиковым, выходило за рамки неписаных правил. Ему стали подыскивать новую работу.

Назначение его послом в КНР не обошлось, конечно, без множества ядовитых насмешек. В 1970 году отношения между Китаем и Советским Союзом были сведены до минимума. Поэтому штат советского посольства в Пекине был резко сокращен. Кроме того, еще в разгар так называемой «культурной революции» были отправлены на родину семьи всех дипломатов и весь женский персонал.

Первым секретарем Ленинградского обкома партии стал Г. В. Романов, который с 1962 года выполнял работу второго секретаря этого же обкома. В конце 60-х годов мало кто знал о Романове, и его новое назначение не породило никаких слухов, кроме множества различных анекдотов, связанных с его фамилией, – в Петербурге-Ленинграде возродилась-де новая династия Романовых. Только через несколько лет Г. В. Романов вошел в состав Политбюро, что так и не удалось сделать его предшественнику, слишком любившему пикантные морские прогулки на яхте.

Все перечисленные выше перемены в верхних эшелонах власти не сделали, однако, Брежнева к концу 60-х годов хозяином положения, ибо многие из членов Политбюро выдвинулись еще при Сталине и занимали не только в 40-е, но и в 50-е годы гораздо более высокое и прочное положение в партии и государстве. Другая часть членов Политбюро выдвинулась, как и сам Брежнев, во времена Хрущева. Этим людям Брежнев был обязан своим избранием на пост лидера партии и поэтому никак не мог игнорировать их мнение. И все же, пользуясь своим положением и возможностями, Леонид Ильич начал осторожно выдвигать ближайших друзей и дальних родственников на важные посты в партийном и государственном аппарате. Я уже говорил выше о Цвигуне, Циневе и Павловском. В органах Министерства охраны общественного порядка не оказалось таких авторитетных профессиональных лидеров, которые могли оказать давление на Политбюро, и предложение Брежнева – назначить министром не одного из генералов внутренних войск, а партийного работника – было принято. Брежнев предложил на этот пост кандидатуру Н. А. Щелокова, старого друга семьи, выпускника все того же Днепропетровского металлургического института, который все еще работал в Молдавии в качестве второго секретаря ЦК КП Молдавии. В 1968 году было решено восстановить упраздненное при Хрущеве общесоюзное Министерство внутренних дел. И министром стал все тот же Щелоков. Семичастный утверждает ныне, что и он, занимавший тогда еще пост председателя КГБ, и Шелепин, как член Политбюро, выступили с решительными возражениями против кандидатуры Щелокова[45]. Может быть. Но Брежнева поддержали Подгорный, Шелест и другие. Щелоков быстро перебрался в Москву. Он получил большую квартиру в том же доме на Кутузовском проспекте, где жил и сам Брежнев. В этом же доме этажом выше имел квартиру и Андропов. Вскоре Щелоков получил и большую дачу в подмосковном правительственном поселке Жуковка.

Еще в 1965 году членом Военного совета и начальником политуправления Московского военного округа стал один из ближайших друзей и соратников Л. И. Брежнева еще по работе в партийных органах Днепропетровска в довоенные годы К. С. Грушевой. Важный пост управляющего делами ЦК КПСС занял давний выпускник все того же Днепропетровского металлургического института Г. С. Павлов, работавший до того на малозначительном посту в аппарате Комитета партийного контроля при ЦК КПСС. Еще более важный пост заведующего Общим отделом ЦК КПСС занял в 1965 году К. У. Черненко, перешедший сюда с должности начальника секретариата Президиума Верховного Совета СССР, где, как я упоминал, ему было трудно сработаться с А. И. Микояном. Стал быстро увеличиваться и личный секретариат генсека, возглавляемый днепропетровцем Г. Э. Цукановым. К концу 60-х годов в нем имелось уже около 20 помощников, секретарей и референтов. В их числе были и крайне агрессивные, но малограмотные сталинисты вроде В. А. Голикова, и очень компетентные антисталинисты, как, например, А. Е. Бовин. Еще один близкий друг и земляк Брежнева, Н. А. Тихонов, перешел с более скромной должности заместителя председателя Госплана СССР на высокий пост заместителя Председателя Совета Министров СССР. Неудивительно, что после XXIII съезда КПСС Н. А. Тихонов был также переведен из кандидатов в члены ЦК КПСС.

Немалое недовольство как в партийных кругах, так и в кругах работников науки и просвещения вызвало быстрое возвышение С. П. Трапезникова, который с должности проректора Высшей партийной школы при ЦК КПСС перешел на высокий в партийной иерархии пост заведующего отделом науки и учебных заведений ЦК КПСС. Этот человек, которому стали теперь подведомственны и Академия наук СССР, и министерства просвещения и высшего образования, отличался не только феноменальной безграмотностью, но и крайним апломбом. Во время его выступлений перед научными работниками или работниками просвещения слушатели забавлялись тем, что составляли списки грубых ошибок и оговорок, нелепых оборотов речи, допущенных докладчиком. Вскоре после появления Трапезникова в ЦК КПСС московские издательства начали выпускать в свет одну за другой книги Трапезникова, посвященные истории КПСС, проблемам аграрной политики партии и идеологии. Вероятно, он передавал в издательства те рукописи и стенограммы, которые в прошлом не мог опубликовать. Наверное, Трапезников искренне думал, что это сможет укрепить его авторитет среди ученых-обществоведов и партийных работников. Однако в этих опусах имелось так много фактических, да и просто стилистических ошибок, что обширные выписки из них ходили в среде московской интеллигенции вместе с материалами «самиздата». Мне, как недавнему работнику крупного педагогического издательства, было трудно понять, как эти книги могли увидеть свет. Или у Трапезникова имелись еще более неграмотные, чем он, редакторы, или его рукописи в спешке вообще не редактировались, или издательства сознательно ограничивались лишь минимальной правкой, чтобы скомпрометировать автора. Ко всему прочему, этот человек оказался чрезвычайно тщеславен.

Став после XXIII съезда членом ЦК КПСС и укрепив таким образом свое положение, Трапезников в том же 1966 году выставил на очередных выборах свою кандидатуру в члены-корреспонденты Академии наук СССР. При голосовании на Отделении истории, философии и права кандидатура Трапезникова прошла большинством или даже подавляющим большинством голосов. Однако на общем собрании действительных членов Академии наук СССР из 170 присутствовавших на собрании с правом решающего голоса только около 80 академиков отдали свои голоса Трапезникову, хотя для избрания требуется получить две трети голосов действительных членов Академии. Оглашение результатов голосования вызвало растерянность в президиуме Академии наук. Ряд видных академиков-обществоведов потребовали провести переголосование и новое обсуждение кандидатур. Президент Академии М. В. Келдыш сообщил о случившемся М. А. Суслову. Последний рекомендовал провести переголосование, но отметил при этом, что было бы неправильным оказывать какое-либо давление на академиков. При повторном обсуждении академики Б. А. Рыбаков и В. М. Хвостов выступили за избрание Трапезникова, но академики В. А. Энгельгардт и И. Е. Тамм решительно высказались против избрания Трапезникова, при этом Тамм в своем выступлении процитировал некоторые места из «трудов» претендента. Повторное голосование также было не в пользу Трапезникова. Он не собрал и 50 процентов голосов[46]. Этот скандальный эпизод получил огласку, и некоторые из членов Политбюро, в том числе и Подгорный, высказались за освобождение Трапезникова от поста заведующего отделом науки и учебных заведений ЦК КПСС. Брежнев активно защищал этого близкого ему члена своей «команды». Возник вопрос о назначении Трапезникова министром просвещения. Однако против этого решительно высказался Косыгин, недолюбливавший Трапезникова. Имея в виду чисто внешнюю непривлекательность последнего, Косыгин не без мрачного юмора заметил: «Да он у нас всех детей напугает». Вопрос был отложен, и в конце концов Брежневу удалось отстоять своего любимца. Трапезников, правда, уже не смог продвинуться вперед в своей политической карьере, но он остался заведующим отделом ЦК КПСС, продолжая по-прежнему издавать и переиздавать свои никому не нужные книги. И только Андропов отправил этого мракобеса и графомана на пенсию.

Я писал выше, что уже на XXIII съезде КПСС опытные наблюдатели и делегаты видели, что дирижерская палочка находится в руках М. А. Суслова, хотя сам он и не выступал с речью. Именно к Суслову обращались во второй половине 60-х годов многие работники аппарата ЦК КПСС для разрешения спорных вопросов. Это обстоятельство, несомненно, раздражало все более разраставшееся окружение Брежнева, его личную «команду», которая хотела обеспечить как своему шефу, так, конечно, и себе большую самостоятельность в решении идеологических, политических и внешнеполитических проблем, а также в расстановке номенклатурных кадров. Между тем Брежнев в силу своей нерешительности Долгое время опасался делать какие-либо энергичнее шаги в этом направлении. Перелом в отношениях между Брежневым и Сусловым наступил в самом конце 1969 – начале 1970 года.

По традиции в конце каждого года собирался пленум ЦК КПСС, который в преддверии сессии Верховного Совета СССР обсуждал и оценивал итоги уходящего года и намечал основные директивы к плану на предстоящий год. В качестве докладчика на пленуме выступал обычно Председатель Совета Министров СССР, после чего происходили краткие прения. Так именно начал свою работу и декабрьский Пленум ЦК КПСС в 1969 году. Однако на этом Пленуме вскоре после основного доклада с большой и по тем временам довольно радикальной речью по проблемам управления и развития народного хозяйства выступил Л. И. Брежнев. Эта речь содержала резкую критику в адрес органов хозяйственного управления; оратор откровенно говорил о плохом состоянии и больших трудностях советской экономики, ставящих под угрозу выполнение восьмой пятилетки. Эта речь была подготовлена в секретариате Брежнева группой помощников под руководством его нового референта А. Е. Бовина, человека прогрессивных и независимых взглядов. Разумеется, Брежнев не обязан был согласовывать свою речь предварительно с членами Политбюро, так как не он являлся докладчиком по основному вопросу. Он выступал в прениях и мог поэтому, казалось бы, свободно высказывать свое личное мнение. Однако Брежнев был все же не рядовым оратором, а лидером партии, и его речь на следующий день была опубликована во всех газетах, которые не публиковали при этом речи других участников прений. Поэтому для многих функционеров именно речь Брежнева воспринималась как директивная. Необычная самостоятельность Брежнева не только удивила, но и обеспокоила многих членов Политбюро, которые уже привыкли к вялости и пассивности генсека и теперь забеспокоились, что усиление влияния и власти Брежнева не только ослабит влияние и власть других членов Политбюро, но и нарушит ту «стабильность» в кадрах партийного руководства, которая сложилась после 1964 года. Естественно, больше других был недоволен Суслов, с которым Брежнев не нашел нужным заранее проконсультироваться. Выступить в одиночку против Брежнева Суслов, однако, не решился. Он подготовил специальную записку для членов Политбюро, которую подписали также Шелепин и Мазуров. В этой записке подвергалась критике речь Брежнева как политически ошибочное выступление, в котором наибольшее внимание сосредоточено на негативных явлениях и ничего не говорится о тех путях, с помощью которых можно и нужно исправить недостатки в народном хозяйстве. Предполагалось обсудить «письмо трех» на предстоящем в марте 1970 года Пленуме ЦК.

Брежнев был явно обеспокоен. По совету своих помощников он предпринял не совсем обычный шаг. Он отложил на неопределенный срок Пленум ЦК КПСС и выехал в Белоруссию, где в это время проводились большие маневры Советской Армии, которыми руководил лично министр обороны А. А. Гречко. Никто из членов Политбюро не сопровождал Брежнева, с ним отправились только некоторые наиболее доверенные помощники. В Белоруссии Брежнев провел несколько дней, совещаясь не только с Гречко, но и с другими маршалами и генералами. Этот неожиданный визит Брежнева к военным произвел впечатление на членов Политбюро. Они увидели нового, более самостоятельного и независимого Брежнева. Никто не знал содержания бесед Брежнева с Гречко и маршалами, да и Брежнев не был обязан в данном случае отчитываться перед членами Политбюро, не входившими в Совет обороны. Однако было очевидно, что военные лидеры обещали Брежневу полную поддержку в случае возможных осложнений. Вскоре стало известно, что Суслов, Шелепин и Мазуров «отозвали» свою записку, и она нигде не обсуждалась. По возвращении Брежнева в Москву Суслов первым выразил ему свою полную лояльность. Вся система печатной и устной пропаганды, а также весь подведомственный Суслову идеологический аппарат быстро перестроились на восхваление нового «великого ленинца» и «выдающегося борца за мир», который становился отныне не только руководителем, не только первым среди равных, но и неоспоримым лидером, «вождем» партии и фактическим главой государства.

Перед праздниками на площадях и главных улицах и других городов обычно вывешивались портреты всех членов Политбюро. Так было и перед 1 Мая 1970 года. Но теперь повсюду на стенах домов появились огромные портреты одного Брежнева, большие плакаты с цитатами из его речей и докладов. Изображение Брежнева во многих случаях было более крупным, чем других членов Политбюро. Газеты почти ежедневно стали публиковать фотографии Брежнева. Передовые статьи в газетах и теоретические статьи в партийных и научных журналах начали включать цитаты из «произведений» Брежнева. Масштабы всей этой начавшейся с весны 1970 года пропагандисгской кампании по укреплению и утверждению авторитета «вождя» партии намного превосходили все, что делалось во времена Хрущева и за что Хрущев был подвергнут столь резкой критике на октябрьском Пленуме ЦК КПСС.

Ступени развития советского общества и политическое лидерство в СССР

Не только у некоторых западных советологов, но и у наиболее консервативных советских историков можно встретить утверждения, что советская коммунистическая система в сущности никогда не менялась и, однажды возникнув, продолжает жить и определять природу советского общества, его политику и идеологию до сих пор. Изменяются лишь некоторые, и притом не самые главные, черты внешнего облика советского коммунизма. Его основные признаки – однопартийная система, тоталитаризм или авторитарность, государственно-экономическая монополия и идеология – неизменны. С этой точки зрения сталинизм является прямым и логическим продолжением ленинизма, а «хрущевизм» и «брежневизм» – лишь различными формами сталинизма. При этом переходы от одной стадии развития общества к другой строго детерминированы, альтернативность или многовариантность в развитии нашей страны отрицаются. Это ошибочная точка зрения. Наша страна и наше общество прошли в своем развитии несколько стадий или эпох, когда трансформировались не только внешние формы, но и существенные элементы и социальные институты самого общества, менялось международное положение страны и ее роль в мире. Американский советолог Уильям Г. Хейланд писал еще в начале 1982 года:

«К сожалению, западная советология подпала под влияние исследовательской школы, подсознательно усвоившей некоторые основные положения марксистского детерминизма. Эти исследователи утверждают, что в расчет следует принимать только систему. Система обладает собственной мощной инерцией и собственными закономерностями, институтами и динамикой. Со времени Сталина лидеры уходят и приходят; кто находится у руля – не имеет значения: советская политика все равно будет той же самой.

Это вздор. Леонид Брежнев – не Никита Хрущев, а Хрущев – не Иосиф Сталин. Немыслимо, например, чтобы Брежнев был в состоянии провести безжалостные кровавые чистки 30-х годов, даже если бы он располагал для этого необходимой властью и возможностями. Представим другую ситуацию: допустим, Хрущеву удалось бы предотвратить октябрьский переворот 1964 года и сохранить власть до конца своих дней. Как бы он реагировал на войну во Вьетнаме, чехословацкий кризис и «восточную политику» Западной Германии? Так же, как Брежнев? Пошел бы Хрущев на вторжение в Чехословакию накануне встречи с Линдоном Джонсоном? Или, предположим, Брежнев не оправился бы после болезни в 1975 году. Одолел бы Андрей Кириленко своих соперников?»[47].

Это резонные вопросы, хотя Хейланд слишком упрощенно толкует понятие «марксистского детерминизма».

Разные принципы можно положить в основу периодизации советской истории. Но не будет ошибочным сказать, что в условиях столь централизованного и пока еще авторитарного государства, как Советский Союз, каждая устойчивая администрация и партийное руководство создают свою эпоху. С этой точки зрения, оглядываясь назад, мы можем говорить об эпохах Ленина, Сталина, Хрущева и Брежнева, а также о начале новой эпохи, которую на Западе все чаще называют эпохой Горбачева. Речь идет в данном случае о действительно разных фазах развития общества, которые отличаются друг от друга не только личными качествами и именем советского лидера и его ближайшего окружения, но и различными социально-экономическими структурами, методами хозяйственного и политического руководства, общественным благосостоянием, характером и особенностями правящей элиты, международным положением страны, приоритетами во внешней и внутренней политике, техническим оснащением и ролью вооруженных сил и военно-стратегическими концепциями, значением тех или иных общественно-политических институтов, господствующими настроениями и мировоззрениями, общей культурой, стилем поведения, даже внешним видом и привычками рядовых граждан и руководителей, характером искусства, архитектуры, литературы и многими другими ценностями и проявлениями общественной, государственной и культурной жизни.

Но не следует и преувеличивать роль политических лидеров в развитии СССР, ибо изменения в советском обществе определяются в огромной степени такими факторами, как развитие науки и техники, экономический прогресс и соответствующие перемены в социальной структуре. В нашей стране не существует достаточно четкого конституционного механизма, устанавливающего порядок смены различных администраций. В этот важнейший процесс нередко привносится поэтому значительный элемент случайности. И все же мы видим, что выдвижение каждого нового лидера на вершину советской пирамиды власти объясняется не только случайностями или личными амбициями, но и сложным сочетанием социальных сил и общественно-политических настроений, влияние которых оказывается более сильным, чем воля уходящего лидера. Ленин страстно противился выдвижению Сталина как своего преемника. Однако его призывы на этот счет были оставлены без внимания. И примерно та же картина наблюдалась при всех последующих сменах партийно-государственной администрации в СССР. Не сумел удержаться у власти Г. М. Маленков, принявший на свои не слишком крепкие плечи наследие Сталина. Еще почти через десять лет был устранен от власти Н. С. Хрущев. Известно также, что после смерти Л. И. Брежнева не смог прийти к власти ни его «законный наследник» А. П. Кириленко, ни ближайший фаворит К. У. Черненко. Этот последний все же сумел сменить на посту главы партии и государства Ю. В. Андропова, который, конечно же, предпочел бы другого преемника. Однако и «завещание» Черненко в марте 1985 года было оставлено без внимания.

Вместе с тем было бы ошибочным преуменьшать роль политических лидеров в нашей стране, где их огромное влияние часто только подчеркивает слабость существующих у нас демократических институтов, авторитарный характер власти и отсутствие демократического разнообразия в политической и культурной жизни народа.

Существует мнение, что в Советском Союзе сам аппарат, партийно-советский истеблишмент или правящая элита определяют и выдвигают новых руководителей в соответствии с интересами и потребностями выгодной для аппарата системы власти. Это мнение содержит немалую долю истины. После Ленина у нас пока еще не было примеров выдвижения такого «вождя», который не принадлежал бы сам к высшим слоям сложившегося ранее аппарата власти и который был бы враждебен господствующим здесь настроениям, интересам и ожиданиям. Однако из этого обстоятельства вовсе не следует непреложный вывод о незначительной роли лидера в советской системе управления. Во-первых, сам состав правящей элиты в Советском Союзе неоднороден, и она отнюдь не является каким-то «новым классом», все члены которого связаны прочной круговой порукой. Во-вторых, настроения и ожидания аппарата могут не совпадать с настроениями и ожиданиями широких масс, от которых этот аппарат не отделен ни юридическими, ни сословными, ни какими-либо иными труднопреодолимыми перегородками. Эти обстоятельства и может использовать новый лидер, особенно в условиях авторитарной системы власти. Он может постепенно изменить не только стиль и методы управления или свое ближайшее окружение, но и значительную часть всей правящей элиты. Он может создать новые институты управления и оказать влияние на все сферы общественной и культурной жизни, на темпы и формы развития экономики, на характер внешней и внутренней политики. Это положение и позволяет историкам и политологам «персонифицировать» пережитые нашей страной эпохи.

Наряду с утверждением о неизменности природы и идеологии советской коммунистической системы до сих пор можно встретить тезис о развитии советского общества как об относительно равномерном и плавном процессе, в ходе которого под руководством партии происходила реализация идей социализма. Разница состоит лишь в том, что в наших прежних учебниках эта реализация идей социализма рассматривалась как синоним прогресса, процветания и демократии, а во многих западных работах – как расширение и углубление тоталитаризма и возвышение государства над личностью. Думаю, что обе эти точки зрения являются ошибочными, хотя бы потому, что развитие нашего общества никогда не представляло собой плавного и равномерного процесса.

Если принимать во внимание лишь наиболее важные сдвиги в природе общества, то можно отметить, что каждая из перечисленных выше эпох была во многих отношениях отрицанием предыдущей, сохраняя в других, не менее важных отношениях преемственную связь с прошлым, опираясь на его достижения или, напротив, развивая его пороки. Каждая новая администрация решала немало острых проблем, оставшихся ей в наследство. Но в это же время накапливался груз новых проблем, которые в рамках данной ступени развития оставались нерешенными в силу объективных или субъективных причин. Объективная логика общественного развития оказывалась у нас в слишком большой зависимости от субъективной логики становления того или иного политического лидера.

Весьма существенные различия можно наблюдать поэтому не только между различными периодами советской истории, но и внутри каждого из них. Любая из перечисленных выше эпох включает в себя период становления, краткий или более продолжительный период стабильности, а также период упадка, накопления трудностей и противоречий, для обозначения которого вполне подходит и такое понятие, как кризис. Мы должны с полной определенностью сказать, что не только развитие капитализма, но и развитие социализма – причем во всех социалистических странах – шло до сих пор от кризиса к кризису, хотя характер, обстоятельства и главные факторы, создающие в той или иной стране обстановку общественно-экономического и политического кризиса, были, конечно, различными в лагере социализма и в лагере капитализма.

Некоторые из западных наблюдателей, констатируя наличие очередного серьезного кризиса в СССР, нередко отождествляли его с тупиком, из которого, по их мнению, советское общество уже не сможет выбраться. Это мнение также ошибочно. Конечно, различного рода кризисы существенно тормозили развитие нашего общества, тем более что многих из них можно было бы избежать при более разумном руководстве. Однако до сих пор наше общество и государство не без труда, но все же рано или поздно находило выход из кризиса и обретало новый импульс к развитию.

Это всегда был, однако, нелегкий выход, и он сопровождался обострением политической борьбы. Опять-таки – вопреки многим стереотипам, отрицающим наличие политической борьбы в нашем обществе и признающим только «неантагонистические противоречия при социализме», – мы должны признать, что наше общество и сегодня все еще остается обществом строящегося социализма и что на всех этапах его развития сохраняется политическая борьба. Эта борьба обостряется в те краткие, а иногда и довольно продолжительные периоды, которые можно было бы назвать переходными – от одной эпохи к другой. Не сразу наше общество перешло от эпохи Ленина к эпохе Сталина, и все это переходное время было наполнено острой политической борьбой. Напряженная борьба происходила и в первые годы после смерти Сталина. Эта борьба приняла своеобразные формы и в середине 60-х годов, при переходе от эпохи Хрущева к эпохе Брежнева. Наконец, она вновь обрела остроту после смерти Брежнева – при рождении той новой эпохи, многие важные черты которой определились как раз в последние два-три года.

Наличие политической борьбы в советском обществе признают сегодня и многие ведущие советские социологи. Как писал в 1988 году А. П. Бутенко, «одним из широко распространившихся предрассудков является мнение, будто проблем политического лидерства и борьбы за власть, столь характерных для буржуазного общества, при социализме не существует… Однако ликвидация эксплуататорских классов и ликвидация классов вообще, как показала жизнь, не совпадают. Социализм остается обществом классовым, знающим политические отношения и государственную власть.

Чем дальше, тем больше обнаруживалось, что проблема преемственности власти, связанная со сменой лидеров, а следовательно, и с борьбой за лидерство, имеет место и в послекапиталистическом обществе, т. е. встает и перед новым обществом и осуществляется в нем. В самом деле, разве утверждение сталинского режима представляло собой просто смену одного лидера – Ленина другим лидером – Сталиным, а не существенное изменение в расстановке социально-классовых сил, стоящих у власти? Разве приход к власти Хрущева и его сторонников, борьба их за преодоление “культа личности” и его последствий представляли обычную смену умершего лидера живым, а не существенную передвижку в функции власти от одних социально-политических сил к другим? Разве смещение Н. С. Хрущева с поста политического лидера было совершено из-за “состояния его здоровья”, а не было производным от столкновения различных представлений о будущем развитии, результатом действия определенных политических сил, недовольных его лидерством и его политикой? Несомненно и то, что последняя смена политического руководства в Советском Союзе являет собой политический поворот, обусловленный не только личными качествами нового советского лидера, но прежде всего глубинными интересами и потребностями общественно-политических сил, стремящихся к преодолению застоя и кризисных явлений в советском обществе, к обновлению теории и практики социализма».

С этими словами нельзя не согласиться, как и с утверждением, что «сколько-нибудь серьезной научной разработки эти и другие аспекты политической практики у нас пока не нашли»[48].

Все сказанное выше позволяет сделать вывод, что смещение Хрущева положило начало новой эпохе жизни советского общества и государства. Начальный период был временем становления режима Брежнева и продолжался примерно 5–6 лет. Это было богатое событиями время. Унаследовав должность и положение главы партии, а стало быть, и фактического главы государства, Брежнев не унаследовал ни того почти безграничного влияния, ни той почти безраздельной власти, которую имел Хрущев, не говоря уже о Сталине. Но Брежнев, как казалось, и не стремился к этому. Он не стремился, подобно Сталину, подняться над советским истеблишментом на недосягаемую высоту и не вел, подобно Хрущеву, постоянной борьбы с бюрократическим аппаратом. Брежнев не просто доверился аппарату, он, можно сказать, передоверил как аппарату, так и своим коллегам по Политбюро и Секретариату большую часть функций по управлению обществом и государством, лишь изредка проявляя какое-то подобие инициативы. Он действительно обеспечил этому аппарату небывалую ранее стабильность. После неизбежных перестановок в хозяйственном и партийном управлении, которые совершались после эпохи Хрущева в 1964–1965 годах, в руководстве республик и областей, министерств и государственных комитетов не происходило почти никаких существенных перемен. Прошло время быстрых карьер, но прошло время и быстрых падений. Именно время Брежнева оживило теорию номенклатуры как какого-то «нового класса», ибо никогда еще серая и безликая посредственность бюрократического управления не обретала такой силы, как во времена Брежнева. Но никогда еще и бесплодие бюрократического управления не выявлялось с такой полнотой, как в эту эпоху.

В течение полутора лет новое руководство пыталось изменить то, что ему казалось ошибочным в деятельности Хрущева. Это было время реформ и контрреформ, а также оживленной идеологической борьбы, которая частично происходила и внутри партии. Застой в экономике, характерный для начала 60-х годов, сменился заметным оживлением в развитии промышленности и сельского хозяйства. Но это было время значительного ухудшения международного положения Советского Союза. Обострились отношения СССР с развитыми капиталистическими странами, решительно ухудшились взаимоотношения с Китаем, резко возросли центробежные силы в странах Варшавского пакта и СЭВ. Результатом этих событий стало форсированное военное строительство, поэтому советский военный комплекс развивался быстрее и лучше, чем многие другие отрасли народного хозяйства.

Вторая половина 60-х годов характеризовалась активизацией консервативно-догматических тенденций в советской культурной и общественно-политической жизни. Брежнев и его окружение не стремились продолжить линию XX и XXII съездов партии, а, напротив, стали проводить сначала осторожную, а потом все более настойчивую политику по реабилитации Сталина.

Недовольство интеллигенции и молодежи наступлением консервативных сил, разочарование в прежней системе ценностей, внешнее влияние – все это нашло свое выражение в формировании независимых от государства и руководства КПСС общественных групп и течений общественной мысли. Стало зарождаться, и в первую очередь среди интеллигенции, независимое общественное мнение. Появились движения и группы с национальной или националистической окраской. Партийные и советские власти ответили на деятельность всех этих групп и движений различного рода репрессиями.

Разумеется, Брежнев был в эти годы доминирующей фигурой в партийном руководстве. Но почти все решения принимались коллективно на заседаниях Политбюро, и каждый из членов партийного руководства имел гораздо больше, чем раньше, возможностей решать подведомственные ему проблемы самостоятельно. Гораздо большая, чем в прошлом, независимость в решениях была предоставлена и руководителям республик и областей. Брежнев держался в 60-е годы как первый среди равных, и он почти никогда не принимал единоличных решений по важным вопросам. Поэтому имя Брежнева в меньшей мере связано с важнейшими событиями 60-х, а потом и 70-х годов, чем это было в эпоху Сталина или Хрущева. Брежнев часто был лишь одним из важнейших участников, а не инициатором тех или иных крупных исторических событий, и его личная роль была нередко скромнее, чем об этом думали западные наблюдатели. Но это вовсе не значит, что его власть была только формальной.

Реформы и контрреформы 1964–1965 годов

Смещение Н. С. Хрущева с поста руководителя партии и государства и выдвижение на эти посты Л. И. Брежнева и А. Н. Косыгина не сопровождалось вначале никакими серьезными кадровыми перестановками, если не считать нескольких относительно небольших изменений в отдельных звеньях руководства и отставки А. И. Микояна, на смену которому пришел Н. В. Подгорный. Наиболее популярным в кадровой политике стало слово «стабильность».

Вместе с тем 60-е годы не были периодом застоя. Уже в течение 1964–1966 годов стремление весьма энергично исправить все то, что считалось неверным и вредным в деятельности Н. С. Хрущева, дало определенные результаты. Но это было противоречивое время. По многим направлениям страна ускорила свое движение вперед, по другим можно было наблюдать отчетливое отступление от уже завоеванных позиций. Всеми было поддержано, например, решение ЦК КПСС об отмене введенного в 1962 году разделения партийных организации по производственному признаку и о восстановлении прежней системы единого районного, областного и республиканского партийно-советского управления. Система совнархозов, претерпевшая еще при Хрущеве немало изменений, была ликвидирована, а старая отраслевая система управления экономикой реставрирована, для чего были вновь организованы союзные и республиканские министерства и ведомства. Предполагалось, однако, что и Совет Министров, и Госплан СССР, а также все другие союзные органы должны будут решительно изменить не только стиль, но и методы управления промышленностью и сельским хозяйством и что на смену административно-бюрократическим и командным методам руководства хозяйством придут методы экономического регулирования.

Уже в марте 1965 года состоялся Пленум ЦК КПСС, который весьма критически оценил состояние дел в сельском хозяйстве и наметил многие важные меры по его исправлению. Пленум постановил значительно расширить самостоятельность колхозов и совхозов, а также региональных управлений сельского хозяйства в планировании и принятии решений. Было решено сократить размеры посевов на целине и значительно увеличить вложения в сельское хозяйство европейской части страны. Сокращались нормы обязательных поставок государству сельскохозяйственных продуктов. Участники Пленума подвергли очень резкой критике ошибки Хрущева и насаждение им порочной технологии в зерновом хозяйстве по рекомендациям Т. Д. Лысенко. Еще с осени 1964 года были отменены почти все неоправданные ограничения в отношении приусадебного хозяйства колхозников и рабочих совхозов. Были не только восстановлены прежние размеры этих хозяйств. Сельские жители вскоре также получили разрешение увеличивать свои хозяйства с 0,25 до 0,5 гектара. Отменялись и многие из неоправданных ограничений в пользовании личным скотом. Надо сказать, что еще при разработке планов посевной кампании на 1965 год большинство колхозов и совхозов стихийно во много раз сократили планы посевов кукурузы – даже там, где выращивание кукурузы было полезно и выгодно. По решению ЦК КПСС были повышены закупочные цены на многие продукты сельскохозяйственного производства. Пленум принял решение об установлении для колхозников небольших пенсий. Не без влияния бывшего землеустроителя Л. И. Брежнева Пленум ЦК рекомендовал значительно расширить проведение мелиоративных работ, создать сеть оросительных каналов, а также увеличить производство минеральных удобрений. Все это потребовало и заметного увеличения доли капитальных вложений в сельское хозяйство.

Решения мартовского Пленума ЦК КПСС и ряд последующих постановлений несомненно дали некоторый толчок развитию сельского хозяйства, которое в 1960–1964 годах топталось на месте. Однако ускорение в развитии сельскохозяйственного производства не стало столь значительным, как этого ожидали новые руководители страны. Среднегодовой прирост продукции сельского хозяйства составил в 1966–1970 годах около 4 процентов, а всего за десять лет – с 1960 по 1970 годы – производство сельскохозяйственной продукции увеличилось только на 38 процентов. Гордиться было нечем. Производительность труда в советском сельском хозяйстве в 1970 году составляла по разным подсчетам всего лишь 15–20 процентов от производительности сельскохозяйственного труда в США.

Проведение важных реформ было намечено и в области промышленного производства. Сентябрьский Пленум ЦК КПСС 1965 года принял постановления о значительном расширении хозяйственной самостоятельности промышленных предприятий, об объединении как однородных, так и разнородных предприятий в различные фирмы, концерны и тресты. Предполагалось значительно увеличить роль хозяйственного расчета и сократить число показателей работы предприятий, утверждаемых сверху. Главным показателем работы и предприятий, и всех отраслей промышленности становился объем не произведенной, а реализованной продукции. На хорошо работающих предприятиях создавались поощрительные фонды, изменялась система материального поощрения, повышалась роль премий и единовременных вознаграждений в конце года.

Косыгин говорил в своем докладе, что принятые Пленумом решения являются только началом еще более глубокой и всеобъемлющей реформы, которая будет осуществляться на протяжении ближайшей пятилетки, и даже в 70-е годы. Но в действительности не произошло серьезных изменений ни в хозяйственной Деятельности промышленных предприятий, ни в планировании, ни в характере централизованного руководства советской экономикой. Да по-другому и быть не могло: реформа противоречила слишком привычному, слишком устоявшемуся директивному методу управления народным хозяйством страны и требовала более четкого разграничения между правами хозяйственных, государственных и партийных органов. Необходимо было изменить как структуру, так и привычные методы работы и в аппарате ЦК КПСС, и в аппаратах областных комитетов партии. Провести, а тем более углубить и расширить экономическую реформу без прямой и постоянной поддержки партийных комитетов было невозможно, а такой поддержки хозяйственные организации и отдельные предприятия и объединения почти не получали. В результате «косыгинская» экономическая реформа была реализована лишь частично. Крайне непоследовательно действовали министерства и Госплан СССР, которые ограничивали самостоятельность предприятий и не торопились распространять основные принципы экономической реформы на деятельность целых отраслей народного хозяйства. Изменения почти не коснулись такой важнейшей области экономики, как капитальное строительство, мало было нововведений в системе распределения товарно-материальных ценностей и средств производства, а также в системе оптовых цен. Не были созданы необходимые стимулы и системы для повышения качества продукции.

Несомненно, что решения сентябрьского Пленума ЦК КПСС 1965 года помогли преодолению некоторых трудностей в промышленном производстве и позволили ускорить развитие промышленности в 1966–1970 годах по сравнению с 1961–1965 годами. Если в 1965 году объем произведенной в стране промышленной продукции составлял 151 процент по сравнению с 1960 годом, то в 1970 году промышленность произвела продукции в 2,27 раза больше, чем в 1960 году. Однако основные задания восьмой пятилетки все же не были выполнены ни сельским хозяйством, ни промышленностью. Жизнь советских людей хотя и улучшалась, но гораздо медленнее, чем это было возможно даже с учетом сложной международной обстановки.

Необходимо отметить, что именно во второй половине 60-х годов были предприняты большие усилия по освоению новых промышленных районов на севере и востоке страны. Кроме ускоренного развития Западно-Сибирского района, проводились значительные работы по созданию Саянского, Оренбургского, Южно-Таджикского, Братского, Павлодар-Экибастузского промышленных комплексов.

К концу 60-х годов Советский Союз впервые обогнал США по производству некоторых важных видов промышленной продукции: по добыче угля и железной руды, по производству цемента, тепловозов, тракторов и комбайнов. Однако по производству грузовых автомашин мы отставали от США к концу десятилетия в 4 раза, по производству синтетических материалов – примерно в 7–8 раз, по изготовлению электронно-вычислительной техники – в десятки раз. Картона и бумаги США производили в 7 раз больше. Очень значительным было наше отставание и по производству многих товаров народного потребления. Протяженность железных дорог в США была больше в 2,5 раза, чем в СССР, а автомобильных дорог с твердым покрытием – в 10 раз больше при значительно лучшем качестве. По числу установленных телефонных аппаратов мы отставали в 15 раз. Хотя СССР в 60-е годы уже твердо вступил в эру научно-технической революции, по всем главным показателям мы отставали от США не только по абсолютным данным, но и по темпам прироста. Основной статьей советского экспорта в развитые страны оставалось сырье. Производительность труда в промышленности достигала 40–50 процентов американского уровня, а в сельском хозяйстве – не более 15–20 процентов. Серьезной проблемой для Советского Союза в 60-е годы стала и проблема прогрессирующего загрязнения природной среды, а также сохранения почвы, лесов, животного мира.

Консервативный поворот в области идеологии

Уже в течение первых месяцев после октябрьского Пленума ЦК КПСС 1964 года стало заметным значительное смещение акцентов в области идеологии. И характер изменений в кадрах идеологических органов партии, и тон выступлений на идеологических совещаниях показали, что новое руководство ЦК КПСС во главе с Брежневым начало осуществлять постепенный консервативный поворот в идеологии, что в свою очередь оказывало влияние на все стороны внешней и внутренней политики нашей страны и партии. Этот поворот происходил не без борьбы и дискуссий. В центре внимания этих дискуссий, как и следовало ожидать, оказался вопрос о Сталине, которого многие из влиятельных членов партийного руководства требовали вернуть в пантеон «великих вождей социализма». Эти люди настаивали на прекращении критики Сталина, его полной или на первых порах хотя бы частичной реабилитации и восстановлении некоторых важных символов культа Сталина. Из ближайшего окружения Брежнева к ним относился все тот же С. П. Трапезников. Такие люди находились на всех уровнях военного руководства, в среднем партийном звене, среди пропагандистов и преподавателей общественных наук, среди большой части работников КГБ. Наиболее воинственные позиции занимали все те, для кого XX и XXII съезды партии означали крушение их научной и политической карьеры. Однако значительная часть руководства ЦК КПСС выступала за относительно осторожное и постепенное восстановление «престижа» Сталина. Сопротивление этим тенденциям возникло не только вне, но и внутри сложившегося ранее идеологического аппарата партии. Во главе более прогрессивных идеологических работников оказался главный редактор «Правды» А. М. Румянцев, который настаивал не только на сохранении в силе всех решений XX и XXII съездов партии, но и на продолжении анализа причин и условий возникновения культа Сталина и сталинизма. В различных идеологических учреждениях и в печати эту линию поддержали такие относительно молодые ученые, журналисты, партийные работники, как А. Е. Бовин, Л. А. Карпинский, Г. X. Шахназаров, Г. А. Арбатов, А. С. Черняев, Л. П. Делюсин, Ф. М. Бурлацкий, Ю. А. Красин, Ю. Ф. Карякин, Г. Г. Водолазов, В. А. Ядов, В. П. Данилов, Я. С. Драбкин, М. Я. Гефтер, Е. Т. Плимак, Е. А. Амбарцумов, Ю. Д. Черниченко, И. В. Бестужев-Лада, Э. А. Араб-Оглы, О. Р. Лацис и многие другие. Я перечисляю здесь их фамилии, ибо без этих людей, хотя и не сумевших предотвратить консервативный поворот 1965–1970 годов, но сохранивших свои прогрессивные убеждения, не был бы возможен новый идеологический поворот 1985–1990 годов. Надо отметить, что в первые месяцы после октябрьского Пленума ЦК КПСС еще проводилась осторожная линия по вопросу о наследии Сталина. Более того, в ряде случаев брежневское руководство было вынуждено даже расширить список обвинений, предъявляемых Сталину. Так, например, падение Н. С. Хрущева означало почти автоматическое падение и Т. Д. Лысенко. 30-летнее хозяйничанье Лысенко в советской биологии нанесло огромный ущерб не только биологии и генетике, но и всему комплексу сельскохозяйственных наук, а также многим отраслям медицины. Терпеть это дальше было невозможно. Ближайшие приспешники Лысенко уже в конце 1964 года были отстранены от руководства Академией сельскохозяйственных наук, главными биологическими центрами. Классическая генетика как наука была реабилитирована. В этой связи в советской печати были обнародованы многочисленные факты тяжелых последствий культа Сталина для биологической, сельскохозяйственной и медицинской наук.

В 1965–1966 годах появлялись еще книги и статьи, содержащие немало новых фактов о преступлениях Сталина и его окружения. Большая часть из них была, однако, подготовлена раньше, в 1964 году. Но по многим признакам было уже видно, что в самых высших кругах партийного руководства отношение к теме сталинизма существенно меняется. При молчаливом согласии Брежнева и части членов Политбюро группы убежденных и воинствующих сталинистов или неосталинистов стали выступать все более и более активно. Весной 1965 года в нашей стране началась подготовка к празднованию 20-й годовщины Победы в Отечественной войне. В инструктивных докладах перед пропагандистами, с которыми выступали начальник Политуправления Советской Армии генерал А. А. Епишев, заведующий отделом науки и учебных заведений ЦК КПСС С. П. Трапезников, директор Института марксизма-ленинизма П. Н. Поспелов и некоторые другие, содержалось немало похвал в адрес Сталина как «великого полководца», роль которого в руководстве Вооруженными Силами СССР была якобы искажена Хрущевым. Под руководством Поспелова и при участии Епишева и Трапезникова Институт марксизма-ленинизма подготовил пространные тезисы к 20-летию Победы, куда вошли положения, которые означали бы фактическую реабилитацию Сталина. Эти тезисы были, однако, отклонены на заседании Президиума ЦК КПСС, который предпочел занять более умеренную позицию в данном вопросе.

На торжественном заседании в Кремле с докладом о 20-й годовщине Победы выступил Л. И. Брежнев. В этом докладе Брежнев упомянул имя Сталина как председателя Государственного Комитета Обороны, воздержавшись от каких-либо оценок его деятельности. Но даже простое упоминание имени Сталина в докладе сопровождалось аплодисментами значительной части зала.

Настойчивые попытки пересмотреть линию XX и XXII съездов партии вызывали тревогу среди руководителей ряда коммунистических партий Восточной и Западной Европы. Свою обеспокоенность высказали, например, Первый секретарь ЦК ПОРП В. Гомулка и лидер ИКП Л. Лонго. Беспокойство высказывали и некоторые из представителей советской интеллигенции. Массовое распространение среди интеллигенции получило «Письмо Ф. Ф. Раскольникова Сталину», написанное и опубликованное в западной и эмигрантской печати еще в 1939 году. В условиях начинающейся второй мировой войны мало кто обратил внимание на этот документ, который обретал теперь вторую жизнь. Еще большее распространение получило «Письмо к И. Г. Эренбургу», принадлежавшее перу советского публициста Эрнста Генри (С. Н. Ростовский). Письмо Э. Генри было аргументированным и убедительным ответом на все попытки помянуть добрым словом именно «военные заслуги» Сталина. На множестве примеров Генри показывал, что именно из-за просчетов Сталина, его ошибочной внешней политики, его неправильных директив западным компартиям еще в начале 30-х годов Советский Союз не смог помешать победе фашизма в Германии, его стремительному усилению в Европе, и, наконец, наша страна оказалась неподготовленной к войне ни в военно-стратегическом, ни в оперативно-тактическом, ни в дипломатическом, ни в моральном отношении.

С самого начала 1966 года в Советском Союзе началась подготовка к предстоящему XXIII съезду КПСС. При этом появилось немало признаков того, что некоторые из влиятельных групп в партийном и государственном аппарате рассчитывали использовать съезд партии для частичной или косвенной реабилитации Сталина.

В начале 1966 года в адрес президиума предстоящего съезда, в ЦК КПСС и в канцелярию Л. И. Брежнева поступило множество писем с протестами против реабилитации Сталина. Эти письма приходили от старых большевиков, от узников сталинских лагерей, от целых групп и от отдельных рабочих, служащих, представителей интеллигенции. Особое впечатление произвело быстро распространившееся по Москве письмо 25 виднейших деятелей науки и культуры, хорошо известных и в нашей стране, и за ее пределами. Под этим письмом поставили подписи крупнейшие ученые, академики П. Л. Капица, Л. А. Арцимович, М. А. Леонтович, И. Е. Тамм, А. Д. Сахаров, И. М. Майский, известные писатели В. П. Катаев, В. П. Некрасов, К. Г. Паустовский, К. И. Чуковский, видные деятели искусств М. М. Плисецкая, О. Н. Ефремов, П. Д. Корин, В. М. Йеменский, Ю. И. Пименов, И. М. Смоктуновский, М. И. Ромм, Г. А. Товстоногов и некоторые другие.

Надо полагать, что подобная кампания оказала некоторое влияние на решения высших партийных инстанций. Во всяком случае, на XXIII съезде ни имя Сталина, ни имя Хрущева не упоминались в докладе и в выступлениях делегатов. В резолюции съезда подтверждалась линия XX и XXII съездов партии, однако в столь общих формулировках, что это сохраняло определенную свободу действий не только для тех, кто настаивал на углублении критики культа Сталина, но и для тех, кто лелеял надежду на его идеологическую и политическую реабилитацию.

Различных выступлений против сталинизма и Сталина в 1966 году было много. Учебные заведения, университеты, научные институты, дома ученых приглашали для бесед или лекций известных писателей и публицистов, которые зарекомендовали себя антисталинистами. Стенограммы этих собраний расходились затем по Москве и другим городам. В некоторых аудиториях состоялись встречи с А. И. Солженицыным, с Э. Генри, с наиболее активными из старых большевиков. Только старый большевик и известный антисталинист А. В. Снегов за 1966–1967 годы выступил в 13 различных аудиториях, включая и военные академии, с большими докладами и воспоминаниями. Хотя формально речь шла о Ленине и Октябрьской революции, большую часть своих выступлений Снегов посвящал разоблачению преступлений Сталина.

Надо сказать, что и сталинисты или неосталинисты часто выступали не только на всякого рода «закрытых» совещаниях, но и вполне открыто. На большом идеологическом совещании в ЦК КПСС в октябре 1966 года третий секретарь ЦК КП Грузии Д. Г. Стуруа, который отвечал в республике за идеологическую работу, вызывающе заявил в своем выступлении, что считает себя сталинистом и гордится этим. Поясняя свою позицию, Стуруа стал говорить, что именно под руководством Сталина советский народ построил социализм и победил в Отечественной войне. Показательно, что слова Стуруа были встречены аплодисментами большинства присутствующих.

В декабре 1966 года в связи с 25-летием победы под Москвой по московскому телевидению впервые за пять лет были показаны кадры военной кинохроники 1941 года, включающие одно из выступлений Сталина.

1967 год был юбилейным, так как в ноябре этого года отмечалось 50-летие Октябрьской революции. Но ни в тезисах ЦК КПСС о подготовке к празднованиям, ни в других официальных документах не упоминались имена Сталина и Хрущева и заботливо обходились молчанием все трудные моменты советской истории. Это не прекратило, однако, идейной борьбы по вопросу о роли Сталина, которая шла по другим направлениям. В 1967–1968 годах увидели свет литературные произведения, в которых искажались исторические события и восхвалялись Сталин и некоторые деятели из его ближайшего окружения: роман В. А. Закруткина «Сотворение мира», роман В. А. Кочетова «Угол падения», «Рассказы о жизни» К. Е. Ворошилова. Особенное негодование среди передовой части интеллигенции вызвала поэма С. В. Смирнова «Свидетельствую сам», полная чувства преклонения перед Сталиным – «человеком-глыбой», «капитаном», «громовержцем», «отцом народа».

1966–1967 годы стали временем необычного и массового распространения материалов «самиздата», неконтролируемого распространения различных рукописей – политических статей, стихов, рассказов, разного рода «открытых писем», повестей и романов. Это свидетельствовало о серьезном расхождении между настроениями «верхов» и широких кругов советской интеллигенции, ибо именно интеллигенция и студенчество стали в эти годы главными распространителями и потребителями продукции «самиздата». Тысячи людей перепечатывали их на своих машинках, делали фотокопии, а десятки тысяч читали эти материалы. Еще большее число людей слушали эти документы, письма и литературные произведения по западным радиостанциям. Так, например, очень большую известность получили в эти годы романы А. И. Солженицына «В круге первом» и «Раковый корпус», некоторые его рассказы. Многие прочитали известное письмо Солженицына IV съезду писателей, которое имело значительный резонанс не только в нашей стране, но и за границей.

Среди интеллигенции распространялись и многие мемуары о лагерях и тюрьмах сталинской эпохи: «Это не должно повториться» С. Газаряна, «Воспоминания» Е. Олицкой, «Тетради для внуков» М. Байтальского и другие. Перепечатывались и переписывались «Колымские рассказы» В. Шаламова – настоящее художественное исследование о Колыме и страшных колымских лагерях. Но наибольшее распространение получила первая часть романа-хроники Е. Гинзбург «Крутой маршрут». Эта рукопись начала свой путь к читателю еще в 1965 году, и ее знали тысячи людей.

Но все же антисталинская активность интеллигенции не могла помешать все новым и новым попыткам реабилитировать Сталина, которые предпринимались при поддержке партийного руководства. В этом плане переломными оказались 1968 и 1969 годы. Издательства выпускали в свет все больше книг, главным образом из серии военных мемуаров, в которых отмечались в первую очередь заслуги Сталина как полководца и затушевывались его недостатки и ошибки. Типичными в этом отношении были книга маршала К. А. Мерецкова «На службе народу» и вторая часть мемуаров адмирала Н. Г. Кузнецова. Под общим руководством Трапезникова были изданы «Очерки истории КПСС», в которых практически ничего не говорилось о репрессиях 30–40-х годов и восстанавливались многие оценки и формулировки сталинского «Краткого курса». Большую активность развил поэт Ф. И. Чуев, опубликовавший много стихов с восхвалениями Сталина. Премией Ленинского комсомола в 1968 году была отмечена посредственная во всех отношениях поэма В. И. Фирсова «Республика Бессмертья», в которой автор восхвалял Сталина.

С самого начала 1969 года вся идеологическая жизнь в партии и стране проводилась под знаком наступления сталинистов и ужесточения догматического и консервативного контроля за всеми областями культуры и общественными науками, и особенно за исторической наукой. В конце 1969 года исполнялось 90 лет со дня рождения Сталина; этот юбилей было решено отметить, и отметить явным и очевидным для всех изменением отношения к Сталину, к его идеологическому и политическому наследию. Предусматривалось, например, соорудить памятник на могиле Сталина, на которой до того лежала лишь простая мраморная плита. Для открытия памятника на Красной площади предполагалось провести митинг трудящихся Москвы и ветеранов войны. В Институте марксизма-ленинизма намечалось устроить в декабре 1969 года специальную научную конференцию, посвященную 90-летию Сталина. Было решено подготовить для «Правды» большую статью, и вскоре группа авторов приступила к ее написанию. Одна из московских типографий получила заказ на изготовление большой партии портретов Сталина, а несколько художественных мастерских – на изготовление бюстов Сталина. Вся эта «продукция» должна была поступить в продажу сразу же после юбилея. В Грузии намечалось провести не только научную конференцию, но и большое торжественное заседание представителей общественности республики.

Намеченный план фактической реабилитации Сталина стал проводиться в жизнь осторожно, но очень настойчиво уже с начала 1969 года. Еще в феврале журнал «Коммунист» поместил пространную рецензию на опубликованные в 1967–1968 годах мемуары ряда маршалов и генералов. Основная цель этой рецензии состояла в том, чтобы подчеркнуть – на этот раз в главном партийном журнале – «военные заслуги» Сталина как Верховного Главнокомандующего и дезавуировать тем самым соответствующий раздел доклада Н. С. Хрущева на XX съезде КПСС. В № 3 «Коммуниста» была опубликована уже директивная статья, характер которой подчеркивался ее заголовком – «За ленинскую партийность в освещении истории КПСС». Над этой статьей стояли имена пяти авторов, один из которых был в то время ответственным работником отдела агитации и пропаганды ЦК КПСС (И. Чхиквишвили), а другой – личным помощником Л. И. Брежнева по проблемам идеологии и культуры (В. Голиков). После смещения Хрущева эта статья являлась наиболее открытой и откровенной попыткой, предпринятой к тому же через партийную печать, пересмотреть линию XX и XXII съездов партии. Статья в «Коммунисте» вызвала немало протестов, оставшихся, однако, достоянием «самиздата».

Справедливости ради надо отметить, что наступление сталинистов находило тогда поддержку не только среди генералов и маршалов или в пресловутом «среднем звене» партийного и государственного управления. Попытки реабилитации Сталина встречали поддержку и среди значительной части рядовых рабочих и служащих. Раздраженные растущими трудностями повседневной жизни, усилением власти местных бюрократов, многие люди идеализировали эпоху Сталина как время «порядка». В мае 1970 года на экранах страны начала демонстрироваться первая серия кинофильма «Освобождение» – агитационной ленты о «красивой» и победоносной войне, подготовленной режиссером Ю. Озеровым при участии писателя Ю. Бондарева. Когда на экранах кинотеатров появлялся впервые Сталин, то в большинстве случаев в залах вспыхивали аплодисменты, хотя зрителями были здесь не работники партийного аппарата или высшие офицеры, а простые люди.

К началу декабря 1969 года вопрос о юбилее Сталина был практически решен. Мои друзья в аппарате ЦК говорили мне, что на заседании Политбюро были разногласия и споры, но все же Брежнев и большинство членов Политбюро одобрили «новую линию» в отношении Сталина. Был также одобрен и текст большой статьи, озаглавленной «90 лет со дня рождения Сталина». Эта статья с портретом «вождя» была уже набрана, ее верстка лежала в сейфе главного редактора «Правды» М. В. Зимянина, она была разослана в редакции всех центральных газет союзных республик и переведена на местные языки. Эта же статья была направлена в редакции главных партийных газет социалистических стран. Предполагалось, что большая статья о Сталине 21 декабря будет опубликована в «Правде», а на следующий день в других газетах.

Вопрос о Сталине и 90-летии со дня его рождения обсуждался, однако, не только в ЦК КПСС, но и в руководящих органах других коммунистических партий. Центральные комитеты ПОРП и ВСРП решительно высказались против публикации полученной ими статьи. Более того, в Москву с неофициальным визитом срочно прибыли Владислав Гомулка и Янош Кадар. Они предупредили, что в случае даже частичной реабилитации Сталина и публикации подготовленной статьи их партии будут вынуждены решительно отмежеваться от этого ошибочного шага. Никто не сомневался, что подобную позицию займут коммунистические партии Югославии, Италии и некоторых других стран. Это было бы серьезным испытанием для международного коммунистического движения после только что закончившегося Международного совещания коммунистических и рабочих партий. Если в 1956 году неожиданное для мирового коммунистического движения разоблачение Сталина стало исходным пунктом идеологического конфликта с Китаем и тяжелого кризиса в Венгрии и Польше, а также во многих западных коммунистических партиях, то в конце 1969 года неожиданная реабилитация Сталина могла бы стать исходным пунктом нового идеологического конфликта внутри коммунистического движения.

ЦК КПСС явно не был готов принять этот вызов. И хотя наиболее рьяные сталинисты призывали «не идти на поводу у западных партий», брежневское руководство решило вновь вернуться к вопросу о 90-летии со дня рождения Сталина. Этот вопрос опять был поставлен на заседании Политбюро. Заседание, как я узнал позднее, было трудным, и решение было достигнуто лишь небольшим перевесом голосов. Все же было решено отменить большую часть намеченных мероприятий. Бюст на могиле Сталина был уже установлен, но снятие покрывала и открытие нового памятника у Кремлевской стены было проведено без какого-либо митинга, в «неофициальной обстановке». Были отменены торжественное заседание в Институте марксизма-ленинизма и заседание в Грузии. Подготовленную для «Правды» большую статью решили не печатать, а ограничиться небольшой заметкой без всякой фотографии и с принципиально иным содержанием. О принятом решении немедленно сообщили в столицы союзных республик. Утром 21 декабря в «Правде», а затем и в других газетах была опубликована небольшая заметка «К 90-летию со дня рождения И. В. Сталина», в которой главное место уделялось изложению именно «ошибок и извращений, связанных с культом личности», а вовсе не заслуг Сталина. При всех недостатках, умолчаниях, двусмысленных формулировках новая заметка о Сталине по крайней мере формально подтверждала линию XX и XXII съездов партии. Для всех тех, кто так настойчиво добивался в течение ряда лет реабилитации Сталина, события, происходившие в аппарате ЦК КПСС в декабре 1969 года, были большим поражением, от которого фракция сталинистов позднее так и не смогла оправиться. Правда, в 1970 году в печати появились отдельные материалы с положительными оценками Сталина. Эти оценки содержались, в частности, в статье В. П. Мжаванадзе, опубликованной во втором номере журнала «Коммунист» за 1970 год. Продолжал линию на обеление Сталина и С. П. Трапезников в своей невежественной книжонке «На крутых поворотах истории» (1971). Похвалы Сталину, по большей части незаслуженные, можно было встретить и в мемуарах некоторых военачальников. Но это были как бы арьергардные бои, не оставившие заметного следа в коммунистическом движении.

Борьба течений внутри партии между активными сталинистами и умеренно-консервативным течением, которое к началу 70-х годов все же одержало верх и над крайне слабым течением антисталинистов, и над более активным течением и группой явных сталинистов, не была единственной идеологической проблемой для КПСС. Возрождению сталинистских тенденций в партийном и государственном аппарате естественно соответствовало и возрождение шовинистических великорусских настроений и тенденций.

В такой стране, как Советский Союз, который образовался и развивается как многонациональное государство, шовинистические тенденции и течения не могли выступать открыто, они крайне искусно маскировались.

Но все же этот шовинизм никогда не становился, вопреки некоторым утверждениям на Западе, ведущим идеологическим течением советского и партийного руководства. Большинство членов Политбюро руководствовалось главным образом очень догматически толкуемым «интернационализмом». Для М. А. Суслова, как «главного идеолога» партии, русский национализм и шовинизм были неприемлемы в первую очередь по идеологическим причинам. Их противоречие марксизму-ленинизму было слишком очевидным, чтобы русский национализм стал совместим с партийной идеологией. При всем своем догматизме, а вероятнее даже вследствие него, Суслов пусть и не всегда решительно, но выступал против националистической идеологии. Эта идеология была также явно неприемлема и для Брежнева, который родился и вырос в восточной части Украины в чрезвычайно многонациональной среде. Национальные проблемы очень мало волновали Брежнева, он легко сходился с представителями разных наций, его женой была еврейка, и в круг его ближайших друзей входили украинцы, молдаване, казахи, татары. Такое же «интернациональное» мировоззрение имел и Косыгин. Не мог похвастать «чистым» русским происхождением и Андропов, и уже поэтому наиболее агрессивные националисты относились к нему с недоверием.

Наряду с русским национализмом, а также в качестве реакции на него усиливались националистические тенденции внутри партийного руководства в других регионах СССР – на Украине, на Кавказе, в Средней Азии и Казахстане. На Украине эти тенденции представлял в первую очередь Первый секретарь ЦК КП Украины П. Е. Шелест. Парадокс, однако, заключался в том, что с точки зрения более радикальных украинских националистов Шелест и его окружение являлись проводниками русского влияния на Украине, а с точки зрения Москвы Шелест был явным националистом. Он пытался решительно бороться против усиления влияния русского языка на Украине; одно время в украинских министерствах было запрещено пользоваться пишущими машинками с русским шрифтом, и на все служебные письма составлялись ответы на украинском языке. На проводимых время от времени в Киеве всесоюзных совещаниях представители Украины пытались выступать на украинском языке. В республике стало увеличиваться число научных и технических журналов и изданий на украинском языке. В условиях СССР это было явным перегибом, так как вся техническая документация и служебная переписка в масштабах страны могла идти только на русском языке. Экономика нашей страны представляет единое целое, и учреждения, например, Узбекистана, не могли иметь в своем штате переводчиков со всех языков союзных республик. Националистические тенденции в Казахстане и Средней Азии выражались в постепенном вытеснении русских и украинцев из числа руководящих кадров.

Даже в автономных республиках, где русские часто составляли от 50 до 70 процентов населения, почти все руководящие кадры формировались из представителей местной национальности.

В то же время в Прибалтике вопреки желанию и чувствам эстонцев, латышей и литовцев и часто вопреки экономической целесообразности проводилась политика по увеличению населения за счет привлечения жителей из других регионов страны, и в первую очередь русских. В Абхазии происходила явная «грузинизация» населения. Если в 1929 году из 175 тысяч человек, проживающих в Абхазской АССР, 84 тысячи, или 48 процентов, составляли абхазцы и лишь 18 процентов населения – грузины, то уже в 1970 году в республике проживало 487 тысяч человек, из которых абхазцы составляли только 77,2 тысячи, т. е. меньше 16 процентов. В это же время грузинское население автономной республики возросло до 199 тысяч человек, т. е. почти до 41 процента. В Азербайджане явно просматривалась линия на ограничение прав и возможностей армянского населения Нагорно-Карабахской автономной области. Все эти противоречивые и часто негативные процессы в национальной сфере серьезно не изучались и не анализировались ни в партийных, ни в государственных органах, ни даже в системе Академии наук СССР. Таким образом, в нашей стране накапливались очаги национальных конфликтов.

Мы уже говорили, что в 1966 году в Москве состоялся XXIII съезд КПСС. В Отчетном докладе ЦК, с которым выступил Л. И. Брежнев, все трудные политические и экономические проблемы были заботливо оставлены в стороне; не затрагивали их и делегаты съезда. Съезд не осудил прожектерских концепций Хрущева о быстром строительстве коммунизма и не предложил никакой новой концепции, поиски которой, однако, продолжались. Впервые эта концепция – на этот раз концепция «развитого социализма» – была выдвинута Брежневым на юбилейном заседании, посвященном 50-летию Октября. Подводя итог достижениям Советской власти за 50 лет, Брежнев призвал «как можно полнее использовать возможности, которые открывает развитое социалистическое общество»[49]. Еще через четыре года эта же мысль была высказана немного подробнее в соответствии с несколько откорректированными положениями Программы КПСС. Выступая с докладом на XXIV съезде партии, Брежнев заявил: «Самоотверженным трудом советских людей построено развитое социалистическое общество, о котором Ленин говорил как о будущем нашей страны. Это позволило нам приступить к практическому решению великой задачи, поставленной Программой партии, ее последними съездами – к созданию материально-технической базы коммунизма»[50].

Сама по себе концепция социализма как особой, самостоятельной ступени или формации в становлении человеческого общества, имеющей собственные внутренние закономерности и особенности, как формы общества, которое будет существовать долго и проходить свои, присущие социализму стадии развития, – такая концепция представлялась весьма плодотворной. Как известно, в марксистской литературе XIX века, а затем и в большей части марксистской литературы XX века социализм рассматривался лишь как такой строй, который сочетает в себе некоторые элементы коммунизма и «родимые пятна» и «пережитки» капитализма, как первая, начальная и несовершенная стадия коммунистической формации.

О социализме как самостоятельной стадии развития человечества до 1967 года почти никто не говорил. Правда, сейчас многие теоретики вспомнили, что у Ленина имеется несколько высказываний о социализме как особой форме организации общества, «имеющей устойчивую базу». Более того, в одном из докладов, с которым Ленин выступил в 1920 году[51], он употребил понятие «развитой социализм». Однако в большинстве случаев и Ленин говорил о социализме только как о промежуточной формации, как о первой фазе коммунистического общества, когда элементы нового коммунистического отношения к труду и новой коммунистической морали все еще сочетаются с элементами прежних общественных формаций. Никакой развернутой теории социалистического общества и его критериев Ленин не создавал. Он был уверен, что через 30–40 лет, самое большее через 50, наша страна будет жить в условиях коммунизма, о чем он и говорил с полной определенностью еще на III съезде комсомола. При этом он был убежден, что коммунизм к этому времени сможет победить уже и в мировом масштабе.

Теперь взгляды на социализм менялись. Согласно выдвинутой Брежневым и более подробно рассмотренной во многих теоретических статьях и книгах новой концепции, социализм представлял собой не сочетание черт «незрелого коммунизма» и «пережитков капитализма», а общественный строй, характеризующийся едиными по своей социальной сущности признаками и принципами. Основой его структуры должны быть поэтому не собственно коммунистические, а социалистические общественные отношения с их специфическими элементами, принципами и закономерностями. Эта концепция, которая ставила социализм в ряд других социально-экономических формаций, являлась несомненно разумной и плодотворной, она давала стимул для раскрытия природы социалистической экономики, социалистической нравственности, социалистической культуры и социалистической демократии.

Однако с самого начала новая концепция уже построенного якобы в нашей стране «развитого социализма» оказалась в противоречии с реальной действительностью. По предложенным нашими теоретиками критериям «развитой социализм» должен был бы опережать, например, по уровню техники, технологии и производительности труда развитый капитализм, а этого опережения никто не наблюдал ни в 60-е, ни в 70-е годы. Если в СССР уже построен социализм, то из этого следовало бы, что мы имеем и политически зрелое общество, и высокий уровень развития науки и техники, и хорошо развитые институты культуры и демократии и т. д. Совместить эти утверждения с действительностью 60-х годов, да и следующего десятилетия было невозможно, и поэтому теория «развитого социализма» сразу оказалась в полном отрыве от реальности, от действительного положения и состояния советского общества.

Консерватизм во внешней политике СССР

Международное положение СССР во второй половине 60-х годов продолжало ухудшаться. «Холодная война» с Западом уже давно была главной проблемой и главной трудностью советской внешней политики.

Однако неожиданно обстановка осложнилась еще больше: возникли острые разногласия с Китаем. Сразу же после смещения Хрущева новое советское руководство попыталось изменить ухудшавшиеся еще с конца 50-х годов отношения с КНР. Однако переговоры с прибывшей в Москву китайской правительственной делегацией не принесли никаких результатов, так как Чжоу Эньлай потребовал полного отказа КПСС от ее политики в международном рабочем движении и признания правоты КПК во всех идеологических спорах с нашей партией в 1960–1964 годах. Вскоре китайская печать возобновила массированную антисоветскую кампанию. На приглашение прислать в Москву делегацию на XXIII съезд КПСС китайское руководство ответило публичным и грубым отказом. Отныне все отношения между Китаем и СССР по партийной линии были прерваны более чем на 20 лет. Дело, однако, этим не ограничилось. С началом так называемой «культурной революции» в Китае были прерваны практически и все другие контакты между СССР и КНР, кроме формально поддерживаемых дипломатических отношений. Уже в 1966–1968 годах все чаще и чаще происходили разнообразные инциденты на советско-китайской границе; нередко случались и столкновения, но еще не применялось оружие. Здание посольства СССР и советский дипломатический персонал в Пекине подвергались различным нападкам.

Весной 1969 года инциденты на советско-китайской границе, к сожалению, переросли в кровопролитные столкновения, которые существенно изменили военно-стратегическую ситуацию и международное положение СССР. Несомненно, что главную ответственность за начавшуюся с 1969 года военную конфронтацию между СССР и КНР несло руководство Пекина, которое таким образом стремилось ослабить политический ущерб от провалов своей внутренней политики. Отвлечь внимание китайского народа от внутренних проблем угрозой военной агрессии с севера было, безусловно, одной из целей Мао Цзэдуна и Линь Бяо. Однако и Брежнев нес немалую долю ответственности за сложившуюся драматическую ситуацию. Советское руководство не пожелало изменить то несправедливое положение на границе по Уссури и Амуру, при котором советско-китайская граница проходила не по фарватеру этих рек, а по китайскому берегу. Надо иметь в виду, что неустойчивое течение этих рек постоянно подмывает именно китайский берег, что приводит к образованию маленьких, средних, а то и довольно крупных островов. По чисто формальным условиям заключенных еще в прошлом веке несправедливых договоров такие острова немедленно переходили в состав русской, а впоследствии, соответственно, советской территории. Претензии китайской стороны на этот счет были, конечно же, вполне обоснованны, так как это ненормальное положение существенно затрудняло и рыболовный промысел, и судоходство Китая на пограничных реках. Конфликт стал быстро обостряться и расширяться. Китайское руководство перебросило к советской границе крупные военные силы, а также сосредоточило вдоль границы миллионы хунвэйбинов, выселив в другие районы страны значительную часть приграничного населения. Советские войска, продолжая эскалацию, нанесли ракетный удар по одному из скоплений китайской армии на глубину до 10 километров на китайской территории. Хотя Китай вскоре и принял предложение СССР о проведении переговоров по пограничным проблемам, однако количество вооруженных и невооруженных инцидентов на границе продолжало расти, и лишь за лето 1969 года было зарегистрировано около 500 нарушений советско-китайской границы и военных столкновений[52]. Наиболее крупным из военных столкновений был короткий бой между китайскими военными подразделениями и советскими пограничными войсками 13 августа 1969 года в Семипалатинской области у населенного пункта Жаланшаколь. Китай громогласно объявил Советский Союз «врагом № 1», и руководство Китая призвало весь народ готовиться к большой войне и рыть бомбоубежища. Было также принято решение о форсировании производства китайских атомных бомб и ракетного оружия.

Советский Союз не мог, разумеется, игнорировать создавшееся положение, тем более что вопрос о вероятной войне между СССР и КНР начал обсуждаться в военных и государственных кругах почти всего мира. Однако советское руководство не сумело достаточно адекватно оценить реальную опасность войны с Китаем. Было решено создать крупные военные объекты вдоль всей советско-китайской границы. Сюда перебрасывались десятки дивизий из других военных округов, строились военные городки и укрепления, аэродромы, ракетные базы и т. п. Для создания необходимой глубины обороны на востоке следовало построить новую железную дорогу между западными и восточными районами СССР – знаменитую Байкало-Амурскую магистраль. Все эти проекты создавались в большой спешке и потребовали выделения десятков миллиардов рублей, что, естественно, крайне осложнило экономическое положение страны, вызвало сокращение ряда важных социальных программ и не позволило реализовать планы расширения производства товаров народного потребления. Начал обсуждаться даже вопрос о возможности превентивного удара по китайским ракетным базам и предприятиям атомной промышленности, а по дипломатическим и иным каналам зондировался вопрос об отношении США к подобного рода акциям. Р. Никсон и американское военно-дипломатическое руководство сделало из анализа сложившейся ситуации свой вывод. Если раньше стратегические планы США предусматривали готовность Америки вести одновременно две большие и одну малую войну, то в 1969 году президент США отдал директиву пересмотреть стратегические планы США и ориентировать их на возможность одновременного ведения лишь одной большой и одной малой войны. Кроме того, игнорируя разного рода разговоры о «желтой» опасности, якобы грозящей всему западному миру, включая СССР и Запад, Никсон начал готовить свой план решительного изменения прежних враждебных отношений между США и КНР. Все это можно рассматривать как одно из крупнейших дипломатических поражений СССР, ошибочно оценившего постоянно раздающиеся в Китае голоса о «неизбежной войне» с Советским Союзом, ибо между КНР и СССР существуют якобы непримиримые противоречия и «поэтому борьба между ними будет продолжаться в течение длительного времени»[53].

Известно также, что во второй половине 60-х годов происходила непрерывная эскалация военных действий между южновьетнамской армией и армией США, с одной стороны, и партизанами Южного Вьетнама, а также вооруженными силами Северного Вьетнама, с другой стороны. Масштабы военных действий увеличивались, и уже к 1968 году в Южном Вьетнаме была сосредоточена более чем 500-тысячная американская армия, а в военных действиях против Северного Вьетнама принимала участие значительная часть американского военно-морского флота и ВВС. Не вдаваясь в чрезвычайно сложные аспекты этой проблемы, я должен заметить, что СССР не ограничивался одной лишь моральной поддержкой Демократической Республики Вьетнам. Советский Союз направлял туда большое количество современного оружия. Советские подразделения ПВО взяли на себя основную часть обороны воздушных границ ДРВ. В народной армии на севере Вьетнама работали советские военные специалисты. В порты Северного Вьетнама направлялось большое количество необходимых стране товаров и продовольствия. Без этой постоянной помощи народные армии Южного Вьетнама и ДРВ не смогли бы победить объединенные силы консервативного режима Южного Вьетнама и военные контингенты США. Однако эскалация войны во Вьетнаме потребовала от Советского Союза огромных расходов. Естественно, война во Вьетнаме способствовала ухудшению американо-советских отношений.

В этом же направлении шли и события на Ближнем Востоке. Известно, что еще во времена Н. С. Хрущева между Советским Союзом и Египтом установились не просто добрые, а почти союзнические отношения. Более того, СССР начал еще с 1955–1956 годов оказывать Египту такую большую экономическую поддержку, какую он не оказывал ни одной стране мира. Если учесть и тот факт, что именно СССР проводил подготовку и перевооружение египетской армии, то, по подсчетам западных экспертов, общая задолженность Египта Советскому Союзу к 1966–1967 годам составляла сумму, близкую к 15 миллиардам рублей. Этот поток военной и экономической помощи создавал не только зависимость Египта от СССР, но и обратную зависимость СССР от Египта. Брежнев не мог прекратить или уменьшить размеры оказываемой помощи, более того, он был вынужден поддерживать многие внешнеполитические амбиции египетских лидеров, которые далеко не всегда совпадали с интересами и целями СССР на Ближнем Востоке, усиливая и без того возраставшую конфронтацию между СССР и странами Запада. С этой точки зрения сокрушительное поражение Египта, Сирии и Иордании в так называемой «шестидневной войне» с Израилем в 1967 году оказалось и поражением всей политики СССР в этом регионе. В Кремле царили смятение и растерянность. Брежнев, Косыгин и Подгорный почти не ложились спать в эти дни, совместно решая различные проблемы и поддерживая связь с США и западными странами, чтобы найти какое-то компромиссное решение. Тяжело переживая поражение, президент Египта Г. Насер подал в отставку, что еще больше осложнило ситуацию. В стране начались демонстрации с требованиями к Насеру оставаться на своем посту. С такой же просьбой обратились к нему и трое советских лидеров. Насер согласился. Но у него уже не было боеспособной армии.

Не только общественное мнение западных стран в июне 1967 года было на стороне Израиля, но и симпатии значительной части советской интеллигенции. Это был яркий пример того, что официальная точка зрения, поддерживаемая всей силой средств массовой информации, может существенно разойтись с мнением части общественности. Это обстоятельство не было секретом для Брежнева и других советских руководителей, однако они ошибочно старались объяснить такую реакцию интеллигенции принадлежностью к ней значительного числа лиц еврейской национальности, а также влиянием западной пропаганды. В 1967 году очень многие советские люди – и не только из среды интеллигенции – слушали Би-би-си, «Голос Америки», «Немецкую волну», «Голос Израиля» и другие радиостанции.

После поражения Египта перед советским руководством встал вопрос о пересмотре прежней политики на Ближнем Востоке, и он был решен в пользу Египта. Дипломатические отношения с Израилем были разорваны. Одновременно началась невиданная ранее операция по перевооружению египетской армии, которая оказалась не только деморализованной, но и безоружной. Большая часть оружия доставлялась по «воздушному мосту», поскольку судоходство по Суэцкому каналу было прервано. Кроме того, СССР значительно увеличил количество советских военных специалистов, работающих в Египте. Все это позволило Египту начать подготовку к новой войне с Израилем, а СССР был вынужден израсходовать на военную и экономическую помощь Египту и некоторым другим арабским странам многие миллиарды рублей и долларов.

Чрезвычайно трудная ситуация для СССР сложилась в 1967–1970 годах и в странах Восточной Европы. С 1967 года стало осложняться положение в Польше, так как В. Гомулка и его ближайшее окружение стремительно теряли популярность в народе. В партийном руководстве образовалось несколько фракций, оппозиционные группировки множились среди интеллигенции, студентов и рабочих. Все большую политическую активность проявляла католическая церковь. Гомулка, однако, пытался найти выход из политического и экономического кризиса путем репрессий и «закручивания гаек», жесткой цензуры и угроз. В стране была развернута неприличная антисемитская кампания, хотя после гитлеровского геноцида во всей Польше оставалось немногим более 20 тысяч евреев, часть из которых возвратилась в Польшу после долгого пребывания в СССР в годы второй мировой войны. Теперь 15 тысяч евреев под давлением властей были вынуждены эмигрировать из Польши. Эта позорная кампания вызвала крайне отрицательную реакцию общественности всех западных стран. Нарастали экономические трудности, очень медленно увеличивалась валовая продукция сельского хозяйства. Стараясь сбалансировать бюджет страны, Гомулка не только значительно сократил ассигнования на здравоохранение и народное образование, но и объявил в конце 1970 года о значительном повышении цен на мясо и многие другие продовольственные товары, а также на уголь, строительные материалы и изделия из древесины, продаваемые населению. Взрыв недовольства принял особенно острые формы в городах побережья – Гданьске, Гдыне, Щецине и других, где начались забастовки и беспорядки. Гомулка и его окружение попытались разрешить конфликт с рабочими побережья с помощью силы. Органы безопасности и войска получили приказ открывать огонь по демонстрантам. Были убиты десятки рабочих и члены их семей, сотни людей были ранены. В результате возмущение и забастовки охватили всю страну. Оппозиция Гомулке даже в кругах ЦК ПОРП быстро возросла, и спешно созванный 20 декабря 1970 года Пленум ЦК партии исключил Гомулку из ЦК и Политбюро и отправил его на пенсию. Пленум изменил состав Политбюро и Секретариата ЦК ПОРП. Первым секретарем ЦК был избран Э. Терек. Председателем Совета Министров ПНР вскоре был назначен П. Ярошевич.

Бурные события в Польше оказались неожиданностью для СССР. Они породили тревогу за состояние польско-советских отношений, за возможное негативное влияние на политическую ситуацию в Советском Союзе. Брежневское руководство приняло решение об увеличении материальной и финансовой помощи ПНР и не стало возражать по поводу обращения Варшавы к западным кредиторам, ибо советские возможности были ограничены. В спешном порядке пришлось пересматривать многие цифры очередного девятого пятилетнего плана. Следуя директивам ЦК КПСС, Госплан увеличил планы производства товаров народного потребления и жилищного строительства в стране.

Продолжали осложняться отношения между СССР и Румынией, которая постоянно старалась подчеркнуть свою независимость во внешней политике. С экономической точки зрения Румыния являлась наиболее отсталой из стран Восточной Европы, однако ее население не выказывало признаков заметной политической активности. После XX съезда КПСС в Румынии не наблюдалось признаков политического кризиса, хотя и здесь были реабилитированы многочисленные жертвы репрессий 50-х годов. Бухарест явно не хотел присоединяться к тем процессам умеренных демократических преобразований, которых требовали решения XXII съезда КПСС. В развернувшейся между КПК и КПСС идеологической полемике Румыния заняла нейтральную позицию, публикуя как советские, так и китайские документы.

Изменения в руководстве КПСС почти совпали с изменениями в руководстве РКП, где в марте 1965 года после смерти Г. Георгиу-Дежа лидером партии стал Н. Чаушеску. Вскоре состоялся съезд РКП, на котором обновился и состав ЦК. Новое руководство Румынской компартии продолжало политику сближения с Китаем и постепенного отхода от СССР. Оно демонстрировало свою независимость от Москвы не только во внешней политике, но и в области обороны. Постепенно участие Румынии в организации Варшавского Договора становилось все более формальным. Под лозунгом «румынизации» стали свертываться культурные связи с Советским Союзом, в Румынии резко сократилось изучение в школах русского языка и затруднялось распространение советской печати. В это же время внутри страны группа Чаушеску решительно выступала против либерализации режима и усиливала репрессии против независимо мыслящих групп молодежи и интеллигенции. Выступая против стремления молодежи к «веселой жизни», против употребления спиртных напитков и курения, за пуританство и «благопристойность», семья Чаушеску и его ближайшее окружение пользовались безграничными привилегиями. Западные корреспонденты уже в конце 60-х годов сообщали из Румынии, что лидеры этой страны живут в условиях роскоши, которая невозможна в любых других странах коммунистического блока, и что дворцы и особняки Чаушеску могут соперничать в убранстве только с дворцами богатейших миллионеров из Калифорнии и Техаса.

Однако наиболее драматично во второй половине 60-х годов сложились отношения между Советским Союзом и Чехословакией, на которых я хотел бы остановиться подробнее.

«Пражская весна» и «Доктрина Брежнева»

Известно, что сталинский террор в 1948–1952 годах захватил и Чехословакию. Тысячи граждан ЧССР были арестованы, многие из них умерли в заключении или были расстреляны. В тюрьмах и лагерях сравнительно небольшой страны оказалось более 100 тысяч человек, в том числе и такие видные деятели КПЧ, как И. Смрковский, Вл. Клементис, Г. Гусак, Э. Гольдштюккер, М. Швермова и другие. Репрессии проводились с ведома и одобрения Президента ЧССР К. Готвальда и Первого секретаря ЦК КПЧ Р. Сланского. Однако в 1951 году сам Сланский и большая группа его сторонников стали жертвами репрессий, и в 1952 году в Праге прошел большой «открытый» процесс по делу Сланского. На основании фальсифицированных и клеветнических обвинений большая часть подсудимых была осуждена на смертную казнь.

Конечно, после смерти Сталина положение в Чехословакии начало изменяться. В 1957 году Первый секретарь ЦК КПЧ А. Новотный стал и Президентом ЧССР. Хотя он принимал участие в репрессиях начала 50-х годов, однако именно Новотный санкционировал в 1957–1959 годах реабилитацию и освобождение большинства политических заключенных. Были отменены и приговоры по сфальсифицированному процессу Р. Сланского. Существенно изменилось и руководство КПЧ. С 1962 года членами Президиума стали А. Дубчек, И. Ленарт и М. Вацулик. В политическую деятельность в Чехословакии активно включились недавние политические заключенные. Все это изменяло общественную атмосферу в стране, где постепенно нарастало движение против сталинизма в культуре, политике, экономике, в жизни партии и т. п. К сожалению, именно в это время в СССР происходил консервативный поворот в идеологии, и направления общественно-политического развития в ЧССР и СССР не только не совпадали, но в некоторых существенных областях оказались совершенно различными. В 1967 году в ЧССР и КПЧ наибольшим влиянием стала пользоваться группа коммунистов-реформаторов во главе с А. Дубчеком, И. Смрковским, Ч. Цисаржем, О. Шиком, И. Гаеком, 3. Млынаржем и другими. К осени 1967 года брожение внутри всего чехословацкого общества настолько усилилось, что руководство А. Новотного оказалось неспособным овладеть положением. Визит Л. И. Брежнева в ЧССР не изменил ситуации в стране, так как Брежнев не оказал явной поддержки Новотному, но и, не сумев разобраться в сложной ситуации в ЧССР, не выразил какого-либо явного предпочтения ни одной из иных группировок, образовавшихся в партийном руководстве. На вопрос, кого бы СССР рекомендовал на пост главы КПЧ, Брежнев ответил: «Это ваше дело»[54]. Эти слова решили участь Новотного.

В январе 1968 года Первым секретарем ЦК КПЧ стал А. Дубчек. Через несколько месяцев А. Новотный потерял и пост Президента ЧССР. На этот пост был избран популярный в стране генерал Л. Свобода. Избрание Дубчека вызвало большой энтузиазм не только среди все более влиятельной группы коммунистов-реформаторов, но и в широких слоях населения страны. В ЧССР ширилась кампания по разоблачению сталинизма и реабилитации тех жертв незаконных репрессий, о которых еще не было принято решения до 1968 года. Печать была полна подробностей о деятельности чехословацких карательных органов времен Сталина, коррупции в аппарате партии и государства, фактически в стране прекратила деятельность цензура, и в органах массовой информации шел свободный обмен мнениями и полемика. Широко обсуждались проблемы коренной экономической реформы.

Падение Новотного и ряд других событий в ЧССР вызвали обеспокоенность в Москве. Брежнев и Косыгин собрали совещание глав партий и правительств стран Варшавского Договора в Дрездене. На этом совещании не только Брежнев, но также В. Гомулка и В. Ульбрихт выражали свою тревогу за развитие событий в ЧССР. Однако Дубчек попытался успокоить присутствующих, разъяснить им конкретную обстановку и заверить в том, что партия прочно контролирует положение в Чехословакии.

Апрель 1968 года был во многих отношениях решающим месяцем «пражской весны». Руководство ЦК КПЧ приняло решение возглавить процесс возрождения и демократизации страны и партии, которых требовал народ. Дубчек объявил, что партия вступает в новый этап социалистической революции и что она должна придать сознательность и планомерность уже идущему в стране процессу обновления, чтобы избежать крайностей, угрожающих этому движению, и возродить авторитет КПЧ, подорванный в прежние годы. Мартовско-апрельский Пленум ЦК КПЧ утвердил обширную «Программу действий КПЧ», в которой давался краткий анализ переживаемого страной и партией глубокого кризиса и намечались пути демократической перестройки во всех областях общественной и экономической жизни. В соответствии с решениями Пленума ЦК, в ЧССР было сформировано новое правительство во главе с О. Черником. Его заместителями стали, в частности, Г. Гусак, О. Шик и А. Штроугал. А. Новотный был снят и с поста председателя Национального фронта ЧССР. На этот пост был избран старейший и один из наиболее уважаемых деятелей партии, член Президиума ЦК КПЧ Ф. Кригель.

«Программа действий» во многих отношениях лишь легализовала и одобрила те процессы, которые происходили в чехословацком обществе. В стране шли непрерывные собрания, обсуждения, здесь действительно царил дух обновления и критики. Начала издаваться новая литературная газета-еженедельник под руководством Э. Гольдштюккера. Стала возрождаться деятельность партий Национального фронта, существовавших ранее лишь формально. Однако все это бурное возрождение общественной активности и общественной критики шло не во вред, а на пользу новому партийному руководству. В партию вступали десятки тысяч новых членов, преимущественно из молодежи. Опросы общественного мнения показывали, что авторитет партии в целом и обновленного партийного руководства в частности быстро растет. При этом особенно стремительно возрастал авторитет Александра Дубчека, который в течение нескольких месяцев превратился в национального героя.

В апреле в ЧССР продолжалась реабилитация многих тысяч людей, которые не были реабилитированы раньше (хотя многие из них уже были освобождены). Большое число реабилитированных коммунистов сразу же включалось в активную политическую деятельность. Этот сдвиг партии «влево» происходил не без проблем и противоречий. Покинули свои посты в ЦК КПЧ «колеблющиеся» И. Гендрих и В. Коуцкий. Один из видных членов Верховного суда ЧССР, ответственный за массовые репрессии прошлых лет, покончил жизнь самоубийством.

Хотя официальная советская печать очень мало писала о событиях в ЧССР, определенная часть московской интеллигенции была достаточно хорошо осведомлена об этих событиях. В Москву продолжали регулярно приходить чехословатрсие газеты. Некоторые из известных мне людей срочно подписались на орган ЦК КПЧ газету «Руде право» и усиленно изучали чешский язык. Распространялись переводы статей из этих газет, в Государственной библиотеке имени Ленина можно было без труда получить бюллетени посольства ЧССР в Москве с основными документами КПЧ. Популярность А. Дубчека как коммунистического лидера нового типа стремительно росла и в Москве, в том числе и среди части партийного актива.

События 1968 года в ЧССР выявили, однако, не только многие достоинства, но и недостатки Дубчека. Его близкий соратник 3. Млынарж позднее писал:

«…Авторитет Александра Дубчека в эти месяцы укреплялся с космической скоростью. Это было неожиданностью не только для окружавших его в Праге людей, но и для Москвы. И действительно, было чему поражаться: первый секретарь компартии после того, как эта партия диктаторски правит в стране, становится героем всенародного движения за демократию и человечность. Такого еще не было в истории коммунистического движения…

У Дубчека были не только положительные качества, но и недостатки. Прежде всего он был нерешительным. Он оттягивал принятие решений даже тогда, когда необходимо было реагировать немедленно. Эта черта была оборотной стороной стремления Дубчека “убедить товарищей”. В ряде ситуаций, когда уже были известны все “за” и “против” и когда решение зависело только от него, Дубчек все еще колебался. Поэтому решения часто принимались без него и не те, которым он отдал бы предпочтение. В таких случаях ему не оставалось ничего другого, как принять эти решения к сведению и подчиниться новым обстоятельствам.

В период «пражской весны» народ видел в Дубчеке символ великих идеалов демократического социализма. В действительности он был прежде всего главой могучего политического аппарата, в рамках которого он старыми методами проводил свою личную политику, нерешительно лавируя не только между различными группами в КПЧ, но и в конфликтах между Москвой и КПЧ. И все же ореол Дубчека оказался решающим фактором, так что даже противники реформы не только не осмеливались выступить против Дубчека, а напротив, всячески старались перетянуть его на свою сторону»[55].

В мае 1968 года отношения между КПЧ и КПСС, а также между КПЧ и партийным руководством ГДР и ПНР еще более обострились. Усилилась полемика между печатью ЧССР и советской печатью, несколько статей, направленных против популярных чешских писателей, опубликовала «Литературная газета». Крайнее неудовольствие в Москве вызвала не только фактическая, но и формальная отмена цензуры в ЧССР. Это привело к появлению в Чехословакии некоторых новых газет и журналов и публикации в них ряда статей, критикующих внешнюю и внутреннюю политику не только чехословацкого, но и советского правительства. Это была очень резкая, но часто справедливая критика.

В конце мая 1968 года Пленум ЦК КПЧ постановил созвать в сентябре чрезвычайный XIV съезд партии. И именно с мая 1968 года в советских политических и военных кругах стал отрабатываться план вооруженного вмешательства во внутренние дела ЧССР. Возможность такого хода событий тогда не приходила в голову Дубчеку и большинству его коллег. Поэтому чрезвычайный съезд партии и был намечен только на сентябрь. Но если уж возникла необходимость созыва чрезвычайного съезда, то надо было спешить, и такой съезд нужно было собирать как можно быстрее, не позже июня. После съезда какое-либо вооруженное вмешательство извне стало бы во всех отношениях гораздо менее вероятным. Другой способ избежать вооруженного вмешательства состоял как раз в обратном – в более медленном проведении всех реформ и демократизации. Но этот путь не отвечал тогда настроениям большей части народа ЧССР.

В июне 1968 года по всем партийным организациям ЧССР уже прошли выборы делегатов на съезд партии. В это время в обществе, да и в партии ускорился процесс дифференциации. Большинство рядовых коммунистов активно поддерживало Дубчека и «Программу действий», однако значительная часть партийного аппарата вместе с консерваторами из ЦК выступала против этой программы. Часть членов ЦК КПЧ уже тогда образовала конспиративную фракцию, которая поддерживала через посольство СССР в Праге связи с ЦК КПСС. От этих людей и от работников посольства, возглавляемого С. В. Червоненко и его политическим заместителем И. И. Удальцовым, постоянно текла в Москву лживая и тенденциозная информация о положении в стране. Группа Дубчека представлялась как «правая», «оппортунистическая» или «ревизионистская», а многочисленные инициативы вне партии – как рост «контрреволюционных» организаций в стране.

Разумеется, положение в ЧССР привлекало пристальное внимание и всех западных стран. В Чехословакии увеличилось число дипломатов, корреспондентов западных газет, туристов, наблюдателей и бизнесменов. В докладах посольства СССР в Праге все это рисовалось как «наплыв агентов империализма» в ЧССР.

Политическая активность стала проявляться и вне партии. В Чехословакии и ранее имелось несколько мелких партий, а также множество организаций, входивших в Национальный фронт, который стал как бы наследником существовавшего в годы войны Антифашистского фронта. Часть этих организаций, а также образовавшихся в стране новых групп и клубов начинала выступать с антикоммунистических позиций, расширяя свою критику всей прежней политики КПЧ, критику, для которой, к сожалению, имелось немало веских поводов и оснований. В политическую деятельность включались и освобожденные из тюрем и лагерей политические заключенные, и далеко не все они выступали с поддержкой КПЧ и ее «Программы действий». Это было неизбежно; такую дифференциацию политической жизни страны можно было предвидеть, однако все опросы общественного мнения показывали, что подавляющее большинство чехословацкого народа поддерживает и КПЧ, и дубчековское руководство. Оживилась и деятельность чехословацкой эмиграции, образовавшейся после 1939-го, а затем и после 1948 года. В этих условиях именно быстрый созыв нового съезда партии и создание обновленного партийного руководства позволили бы укрепить руководящую роль КПЧ в обществе. События развивались слишком быстро, и сентябрь поэтому был не лучшим временем для съезда.

В июне специальным решением Национального собрания, во главе которого стоял Й. Смрковский, была отменена цензура. Мы уже говорили об этом. Фактически она не существовала еще с марта, но теперь в стране вводилась почти полная свобода печати. Советское посольство в Праге тщательно коллекционировало статьи и карикатуры, которые рассматривались как антисоветские и антикоммунистические, все эти подборки отправлялись в Москву. Немало имелось карикатур на Брежнева и Косыгина. Так, например, когда в Прагу приехал Косыгин, «Литерарни листы» изобразила Косыгина в виде большого волка, а Дубчека в виде девочки в красной шапочке. Подпись гласила: «Вот и кончилась твоя сказочка, Красная Шапочка».

В июле 1968 года советская печать продолжала полемику с рядом чехословацких деятелей, иногда полностью публикуя возражения оппонентов. Однако тон и характер статей в нашей печати становились все более резкими и даже угрожающими. В конце месяца, находясь у брата в Обнинске, я с удивлением наблюдал непрерывно идущие на запад военные эшелоны с солдатами и танками. Осведомленные люди говорили мне, что вопрос о военном вмешательстве уже предрешен. Чехословацкие лидеры предвидели такую возможность, но все же считали ее маловероятной, так как, проводя внутренние реформы, они многократно и искренне подтверждали свою преданность Варшавскому Договору, лояльность к СССР и верность всем советско-чехословацким соглашениям.

Главным событием в жизни ЧССР в июле стал манифест «Две тысячи слов», опубликованный в нескольких газетах и подписанный 70 представителями интеллигенции, среди которых было много членов партии, а также известных всей стране писателей, художников, композиторов, путешественников, спортсменов. Цель манифеста состояла в том, чтобы ускорить демократизацию страны и оказать давление на партийное руководство. Он отражал мнение большей части творческой интеллигенции страны, и поэтому с этим документом нельзя было не считаться. Сколь ни резкой была в нем критика в адрес КПЧ, в основном она была справедливой.

В целом это был правдивый и искренний документ, в котором содержались многие из требований и положений «Программы действий КПЧ». Однако в тех условиях, в которых находилась в июле 1968 года Чехословакия, публикация манифеста не являлась разумным решением, так как его немедленно использовали в своих целях консервативные силы и в самой Чехословакии, и за ее пределами. Они объявили «Две тысячи слов» контрреволюционным документом, в котором якобы содержится призыв к свержению коммунистического правительства в ЧССР и уничтожению всех завоеваний социализма. Авторы манифеста не учитывали, что программа действий КПЧ еще не выполнена и никакая параллельная и «более радикальная» программа действий не сможет помочь – просто необходимо время. Кроме того, в Манифесте слишком драматизировалось положение в ЧССР, что тоже было неразумно. В стране уже существовала свобода печати, и каждая группа людей могла и имела право высказывать свою точку зрения. Поэтому манифест, составленный М. Вацуликом, следовало также обсудить и подвергнуть критике. Именно так и поступило руководство КПЧ. Оно резко раскритиковало «Две тысячи слов». Президиум ЦК КПЧ оценил данный документ как анархический, призывающий к непозволительным и незаконным действиям – забастовкам, бойкоту и т. д. Осудило этот манифест и Национальное собрание. Казалось бы, этого было достаточно.

Однако в печати СССР «Две тысячи слов» вызвали приступ хорошо оркестрованной политической истерии. Читатели «Правды» или «Литературной газеты» могли подумать, что враги социализма в ЧССР уже не только «рвутся к власти», но и близки к осуществлению своих целей. Все люди, подписавшие «Две тысячи слов», объявлялись контрреволюционерами, реакционерами, «подрывными элементами», а ведь под манифестом стояли подписи людей, которых хорошо знала и уважала вся Чехословакия.

Хотя военная акция против ЧССР и была уже подготовлена, Брежнев продолжал испытывать неуверенность и колебался. Сомнения на этот счет высказывал и Косыгин. Однако наиболее жесткую линию проводили такие члены Политбюро, как Шелест и Мазуров, а также многие влиятельные члены ЦК КПСС. «Если понадобится, то мы и Дубчека расстреляем», – сказал в беседе с академиком А. Д. Сахаровым министр среднего машиностроения Е. П. Славский. Он явно намекал на судьбу Имре Надя, расстрелянного после подавления восстания в Венгрии. Академик Сахаров продолжал еще работать на ответственном посту в этом министерстве и хотел поделиться своими сомнениями и опасениями с министром.

В такой ситуации КПЧ выступила с инициативой начать двухсторонние переговоры. Отказаться от таких переговоров было трудно, и Брежнев согласился. Вначале было предложено провести их на советской территории, что не устраивало КПЧ, потом – на территории Чехословакии, что не устраивало КПСС. Было решено организовать встречу в пограничном местечке Чиерне-над-Тиссой, причем во встрече должны были участвовать полные составы Политбюро ЦК КПСС и Президиума ЦК КПЧ. В промежутках между заседаниями советская делегация могла отдыхать на советской территории, а чехословацкая – на словацкой. В коммюнике об этой встрече, которая продолжалась пять дней – с 28 июля по 1 августа 1968 года, говорилось, что между Президиумом ЦК КПЧ и Политбюро ЦК КПСС «состоялся широкий товарищеский обмен мнениями по вопросам, интересующим обе стороны». Согласно коммюнике, встреча происходила «в обстановке полной откровенности и взаимопонимания и была направлена на поиски путей дальнейшего развития и укрепления традиционных дружеских отношений между нашими народами и партиями». Но, как стало известно позднее от чехословацких участников, переговоры в Чиерне-над-Тиссой шли в атмосфере жестокой полемики и даже угроз. Одно из совещаний было прервано, так как член Политбюро и Первый секретарь ЦК КП Украины П. Е. Шелест выступил с ничем не обоснованными нападками на руководство КПЧ. После выступления Шелеста вся чехословацкая делегация покинула Чиерну и вернулась на заседания лишь после того, как советские участники встречи принесли свои извинения. В самый последний день заседаний во время личной встречи между Брежневым и Дубчеком было решено продолжить переговоры, но уже с представителями других коммунистических партий. Встреча была назначена на 3 августа в Братиславе. У чешских и словацких руководителей сложилось впечатление, что Брежнев действительно хочет мирного разрешения возникшего конфликта.

Братиславская встреча продолжалась три дня и завершилась подписанием заявления, в котором говорилось о «творческом решении» каждой партией проблем социалистического развития, «дальнейшем развитии социалистической демократии», а также «об уважении суверенитета и национальной независимости всех социалистических стран». Это заявление подписали также Ульбрихт и Гомулка, которые еще за несколько дней до этого решительно требовали погасить «очаг ревизионистской заразы» в ЧССР и грозили в противном случае снять с себя ответственность за положение в ГДР и ПНР.

После Братиславы многие люди и в СССР, и в ЧССР вздохнули с облегчением. Казалось, что кризис миновал. Все западноевропейские компартии также приветствовали заявление шести компартий (включая БКП и ВСРП).

Август – время отпусков для советских руководителей. Л. И. Брежнев был болен еще во время встречи в Чиерне-над-Тиссой и не мог поэтому участвовать в некоторых заседаниях. Теперь, после Братиславы, Брежнев сразу же отправился в Крым на отдых и лечение. Выехал на лечение и Косыгин. В такие дни общее руководство страной и партией поручается одному из членов Политбюро. По некоторым признакам в Москве стало известно, что эти обязанности в середине августа исполнял П. Е. Шелест.

Только десять дней прошли в Москве и в Праге спокойно. Вероятно, 15 или 16 августа я узнал, что Брежнев и Косыгин возвратились в Москву, прервав свой отпуск. Затем начали поступать сведения, что в Москве происходит то ли секретный Пленум ЦК, то ли расширенное заседание Политбюро с участием некоторых членов ЦК КПСС и видных военных лидеров. Эти сообщения косвенно подтвердились тем фактом, что в советской печати, которая с 5 по 15 августа заметно смягчила тон своих статей о положении в Чехословакии, неожиданно началась новая античехословацкая кампания. И «Правда», и «Известия», и «Литературная газета» снова начали публиковать тенденциозные, а то и просто клеветнические материалы о «разгуле реакции» в Чехословакии.

Что же случилось за эти десять дней? Это остается неясным до сих пор. Во всяком случае в Чехословакии не произошло никаких изменений, которые требовали бы иных оценок и решений, чем только что принятые в Братиславе. Ничего существенного не произошло за это время и в СССР. Никаких новых, а тем более провокационных шагов не предпринимали и страны Запада. Тем не менее вся ситуация вокруг Чехословакии заметно ухудшилась.

Можно предположить, что изменение позиции СССР было вызвано новой расстановкой политических сил в руководстве СССР. К советским лидерам, придерживающимся наиболее жесткой политики, относили Шелеста, Полянского, Мазурова, Кириленко и Пельше, из секретарей ЦК – Устинова, Катушева и Демичева, а также почти всех маршалов – членов ЦК. В качестве повода для созыва чрезвычайного заседания Политбюро или даже Пленума ЦК КПСС они избрали какое-то новое «обобщенное» послание из советского посольства в ЧССР, составленное все теми же Червоненко и Удальцовым. Кроме того в ЦК КПСС поступило письмо-обращение от членов ЦК КПЧ – противников Дубчека и его реформ. Эти люди имели все основания бояться, что на сентябрьском съезде КПЧ они будут исключены из состава ЦК. Свое политическое поражение они представляли как поражение социализма в Чехословакии и, извращая ситуацию в стране, призывали СССР к военному вмешательству, так как могли остаться у власти, лишь опираясь на советские штыки. В Москве с 17 по 20 августа непрерывно происходили заседания и совещания на самых высоких уровнях, и это обстоятельство не предвещало ничего хорошего. Мысль о вторжении витала в воздухе.

Вечером 20 августа я был в гостях у известного режиссера М. И. Ромма. Мы говорили только о Чехословакии. Ромм ждал вторжения. Я говорил ему, что это решение было бы настолько губительным и позорным, что я все же надеюсь на мирное разрешение конфликта. К сожалению, очень скоро выяснилось, что прав оказался именно Ромм.

Рано утром 21 августа Москва узнала из сообщений радио о вступлении советских войск, а также воинских подразделений Польши, Болгарии, ГДР и Венгрии на территорию Чехословакии. В сообщении ТАСС говорилось, что эта акция предпринята «по просьбе партийных и государственных деятелей ЧССР». Не было, однако, сказано, что это за «деятели» и какое они имеют право обращаться с просьбой об оккупации собственной страны.

Только вечером 21 августа было обнародовано «Обращение группы членов ЦК КПЧ, правительства и Национального собрания ЧССР к странам Варшавского Договора и к гражданам Чехословакии», в котором говорилось о вторжении войск Варшавского Договора как о свершившемся факте. Никаких имен под этим документом не было.

По чехословацкому времени вторжение войск Варшавского Договора началось в 23 часа 20 августа. Войска были готовы к сопротивлению, орудия заряжены, все солдаты и офицеры предупреждены о необходимости подавлять все очаги вооруженного сопротивления. Но сопротивления нигде не было. Утром в некоторых местах раздалось несколько выстрелов, но это были или просто отчаявшиеся люди, или провокаторы. Население провожало идущие по дорогам войска с удивлением и гневом. Солдатам не давали пить и есть, с ними почти не вступали в контакт во время привалов, только чтобы выразить свое возмущение. К полудню 21 августа почти на всех перекрестках дорог были сняты указатели, снимались даже названия улиц и номера домов. Пограничники получили приказ – оставаться на границе и не мешать продвижению войск. Армия ЧССР была поднята по тревоге, но, согласно приказу, не должна была покидать мест своей дислокации, а солдаты и офицеры – казарм. Войска шли от всех границ, особое возмущение населения вызвало вступление на территорию страны немецких подразделений, которые через несколько дней пришлось отозвать.

Одновременно с движением наземных сил началась высадка специальных подразделений советских войск на Рузиском аэродроме близ Праги. Вскоре мощная колонна бронетанковых сил двинулась в направлении столицы. С чисто военной точки зрения, как отмечали позднее западные специалисты, операция была проведена четко, быстро, точно и эффективно. В Праге советские войска не встретили никакого сопротивления.

В здании ЦК КПЧ еще днем 20 августа началось заседание ЦК, так как члены партийного руководства уже не могли не видеть готовящегося вторжения. Когда вторжение началось, Президиум ЦК КПЧ имел лишь несколько часов для принятия каких-то решений. Одно из решений, о котором Президент ЧССР Л. Свобода немедленно сообщил войскам, – не оказывать вторгшимся военным частям никакого вооруженного сопротивления.

К 4 часам утра здание ЦК было окружено плотным кольцом советских солдат, бронемашин и танков. Отряд парашютистов и группа офицеров вошли в здание ЦК. Дубчек и его ближайшие соратники были окружены, телефонная связь прервана. На руководителей КПЧ направили дула восьми автоматов. Одновременно на площади перед ЦК собралась громадная толпа негодующих жителей Праги. Только через несколько часов кое-что начало проясняться.

Негодование жителей Праги было настолько ярко выраженным, что даже те, кто подписал призыв к интервенции, не решились создать то, что они планировали, – некое «революционное правительство». Это смешивало все карты организаторов вторжения.

Как стало известно только недавно, в Прагу вместе с войсками тайно прибыл член Политбюро и Первый заместитель Председателя Совета Министров СССР К. Т. Мазуров. Он находился здесь под именем «генерала Трофимова», хотя на нем была форма полковника. Он руководил действиями армии, подразделениями КГБ, гражданскими лицами и два-три раза в день разговаривал по специальному телефону с Брежневым и Косыгиным. Однако не только в Праге, но и в Москве плохо знали, что нужно делать, так как складывавшаяся обстановка совсем не соответствовала плану, разработанному ранее совместно с авторами «Обращения». В конце концов было решено арестовать лишь тех, кого считали главными фигурами «пражской весны». Из здания ЦК в сопровождении советских военных и нескольких работников чехословацкой службы безопасности, объявивших себя представителями «революционного трибунала», возглавляемого А. Индрой, вывели и увезли в неизвестном направлении Дубчека, Смрковского, Кригеля и Шпачека. Был арестован находившийся вне здания ЦК премьер Черник. Остальные руководители партии были освобождены и смогли покинуть здание ЦК. Вскоре арестовали также и Цисаржа. Всех арестованных доставили на аэродром и увезли, а затем разместили в разных местах заключения в СССР и Польше. С Дубчеком обращались особенно грубо; когда его толкнули на пол военного самолета, то рассекли ему лоб.

Утром 21 августа Чехословакия представляла собой бушующее море негодующих людей, в кольце которых оказались танки и войска интервентов. Они не могли, да и не имели права разгонять манифестации. Войска предназначались для военных действий, но повода для этого не было. Радио и специальные выпуски утренних газет призывали население к спокойствию, людей просили не строить баррикад и без нужды не выходить из дому. С призывом к спокойствию обратился к гражданам ЧССР и Президент Л. Свобода, к которому фактически перешла власть в стране. К концу дня вся Чехословакия была оккупирована, воздушные десанты захватили Братиславу, Брно и другие крупные города, дивизии «союзников» вошли в страну. Чехословацкая армия не оказывала сопротивления, но и не сдавала оружия.

Ночью 21 августа в Праге были снова предприняты лихорадочные усилия по созданию нового правительства. В одной из гостиниц собрались представители советского военного командования, посольства СССР и ряд просоветски настроенных лидеров КПЧ. Но дискуссия ничем не кончилась, было очевидно, что народ отвергнет любое антидубчековское правительство.

Между тем оставшиеся на свободе министры также собрались вечером и, избрав временное руководство, заявили о том, что берут управление страной в свои руки. И правительство, и Национальное собрание призывали народ к сплоченности и единству действий. Хотя редакции главных газет были заняты войсками, почти все газеты сумели наладить свою работу на базе других типографий. В городе появились миллионы листовок. Начал работать новый телевизионный центр и множество новых радиостанций. Москва не знала, что делать.

Советские войска в Праге оказались в полной изоляции, среди солдат и офицеров росло недовольство и недоумение. Они все время были окружены враждебной толпой. Население городов и сел не давало солдатам воды и пищи, не разрешало пользоваться туалетами, что создавало трудности при 30-градусной жаре. При этом войска имели приказ – не применять силу в отношении гражданского населения. Радиолюбители забивали передачи военных радиостанций. Некоторые чехи и словаки бросались под танки. С обеих сторон росло озлобление, но никакого политического решения кризиса в Москве найдено еще не было. По сообщениям чехословацких газет, одно из советских воинских подразделений заняло здание Академии наук ЧССР, а президенту Академии было вручено предписание:

«Я, представитель войск Варшавского Договора, старший лейтенант Орлов Ю. А., приказываю прекратить работу с 13 часов 22 августа всем работникам и членам Президиума Чехословацкой Академии наук и освободить все помещения Академии наук ЧССР».

Академия, разумеется, продолжала работать в других помещениях и обратилась за поддержкой к ученым всего мира.

Главным лицом в ЧССР оказался генерал армии И. Г. Павловский, заместитель министра обороны СССР и командующий сухопутными войсками СССР, которому было поручено командовать всей военной акцией в ЧССР. 22 августа Павловский издал приказ войскам Варшавского Договора покинуть небольшие поселки и прекратить блокаду правительственных зданий, сосредоточившись в парках и на площадях больших городов. Руководство различными подразделениями было частично утрачено, так как население разрушало дороги и связь, а электростанции перестали подавать электричество в советское посольство и в аэропорт. Хотя все подпольные чехословацкие радиостанции продолжали призывать народ к спокойствию, в случае какого-либо крупного инцидента могли начаться неконтролируемые столкновения, и тогда окруженные со всех сторон войска «союзников» оказались бы в крайне затруднительном положении. В Москве стало известно, что генерал Павловский и другие генералы требуют от Политбюро ЦК КПСС найти незамедлительно какое-то политическое решение.

Инициативу проявила чехословацкая сторона. 23 августа здесь было объявлено, что в Праге функционирует правительство в составе 22 прежних министров под руководством Л. Штроугала, заместителя О. Черника. Президент Л. Свобода вылетел в Москву. Но в Кремле по-прежнему не было решения, и Брежнев находился в растерянности. Для встречи Свободы на Внуковский аэродром выехали Брежнев и Косыгин.

Прибыв в Кремль, Свобода отказался вести переговоры с Брежневым и ультимативно потребовал освобождения Дубчека, Смрковского и других руководителей Чехословакии и включения их в чехословацкую делегацию. Брежнев вначале отказался выполнить это требование, но Свобода, в свою очередь, заявил, что он не вернется в свою страну без ее законных руководителей и что ему, как офицеру, остается только одно – покончить жизнь самоубийством в своей кремлевской резиденции. Брежнев достаточно хорошо знал Свободу, чтобы понимать, что это не пустая угроза. После бурных обсуждений сложившейся ситуации Политбюро ЦК КПСС было вынуждено принять решение об освобождении Дубчека и его коллег и согласиться с включением их в чехословацкую делегацию. Из разных мест заключения срочно доставили в Кремль Дубчека, Смрковского, Крителя, Черника и других. Дубчек был ранен, его голова перевязана, с ним часто происходили обмороки. Тем не менее переговоры в конце дня 23 августа начались, и в них участвовали, как и недавно в Чиерне-над-Тиссой, практически полные составы Политбюро ЦК КПСС и Президиума ЦК КПЧ. Я не буду останавливаться здесь на деталях этих переговоров; отмечу лишь, что они проходили трудно. Брежнев и Суслов вначале были крайне грубы, но затем вынуждены были сменить тон. В сущности, именно они потерпели крупнейшее политическое поражение и должны были теперь идти на уступки. Весь спор сводился только к размеру этих уступок. Но должны ли были идти на уступки Дубчек или Смрковский?

Конец ознакомительного фрагмента.