Политические записки. Эссе, суждения и дневник. ОПЫТ О ВЛАСТИ (Николай Серый)

1

Всякий, кто интересуется историей, должен обратить внимание на то, что периоды усиленья древних государств упорно чередовались с периодами их слабости. Особенно это заметно в истории древнего Египта. Условия жизни, орудия труда, народ и климат не изменялись в этой стране многие столетия, а царство фараонов то ослабевало, то усиливалось. Временами фараоны отторгали у соседних государств обширные земли, но и сам просвещённый Египет порой был захвачен дикими пастухами, над коими он прежде измывался столетьями. Затем Египет усиливался вновь, изгонял завоевателей и захватывал чужие земли. Но неизбежно наступали очередные периоды слабости…

Но если в Египте почти не изменялись условия жизни и ведения хозяйства, то почему за усилением и мощью государства неизбежно наступала немощь?.. Я полагаю, что причина этого в пороках и изъянах власти.

Понятие «Власть» было всегда окутано мистикой. Я полагаю, что у этого понятия самым точным определением будет такое: «Власть – это исполнение желаний повелителя вместо него другими людьми». Я поразмыслил о власти на обыденном примере: посещение ресторана.

Я прихожу в ресторан и сажусь за столик, ко мне подходит официант, готовый мне услужить. Есть ли у меня власть над лакеем? Несомненно, но не в полной мере. Блюда и напитки он мне принесёт, но застрелить по моей просьбе неприятного мне гостя откажется наотрез. Да ещё и охрану ресторана кликнет, и выкинут меня, как безумца, и я утрачу власть приказывать лакею банально приносить мне еду. Я захотел и потребовал чрезмерное, и поэтому утратил своё законное право на обычную услугу от лакея.

И как себя вели бы лакеи, если бы я, сидя за столиком, упорно молчал букой, не изъявляя своих пожеланий?..

А теперь я сделаю выводы: «Приказывать нужно только то, что могут и хотят исполнить», и: «Власти нет без высказанных повелений».

Умозаключение о том, что если не высказывать повелений, то и власти нет, кажется мне простым. Вообразим начальника, пусть даже и с большими полномочьями, но без его ясных приказов. Очень скоро его подчинённым надоест загадочная его физиономия, его околичности и намёки, и начальником начнут пренебрегать, власть его рассеется, ибо нельзя исполнять приказы, о коих никому не ведомо. Нет власти без повелений, а повелений нет, если их не изъявили. Повелевать пустота не может; нельзя исполнить то, чего нет.

Нельзя не отметить, что власть – это исполняемые приказы, а вовсе не право их отдавать. Полномочия и власть далеко не одно и то же, эти понятия довольно часто не тождественны. Можно иметь власть без законных полномочий, и вполне законные полномочия без всякой власти. В Египте у фараонов их законные полномочия были формально одинаковыми, но одни цари впадали в полное ничтожество, а другие возвеличили и себя, и государство.

Гораздо более сложным мне кажется изреченье: «Приказывать нужно только то, что могут и хотят исполнить». Весьма не просто понять, почему люди желают повиноваться, и как распознать человека, способного выполнить именно этот приказ. Поразмыслим же об этом на примере посещенья ресторана.

Допустим, ужинаю я в ресторане, и там за столиком я прилично, даже не без лоска одет, и я платёжеспособен и не склонен затевать скандалы. Вежливый официант мне прислуживает. Почему он делает это?..

Во-первых, официант боится, что если он откажется мне угождать и начнёт мне грубить, то накажет его хозяин ресторана. И, во-вторых, надеется официант на мои щедрые чаевые или на поощренье от хозяина за большую денежную выручку.

Всё это пресловутый метод «кнута и пряника», метод угрозы и подкупа. Я считаю, что «Угроза» и «Подкуп» являются двумя первыми ипостасями власти. Многие уверены, что привести к покорности можно ими одними. Но я полагаю, что только их одних будет мало для обеспеченья покорности.

Вообразим, что явился я во вшивом рубище в приличный ресторан. Будет ли в этом случае официант повиноваться мне?.. Без сомненья, нет; попытается он выгнать забулдыгу, ибо нет у лакея веры оборванцам.

Понятие «Вера» отуманено ореолом мистики; я полагаю уместным такое определенье: «Вера есть истинное или ложное знанье, которое не требует доказательства». Но что же означает понятие «Вера» в акте повиновенья?.. Я размышлял об этом довольно долго, и ответ, который для самого себя я нашёл, меня же и поразил. Подвластные, по-моему, должны верить в праведность своего повелителя и его соответствие принятым у них нормам этики. А ведь даже преступные сообщества не могут обойтись без этики, хоть и своеобразно ими понимаемой. Ведь появились же в уголовной среде, у воров такие словечки, как «отморозок» и «беспредельщик» с их явным негативным, осуждающим смыслом… И, кроме того, никогда властям не обойтись без ясного, сжатого и чёткого «Символа Веры», как в катехизисе… Нельзя уверовать, не ведая во что именно… Я полагаю, что «Вера» и есть третья ипостась власти…

Но вот в ресторане я вдруг начал шарить по карманам, выворачивать их в поисках денег, а затем отказался оплачивать ужин. И что в этом случае будет с моею властью над лакеем?.. Для меня он будет уже не лакеем, но суровым моим кредитором, уверенным в своём праве востребовать долг. И, разумеется, никаких пожеланий моих исполнять он более не станет, ибо я не принял на себя ответственность за мои прежние приказы, не оплатив счёт за оказанное мне ранее повиновенье… Я считаю уместным такой вывод: за свои приказы, как исполняемые, так и нет, должен на себя возлагать ответственность тот, их отдаёт, иначе власть его будет неминуемо утрачена. Вину и ответственность за нарушенье правила: «Приказывать нужно только то, что могут и хотят исполнить», всякий начальник обязан брать на себя. Но всякая ответственность всегда означает существованье тех сил, которые способны к ней привлечь. И без этих сил не бывает «Ответственности», как четвёртой ипостаси власти. Наличие таких сил сплачивает главенствующую властную иерархию, дисциплинирует её, ибо без этих сил начинает она дробиться на кланы и быстро слабеет в усобицах, которые неотвратимо делаются самоцелью. Цельность иерархии поддерживается давленьем извне. Надёжней всего людей сплачивает страх перед чужаками, и поэтому правитель должен жёстко и дозировано лелеять не столько своих соратников, сколько своих врагов. Окончательная победа над явными врагами выгодна лишь тайным недругам и завистникам правителя. Всегда для правителя выгодно внушить своим сторонникам и подданным, что и он сам, пусть и в малой мере зависит от их преданности и чувства долга. Без ипостаси власти, именуемой «Ответственность», возможно лишь внешнее, притворное повиновенье…

А теперь я вернусь к первым двум ипостасям власти: «Угроза» и «Подкуп».

Всякого можно пугать угрозой отбиранья у него имущества, денег, свободы, здоровья, и жизни, а можно и подкупать наградой всеми этими благами. Но меры такие для угрозы и подкупа ради власти не вполне сильны и действенны. Для подкупа благами такими не хватит богатства всей страны, а для угрозы лишенья их своих сограждан приходится создавать карательную организацию, весьма опасную тягой к своеволию.

Власть гораздо прочнее, обширней и непререкаемей, если использовать для угрозы и подкупа ради неё такое действенное средство, как повышенье при успехе и сниженье при провале положения подчинённых в обществе, их социального статуса.

Страх потерять достойное положение в своём сообществе сильнее подчас желанья жить. Боязнь быть в сословии своём изгоем называли в старину честью. Именно чувство чести у подданных полезней всего для властей. И обязан правитель пользоваться этим, развивая нравственность в обществе. И поэтому должен он всячески демонстрировать высокую свою мораль и сурово карать всех своих приближённых, если народ уже уверился в их безнравственности. Правитель должен быть самым верным слугой своей власти. И не подданные обязаны обслуживать норов и личность правителя, а он должен обеспечивать их полезную деятельность.

Власть есть очень опасная и серьёзная сущность; властью нельзя баловать себя и озорничать…

2

Власть всегда имеет четыре совокупные, компонентные части, которые для себя я назвал ипостасями: «Угроза», «Подкуп», «Вера» и «Ответственность». Я воображаю неделимое единство, совокупность ипостасей власти в форме квадрата. Слабость или ограниченность одной ипостаси никогда не может быть компенсирована величиной или силой других. Квадрат – фигура равносторонняя, и при умалении хотя бы одной из его сторон, соответственно уменьшаются и все остальные, а значит и общая его площадь; в моей аналогии – сила власти.

Я считаю возможным ипостаси эти уподобить постулатам геометрии Евклида. Но при этом нельзя забывать, что кроме учения Евклида существуют также геометрии Лобачевского и Римана…

Вспомним последнего президента Советской Империи. У Михаила Горбачёва была возможность угрожать: карательные органы были ещё сильны. У него было и чем подкупить: Советской Империи весьма охотно давали ссуды, и ресурсы её оставались неисчислимыми. И нельзя утверждать, что Михаилу Горбачёву совсем не верили: очень многие только с большим опозданием распознали в нём пустомелю. А вот на себя возлагать ответственность он не хотел, и ему перестали повиноваться…

Я нахожу в любом факте повиновения все четыре ипостаси власти… Вообразим, что некая группа людей заблудилась в заболоченных дебрях. Но есть в группе людей человек, знающий дорогу, и если предложил он себя в проводники, то непременно все остальные станут ему повиноваться, даже вплоть до потакания его капризам. И в таком поведении заплутавшей кампании есть все четыре ипостаси власти. Во-первых, есть угроза, что проводник, если не будут ему угождать, бросит всю группу и в одиночку выберется из чащи. Во-вторых, повинуется группа проводнику ещё и потому, что он её подкупил обещанием вернуть её в лоно цивилизации. В-третьих, группа должна поверить проводнику, что он знает дорогу. И, в-четвёртых, есть у проводника неумолимая и взятая на себя им самим ответственность, что если он по незнанию или зловредно не сдержит своего обещанья, то обманщика непременно покарают, как и поляки Сусанина…

Безграничная, абсолютная власть не более чем миф…

Возможно, что обнаружит кто-то у власти больше ипостасей, нежели я.… Но ведь это вполне закономерно. Нет в мире ничего законченного, и мечты о творении совершенной теории всегда на грани мании величия.…Все исследователи, даже гениальные, всего лишь излагают своё понимание проблемы, а не открывают непреложные и окончательные истины, ибо таковых в мире для человека не существует. Поскольку познания человека даже в самой узкой области науки никогда не бывают полными, то окончательной истины для него нет. Есть достоверность, вероятность и очевидность, но не более того… Вот такое у меня понимание гносеологии…

Поэтому я и не сомневаюсь, что всё, здесь мною написанное, спорно. Вероятно, что кто-то сочтёт эти записки бредом. Но пусть он хотя бы себе попытается доказать, что глупец и невежа именно я, а не он…

Поскольку далее я хочу рассуждать не о повиновении лакеев в кабаке, но о власти государственной, я не могу обойтись без некоторого отклоненья от главной темы…

3

У человека средь многих его качеств я хочу выделить два; они общеизвестны. Во-первых, всякий о самом себе заботится из эгоизма гораздо больше, нежели о других. Я считаю эгоизм благодеяньем природы. Если бы каждый о себе самом заботился меньше, чем о других, человечество истребило бы себя. Вообразите ссору свою с соседом и дюжину своих приятелей, для которых ваши интересы дороже их собственных. И таких же приятелей своего соседа. Примет в ссоре участие уже целая орава, и тогда не миновать драки и огромного расхода человеческой энергии без всякой пользы… Эгоизм хранит энергию человечества… А во-вторых, есть под названием «Бритва Оккама» принцип: «Не следует сущности умножать без необходимости». Я излагаю этот принцип иначе: «Всякий стремится обойтись наименьшей работой разума». Я полагаю, что также и это свойство людей сохраняет человечеству энергию. Попробуйте вообразить применение диалектики при забивании гвоздей. Люди не совершали бы без этого свойства никаких поступков, но предавались одним только размышленьям о последствиях их.

Два этих человеческих свойства порождают любопытное явление…

Древние политики изрекли: «Цель оправдывает средства». Я же полагаю иначе: «Средства достиженья цели всегда её подменяют». Если, допустим, вы образовали шайку благородных разбойников для грабежа богатых с целью помощи бедным, то весьма скоро вашей единственной целью будет только грабёж. И если вы дорываетесь до власти с целью одарить подданных благами, то непременно вашей единственной целью станет только власть. И если вы с какой-то целью беспрерывно интригуете, то вашей новой целью скоро станут одни только интриги ради них самих…

Достигнуть реальной цели всегда труднее, чем имитировать рьяное стремленье к ней. Любую работу всегда стремятся при возможности подменить видимостью её. Ведь реальное дело часто грозит нарушить устоявшуюся в коллективе иерархию власти, а видимость работы почти никогда не посягает на это. Поэтому в бригадах и сообществах бездельников столь часто ополчаются на ретивых и дельных работников…

Всякий стремится обойтись наименьшей работой разума.… Поэтому, если вы стали разбойником, то вам гораздо легче просто грабить, нежели ещё и одарять нищих частью добычи. У благородных разбойников сложностей несравненно больше, чем у простых грабителей; следовательно, и больших усилий ума требуется.

Допустим, ограбил богатого скрягу благородный разбойник. Для разбойника гораздо проще прокутить добычу, нежели её делить средь сирых и обездоленных оборванцев. Подобные дележи требуют очень больших усилий ума. Во-первых, как в шайке отнесутся к дележам добычи среди нищих?.. возможно, там не все столь же благородны, как атаман. И, кроме того, у всякого есть свойство заботиться о себе гораздо больше, чем о других. Значит, придётся укрощать строптивых… Во-вторых, нищие не побредут толпами за милостыней в разбойничий вертеп: шайка этого не допустит этого из опасенья, что вслед за ними нагрянет войско. Значит, придётся развозить добычу по окольным дорогам и тропам и обеспечивать её охрану, да ещё и устроить так, чтобы сторожа из лихой шайки не улизнули с деньгами и не растранжирили их по корчмам и харчевням. И, в третьих, как делить добро по справедливости, без кумовства и пристрастия?.. очень трудная это задача…

И благородный разбойник начнёт просто грабить, но думать о себе хуже, чем прежде, он, ручаюсь, не станет. Наш разум есть наша собственность, как и руки, зачем ему делать нам больно? Ведь руки наши не колотят нас, не истязают; ссадину и рану они перевяжут, ушиб нежно погладят и потрут, и лицо после сна умоют. И им подобен наш разум: он и тешит, и ласкает, и оправдывает, и льстит…

Для благодеяний народу требуется больше усилий ума, чем для потакания придворной челяди. Благо для простого народа – в уменьшении тягот, налогов и пошлин, но это приводит часто к посягательству на интересы правящих верхов, а значит и ко сваре с ними, и к более напряжённой работе разума правителя. И, к тому же, правитель всегда прекрасно помнит, что его придворные рядом за дверью, а народ в отдалении тужится: и на пашне, и в цехах, и в конторах, и в ремёслах.

Поэтому правителю гораздо проще оставить всё, как есть, и угнетать народ по старинке, без каких-либо потуг творить ему благо…

4

В сужденьях о власти не обойтись без мыслей о военных и политиках.

Войны и политика существуют только потому, что среди людей обитают весьма опасные для мирных обывателей человеко-биологические особи, не способные заниматься ничем другим, кроме как войной и политикой.

Есть много описаний разных пород животных, а вот о человеческих породах рассуждать не принято, хотя о подсознании, разуме и психологии людей написано в изобилии.

Политиков я считаю особой породой людей.…У политика его способность мыслить ограничена коридором его стремленья к власти. Политик не способен воспринимать новые идеи, даже до очевидности верные, если они, по его мнению, не увеличивают его власть или влиянье. Убежденья у политика всегда подчиняются его вожделеньям. Поэтому его убежденья, о коих политик рьяно витийствует, не более чем попытка внушить другим веру в его искренность и благие намеренья.

Никогда у политиков мотивы их поступков не зависят от подлинных интересов государства и народа. Политики подменяют подлинные интересы страны своими представленьями о них; порою, однако, те и другие совпадают. Но если они всё-таки не совпадают, то никакие идеи или очевидности не побудят политика отказаться ради своей страны от собственных выгод, пока его к этому принудили.

Все политики очень высокомерны, ибо нельзя стремиться к власти без веры в свою исключительность и в своё превосходство над народом. «Я лучше, отважнее, мудрее, прозорливее, нежели чернь, и поэтому я по праву вождя должен править ею…» – такое восприятье политиком самого себя и есть главная причина хотенья им власти. Высокомерие застит его рассудок, оно неистребимо, и если политик всё же вынужден иногда заискивать перед толпою, то и тогда втайне он презирает свой народ.

В своих действиях политик применяет только один приём, а именно тот, который обеспечил ему первоначальный успех. И не способен политик отказаться от беспрерывного использованья этого приёма, ибо тот является его сутью, его душою… Например: сутью Наполеона была война, однако не тактика и стратегия в их гармонии и совокупности, а только тактика; был он плохим стратегом; его вторженья в Египет, Испанию и Россию это доказывают. Несравненный тактик, уповал он на победу только в одном, «генеральном» сражении, которое принесёт триумфатору и выгодный мир, и укрепленье власти. И ставка на победу только в одной решающей битве оправдывала себя некоторое время. После наполеоновской победы в «генеральном» сражении скакали к императору послы разгромленных стран и просили о мире на любых условиях.

У Наполеона был только один приём в политике: победа в решающей битве, но доведённый до полного совершенства. И оказался этот приём сутью Наполеона, и нудил полководца его военный дар к новым сраженьям, подобно тому, как гениальность побуждала Бетховена творить музыку вопреки глухоте. Хотя историки называют Наполеона и мудрейшим законодателем, и превосходным администратором-финансистом, и даже великим писателем, но все эти похвальные качества не сохранили императору власть после того, как его основной политический приём перестал срабатывать. Погубило же Наполеона то, что его противники после его блестящих военных побед перестали уже вымаливать быстрый мир, а продолжали упорно и жестоко сражаться. Союзники против Наполеона, после его бегства из России, потерпели несколько поражений, но, усвоив прежние уроки, упрямо с ним не мирились, и, наконец, он погиб от полного исчерпания и ресурсов, и доверия своих маршалов, и терпенья своей страны… Для Франции итоги деяний Наполеона оказались плачевными. Территорию его страны войны его не увеличили, хотя был на них истреблён цвет её молодёжи. После Наполеона ещё почти шестьдесят лет пребывала Франция в крайне неустойчивом состоянии; за это время три революции стряслись. И всё это время не переставала Франция мечтать о левом береге Рейна и Бельгии, которые Наполеон уже заграбастал, и мог он навечно их закрепить за своей страною, но потерял их ради возможности как можно дольше блистать и хвастаться своими дарованьями военного тактика.

Величие политиков выдумано историками. Политики сплошь одинаковы, но если кому-либо из них выпадает удача, то дарованья ему историки обязательно припишут… Одним из гениальнейших политиков объявлен Юлий Цезарь. Не спорю я: был он и даровитым писателем, и хорошим полководцем, и до наглости смелым авантюристом. Но как можно говорить о гениальности политика, если он позволил себя укокошить, прозевав первый же заговор против себя?.. После гибели Цезаря его убийцы формируют свою армию и затевают очередную гражданскую войну. Но как же могли террористы Брут и Кассий после блистательных, как заверяют историки, деяний Цезаря собрать своё личное, и, по сути, частное войско? Ведь ежели возможно такое в государстве, то его верховный правитель никуда не годен. А затем, в придачу, в Риме ещё двадцать лет длилась междоусобная война Октавиана с Антонием – наперсниками Цезаря, который столь проницательно умел выбирать себе кадры, что два ближайших его сподвижника не смогли ради спокойствия государства между собой поладить. Антоний вообще присоединил все римские провинции, которые он контролировал, к египетской вотчине своей зазнобы Клеопатры, и после прелестей этой политики был обречён сгинуть. Больше повезло Октавиану, но не по причине его великих дарований, а просто потому, что в эдакой заварухе просто кому-то должно было повезти… Охотно я соглашусь, что Октавиан, достигнув, наконец, верховной власти, принёс большую пользу государству. Но означает это лишь то, что в ситуации, которая в империи сложилась, его основной политический приём – лицемерие вкупе с жестокой осторожностью – оказался весьма полезным; при иных обстоятельствах Октавиан мог и погибнуть.

Великолепием Чезаре Борджа, как политика, восхищался мудрый Макиавелли, но сей образец для философа из Флоренции погиб жалким наёмником в захолустной стране при штурме обшарпанной крепости, утратив все свои завоеванья сразу после смерти своего отца и покровителя, римского папы Александра Шестого…

Не способен политик менять свой главный приём действий, как, впрочем, и манеру речи, и образ мыслей, и повадки, и мнение о себе. Меняются лишь бывшие политики, ушедшие на покой от суеты. С чем политик начал свою карьеру, с тем он и кончит. Но хорошо начать гораздо легче, нежели успешно завершить…

Иногда меня поражало: почему они все такие?.. И вот как себе я ответил на этот вопрос: в них есть гораздо больше от хищного животного, чем у людей обычных. Но не меняет овчарка свой нрав, если пса не наказывать поркой…

Но если без политиков нельзя обойтись, то каким из них следует отдавать предпочтенье?.. Тем из них, кто свою карьеру делает вместе с подведомственной ему властной иерархией: министерством, предприятием, департаментом, конторой… Если такая вот иерархия при его управлении увеличила своё влиянье, богатство и власть, то он вполне приемлем. Разумеется, и такой политик заботится лишь о себе, но его приём править может быть полезен и всему обществу. Но если политик ослабляет или вовсе губит подчинённую ему иерархию, значит, свою карьеру делает он приёмом разрушенья и по этой причине опасен. Нельзя рушить то, что пока ещё полезно, под предлогом грядущего блага, как нельзя ломать старый дом, не построив новый.

Есть политики, способные к созиданью, и есть откровенные разрушители. Первые карьеру делают вместе со своим государством, вторые – за его счёт; в этике нет у них различий, ибо её у них создаёт среда их обитанья, то бишь уклад общества, но не собственная их нравственность…

Я полагаю, что не очень трудно понять, к какой именно из этих двух категорий политик принадлежит…

5

Любой политик обуян вожделеньем власти, он хочет оказаться правителем своей страны и, по возможности, единственным. И, как правило, высшие правители государства принадлежат к человеческой породе политиков. Но кроме них государство имеет и чиновный бюрократический аппарат, который является промежуточной прослойкой между верховной властью и народом.

Древнегреческий философ Платон насчитывал в государстве три сословия: правители, стражники и народ. По сути, Платон не ошибался: так всё и есть, и даже теперь, только в более усложнённых формах; я полагаю, что нужно к сословию стражников причислить и бюрократию.

Есть в современном государстве высшее сословие правителей; я их разделил на две категории: сановников и вельмож. Сановники – это центральная высшая власть: начальники общегосударственных комитетов, министерств и ведомств. Вельможи есть высшая власть в провинциях, края и областях. И сановники, и вельможи располагают своими бюрократическими чиновными аппаратами. Но сановники, кроме того, могут приказывать карательным ведомствам: армии и полиции; провинциальных вельмож такой возможности общегосударственная власть стремится, если не утратила ещё здравый смысл, лишить из опасения распада страны на уделы.

Без чиновничьего аппарата не обойтись ни сановникам, ни вельможам; и хочу я о бюрократии написать более подробно, ибо её роль во всяком государстве не только чрезвычайно важна, но подчас является определяющей. Отношенье бюрократии к высшей власти и определяет состоянье государства. Ради блага всего государства ни сановники, ни вельможи не вправе пренебрегать мнением бюрократии о них, ибо такое чревато смутами и потрясеньями…

Я даю определение того, чем бюрократия является в действительности, а не чем она должна быть, по мнению обывателей, интеллигентов, идеалистов и политиков.

Бюрократия в стране подобна панцирю на вкусной плоти черепахи. Хотя и мешает панцирь двигаться рептилии проворно, но и защищает её надёжно… Насильники, грабители и воры, чья порода создаёт часто и политиков, всегда норовят обойтись без всякой бюрократической процедуры…

Один из классиков политической экономии справедливо изрёк: «Государство есть частная собственность бюрократии». Но ведь именно поэтому бюрократия больше всех и радеет о государстве, как о своей собственности…

Бюрократию победить нельзя, ибо она необходима государству, и следует помнить, что в целом аппарат из чиновников всегда честнее своего начальника по той простой причине, что у подчинённых гораздо меньше возможностей для произвола и обогащенья, нежели у высших по должности. Всегда честнее тот, кто слабее… Нужно очень настороженно относиться к компаниям высшей власти против бюрократизма. И если такая компания высшими властями объявлена, значит, бюрократия мешает их вожделеньям, и действенность аппарата из чиновников хотят умерить.

Если какой-либо начальник замыслил крупную пакость или каверзу, то часто начинает он с того, что свой чиновный аппарат он делает недееспособным. Успешнее всего достигается это объявленьем всеобщей борьбы с бюрократизмом, и тогда каждый чиновник понимает, что можно его наказать или уволить не за подлинную вину, а по прихоти начальника. Всякий начинает дрожать за своё положение или место; затеваются склоки; сплетням, доносам и поклёпам нет числа, и тогда забываются всеми подлинные обязанности, а начальники с удобствами обтяпывают корыстные махинации…

С бюрократией, как и с огнём, нужно уметь обходиться, и главное правило обращения с подчинёнными таково: нельзя им поручать невыполнимое, иначе они развратятся.

Допустим, чиновник должен разделить пару миллионов рублей. И что же выгоднее для него лично: выделенье ему именно этой суммы или несколько меньшей?.. Я полагаю, что ему гораздо выгоднее меньшая сумма, ибо в этом случае чиновник сам решает, кому деньги дать, а кому нет, и появляется у него возможность вымогать мзду. Но если ему перечислена через банк вся сумма, то он её просто раздаст по списку, утверждённому начальством, и останется лишь обычным исполнителем без права что-либо решать самому.

Но при нехватке денег он – вершитель судеб, и неизбежно его разложенье, и всё это происходит потому, что поручили ему заведомо невыполнимое: делить деньги, коих нет.

Чиновники-мытари неминуемо разлагаются, если им поручают собрать настолько чрезмерные суммы налогов, что в результате фиска утрачивает всё население платёжеспособность…

Всегда полезно помнить принцип: «Приказывать нужно только то, что могут и хотят исполнить…»

Если верховная власть издала уйму неисполнимых приказов, и бюрократия разложилась от этого, то все, разумеется, негодуют: пеняет народ чиновникам на своекорыстье их, а правители вменяют им в вину их недееспособность. Сами чиновники клянут своё начальство. Всё это плохо, но спросим себя, что лучше: чиновничья продажность или упрямые и со рвеньем попытки исполнять законы, которые не дают возможности выжить?.. Чиновники продажны, но всегда в мере разумного, а вот фантазии верховной власти могут не иметь предела. Я не буду приводить примеры, ибо они меня удручают…

Всякий отлично знает, чем отличаются замыслы от исполненья их. В качалке мечтать у камина можно о самом сказочном, но только очень немногие из обычных людей пытаются вершить заведомо недостижимое; они ведь понимают, что дурную работу придётся им делать самим. Но это обычные люди, у властелинов положение иное. Правителям не приходится самим воздвигать помпезные чертоги и подыхать на войне: для этого есть простонародье. И, к тому же, правители часто одурманены лестью придворной челяди, к ним подлизываются, им внушают веру в их могущество. Но ведь исполнять затеи правителей приходиться бюрократии, и она обречена этим на тесную связь с народом, и поэтому более разумна, чем витающие в грёзах высшие начальники-небожители. А ведь способна грезить и полная сволочь, мечтая о таком собственном благополучии, которое и целое государство бессильно им обеспечить, не истощив и разрушив себя…

И перестаёт бюрократия верить правителям своим, а те, усугубляя всё более неурядицы в государстве, норовят, и очень часто, перевалить свою вину на подвластных им чиновников. И хотя у верховных властей ещё остаётся возможность и грозить своей бюрократии, и подкупать её, но их власть над нею уже потеряна. Верховные правители на себя ответственность не возлагают, и их чиновники более им не верит, а такого с лихвой хватает для утраты власти; вспомним о совокупности четырёх её ипостасей и том, что ослабленье хотя бы одной из них силою других не возмещается…

Я знаю три способа не выполнять приказы: бегство, бунт и саботаж.

При патриархе Никоне бежали в тайгу староверы-раскольники, но их ловили, секли батогами, кромсали их тела на плахе и сжигали в скитах. В более близкое нам время благородные люди подавали, как протест плохим начальникам, прошение об отставке и увольнялись, но это мало и редко меняло что-либо в ведении дел.

При Петре Великом бунтовали стрельцы и казаки, но их мятежи люто подавляли. Порой бунтовали прекраснодушные идеалисты, высказывали они начальству всю правду в глаза, их после этого немедля обрекали на прозябанье или нищету без всякой пользы для дела, о коем они радели.

Я считаю эти первые два способа не выполнять приказы очень мало полезными; бюрократия чурается столь эффектных приёмов.

Но вот тайный саботаж при видимости полного повиновенья – иное дело. Ведь многие начальники путают свою власть и внешнее им повиновенье, хотя это разные сущности. Раболепие челяди вовсе не означает, что она не морочит своего владыку с успехом и барышами для себя. Бюрократия за многие столетия весьма преуспела в симуляции верности при фактической и жёсткой строптивости…

6

Но власть не исчезает мгновенно и над всеми подчинёнными сразу. Сановники центрального правительства, утратив над своей бюрократией власть, сохраняют ещё контроль над карательными органами, а те всегда готовы устроить чиновникам изрядный погром. Бюрократии приходится лавировать; её могущество в том, что без неё обойтись нельзя, иначе придётся высшим сановникам самим сочинять законы, служить курьерами и глашатаями. Поэтому полностью искоренить бюрократию высшая власть не сможет и не захочет. Искать будут настоящих, подлинных виновников неисполненья повелений, и чтобы препятствовать этому, чиновничий аппарат усложняет до изощрённости бюрократические процедуры и пытается резко увеличить свою численность. Весьма часто чиновникам удаётся это, и виновных тогда не сыскать… Чем больше высшие власти склонны к произволу и своекорыстью, тем изощрённей и многочисленней чиновничий аппарат, и тем сложнее бюрократические процедуры…

И есть беспощадный принцип: «Средства достижения цели всегда её подменяют». И уже бюрократические процедуры усложняются ради самого этого процесса, часто необратимого. И растёт численность чиновников ради самого этого роста. И делится ответственность за какое-либо одно конкретное дело между растущим всё более и более числом его исполнителей только из любви к искусству такого дележа…

Но если сановники центрального правительства и потеряли уже свою власть над своим бюрократическим аппаратом, то возможность насилия над ним они ещё сохраняют, ибо карательные ведомства им ещё подчиняются. И чиновники, разумеется, учитывают это, изъявляя видимость покорности верховным властям. Но видимость внешнего повиновения очень часто не подлинная власть, и для правителей перепутать две эти сущности очень опасно. И ещё более для них опасно перепутать власть и насилие. Насилие вовсе не власть, а только насилие… И вполне я уверен, что можно сравнить власть с любовью…

Предаваться всласть любви и насиловать женщину – это разные занятия, так же как и взиманье узаконенных налогов и грабёж в подворотне. Насилие – это полное и окончательное отсутствие добровольности в повиновении, а подлинная власть немыслима без хотя бы слабого, но вполне осознанного согласия подчиняться. И, кроме того, насилие – это, как правило, разовый, единичный случай повиновенья без какой-либо возможности воспротивиться, а власть – это протяжённая во времени череда актов подчиненья при шансах на успех, пусть и самых малых, выказать в данный промежуток времени непокорство. Власть – это ведь сложное единство уже названных мною ипостасей, а насилие – весьма примитивная угроза убить или искалечить при малейшем сопротивлении…

У власти есть ипостась: «Вера». Но никакая вера без любви, пусть даже извращённой, немыслима. И, значит, ради власти нужно уметь внушить любовь, хотя бы и в самых низменных проявленьях этого чувства…

Насиловать намного проще, чем управлять. В уличной драке самый утончённый ум бесполезен против грубой силы. Поэтому напрашивается вывод: «Насилие всегда эффективнее законной власти». Насилие не выгодно лишь потому, что бороться с ним можно только насилием. Тот, кто прибегает к насилию, должен и сам от него беречься, а это всегда очень хлопотно; поэтому судьба многих преступников незавидна. Но насилие чрезвычайно соблазнительно, ибо оно сулит быстрый успех или хотя бы его видимость; угрызенья совести не более чем страх перед возмездием, которого почти каждый надеется избежать…

Поэтому могут сановники центральной власти решиться на насилие над своим чиновничьим аппаратом, их ввергающих в докуку и ярость своими проволочками в исполнении их приказов. На чиновников науськивают под предлогом борьбы с их произволом карательные ведомства, и те травят их с сердитым усердием и судилищами, и тюрьмами при восторженном улюлюканье толпы. И, наконец, чиновничий аппарат раздроблен, как панцирь на вкусном теле черепахи, и вонзаются в плоть её хищные клювы, клыки и когти…

Именно такое и стряслось после уничтожения общеимперских министерств, управлений, комитетов, и ведомств на территории пропавшей Советской Империи… Беду очень усугубили провинциальные правители, названные мною вельможами…

7

Сила власти определяется тем, сколько времени своей земной жизни люди с пользою жертвуют для исполнения приказов, без учёта затяжек и проволочек из лени, корысти и трусости. А если приказ не выполнен, то на него и расхода времени нет… Высшее проявление силы власти – это лишенье людей жизни с верной погибелью тех, кому велели убивать… Совокупная сила власти на всех уровнях государственной иерархии есть величина постоянная. И если теряет власть центральное, общегосударственное правительство, то неуклонно перетекает она к удельным князьям, полководцам и атаманам шаек. Именно такое и произошло при развале Советской Империи…

Я хорошо помню крах нашей Империи; я много ошибался в оценке чреды событий; иллюзий у меня было в изобилии; самое честное перед собою – признать себя одураченным. Мне стоило больших усилий думать о столь прискорбном для России развале, ибо мысли мои неизменно вертелись вокруг моих тогдашних благоглупостей, и тем непомерно бередили и язвили самолюбие…

Теперь мне уже ясно, что Империя была беременна неким капитальным изъяном в своём устройстве, который и оказался причиной распада. И состоял изъян этот в нарушении основного принципа крепости, самосохраненья и устойчивости всякой властной иерархии. И принцип этот можно сформулировать так: «Не должен верховный управитель (или орган) допускать, чтобы его власть над своими ближними чиновниками, вельможами, сановниками, временщиками-фаворитами и полководцами оказалась более слабой, нежели власть всех этих бюрократических и военных начальников над низами». Иначе говоря: «Сила власти над низами каждой ступени иерархии должна быть одинаковой с силою власти над этой ступенью её начальства…»

Искусство власти – это умение делиться ею, и вполне уместно её сравненье с орудиями труда: лопатой, топором, ломом, киркой или кувалдой; и весьма глупо не дать на стройке ими воспользоваться.

Вообразим, что работники пришли вместе с профаном-мастером на стройку, а тот все их орудия производства изъял и упрятал в сундук. Затем мастер вооружился винтовкой и начал охранять инструменты, никому их не давая, но строительство при этом должно быть продолжено. Значит, и канавы нужно копать без лопат, и плотника принуждают работать без топоров и тёсел, а кузнеца без молота и горна. Но мастер порой всё же иных наделяет орудьями, но требует за это лично для себя мзду на обильный прокорм и роскошь. При этом мастер полагает, что иначе власть он не сохранит, поскольку в строительстве ничего не смыслит…

И порой подобное бывает и в государстве, если правитель в делах не смыслит и поэтому пугается, что если поделится он властью, то, как невежа, никому не будет больше он нужен, и на его престол начнут посягать соперники. Но не может правитель всё делать и решать сам, и если других не наделяет он властью из страха за своё положенье, то в стране всё идёт наперекосяк.

Но правителю только мнится, что он, ни с кем не делясь своею властью, сохраняет её. Он сохраняет только права и полномочия, а это не всегда власть, ибо она – в людях, готовых подчиняться и способных выполнять приказы. И таких людей нужно подкупить властью над простонародьем. И не смогут они без власти над простым людом исполнять повеленья своего правителя…

Всегда интересовала меня безмерность власти Иосифа Сталина; таковой не обладал никто на Руси со времён Иоанна Грозного.

Часто бывает так, что правитель гнетёт только тех, кто его окружает: своих лакеев и приближённых, а те, кто от него в отдаленье, живут по своей воле и свободно. Такой правитель путает власть с видимостью повиновенья. Сталин же обладал подлинной властью и угнетал всех, и получалось это у него лишь потому, что он умел своей властью делиться.

Но власть у верховного правителя крепка и сильна только в том случае, если он наделяет сановников и вельмож такой же властью над простонародьем, какой он сам обладает над ними. Поелику: правитель просто обязан иметь власть убивать своих вельмож и сановников, если те карают смертью обывателей…

В Речи Посполитой шляхта обладала большей властью над холопами, чем король над шляхтой, и это было причиной бесконечных смут в государстве…

Но очень вредно и то, когда верховный правитель, обижая и гнетя своих приближённых, ослабляет их власть над простым людом, ибо в этом случае неизбежны заговоры и дворцовые перевороты. История гибели русских царей Петра Фёдоровича и его сына Павла Петровича об этом свидетельствует…

Причина всего этого в том, что наделенье подчинённого властью один из самых действенных приёмов подкупа, а возможность её отнять – серьёзная угроза. Но наказанье за убийство всего лишь только порицаньем – угрозой не является. И никогда не будет подкупом дарованная приближённому власть всего лишь только обирать и унижать чернь, если его могут обречь на смерть за мелкое прегрешенье. Ведь люди вольны сами решать, насколько велика им угроза и щедро ли подкупают их…

Всякая власть всегда осуществляется лишь при непосредственном общении. Чем больше в иерархии ступеней управленья, тем меньше власть верховного правителя непосредственно над каждым простолюдином. В царской России власть монарха над крестьянской отдельной семьёй была гораздо меньшей, чем власть исправника или бурмистра. В армии солдатам меньше приходится опасаться генералов и маршалов, чем своих ротных прапорщиков и старшин. И при раздорах в государстве есть в этом преимущество вельмож в провинциях, краях и областях над чиновничьими аппаратами центральной власти на местах. И если вельможи на местах сумеют вырвать у сановников центральной власти контроль над карательными ведомствами, то страна неминуемо распадается. Вельможи, получив контроль и власть над карательными ведомствами, ломают сопротивленье чиновных аппаратов центрального правительства с присвоением себе их полномочий. Это было причиной распада Советской Империи. Итогом подобных процессов в России были чеченские войны и откровенный сепаратизм отдельных регионов.

Поэтому центральное правительство не должно ни в коем случае отдавать вельможам на местах власть над карательными ведомствами, и если такое всё же происходит, то распад страны неизбежен…

8

Но поскольку бытие в стране, где сплошное насилие торжествует, затруднено даже для самих насильников, то они непременно захотят навести хоть какой-то порядок… И возникает бюрократия, и народ получает облегченье, и государство усиливается по спирали развития вплоть до очередного краха…

Всегда нужно помнить, что обходиться без каких-либо бюрократических процедур мечтают только самые оголтелые насильники…

Всё, мною здесь описанное, подтверждает, как мне кажется, история древнего Египта… Фараоны, их придворные сановники и жрецы чрезмерно отягощали народ тратами на строительство пирамид, погребальные обряды и войны. Поскольку при народном мятеже больше всего рискует пострадать бюрократия, то и пыталась она несколько уменьшить вред от принимаемых верхами решений, беря с черни за это мзду. При этом свои поборы бюрократия оправдывала тем, что они – гораздо меньшее зло, чем точное выполненье повелений царского двора. И необходимы-де ей, бюрократии, эти взятки для подкупа своего начальства, дабы оно не мешало ей смягчить долю народа. Современная бюрократия так же не чурается этого аргумента: «Законы у нас, мол, скверные, исполнить их нельзя; я, чиновник, тебе, смерду, облегчу участь, но ты заплати мне за риск и дай денег на подкуп моего начальства, иначе я точно выполню все данные мне распоряженья, и будет тебе совсем худо». И чиновник часто прав: если точно он исполнит вредный и глупый закон, то будет простолюдину совсем плохо. И понимает это простолюдин, и потому платит. А если поборы заплатили, значит, они не чрезмерны; в противном случае полыхнул бы откровенный бунт.

Наконец, и фараоны, и их сановники начинали понимать, что бюрократия им тайно противится, и они репрессировали её, и в этом охотно им пособляли вельможные начальники провинций. После разгрома центрального чиновничьего аппарата, провинциальные вельможи, если у них оказалась власть над стражниками и войском, присваивали себе общегосударственные функции, расчленяя этим страну. И мучительно затем длились беспорядки и хаос…

Затем начинали наводить порядок, а все те, кто устраняет безобразия, всегда разумнее тех, кто их натворил. Поскольку беспорядки в стране мучили также и бюрократию, то бралась она служить тем, кто с ними боролся, и правитель обретал власть над нею, и на этом зиждились его успехи…

9

Дороже всего обходятся иллюзии, а убеждённость в том, что бюрократия – это всегда зло, одна из них. Если бюрократия причиняет неудобства лично вам, то это совсем не означает, что вредна она всей стране. И особенно опасно, если борьбу с нею затеваю верховные власти. С бюрократией не надо бороться, но с нею нужно умело обращаться и правильно её использовать, а этого нельзя достигнуть, не сохраняя над нею власть, как совокупность или слиянье четырёх ипостасей власти: «Угроза», «Подкуп», «Вера» и «Ответственность».

Бюрократию не нужно идеализировать: она всего лишь инструмент политиков для управленья страной. А любой инструмент, если им долго не пользоваться и не смазывать его, разрушается или ржавеет…

В стране ведь и такое может случиться, что общегосударственное, центральное правительство, утратив уже власть над своей бюрократией, не решается громить силами карательных органов чиновничий аппарат. Между бюрократией и политиками достигается тогда некий молчаливый компромисс: политики не беспокоят чрезмерно бюрократию, а та обеспечивает им взамен возможность козырять безбедно на властном подиуме; и обе стороны довольны, но всё это может кончиться для страны очень плачевно.

Я сравнил бюрократию с панцирем на вкусном теле черепахи. Но панцирь черепахи питается из её тела, и может настолько он отяжелеть, что рептилия, утратив способность двигаться, оголодает, высохнет или начнёт гнить. Бюрократия, разрастаясь численно без контроля политиков, может стать метастазами, сосущими из страны все жизненные соки. И политики обязаны не допускать этого…

Весьма распространено убежденье, что власть сладка. Но если власть есть услада для правителей, то они сами тогда – обуза и бремя для своих подданных. И, наоборот, если власть – обуза и бремя для правителей, то сами они своим подданным часто бывают очень полезны. Но истинная власть требует больших усилий ума, а каждый стремится обойтись наименьшей работой разума, и политикам особенно часто удаётся это. И думать иначе – весьма опасная народу иллюзия…