РАЗДЕЛ I. СОСТОЯНИЕ ДИСЦИПЛИНЫ: НОВОЕ В ИССЛЕДОВАНИИ ПОЛИТИЧЕСКИХ ПАРТИЙ
НОВЫЙ ПОДХОД К СРАВНИТЕЛЬНОМУ ИССЛЕДОВАНИЮ ПОЛИТИЧЕСКИХ ПАРТИЙ
Недавно вышедшее из печати пятитомное издание «Политические партии и демократия»3 предлагает новый подход к сравнению политических партий. У меня, как у главного редактора этого издания, есть возможность представить его содержание и определить вклад в развитие сравнительных исследований партий в частности и в интернациональную политическую науку в целом. Я начинаю с краткого вступления, затем привожу обзор литературы по партиям, которая убедила меня в необходимости данного исследования, далее предлагаются краткое резюме содержания каждого из пяти томов, посвященных различным регионам мира, и заключительные замечания относительно новых тем, открывшихся в результате выполнения этой работы, и направлений дальнейших исследований4.
Тема издания «Политические партии и демократия» достаточно проста и в то же время сложна: это отношение между партиями и демократией, исследованное методически, страна за страной. Тема кажется простой, поскольку она актуальна для любой страны. Ее сложность состоит в том, что данное отношение в действительности меняется от страны к стране, часто самым поразительным образом. Для того чтобы должным образом справиться с этой сложностью, я предпочла положиться на известных ученых, которые родились и прожили всю свою жизнь или большую ее часть в стране, о которой они пишут, и, соответственно, хорошо знают и понимают ее. Были отобраны 46 стран и найдены такие участники (в некоторых случаях двое или даже трое на одну страну). От них требовалось прежде всего уделить внимание специфике своих стран, а не стремиться втиснуть каждое конкретное исследование в общую модель. В то же время участникам проекта было предложено осветить определенный круг вопросов, что обеспечивало сопоставимость полученных результатов. Шестеро из участников выступили также в качестве соредакторов региональных томов и проанализировали сходство и различия отношения политических партий и демократии в странах своих регионов, а я подготовила общее заключение, в котором старалась не только подвести итоги отдельных исследований, но также выявить то общее, что в них содержалось, и рассмотреть, каким образом нам, ученым, воспринимающим политологию как действительно интернациональную науку, следует строить наши дальнейшие исследования партий.
Том I5 посвящен Америке: Канаде и США в Северной Америке и Аргентине, Боливии, Бразилии, Чили, Мексике, Перу и Уругваю в Центральной и Южной Америке. Том II6 – партиям европейских стран: Дании, Франции, Германии, Италии, Норвегии, Испании и Англии (Соединенное Королевство Великобритании и Северной Ирландии) на Западе и Чешской Республике, Венгрии и Польше на Востоке. Том III7 начинается четырьмя главами по партиям в постсоветских странах – Грузии, Молдове, России и Украине – и продолжается пятью главами по партиям стран Азии – Китая, Индии, Японии, Малазии и Южной Кореи. Партии Африки и Океании являются объектом тома IV8: Камерун, Кения, Намибия, Нигерия и Южная Африка, за которыми следуют Австралия, Фиджи, Новая Зеландия, Самоа и Соломоновы Острова. Наконец, том V9 посвящен прежде всего арабскому миру, начиная с партий Алжира, Египта, Ливана, Мавритании и Марокко и включая партии двух соседних государств, в которых арабская политика играет важную роль: Израиль и Турция. В Приложении 1 приведено полное содержание издания, в Приложении 2 – список авторов с указанием места работы и профессиональных достижений.
Соредакторами различных томов (и частей томов) являются Джордже Ланзаро (Латинская Америка), Анатолий Кулик (постсоветские страны), Баоганг Хе (Азия), Люк Синджун (Африка), Мэриам Симмс (Океания), Саад Эддин Ибрагим (арабский мир) и я сама (Северная Америка и Европа, поскольку почти четверть века я занималась двумя этими континентами в равной мере). Соредакторы помогли найти авторов и направляли их работу до завершения рукописей, а первое и окончательное редактирование всех текстов осуществлялось мной. Этот инициативный проект был выполнен без спонсорской поддержки: самостоятельность в научных исследованиях я всегда предпочитаю зависимости от институциональных спонсоров. Мои коллеги по проекту консультировали меня и помогали, когда в этом возникала необходимость. Трое других коллег прочли мое заключение, и их замечания существенно способствовали его усовершенствованию.
Чтобы понять отношение между политическими партиями и демократией, необходимо прежде всего понять его исторический, социоэкономический и институциональный контексты, а также напряженность, существующую между ними сегодня. Нужно также выяснить сущностный тип государства: что бы партии ни заявляли о своем предназначении, то, к чему они действительно стремятся, – это власть в государстве, без которой их программы остаются пустыми словами на бумаге или в киберпространстве.
От партий ожидается, что, формируя тесную связь между гражданами и государством, они закладывают фундамент демократии. Нарождающиеся партии обычно принимают этот вызов, поскольку обещание создать правительство в соответствии с волей народа является лучшим способом получить поддержку, достаточную для того, чтобы отобрать власть у недемократического руководства. Даже состоявшиеся и самые демократические современные партии выросли из этого изначального замысла и развернувшейся вокруг него борьбы. Но немало партий, исследованных в данном проекте, так и застряли на этой ранней стадии. Другие успешно преодолели ее, но затем потерпели поражение, поскольку военная, религиозная и/или этническая автократия вернула себе власть, и, по крайней мере на сегодняшний день, эти партии продолжают существовать только в роли марионеток, которая дает им определенные привилегии, но не власть как таковую. Некоторые являются новичками в демократическом правлении, и их отношения с демократией еще только складываются: хотя они пришли во власть под лозунгами демократии, они далеко не всегда способны блюсти ее принципы.
Партии в западном мире, наиболее тщательно исследовавшиеся учеными на Западе, на протяжении многих лет преуспевали в качестве более или менеее подлинного института демократии. Однако сейчас они постепенно, но ощутимо двигаются к новой стадии. Тесные связи с массами более не кажутся необходимыми, так как партии профессионально осваивают инструментарий политического маркетинга, и лидеры победившей партии осуществляют политику, которая удовлетворяет прежде всего их наиболее влятельных сторонников. Постепенно ослабляя связи, обеспечивающие политическое участие, партии обычно в определенной степени сохраняют отзывчивость10, однако ответ на вопрос о том, на кого они реагируют, вовсе не обязательно является обнадеживающим для приверженцев демократии.
Кратко отметим, что на протяжении прошлого столетия политические партии в своем развитии прошли три стадии в борьбе за власть: либерализацию, демократизацию и дедемократизацию. Дедемократизацию невозможно предотвратить, когда диктаторский режим возвращается к власти. Но временами отход от демократии является результатом преднамеренных действий находящихся у власти лидеров с целью избежать ограничений, которые накладывает на их неутоленную жажду править «слишком быстрая», в их интерпретации, демократизация. Чтобы понять, что представляют собой партии и их отношение с демократией, необходимо определить, на какой стадии находятся партии и какие средства они используют в борьбе за власть.
Исследователи не всегда уделяли должное внимание важности властного контекста, в котором функционируют партии. Не всегда они также проявляли интерес к связи между партиями и демократией. Оглядываясь сейчас в прошлое, я вижу, что тоже не скоро пришла к пониманию, насколько сильно зависит от контекса то, что партии действительно делают для укрепления демократии. Однако я почти сразу же сосредоточилась на отношении между партиями и демократией. Первой книгой, которую я прочла еще аспиранткой Университета Беркли (Калифорния), была «Политические партии» Мориса Дюверже [Duverger, 1959]11. Больше всего мне в ней понравилось то, что партии рассматриваются не просто как машины борьбы за власть, но как организации, выполняющие представительские функции. В своей преподавательской и научной работе я, чтобы выявить, насколько демократична та или иная политическая система, прежде всего обращала внимание на партии. Я видела, что из всех политических институтов только партии всегда заявляли, что будут использовать власть на благо людей (или какой-то их части) как представители их интересов. Но также я замечала, что партийные руководители, заявляя, что представляют граждан и служат агентами демократии, далеко не всегда поступали так, а когда поступали, то часто только потому, что это был единственный способ получить и удерживать то, к чему они в действительности стремились: править и извлекать из власти собственную выгоду.
Чтобы воспринимать партии как организации со своими идентичностями, необходимо было понять реальную связь между ними и демократией. Дюверже в этом отношении был полезен тем, что рассматривал, как партии организованы (кто делает что), каковы их свойства как автономных образований (происхождение, члены, идеологии) и как конституции и законы страны определяют их формирование. Чтобы найти авторов, которые сосредоточили бы свое внимание непосредственно на отношении партий к демократии, нужно было вернуться на 30–40 лет назад, к работам Роберта Михельса [Michels, 1915] и Моисея Острогорского [Ostrogorski, 1903]. Михельс полагал, что вопреки всем усилиям установить демократические процедуры неотвратимые силы продвигают олигархов во власть в партиях и тем самым в государстве. Даже социал-демократические партии становились инструментами бюрократизации и в конечном счете манипулирования массами. Острогорский был даже более категоричен: для него за фасадом внутрипартийной демократии всегда стояли «безликие кукловоды», которые никогда, даже на мгновение, не отказывались от реальной власти. Другим известным автором того же времени, чье творчество затрагивало репрезантивную роль партий, был Макс Вебер [Weber, 1958]. Он несколько оптимистичнее оценивал роль партий в демократии, но в конечном счете относился к ним довольно пренебрежительно: партийные активисты, для которых политика была призванием и которые работали в области возможного, могли, конечно, добиваться важных реформ. Но то же самое при желании могли сделать и независимые харизматические лидеры. По Веберу, хорошее правление зависит от качества бюрократии, т.е. организации государства, а не от внешних политических структур.
Американский автор Эльмер Шаттшнайдер [Schattschneider, 1942; Schattschneider, 1975] занял более позитивную позицию, обратившись к этой тематике в 1940-е годы (и сохраняя приверженность ей на протяжении всех 1960-х годов): он считал партии организациями, которые однажды создали демократию и затем воссоздавали ее каждый день. Он был убежден, что компетентный электорат, осознавая сущность и последствия политики, проводимой избранными политиками, может использовать и использует партии как агентов, способных осуществить позитивные изменения на его благо. В.О. Кей [Key, 1964], другой известный исследователь партий этого времени, признавал способность партий (и групп) выполнять критически важную функцию демократической связи между гражданами и государством. Используя метафору «приводной ремень» и отмечая позитивную роль, которую могут играть партии второго плана, бурно проявляющие себя на периферии системы, он заверял своих читателей, что демократии создают «ответственных избирателей». Несколько поздее Фрэнк Сороф [Sorauf, 1964; Sorauf, 1968; Sorauf, 1972; Sorauf, 1976; Sorauf, 1980; Sorauf, 1984] включил подобные наблюдения в свои работы 1964–1988 гг.
Однако эти трое авторов были американцами и писали о партиях США. Большинство же сравнительных исследований партий было выполнено в Европе. Но после Второй мировой войны и подъема тоталитарных режимов внимание европейских исследователей в меньшей степени было сосредоточено на том, как партии способствуют созданию и поддержанию демократии. Их больше интересовало, в какой мере партии были идеологически умерены, ограничены в количестве и способны агрегировать интересы таким образом, чтобы канализировать недовольство в обществе, не подвергая опасности политию. Липсет и Роккан [Lipset, Rokkan, 1967], объединив исследования партий Японии, Бразилии и Западной Африки, а также Европы, сконцентрировались на политической организации недовольства, на том, как партии обращаются за поддержкой к избирателям по ту или другую сторону глубоко укоренившихся расколов и каковы последствия этого для стабильности партийных систем и правительств. Примерно в то же самое время Дж. Лапаломбара и М. Вайнер [La Palombara, Weiner, 1966] провели целый комплекс сравнительных исследований партий, в центре которых стоял вопрос демократизации, а не проблема достижения стабильности как единственной цели партий. Но, будучи менее амбициозными в плане создания теории, эти исследования привлекли меньше внимания. Десять лет спустя работы Джованни Сартори [Sartori, 1976] стали впечатляющим в теоретическом плане вкладом в сравнительные исследования партий, но они были ограничены по своему как географическому, так и тематическому диапазону. Внимание Сартори было сосредоточено на том, какая комбинация видов партий в политической системе ведет к хорошему правлению и стабильности12. Его характеристика типов систем по числу партий, идеологической дистанции между ними и относительной степени успеха (процент голосов, процент мест) послужила полезным методологическим инструментарием для такого рода исследований. В Соединенных Штатах сравнительные исследования партий предпринимались тогда все еще достаточно редко. Все внимание было обращено на исследование индивидуального политического поведения и на ставшие к этому времени весьма популярными методы социологических опросов и статистического анализа, с сопутствующим акцентом на легко квантифицируемые данные голосований и выборов. Однако постепенно те, кто занимался партиями по обе стороны Атлантики, осознали, что могут использовать количественные данные об индивидах в сравнительных исследованиях партий как организаций и даже в исследовании отношения между партиями и демократией. Некоторые ученые сами стали развивать количественные исследования, используя организационные переменные для сравнения партий разных стран. Стефано Бартолини, Дэвид Фаррелл [Farrell, 2001], Роберт Хармел, Пьеро Игнаци [Ignazi, 2003; Ignazi, Ysmal, 1998], Кеннет Джанда [Janda, 1980], Р.C. Кац, Питер Мэир [Katz, Mair, 1995; Katz, Mair, 1994], Алан Вэир [Ware, 1987; Political parties… 1987; Ware, 1996] и Хармон Цайглер [Zeigler, 1993] были лидерами этого направления в 1970–1990-х годах. Только А. Вэир и Х. Цайглер (а позднее – Р.C. Кац и П. Мэир) оценивали успех партий в плане их полезности как агентов демократии; стандартным критерием был (и остается) успех на выборах.
Издание «Политические партии и демократия» родилось из моего интереса к этим исследованиям. Я уже упоминала о своем ощущении их неадекватности в отношении вопросов, которые интересовали меня больше всего, и осознании того, что мои собственные первые усилия по их изучению были по меньшей мере столь же неадекватны. Меня поразило, что хотя новые методы статистического анализа обнаруживали повсеместно утрату уважения всех слоев населения к партиям (включая партии-победители), никто, казалось, не воспринимал это как знак того, что партии не выполняют должным образом функцию обеспечения связи между гражданами и государством, и никто не задавался вопросом – почему. Эти данные просто призывали исследователей сосредоточить внимание непосредственно на отношении между партиями и демократией. Тревожили также скудность сравнительных исследований и то, что проведенные исследования ограничивались по большей части странами Запада, а если в них и включались незападные страны, авторами обычно были западные ученые.
Статьи и книги, написанные мной в середине научной карьеры, были в какой-то мере инспирированы этой неудовлетворенностью. Первая книга, в подготовке которой я участвовала в качестве редактора, возникла из желания найти лучший способ выяснить, что в действительности делали партии для граждан, когда завоевывали власть. Поскольку партиям нужно было получить голоса, они устанавливали связи с избирателями. Но если эти связи не всегда соотносились с демократической теорией, то что это были за связи? Я обнаружила четыре способа, которыми партии связывали граждан с государством: они предоставляли политическую арену, где граждане могут участвовать в выборе кандидатов и разрабатке программ; партии, получив власть, были отзывчивы по отношению к своим сторонникам; партии предоставляли сторонникам выгоды на патронажной основе; партии действовали как агенты государства, понуждающие граждан к послушанию власти. Чтобы проверить, насколько широко применимы и полезны эти категории, я искала коллег за пределами Соединенных Штатов, включая незападных авторов. Этот двойной акцент – связь и страновая принадлежность авторов – позволил мне составить и опубликовать в 1980 г. работу «Политические партии и связь» [Lawson, 1980], за которой последовали монография «Когда партии терпят неудачу», подготовленная совместно с Питером Мерклем в 1988 г. [Lawson, Merkl, 1988], и затем работа «Как реагируют политические партии: пересмотр функции агрегирования интересов» в соавторстве с Томасом Погунтке в 2004 г. [Lawson, Poguntke, 2004]. В это время я вела семинар по партиям Исследовательского комитета по политической социологии (под эгидой Международной ассоциации политической науки и Международной социологичесой ассоциации). Работая с учеными разных стран, я стала глубже понимать всю важность контекста, в котором формировались и функционировали партии. Нельзя выйти за рамки поверхностного описания, если не изучать в каждом страновом исследовании институциональную структуру государства (конституция, избирательная система, законы, правосознание и правоприменение, которые влияют на страновую специфику образования партий и их идентичность); ключевые моменты политической истории партий (включая выборы, но не ограничиваясь ими); проблемы, которые волнуют и часто разделяют электорат, включая этнические и религиозные размежевания, а также распределение богатства и социальных услуг; отношение страны и порой самих партий к иностранным державам и растущей глобализациии экономики. Там, где у власти стоят диктаторы, важно понять их отношение к партиям, а не просто принять априори, что многопартийность обязательно ограничивает деспотическое авторитарное правление. Необходимо было изучить не только программы партий, но также то, в какой мере они когда-либо выполнялись. Важными были вопросы партийной дисциплины, но не менее важно было знать, какими реальными возможностями обладали члены партии. И конечно, нужно знать контингент сторонников партии, насколько они активны и как их характеристики могут меняться со временем.
Важна была как количественная, так и качественная информация – не только цифры, но и то, что стояло за ними. В конечном счете насколько точными могут быть прогнозы и почему. Для ответа на некоторые ключевые вопросы количественные методы были просто нерелевантны.
Сталкиваясь со сложностью контекста, я все больше утверждалась в полезности страновых исследований, выполненных местными авторами. И тогда я приступила к работе над серией изданий «Партии в контексте» для издательства «Praeger Publishers». К концу столетия вышло несколько книг, но задача была далека от завершения, и содержание серии только начало выходить за пределы Европы. Помимо необходимости учета множества разнообразных переменных и расширения диапазона стран, требовалась более эффективная рамочная модель для анализа.
Жизнь коротка, а наука бесконечна. К этому моменту уже завершились моя преподавательская деятельность, а также работа над другими проектами, и все время было посвящено редактированию журнала «Международное обозрение политической науки»13. Каким образом можно было справиться с поставленной задачей? Тогда и родилась идея настоящего проекта. Совместно с редакторами издательства был выработан план: в рамках серии «Партии в контексте» опубликовать одновременно пять томов под общим названием «Политические партии и демократия» с результатами исследований приблизительно по 45 странам, отражающими специфику каждой из них. К лету 2008 г. определились авторы и соредакторы, а к моменту передачи рукописи (почти полмиллиона слов) в издательство уже появилась уверенность, что каждая глава соответствует замыслу проекта, строго документирована, наглядно раскрывает исторический план контекста и правдиво передает полную, иногда поразительную картину отношения между партиями и демократией. В совокупности издание открывает дотоле недоступную для исследователей возможность сравнить в единой работе партии в 46 странах. Притом что темой издания являются партии и демократия, внимание к контексту позволяет также сравнить историю партий, их организацию, программы, лидеров. Участие местных авторов обеспечивает богатство и аутентичность содержания.
Поскольку главы достаточно многоаспектны и работа в целом весьма объемна, никакое краткое резюме «полученных результатов» здесь в принципе невозможно. Однако при этом отчетливо проявились региональные различия и вполне определенно возникла подтема дедемократизации, как заслуживающая дальнейшего исследования. В своем «двойном» заключении я кратко прокомментирую оба эти момента.
Том I включает исследования партий девяти стран – двух в Северной Америке и семи в Латинской Америке. В сравнительной перспективе у партий Северной Америки есть длительная история участия в политике в качестве агентов демократии. Они появились во времена национального освобождения и создавались именно для этой цели. Их избранные представители работали на государственных постах и корректировали политику власти в соответствии с нуждами населения. Когда граждане использовали выборы, чтобы сообщить политикам, что они идут неверным путем, те четко реагировали на эти сигналы. Однако в последние годы партии в Соединенных Штатах и Канаде постепенно слабели в качестве агентов демократии. Канадцы сегодня менее чем когда-либо привержены партийным идеологиям, являются сторонниками партий и хотят участвовать в выборах. В Соединенных Штатах ситуация даже более серьезная; избранные от партий законодатели, особенно в штатах, приняли множество законов, которые все больше затрудняют формирование новых партий и их равноправную конкуренцию на политическом поле. В избирательных кампаниях они обслуживают кандидатов, которые выигрывают номинирование, прежде всего в результате собственных усилий, помогая им собирать огромные суммы денег на оплату расходов на кампанию. Прийдя во власть, эти кандидаты не предпринимают никаких усилий, чтобы снизить стоимость избирательных кампаний. Задолженность избранных представителей донорам может быть «выплачена» только сопротивлением насущным реформам и принятием нужных им законов. Недовольство в обществе обеими партиями становится все сильнее. Дедемократизация явно нарастает.
Прогресс в развитии демократии партиями в Латинской Америке был весьма ощутимым в последние годы, даже если серьезные препятствия затрудняли этот процесс. Все семь рассмотренных в проекте государств пережили длительную эпоху колониального правления и сейчас сопротивляются неоколониальной эксплуатации, а также стремятся ослабить свою уязвимость в отношении военных переворотов. Государство, особенно президент, часто удерживает жесткий контроль над политическим процессом, и антидемократические силы препятствуют развитию политического равенства. Тем не менее произошли важные перемены, и дальнейший прогресс в установлении устойчивой партийной демократии сейчас зависит в равной степени от внутренних и от внешних факторов.
Том II посвящен партиям Европы, и его 10 глав свидетельствуют о том, что отношение между партиями и демократией здесь меняется. В Западной Европе наблюдается непрерывное падение роли партий как агентов демократии, наиболее сильное, возможно, в Италии и Франции, где персонализированное президентское правление делает погоду в политике. Оно проявляется, наряду с прочим, в снижении явки на выборы, ослаблении партийной приверженности, усиливающемся падении доверия и интереса к партиям в Германии, Испании, Великобритании, Норвегии и Дании. В то же время партии все больше становятся могущественными партнерами государства и все меньше хотят или способны выполнять роль агентов демократической связи. В Восточной Европе в последние два десятилетия был достигнут заметный прогресс в демократизации, но сейчас этот процесс застопорился. Партии в Польше, Венгрии, Чешской Республике работают в постосвободительную эру в социальных и экономических условиях, которые не позволяют им убедить общество, что партийная демократия способна повысить уровень жизни населения. Но вместо того чтобы прагматично и честно подойти к решению проблем своих стран, они стремятся вести демагогические избирательные кампании, раздувая идеологический конфликт и теряя на этом уважение и поддержку избирателей.
Переходя к тому III, мы находим, что Россия представляет собой особый случай на постсоветском пространстве с малой надеждой на демократизацию партиями в ближайшем будущем. В отсутствии сопротивления со стороны слабого гражданского общества процесс формирования партий с 1993 г. был направлен на превращение их в инструмент, обеспечивающий выживание и самовоспроизводство моноцентрического режима власти. И сегодня партийным фракциям в Думе отведена роль оформления решений, принимаемых в узком кругу на верхнем этаже власти. Ситуация с партиями в других постсоветских странах далеко не такая жесткая. Тем не менее на Украине наблюдается тупиковая борьба за власть как в партиях, так и в государственных структурах; Молдова страдает от недостатка предшествующего демократического опыта; а демократический опыт Грузии сводится к «ботанической революции».
В Азии Китай с его единственной значимой партией также представляет собой нетипичный случай. Коммунистическая партия Китая остается твердо приверженной сохранению авторитарного правления, но при этом делает некоторые удивительные шаги в направлении ограниченной внутрипартийной демократии. Однако здесь отсутствуют гарантии гендерного равенства, демократический контроль над партийными финансами и внутрипартийные выборы кандидатов. Ограничения индивидуальных свобод, включая доступ к Интернету, остаются жесткими. Три другие страны Азии имеют многопартийные системы и недавно предприняли шаги в направлении к большей демократии. В Японии прежде далекая от общества Либерально-демократическая партия сейчас активно ищет поддержки у обычных граждан; в Малазии оппозиционные партии получают больше мест и даже контроль над правительством в некоторых штатах; в Южной Корее менее централизованная система номинирования облегчает создание новых партий. Пятая страна, Индия долгое время пользовалась признанием за свои прежние важные шаги в направлении демократизации. Но сейчас она фактически остановилась в своем развитии и даже пятится назад: ее партийная система остается патерналистской, а династический контроль семейств над партиями только усиливается.
Все пять африканских стран, рассматриваемых в томе IV, медленно и с большим трудом движутся к состязательным многопартийным системам. Нигерия перешла от военного правления к гражданскому, но влияние военных остается в ней очень сильным, как и расколы идентичности. Южная Африка перешла от институционализированной дискриминации к закрепленному конституцией политическому равенству, но ее очень сильная доминантная партия все еще не в состоянии найти решение многих внутренних проблем, порожденных смутным прошлым и обостренных сегодня высокой смертностью от эпидемических заболеваний и неблагоприятным состоянием глобальной экономики. Намибия перешла от внутреннего военного правления к независимости, но также находится под властью очень сильной доминантной партии. Сильная доминантная партия сохраняется и в Камеруне, хотя он и стал независимым на тридцать лет раньше. Многопартийность Кении искажена глубокими расколами общества, и созданные в ней на этнической основе партии играли основную роль во внезапной вспышке насилия в начале 2008 г., которая унесла более 1,5 тыс. жизней и оставила без крова порядка 500 тыс. беженцев. Общим для этих пяти стран является их сложное прошлое, меняющееся настоящее и толика надежды на лучшее будущее для партий и демократии. Учитывая все напасти, порожденные их колониальной и постколониальной историей, прогресс, достигнутый в этих африканских партийных системах, представляется авторам обнадеживающим.
Океания, Австралия, Новая Зеландии, Самоа, Фиджи и Соломоновы Острова находятся под сильным влиянием непростого наследия британского правления. Этническая и гендерная дискриминация продолжают препятствовать демократизации в Австралии, тогда как в Новой Зеландии меньшинство маори активно включилось в политический процесс, где нашло благожелательный прием. Политические права женщин здесь защищены надежнее. В небольших островных государствах, которые только недавно стали независимыми, переход власти от традиционной системы родственных связей к партийным организациям является чрезвычайно трудной задачей. Авторы позволяют увидеть, что национальный политический процесс в этих странах в действительности является локальным и конъюктурным.
В 13 из 22 арабских государств вообще нет подлиных партий. Шесть из тех, где есть партии, являются предметом тома V. Это Египет, Алжир, Тунис, Морокко, Мавритания и Ливан. В своем развитии они следовали во многом схожим путем: национальное освободительное движение установило однопартийное правление; государство двигается к некоей форме многопартийности, чтобы канализировать оппозицию и получить международную помощь; государство остается доминантным актором и поддерживается военными; партиям недостает внутренней демократии, организационной / институциональной способности управлять государством, партийной дисциплины, автономных ресурсов и функциональных связей с группами гражданского общества. Отдельные главы демонстрируют существенные различия в методах манипулирования, которые используют власть придержащие; в ответственности, которую несут сами партии за отсутствие успеха в демократизации; и в роли этнических и/или религиозных расколов, осложняющих стремления к демократизации. Две соседние страны, где сильно арабское влияние, Израиль и Турция, также представлены в конце этого тома. Турецкая демократия достаточно слаба, и партии имеют слабое отношение к ее существованию; в Израиле партии пользуются определенным доверием как институт представительства, но им не удалось адаптироваться к меняющимся моральным устоям электората.
Представленный выше обзор полученных результатов, несмотря на свою краткость, отчетливо показывает, что отношение между партиями и демократией является неоднозначным, вызывающим беспокойство. И со временем оно не становится более простым. Содержание представленных в издании глав с их давно искомым акцентом на партии и демократию дает богатый материал для сравнительного межстранового исследования, основанного на контексте, который никто не может знать лучше местных авторов. В то же время работа служит, по крайней мере для меня, источником неудовлетворенности: почему мы все еще так мало говорим в своих исследованиях партий о том очевидном факте, что они являются зачастую агентами дедемократизации? Почему мы не исследуем это явление более конкретно, в более широком, сравнительном плане?
Возможно, наше стремление прийти к истине сдерживается надеждой, что партии каким-то образом все же преобразуются в благодетельных агентов демократизации, каких вообразил себе Э. Шаттшнайдер, хотя в его последней работе уже видны признаки сомнения. Насколько я знаю, только Р.C. Кац и П. Мэир увидели, как широко распространилась тенденция дедемократизации, по крайней мере в плане концентрации власти на верхнем уровне. Другие отмечали ее действие в отдельных местах, в отдельных партиях, в отдельных проявлениях. Однако внимательное прочтение работы «Политические партии и демократия» позволяет увидеть, что процесс дедемократизации так или иначе присутствует в каждой из исследованных стран. Иногда партии являются его жертвами, иногда – его субъектами. Иногда этот процесс протекает весьма жестко; иногда – постепенно, в полускрытой, кажущейся обыденной форме. Завершающая часть Заключения посвящена попытке предложить, каким образом можно было бы начать строить теорию дедемократизации, осуществляемой партиями.
К первоначально отмеченным четырем типам связи – участие, отзывчивость, патернализм и понуждение – я добавляю еще две: рыночная связь14 и революционная связь – связь с харизматическим лидером революционной партии. Далее я идентифицирую три формы дедемократизации: инициативная,соучастия и ретроактивная. Различные формы связи соотносятся с различными формами дедемократизации (патернализм, понуждение и рыночная связь – по определению, другие – при определенных условиях). Я показываю, что некоторые стороны поведения партий, не относящиеся к функции связи, также способствуют дедемократизации одной или более ее форм. Дедемократизация соучастия может быть неосознанной, коррупционной или идеологической. По ходу обсуждения я в целях иллюстрации привожу отдельные примеры, которые, однако, не исчерпывают все возможные варианты. Я приглашаю читателей дополнить эти примеры и, возможно, формы дедемократизации. Издание завершается следующим замечанием:
«Партии являются чем-то большим, чем агенты позитивной связи между гражданами и государством, и большим, чем машины для завоевания власти любой ценой. Вопреки демократическому мифу и электоральному редукционизму, они также действуют как агенты дедемократизации. Пришло время расширить наше понимание отношения между партиями и демократией и уделить гораздо больше внимания их способности к антидемократическому поведению. Только когда мы осознаем и исследуем исходящую от них угрозу демократии, мы сможем сделать следующий шаг, чтобы возродить партии в качестве инструмента демократии».
Я надеюсь, что это краткое заключение послужит стимулом для читателей обратиться к самой работе, для библиотек – сделать такое обращение возможным и для ученых – продолжить исследования по тем направлениям, на которые оно указывает. Я полагаю, что появление издания «Политические партии и демократия» является важным шагом к следующей стадии интернациональных сравнительных исследований партий. Смею надеяться также, что эта работа сможет в какой-то мере приблизить нас к воплощению демократической мечты.
Duverger M. Political parties: Their organization and activity in the modern state. – 2nd English rev. ed. – L.: Methuen & co., 1959. – 480 p.
Farrell D. Electoral systems: A comparative introduction. – N.Y.: Palgrave Macmillan, 2001. – 288 p.
Faucher-King F. Changing parties: An anthropology of British party conferences. – N.Y.: Palgrave Macmillan, 2005. – 320 p.
How parties organize: Change and adaptation in party organizations in Western democracies / Katz R.S., Mair Peter (eds.). – L.: Sage, 1994. – 384 p.
How political parties respond: Interest aggregation revisited / Lawson K., Poguntke Th. (eds.). – N.Y.: Routledge, 2004. – 280 p.
How political parties work: Perspectives from within / Lawson K. (ed.). – Westport: Praeger, 1994. – 336 p.
Ignazi P. Extreme right parties in Western Europe. – N.Y.: Oxford univ. press, 2003. – 320 p.
Ignazi P., Ysmal C. The organization of political parties in Southern Europe. – Westport, CT: Praeger, 1998. – 328 p.
Janda K. Political parties: A cross-national survey. – N.Y.: The free press, 198015. – 960 p.
Katz R.S., Mair Peter. Changing models of party organization and party democracy: The emergence of the cartel party // Party politics. – L.: Sage, 1995. – N 1. – P. 5–2816.
Key V.O. Politics, parties and pressure groups. – 5th ed. – N.Y.: Thomas Y. Crowell, 1964. – 738 p.
Laakso M., Taagepera R. Effective number of parties: A measure with application to West Europe // Comparative political studies. – L.: Sage, 1979. – N 12. – P. 3–27.
Lawson K. The comparative study of political parties. – N.Y.: St. Martin’s, 1976.
Lawson K., Rommele A., Karasimeonov G. Cleavages, parties and voters: Studies from Bulgaria, the Czech Republic, Hungary, Poland and Romania. – Westport, CT: Praeger, 199917. – 304 p.
Michels R. Political parties: A sociological study of the oligarchical tendencies of modern democracy / Trans. by Paul Eden, Paul Cedar. – N.Y.: Dover publications, 1959. – 328 p. – (First publication 1915). – На русском языке: Михельс Р. Социология политической партии в условиях демократии // Диалог, 1990, № 5, 9; 1991, № 4.)
Ostrogorski M. La democratie et l’organisation des partis politiques. – Paris: Calmann-Levy, 1903. – 764 p. На русском языке: Острогорский М.Я. Демократия и политические партии. – М.: РОССПЭН, 1997. – 640 с.
Party systems and voter alignments: Cross-national perspectives / Lipset S.M., Rokkan S. (eds.). – N.Y.: The free press, 1967. – 554 p.
Political parties and democracy / Lawson K. (general ed.). – Westport: Praeger, 2010. – Vol. 1–5. – 1500 p. – (Political parties in context).
Political parties and linkage: A comparative perspective / Lawson K. (ed.). – New Haven: Yale univ. press, 1980. – 416 p.
Political parties and political development / La Palombara J., Weiner M. (eds.). – Princeton, N.J.: Princeton univ. press, 1966. – 496 p.
Political parties in Post-Soviet space: Russia, Belraus, Ukraine, Moldova, and the Baltics / Kulik A., Pshizova S. (ed.). – Westport, CT: Praeger, 2005. – 282 p.
Political parties in South Asia / Mitra S.K., Enskat M., Spies C. (eds.). – Westport, CT: Praeger, 2004. – 378 p.
Political parties: Electoral change and structural response / Ware A. (ed.). – N.Y.: Blackwell, 1987. – 224 p.
Sartori G. Parties and party systems. – Cambridge: Cambridge univ. press, 1976. – 383 p.
Schattschneider E.E. Party government: American government in action (Library of Liberal Thought). – N.Y.: Farrar and Rinehart, 1942. – 283 p.
Schattschneider E.E. The semi-sovereign people. – N.Y.: Wadsworth, 1975. – 176 p.
Sorauf F.J. Political parties in the American systems. – Boston: Little, Brown, 1964. – 480 p.
Sorauf F.J. Party politics in America. – Boston: Little, Brown, 1968. – 448 p.
Sorauf F.J. Party politics in America. – Boston: Little, Brown, 1976. – 480 p.
Sorauf F.J. Party politics in America. – Boston: Little, Brown, 1984. – 480 p.
Sorauf F.J. Party politics in America. – 2nd ed. – Boston: Little, Brown, 1972. – 448 p.
Sorauf F.J., Beck P.A. Party politics in America. – Longman Higher Education, 1988. – 480 p.
Ware A. Citizens, parties and the state. – Princeton: Princeton univ. press, 1987. – 294 p.
Ware A. Political parties and party systems. – Oxford: Oxford univ. press, 1996. – 456 p.
Weber M. Essays in sociology / Eds. H.H. Gerth and C. Wright Mills. – N.Y.: Oxford univ. press, 1958. – 508 p.
When parties fail: Emerging alternative organizations / Lawson K., Merkl P. (eds.). – Princeton: Princeton univ. press, 1988. – 608 p.
When parties prosper: The uses of electoral success / Lawson K., Merkl P.H. (eds.). – Boulder, Colorado: Lynne Rienner publishers, 2007. – 365 p.
Wolf R., Morales L., Ikeda K. Joining political organisations: Institutions, mobilisation and participation in Western democracies. – Colchester: ECPR press, 2009. – 288 p.
Zeigler H. Political parties in industrial democracies: Imagining the masses. – Itasca, IL: Peacock, 1993. – 378 p.
Дюверже М. Политические партии. – М.: Академический проект, Трикста, 2007. – 544 c.
ПАРТИИ И ДЕМОКРАТИЯ В ПОСТИНДУСТРИАЛЬНУЮ ЭРУ
У политических партий долгая и трудная история. Как очень точно подчеркнул Джовани Сартори [Sartori, 1976], термин «партия» издавна имеет этимологически негативную коннотацию: он подразумевает разделение, отделение, конфликт, которые являются негативными понятиями в любой политической культуре. Только с приходом либерального политического мышления идея дифференциации с ее побочными продуктами, инакомыслием и критицизмом, смогла найти первоначальную легитимацию. Взаимосвязанная история гражданской либерализации и институциональной демократизации открыла перед людьми со сходными интересами и мировоззрением окно возможностей для объединения в общие группировки и затем партии. Ныне партии повсеместно рассматриваются как необходимые для существования и функционирования демократической политии. Однако они все еще несут на себе знаки своего трудного и мучительного пути к полному признанию. Хуан Линц [Linz, 2002] в остроумном и провокативном исследованиии перечислил противоречивые качества, которыми, согласно современному общественному мнению, должна обладать политическая партия. В этом смысле партии рассматриваются как необходимое зло: они служат инструментом, без которого нельзя обойтись в сборе и канализировании голосов и требований граждан, но в то же время воспринимаются как капризная и дорогостоящая машинерия, в которой нашли прибежище множество честолюбцев, паразитов и любителей наживы. В целом политические партии в консолидированных демократиях начиная с последней декады XX столетия стали терять свою привлекательность, антипартийные настроения усиливались [Poguntke, Scarrow, 1996].
Но так было не всегда. В конце Второй мировой войны отношение общества к партиям было совсем иным. Возрождение демократии выдвинуло политические партии на первый план. Подобно тому как в первой волне демократизации, когда свобода и всеобщее избирательное право превознесли роль политических партий, во второй волне, но уже по другим причинам, партии достигли своего апогея. Причина этого момента славы была двоякая: во-первых, в идентификации многопартийности с демократией: фактически многопартийность стала синонимом демократии, по контрасту с рухнувшими однопартийными авторитарными и тоталитарными режимами; и, во-вторых, в признании существенной роли, которую сыграли партии в борьбе против недемократических режимов во время войны. Многопартийные правительства в эмиграции или в подполье воспринимались как островок демократии, а в некоторых странах они действовали как национальные легитимные (фактически легитимированные вооруженными силами союзнических держав) правительства даже в разгар войны. Во Франции и в Италии, в частности, роль партий в движении Сопротивления сильно повлияла на участие партий в демократическом политическом процессе после окончания войны. Во Франции три партии, которые возглавили первые послевоенные правительства (Французская коммунистическая партия – PCF, Французская социалистическая партия – SFIO, «Народное республиканское движение» – MRP), пользовались таким уважением, что даже ставший мифическим героем сопротивления генерал Шарль де Голль, единогласно номинированный главой правительства Конституционным собранием в ноябре 1945 г., был вынужден отступить перед лицом партий и спустя несколько недель, в январе 1946 г., подать в отставку. В Италии партии также получили никогда ранее не виданное главенство в управлении государством. Когда государственная власть рухнула после перемирия в сентябре 1943 г. и страна раскололась на две конфликтующие части, антифашистские партии получили уникальную возможность выступить в качестве единственных представителей нации. Поскольку монархия дискредитировала себя, а государственный аппарат перестал существовать после прекращения военных действий, партии заполнили политический вакуум, прокладывая тем самым себе дорогу к гегемонии в итальянской политике в последующие годы [Scoppola, 1991].
В целом в первые две декады после Второй мировой войны партии per se (т.е. легитимность политических партий как таковых) и многопартийность (т.е. легитимность конфликта между различными партиями) получили широкое признание, сформировавшееся главным образом как реакция на однопартийные фашистские режимы межвоенного периода. Но теперь, даже в консолидированных демократиях, партии находятся под стрессом. Их имидж в общественном сознании сугубо негативный [Dalton, 2005; Torcal, Gunther, Montero, 2002]. В 15 старых демократиях Европейского союза партии получают позитивную оценку менее чем 20 % людей [Dalton, Weldon, 2004, р. 386]; уровень доверия им гораздо ниже, чем другим институтам и организациям [Ibidem, р. 385]. Около 30 % граждан считают, что партии далеки от простых людей, до которых им нет никакого дела [Ibidem, р. 383]. Еще более удивительно, что эти чувства не ограничиваются консолидированными демократиями, что позволило бы отнести их на счет своего рода эффекта усталости. Антипартийные настроения широко распространены и в новых посткоммунистических европейских демократиях [Kopecky, 2006, с. 266; Toka, 2006].
Недоверие партиям как институту («Parteinverdrossenheit»), «смешанное с острой критикой деятельности конкретных партий» [Dalton, 2005; Torcal, and Montero, 2006], было использовано антисистемными, популистскими и экстримистскими партиями [Abedi, 2002; Betz, 2004; Ignazi, 2006; Schleder, 1996]. Их агрессивная риторика нашла определенное одобрение среди наименее привилигированной части населения, но не настолько, чтобы составить угрозу демократическим политиям (за примечательным исключением Австрии и Италии). С другой стороны, приводились доводы, что такие «“партии антипартийной системы” (anti-party-system-parties) […] могут просто представлять собой следующий этап непрерывного процесса развития партий» [Katz, 2002, р. 118].
В какой мере это негативное восприятие современных политических партий влияет на их силу и роль? Чтобы получить ответ на этот вопрос, необходимо разобраться с тем, как измеряется сила партий, и обсудить их нынешнюю роль.
Стандартным индикатором, используемым в сравнительной оценке силы партии, является размер ее членства. Этот упрощенный индикатор широко используется, даже если с ним нужно обращаться очень осторожно: каждый, кто непосредственно исследовал партийные организации, знает, как «округляются», если использовать этот эвфимизм, числа. Грубо говоря, величина членства дает простой, совместимый в кросс-страновых исследованиях и исследованиях временной динамики индикатор для измерения «силы» партии, но этот индикатор недостаточно надежен. В одних странах больше, в других меньше. Например, во Франции [Billardo, 2003; Ysmal, 1989] и в Италии [Bardi, Ignazi, Massari, 2007] он приводил в отчаяние аналитиков и ученых, поскольку партии обычно предоставляли «неточную» статистику. Проблема надежности данных существует также и в других странах, таких как демократии Центральной и Восточной Европы [van Biezen, 2003].
Если даже принять во внимание эту проблему статистики и отнестись к данным с некоторой долей скептицизма, все равно можно сказать, что с 50-х годов, золотого века партий, наблюдается нисходящий тренд. Во всех 13 давно установившихся демократиях Европы число членов партии драматически упало: к началу 1980-х годов их потери даже превысили 50 % прежней величины [Mair, van Biezen, 2001]. Более того, если посмотреть на соотношение между количеством членов партии и электоратом в целом, масштаб коллапса становится очевидным [Scarrow, 2000, р. 86–95]: ни в одной стране это соотношение не оставалось стабильным, не говоря уже о росте. Мэир и ван Бизен [Mair, van Biezen, 2001] показали, что если в 1980 г. в среднем 9,8 % различных электоратов состояли членами партии, то к концу 1990-х средний показатель уменьшился почти вдвое, до 5,7 %. Проанализировав 10 демократий, для которых данные о членстве были наиболее надежными, Питер Мэир констатировал: «Средний уровень членства составлял 14 %; в большинстве стран – в шести из десяти – уровень был выше 10 %. Это означает, что в большинстве стран, по которым были доступны данные, больше одного в каждом десятке имеющих право голоса избирателей были членами политических партий. В конце 1990-х годов надежные данные о членстве можно было найти для двадцати демократий, одни из которых старые, другие новые. Средний уровень членства для всех этих стран был всего лишь 5 %, т. е. чуть больше одной трети от уровня, зафиксированного в 1960-х, и только в одной из этих двадцати стран – Австрии – было зафиксировано превышение 10 %» [Mair, 2005, р. 15–16].
Однако членство в партии говорит только об одной стороне истории: закате низовой организации партии на местах (party on the ground) [Katz, Mair, 1995]18. Кризис этого специфического «лица партии» не означает, как мы увидим далее, что партиям осталось разве что оплакивать свою судьбу. Как раз наоборот, было бы грубым просчетом из упадка низовой организации заключить, что партии вытесняются из политики. В действительности партии усилили свое влияние благодаря развитию двух других своих «лиц» – руководства партии, и, прежде всего, ее членов в структурах государственной власти. Отсюда следует, что сдвиг во внутреннем балансе власти между тремя лицами партии – от рядовых членов к руководству и тем, кто занимает посты в государстве, – созвучен изменениям в обществе и форме правления.
Партии, подобно другим организациям, обычно отражают общество, в котором живут. Диффузия между обществом и такой «пористой» организацией, как партия, выше, чем между ним и другими организациями. Длительная академическая традиция связывала изменения в функциях и организации партий с изменениями в обществе. Ханс Даальдер [Daalder, 1983], идя по стопам Зигмунда Неймана, Мориса Дюверже и других, подчеркивал роль индустриальной революции в появлении массовой партии. В свою очередь, Отто Кирххаймер связывал развитие всеохватывающей (catch-all) партии с переломными изменениями в обществе. Согласно немецкому политологу, приближение общества изобилия и потребления благоприятствовало падению социальной дифференциации и разъединенности, тогда как процесс секуляризации политики в то же самое время стал причиной падения значимости идеологий и смягчения религиозных практик. Всеохватывающая партия стала, таким образом, побочным продуктом заката индустриального общества: когда деление общества на закрытые сегменты на основе религиозной или классовой принадлежности кануло в прошлое, граждане открывали для себя свободу от прежних традиционных лояльностей, и их вовлеченность в политику и особенно в партийную активность ослабевала.
Предвестие Кирххаймера о воздействии уходящего индустриального общества на приверженность партиям оказалось даже достаточно робким. В последующие десятилетия не только обрушилось общее мировоззрение (Weltanschauungen), но даже менее требовательное мировосприятие перестало играть какую-либо роль в формировании политической идентичности или партийной лояльности. Приход постиндустриального и постмодерного общества повлек за собой слом всех традиционных и аскриптивных идентичностей. Постиндустриальное общество было продуктом коллапса фордистской организации труда и расширения экономики услуг, результатом чего явились размытость классового размежевания и возникновение новых конфликтов. Постмодерная ситуация «конца века» представляет разрыв с прошлым. В глобальном обществе индивиды строят свою жизнь – и таким образом формируют свои политические мнения и свой выбор – в соответствии с меняющимися и нестабильными ориентирами. Ситуация постмодерна предполагает отрицание точных и жестких лояльностей: индивид предоставлен самому себе в поиске своего положения в обществе и на политической арене. Унаследованные лояльности и традиционные ограничения поставлены под вопрос или даже отвергнуты. Индивиды живут в состоянии флуктуации, где идентичность и принадлежность подвижны, à la carte19. Как точно подытожил Зигмунд Бауман [Bauman, 2000], мы ныне вступили в «текучее общество».
Социальная трансформация оказывает воздействие на сферу политики, в особенности она повлияла на отношения между гражданином и политической партией. Это лишенное энтузиазма отношение поднимает следующий вопрос: если массовая партия была побочным продуктом индустриального общества, а всеохватывающая – выражением перехода от индустриального к постиндустриальному, то какая модель партии созвучна обществу постмодерна или «текучему» обществу?
В действительности еще не выработано никакого специфического типа партии, способного «схватить» нынешнюю эволюцию. Такие модели, как профессионально-электоральная Панебьянко [Panebianco, 1988], «франшизная партия» Карти [Carty, 2004] или картельная партия Каца и Мэира, отражают скорее изменения во внутренней динамике партии и в партийной системе. Эти изменения в цепочке «избиратели – члены – лидеры» были тщательно рассмотрены, но ответ на вопрос, оказали ли социетальные трансформации непосредственное воздействие на политические партии и если да, то до какой степени, все еще дискутируется. Кац и Мэир [Katz, Mair, 1995], в частности, игнорируют общество и фокусируют внимание на новых отношениях между партиями и государством. Согласно им, если в прошлом партия действовала как брокер, связывающий общество и государство, то в конце XX столетия партия «вступила» в государство, используя ресурсы, предоставляемые им самим для своей деятельности; таким образом, она превратилась в своего рода «public utility»20 [van Biezen, 2004], скорее в «агента государства», чем в объединение граждан [Mair, 1997]. Или, чтобы ввести иное определение, которое, возможно, больше подходит для этих новых отношений «партия – государство», партия стала «государство-центристской», существующей на ресурсы государства. В этом вся суть картельной партии, название которой, как недавно признали Кац и Мэир [Katz, Mair, 2009], было выбрано ими не совсем удачно. Фактически из двух свойств, которые они использовали для описания своего типа партии – «взаимопроникновение партии и государства и сговор между партиями» [Katz, Mair, 1995, р. 17], – только первое получило убедительное подтверждение эмпирическими данными и надежными индикаторами. Второе, которое недавно было несколько пересмотрено, сначала Блисом и Кацем [Blyth, Katz, 2005] и позднее, более основательно, Кацем и Мэиром [Katz, Mair, 2009], все еще требует надежного подтверждения. Немногие исследования, которые пытались протестировать гипотезу сговора на материале анализа законов и нормативно-правовых актов, не подтвердили гипотезу картелизации: «картелизованные партии» не подняли проходной барьер для новых объединений, вступающих на политическую арену, они также не ужесточили условия получения государственного финансирования. Напротив, эти партии в большинстве случаев приняли меры, облегчающие вход в систему. Доступ на электоральное поле стал легче, поскольку за прошедшие сорок лет «электоральные законы стали менее ограничительными» [Bowler, Carter, Farrell, 2003, p. 92], а государственные дотации предоставлялись миноритарным партиям, которые «сталкиваются сегодня с менее ограничительной средой, чем та, что была в 1960-х годах» [Ibidem, р. 92]. Наконец, порог для получения государственных дотаций равен, а во многих случаях даже ниже порога для прохождения в парламент [Scarrow, 2006, p. 627–628, 636]. Таким образом, поскольку реальная суть картельной модели лежит в ее проникновении в государство (что подтверждено эмпирически) со связанными с этим выгодами для всех партий и гораздо меньше в сговоре партий с целью исключения других из системы, «государство-центристская партия» очевидно является более подходящим лейблом для описания современного типа партии.
Оставляя в стороне вопрос о корректности лейбла «картельная партия», следует отметить рост внимания к новому организационному профилю современной политической партии. Не претендуя на предложение новой модели, можно указать, что современая политическая партия движется в сторону «стратархического» типа организации, где каждый уровень внутренней организационной структуры удерживает определенные ресурсы (материальные и символические), которые позволяют ему функционировать с высокой степенью автономности по отношению к национальной штаб-квартире и другим внутрипартийным стратам. Развитию этой тенденции способствует высокая гибкость внутренней организации, соответствующая постмодерному обществу, которое отдает предпочтение индивидуальному предпринимательству политиков и подавляет партийную лояльность.
: Кризис легитимности
Почему политические партии сдвигались к государству? Главным образом потому, что изменилось отношение между партией и обществом, и изменилось не в пользу партии. Партии осознавали перемену, т.е. ослабление связи с гражданским обществом (если не сказать – растущее пренебрежение и отвержение им партий); и чтобы выжить, они отреагировали на безучастное и более враждебное окружение (общество) движением к более преемлемому, которое было в конечном счете предоставлено государством. Партии покинули общество и вторглись в государство потому, что онине были изоморфны постмодерному обществу: они не могли больше выжить в новой социетальной среде в том виде и с теми чертами, которые они унаследовали от модели массовой партии. Это означало, что они не могли получать от общества все необходимые ресурсы. Этот резервуар был почти исчерпан: вся спонтанная, безвозмездная, даже фанатичная поддержка, которую члены и активисты оказывали партии, закончилась с воцарением неолиберального индивидуалистического мышления. «Индивидуалистическая мобилизация» отразилась на положении партий, став в конечном счете причиной разрыва их связи с обществом. Культурная матрица демократических обществ конца XX столетия, пропитанная pensée unique21 неолиберализма, сотрясла коллективные и символические устои, к которым привыкли партии.
И снова Отто Кирххаймер заметил, что в 1960-е годы «отношения гражданина с политической партией становятся менее регулярными и более ограниченными по диапазону, чем с организованными группами интересов и добровольными ассоциациями, а также с его контактами с государственной бюрократией» [Kirch-heimer, 1966, p. 199]. В отличие от массовых партий социальной интеграции, во всеохватывающей партии «граждане находят относительнохолодную, временами квазиофициальную и чуждую структуру» (Ibidem). Перемена, подчеркнутая Кирххаймером, относится к деволюции, с одной стороны, коллективного измерения партийной жизни, с другой – ее эмоционального, «общинного» (Gemeinschaft-like) измерения. Он осознал, что с улучшением материальных условий и ростом уровня образования люди начинают смотреть в сторону разных акторов, способных взять на себя заботу об их нуждах, как в плане социальной активности, так и в представительстве интересов: партия выглядит менее эффективной и привлекательной в этом отношении. С токвильской интуицией Кирххаймер подметил, что партия больше не предлагает целый ряд услуг, которые имели критическую важность в прошлом: вся деятельность по интеграции, которую вела партия, включая повышение уровня грамотности и политическое образование, организация общественных мероприятий и информирование были оставлены партией либо из-за конкуренции со стороны других акторов, либо из-за перераспределения ресурсов от социальной интеграции к электоральному процессу. Этот тренд стал заметен уже в начале 1960-х годов и с тех пор только ускорился.
Все последние исследования политических установок и политического участия демонстрируют воздействие на политику и политические партии их отступления от интегрирующей-формирующей-социализирующей роли. Политика как таковая все более и более удаляется от того, чем реально озабочены граждане: степень участия в выборах повсеместно падает, равно как и членство в политических объединениях и партиях (тогда как членство в добровольных непартийных и неполитических организациях растет), а субъективные ощущения важности политики находятся на довольно низком уровне [Torca, Montero, 2006]. Политика как занятие стоит на последнем месте в длинном списке видов деятельности [van Deth, 2000, p. 121], и вовлеченность в нее граждан «предельно низка» [van Deth, 2000, p. 125; см. также: van Deth, 2006]. Подобный тренд, как мы уже отмечали, воздействует на политические партии.
Отвернувшись от общества, партия двинулась в государство. С последней трети XX столетия с усилением роли партийного правления партии стали прямо или косвенно контролировать громадный объем ресурсов, продвигая выгодные им законодательные нормы или оказывая влияние на кадровые назначения, управление огромным пространством в публичной сфере и пр. Вторжение партий в государство [Blondel, 2002, p. 235] включает области, из которых они могут извлекать прямую выгоду: государственное финансирование, возмещение расходов на выборы, бесплатный доступ к СМИ и средствам коммуникации, субсидии для персонала, транспортные расходы, денежные компенсации; бесплатное использование или аренда по номинальной стоимости помещений центральных и местных органов партии и т.д. В дополнение партии освоили, продолжили или увеличили – в зависимости от контекста – патронаж. Патронаж никуда не исчез с процессом модернизации, как утверждалось ранее: наоборот, укоренился, сместившись с прямых двусторонних отношений между патроном и клиентом к опосредованным отношениям между партией и сторонниками [Blondel, 2002; Briquet, Sawicki, 1997; Cazolra, 1992; Piattoni, 2001; Warner, 1996]. Патронаж и клиентелизм больше не ограничены традиционными странами «партократии», такими как Япония, Италия, Бельгия и Австрия [см.: Kitschelt, 2007; Müller, 2000]. Они распространились почти повсюду, за исключением Скандинавских стран [Kitschelt, Wilkinson, 2007].
Фактически даже такая страна с длительной традицией деполитизированной государственной службы, как Великобритания, в действительности оказалась восприимчивой к патронажу. Quangos – квазиавтономные негосударственные организации («quasi-autono-mous non-governmental organizations»), получившие распространение со времен правления Тэтчер (их число колеблется, по разным данным, от тысячи до двух сотен [см.: House of Commons, 2005]), служат огромным вместилищем невыборных должностей, назначение на которые отдано на усмотрение партии [Webb, 2000, p. 260; Wilson, 1995]. В Ирландии патронаж, особенно в форме прямых отношений между нотаблями партии и избирателями или членами, стал стандартной практикой [Collins, 2004, p. 606–608]; однако то, что было обычным до 1970-х годов, когда «должности на нижнем уровне государственного сектора были отданы на откуп местным политикам», больше таковым не является [Ibidem, p. 607]. Во Франции как социалисты [Lefebvre, Sawicki, 2006; Juhem, 2006], так и голлисты [Haegel, 2004; Ysmal, 2005, p. 78–80] широко использовали эту практику для вознаграждения своих сторонников. В Австрии система распределения министерских портфелей между победившими партиями (Proporz)22, несмотря на предпринятые Йоргом Хайдером в последние два десятилетия попытки реформы, явно не ослабела [Müller, 1989; 2006]. В Бельгии партии проникли в бюрократию как на высших постах, так и на нижних уровнях; многие должности в подконтрольных государству фирмах, на государственной службе и даже в судебной системе контролируются партиями [de Winter, 1996]. В Италии патронажу было нанесено несколько ударов в результате расследования «Чистые руки» и краха традиционных правящих партий в начале 1990-х. Однако сейчас наблюдаются признаки оживления этого глубоко укоренившегося явления [Piattoni, 2005]. Тогда как патронаж на нижнем уровне, возможно, встречает некоторое сопротивление, наверху практика предоставления постов и привилегий сторонникам победившей партии (the spoil system) даже усилилась. Если Италия была почти невосприимчива к проникновению политиков в верхний уровень бюрократии, в отличие от Франции и Бельгии с их системой формирования Кабинета министров и Германии с ее «политическими назначенцами», то новый закон 1998 г. ввел широкую систему передачи государственных должностей на этом уровне сторонникам партии, победившей на выборах [Lewanski, 1999]. В Испании чередование в правительстве Рабочей социалистической партии (Psoe) и Народной партии (PP) сопровождается широкой сменой прежних государственных служащих на лояльных новой правящей партии [Hopkin, 2001; анализ на региональном уровне см.: Mesa, 2000]. В Португалии возвращение к власти социалистов в 1995 г. в конечном счете вызвало волну назначений (около 6 тыс.) на высшие посты министерств и государственных агентств [Sotiropoulos, 2004, р. 409]. В Греции Пасок ввел «массовый клиентелизм» волнами назначений в 1980-е годы, в обход стандартных процедур найма [Spourdalakis, 1998]; изменения в верхних эшелонах администрации стали происходить «даже после каждой реорганизации кабинета той же самой правящей партией» [Sotiropoulus, 2004, р. 410]. Греция, Италия, Португалия и Испания прежде всего «характеризовались длительной партийной политизацией верхнего уровня государственной службы, (и) патронажными моделями рекрутирования в госудаственной службе» [Sotiropoulos, 2004, р. 419]. Эта модель «распределения добычи» победившими партиями в ходу в странах Центральной и Восточной Европы, чему способствуют рост и обновление бюрократического аппарата [см.: O’Dwyer, 2004; van Biezen, Kopecky, 2007]. Как отметил Копецки, «партийный патронаж… похоже, угрожающе распространяется по посткоммунистической Европе» [Kopecky, 2006, р. 260]. Так, в Польше новые правительства могут делать назначения на высшие посты в 100 центральных государственных учреждениях и 208 региональных, плюс на огромное количество должностей в локальных органах власти и квазигосударственных агентствах, прежде всего в сфере здравоохранения. По-видимому, почти 2/3 от 300 тыс. должностей в государственном и квазигосударственном секторах занимают «партийные назначенцы» [Szczerbiak, 2006, р. 311].
Этот беглый обзор указывает на некоторые причины устойчивости и даже роста патронажа, либо непосредственно осуществляемого партиями через дискреционные назначения в государственной службе и квазигосударственных агентствах (включая госкорпорации), либо опосредованного – через предоставление благ, которые могут потребовать от них клиенты (награда, работа, должность, контракт и т.д.) [Blondel, 2002, р. 241]. И эти блага и привилегии предоставляются главным образом по партийной линии.
Растущая «партизация правления», с одной стороны, и распространение практики патронажа – с другой, способствуют преобладанию типа связи «за вознаграждение» в отношениях между партией и сторонниками [Lawson, 1980]. Там, где слияние между партиями и государством произошло, избыточная доступность ресурсов и селективный способ их распределения формируют отношение между гражданином и партией, основанное на «личной выгоде». В заключение сошлемся на констатацию Хопкин и Мастропаоло: «Селективное распределение материальных стимулов является естественной чертой политики в плюралистических демократиях» [Hopkin, Mastropaolo, 2001, р. 171].
Конец ознакомительного фрагмента.