Введение. Антропологический поворот в политологии
«Политическое» стало восприниматься в XX в. как негативное оценочное понятие, означающее противоположность научному, религиозному, моральному, хозяйственному. И сегодня политика считается каким-то нечестным, хитрым, циничным и грязным занятием, словом, как «политиканство». Что касается позитивных определений, то политическое привязывается к государству как некоему состоянию народа, достигнувшего в своем развитии упорядоченной социальной организации. Политическое понимается как государственное, а государственное как политическое. Их можно отождествлять применительно к абсолютизму, который не признает никакого «общества», но это неправомерно в условиях политической свободы, когда каждый имеет свое мнение и может его публично выражать. И хотя отождествления «полиса» и «политического» нельзя избежать, следует различать античный полис, Римскую империю, абсолютистские государства XVII столетия и парламентские республики XX в. Несмотря на то что сегодня национальное государство сдает свои позиции перед натиском сетевых империй, не следует некритично воспринимать либеральный миф о деполитизации современного общества. Наоборот, не только в тоталитарных, но и при демократических системах власти наблюдается проникновение государства во все сферы жизнедеятельности людей.
Что такое политика: продолжение войны мирными юридическими, экономическими и иными способами, некая скрытая, тайная игра дипломатов или, наоборот, публичная дискуссия, основанная на нормах международного права? Что такое государство: органическое целое, вырастающее на почве народного согласия, или продукт общественного договора, социальный конструкт, в основе которого лежит конституция, сформулированная юристами? Возможно ли государство с «человеческим лицом», или, наоборот, оно было и остается, как утверждал Ницше, «самым холодным из чудовищ, когда-либо существовавших на Земле»? Что такое народ: совокупность людей, говорящих на одном языке, имеющих общую историю и культуру, гражданская нация или просто масса, к настроениям которой прислушиваются политики и мнение которой одновременно формируют профессиональные политологи? Наконец, что такое человек: «политическое животное», как полагал Аристотель, «разумный эгоист», как считал Гоббс, или несчастный одинокий мизантроп, как у Ницше? Рождены люди жить вместе или, наоборот, непрерывно воевать друг с другом? И что такое война, каковы ее причины: насилие, месть, ненависть к врагам или холодный экономический расчет? Возможен ли вечный мир и на какой основе?
Пока еще ни философам, ни юристам, ни историкам не удалось достичь согласия по данным вопросам. Это не означает, что философские рассуждения по поводу власти и государства являются излишними. Но они должны учитывать обстоятельства. В мирное время государство и власть заботятся о благополучии граждан и спокойствии в стране, но совсем иначе они должны действовать в чрезвычайных обстоятельствах. При обсуждении понятия политического нужно учитывать, что иногда могут наступить тяжелые времена. Поэтому не следует забывать определение политика Платоном, который считал задачей правителя воспитание государственных добродетелей людей.
Происхождение политического историки связывают с Античностью. У греков они находят демократию и публичное решение на основе обсуждений, у римлян – закон. Наоборот, юристы при изучении «Государства» Платона не находят там ни демократии, ни государства в современном его понимании. Греческий полис – это не общество в его либеральном понимании, так как его единство основывалось на состязательности и скреплялось мужскими добродетелями: мужеством, героизмом, честью, долгом, ответственностью.
Средневековое понимание политического складывается как синтез феодального служения, религии, экономики, сельской общины и городского права. Ключевым примером является борьба папы и императора, а также образ политического тела, раскрывающего особенности иерархического общества, в котором люди были связаны как звенья единой цепи.
Возникновение национальных государств по-новому задает понятие политического. На первый план выходит проблема суверенитета или самодержавия. Король, как и император, конечно, не обожествлялся, но коронация предполагала божественное благословление. Правитель мыслился как заместитель Бога на земле. В свою очередь в небесной иерархии бог занимал пост главы мира. В эпоху Просвещения правитель считался представителем народа и защитником закона. Секуляризация не слишком сильно повлияла на трансформацию политического. Поскольку в деизме бог мыслится как мастер при машине, постольку в эпоху абсолютизма суверен моделировался по теологическому образцу. Важную роль играли визуальные технологии, репрезентации власти в форме пышных церемоний. Европейские дворы соревнуются по части роскоши, строятся дворцы и резиденции с красивыми фасадами и интерьерами, разбиваются садово-парковые комплексы, изготовляются ювелирные украшения, шьются парадные одежды и т. д. Обращения к вышестоящим включают определения явно медиального характера, отсылающие к сиянию корон, пурпуру или белизне мантий, великолепию дворцов и иных знаков власти: «сиятельство», «превосходительство», «преосвященство», «благородие». Здесь четко соблюдается иерархия, которая основана на этосе чести и достоинства, но этот унаследованный от рыцарства этос трансформируется под воздействием все более сложных внеличностных отношений придворного общества. Эпоха Просвещения характеризуется противопоставлением общества и государства. По мере роста третьего сословия возникает новое понятие политического, характеризующее парламентскую демократию. Либеральная буржуазия – это дискутирующее сословие, надеющееся решить все проблемы путем переговоров.
В начале XX в. высказывались различные мнения о государстве. Юристы считали, что оно выше общества, и связывали его с правом. Писатели-романтики полагали, что в его основе лежит братство или товарищество. Либералы и анархисты, наоборот, считали, что в основе государства лежит власть как господство. По мнению К. Шмитта, как в основе морали лежит различие добра и зла, так и в основе политического содержится базовое различие друга и врага. «Смысл различения друга и врага состоит в том, чтобы обозначить высшую степень интенсивности соединения или разделения».[1] Политическое определение друга и врага дистанцируется от морально-психологических характеристик. Враг – это не экономический конкурент и не духовный оппонент. Такие слова, как «государство», «общество», «класс», «суверенитет» и др., остаются пустыми абстракциями, если неизвестно, кто конкретно является противником. Даже в партийной политике, где идет возня за портфели, хотя и в дегенеративной форме, действует первичное различие своих и чужих. Таким образом, борьба есть реальное условие политики. Война – это вооруженная борьба, крайняя степень вражды. Призыв «Возлюбите врагов ваших» не подразумевает внешнего врага, не призывает предавать свою страну, сдать ее исламу. Вместе с тем войну по экономическим, религиозным и иным мотивам Шмитт считал лишенной смысла. Он отстаивал идею суверенитета, критиковал синдикализм и плюрализм, возникший на руинах абсолютистского государства. Хотя политическое не выводимо из религиозного, экономического, морального, противоположности, возникающие на их основе, могут стать политическими, если разделяют людей на друзей и врагов. Если религиозное сообщество ведет войну с другим религиозным сообществом, оно становится политическим сообществом. То же самое относится к экономическим концернам, профсоюзам и классам. Если класс борется с другим классом, то он становится политическим. Так сложилась противоположность пролетариев и капиталистов.
Насколько верно определение политического на основе различения друзей и врагов и является ли оно актуальным сегодня? Конечно, любой человек, хозяйственная или политическая единица – это нечто отдельное, по отношению к которому внешнее представляется чуждым. Но надо иметь в виду, что окружающая среда является условием существования, отсюда необходимо учитывать отношения обмена и кооперации. Кроме того, ритуальные войны, как и деревенские драки, не связаны с различием друзей и врагов в абсолютном смысле. Парни соседних деревень дрались по праздникам потому, что так было принято. Такие агональные побоища время от времени случаются и между соседними государствами. Ничего хорошего в этом, конечно, нет, но такова, как бы сказал И. Кант, неизъяснимая хитрость природы, которая, как он полагал, приводит к миру через конфликты.
В мирное время каждый человек озабочен собственными делами, он входит в различные организации, которые обязывают выполнять те или иные роли. Отсюда главной проблемой становится координация. Например, как совместить членство в партии и посещение церкви или служебные функции с требованиями морали? Современное государство уже не является ни общей личностью, ни всесильной машиной, превращающей людей в свои винтики и шестерни. И тем не менее в критических ситуациях именно государство, а не профсоюз, может мобилизовать население. Оно не является простой ассоциацией наряду с религиозными, экономическими, профессиональными союзами. Оно не является ни ночным сторожем, ни особым видом общества и не федеративным союзом. Либерализм утрачивает понятие политического, суть которого консерваторы видят в различии друзей и врагов. Если в нормальной ситуации задача государства состоит в том, чтобы обеспечить мир и спокойствие внутри страны, то в чрезвычайной ситуации оно объявляет войну. Гражданская война начинается без всякого объявления, ее причиной является как раз кризис государства, распад политического единства. Внешняя война может быть как захватнической, так и оборонительной. Те, кто нападают, могут руководствоваться религиозными, экономическими или моральными (нарушение прав человека) мотивами. Это, конечно, никак не оправданно, ибо бессмысленно и бесчеловечно посылать людей воевать за чуждые им интересы. Другое дело, когда враг не выдумывается по каким-то экономическим или иным причинам, а реально вторгается в святая святых каждого человека, в его страну и дом. Война в этом случае становится экзистенциальной. Она может быть оправдана в случае угрозы существования. Только подвергшийся нападению народ может определить, кто враг, и решиться бороться с ним.
Друзья и враги различаются человеком. Поэтому проблему политического приходится обсуждать в антропологической плоскости. Враг – это не просто другой или чужой, это тот, кто угрожает нашему существованию. Политическое различие друзей и врагов опирается на допущение доброго или злого в нашей природе. Одни считают, что животная сущность толкает нас к злу, другие, наоборот, исходят из душевной доброты не испорченного цивилизаций человека. Политические теории государства берут за основу злое начало в человеке, создававшие их консервативные мыслители допускали первородный грех, несовершенство или даже испорченность человека. Тот, кто считает его хорошим, отвергает государство и опирается на общество. Томас Пейн писал, что общество – это результат наших разумно упорядоченных потребностей, а государство – это результат наших грехов. Согласно моралистам, среди добрых людей царят мир и покой. Либералы озабочены борьбой против государственной власти во имя расширения индивидуальной свободы. Общество понимается как система производства и обращения, его динамика обеспечивается конкуренцией и дискуссиями свободной общественности. Народ превращается в публику, в работников и потребителей, господство и власть реализуются через пропаганду и массовое внушение. Если государство в случае необходимости может потребовать, чтобы за него отдали жизнь, то либералы считают, что жизнью может распоряжаться только сам индивид. Либералы освобождали рынок от политического и морального регулирования и, наоборот, подчиняли политику нормам права и морали. На самом деле либерализм привел не к деполитизации общества, а к тому, что формой политического стала экономика. Это соответствует духу экономического империализма. На место войны приходят экономические санкции, блокада, эмбарго на кредиты, сырье, обрушение чужой валюты и т. д. В крайних случаях используются также карательные меры, «миротворческие» операции. Противник называется не врагом, а нарушителем прав человека. Тезис о верховенстве права означает закрепление сложившихся политических сил.
Таким образом, что такое политика – и сегодня не простой вопрос. Одни считают ее искусством управления массами, другие сводят к дипломатии, то есть к международным отношениям, к умению разрешать конфликт интересов в свою пользу. Третьи видят в политике выражение классовых интересов, межпартийную борьбу. Четвертые называют делиберативной политикой публичные дискуссии по вопросам, затрагивающим интересы всего общества. Понятие политического переживает инфляцию, растворяется в экономическом, социальном, юридическом, в моральном и рациональном. В связи с апатией масс говорят о смерти политики. Нужда в политических решениях возникает в условиях кризиса общества. Законы, сохраняющие общественный порядок, оспариваются, санкции не действуют. Массы просыпаются, не подчиняются полиции, правительству, парламентарии дискутируют, появляются пророки и вожди, призывающие к решительным действиям. Поэтому делиберативное понятие политического, предполагающего решение проблем на основе публичных дискуссий и правовых норм, не должно вытеснять консервативное понимание власти как силы, способной противостоять внешним и внутренним угрозам.
Идеологии как идейные программы практических действий, стратегий и тактик могут быть самыми разными и не всегда последовательными с точки зрения логики. Они строятся в зависимости от игры сил, то есть от исторических обстоятельств. Отсюда своеобразие предлагаемого учебника. Основное внимание уделяется не столько описаниям форм политических устройств и взаимосвязей политических институтов, сколько антропологической аналитике, выявляющей культурно-исторические человеческие основания политики. Даже если государство является, так сказать, нечеловеческой машиной, то ее элементами или агентами выступают люди, и это обязывает предусматривать антропогенные последствия политических игр. Политика – это не театр, а очень ответственное занятие, она не всегда следует истинам и нормам морали, но не должна быть циничной.
Необходимо разобраться с формами репрезентации политического. Являются политическими медиумами слова, образы, используемые в рекламных кампаниях, или чувства и настроения избирателей? Политические речи не сводятся к рациональным, верифицируемым утверждениям. Поскольку политики апеллируют к чувствам народа, для анализа такого рода речей требуется сложная техника анализа символического, ценностного, эмоционально-экспрессивного содержания языка. Можно ли доверять чувствам, даже когда речь идет об обиде и несправедливости, свободе и принуждении? Чувства реактивны, и поэтому есть большой соблазн рассматривать их появление по аналогии с отношениями причин и следствий. Чувствам мы доверяем именно потому, что они возникают как естественная реакция на ситуацию. Когда некто взял что-то и не вернул, то чувство несправедливости не может быть заблуждением. Собственно, этим и подогревалась революция: рабочие, крестьяне, интеллигенция были недовольны тем, что их обирают, эксплуатируют, обманывают и угнетают. Однако эти чувства имеют довольно сложный состав. Им присущи значение и смысл, а также установка и оценка. По сути дела, то, что называют чувствами, это сложное семиотическое образование, формирование которого происходит не как попало, а по определенным кодам и правилам, зная которые можно управлять чувствами в отрыве от объективных потребностей. Отсюда семиотический анализ чувств, настроений, намерений, оценок оказывается весьма перспективным проектом, реализация которого внесет существенный вклад в наше понимание социальных и политических процессов, в том числе и в современной России.
Сегодня многие политики и интеллектуалы озабочены восстановлением органических связей людей и борются за сохранение нации, государства, семьи, общества. Все это нуждается в культивировании и без надлежащей воспитательной работы придет в запустение. Основой органического государства является семья, а забота о подрастающих поколениях, воспитание детей и образование юношества ложатся на плечи старшего поколения. Этносы, государства, нации, народы, их характеры – это дотеоретические данности, сложившиеся исторически. Но не замечать их конструктивный характер тоже неправильно. Поэтому критика понятий политических наук остается одной из важных задач философии. Чаще всего политическая философия ограничивалась формулировкой идеи, возлагая ее осуществление то на просвещенного правителя, то на свободную общественность. В молодости Платон искал способ формирования политических добродетелей посредством диалога, считая, что истина – лучшее средство нормализации человека. Разочаровавшись в философии, он предложил «евгенический» проект. Политик определялся им не как философ, а как правитель, заботящийся об улучшении и облагораживании человеческой породы. Сегодня на смену евгеническим и дисциплинарным проектам пришли биомедицинские технологии, предлагающие эффективные лекарства от аффектов и комплексов. Еще более зрелищным вторжением технологий в интимную сферу субъекта являются генные технологии. Отсюда популярность фантастического проекта, предлагающего заново сделать человека. Однако генетики не пользуются понятием персонального субъекта в моральном или каузальном смысле. Поэтому оказываются под вопросом практики гуманизации человека, основанные на философской рефлексии. Особо сложный, требующий публичного обсуждения – вопрос о морали и гуманизме. Мораль часто непримирима к другим культурным практикам. Ее давление на науку, политику, образование нередко препятствует их развитию, нарушает «автопоэзис» общества, сложные подсистемы которого нуждаются в уравновешивании, ибо ни одна не должна господствовать над остальными. Но и трансгуманизм в политике тоже следует применять с осторожностью. Нормализация генома человека сама по себе спорная и является хотя и важным, но предварительным условием практик политического воспитания граждан государства. Допустим, биологи смогут найти ген эгоизма и избавить людей от него, заменив геном альтруизма. Но тут-то и начинается проблема, и она вовсе не в том, что возникает новая форма насилия над личностью. Если медики избавят людей от агрессивности, то положительные социальные качества должны обсуждаться общественностью и только потом внедряться в педагогику.
Сегодня важную роль в политике играют масс-медиа. Судя по тому, что на улице молодых людей с наушниками аудиоплеееров больше, чем в очках, а студентов с карманными компьютерами больше, чем с книгами, традиционная критика идеологии действительно должна уступить место чему-то новому. Социальные дизайнеры в отличие от философов и идеологов не преувеличивают воздействие идей на поведение человека. Не книги и лекции и не моральные наставления, а музыка, дизайн, еда и развлечения определяют поведение людей. Реклама этих медиумов моделирует, как нужно жить, и это действует сильнее, чем философские истины, моральные наставления или религиозные идеалы.
Как мы ориентируемся в мире звуков и образов, каковы последствия новой медиальной культуры, как воздействует на человека трансформация мест и способов его существования, которые сегодня определяются не философами, а архитекторами, специалистами по организации массовых зрелищ и другими социальными дизайнерами? Раскрытие социально-культурной обусловленности восприятия аудиовизуальных знаков обнаруживает, что в этой сфере происходит не все как попало и что философская аналитика остается востребованной в обществе, устойчивость и порядок которого определяют не истина и мораль, а масс-медиа.
Сегодня речь идет не о переоценке ценностей, не о перспективизме в смысле Ницше, а о смене медиумов. Коммуникация интегрирует людей уже не истинами, а образами, звуками, запахами, вкусами и прочими тактильными, телесно воспринимаемыми факторами. Их специфика в том, что они не отсылают к истине, а непосредственно воздействуют на человека, как бы притягивают к себе. И все же это не значит, что философия больше не нужна. Философские, политико-экономические и духовно-нравственные проекты следует дополнить реконструкцией практик и техник тела, души, интеллекта, которые выходят за рамки стандартного набора педагогических и психологических методов школьного воспитания.
Все эти новые медиумы нередко расцениваются в терминах теории отчуждения. Сегодня много говорят об одиночестве людей, проживающих в изолированных квартирах спальных районов мегаполисов. Вопреки растущему ресентименту и мизантропии, люди должны поддерживать вокруг себя атмосферу любви и доверия. Это и есть настоящее богатство. Поэтому первичная окружающая среда должна сохраняться, чтобы культивируемая ныне креативность не привела к тому, о чем пророчествовал Достоевский. Если Маркс видел источник отчуждения в товарном фетишизме, то Достоевский указывал как раз на опасные последствия омассовления и выравнивания.
Политологам можно посоветовать уделить внимание аналитике искусственных контейнеров – жилищ, общественных зданий, мест совместного труда и развлечений. Ребенок, дом, еда, межличностное общение, язык, медиакоммуникации, техника – везде встают проблемы философского характера, везде господствуют скрытые, часто устаревшие, не обеспечивающие выживания, опасные деструктивными последствиями предпосылки. Политическая философия должна поставить и обсудить проблемы рекультивации традиций. Потеря родины, дома и прочих иммунных систем оборачиваются утратой идентичности, нарастанием неуверенности и страха. Эти вопросы, собственно, и стоят в центре внимания философской антропологии, которая занимается конструированием «большой политики». Но как раз ими меньше всего интересуются политтехнологи. Не вдаваясь в смысл фундаментальных принципов и целей, таких как демократия, права человека, они ограничиваются поиском эффективных средств поставленной задачи, в качестве которой выступает продвижение во власть своего кандидата. Основанное на формальных отношениях современное гражданское общество связывает автономных индивидов более жестко, чем старые ритуалы.
Традиционное общество не культивировало индивидуальность в нашем понимании. Сильные государства, обеспечивающие выживание людей, опирались не только на военную силу, но и на символическую – религиозную, моральную, национальную идеологическую мобилизацию. Государство не оставалось идеей, а строилось как система эффективных институтов и специфических дисциплинарных пространств, в которых осуществлялось формирование государственного тела.
Контрольные вопросы и задания
1. Как вы понимаете определение человека как политического существа?
2. Какие вопросы считаются политическими и почему?
3. Политические убеждения являются продуктом жизненного опыта или результатом политтехнологий?
4. Какова взаимосвязь человека и государства?
5. Каковы цели и задачи политической антропологии?
Литература
1. Марков Б. В. Понятие политического. – М., 2007.
2. Хабермас Ю. Вовлеченность Другого. – СПб., 2000.
3. Шмитт К. Политическая теология. – СПб., 2009.
Интернет-ресурс
4. http://elibrary.ru – Научная электронная библиотека.
5. http://uisrussia.msu.ru – Университетская информационная система «Россия».
6. http://www.filosof.historic.ru/ – Цифровая библиотека по философии.
7. http://www.rsl.ru/ – Российская государственная библиотека.
8. http://www.lib.msu.su/index.html – Научная библиотека Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова.
9. http://www.lib.pu.ru/ – Научная библиотека Санкт-Петербургского государственного университета.