На своих дрожжах
Вечер в овчарне
Директор совхоза «Вохтога» Валентин Владимирович Зажигин был человеком в области известным, орденоносным, совхоз его числился в десятке лучших.
В. В. Зажигин. Он и в мирной жизни оставался танкистом.
Как-то во времена всеобщей борьбы с алкоголем пригласил он меня с товарищами отужинать в совхозной овчарне. Чтобы любопытных глаз меньше было.
Рядом с овчарней стояла неказистая, просевшая венцами избушка водогрейка. В избушке была маленькая комнатка с отклеившимися обоями, лавками вдоль стен и большим деревянным столом.
Вышел сторож овчарни, поставил на стол огромное блюдо с дымящейся похлебкой и резанный большими ломтями хлеб.
– Жили-были рыбак да птичница, – сказал скороговоркой Зажигин.– У них, что ни день, то яичница. Уха и та из петуха.
Он распахнул пузатый портфель, извлек из него большой кусок окорока, водку, шампанское.
Делал он все стремительно. Тут же в одной его руке оказалась бутылка водки, в другой- шампанское.
Из обеих принялся наполнять стаканы. В народе такой ерш называется «белым медведем».
– Вы уж меня простите. Я чистую водку не пью, я по-стариковски, разбавляю шампанским.
Едва я успел убрать свой стакан, а товарищи не успели, и скоро поплатились. «Стариковский» напиток запросто мог свалить быка. Но не Зажигина.
Что это была за колоритнейшая фигура! В ту пору Валентину Владимировичу было под семьдесят. На вид, что дуб развесистый, кряжист, жилист, но быстр, поворотлив. Глаза с лукавинкой, острые, что шилья. Силой своей, умом ли умел блеснуть.
Какой чудесный вечер подарила мне судьба в этой полусгнившей водогрейке! Зажигин был в ударе.
Тридцать девять лет руководил он хозяйством. А было за эти годы столько…
– Вот, братцы мои, – сказал Зажигин, откладывая ложку.– Первый раз меня исключали из партии, когда я был еще беспартийным. Как сейчас помню: 13 сентября 1950 года избрали меня председателем колхоза. Было тогда в хозяйстве под сотню лошадей, сотни полторы коров, да я еще сдуру прикупил телят столько же. А сена вполовину нужды.
Как зимовали, одному богу известно. Надо коров доить – сейчас собираем мужиков и – на двор жердями скотину подымать. Вывесим на двух вагах коровешку и держим, пока бабы не подоят ее. Я до чего доподнимал, что с пупа съехал.
Ну, думаю, надо головой вперед работать. А то век свой придется коров вывешивать.
Лето приходит, выдаю колхозникам свое решение:
– Все покосы, какие есть, делю между семьями. Косите, как можете. Десять процентов от накошенного – забирайте себе.
Дело неслыханное. А народ поднялся, горы готов свернуть.
В кои-то веки можно свою корову сеном без оглядки обеспечить.
Кормов заготовили в то лето не видано. Да и зерна наросло. Скотина оправилась, надои и привесы в гору полезли. И приезжает как раз перед великим постом из района инструктор. Мол, поделитесь опытом, как вам удалось таких успехов достичь?
Так и так, говорю. Головой стали думать, а не задним местом. Рассказал, как народ заинтересовали. А он на дыбы:
– Это что такое? Кулацким замашкам потакаете? Я вспылил, печатью о стол брякнул:
– Если ты такой идейный, так сам и руководи, заготовляй и сено, и солому.
Он эту историю в районе раздул, вызывают меня на бюро и принимаются «чехвостить» за недисциплинированность, за кулацкие настроения.
– Да вы что, мужики! При коммунизме и вовсе скотину кормить перестанем?
Секретаря в кресле так и подкинуло:
– Предлагаю Зажигина из партии исключить. Кто «за»? Проголосовали единогласно.
– Партбилет на стол!
– Нет у меня партбилета.
– Как так?
– А я беспартийный, – говорю, – и пока ты здесь командовать будешь, не вступлю!
Слава Богу, того секретаря быстро тогда сняли, а то он меня точно бы упек. Или исключил.
Особо опасный
Четыре раза меня судили. Колхоз наш был в системе семеноводства. Понятно, семена требуют особого отношения. Пока их почистишь, отсортируешь… Другие хозяйства уже вовсю хлеб сдают, а у нас в сводках- прочерк.
Вызывают опять на бюро.
– Почему медлишь со хлебосдачей?
Объясняю. Слушать не хотят. Тут прокурор, начальник милиции.
– Посадить как саботажника!
Прямо в кабинете арестовали и – в КПЗ. Улицей ведут, как особо опасного преступника. Сутки с хулиганами просидел, приходят:
– Зажигин! На выход.
Выпустили. Хлеб-то надо молотить.
Вдругорядь три года дали. Лишения свободы. Я молодой еще был. Не понимал. Думаю, меня гражданских прав лишили. Голосовать теперь не дадут.
Хорошо, что областной суд отменил решение нашего.
Вот так всю жизнь. То из партии исключают, то в тюрьму садят. Как-то с работы сняли за то, что я нарушаю трудовое законодательство: работники у меня в сенокос больше восьми часов в день работали!
Что ни день, то война. Окопы по полному профилю. Еле отбился.
На чужих дрожжах
Нас у отца пятеро ртов было. Соберемся за стол, так мамка подавать не успевает.
Батька дважды навылет ранен. А работать надо. Был председателем волисполкома. Двенадцать деревень под началом.
Ездил к Дзержинскому хлопотать о снижении налогов. Совсем мужика задушили. Потом столярничал.
Пошли сельсоветы. Наш сосед председательствовал уже. Как сейчас помню, Алексей Герасимовский. Из бедняков. Не было к работе и земле прилежания, вот и бедняк. Но в должности правил круто. Проводил раскулачивание. Надо разнарядку выполнять – подобрал двух богатеев, а у тех богатеев крыши соломой крыты.
Как-то приходит к отцу:
– Николаич! Я теперь на всю жизнь обеспечен.
Отец ухмыльнулся:
– Нет, парень, на чужих дрожжах не поднимешься.
И верно. Скорехонько все добро пропито было. Потом уж побираться пошли.
Как на ноги вставал
– Хороша наша деревня была. Как сейчас вижу. В полдень
солнышко жарким колобом вдоль деревни катится. Выйдешь за околицу – земля – матушка, даль неоглядная…
На агронома выучился. А поработать не успел- война.
Участвовал в обороне Ленинграда, на прорыв блокады бросали. Механик «тридцатьчетверки». Трижды брали 8-ю ГРЭС, и трижды нас разбивали в пух и прах. У немца каждый метр был пристрелян.
В четвертый раз пополнили нас танками с Кировского завода. Рванулись мы через линию смерти. Кругом ад кромешный. Считаю: минута, вторая, третья… – все еще живы, все не горим. Потом вижу в смотровую щель – немцы побежали…
Вернулся Зажигин домой в сорок четвертом. Полмесяца с костылями ходил, другую половину с двумя палками, потом с одной.. А потом как-то увидел в хлебах козу – кинул в нее палкой, а поднимать не стал. Дальше всю жизнь крепко на ногах простоял.
Как в Греции
В совхозе у Зажигина, как в Греции: все было. Жилье, соцкультбыт, современное производство… Чего еще?
Как-то две старушки в Вологде в пригородных кассах брали билеты:
– Милая, мне до Вохтоги.
– А мне сделай до Дресвищ.
– Где это? -удивляется кассирша.
– Левее Вохтоги, у Зажигина-то…
– А что и впрямь у вас в совхозе своя железная дорога? – спросил я Зажигина, когда колесил с ним по хозяйству.
Вместо ответа он повез меня в маленькую деревеньку Дресвище. От железной дороги государственного значения к деревне уходила насыпь для будущей ветки. Своей. Совхозной.
– На своих дрожжах? – спросил я Зажигина.
– Своим умом! – отвечал он удовлетворенно.
Зажигина – на правление!
«Белый медведь» скоро одолел моих товарищей. Мы сидели в Зажигиным одни у водогрейного котла и беседовали.
– Я книжку хотел собрать, столько лет записи вел. И вот, пропали записи. Тебя пригласил, может чего и расскажешь о нашей председательской и директорской доле. А? Глядишь и прочитаю на старости лет. На досуге-то?
…Я тогда от газетной работы отошел. Зажигин – от директорской. Отдыхал. С той памятной ночи прошло лет пять. А тут разруха в деревне началась. И слышу: снова в Вохтоге народ Зажигина на правление позвал. Жаль только, недолго он на этот раз правил.