Машутка, девушка перед Тобой
За два месяца до премьеры
– Я не понимаю тут себя! Не чувствую! Какая биография роли? Кто я? Откуда я? Зачем я?
Актриса сводила с ума. Репетиции мюзикла в разгаре.
– Пой, Аня, ты все знаешь!
– Я ничего не знаю! И это не моя тональность!
Все плохо, актеры нервничают, декорации рушатся, продюсер в бешенстве, в сценарии дырки. Пахнет жареным, и прима скоро съест одного молодого ягненка в толстой оправе очков. В такие моменты режиссер, то есть на самом деле обыкновенный человек, который почему-то решил, что он режиссер, то есть непосредственно я, должен взять ситуацию в свои руки. Командно-приказная манера не сработает. Необходимо перейти на понятный исключительно актерам некий птичий язык, на нем говорить и мыслить, забыв на время про нормальную речь.
– Подстройся под него. Накапливай! Не забивай гвозди, оставь воздух! Он ушел, а внутри у тебя что?
– Ну, он ушел, а я сижу, как дура. А теперь что – я встала и пошла?
– Аня. Приди к тому, чтобы встать. Проживи это. Переведи проживание в активную зону! Из дырки не возникает ничего!
– Прогоним снова с Сашкой?
– Не надо. Твоя мизансцена. Он ушел, а ты – что?!
– Я одна, холодно.
– Верно. Пошел внутренний монолог. Да! Тут статика очень выразительна. Дальше внутри себя говори! А теперь скажи вслух, что в тебе, не по сценарию, сама скажи!
– Смотри, что ты делаешь со мной, видишь!
– Да! Сковырни! Еще!!!
– Это твоя вина, я люблю тебя!
– Да! Саша, на заднике! Обернулся. Услышь! Очень точно услышь! Да, задержи! Свет! Где свет на Саше!!! Стоп! Кто на сцене! Кто?!
Новенькой по гриму вздумалось припудрить актрису. Польщенная таким вниманием, главная героиня мюзикла с удовольствием поворачивала голову навстречу танцующей кисточке. Гример совершенно спокойно обернулась и, хлопнув ресничками, пискнула в ответ на мой крик:
– Пудра потекла, ей нужно другую, полюбэ заблестит на премике.
Задохнулся от возмущения:
– Видели? Вот что я называю контрапункт. Теперь поняли?
Общий смех.
– Всем спасибо. Давайте переспим с этим. Как тебя зовут-то?
– Маша.
– А что такое «премик»?
– Премьера! Ну вы дэ!
Марию приняли в команду в день той забавной репетиции «с контрапунктом» и общего похода в ресторан «Генацвале».
Столы сдвинуты. Хачапури с киндзмараули, сациви с хванчкарой, лобио с саперави, чурчхела с ахашени, разговоры с улыбками. Эффект Кахетии. То, что объединило в один и тот же момент грузинских усачей за деревянным столом тбилисского кафе при потекших свечах, поскольку опять отключили электричество, русского миллиардера за инкрустированным столиком в частном самолете Gulfstream, небрежно шепчущего в розовое ушко стюардессы, которая не зря вчера оставила ползарплаты в салоне красоты, сытую взъерошенную птицу с измазанным клювом, только что поймавшую поток ветра, да еще и шумный коллектив мюзикла «Сити» в ресторане, где готовят долго, а едят еще дольше. . Ахашени. Крупные, будто муляжные гирлянды винограда сорта «саперави» на холме за каменной церквушкой, у селения Ахашени в Гурджаанском муниципалитете Грузии. Легкая терпкость с тонами экзотических фруктов. И прессованное, забродившее, разлитое по бутылкам чувство.
Мария… Какая улыбка! В Москве не умеют так улыбаться, восхищаться, смотреть в глаза. Девушка с Севера, училась в Нижнем, в Москве недавно.
Словно Аленка с шоколадки – ожила, выросла и стала красивой, как кукла.
Мы проговорили весь вечер. Лишь под конец я понял, что за четыре часа бурного общения она ничего не рассказала. Долго и радостно обсуждала сегодняшнюю погоду, гордо поведала, что живет одна, хотя снимает квартиру с подружкой. И, собственно, все. Главный секрет столь интересной для меня дискуссии таился, помимо физиологического влечения, в ее «актуальном» умении сокращать слова.
– Гуд, что мы на рэ.
– То есть хорошо, что мы в ресторане, – легко переводил я под конец беседы.
Она нахмурилась, задумалась. Потом улыбнулась:
– Ну да, в рестике.
– А какой твой любимый рэ?
– На Кропотке хо, и др.
Я невольно поддался чарам простоты. Маленькая головка, в которой мозг поместился бы с трудом. Распахнутые глаза и тихая улыбка. Точеная фигурка. И красивые, зовущие к поцелую губы. Было тепло от одного созерцания.
Нагрянули мои «однополчане», выпускники ВГИКа. На Машу тут же уставился Юлик – обжигающе-немигающими глазищами. Полгода назад, во время ознакомительной поездки вгиковцев в Госфильмофонд (по адресу «Белые столбы и направо»), он так непристойно набрался, что расхаживал в жанре неприкрытого ню по «объекту культурного наследия народов РФ».
Полногрудая Ольга, бывшая староста группы, с ходу объявила приказным басом:
– Стас, давай так. Музыка – это твое. Арт-хаус – Юлика. А постановки и фильмы про обычных людей и их земные взаимоотношения – это мое!
– А нам что, снимать про хорьков в космосе?! – завизжал Виктор.
Когда ему стукнуло сорок, он продал бизнес, поступил на режиссерский и купил квартиру в Пальма-де-Майорке, чтобы там спокойно, ни на что не отвлекаясь, монтировать фильмы. Оставалось только их снять. Последняя сценарная заявка Виктора начиналась зловеще: «Ночь. Подоконник. Тарелка. Чистая белая тарелка. На тарелке гайки диаметром 17 мм».
– Вить, представляешь, а я то же самое хотела спросить у Дэвида. Хотела выцепить его с пресс-конференции, побалакать о нашем, про красную йогу, но охрана не пустила! – Документалистка Юлия гордо озирала притихших друзей, крупный прыщ на ее лбу напоминал настоящий третий глаз.
Присутствующие без лишних пояснений догадались, что «выцепить» предполагалось «всего-то навсего» автора «Человека-слона», «Твин Пикса» и «Шоссе в никуда», лауреата «Золотой пальмовой ветви», Его Психоделичество Дэвида Кита Линча.
– А я бы про хорьков спросил у Альмодовара, тоже хороший режиссер. – Виктор «разрядил» обстановку по принципу «сунь два пальца в розетку».
Все обернулись к Юлику. Он вскочил, часто задышал, покраснел. Потом замахал руками и стал подпрыгивать. С губ слетали слюни и обрывки фраз.
– Никогда… Ничего… Никогда… Вообще никогда не говорите… про… про… Аль… модовара! – Юлик остановился и возвел руки к плафону светильника: – Да я готов задницу ему расцеловать!
Тем временем танцовщица массовки втиснулась между мной и столом, уперлась в мое лицо филейной частью, и стала долго что-то вытаскивать из клатча, лежавшего на свободной стороне стола. Певица, с которой у меня было пару раз, то и дело просила огня, чтобы закурить. А официантка слишком часто и слишком интимно спрашивала, что еще принести.
Еда приносит больше удовольствия,
Чем женщина, чей голос нарочит.
Побольше в холодильник продовольствия!
Но, впрочем, если женщина молчит…
– Не обращай на них внимания! А лучший все равно Антониони, – подмигнул я Маше с апломбом маститого режиссера. – Поэт отчуждения, правда, не особо жаловал закадровую музыку, считал ее дешевой манипуляцией, но даже у него танцы в La Notte, классный саундтрек в «Забриски Пойнт». Умер в позапрошлом, в один день с Бергманом.
«Киношная распальцовка» не очень-то сработала. Мария заскучала, застегнула сумочку, встала.
Я предложил подвезти. Не успела дверь такси захлопнуться, позвал к себе. «Аленка с шоколадки», не глядя на меня, пробормотала что-то про «в другой раз». Я настаивал, «почему не сегодня», лез с поцелуем. Она отстранилась, а причину назвала первую попавшуюся – не было с собой зубной щетки и расчески. С чувством интеллектуального превосходства (несомненно, ложным) вцепился в конкретную причину отказа и, не дав девушке опомниться (как мне казалось), попросил таксиста припарковаться у подъезда ее дома исключительно для того, чтобы она сбегала за умывальными принадлежностями и вернулась обратно. Покорно поехала ко мне. Сначала осталась на одну ночь, потом на вторую и так далее. Одна короткая ночь норовит растянуться на полжизни. Особенно если утро после ночи начинается с готового завтрака и на все готовой девушки.
Все шептались, осуждали, мол, стирает и готовит, мол, кухарка-эскорт. А я был счастлив. Маше можно было ничего не рассказывать, ведь она все равно не многое запоминала, и ничем не удивлять – ее устраивало все. Каждый вечер в ее тишине или косноязычном стрекоте был похож на маленький отдых на теплом курорте. И по утрам, когда она с видом заядлой хозяйки хлопотала у плиты, очередная порция переваренных макарон или недожаренного омлета казалась очень вкусной.
Машутка напоминала мою милую бабушку. Которая так любила дедушку. Которого так любил я. И без которого жизнь начисто потеряла смысл. Дед отказался от первых еврейских красоток ради тихой провинциалки. Она приехала к нему в Москву без вещей и приданого. Она ночами изучала Устав КПСС, всегда хотела вступить в партию, на всю зарплату патриотично покупала советские облигации вместо хлеба. И любила деда до последнего вздоха.
Эх, Машутка…