Покоренный Кавказ (сборник). Очерк четвертый. Прошлое горных орлов (А. А. Каспари, 1904)

Кавказские горцы

О доисторических жителях Кавказа решительно нет никаких известий и сведений. Находимые в могильниках и в пещерах кремневое оружие и грубые произведения первобытной культуры говорят лишь о том, что населяли ту или другую местность дикари в полном смысле этого слова, но, чтобы они были «доисторическими» дикарями, не говорит ни один факт. В то время, когда нахождение остатков каменного века где-нибудь в Новгородской или Псковской губерниях иллюстрирует доисторическую эпоху в этих местах, подобные же остатки на Кавказе ничего не говорят и не могут являться серьезными свидетелями эпохи, когда употреблялись эти предметы. Были случаи, и не раз, что в могильниках, по всем данным принадлежавших поколению, жившему до нас не далее как за 200–300 лет, находились предметы, наружный вид, выделка и применение которых с археологической точки зрения следовало относить чуть ли не за тысячелетие до нашего времени.

В настоящее время почти все народности Кавказа бросили обычай погребать с телом умершего его оружие и утварь, но если бы этот обычай сохранился во всей своей неприкосновенности, то мы могли бы и в настоящую минуту в любой могиле пшава, хевсура или сванета, а то даже и кахетинского грузина найти предметы каменного века. Дело в том, что и теперь, несмотря на то что цивилизация хлынула на Кавказ широким потоком, в самых культурных местах встречаются предметы домашнего обихода, ничем не отличающиеся от тех, которые употреблял в дело Ной. Для примера укажем на самую распространенную в Грузии, а тем более в диких уголках Кавказа молотилку и способ молотьбы. Когда хлеб сжат, то его раскладывают ровным слоем, вышиной в аршин, на ток, затем пара буйволов или быков впрягаются в особый инструмент, который представляет следующее: толстая доска из дуба или бука с загнутым с одной стороны концом усажена рядом острых, грубо отточенных кремней. Эта доска кремнями вниз ставится на ток, к ней прикрепляется дышло с ярмом, впрягаются быки или буйволы, на доску становится рабочий – и молотилка готова. Рабочий погоняет быков и ездит на своих оригинальных салазках вокруг тока; острые кремни давят колосья, выдавливают зерно и крошат солому на мелкие куски. Такая солома имеет большое применение и носит название «самана».

Разве это не доисторическая сцена? А ее можно наблюдать где угодно на Кавказе; в Тифлисе, на Майдане, вы найдете сколько угодно таких молотилок, причем у некоторых (результаты культуры) кремни заменены железными треугольниками.

Если же мы отъедем от центра Кавказа, то есть от Тифлиса, верст на восемьдесят, хотя бы в Тионеты, то мы встретим, например у хевсуров, обычаи, нравы и вооружение Средних веков: панцири, шлемы, копья, щиты с девизами, рыцарские нравы и понятия о чести и проч.; если же мы шагнем еще дальше, к коренным хевсурам, живущим около Шатиля, или к их соседям, пшавам, то попадем в область почти доисторической культуры: здесь не редкость увидеть лук и стрелы с каменными и костяными наконечниками, каменные топоры, палицы и молотки. В языческих капищах, которые еще сохранились, как и поклонники их, хранятся предметы, на которые разгорелись бы глаза любого археолога; в известные дни приносятся жертвы по всем правилам доисторического жертвоприношения, начиная с закалывания барана или быка кремневым ножом, кончая дикими плясками и воем кадагов (прорицателей), впадающих в экстаз под влиянием одуряющего дыма алтарей, где сжигаются ароматические горные травы в честь каких-то божеств Анатори, Пиркути и Нахарели, безобразные идолы которых из века в век хранятся в капищах, куда не смеет войти ни один из смертных, кроме священнослужителей-деканозов.

Эти пережитки доисторической культуры совершенно сбивают с толку исследователей, берущихся определить эпоху, когда то или другое племя прочно основалось в местности, занимаемой им в настоящее время. Только сравнение основных языков кавказских племен с языками азиатскими и европейскими позволило немного поднять туманную завесу прошлого и осветить некоторые факты былого; но все-таки многое здесь гадательно и может быть оспариваемо. Большинство ученых, совершенно отложив вопрос о действительных первозасельниках Кавказа, ибо этот вопрос абсолютно темен, занялись изучением предков тех племен, которые уже тысячелетия занимают те или другие уголки Кавказа, и исследованием, откуда эти предки могли явиться на Кавказ.

Большинство теорий сходится на том, что когда-то из глубины Азии двинулись жившие там племена и шли тем же путем, каким двигались уже в историческое время многочисленные гуннские и монгольские орды, то есть часть шла севером через Волгу и заполняла громадные равнины нынешних Терской и Кубанской областей, другие же орды шли, огибая Каспийское море, с юга через Малую Азию и попадали сначала в неприветливые южные пустыни Закавказья, затем занимали роскошные южные склоны Кавказского хребта и плодородные долины рек Куры, Алазани, на западе Риона, но, теснимые новыми полчищами, должны были вступить в глубину гор, в почти неприступные ущелья, где и остались до исторического времени. Некоторые перевалили, вероятно, через хребет на Северный Кавказ, и, наоборот, северные поселенцы переваливали на юг.

Таким образом, Кавказ отчасти служил большой дорогой для бродячих племен и населился теми обрывками, которые задерживались горами. Но есть ученые, которые, основываясь на труднопроходимости гор, думают, что Кавказ служил не дорогой, а убежищем теснимым племенам и что переходы через горы были гораздо реже, чем уходы семей и целых племен с равнин в ущелья. Если эту теорию основывать на фактах, в древности не превосходящих 2–3 тысяч лет, то она окажется не бездоказательна. Действительно, племена, живущие на юге, принадлежат к картвельскому племени, распространение которого идет лишь до Главного хребта, представители же северных склонов Кавказа ничего общего с картвельской группой не имеют. Если бы народы эти часто переходили через горы, то, наверное, они смешались бы и снабдили бы друг друга типичными характерными чертами, обычаями и, главное, языком.

Так или иначе, но какие-то племена – бесспорно степного азиатского происхождения с пастушескими, миролюбивыми наклонностями – волей судьбы загонялись и основывались в скалистых дебрях.

Попадая в суровые лощины, ущелья, в страны диких скал, вечных снегов и льдов, племена стали, конечно, перерождаться. Дело это шло медленно; целые столетия нужны были, чтобы человек вполне приноровился к новым условиям жизни; в борьбе за существование гибли многие тысячи людей, но выживавшие все больше и больше приноравливались, вырабатывали понемногу новые характерные черты и особенности и, таким образом, переродились в конце концов из миролюбивых и ленивых пастухов в удалых горцев-разбойников.

Так как условия жизни у всех горцев складывались при одинаковых условиях, то немудрено, что у всех племен, независимо друг от друга, явились общие черты, нравы, обычаи, социальные и нравственные понятия. Будучи совершенно чужды друг другу, не имея ничего общего ни по типу, ни по языку, иначе говоря, происходя от совершенно разных корней, горцы тем не менее имеют много общего, объединяющего их, и эти черты выработались не вследствие подражания или давления друг на друга, а образовались, так сказать, стихийно, в зависимости от окружающих условий; иное образование горских обществ и немыслимо там, где возможна лишь одна форма жизни и абсолютно не могут развиться другие.

Если бы возможно было лапландцев или лопарей перенести за 3 тысячи лет назад и поселить их хотя бы в Сванетии, то уж через три-четыре столетия мы не узнали бы наших поселенцев: они уже обратились бы в воинственных, свободолюбивых горцев, запальчивых, преданных обычаям гостеприимства, кровной мести и почтения к старшим. Они сохранили бы только язык, по которому явилась бы теперь возможность определить, где находилась их первоначальная родина.

Историческое время застало горцев на тех местах, где они живут и поныне. Греческие, римские и арабские писатели сообщили много сведений о Кавказе, черпая большей частью свои, иногда фантастические, рассказы из преданий, песен, сказок и легенд, заносимых в их страны пленными кавказцами. По этим легендам и россказням есть возможность несколько восстановить район поселения того или другого племени, что и дает право утверждать, что современные нам племена жили в этих местах много сотен лет тому назад. Мелкие подразделения и дробления, а также и слияния некоторых племен были и в позднейшее время, но больше в низменных, долинных районах и меньше в горах.

Так, грузины, мингрельцы, гурийцы и прочие долинные жители находились под постоянным давлением соседей – персов и турок – и, вследствие близкого соприкосновения, потеряли много из своих характерных черт; в настоящее время трудно при поверхностном взгляде поверить, что грузин и хевсур – родные братья и, наоборот, что хевсур и чеченец не имеют в прошлом, как и в настоящем, никаких общих родичей; между тем нравы и обычаи последних очень сходны, но язык выдает их происхождение: хевсуры говорят на древнекартвельском языке, а чеченцы – одном из лезгинских своеобразных наречий. Чтобы понять, что такое горец и какова его душа, необходимо, во-первых, ближе познакомиться с условиями его жизни, а также с нравственным кодексом, руководящим его поступками.

Условия жизни горцев очень тяжелы, особенно в сравнении с их близкими соседями, живущими в роскошных и плодородных бассейнах Риона, Куры, Алазани, Кубани и Терека. В первом очерке подробно описано строение горной части Кавказа. Средняя снеговая линия на Кавказе находится на высоте 12 тысяч футов. Ниже снеговой линии, до 6–7 тысяч футов, идут большей частью бесплодные места, негодные для хлебопашества, но с роскошными альпийскими лугами, дающими возможность заниматься с большим успехом скотоводством, главным промыслом горцев. Это относится, главным образом, к Западному Кавказу и к его северным склонам, сбегающим и сливающимся с Кубанской степью.

На востоке, в Дагестане, дело обстоит несколько иначе. Если мы взглянем на него с громадной высоты, то нас поразит тот хаос, который развернется перед нашими глазами. Это – дикая и величественная картина: громадные скалы, точно расколотые могучим молотом, образуют узкие долины и ущелья, в глубине которых пенятся и шумят, прыгая с камня на камень, ручьи, потоки и реки, носящие название Койсу: Аварское, Андийское, Казикумыкское и проч. Определенных хребтов здесь почти нет, за исключением нескольких отрогов Главного Кавказского хребта и Андийской цепи. Беспорядочно нагроможденные вершины не особенно высоки и далеко уступают Терскому Кавказу, но все-таки бывают иногда целое лето покрыты снежным покровом.

В смысле пастбищ и полей Дагестан, за малыми исключениями, совершенно дикая и бесприютная страна. Только в глубине долин находится плодородный слой земли, ценимый чуть не на вес золота. Участков в несколько десятин почти не встречается, зато сплошь и рядом можно видеть обработанные «поля» в две-три квадратные сажени. Такие поля всегда огорожены невысоким заборчиком из камней, чтобы вода не смыла скудного посева. Издали склон гор, покрытый такими полями, представляет оригинальную картину: на серой каменистой почве эти клочки вырисовываются зелеными заплатками самых разнообразных форм. Зачастую земля на такие участки носится руками с берегов ручьев и протоков.

По поводу таких клочков у горцев существует сказочка, не лишенная юмора. Жил-был один горец, и было у него три поля. Пошел он пахать их; вспахал одно, вспахал другое и устал; тогда он разостлал свою бурку и лег отдохнуть. Выспавшись, он хотел вспахать третье поле, но как ни искал его, а найти не мог. Рассердился горец и решил: «Поле шайтан украл, пойду домой в аул», поднял с земли бурку и видит, что его поле под буркой-то и находилось и он сам нечаянно закрыл его.

Вследствие недостатка земли цены на нее стоят непомерные, и десятина оценивается иногда от полутора до двух тысяч рублей. Скотоводство хоть процветает, но все-таки находится на более низкой ступени, чем на Западном Кавказе.

На Северо-Восточном Кавказе есть ископаемые богатства, но горцы, за редкими исключениями, по неумению, не пользовались ими и разрабатывали только соль (в окрестностях аула Энгели), серу (близ Черката, Шубута и Кикуна); селитру доставляли аулы Гуниб, Аточ, Хиндак, Толох и Хиндатль.

Кроме того, в горах Дагестана находились богатые железные руды (в окрестностях Ведено, Дарго и других местах), но горцы почти не занимались их разработкой и нужное количество железа покупали у русских. Залежи каменного угля близ Ведено по берегам реки Хулхулу совершенно не привлекали внимания горцев – очевидно, им совершенно не было известно употребление этого минерала.

Во времена Шамиля были открыты в окрестностях горы Хонотля, близ Дарго, залежи серебро-свинцовой руды, но Шамиль запретил разработку, боясь, что народ, имея собственное серебро, станет приобретать у русских массу ненужных вещей и спартанский образ жизни изменится к худшему.

Таким образом, те продукты, которые могли бы поднять местное благосостояние, оставались в земле, верхний же слой был очень скуден и едва мог пропитать даже невзыскательного горца. Лесов в Дагестане тоже немного, и знаменитые ичкерийские дебри в настоящее время сильно поредели.

В общем, это – дикая и неприглядная страна, где существование едва возможно, и потому вполне понятно, что лезгины и чеченцы, искони населявшие ее, предпочитали наживаться грабежом. Их соседи, жившие на плоскости, как, например, кумыки, ногайцы, кабардинцы, а в позднейшие времена русские казаки, жили хорошо и богато, владели табунами, стадами, виноградниками, садами и полями и постоянно мозолили глаза нищего горца, у которого, кроме оружия, коня и жалкой сакли, сложенной из плитняка, ничего не было.

Горец, отправляясь в набег, ничего не терял, но мог многое приобрести и никогда не задумывался над вопросом, имеет ли он право грабить или нет. Его право формулировалось и выражалось в кинжале, винтовке и неприступности горных ущелий.

Таким образом, на почве необеспеченности и голодовок, вследствие бедности страны, в течение столетий выработались разбойничьи наклонности горца. Набеги требовали осмотрительности, отваги, быстрого соображения, сметки, находчивости, ловкости, неприхотливости, и все эти качества развились у горца в высшей степени. Постоянные странствования и шатания из края в край явились отчасти причиной возникновения обычая гостеприимства и обычая братания случайных дорожных спутников.

Дорожный товарищ – брат родной, говорит горская пословица.

Это братство было настолько сильно, что в случае убийства одного из путников другой должен был мстить убийце и преследовать его; впрочем, эта обязанность продолжалась только сутки и, если убийца успевал скрыться, то на следующий день обязанности мстителя кончались, и если убийца захотел бы ехать с ним, то делался «дорожным братом».

Домашняя жизнь горца проходила в полной праздности: в чистке оружия, в пустячной болтовне с соседями, в случайных пиршествах по случаю каких-нибудь торжеств, до которых каждый горец большой охотник, или в слушании песен, сказок или рассказов разных бродяг. Все хозяйство лежало исключительно на женщине, положение которой было сведено до степени домашнего животного. Горец смотрел на жену как на полезное домашнее животное, но никогда не снисходил до ласки или до разговора с нею. Даже наедине с нею он обращался к ней в случае приказания в неопределенном лице: «Готов ли обед?», «Следует вычистить лошадь» и проч. Горец никогда не позволит себе приласкать собственных детей и ведет себя как будто у него нет семьи. Спросить горца о здоровье жены и семейства – значит нанести ему оскорбление. В горских песнях чаще воспеваются верный конь и гибкая шашка, чем черные очи красавицы. Впрочем, девушки до замужества пользуются большой свободой, а замужние, выдержав несколько лет деспотизм мужа и родив нескольких детей, особенно мальчиков, начинали пользоваться уважением и приобретали в семье право голоса.

Здесь мы встречаемся с теми формами семейной жизни, которые всегда имели место у дикарей, особенно восточного происхождения, со всеми их отрицательными сторонами.

Характер каждого горца складывался под давлением семейного режима и под влиянием разбойничьих рассказов и воспитывался в духе полной ненависти ко всему окружающему его узкий мир. Себя горец считает всегда центром всего, свои желания и капризы законными, желания же окружающих совершенно игнорирует. Непомерные важничанье и хвастливость дополняют отрицательные стороны его характера.

Но у него есть, впрочем, и положительные черты: верность обычаям, данному слову (но только не по отношению к неприятелю), безумная отвага, полное пренебрежение жизнью, когда это нужно, и страстная любовь к родине, как бы последняя ни была жалка и бесплодна. Горец без гор, без своих диких ущелий и бушующих потоков – это рыба без воды. В любви к своим насиженным гнездам кавказские горцы превзошли всех. Интересен, между прочим, следующий факт. На севере Кутаисской губернии, у подножия Эльбруса, находится небольшой кусок земли, носящий название Верхней Сванетии; более дикого и неприветливого уголка не найти даже в Дагестане. Достаточно сказать, что сообщение Сванетии с остальным миром возможно через единственный, существующий там Аатнарский перевал, да и то в течение двух летних месяцев, в остальное время года она отрезана совершенно от соседей. Русское правительство не раз предлагало сванетам переселиться на берега Черного моря, отводило им земли, обещало выстроить дома, но ни один, буквально ни один, сванет не мог решиться оставить свою дикую родину, где находятся могилы отцов, дедов и прадедов.

Всех горцев можно разделить на две большие группы: западную и восточную. В первую входят абхазы, черкесы, кабардинцы, сванеты, шапсуги, осетины, кистины и кое-какие мелкие племена, сплотившиеся в отдельные общества. Во время борьбы за обладание Кавказом с этой группой было сравнительно нетрудно справиться, хотя по годам Западный Кавказ покорен позднее (1864 г.), а Восточный раньше (1859 г.) Эта сравнительная легкость объясняется, во-первых, тем, что некоторые народы, как, например, осетины, маловоинственны, а черкесы были сравнительно цивилизованы и потому не противились так русскому влиянию, как восточные дикари, кругозор которых был сильно сужен. Кроме того, Западный Кавказ, как имевший доступ к Черному морю, имел сношения с внешним миром и в очень древние времена, а потому местные обычаи и воззрения не могли так вкорениться в души этих горцев, как вкоренились они в их восточных соседей. Немалое значение имело, конечно, и сравнительное плодородие страны. Абхазия – в земледельческом отношении благодатная страна, да и земли черкесов и осетин, особенно на северных пологих скатах Кавказского хребта, давали возможность населению жить честным трудом, и только те части этих племен, которым приходилось жить в самых глубоких дебрях у подножия Эльбруса и по хребту до самого Казбека, обратились в настоящих разбойников; однако они являлись таковыми не только с точки зрения русских, но и своих родичей, живших при лучших условиях и старавшихся ладить со своим могучим северным соседом.

Наконец, еще более важным фактором при покорении Западного Кавказа было то, что мусульманство, проникшее сюда только в XVII и XVIII веках из Турции, не имело того нетерпимого фанатического характера, какой выработался на Востоке. Это очень понятно: турецкий исламизм при столкновениях с Европой утратил много резких черт, во многом пошел на уступки и компромиссы и вообще значительно смягчился. Попав в таком виде на Западный Кавказ, он был принят как наиболее удобная религия, но никогда не служил, по крайней мере в больших размерах, поводом к войне и этим самым резко разнился от восточного ислама с его нетерпимостью и 72 сектами, постоянно враждовавшими друг с другом и бывшими причиной многих междоусобных войн в Аравии, Персии и Закаспийском крае.

Восточногорская группа, о которой, главным образом, мы и ведем речь в этом очерке, занимает место на восток от Казбека и Военно-Грузинской дороги. Главная часть этого края носит название Дагестана, соседние же округи давно потеряли свои исторические имена и называются теперь по именам уездных или областных городов. Но при начале активных действий в отношении покорения Кавказа, то есть в 1800-х годах, они назывались местными именами. Значительнейшими из них были Чечня, Ичкерия, ханства Казикумухское, Кюринское и проч., а в самом Дагестане – владения Тарковское, Мехтулинское, Даргинское, Аварское и проч.; кроме того, там же были, среди крупных владений, вкраплены мелкие самостоятельные общины – Ауховская, Салатавская, Гумбетовская, Чаберлоевская и масса других. Вся эта страна населена дикими и воинственными горцами, из которых лезгины и чеченцы самые типичные, но и остальные от них не особенно отстали, и в шестидесятилетней войне за обладание Кавказом наряду с лезгинами и чеченцами выступали хевсуры, пшавы, тушины, кубачи, удины, а также татары, жившие по юго-восточным склонам Главного хребта.

Определяя восточную и западную группы горцев, мы соединяем в одно целое племена, совершенно разные и связанные лишь географически; между собой многие из них, как было выше сказано, не имеют никакого родства, и лишь центр Дагестана занят племенами, родственными между собой: именно лезгины делились на массу мелких общин, из которых каждое говорило своим наречием, хотя преобладающими были наречия аварское, даргинское и кюринское. Чеченцы тоже делились на собственно чеченцев, ичкерийцев, ауховцев, ингушей и кистинов.

До тех пор, пока в Дагестане не было мусульманства, все эти разноплеменные орды враждовали друг с другом, грабили где могли и что могли; всякая гадость, сделанная соседнему, не родственному аулу, считалась добродетелью. Ни нравственных, ни государственных начал не было, и один патриархальный строй, при котором старейший в роде или семье являлся неограниченным владыкой, удерживал от кровавых распрей в самых родах и семьях. Но в VII и VIII веках мусульманство из Аравии проникло на Восточный Кавказ. Принявшие его кумухи оружием ввели его среди лезгин, и с тех пор Кумухское ханство стало называться Кази-кумык («кази» или «гази» значит «воюющий за веру»). Лезгины быстро распространили новую веру по всему Дагестану, и это явилось объединяющим звеном среди враждовавшего населения. Муллы, то есть духовные лица, к какому бы они племени ни принадлежали, стали почетными лицами, куда бы они ни попали: таким образом, явилась нейтральная сила, которая при случае могла соединить до сих пор непримиримые между собой племена и заставить их совместно выработать известный кодекс, который хоть немного ограничивал бы произвол и насилие. Есть много вероятий предполагать, что знаменитое горское гостеприимство получило свое начало или, по крайней мере, получило законную санкцию от мусульманства. Проповедники ислама, то есть арабские выходцы, знавшие эту форму общежития, не могли не ввести ее или расширить там, где она уже имелась; в противном случае их проповедь была бы бессильна.

Быт и нравы горных орлов

Один из величайших и бесспорно лучший горский обычай гостеприимства создался или развился и вошел в силу. С этих пор всякий путник, вошедший во двор горца, хотя бы своего злейшего врага, делался священной особой; за него при случае хозяин должен стоять до последней капли крови и отдать все, что находится в доме, в его полное распоряжение. Желание гостя – приказание для хозяина; последний не только должен принять его, но должен быть любезен, накормить, напоить его, и не как-нибудь, а как следует, со всем церемониалом горского этикета. После всего этого он должен проводить его до безопасного места. Горец не смеет спрашивать гостя, кто он, какой национальности, веры, куда и по каким делам едет. Особенно оригинально то, что вера в этом случае не играет роли. Христианин, если встречался где-нибудь с горцем, особенно в разгар войны, подвергался во имя Аллаха нападению, и тот же «неверный», попав в аул и обратившись за помощью, мог всегда рассчитывать на такой прием, как будто он – мулла.

Второй горский обычай – почтение к старшим; возник он, без сомнения, сначала под давлением первобытно-патриархального строя и сперва функционировал лишь в семье, затем в роде и, наконец, с некоторым развитием гражданственности, вероятно, в довольно уже поздние времена обратился в общий народный закон. Горцы – вообще люди этикета и твердо придерживаются своих правил, особенно при посторонних.

«Обычай, – рассказывает в книге „Туземцы Северо-Восточного Кавказа“ Н. Семенов, – безусловно требует уважения всех младших ко всем старшим и регламентирует свое требование таким образом. Старший, где только возможно, сидит, а младший стоит до тех пор, пока не получит приглашения садиться; когда в комнате несколько человек пожилых и несколько человек молодежи, пожилые сидят в порядке старшинства, а молодежь стоит у порога. Едят сначала старшие, а младшим передаются остатки кушанья в том виде, как они брошены первыми. В дороге старший едет справа, младший слева; если едут трое – старший в середине. Когда в дороге находится целая компания, младшие составляют как бы охранную стражу старших: часть их располагается впереди, часть сзади, остальные по бокам центра, составленного из старших. Всякий старик без церемонии требует услуг от всякого молодого человека, и последний беспрекословно исполняет их».

При всем этом необходимо заметить, что такая почтительность скорее наружная, чем внутренняя, иначе говоря, авторитет стариков далеко не так велик, как это может показаться при поверхностном взгляде: сын, выслушивая слова отца или какого-нибудь старика, почтительно молчит, соглашается, но про себя, может быть, держится совершенно другого мнения; однако, по обычаю, он не смеет, да и не хочет выразить его. Когда доходит до дела, то юноша поступает так, как находит нужным, и тот же отец не протестует, считая, что у сына своя голова на плечах, и в случае удачи в деле похвалит его, а в случае неудачи выругает, но не станет укорять в том, что сын – ослушник. Если же укорит, а в горячую минуту даже постегает его нагайкой, то сын так же почтительно и серьезно примет отцовское внушение, а при новом деле опять поступит по своему убеждению, – обе стороны это отлично знают и считают такое положение вещей самым логичным: юноша развивает природные способности и вместе с тем твердо воспитывается в правилах обычая. Собственно говоря, почтение к старшим – это, так сказать, приемы известной внешней вежливости, совершенно сходной с вежливостью в нашем обществе.

Другое дело, если горцы, отец и сын, начинают общее дело – идут, например, в набег. Здесь сын уж безусловно подчиняется старшему и беспрекословно исполняет его приказания; но выдается свободная минута – и молодой горец предпринимает что-нибудь на собственный страх и риск, не думая советоваться со старшим.

Таким образом, воспитание горца основывается, с одной стороны, на послушании, на умении сдерживать свои чувства в должных границах, с другой – ему предоставляется полная свобода развивать индивидуальные способности как ему угодно. Следствием этого явилось то, что горцы очень сметливы, ловки и находчивы, каждый из них привык полагаться только на самого себя и не рассчитывать на советы более опытных людей.

Но все это в делах частных; в делах же общественных действительно мнение старших принимается безусловно всеми. Если старики какой-нибудь общины порешили что-нибудь, что они находят полезным, то все члены беспрекословно принимают это решение, хотя бы оно противоречило их собственному мнению, твердо стоят за общую идею, и отступления в подобных случаях не может быть, ибо это противно адату (обычаю). Беспрекословное подчинение решению стариков и, мало того, действительное принятие выработанной последними идеи, без всякой критики, явилось одной из главных причин безумно отважного поведения горцев во имя «газавата», священной войны. В сущности, большинство шло не за идею газавата, которую немногие могли уяснить себе вполне, а шли за традиционную вековую идею подчинения решению старшин.

Почтение к старшим понималось не только в смысле количества лет того или другого человека, но и в смысле его общественного положения; чин, звание, титул – все это вызывало соответственное почтение. Выработалось последнее отчасти вследствие хвастливой натуры горцев, а отчасти вследствие их любви, как и всяких дикарей, к известному церемониалу.

Но, несмотря на почтение к титулованным особам, до раболепства и низкопоклонничества горцы доходили редко, и если некоторые авторы обвиняют их в этом, то это показывает их малое знание горского характера, и они были обмануты кажущейся покорностью. Действительно, во время войны в русский лагерь переходило большое количество горцев; многие из них раболепно относились к русским властям и низкопоклонничали, но при этом следует принять во внимание, что большинство перебежчиков были отбросы горского мира, люди с нечистой совестью, отступившиеся от адата, оставившие на родине лишь презрение одноаульцев, а может быть, даже и смерть. Среди этих отщепенцев попадались иногда настоящие горские рыцари, но попадали они в русский лагерь и вели себя по-хамски с дипломатической целью: дело кончалось обыкновенно тем, что такой джигит, разнюхав все, что ему было нужно, в одну прекрасную ночь исчезал, и следы его, в виде неожиданного нападения, грабежа или насилия, оказывались в самых неожиданных местах. После исчезновения этих молодцов иногда вспыхивало восстание в таких округах, на которые начальство, считая их безусловно преданными, уже переставало обращать внимание.

Нет, низкопоклонничество не в характере настоящего горца, он для этого слишком самонадеян, слишком высокого мнения о себе. Искреннее почтение он способен оказывать лишь своему беку или князю, да и тут в глубине души самоуверенного горца ворочается мысль, что, возвеличивая своего князя, он тем самым окружает и себя некоторым ореолом. В отношениях к князю он полон чувства собственного достоинства и доводит свои услуги до утонченной вежливости, которую князь принимает с необыкновенно властным видом: оба горца, оба рисуются своим благородством, оба играют, но играют искренне, убежденные, что рыцари иначе поступать не могут. В этом повторяется старая история европейских феодалов и их вассалов Средних веков – такие же дикие души, жестокие нравы и та же утонченность обращения, та же игра в благородство.

В обычае гостеприимства выразилось, так сказать, международное право, в почтении к старшим – право гражданское, право же уголовное выразилось в адате кровомщения.

Вопрос о развитии кровомщения много раз поднимался в кавказской литературе. Одни авторы признавали логичность этого обычая, другие, наоборот, нападали на него, называя его варварским и диким. И здесь, как и в другом, крайние мнения всегда грешат односторонностью. Спора нет, что в настоящее время, с введением русских законов на Кавказе, этот обычай является анахронизмом, да и то, впрочем, не во всех местах. В диких уголках сохранились и культура, и понятия первобытные. Горцы – и очень многие – не имеют ни малейшего представления о законности, никто их не просвещал, никто не пытался насадить в дикой среде новые принципы гуманности, а если бы и пытались, то сразу этого делать нельзя. Невозможно искоренить вековой обычай, въевшийся в плоть и кровь горца, связанный органически с его миросозерцанием и понятием о долге и чести. В местах многолюдных и культурных этот обычай, под столетним русским влиянием, почти совершенно исчез и проявляется единичными редкими фактами, в горных же дебрях он существует во всей своей силе, даже в тех местах, где население знает, что русские законы карают за это. Боязнь кары не останавливает горцев, так как представление о чести и долге и страх перед презрением своих одноаульцев пересиливают боязнь наказания.

На почве адата и новых, более гуманных принципов не раз разыгрывались тяжелые драмы. Если, по обычаю, предстояло выполнить священный долг горцу, уже тронутому более культурными началами, но еще цепко держащемуся за вековые традиции, то в душе его возникал сильный разлад.

Известный путешественник граф Муравьев рассказывает, между прочим, следующую историю.

Недалеко от Пятигорска, в одном ауле, жили два брата; они бывали часто в Пятигорске и относились с глубоким уважением к тамошнему окружному начальнику, которому они были многим обязаны.

Младший брат был обручен с девушкой из того же аула, но отец ее вдруг взял свое слово обратно и хотел выдать дочь за другого горца. Старший брат, как глава семейства, прискакал к начальнику с просьбой помочь делу и не допускать отца девушки нарушить слово.

– Удержи его, – сказал молодой нукер, – иначе это будет бесчестие для нашего семейства.

– Я не имею права и не хочу вмешиваться в семейные дела, – ответил ему начальник.

Горец, не удовлетворенный ответом, уехал в свой аул. Прошло несколько дней, и нукер, мрачный, как ночь, снова явился к начальнику.

– Все кончено, – сказал он, – невеста моего брата выдана замуж; я пришел спросить у тебя, как у нашего начальника, позволения убить ее мужа.

– Ты знаешь сам, – ответил тот, – что я не могу тебе этого позволить.

– Знаю, – сказал горец, – но я хотел только тебя о том предупредить для успокоения моей совести, потому что, живя при тебе, был тобою доволен и обещал всегда тебя слушаться; итак, я теперь чист перед тобою, предупредил тебя; теперь пойду убью врага, а там за Кубань в абреки.

– И потом придешь воевать против меня с абазехами, – с негодованием заметил начальник, – за мою хлеб-соль! Хороша благодарность! Я уже заметил, что тебя сманил султан их, приезжавший из-за Кубани к нам на воды.

– Нет, никто не мог бы сманить меня, – с жаром ответил юноша, – и я всегда буду тебе верным, но не могу оставаться в ауле: кровь на нашем семействе; каждая девушка нас осмеет, и никто не пойдет ни за меня, ни за брата. Я непременно должен убить недруга.

И, несмотря на увещания, он ушел с твердой мыслью выполнить свой кровавый план.

Но его уже коснулась иная жизнь, ему стали понятны законы любви, милосердия и прощения; в молодой душе началась тяжелая борьба старых и новых принципов: то любовь к начальнику одерживала верх, то вспыхивало сознание долга, наложенного обычаем. Наконец добрые чувства одержали верх, но, измученный, в тоске, мучимый угрызениями совести оттого, что он не выполнил адата, горец не в состоянии был оставаться в ауле и пришел к своему начальнику, где и слег в горячке.

– Вот до чего довела любовь к тебе, – сказал он, лежа в госпитале, – я умираю среди чуждых мне христиан; выведи меня отсюда и дай мне умереть в горах.

Чтобы успокоить больного, его отдали на руки единоверцев, и молодые силы победили его болезнь, но на всю жизнь на лице его запечатлелась глубокая дума, и нога его больше не ступала на почву родного аула. В этом случае мы имеем пример человека, значительно уже отставшего от своего и познакомившегося с иным миром, но в горах заветы старины стоят твердо до сих пор, а каких-нибудь сто лет тому назад горец и помыслить не мог отказаться от дела, раз последнее вызывалось адатом. Отказывались только трусы, малодушные и ничтожные в нравственном отношении людишки, лица же с характером, с понятием о долге выполняли последний с сознанием своего достоинства и, со своей точки зрения, были правы.

Не следует забывать, что обычай кровомщения сложился еще в те времена, когда горские общества не имели никакой организации. Старики ведали лишь дела общины, предоставляя каждому члену ее в частных делах поступать как заблагорассудится; в распри, семейные дела и проч. никто не вмешивался до тех пор, по крайней мере, пока эти частные дела не мешали общественным интересам. При таком порядке вещей, разумеется, должен был воцариться полный произвол: богатый и сильный мог безнаказанно угнетать бедного и слабого, нахальный – скромного и т. д., зная, что никто с ними ничего не поделает; вот тут-то месть за оскорбление или убийство и являлась несколько сдерживающим фактором; это, в сущности говоря, был мир на ножах и постоянно оставаться в таком положении не мог, а потому в народе понемногу выработался своеобразный кодекс с массой параграфов, устанавливавших законность мести в тех или других случаях. Войдя в обычай, этот кодекс сделался непреложным законом и, как это ни странно, явился сдерживающим элементом среди горцев.

Дело в том, что во многих случаях за смерть, увечье, ранение или оскорбление мстителем являлся не только ближайший родственник или, вернее сказать, наследник, так как право или обязанность мести переходила по старшинству, но часто обязанность мести переходила на целый род. Понятно, что родственники всегда старались не доводить двух соперников до серьезной вражды и стычек, так как в случае убийства одного из них на родственников взваливалась куча обязанностей. Это – с одной стороны, с другой – естественное желание возмездия удовлетворялось этим кодексом. Как у нас, так и у горцев оскорбление жены, матери, сестры и дочери не могло кончиться иначе как кровью; только у нас это делается вежливо, в присутствии четырех свидетелей, а в Дагестане оскорбленный выслеживал оскорбителя, как дичь, и по окончании дела во всеуслышание объявлял о нем, и его одноаульцы считали, что он поступил вполне честно – по адату.

Как ни странно, но следует сказать, что кровная месть – вещь далеко не заурядная и не так часто бывала, как это принято думать.

Многие воображают, что горцы только тем и занимались, что резали друг друга по адату, но на самом деле эти случаи бывали сравнительно редко, во-первых, потому, что горцы, зная страшные обязанности и права кровомщения, старались, насколько возможно, избегать поводов к ссорам, а во-вторых, потому, что во многих случаях допускалось примирение настолько полное, о котором мы, христиане, даже не можем помыслить.

Возьмем пример. В какой-нибудь семье убивают сына. Убийца должен сейчас же скрыться во избежание немедленного мщения; его родственники тоже временно скрываются на те несколько дней, которые необходимы для отдачи последнего долга убитому; затем они посылают к родственникам убитого депутацию, состоящую из одного или нескольких духовных лиц, а также именитых жителей с просьбой явиться им с повинной головой.

Н. Семенов так описывает дальнейшую процедуру:

«Депутация, явившись к родственникам убитого, почтительно сообщает им о цели своего прихода, выражая надежду, что те, к кому они пришли, не откажутся поступить со своими обидчиками согласно существующим искони обычаям. Люди неблагоразумные могут отказать депутации в ее просьбе, и тогда ищущие примирения посылают другую депутацию; но люди разумные и справедливые после более или менее продолжительных колебаний изъявляют готовность принять просьбу о прощении, и депутация объявляет об этом родственникам „канлы“. („Канлы“, или по-аварски „кысаз“, буквально значит „кровник“, то есть тот, над которым тяготеет мщение.)

Эти последние, извещенные о снисходительном принятии родственниками убитого их просьбы, спешат явиться к ним в дом в сопровождении значительного числа именитых жителей и, повидавшись с ними, в знак искренней приязни передают им установленные обычаем подарки (алым).

Таким образом, совершается примирение родственников канлы с родственниками убитого. Убийца же с момента убийства до момента примирения с родственниками его жертвы не должен ни брить, ни стричь волос на голове – в знак скорби и раскаяния.

Убийца же через примирившихся родственников своих и почетных и влиятельных жителей ходатайствует у родственников убитого о позволении ему явиться к ним для принесения раскаяния и испрошения прощения. Когда родственниками убитого изъявлено согласие принять от канлы просьбу о прощении, последний отправляется в дом их. Ему предшествуют почетные лица селения, а также именитые люди, приглашенные из других селений, и вместе с ними духовные лица. Сзади других идет убийца; он без папахи и без оружия; его ведет за руку мулла. Рядом с убийцею идут его родственники без оружия и с обнаженными головами.

По вступлении процессии в дом оскорбленных мулла читает молитву, произносит приличную случаю речь и затем подводит убийцу к матери убитого. Стоя на коленях, убийца кланяется матери своей жертвы, моля ее о прощении и о принятии его своим сыном на место скончавшегося. Вслед за убийцею глубокие поклоны матери убитого делаются и всеми родственниками убийцы. После матери та же честь оказывается отцу, братьям и другим ближайшим родственникам убитого.

Затем убийца передает установленные подарки, денежное вознаграждение и устраивает угощение, во время которого кто-нибудь из присутствующих обривает ему часть головы. Этим кончается акт примирения, и кончается навсегда. Между родственниками убитого и убийцею после примирения образуется родство, называемое кровным (канкардат), то есть вытекающий из дела крови. Родство это считается равным ближайшему по отцу».

И это родство не фиктивное: с момента прощения действительно забывается все старое, и убийца фактически становится сыном и вступает в семью.

Описанная процедура имела место у кумыков, но и у других народностей были почти такие же правила.

Относительно увечий и ранений дело обходилось еще проще, тоже, впрочем, с церемониями, и кончалось денежным вознаграждением. Очень редко случалось, чтобы родственники убитого отказывали в прощении, и если убийца успевал скрыться в первые минуты, то мог считать дальнейшее почти обеспеченным.

Случаи продолжительной вражды были очень редки, но, конечно, бывали. Так, пользуется известностью случай, имевший место в ауле Кадар, где дело, начавшись с украденной курицы, обратилось в мщение и тянулось между двумя семьями в течение трехсот лет. Этот рассказ, впрочем, обратился почти в легенду.

Более типичным примером может служить другой, более достоверный, случай, бывший в ауле Чох в Казикумыке.

«Один молодой человек, – рассказывает А. Руновский в книге „Записки о Шамиле“, – желая жениться на любимой им девушке, сделал предложение ее родителям. Не стесняясь полученным отказом, он возобновлял свое предложение еще несколько раз и все с одинаковым успехом. Наконец, раздраженный неудачею, он является к отцу своей любезной и требует объяснения, по какой причине он не хочет отдать за него свою дочь. Отец весьма прямодушно отвечает, что не хочет потому, что не хочет. Тогда влюбленный молодой человек вынимает кинжал и всаживает его в живот старика. Но старик очень хорошо предвидел, с каким намерением задорный горец мог прийти к нему в дом, и в то самое мгновение, как тот брался за кинжал, старик выхватил из-за пояса пистолет и, выстрелив в грудь будущего зятя, упал вместе с ним мертвым. На выстрел и на шум, произведенный домашними старика, сбежались соседи, между которыми были родственники обоих убийц. Без дальнейших околичностей взялись они за кинжалы и тут же отпраздновали тризну по убиенным: произошла резня, в которой 25 человек легли в продолжение самого короткого времени. Не довольствуясь этим, оставшиеся в живых родственники еще долго вели канлы самым ожесточенным образом. Наконец соседям и друзьям их удалось кое-как свести запутавшиеся счеты и склонить врагов на мировую».

Распри, тянувшиеся десятки лет, чаще всего бывали между владетельными домами, где действовали и яд, и кинжал, но кровомщение в этих случаях было часто лишь предлогом, а действительной причиной – честолюбивые планы того или другого бека или князя.

Таким образом, мы видим, что кодекс кровомщения далеко не представлял чего-нибудь особенно дикого, и он был вполне логичен в те времена, когда среди горцев не было никакого суда. В настоящее время, с введением русских законов, этот обычай является, конечно, анахронизмом и держится лишь в глухих уголках, мало-помалу уступая новым воззрениям.

Горные орлы и их гнезда

В целом мире нет страны, которая была бы угрюмее, суровее, мрачнее и в то же время величавее, чем Нагорный Дагестан или гористые местности Дагестана Приморского. Бесплодные, каменистые, заоблачные горы, то окрашенные в бурый с фиолетовыми оттенками цвет, то подернутые сизоватою дымкою мшистые скалы, утесы, нависшие над безднами, шумные каскады, низвергающиеся в пропасти, бешеные потоки и неистово ревущие горные реки поражают своим грозным и пустынным величием. Чем выше подниматься на горы, тем впечатления становятся суровее и могучее. Растительность постепенно беднеет, и наконец только ярко-зеленые и красноватые мхи да ягели оживляют пустынные скалы; воздух редеет, ускоряя дыхание и сжимая сердце.

Если появляются облака и скрывают солнце, то сырость и холод пронизывают насквозь, несмотря ни на какую одежду; разорванными клочьями носятся облака над головою, обращаясь мало-помалу в сплошную черную массу, скрывающую самые близкие предметы, и чувство одиночества овладевает человеком.

Разыгрывается буря. За ослепительным блеском молнии следуют непрерывные удары грома, бурно раскатывающиеся по ущельям бесчисленным эхом; их заглушает рев падения на каменные громады проливного дождя, вдруг сменяющегося то снегом, то градом; внезапно налетевший вихрь срывает снега с горных вершин и производит метель, среди которой непрестанно гремят громы и блистают молнии. И эта грозная и вместе очаровательная картина продолжается до тех пор, пока снова не выглянет солнце и не обольет миллионами искр снеговые вершины…

Так живописует Дагестан В. А. Потто в своей пространной статье, посвященной знаменитой «Стране гор». Действительно, это – самая дикая, труднодоступная часть Кавказского края. Она занимает северо-восток Понто-Каспийского перешейка. Горы, ниспадающие террасами, море на востоке, бьющие ключом реки – вот характер этой местности, населенной и поныне полудикими племенами горцев, в силу своей изолированности сохраняющих во всей своей неприкосновенности свои стародавние обычаи.

По характеру местности Дагестан можно разделить на Нагорный и Прикаспийский, а последний, имеющий более равнинный характер, некоторыми делится еще на Северный, Средний и Южный. Северный Дагестан составляли шамхальство и мехтула, Средний – бывшие Даргинский союз, ханство Казикумыкское, уцмийство Каракайтагское, мейсумство[4] Табасаранское. Под наименованием Южного Дагестана были известны бывшие ханство Кюринское и провинция Кубинская. Ныне весь Дагестан в административном отношении делится на округа: Темир-Хан-Шуринский, Аварский, Андийский, Гунибский, Даргинский, Казикумыкский, Кайтаго-Табасаранский, Кюринский и Самурский.

Читатели, может быть, помнят, что в первом очерке, посвященном описанию Главного Кавказского хребта, поминалась одна из его высочайших гор – Барбало, завершающая Терский Кавказ и начинающая собою Кавказ Дагестанский. Как раз от Барбало Кавказский хребет отбрасывает на север от себя Андийский хребет, вершины которого ниже вершин Главного хребта, но носят столь же дикий характер, как Терский и Дагестанский Кавказ; Андийский хребет является водоразделом для Терека с Сунжей и Сулака и носит также наименование Терско-Сулакского водораздела. Местные его наименования Бочху, Хиндойлам, Цобамеер, Суяби, а на западе он заканчивается хребтом Салатавским. Таким образом, естественными границами Дагестана являются Андийский хребет с реками Сулаком и Тереком, Каспийское море от Аграханского залива до устья реки Самура и Большой Кавказ до горы Барбало, образующие все вместе почти что прямоугольный треугольник.

Русские издавна привыкли называть обитателей горного Даге стана лезгинами – словом, заимствованным у грузин, причем дагестанцы, жившие на севере, назывались также тавлинцами. На самом деле лезгины – это только общее наименование многочисленных, но мелких дагестанских племен, называвших сами себя общим наименованием «маарулал». Все эти племена, из которых некоторые представляли собой ничтожные общины, резко отличались одно от другого обычаями, нравами и даже языком. Лишь изредка, ввиду предстоящей грозной опасности, они составляли федерации и примыкали к сильнейшему даже не в далекие сравнительно времена Аварскому ханству, занимавшему центр Нагорного Дагестана. Аварию окружали на севере Салатавия, Гумбет, Андия, из которых первая знаменита своими лесами, а последняя – богатством. На юге общества Гидатль, Кель, Тилитли, Куяда, Андалял с знаменитою горою Гуниб-Даг и неприступным аулом Чох, Дидойский и Анкратльский союз, граничившие с Грузией и землями лезгин-джаробелоканцев.

Здесь, однако, следует непременно оговорить то обстоятельство, что некоторые географы и этнографы отличают Дагестан от Лезгистана, определяя последний, в пределах между горами Кохмадаг, отделяющими их от Дагестана, Дербентским округом, Самуром и Кубинской провинцией на северо-востоке, Шекинской провинцией на юге и востоке, Кахетией по реке Алазани на северо-западе, невысокими горами на западе, отделяющими их от Пшавохевсурии, и там же рекою Аксаем, отделяющим Лезгистан от Чечни. На севере границею Лезгистана является Качкалыковский горный хребет.

По многим предположениям, лезгины суть потомки древнейших аланов, обитавших здесь в первые века христианской эры. Во времена борьбы Руси за Кавказ это было одно из сильнейших кавказских племен, оказавшее наиболее упорное сопротивление завоевателям севера. Образовалась эта федерация мелких племен за счет раздробленных персами и турками Армении и Грузии, что до некоторой степени доказывается тем, что первоначально лезгины были христианами и лишь впоследствии приняли под влиянием вооруженного давления магометанство. Лезгины перед началом борьбы разделялись на пять крупных обществ: Чапорское, Чебелинское, Аппианское, Кухлисское и Чанчилисское. Первоначально у них была всего только одна крепость Джары, но впоследствии, когда Лезгистан наводнился выходцами из ханства и других областей, у них явились еще крепости Белоканы, Закатала, Катехи. Однако, несмотря на некоторое свое могущество, лезгины все-таки находились в зависимости от аварского хана и лишь после долгих усилий соединились в три союза: Джаро-Белоканский – на севере, Дженихский – в центре и владения Елисуйского султана – на востоке. Много лет спустя, под тяжелейшим давлением из Чечни, часть лезгин выселилась на Кумыкскую низменность и, смешавшись с кумыками, образовала народец казикумыков, имевших некоторое время своего собственного хана, то есть сохранявших кое-какую независимость.

Пограничные с Грузией джаробелоканцы сперва были покорны грузинским царям, но по мере того, как Грузия слабела, их дерзость стала возрастать все более и более. Джаробелоканцы то врывались в Кахетию через горные ущелья, перейдя Алазань у Сичкохи, то, пройдя через Эриванское и Ганжинское ханства, грабили Карталинию и Самхетию, и даже ахалцихские паши не всегда могли остановить этих сорванцов, не признававших над собою ничьей власти, кроме власти своих ханов.

Авария, собственно говоря, принадлежит, по вышеуказанному определению, также к Лезгистану, но мы все-таки будем придерживаться ввиду сбивчивости в показании границ того определения, что в сущности своей Лезгистан есть не что иное, как Нагорный Дагестан.

Отметим здесь, что столицею Аварии был в свое время знаменитый аул Хунзах. Кроме Хунзаха, в Аварии особенно замечательны были по своему многолюдству аулы Иргеней, Гимры, Чиркей.

Владения султана Елисуйского, граничившие на северо-западе с джаробелоканцами, отделялись от ханства Шекинского отрогами Салатавских гор, от Кахетии и Ганжинского ханства – реками Алазанью и Курою, на северо-востоке с султанством граничили вольные общества Сутуль, Ахты, Серчинское и Дарчинское. Вся западная часть султанства покрыта южными отрогами Кавказа. Важнейшая река здесь Капчай. Земли вольных обществ наполнены Салатавским хребтом и орошаются рекою Самур. Дженихский союз лезгин исчез с течением времени, и следы его остались лишь в виде аула Джених на дороге из Ширвана в Джаробелоканскую область. Вольные общества на своем севере ограничиваются Алагиндагским горным хребтом.

Некоторые географы Кавказа ставят в территориальную зависимость с Нагорным Дагестаном и ханство Кюринское.

Кюринское ханство соприкасается на севере с мейсумством Табасаранским, на западе – с ханством Казикумыкским, на юге – с вольными обществами и на востоке – с Дербентской областью. Местность покрыта отрогами Салатавского хребта, значительно понижающегося к востоку. Гористость и малоорошаемость сделали почву здесь почти непригодною для земледелия, и лишь на востоке почва плодоносна и жители зажиточны. Столицею кюринцев считается аул Курах на речке Курачае.

На восток от Аварии жили койсубулинцы, занимавшие голые утесы и скалы, а на западе, в самой дикой, наиболее гористой части Дагестана, по обоим берегам реки Аварское Койсу, жили общества: Буни, Тлох, Технуцал, Карата, Ункрати.

Нагорный Дагестан, благодаря тому что всю его площадь покрывают громоздящиеся друг на друга скалы, утесы, горы, страна беднейшая по растительности и плодородию почвы. Горы не пропускают влажности с Каспия; речных же систем здесь только две: Сулакская (Андийское, Аварское, Казикумыкское и Кара-Койсу, соединяющиеся все вместе в Сулак) и Самурская. Горных речек много, но они незначительны и, срываясь с гор, бегут непосредственно в Каспий, то есть орошают уже не Нагорный, а Прикаспийский Дагестан. Наиболее влажным климатом пользуются котловины: Тушинская, Дидойская, Анкратльская и в некоторых частях Самурская, где местами есть сосновые леса.

Дикая природа и отсутствие хозяйственных интересов выработали из нагорных дагестанцев природных воителей. Никакие интересы, кроме привычки, не связывали их с домом. Ради приобретения часто самого необходимого им приходилось прибегать к насилию. Каждое племя видело в соседях врагов, всегда готовых к нападению и грабежу. Уже по одному этому мало кто из горцев Дагестана заботился о накоплении имущества, богатств, даже о своей внешности. Было бы только оружие – все остальное с помощью его приобрести всегда можно.

Дагестанский горец всегда оборван, чуть не в лохмотьях, женщины горцев никогда не щеголяли нарядами, зато мужчины обвешаны дорогим оружием, блистающим серебряными украшениями, «тавлинский» кинжал всегда отточен, винтовка с роскошно отделанным прикладом, конь – что «невеста, убранная на свадьбу». Всегда горец был готов к борьбе – все равно к какой: к нападению или отражению нападения. Селения горцев – аулы – лепились, как гнезда, по уступам гор, и каждая сакля в них представлялась способною к отчаянному сопротивлению крепостцою. Жизнь и своя, и чужая не считалась ни во что. О разбойничьих набегах на Кахетию, Персию, в занятое русскими Предкавказье и говорить нечего: грабеж здесь был почетной работой, прибыльным ремеслом, и наиболее отчаянный разбойник являлся наиболее уважаемым человеком…

так воспевают свои подвиги сами дагестанские горцы. Приморский Дагестан – полный контраст с Нагорным.

Спускаясь к Каспию, горы, получающие с него необходимую влажность, роскошно оделись растительностью; здесь много возделанных полей, здесь пастбища, леса чинары и орешника. Чем ближе к Каспию, тем все более местность принимает равнинный характер. Воды уже много: многоводный Сулак на севере, могучий Самур на юге, не считая многих мелких речек, орошают все Приморье. Тут же и население другое. На севере живут кумыки, в центре – казикумыки, или лаки, а на юге – татары; среди всех этих племен рассеялось и слилось с ними еще в давным-давно миновавшие времена множество евреев, проникших даже в горы и там преобразовавшихся в заправских горцев.

Наконец, Приморский Дагестан был всегда путем, по которому ходили в Европу и из Европы завоеватели. Здесь проходили в своем походе на Индию Александр Македонский, тут побывали орды Чингисхана, Тимура; наконец, русское движение с севера в Закавказье свершалось этим же путем, и в предыдущем очерке мы видели уже, что Приморский Дагестан в первой четверти XVIII века уже составлял собственность России, присоединенный к ней могучею волею великого Петра.

Приморский Дагестан отделен от Нагорного Дагестана, или Лезгистана, горными кряжами и разделялся, как сказано выше, на шамхальство Тарковское, общества Акушинское и Дженгутаевское, уцмийство Каракайдагское, мейсумство Табасаранское. Здесь нелишним будет сказать, что такие наименования, как шамхальство, уцмийство, мейсумство и прочие, суть наследие того отдаленнейшего времени, когда в Приморском Дагестане хозяевами были пришельцы-арабы, установившие здесь образ правления и разделение на административные округа. По вероисповеданию жители Приморского Дагестана в огромном своем большинстве – магометане-сунниты; по своей внешности и характеру они имеют много сходства с лезгинами. Точно так же, как и эти последние, дагестанцы склонны к разбою, ко всякому насилию и вообще своеволию, ленивы, жадны, и среди всех их особенною склонностью ко всяким мятежам и возмущениям отличались акушинцы со своими соседями, дженгутаевцами; за этим народцем, по степени своей беспокойности, следуют каракайдаки, особенно прославившиеся своими разбоями на Каспии. Наиболее мирными были здесь обитатели шамхальства, короче других знакомые с русскими и находившиеся в русском подданстве еще со времен Петра Великого. Но и тарковцы не прочь были пограбить и вообще поразбойничать, раз это могло им безнаказанно сойти с рук. Тарковцы жили между Сулаком и Большим Кавказом, Каспийским морем и Аварией. Главный город их был Тарки – тот самый, который поэт Полежаев, побывав в нем, описывает так:

Поэт, как видно, нисколько не польстил столице шамхальства, но и современный Петровск недалеко ушел от Тарков, место которых он занимает.

Акушинцы и дженгутаевцы жили на западе шамхальства и находились в зависимости от шамхала тарковского. Акушинцы жили южнее, дженгутаевцы – севернее. Занимаемая ими область вся покрыта высокими горами, и по характеру своему оба этих племени очень похожи на аварцев, с которыми живут бок о бок. Кроме многолюдных аулов Акуши и Дженгутая – столиц обществ, в их областях были еще многолюдный и богатый аул Лаваши, аул Кубечи, аул Утемишь, около которого в петровском походе 1722 года произошла кровопролитная битва наступавшего русского отряда с десятитысячным скопищем каракайдакцев, окончившаяся погромом последних.

К югу от шамхальства, за Акушинскими горами, лежит уцмийство Каракайдагское со столицей-аулом Башлы, а еще южнее его, за горами Табасаранскими, – мейсумство Табасаранское, разделенное на две области, из которых одною правил кадий, другою – бек. Столицею Табасарани был большой аул Гиммеда, где жил кадий, а наиболее недоступным по своему нагорному расположению – аул Дювек.

Кроме всего вышеуказанного, в Приморском Дагестане остается еще узкая приморская полоса от реки Дербаха до реки Самура. Длина ее около 45 верст, ширина – 15. Эта полоса именовалась Дербентскою областью – от Дербента, важного торгового города, который по справедливости мог бы называться столицею всего Дагестана, если бы Дагестан был не федерацией народцев, а крепко сплоченным государством.

О Дербенте не раз уже упоминалось в предыдущих очерках. Напомним здесь только, что основание его приписывается Александру Македонскому. Вне легенды с историческою точностью можно отметить, что стены Дербента возведены персидским шахом Кабадом, вступившим на престол в 488 году от Рождества Христова. Стены эти начинались от моря и тянулись на сто верст до гор Главного хребта, по границе Аварии и Казикумыкского ханства, как бы являясь их продолжением и ограждая дербентцев от вражеских нашествий с севера. От этого-то почти у всех историков в наименование Дербента непременно входят слова или «ворота», или «дверь». У древнейших историков Дербент именуется «Албанскими воротами», у персиян – Дербент, что значит «Запертый проход», у турок – Дамюр-капи («Железные ворота»), Бабуль-абваб («Дверь дверей»), Бабуль-ходит («Железная дверь»).

Только у арабов Дербент именовался Серир-аль-Догаб, что значит «Золотой престол». Последнее наименование можно объяснить важнейшим торговым значением Дербента, сохранившимся за ним и поныне.

Не один раз уже на этих страницах упоминалось о народе «кумыки», «казикумыки». Эти ветви одного и того же тюркского народа сыграли видную роль в истории Кавказского края. Они, прежде всего, пришельцы. Кумыки, как уже сказано, тюркского племени, и некоторые исследователи-антропологи уверяют, что это – потомки древних хазар, сдвинутых сюда еще во времена седой древности. По их имени вся обширная равнина на северо-востоке Понто-Каспийского перешейка, у подошвы Андийского хребта, ограниченная южным рукавом дельты Терека и рекою Сулаком с севера и юга, побережьем Аграханского залива на востоке и подошвами нижних отрогов Андийского хребта на юго-западе и рекою Аксаем, затем Чечней и Тереком на западе, называется Кумыкской плоскостью. По плоскости этой текут реки Аксай, Ямансу, Ярыксу и Акташ. Климат равнины благодатный, по плодородию это одна из наибогатейших местностей всего Кавказа. Население – кумыки и ногайцы. Сюда-то к ним и направлялись первые и наиболее серьезные покушения русских; по Кумыкской плоскости проходили и народы азиатского Востока в Европу. Отряды Чингисхана прошли через эти открытые ворота Азии на Русь. Но и русские впоследствии продвинулись через кумыков и ногаев в Закавказье. На Тереке и Акташе были первые поселения придвинувшихся с Дона и Волги «воровских» казаков. В дельте Терека стояла первая казацкая крепостца Терки, затем Терская крепость. Здесь же была Тюмень – сборное место всех «воровских людей» Европы и Азии. Наконец, отсюда же началось древнейшее шамхальство Тарковское со своей столицею Тарки, на месте которой находится нынешний Петровск. Благодаря тому, что Кумыкская плоскость не представляет естественных преград для вооруженных вторжений, кумыки часто входили в столкновение с лезгинами Дагестана, чеченцами, кабардинцами и осетинами. От этого здесь замечается необыкновенное смешение племен. Есть поселения, жители которых, живя вместе, говорят на резко отличающихся друг от друга наречиях. Таков, например, аул Эндери (Андреева деревня – у русских). В подданстве у России кумыки состоят с 1559 года, но подданство это было только номинальное. В Дербентский поход Петра Великого кумыки были окончательно присоединены к России и оставались ей верны во все остальное время, не участвуя, по крайней мере, в той титанической борьбе, которую вели против надвигавшейся Руси остальные народности Кавказа.

Кумыки по своему характеру резко отличаются от горцев. Они рассудительны, покорны, верны своему слову, до некоторой степени философы, но не прочь и от веселого времяпрепровождения. Хищничества в них нет, и грабежи вовсе не считаются признаками удальства или молодечества. Но вместе с тем кумыки, также и ногайцы, храбры, что не раз доказывали при совместных действиях с русскими. Кровомщение за обиды у них хотя и есть, но оно всегда может быть устранено путем примирения. Сверх всего этого кумыки легко поддаются европейской культуре и в последнее время даже меняют свое восточное, персидского и горского покроя, платье на европейские костюмы. По религии кумыки – сунниты. Живут они оседло и благодаря плодородию почвы могут считаться весьма зажиточным народом.

Таков этот народ, имевший большое влияние на ход событий во время движения Руси на азиатский Восток.

Теперь возвратимся к горским племенам, заселявшим Кавказский хребет.

Нагорный Дагестан – страна голодная, не могущая прокормить своих обитателей, зато к нему совсем тесно примыкает другая страна, которая и поныне называется «житницей Дагестана».

Это – Большая и Малая Чечня, называемая так русскими от аула Чечен на Аргуне, где организовалось самое сильнейшее сопротивление русским силам и где всегда тлели искры мятежей, восстаний, набегов и вообще всякой борьбы, когда пришло время покорения Кавказа. Чтобы ясно представить себе территорию Чечни, необходимо взглянуть на карту. С севера и запада Чечню ограничивают Терек и Качкалыковский горный кряж, отделяющий ее от Кумыкской степи; с запада же Чечня граничит с Кабардою, на юге ее границы – Андийский хребет и Большой Кавказ, а на востоке река Акташ отделяет Чечню от Дагестана. Сунжа, приток Терека, делит эту страну на две почти равные части: Большую, или возвышенную, Чечню (по правому берегу Сунжи) и Малую, или низменную (по левому берегу).

Чеченцы сами себя называют нахчойцы, нахче, что значит «народ», лезгины и кумыки называют их мисджегами, грузины – кистами; чеченцами же их, как уже сказано выше, называют только русские. Точно так же, как и горные дагестанцы, чеченцы делятся на множество племен, из которых в недавнем историческом прошлом Чечни наиболее выдающимися были албинцы, атагинцы, ауховцы, назрановцы, карабулаки, джерахи, галгаи, мичиковцы, качкалыковцы, ичкеринцы; сюда же присоединяют и ингушей. Большинство этих названий дано чеченцам уже русскими и самим им неизвестно. Соседи называют их также мычкиз.

Как можно догадываться по некоторым народным преданиям, чеченцы – это выселенцы из Нагорного Дагестана. Сперва они спустились по северным склонам Андийского и Большого Кавказского хребтов и заняли плодородные равнины по Сунже и Аргуну, Гойте, Чохе и другим притокам Сунжи.

Местность эта была сплошь покрыта лесами и представляла удобства для защиты в случае нападения; единоплеменники же чеченцев – тавлинцы – не замедлили последовать за своими выселенцами, и, конечно, с целями грабежа. Тавлинцы сдвинули чеченцев к Аргуну, но те нанесли им на берегах этой реки такое поражение, что до сих пор для обозначения ничего не стоящих вещей у чеченцев существует выражение: «дешевле, чем тавлинские папахи». Когда произошло это событие, в истории указаний нет, легенды же чеченские тоже не дали на этот счет никаких определенных указаний. Впрочем, есть сведения, что в XVII столетии чеченцы выдерживали отчаянную борьбу с ногайскими татарами, кабардинцами и кумыками. С русскими чеченцы вошли в соприкосновение лишь в 1708 году, во время похода астраханского губернатора Апраксина.

Свое происхождение или, вернее, политическое объединение пастушеских общин сами чеченцы в легендах своих и преданиях приписывают некому Али-Арабу, беглецу из Дамаска, поселившемуся в верховьях реки Ассы у галгаев. Али взял не силой, а умом и цветистым красноречием. Сын его, Начхоо, по прозвищу Тюрпиль, что значит «богатырь», стал народным героем, и чеченцы считают его своим родоначальником.

Чеченцы, как мужчины, так и женщины, наружностью чрезвычайно красивый народ. Они высоки ростом, очень стройны, физиономии их, в особенности глаза, выразительны; в движениях чеченцы проворны, ловки; по характеру они все очень впечатлительны, веселы и остроумны, за что их называют «французами Кавказа», но в то же время подозрительны, вспыльчивы, вероломны, коварны, мстительны. Когда они стремятся к своей цели, для них хороши все средства. Вместе с тем чеченцы неукротимы, необыкновенно выносливы, храбры в нападении, защите и в преследовании. Это – хищники, каких немного среди горных рыцарей Кавказа; да и сами они не скрывают этого, избирая среди царства животных своим идеалом волка.

так превозносят чеченские песни отвратительнейшего из хищников животного царства.

Неукротимость, своеволие и не дикость, а хищные инстинкты породили среди чеченцев на почве кровомщения абречество. Абрек – это нечто дико безумное по самому своему существу, это – человек, принявший на себя обряд долгой кровавой мести и отчуждения от общества под влиянием какого-либо сильного горя, обиды, потери или несчастия. Что такое абрек, лучше всего видно из клятвы, которую давал чеченец, вступая в число абреков:

«Я, сын такого-то, сын честного и славного джигита, клянусь святым, почитаемым мною местом, на котором стою, принять столькото-летний подвиг абречества, – и во дни этих годов не щадить ни своей крови, ни крови всех людей, истребляя их, как зверя хищного. Клянусь отнимать у людей все, что дорого их сердцу, их совести, их храбрости. Отниму грудного младенца у матери, сожгу дом бедняка, и там, где радость, принесу горе. Если же я не исполню клятвы моей, если сердце мое забьется для кого-нибудь любовью или жалостью, пусть не увижу гробов предков моих, пусть родная земля не примет меня, пусть вода не утолит моей жажды, хлеб не накормит меня, а на прах мой, брошенный на распутье, пусть прольется кровь нечистого животного».

Встреча с абреком – несчастие, и вот как описывает ее один из путешественников.

«Если вы, – говорит он, – завидели в горах кабардинку, опушенную белым шелком шерсти горного козла, и из-под этих прядей шелка, раскинутых ветром едва ли не по плечам наездника, мутный, окровавленный и безумно блуждающий взор, бегите от владетеля белой кабардинки, это – абрек. Дитя ли, женщина ли, дряхлый ли бессильный старик – ему все равно, была бы жертва, была бы жизнь, которую он может отнять, хотя бы с опасностью потерять свою собственную. Жизнь, которою наслаждаются, для него смертельная обида. Любимое дело и удаль абрека – надвинувши на глаза кабардинку, проскакать под сотнею ружейных или винтовочных стволов и врезаться в самую середину врага.

Слово „абрек“ значит „заклятый“. И никакое слово так резко не высказывает назначение человека, разорвавшего узы дружбы, кровного родства, отказавшегося от любви, чести, совести, сострадания – словом, от всех чувств, которые могут отличить человека от зверя. И абрек поистине есть самый страшный зверь гор, опасный для своих и чужих: кровь – его стихия, кинжал – неразлучный спутник, сам он – верный и неизменный слуга шайтана. Абреки нередко составляли небольшие партии или шли во главе партий, перенося всю силу своей ненависти на русских. И встреча с ними войск неизбежно вела за собою кровопролитные схватки. Абреков можно было перебить, но не взять живыми».

Таковы были чеченцы; совсем противоположны им по своему нраву кабардинцы и черкесы. Кабарда разделяется на Большую и Малую Кабарды. Малая Кабарда, гранича с Чечней, определяется углом, образуемым Тереком при впадении в него реки Малки. Большая Кабарда начинается от верховьев Малки, доходит по Джинальскому хребту до ее устья и затем на востоке ограничивается Тереком. На юге ее ограничивают Черные и Кабардинские горы; на западе за Большою Кабардою до восточного Черноморского побережья, ограничиваемые с севера Кубанью и Малкой и с юга Большим Кавказом, оба склона которого они занимали, жили черкесские племена, составлявшие в общем целом народ адыге. Наиболее известных их племен одиннадцать. Самым воинственным были абадзехи, жившие в долинах рек Белой, Лабы, Пшиша, Псекупса, то есть на северном склоне Большого Кавказа. Затем по реке Упсину с притоками обитали шепсуги. На берегу Черного моря, между Анапою и устьем Туапсе, а также по Кубани до Адагума – натухайцы, около них бесленеевцы, а западнее последних егарукайцы и метешенцы. Между реками Скагуаше и Пшишем обитали гатюкаевцы; севернее – темиргои и бжедухи и, наконец, джанеевцы и помесь всех черкесских племен – убыхи. За землею убыхов, по Черноморскому побережью, в нынешней Кутаисской губернии, от реки Ингура до реки Бзыба, жили абхазы, джихи, или садзы – до реки Соши и абазинцы. Последние три племени, под общим наименованием абхазов, составляют отдельную группу черкесов, которых всех вообще разделяют на адыге, кабардинцев и абхазов. Наиболее замечательным были среди этих племен кабардинцы. Кабардинцы – это аристократы Кавказа. Они никогда не были стиснуты горами. Кабарда выдвинулась в предгорные равнины Северного Кавказа, сливающиеся с южнорусскими степями. Характер местности налагает свои особенности и на характеры своих жителей. Кабардинцы храбры, честны, вовсе не склонны к вероломству и коварству, как чеченцы; они красивы собою и очень внимательно относятся к своей внешности. «Он одет как кабардинец», – говорят на Кавказе про горца, отличающегося умением хорошо одеться. Кабардинцы изящны в движениях, отличаются изысканною деликатностью и, как выше сказано, благородством своего характера. Кабардинец редко лжет и никогда не обманывает даже своего врага. Во времена глубокой древности они уже вошли в соприкосновение с русскими, ходили в Крым, где равнина между реками Бельбеком и Кагелем и до сих пор называется Черкесскою.

Кабардинцы как народ имеют свою историю. Предание говорит, что они переселились сюда в незапамятные времена, причем первым их главою был какой-то Кабарда Тамбиев. Византийский император Юстиниан распространил среди кабардинцев христианство, продержавшееся у них до половины XVIII столетия, когда оно вследствие небрежности тогдашнего русского правительства было вытеснено магометанством, благодаря чему кабардинцы стали во враждебное положение по отношению к русским. Мусульманство так глубоко овладело Кабардою, что под влиянием его кабардинцы стали считать своим родоначальником выходца араба Инала и совсем позабыли, что Редадя или Редедя, боровшийся с Мстиславом Удалым, был их князем, что Мария, дочь их знаменитейшего князя Темрюка, была женою русского Грозного царя, что при сыне этого же Грозного Кабарда вошла в состав русских владений. Забыли кабардинцы, что во время дагестанского похода великого Петра они были на его стороне и сдержали ингушей, осетин, абазинцев и горских татар от нападений на петровские дружины. Во время решительной борьбы за Кавказ Русь в кабардинцах, а также и в чеченцах встретила себе наиболее энергичных и упорных противников.

Говоря об истории кабардинцев, нельзя не отметить следующего. В недавнем еще прошлом Большая Кабарда разделялась на три поколения: Атажукова, Мисостова и Джембулатова. Все эти три колена выводят свой род от выходца из Аравии по имени Кеса. У Кесы были сыновья: вышеупомянутые Инал и Шамбок. От сыновей первого и произошли кабардинские владельцы, причем потомки младших сыновей истребили весь род старшего сына Инала – Шеченуха. От Шамбока произошли владельцы бесленеевские и абазинские. Впоследствии число владельцев так умножилось, что для них уже не стало хватать земли в качестве отдельных владений. Тогда из безземельных потомков Инала образовался класс узденей – кабардинских дворян, явившихся в Кабарде первенствующим сословием. Несмотря на то что князь, или владелец, для кабардинцев был всегда священною особою, он все-таки без узденей не имел никакого значения и во всех общественных делах непременно должен был призывать их на совет.

Нечто вроде кабардинских узденей, но с меньшим, даже ничтожным, значением, известно было и у черкесов-адыге под общим наименованием «ворк».

Адыге, что, по мнению некоторых ученых, представляет собою искажение слова «антихе» – человеки (от древнейшего «ант» – человек), представляют собой один из наиблагороднейших народов Кавказа. Отличительные свойства их характера – храбрость, удальство, рыцарство в отношении к врагам, великодушие и гостеприимность. Мужчины и женщины черкесские и поныне славятся своею красотою и грацией, но быт их гораздо грубее быта кабардинцев. Сказываются гористость и через это замкнутость их родины. Черкесы жестоки и даже свирепы, хотя ни коварства, ни вероломства в них нет.

Имя черкесов они получили от древних греков, которые называли их «керкет». В глубокой древности они занимали весь Западный Кавказ и даже Крым. Культуру свою вместе с христианством они получили из Византии, хотя по грубости своих нравов восприняли последнее только внешне, примешивая к нему всевозможные языческие обрядности. В глубокой древности черкесы были все-таки образованным и высококультурным народом. У них были и живопись, и ваяние, они знали и литейное искусство, что уже доказано раскопками.

Древнейшим городом Черкесии был Боргусант, на месте которого ныне казачья станица Боргустан.

Первый удар культурному процветанию черкесов нанес в VI веке аварский хан Байкан, разгромивший дотла всю Черкесию. За аварами сюда приходили калмыки, хазары, славяне, посетил Черкесию и «бич Божий» – Аттила, доходивший со своими скопищами гуннов до Шат-горы. Нападали на черкесов и их ближайшие соседи, и все это в конце концов обратило прекрасный мирный народ в неустрашимых воителей, для которых война явилась единственной целью жизни.

Третий черкесский народ – абхазы, как сказано выше, занимает восточное побережье Черного моря. Абхазия – прекрасная страна, дивный по своим красотам уголок. Здесь под открытым небом растут лимонные, персиковые и чайные деревья, цветут розы и лавры, растут пальмы, а громадные девственные леса неприступнее и более дики, чем леса Мингрелии и Имеретии. Всякая растительность, имеющая характер трав и кустов, под влиянием абхазского солнца принимает древообразные формы, достигая гигантских размеров. Тонколиственные азалии со своими красивыми желтыми цветами, испускающими тяжелый, одуряющий запах, вытягиваются до шести аршин и покрывают собою долины и поля Самурзакани и Абхазии. Гигантский папоротник встречается в виде густых и частых посевов, коленчатый рододендрон – краса Черноморского прибрежья, с длинными листьями и роскошными лиловыми букетами, – образует целые чащи по скатам и оврагам. И надо всем этим раскидывают темно-зеленую листву античные деревья: чинара, бук, каштан и пальма…

Край этот мог бы считаться одним из прекраснейших уголков земного шара, если бы не его нездоровый климат. Громадные леса, особенно колоссальные папоротники, скрывают под собою болота, служащие источником губительных лихорадок. Опыт показал, однако же, что если папоротник выкашивать три года кряду, то он погибает окончательно, и тогда на месте нездоровых болот образуются превосходные покосы и луга. Это обстоятельство так важно и так очевидно, что перед ним не устояла даже классическая лень абхазцев, и там, где они истребляли папоротник, климат быстро изменялся к лучшему.

Богатая почва Абхазии, казалось, должна бы служить источником довольства и даже роскоши для ее обитателей. В действительности она-то и служит причиною их крайней бедности. Абхазцы сеют только гоми (род проса) и кукурузу, которые не требуют ухода и дают чудовищные урожаи; и потому абхазец работает в течение года много 20–30 дней, а остальное время проводит в беспечной бродяжнической жизни. Только немногие из них промышляют ловлею дельфинов, которых у берегов Черного моря так много, что они нередко опрокидывают каюки охотников, но абхазцы этого не боятся, потому что плавают не хуже дикарей океанских островов.

Абхазское племя занимало не одну Абхазию; оно жило также в Самурзакани и Цебельде и, наконец, по ту сторону Кавказского хребта, в земле абазинов. Самурзакань, населенная преимущественно выходцами из Имеретии, Мингрелии и Гурии, подчинялась мингрельским Дадианам; но власть этих последних была чисто номинальною. Цебельда всегда оставалась независимою; это было просто небольшое разбойничье племя, жившее в неприступных верховьях Кодора, откуда оно не давало покоя даже самим абхазцам. Абазинцы, малочисленное племя, в сущности, те же абхазцы, которые покинули родину вследствие внутренних раздоров, ссор и кровомщений и, перевалившись через Кавказский хребет, поселились среди закубанских черкесов, между истоками Зеленчука и Белой; от коренных абхазцев они отличались более суровою воинственностью и чистотою нравов. Абазинцы делились на алтыкезеков, или «шестиродных», каковое наименование получили они от шести управлявших ими князей, кочевавших в степных пространствах Предкавказья, башилбаев, живших между истоками рек Урупа и Большого Зеленчука и славившихся удальством и разбоями, а затем гаграев, казылбеков, баракаев, обитавших между Лабой и Урупом. Эти племена, точно так же, как ногайские племена карачаевцев, чечем, жнихов и балкаров, были в большой зависимости от Кабарды, но, соседствуя с Имеретией, все-таки отличались некоторою культурностью.

Большинство абхазцев – сунниты, но они были когда-то христианами, потом под влиянием Турции приняли ислам, затем многие снова возвратились к христианству, и в конце концов не было у них ни одной религии, которая сохранила бы свою чистоту. И христиане, и магометане одинаково исполняли лишь наружные обряды, и только одни абазинцы придерживались строго магометанского закона. Не отличаясь религиозностью, абхазец в то же время не отличался ни умственными способностями, ни строгою нравственностью. В его национальном характере резко выделялись отвращение к честному труду, воровские наклонности, корыстолюбие и вероломство. «Помоги тебе Бог, – говорила мать, благословляя сына и передавая ему в первый раз шашку, – приобрести этою шашкою много добычи и днем и ночью», иначе сказать: путем правым и неправым. Вся слава абхазца состояла в том, чтобы бродить из одного места в другое, воровать чужой скот и имущество, а при удаче – и самих поселян для продажи в неволю.

Позднее, под властью русских, торговля людьми стала для них трудна, если не совершенно недоступна; но воровать можно было почти по-прежнему, отделываясь только временным заключением, а выпущенный из-под ареста абхазец не без гордости говорил, что он воротился из плена.

Убить кого-нибудь из засады было в Абхазии делом самым обыкновенным, чему способствовали густые леса, где, даже видя неприятеля, не всегда возможно было до него добраться. То и дело получались известия о солдатах, о казаках, даже о самих абхазцах, убитых в лесу неведомо кем; и хотя все это обыкновенно валилось на цебельдинцев, но справедливость требует сказать, что никто так не способен пырнуть ножом из-за угла, как житель самой коренной Абхазии. Все народы абхазского племени носили черкесскую одежду, которая отличалась, однако же, двумя особенностями, не важными, но весьма приметными для жителей гор: черкеска абхазцев была гораздо короче черкески соседних с ними племен адыге, а башлык они обвивали около шапки в виде чалмы, чего никогда не делали черкесы; кроме того, у черкесов башлык всегда был белого цвета, а у абазинцев и абхазцев черный или коричневый. Когда-то Абхазия славилась своими красавицами, и у абазинцев остались еще яркие следы женской красоты этого племени; все женщины там безусловно прекрасны, и турки, скупая горских красавиц, до последних дней предпочитали им только гуриек. Но из коренной Абхазии давно уже вывезены лучшие женские типы за море; на долю туземцев осталась только посредственность, и красота мужчин резко преобладает теперь над красотою женщин.

Говоря о населении Кавказа, никоим образом нельзя пройти молчанием незначительные по количеству, но в то же время ярко типичные горные племена пшавов и хевсуров, обитавших и обитающих частью в ущельях, частью на южных склонах Главного хребта.

Хевсуры – племя исчезающее; их теперь насчитывается всего около 7 тысяч душ обоих полов. Живут они на склонах Центрального Кавказа, в верховьях Арагвы-Аргуни, окруженные ближайшими своими соседями: пшавами, кистами или коренными чеченцами, тушинцами и грузинами. Насколько можно судить и об этом народце по его языку и по внешнему виду, это, так сказать, одичавшие еще в незапамятные времена грузины, удалившиеся в силу каких-то особенных обстоятельств в горы. К ним сходились выходцы из других племен, по большей части отверженцы, для которых родина была потеряна. В результате оказалось смешанное племя, в представителях которого можно было бы узнать все народности Кавказского края. Строго определенной масти среди хевсуров не наблюдается. Между ними есть и блондины, и брюнеты, немало также и огненно-рыжих. То же самое заметно и в отношении телостроения: есть и великаны, есть и чуть ли не карлики, но у всех хевсуров в телостро-ении заметна общая черта: хевсуры – и мужчины, и женщины – отличаются редкой худощавостью, но это ведет лишь к тому, что все они очень подвижны, ловки, неутомимы. По складу характера хевсуры храбрецы каких мало, но храбрость их честная. Они предпочитают открытый бой, и вероломство почти отсутствует в их характере. Отличительные же черты характера этого народа: добродушие, гостеприимство, общительность, любовь поговорить, часто граничащая с страстью к болтовне; хевсуры очень любят повеселиться, попраздновать, придравшись ко всякому, порой даже незначительному случаю. В то же время они необыкновенно горды, преисполнены самоуважения, и на этой почве у них развилась чрезвычайная вспыльчивость, часто ослепляющая их до того, что в своем ослеплении эти люди не останавливаются даже перед массовым кровопролитием только ради удовлетворения минутной вспышки гнева.

Себя как народ хевсуры производят от еврея, сопровождавшего знаменитую царицу Тамару при ее объездах владений; об этом говорят их легенды, но вместе с тем испокон веков хевсуры были христианами.

Пусть это их христианство было только внешнее, но все-таки они не изменили ему даже под страшным давлением персов и турок – давлением столь сильным, что ему не могли противиться даже могучие своими духовными силами кабардинцы и народы адыге. Однако следует заметить, что давление магометан все-таки оставило свой след. Так, хевсуры празднуют не только воскресенье, но и магометанскую пятницу, да к этому еще и еврейскую субботу, так что на неделе три дня у них – праздничные. Кое-что осталось в религиозном воззрении хевсуров и от отдаленного веками язычества. До недавнего времени у них существовала жреческая иерархия, были капища, приносились кровавые жертвы, но все-таки кое-что из этого приурочивалось к христианским праздникам, так что в общем получилась очень пестрая религиозная смесь христианства с магометанством, с деизмом и идолопоклонством. Хевсуры даже и в настоящее время представляют собой племя обособленное. Замкнутые в своих горах, они не поддались веяниям современной культуры. В особенности это заметно на вооружении хевсуров. Даже теперь, в XX столетии, хевсуры носят латы, кольчуги, панцири. Они недавно еще оставили луки и стрелы, заменив их отжившими свой век кремневыми ружьями. Кто помнит майские парады при императоре Александре II, тот, наверное, не забыл всегда появлявшихся в конвое государя гигантов, конных воинов в панцирных рубашках, с панцирными капюшонами, с наполненными стрелами колчанами с одной стороны седла и тугими луками – с другой. Это были именно хевсуры, всегда возбуждавшие своим появлением немалое удивление среди толпы народа.

Из-за гористости почвы Хевсурия – страна бедная. Земледелие очень затруднительно, и лучшим доказательством хевсурской бедности является тот факт, что хевсурские девушки ради того, чтобы иметь в браке поменьше детей, выходят замуж не моложе двадцати лет, да и помимо этого у хевсуров испокон веков установился обычай, имеющий среди них чуть ли не силу закона, что каждая сожительствующая пара может иметь никак не более троих детей. Вообще установившиеся обычаи хевсуров ставят всяческие препятствия чадородию. Так, например, глава семьи должен спать отдельно от жены и непременно в верхнем этаже своей сакли, тогда как жена помещается в нижнем этаже. Такие строгие обычаи ведут к тому, что численность хевсуров год от года все уменьшается, и недалеко то время, когда память об этом племени останется только на страницах истории.

Соседи хевсуров – пшавы – живут по Арагве ниже первых, а также населяют оба берега Иоры, приблизительно в нынешнем Тионетском уезде Тифлисской губернии. Несмотря на то что этот народец численностью своею едва достигает 10 тысяч душ, он все-таки делится еще на мелкие родовые союзы – общины, которые, в свою очередь, составляются из семейных союзов или просто семей. Всех таких родовых союзов у пшавов недавно насчитывалось двенадцать, делившихся на семьи. Основанием первых является культ общего предка, основанием вторых является культ умерших посредством духовного общения с ними, главою рода является хевисбери – «почетный старец ущелья», облеченный еще недавно светскою властью, а духовной и поныне. Глава семьи – мамакаци и дедакаци – «большак» и «большуха». Им принадлежала не только светская, но и духовная власть. Помимо естественного прироста общины и семьи пополнялись также путем допущения приемышей, которые, вступив в семьи, получали все права ее коренных членов. По происхождению своему пшавы точно так же, как и хевсуры, – одичавшие грузины-горцы. Отличительною их чертою является неустрашимая, даже можно сказать, буйная храбрость. Когда во времена седой древности явился на Кавказ знаменитый римский полководец Помпей, он не мог покорить Рим пшавов – такой энергичный отпор они дали его легионам. Впрочем, это можно объяснить себе, скорее всего, тем, что своими горами пшавы отрезаны от остального края и доступ к ним очень труден. Так же как и хевсуры, пшавы – христиане, но так же их христианство не без посторонних примесей. Они почитают христианских святых, а между ними особенным поклонением пользуются Богородица, Архангел (?!) и Георгий Победоносец, но вместе с тем почитанием их пользуются и языческие олицетворения сил природы. Царицу Тамару пшавы считают в числе своих святых, причем святым считают и ее сына, Лаша. Хевисбери в военное время предводительствовал дружинами пшавов, а в мирное исполнял всевозможные требы: крестил, венчал, исповедовал, причащал, хоронил и т. д. Помощник же «почетного старца ущелья» – дастури – приносил кровавые жертвы и вообще являлся жрецом уже идолопоклонников. Языческие воззрения пшавов – олицетворение сил природы, героев древности и пр. – ясно свидетельствуют о том, что этот народец одарен богатою творческою фантазиею. Последнее подтверждается и поэтическими легендами пшавов, с восторгом поющих былины о богатыре Рустеме и его сыне Зорабе. Женщина у пшавов далеко не находится в загоне. Девушки до замужества пользуются полною свободою. У пшавов существует нечто подобное малороссийскому жениханию. Каждая девушка выбирает себе цацалу – нареченного жениха, который в огромном большинстве случаев впоследствии становится ее мужем. Положение замужней женщины у пшавов, за исключением некоторых общих для всех полудиких народов случаев, не только не унизительно, а даже почетно. Женскую красоту воспевают в песнях, женщина не лишена имущественных и некоторых личных прав. В общем, пшавы представляются до некоторой степени симпатичным кавказским народцем, но так же, как и хевсуры, они близки к полному исчезновению.

Упомянем также о сванетах «вольных» и «княжеских», небольшом горском племени, живущем в котловине по верхнему течению Ингура, у южного подножия Эльбруса, и по реке Цхенис-Цхали, притоку Риона. Сванеты известны со времен глубочайшей древности под наименованием сванов и сазаков, представляют собою помесь грузинских племен с некоторыми черкесскими. Это очень быстро вырождающееся племя, христианское по внешности, но держащееся и поныне многих языческих верований. Занимаются они земледелием, скотоводством, охотой и, как все дегенераты, очень склонны к пьянству, которое влечет за собою общую их порочность. Когда-то в древние времена сванеты были культурным народом, но постоянные войны и разорения низвели этот народ на степень полудикарей.

В заключение обзора горных народцев остается сказать еще о древних яссах, или оссах, то есть о современных осетинах. Это горское племя испокон веков занимало самую середину Кавказа, то есть Большого Кавказского хребта. По характеру местности Осетия делится на горную и равнинную, то есть, другими словами, горные осетины длинною узкою полосою живут в первой на 3 тысячи футов выше по горному хребту, а равнинные – ниже 3 тысяч футов, в предгорьях подошв и на равнинах. В Предкавказье на востоке соседями осетин являются чеченцы, на западе – горские татары-балкарцы и кабардинцы, на севере – русские казаки; затем в ущельях хребта осетины соседствуют с хевсурами и пшавами (на горных перевалах).

В Закавказье, на южном склоне, осетины живут в долине Арагвы, а также в долине Лиахвы и Риона, вперемежку с грузинами, на западе Осетия примыкает к Имеретии и на юге в Закавказье она граничит с Грузией.

Осетины по обществам делятся в Предкавказье на дигорцев, алагирцев, курташинцев, тагаурцев; в Закавказье они называют себя иронами, грузины же называют их племенем туалте. По внешнему своему виду осетины очень красивы, но в силу того, что живут они среди чуждых и всегда враждебно относившихся к ним племен, они почти утратили свой собственный тип и племенные особенности своего характера; они приниженны, льстивы, ленивы, живут, даже наиболее зажиточные из них, бедно и грязно и одно время даже начали было под давлением воинственных кабардинцев вымирать, но Россия, отбросив кабардинцев и уничтожив скученность населения, дала тем самым возможность осетинам быстро плодиться, что и повело теперь к возрастанию этого угасавшего было народца. Большинство осетин – христиане, но христианство их только внешнее. В действительности осетины исполняют только обряды, а сущность христианства совсем темна для них; и до сих пор, наряду с христианскими, они исполняют и некоторые языческие обряды, сохранившиеся у них со времен самой седой древности: обращаются с мольбами о покровительстве к разным духам, значение которых соответствует некоторым христианским святым (например, Уацылла по своему значению среди осетин соответствует вполне святому Илии-пророку).

Чтобы закончить характеристику этих горцев Кавказа, особенно важных для истории сношений и столкновений Руси с народами, населявшими когда-то и населяющими ныне Кавказские горы, потому что они были первыми вошедшими в соприкосновение с Русью, следует отметить здесь, что осетины – большие мечтатели; они склонны к поэзии, к музыке, обладают известною долею природного вкуса и наравне со своими западными соседями, кабардинцами и черкесами, и западными кумыками представляются наиболее симпатичными из народцев и племен, населяющих Кавказский хребет и его отроги.

Ради полноты настоящего обозрения скажем также здесь вкратце и о других народах, населяющих этот прекрасный край, но уже по ту сторону Кавказа.

Конечно, прежде всего придется сказать о грузинах. О происхождении этого народа сказано было выше; здесь же ограничимся тем, что укажем на деление этого народа, которого он не избежал точно так же, как и все племена Кавказа.

Ядро народности – собственно грузины – ничтожно, их нет и полумиллиона, и, главным образом, они живут около Тифлиса и в пределах Тифлисской губернии. Те из природных грузин, которые, оставив христианство, перешли в магометанство, называются ингелойцами. Далее следуют грузины-горцы – вышеупомянутые хевсуры, пшавы, тушинцы. Отдельная ветвь грузинского народа – имеретинцы, населяющие страну, составлявшую лет около ста тому назад Имеретинское царство; к ним могут быть присоединены гурийцы и аджары; последние – те же гурийцы, но оставившие христианство для ислама. Упомянем также и о мингрельцах, присоединяемых к племенам картвельской группы. Все вообще картвелы, то есть грузины, в своей целокупности как народ одного корня, – один из красивейших народов не только Кавказского края, но, пожалуй, и всего мира. Они прекрасно сложены, стройны, статны, сильны, ловки, подвижны. У большинства из них темные, несколько жестковатые волосы, часто с чуть синеватым отливом; глаза голубоватые или зеленоватые, с веселым выражением и блеском; нос, загнутый на конце, с небольшой, не портящей впечатления горбинкой, лицо смуглое, но не настолько, чтобы не считаться белым. Женщины грузин очень красивы, но в умственном отношении недалеки. По своей наружности грузины напоминают семитов, что, впрочем, подтверждается и легендою об их первоначальном происхождении; но в характере этого народа нет или очень мало отрицательных качеств этого племени. Грузины честны, впечатлительны, способны к самопожертвованию, доверчивы, добродушны, откровенны, гостеприимны, эгоистическая жилка как бы совсем отсутствует в их характере. Они общительны, веселы, склонны ко всяким удовольствиям, легковерны до легкомыслия, но, как и все народы этого благодатного края, где природа как бы сама заботится о человеке, грузины порядочно ленивы, мало энергичны, недостаточно предприимчивы, мало склонны к прогрессу в проявлениях общественной жизни и потому попали в экономическую, и притом очень тяжелую, зависимость от армян, которые по обилию всевозможных отрицательных качеств в своем характере называются иногда «евреями Востока». Эта экономическая зависимость грузин тем сильнее, что у них почти не существует торгового класса, зато «князей» – таводов – у грузин видимо-невидимо. Последнее объясняется тем, что получение княжеского достоинства во время существования грузинского царства было очень легким делом. В те времена, чтобы стать князем, грузину-азнауру, то есть дворянину, достаточно было иметь поместье с церковью да несколько дворян в подчинении. Купцов же и мещан при таком изобилии высшего сословия почти не было; единственными работными классами являлись амкары – ремесленники – и члехи, или кма, – крестьяне. Амкары делились на бесчисленное множество цехов, главою каждого из которых был выборный усти-баши; члехи, или кма, – крестьяне-земледельцы, находились в крепостной зависимости от азнауров – дворян, таводов – князей-помещиков и церковников. Зависимость эта помимо правовой стороны выражалась в массе унижающих человеческое достоинство подробностей, в силу которых грузинский крепостной мало чем отличался от домашнего животного.

Впрочем, у грузин во все времена были хизаны, то есть свободные земледельцы, жившие на помещичьих землях в качестве арендаторов и во всем остальном не зависимые ни в чем от землевладельцев.

Следует сказать, что грузинское крестьянство, так же как и русское, выделяло из себя маджалобе (дворовых) и массахури (служителей).

Имеретию, Гурию и Мингрелию в историческом отношении следует до некоторой степени обособить от Грузии. Вышеупомянутые при обозрении горцев Кавказа Сванетия, Гурия, а также Мингрелия и Абхазия первоначально входили в состав Имеретинского царства. У византийских историков Имеретия известна под наименованием Лазики, где происходила борьба между византийским императором Юстинианом и персидским шахом Хозроем (VI в.). Уже в это время историки отмечают существование Кутаиса. С VIII века по конец X Имеретия была самостоятельна, и здесь царствовала Абхазская династия. Потом Имеретия воссоединилась с Грузией, и лишь в половине XIII века появляется вновь самостоятельное Имеретинское царство с столицею Кутаисом и династией Багратидов на царском престоле. В половине XV века эта самостоятельность упрочилась, но зато началась отчаянная междоусобица, и в XVII веке имеретинцы и гурийцы уже испрашивали сперва у русского царя Михаила Феодоровича, потом у его преемника, царя Алексея Михайловича, позволения вступить в их подданство. Эти ходатайства не имели успеха, и затем Имеретия подпала под власть турок, от которых освободилась лишь с помощью русских. История представляет Имеретию страной еще более несчастною, чем Грузия. Эта последняя, по крайней мере, страдала от внешних врагов, Имеретия же – от внутренних междоусобиц. Главною причиною последних можно считать изобилие высших классов при полной обезличенности в правовом отношении классов работных.

Имеретия имела феодальное устройство, и ее земельная собственность сосредотачивалась в руках таводов – князей, санатиокаци – почетных владельцев и азнауров – помещиков. Масса крестьянства была разбита по количеству этих бесчисленных владельцев на множество мелких групп, а над всеми ими стояли еще многочисленные придворные чины, истощавшие страну чрезмерными требованиями средств на свою роскошную жизнь. При современном распределении территории древняя Имеретия занимала приблизительно Кутаисский, Шаропанский и Рачинский уезды Кутаисской губернии.

Гурия как отдельная страна известна со второй половины VII века, но еще в VI веке здесь происходили кровопролитные битвы византийцев с персами (Юстиниан и Хозрой). В XIII веке Гурия является уже государством, имеющим своих собственных правителей – гуриелей, то есть владетельных князей. До этого времени Гурия составляла часть Грузии и управлялась эриставами, то есть наместниками, назначенными грузинскими царями. Род гуриелей ведет свое начало от эристава Вардонидзе. В XV веке Гурия уже самостоятельна и даже ведет войны с Имеретией, но затем вместе с этим царством всецело подпадает под власть турок, с которыми, впрочем, вела упорную борьбу, вызванную, главным образом, тем, что турки принуждали гурийцев или гурулов, как они сами себя зовут, перейти в магометанство. Усилия турок пропали даром: несмотря ни на что, гурийцы сохранили свою веру и духовное управление, во главе которых стоял шеком-медели – митрополит. В 1804 году Гурия встала под покровительство России, и полное присоединение к русской монархии состоялось лишь в 1824 году. Древняя Гурия занимала нынешний Озургетский уезд и часть Батумского округа.

Гурийцы принадлежат к грузинскому племени и сходны с грузинами по языку, наклонностям, духу, нравам и обычаям. Так же как и грузины, гурийцы красивы, стройны, подвижны, ловки, а по душевным своим качествам честны, горды, самолюбивы, благородны, воинственны, храбры, что совсем разбивает высказанное некоторыми антропологами мнение, будто гурийцы – потомки когда-то поселившихся здесь евреев, от которых они якобы получили свое наименование (урия – грузинское наименование еврея). Мингрельцы мало чем отличаются от предыдущих. Древняя Мингрелия находилась в нынешних пределах Зугдидского и Сенакского уездов Кутаисской губернии, между Черным морем и реками Рионом, Цхенис-Цхали, Ингуром. Мингрелия явилась вследствие почти насильственного выделения в 1442 году из общего состава Грузии владений крупного помещика в автономную, а потом и совершенно политически самостоятельную государственную единицу, во главе которой во все четырехвековое существование Мингрелии стоял дадиан – правитель, являвшийся единственным административным лицом во всей стране. У мингрельцев были также разорявшие народ таводы, санатиокаци и азнауры – знать, деление и преимущества которой целиком были заимствованы у соседей-имеретинцев. Сами по себе мингрельцы чуть ли не до второй половины XIX века, когда в 1867 году Мингрелия окончательно объединилась с Россией, были дикарями. О дикости их свидетельствует то обстоятельство, что во всей Мингрелии было только два города – Зугдиди и Горди, а также и то, что духовенство мингрельцев принадлежало к крепостному сословию, и мингрельские помещики могли торговать духовными особами так же свободно, как торговали ишаками, быками и пр. Подобное унизительное положение духовенства прекратилось только в 1846 году, когда князь Давид Леванович Дадиан уничтожил крепостную зависимость для особ духовного звания. Зато черное духовенство стояло у мингрельцев достаточно высоко, и их чкондидели – епископ – являлся владетельною особою. По внешности своей мингрельцы, в особенности женщины, очень красивы, и хотя определенного типа не составляют, но ближе всех других подходят к грузинам и имеретинцам. По духовным свойствам это народ ленивый, малодеятельный, но в то же время впечатлительный и обладающий музыкальными способностями.

Нельзя даже при кратком обозрении народов Кавказского края обойти молчанием армян, являющихся ныне истинными хозяевами этой страны.

Армения – древняя огромная страна, раскинувшаяся между Малой Азией и Каспийским морем, Персией, рекой Курой, Курдистаном и Месопотамией. Две трети этой древней страны принадлежат Турции, ничтожный клочок – Персии и остальная треть – северовосточная часть Армении – России. Армения имеет свою богатейшую историю. О ней упоминает еще Геродот; сами армяне называют свою родину центром Древнего мира и ведут свое происхождение от упоминаемого в Книге Бытия Гайка, сына Тогармы, себя же они называют от имени Арменона, сына Гайка, а также от имени Армения, одного из аргонавтов. Как и все древнейшие страны, Армения еще в очень отдаленные времена пережила самое себя, и история отмечает только незначительные моменты ее самостоятельного существования. В древности Армения была под властью ассирийцев, персов, потом римлян, персов, греков, египтян (арабов), туркменов, снова персов и, наконец, османов. Не вынесши давления последних, армяне, как и евреи, разбрелись повсюду, но, как и евреи, сумели сохранить даже среди совершенно чуждых им народов свою национальность и свою веру. Они стали народом торговым и, являясь всюду чужаками, выработали особенный племенной эгоизм, превзойдя в этом отношении даже евреев, причем этот эгоизм усугубляется южною пылкостью; в конце концов, прекрасный сам по себе, богатейше одаренный народ стал малосимпатичным, а там, где он разросся, то даже и ненавистным для окружающих его других народов.

На этом мы и закончим настоящий очерк народов Кавказа и в дальнейших очерках, ввиду того что читатель в достаточной мере уже ознакомился и с древней историей Кавказа, и с исторической топографией края, перейдем к той борьбе, которая привела Русь в Закавказье и поставила ее бок о бок и с Ираном – Персией, и азиатской Турцией, и всей Средней Азией, покорение которой явилось прямым последствием покорения всего Кавказского края.