Глава пятая
Сбылась мечта – побросал камешки с крутого бережка. И вечерней лошадью, то есть дизель-поездом, прибыл домой. Просто! Сложно, когда не делаешь.
Никого в редакции, конечно, нет. В кабинете чисто. А у меня жареная камбала в кофре. Сейчас Чайковского и – за Достоевского! Что у нас в Сосновке… Ах, да – природа Нерчинской каторги. Странно, почему я всё время попадаю в каторжные места?
Иди сюда, «Любава», будем работать…
«Над Сосновкой хлынул долгожданный проливной дождь. С треском, раскалывая небо, ударил гром, полыхнули молнии в чёрном, дымящемся тучами небе. И началось! Мутные, пенистые, ручьи, торопясь, побежали вдоль обочин, наполняя их. Улицу на окраине деревни размыло за какие-то полчаса. В бурлящем холодном потоке по оврагам плыли, крутясь и переворачиваясь, старая обувь, доски, дохлые овцы и собаки из скотомогильника, исковерканные заборы и какие-то ящики. Деревня враз сникла и ослепла в этом шумящем дождевом крошеве. Пахло густо пресной водой и мокрым, разбухшим от дождя деревом.
С короткими перерывами ливень лил неделю. Берега Серебрянки размыло. Обмелевшая в засуху, она ожила, забурлила, вода подошла к самым плетням, а потом неудержимо хлынула в огороды. Вадим Кулагин поймал огромного, занесённого бурным потоком, сома прямо у себя во дворе. Жадным везёт…
В некоторых домах топили печи. Матерились женщины – размыло грядки, залило стайки, погреба, о картошке нечего было и думать.
– Осенью всё будет под закуп. Заставят сдавать картошку, а где мы её возьмём? – сокрушались Полина Андреевна.
Крепкие запахи разжиженного навоза растворились в пресных запахах дождя. Жизнь изменилась, показалась другой стороной, хотя мужики в деревне привычно и безостановочно пьянствовали. Правда, выглядели посвежее и повеселее. Будто их всех разом обмыли.
Когда ливень внезапно прекратился, из-за пелены плывущего к лохматым, холодящим облакам тумана, показалась деревня – залитые лужами кривые улицы, тополя с отяжелевшей и взлохмаченной листвой. Крыши, крытые железом и шифером, парили.
Время неспешно потекло дальше, и жизнь пошла своим чередом…»
…чередом… Всегда и всё идёт своим чередом, только человек не устаёт пытаться нарушить этот черёд. И никогда у него не получается. Замысел не его. Не перечь! – говорят неизвестно кому с неба… Так, ещё раз Чайковского и – за Достоевского. Интересно, доходил ли Чехов до Крильона? Ему надо было сначала побывать в самых глубинах Нерчинской каторги, как мы с Ильичом, а потом гостить на острове. Без этого как-то однобоко. А если ещё и камешки не бросал?
Как работают в колхозах? Можете рассказать, товарищи писатели, инженеры душ и знатоки жизни? Вам бы о войне писать. Но человек не только на войне херней занимается, но и в мирное время.
«В километрах восьми от деревни, в пойме извилистой и сверкающей под солнцем Серебрянки, бригада мужиков выволакивала тракторами из воды кошенину. Утренний свежий воздух сотрясали рёв двигателей, хриплые голоса мужиков. Мокрый дёрн податливо чавкал пол колёсами и гусеницами, разлетался лохматыми комьями. Брызги воды и грязи попадали в кабины. Мужики промокли насквозь. Дело оказалось не столько трудным, сколько бесполезным и выматывающим: надо было дотащить кошенину до бетонированной траншеи, которая почему-то была сделана на склоне сопки, да ещё на другой стороне. Конечно, сейчас траншея была залита доверху водой. Сено соскальзывало с отполированных стальных зубьев волокуш, свисала, нагруженная. с бортов кузовов и прицепов, падала обратно в грязь. Солёный пот мужиков смешался с пресной водицей.
В какую голову пришло такое решение, никто не знал.
Завязнув, два трактора и тупорылый «камаз» сиротливо застыли на залитой водой лугу. Махнув на всё и положив большие приборы на планы и начальство, механизаторы отправились в деревню искать водку. Орлов остался ждать у траншеи. Мужики решили просто: подогнать на обратном пути чей-нибудь «Кировец» и выдернуть из грязи завязнувшие тракторы и машину.
Ждал Орлов терпеливо, время проводил не без пользы. Разобрал пускач своего трактора, продул карбюратор, удалил нагар на свече и поршне, снова поставил всё на место. Затем разрезал хлеб и сало, разложил на газете нехитрую снедь и в ожидании мужиков безнадёжно заскучал, вспоминая армейскую службу, где однажды его, попавшего на «губу» заставили траншею, а другого солдата – идти за ним и закапывать. Потом он перетаскивал камни, а тот самый солдатик оттаскивал их обратно… Зато какие бицепсы накачали: хлеб, тушенка, рожки, тяжести, хлеб, тушенка, рожки, тяжести. Жизнь!
Свежо и ярко светило солнце, горбатились омытые и распаханные под пары склоны сопок, голубела река и озерки в пойме, свежо зеленела степь. Живи и радуйся!
В это время на порожнем «ЗИЛ-131» подъехал парторг. Ещё весной он перевернул и сильно помял парторговский «Москвич» с будкой, прозванную в народе «воровк», и теперь разъезжал на грузовой машине.
– Остальные где? – крикнул он, высунув голову в окно двери и не выходя из кабины.
– За кахой подались. Видишь, сидим по уши в воде, – лениво ответил Орлов, прикуривая сигарету. Разговаривать с Тихоном не было никакой охоты: вот-вот должны были подъехать мужики с водкой, придётся тогда и парторгу наливать.
– Собирайся, Колька, поедешь со мной на совещание, – вдруг скомандовал Баторин. – Дело срочное. Тут ты ничего не высидишь.
– Какое ещё совещание? Ты бы других поискал. – Колька ожидал чего угодно, но только не такого приглашения. – Мужики должны подъехать.
– Передовиков, – нетерпеливо перебил его парторг. – От нашего совхоза десять человек затребовано. Разнарядка такая. Значит, десять и доставлю. Не задерживай.
Орлов обречённо вздохнул – этот доставит».
А зачем я написал «разнарядка»? Если написал, значит, в районах и сёлах повсюду мелькает это слово. Разнарядка, разнарядка… Кто же мне рассказывал: 1937 год и разнарядка? Тогда надо было арестовать из Сосновки 12 человек. Арестовали и расстреляли. По разнарядке. Столько не хватало району для полного отчёта по борьбе с вредителями и врагами Советской власти.
Вот тебе и разнарядка… Вздремнуть бы часика два до утра. А до обеда набросаю пару материалов из командировки. По разнарядке.
Получалось, что убивали именно по разнарядке. Что за народ! Пришла разнарядка из района – не хватает 12 человек, нахватали отовсюду эти 12 и увезли. Навсегда.
Теперь Орлова на собрания по разнарядке возят…
– Ты уже всю газету заполнил, через край прёт! Вот почему японцы и живут хорошо, и дольше всех живут? – Возбуждённо говорил мне Барабаш перед обедом, когда я положил ему на стол несколько набросок из командировки, среди которых была заметка о японцах, которых я назвал соседями.
– Другие люди?
– Люди все одинаковы по физической природе. А вот по мыслям… Японцы ни на кого не держат зла! – Заявил ответсекретарь. – На них атомную бомбу, а они – никогда не наносить вред человечеству, а ядерное оружие не производить, не обладать, не ввозить. Если на государственном уровне зла не держат, то человек и подавно.
– Другие люди! – Утвердительно и упрямо повторил я, смотря на Барабаша.
– Что ты заладил: другие, другие. Такие же! – Вспыхнул Барабаш.
– Какие такие же?
– Как все!
– То есть – как мы все, как ты, как я, как наш редактор, первый секретарь райкома? Мы не держим зла, и они не держат зла? Мы живём по сто лет, и они живут по сто лет?
– Что ты конкретизируешь. Я же в общем, – начал сдаваться ответсекретарь. – В пельменную пойдешь?
– Нет, я в «Нептун».
– И что тебя к глухонемым тянет?
– Другие люди, – рассмеялся я, выходя из кабинета…
Как всегда: кусок жареного палтуса с рожками, кофе и хлеб…
Все мы разные, думал я, чувствуя, что в мою сторону украдкой смотрят уже известные мне парень с девушкой.
В кафе, как и всегда, была тишина. За толстыми квадратными и зеленоватыми блоками, из которых было составлено огромное окно, мутно просвечивал город в белых снежных шапках, которые начинали уже оседать. А здесь был особый мир тишины и уюта. Каждый мог закрыть для себя створки этого мира, не теряя ничего, что оставалось за ними. Каждый живёт в своей раковине, а вне своего пространства, которая тоже имеет свои створки, он только обитается и питается.
Голова начинала клониться помимо моей воли и вплывать в какой-то тёплый, ласкающий всё тело, туман… Может быть, и вся известная нам вселенная заключена в своей раковине? А мысль? Где находятся бесчисленные шифры и коды, которые человек заключил в одно слово мысль? Если одни расстреляют других по какой-то глупой разнарядке только потому, что они видят друг друга, то всё невидимое не подвластно им! Разные… Насколько мы разные во своим возможностям или у каждого есть свой предел? Мы не – рабы, рабы – не мы? Можно ли эту глупость передать дактильной азбукой? Ничего не решают эмоции и всё подвластно числам? Эмоционален ли по своей природе Бог и кто он? Только число подразумевает сначала мысль, а потом – Слово. Замысел и Плод… Наоборот не может быть. Мы разные, разные, разные! Ничего похожего и повторяющегося. Тогда зачем держать на кого-то зло?
Вдруг всё разом рухнуло. Взорвался и разлетелся звон.
Упала тарелка с палтусом…
Кто-то осторожно трогал меня за плечо. Просыпался я трудно. Возле меня снова стояли парень и с девушкой. Открытая ладонь правой руки, под которой ладонь левой на их языке – помочь. Я дотронулся кулаком до лба и подбородка – спасибо. Те, которое говорят, что мы все одинаковые, подумали бы, что я собрался драться.
Они улыбнулись.
Тут раздались звуки, нахально оскорбившие наше общение:
– Ты что, бездомный? Спать сюда приходишь? За тарелку будешь платить!
Из кухни неслась по залу толстозадая раздатчица в грязном белом фартуке. Парень с девушкой недоумённо смотрели на кричащую бабу. Женщина вряд ли бы так кричала и выражалась.
– Всю харю извазюкал в рыбе, пол залил. Кто будет платить?
– Конечно, я. Вы не волнуйтесь. Сколько и куда платить?
– Три пятьдесят!
Вот и пообедал. Как быстро она подсчитала! Такую тишину нарушила баба.
– Тетрадку подбери, писатель! – Прикрикнула она, вытирая шваброй пол.
Заляпанная соусом тетрадь, с исковерканной судьбой Орлова, которого слишком рано освободили от крепостного права, а также моментами современности Нерчинской каторги и недавними впечатлениями, валялась рядом с осколками тарелки.
– Так ты ещё и говорящий мужик! – Продолжала браниться баба. – Жить что ли негде? Не в кассу, мне трёшку давай…
Ещё раз извинившись, я покинул кафе и растаявшую от трёх рублей бабу. Парень с девушкой улыбались и махали мне вслед. С ними всё было понятно без слов. А мы, говорящий мужик и говорящая баба, так и не поняли друг друга.
И всё же очень мало надо человеку для радости и даже здоровья. Бабе – три рубля, а мне – выспаться… У каждого своя разнарядка, на каждую разнарядку – своя правда.