Пока Фрейд спал. Энциклопедия человеческих пороков. Алчность. Глава о том, что беспечно желать всего и сразу (Н. Л. Никулин, 2017)

1

Большинство книг, изданных в Советском Союзе, имело один недостаток, который для некоторых спустя десятилетия по-прежнему остался достоинством: то, что Карл Маркс незримо присутствовал в них. Мыслитель он был, безусловно, превосходный (и лишь крайне укорененный в своих предрассудках человек посмеет с этим не согласиться) и сделал очень многое для истории философии. Для России же, помимо революции, в которой он опосредованн о повинен, он открыл путь многим поэтам и писателям – во многом, конечно, благодаря своему негативному отношению к денежному накопительству и алчности. «Буржуазность» – так это называлось по-марксистски, а только самый сытый из поэтов не метал копья в пресловутую буржуазность. Она сама по себе идеальная цель для насмешек. И хотя мы в своем рассуждении об алчности попробуем обойтись без Маркса, тот факт, что он будет незримо в них присутствовать, нужно держать в голове.

Желание власти и обогащения – вечная тема в истории человечества. А поскольку, как сказал Маркс, «…история, в лучшем случае, являлась не более, как готовым к услугам философа сборником иллюстраций и примеров», этих примеров можно собрать множество – и без Маркса, разумеется.

Ну какой из правителей искренне не желал свою власть сохранить? Какой из правителей не получал от этого удовольствие? Наверное, только слабый правитель – тот, который быстро утратил свои позиции. Власть же – это не только легализованное насилие над подданными, но и неограниченные возможности для удовлетворения своих прихотей. Персидские цари древности не зря так любили единоличную власть и не понимали греков, радеющих за демократию. Как же можно разделять с кем-то желание насытиться всеми богатствами мира? Это же противоестественно! Аристоксен в «Жизнеописани Архита» словами своего героя рассказывает, что «все люди, обретя достаточно богатства и силы, обращают их на службу именно телесным своим наслаждениям, видя в этом главную цель, а все прочее полагая второстепенным. В пример можно привести нынешнего персидского царя, да и всякого достаточно самовластного правителя, как когда-то цари Лидии, Мидии и Ассирии. Они не упустили ни единого наслаждения; напротив, у персов, говорят, за изобретение новых наслаждений назначаются награды. И это правильно, потому что природа человеческая быстро пресыщается затяжными наслаждениями, даже самыми отборными, а значит, если новизна имеет способность усиливать наслаждение, ею нельзя пренебрегать, но со всем тщанием добиваться. Оттого-то и придумано столько яств, и печений, и умащений, и благовоний, и столько плащей, и покрывал, и чаш и прочей утвари: все приносит наслаждение, если опирается на то, что радует природу человеческую. Таково и золото, и серебро, и все, что редкостью радует взгляд, когда обработано по правилам искусства».

Нет сомнений, что каждый грек завидовал этим описаниям. И если бы не законодательство, придуманное скучными рациональными умами, жажда власти ослепила бы каждого. Впрочем, не будем идеализировать прошлое. Как только одному из них – пусть не греку, а македонцу, – удалось добиться единоличной власти, да еще и расширить границы своей империи равносильно своим амбициям, все встало на свои места. Александр Македонский обладал полководческим даром и невиданной силой убеждения – не только страны покорялись ему, но и приближенные, веря в его божественное предназначение. Однако, помимо политических талантов, история отмечает его безграничную жажду к увеселениям и богатству. Парменион в «Письме к Александру» после взятия Дамаска перечисляет добро, которое досталось Александру. Среди них не только материальный капитал, но и человеческий. Он взял себе «царских наложниц, обученных музыке – триста двадцать девять, мужчин, плетущих венки, – сорок шесть, кулинаров – двести семьдесят семь, горшечников – двадцать девять, молочников – тринадцать, буфетчиков – семнадцать, процеживателей вина – семьдесят, парфюмеров – четырнадцать». А уж сколько женщин он себе присвоил – тут и памяти Пармениона не хватит.

Цезарь, по словам историка Светония, был падок до роскоши: «В походы возил с собою штучные и мозаичные полы. (…) Красивых и ученых рабов он покупал по таким неслыханным ценам, что сам чувствовал неловкость и запрещал записывать их в книги. (…) В провинциях он постоянно давал обеды на двух столах: за одним возлежали гости в воинских плащах или в греческом платье, за другим – гости в тогах вместе с самыми знатными из местных жителей».

Кажется, достаточно примеров из древней истории. И без Маркса становится ясно, что власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно.

2

А как быть с нами, то есть людьми, далекими от политики и грандиозных стратегических операций? Тут, пожалуй, все еще более наглядней! Человек остается человеком, с короной он или без нее. Властвовать над людьми можно и психологически, и статусно, и, разумеется, денежно. До денег все охочи, как ни крути.

Герой плутовского романа Матео Алемана «Гусман де Альфараче» без обиняков сообщает: «Странствуя по свету, я убедился, что богачи-толстосумы, подобно китам, разевают алчную пасть, готовые поглотить все, что ни попадется, дабы набить свои сундуки и умножить доходы; глаза их отвращены от бездомного сироты, уши не слышат жалоб бедной девицы, плечи не служат опорой слабому, а руки не поддерживают недужного и убогого. Напротив, разглагольствуя об обязанностях правителя, каждый правит так, чтобы вода лилась на его мельницу. На словах они полны благих намерений, но творят дурные дела, прикидываются агнцами божьими, но стрижет этих агнцев дьявол».

Стремление к господству никогда не проявляется топорно. Здесь работают более тонкие механизмы. Создать вокруг себя ореол праведника – тоже задача не из простых. Не только государственный правитель желает снискать у народа звание справедливого и честного, но и алчный человек. «Вы упрекаете меня в богатстве? – разведет он руками. – А вы вообще знаете, сколько я трачу денег на благотворительность?» И не придерешься ведь. Занимаясь благотворительностью, можно совершать какие угодно злодеяния – это как получить неограниченные полномочия. Весьма удобно. И главное, обеспечено господство над умами, со званием «человек года» в придачу.

Монтень в «Опытах» писал: «От всякой возни с богатством отдает алчностью; ею отдает даже от его расточения, от чрезмерно упорядоченной и нарочитой щедрости; оно не стоит такого внимания и столь докучной озабоченности. Кто хочет расходовать свои средства разумно, тот постоянно должен себя останавливать и урезывать. Бережливость и расточительность сами по себе – ни благо, ни зло; они приобретают окраску либо того, либо другого в зависимости от применения, которое им дает наша воля».

Все-таки желание к накопительству – обременительная вещь. Мало того что это желание никогда не угасает, а лишь только разрастается, так ведь еще и появляются заботы о том, как бы свое состояние сохранить. Время, надо сказать, непредсказуемое – причем как сейчас, так и всегда. Глядишь, найдется пройдоха-обманщик, который лишит тебя накопленного капитала. А что потом делать? Как быть? Расставаться с ним плачевно.

Видимо, умно поступал Диоген, когда все свое носил с собой. Ему, в общем, нечего было и терять – даже дома и того не было. В конечном счете, не назовешь же бочку ценным предметом!

Или Сократ – тоже человек весьма скупой в своих желаниях, – когда прогуливался по рынку, весьма по-философски замечал: «Сколько вещей, которых я совсем не желаю!» Монтень по этому поводу сказал: «Для алчности, судя по моим наблюдениям над повседневною жизнью, нет большей помехи, чем сама алчность: чем она беспредельнее и ненасытнее, тем меньшего достигает. И обычно она гораздо быстрее скапливает богатства, когда прикрывается личиною щедрости».

3

«Богатые тоже плачут» – очень точная фраза. И, что важно отметить, они плачут «тоже», но не «так же». Разумеется, нет таких весов, которые могли бы сравнить тяжесть этих страданий, но то, что богатым каждый день приходится думать о своих вещах, добавляет их страданиям значительности. Впрочем, не только богатые склонны к накопительству, но и, как бы их назвал Маркс, буржуа… Или мещане, филистеры – словом, как их только в истории не называли. Этот средний класс, привыкший откладывать свои деньги, чтобы в радостный момент своей жизни съездить в большой супермаркет и сделать основательные закупки.

Думаете, их не снедает наш порок? Еще как! Возможно, даже сильнее других, ибо только про них можно сказать: ваша жажда никогда не будет удовлетворена по причине недоступности конечной цели. Попросту говоря, к власти мещанин прийти не может – далек он от этих дел, хотя, может, очень бы хотел. К огромному богатству так же далек. Стало быть, алчность его неуемна – и в желаниях, и в страстях, и в других пороках.

Одну из своих «Ксений» (сатирических эпиграмм) немецкий поэт Гёте так и назвал: «Филистерам».

Чтобы понимать: филистер, мещанин, буржуа – это человек, зацикленный на материальной стороне жизни. Флобер, например, в красках описал поведение таких людей в известном романе «Мадам Бовари». Не знаю, зачитывался ли кто-нибудь этим романом до слез, до волнительного переживания, до трагического осознания бренности жизни, но роман этот написан совсем для других целей. И сам Флобер, когда писал его, смеялся над тем, как точно обрисовал примитивное поведение Эммы, главной героини, ее стремление жить по канонам романтической литературы, ее фантазии на тему красивой жизни, и все это на фоне абсолютного морального упадка! Попробуйте перечитать этот роман еще раз, только с мыслью, что все написано там иронично. То есть несерьезно, лукаво, игриво. И даже ее самоубийство – это не драма отдельно взятой женщины, а карикатура на литературу, в которой всякий раз кто-нибудь норовит самоотверженно покончить с собой. Вот такие люди, живущие мечтами, алчут занять положение повыше, не имея к этому никаких предрасположенностей. Отсюда и происходит слово «пошлость», то есть примитивность вкусов, их искусственность, китчевость. Пошляк алчет того, чего и сам не знает, просто потому, что это считается престижным. И смотрит на искусство аналогичным образом: если люди о нем говорят, значит, в нем есть определенное значение. Однозначно есть. Нет никаких сомнений!

Хорошо сказал Набоков: «Маркс назвал бы Флобера буржуа в политэкономическом смысле, а Флобер Маркса – в духовном; и оба не ошиблись бы, поскольку Флобер был состоятельным человеком, а Маркс – мещанином во взглядах на искусство».

4

И все-таки, если не быть столь уж строгими и обойтись без назиданий, присущих, к слову, именно мещанской душе, то можно в алчности найти и позитивные моменты. Во всяком случае, подойдя к вопросу беспристрастно. Вот Гоббс в своем «Левиафане» писал: «Жадность к большому богатству и честолюбивое стремление к большим почестям есть нечто почетное, ибо они признаки могущества. Жадность и честолюбие, направленные на ничтожные приобретения или незначительные продвижения по службе, позорны».

И кто возразит, что жадность к богатству не играет временами на пользу человечеству?

Нет? Не верите? Думаете, деньги все-таки являются злом и не приводят ни к чему хорошему?

Тогда давайте обратимся к голой статистике. Вернее, обратимся не мы, а знаменитый социолог Макс Вебер, автор книги «Протестантская этика и дух капитализма». С его легкой руки мы узнали, что протестантские страны, в которых дух экономической свободы стал одним из краеугольных камней религиозной системы, опередили по своему развитию католические. Конечно, можно поразглагольствовать на тему – а что такое развитие? Мол, цивилизации развиваются по своему пути и нет никакого единого прогресса для всех. В общем, эти сказки мы слышали много раз, и даже в каком-то смысле поверили в них, поэтому спорить себе в ущерб не будем. Но опять же, если обратиться к беспристрастной статистике по экономическому росту – к, так сказать, голым цифрам, – то на примере Америки легко в вышеозначенном тезисе. Протестантская Северная Америка создала едва ли не самую сильную экономику в мире (впрочем, это скорее риторическое допущение за неимением истинных критериев оценки экономик мира; а есть ли они вообще?), а Южная Америка, кажется, не очень-то к этому стремилась. Показатели налицо. Хочешь жить комфортно? Тогда жажда наживы отнюдь не мешает!

«Простите, но как алчность связана с экономическим развитием?» – уточните вы не без подозрения.

«Это элементарно, Ватсон!» – ответил наш внутренний Шерлок Холмс.

Ради денег люди готовы придумывать тысячи изобретений. А доставать их хочется как-то без особого риска и труда. Не то чтобы совсем не прикладывая рук – нет, что вы? – но именно упростив способ их добывания. Это и есть технологический прогресс. Один человек получает деньги за свои открытия, а другие этим открытием пользуются.

Лучше всего эта нехитрая мысль представлена в романе «Атлант расправил плечи» американской писательницы Айн Рэнд. В сущности, в этом романе все хорошие люди выглядят эгоистами, честолюбцами и алчущими денег людьми, а плохие – мистиками, альтруистами, людьми, не способными зарабатывать себе самостоятельно. Наверное, странно это слышать, ведь мы привыкли превозносить совершенно другие идеалы. Но мы ли? Или нас заставили верить в эти идеалы? Скажем, в идеал Робина Гуда, самоотверженного разбойника, отнимавшего деньги у богачей и раздававшего их бедным. Айн Рэнд устами своего героя Даннешильда сбрасывает этот образ с корабля здравомыслия: «Он стал оправданием всякой посредственности, которая не способна заработать себе на хлеб и поэтому потребовала лишить людей, которые богаче ее, их собственности. Он заявил, что хочет посвятить жизнь тем, кто ниже, за счет ограбления тех, кто выше. И это подлейшее существо, дважды паразит – он присосался к ранам бедных и питался кровью богатых, – объявлен нравственным идеалом! Это привело к тому, что чем больше человек трудится, тем ближе он к утрате своих прав. А если человек талантлив, он превращается в бесправную тварь, жертву всех желающих, потому что теперь достаточно нуждаться, чтобы подняться выше прав, принципов, нравственности, подняться туда, где все разрешено, даже грабеж и убийство».

Ну, и весь роман, в общем, вот об этом.

5

Данная глава без излишнего бахвальства просто-таки усыпана обильными цитатами, что иной раз не только демонстрирует блестящую эрудицию автора, но и приводит к усложнению чтения. Но что поделать? Алчущие знаний, да придерутся сквозь затейливый и начиненный ссылками текст. А алчущий поделиться своими знаниями автор просто не в силах сдержаться от последней цитаты. Как можно обойтись без Бальзака при разговоре об алчности? Это была бы непростительная оплошность. А он – властитель дум XIX века, – пожалуй, был едва ли не самым умным в понимании пороков, даже в сравнении с проницательным Марксом. И поскольку пороки он не столько осуждал, сколько изучал, он пришел к выводу, что отвечать на них можно лишь по принципу «око за око». Так, цинично и не жалея своих врагов, видя в них рабов инстинктов, добились своей славы Александр Македонский и Цезарь. Отбросьте сентиментальность в сторону! Достоевский, по своему признанию, искал человека в человеке, а Толстой, подсказал, как человека можно расчеловечить. Поэтому без излишней нежности к жизни относились Маркс и Флобер, Макс Вебер и Айн Рэнд… И разумеется, сам Бальзак.

Не знаю, пришлось ли ему для осознания этой мысли писать всю жизнь «Человеческую комедию», но роман «Утраченные иллюзии» – однозначно. Именно он, предельно насыщенный пространными рассуждениями о человеческой природе, психологии и этике, несет в себе результат накопленных дум. И как бы по-канцелярски эта формулировка ни звучала, от нее крайне сложно отказаться, ведь, сколько ни улыбайся, в ней есть правда! Словами Бальзака и завершим почетно нашу главу:

«Короче, в мире дельцов будьте алчны, как ростовщик, и низки, как он; поступайтесь всем ради власти, как он поступается всем ради золота. И не пекитесь о том, кто падает: он уже для вас не существует. Знаете ли вы, почему вам надобно так себя вести? Вы желаете властвовать в свете, не правда ли? Так надобно прежде склониться перед светом и тщательно его изучить. Ученые изучают книги, политики изучают людей, их вожделения, побудительные причины человеческой деятельности. Однако ж свет, общество, люди, взятые в их совокупности, фаталисты: все, что ни свершается, для них свято».