Глава 3
Их долго вели по коридорам музейного вида. Дворец рифалийского гараоба – Столпа Государственного и Общественного Благополучия города Рифала и окрестных земель – с улицы показался Нику не особенно большим, но то ли за трехэтажным белым фасадом прятался, уходя в глубь парка, целый лабиринт, то ли здесь был использован какой-то волшебный трюк с пространством.
Провожатая, прислуга в халате из синего сатина с вышитыми спереди и сзади гербами, порой останавливалась и прислушивалась, прижимая к губам палец, или, заслышав голоса, поспешно сворачивала в боковой проем, сделав приглашающий знак Нику и Миури. Как будто ей велели проводить посетителей к супруге гараоба тайком. Миури ничему не удивлялась, и Ник тоже делал вид, что не удивляется.
Наконец вошли в атриум под стеклянным куполом, загроможденный изящной мебелью с гнутыми ножками и шелковыми ширмами с вышитыми пейзажами. Был здесь также миниатюрный мраморный фонтанчик и два громадных аквариума: в одном плавали декоративные рыбки, в другом – медузы всех оттенков радуги, небольшие, не крупнее куриного яйца.
Регина цан Эглеварт, хрупкая женщина с капризным набеленным лицом, сидела в кресле возле фонтанчика. Послав прислугу за кофе, монахиню она тоже пригласила присесть и завела разговор о том, что у господина цан Эглеварта подходит к концу срок службы на посту гараоба, в Рифал уже прибыл его преемник, а они с мужем скоро отправятся на запад, в Макишту, государь подписал указ о назначении цан Эглеварта своим недремлющим наместником в Макиштуанском княжестве… Миури вежливо поддерживала беседу.
Ника административные шахматы не интересовали, и он стал наблюдать за медузами. Служанка принесла серебряный поднос с тремя чашками. Ник пил свой кофе стоя, не сводя глаз с причудливых созданий в аквариуме. Моря он никогда не видел – ни на Земле, ни здесь.
Регина время от времени бросала на него короткие, притворно рассеянные взгляды. Она не вызывала у него симпатии, хотя и красивая. Говорила она, манерно растягивая слова, и ненавязчиво показывала, что проявляет изрядный либерализм, распивая кофе с теми, кто стоит на социальной лестнице намного ниже супруги гараоба. По контрасту с Миури, как всегда сдержанной и приветливой, она выглядела почти карикатурно и напоминала жеманную барыню из советского фильма.
Она, конечно же, советских фильмов не видела и вряд ли представляла, какое впечатление производит на стороннего наблюдателя.
Особенно Нику не понравилось, как Регина вела себя с девушкой в синем халате. Тут уж никакой игры в либерализм – властный, уничижительный тон, а когда служанка, собирая пустые чашки, сделала неловкое движение, и те звякнули на подносе, Регина взвизгнула:
– Дура! Пошла отсюда!
Ее холеная ручка дернулась – дать пощечину, однако хозяйка дома спохватилась, нельзя же при посторонних, и удара не последовало.
Миури на мгновение вскинула глаза на Ника.
«Замри. Не вздумай как-нибудь отреагировать», – предупреждал ее взгляд.
Чтобы не выдать свое отношение к этой сценке, он отвернулся и опять уставился на аквариум.
– Не обращайте внимания, сестра Миури, – раздался позади нервный жеманный смешок. – Я места себе не нахожу… Вы, наверное, догадались, что я не просто так вас пригласила, мне нужна ваша помощь, – Регина понизила голос. – Вы должны мне помочь, ради всего святого! Они хотят убить моего мальчика, моего маленького…
Какая-то опасность угрожает ее ребенку?
Ник снова повернулся к женщинам. Нехорошо стоять столбом и пялиться на медуз, когда заходит речь о таких проблемах.
Госпожа Эглеварт тончайшим, как клочок тумана, платочком вытирала мокрые глаза.
– Кого хотят убить? – мягко спросила «бродячая кошка». – И кто – они?
– Все они… Все, все… Слуги его ненавидят… – Регина всхлипнула. – Заиньку моего… И муж тоже… Они хотели заиньку отравить, яда ему подсыпали, он скушал и чуть не умер! Я теперь только сама кормлю, никому не доверяю, а то его изведут, мальчика моего им не жалко… Мы поедем в Макишту, и по дороге они его убьют, поэтому я решила обратиться к вам. Спасите его, я хорошо заплачу, – она опять всхлипнула. – Он один-единственный меня понимает!
– Почему его хотят убить?
– Он им мешает! Они даже хотели… на него… на заиньку… намордник надеть!.. Я не позволила. Представляете, разве можно на члена семьи – намордник?! Он ведь оби-и-идится…
Она расплакалась.
– Речь идет о собаке? – уточнила Миури, когда рыдания начали стихать.
– О песике, о моем заиньке, – подтвердила супруга Столпа, судорожно икая от слез.
– Ник, будь добр, дай воды, – полуобернувшись, бросила Миури.
Оглядевшись, Ник шагнул к столику с цветочным орнаментом на белой лаковой столешнице, налил воды из тяжелого графина. Не слишком ловко сунул даме стакан.
– Его все ненавидят… Муж даже говорил, что застрелит его, если он еще раз… А она была сама виновата… – продолжая плакать, бессвязно объясняла Регина. – Он такой умный, так меня любит… Вы должны отвезти его в Макишту, я заплачу любые деньги! Видите, я не торгуюсь…
Улучив паузу, Миури сказала:
– Я должна на него посмотреть.
– Да-да, конечно, – супруга гараоба сквозь слезы улыбнулась. – Сами увидите, какой он заинька… Идемте!
Втроем они вышли в коридор, выложенный кричаще яркой розовой и лимонной плиткой, после поворота остановились перед двустворчатой дверью. Регина извлекла из складок воздушного одеяния позолоченный ключик и прошептала:
– Приходится моего заиньку взаперти держать… Муж сказал, что прикажет его пристрелить, если он будет везде бегать. Так много в людях злости…
Из-за двери донеслось наводящее оторопь басовитое ворчание.
– Он на цепи? – деловито осведомилась Миури.
– Да разве можно заиньку – на цепь?! – супруга Столпа всплеснула руками, чуть не выронив ключ. – Они хотели посадить его на цепь, а у меня сердце кровью обливается, я не позволила. Да не бойтесь, там решетка, и вы же вместе со мной. Свою мамочку мальчик слушается!
Она отперла дверь и первая переступила через порог. Миури и Ник вошли следом. Ворчание перешло в рык, одновременно и ликующий, и угрожающий.
Решетка – литое кружево – разделяла помещение надвое, а по ту сторону… Разве это собака? Ник уже видел подобное существо на картинке – в учебнике «Живая природа Иллихеи», раздел «Особо опасные животные».
– Это же грызверг! – выпалил он вслух.
– Да, грызверг! – с вызовом подтвердила Регина. – А что, грызверг, по-вашему, не песик? По-вашему, он не имеет права на существование? Мой пусенька, мой заинька, вот и пришла к тебе мамочка…
За решеткой бесновался зверь размером с королевского дога, но с более мощными лапами и массивным туловищем. Черный с асфальтово-серым отливом, под жесткой блестящей шерстью перекатываются литые мускулы. Клацают когти об исцарапанный паркет. Крупная тупомордая голова, маленькие уши, в большой влажной пасти – два ряда острых, как ножи, зубов. Глаза горят недобрыми угольками.
«Челюсти грызверга без труда перекусывают берцовую кость взрослого человека, ствол молодого дерева и даже трубу парового отопления», – вспомнилась Нику фраза из учебника.
– Мамочка своего заиньку любит, – бормотала Регина, прильнув к решетке. – У нас гости, да, да, гости, поэтому мамочка пока дверцу не откроет, ты уж, мальчик мой, потерпи… Его зовут Мардарий, – сообщила она Миури и Нику, лаская преданно повизгивающего грызверга. – Мардарий у нас красавец, правда же он великолепный? А они его не любят… Нехорошие люди мамочкиного заиньку не любят, но мамочка не даст им на заиньку намордник надеть! Мой маленький, как он радуется, что мамочка к нему пришла!
Время от времени Мардарий косил горящим глазом на чужаков и издавал низкое злобное урчание.
– Вот как заинька свою мамочку защищает! – умильно прокомментировала хозяйка. – Пусенька мой…
В помещении стоял острый звериный запах, как в зоопарке в безветренную погоду. Солнечный свет лился из двух высоких полукруглых окон яркими потоками, и были отчетливо видны все царапины и пятна на старом паркете. Возле громадного пышного ложа с оборками и декоративными бантами, совсем не похожего на собачью постель, стояла большая, как лохань, металлическая миска, в ней лежали в кровавой водице куски сырого мяса.
– Мамочка скоро к своему мальчику Мардарию вернется, – пообещала грызвергу Регина. – Сейчас мамочка придет, только с гостями поговорит…
Зверь свирепо зарычал. Если бы ему до этих гостей добраться!
Когда вышли в лимонно-розовый коридор, хозяйка прошептала:
– Спасите моего заиньку! За любую цену… Если он поедет с нами, по дороге его убьют, потому что все против него настроены. А он же не виноват, что он грызверг… Та служанка, которой он руку откусил, была сама виновата, от нее плохо пахло. И она мне грубила, а заинька этого не любит. Нельзя же за это убивать! А что он маляров покусал, так им же за увечья заплатили, и я не понимаю, чем они остались недовольны! Могли бы сказать спасибо, что за просто так получили такие деньги. Я хочу, чтобы вы отвезли Мардария в Макишту. У меня только на вас надежда… – Она смотрела умоляюще, как обиженный ребенок, готовый окончательно разочароваться в людской справедливости, на ее искусно набеленном лице блестели дорожки слез. – Сколько вы за это возьмете?
«У нее не все дома. Как мы, по ее мнению, повезем грызверга?!»
Ник ждал, что Миури скажет что-нибудь в этом роде, но монахиня невозмутимо предупредила:
– На мою помощь вы можете рассчитывать только в том случае, если Мардарий не причинил вреда никому из народа Лунноглазой.
– Нет-нет, не причинил! – торопливо заверила Регина. – Один раз погнался за кошкой, но она от него на дерево залезла.
– Если б догнал, растерзал бы.
– Нет-нет, что вы! – госпожа цан Эглеварт заломила тонкие белые руки. – Заинька только побегать за ней хотел, честное слово! Не поймал ведь… Он один меня любит и понимает. Если его убьют, я тоже умру. Сколько вы хотите?
– Триста тысяч. Половину вперед, авансом.
– Так много… – пролепетала Регина. – Это же целое состояние… Я должна попросить денег у мужа, а если он поймет, что это для Мардария… Вы не согласитесь сбавить цену до разумной цифры?
– Нет.
Бывало, что Миури оказывала кому-нибудь нешуточную помощь за символическую плату. Ник помнил, как она в одной деревне вылечила девочку от странной кожной хвори и изгнала из дома наславшее эту хворь существо, похожее на здоровенную серую бабочку из тех мохнатых, что вьются в сумерках вокруг светильников, да еще поставила защиту, чтобы сверхъестественное насекомое не вернулось – все это за ночлег и бутыль молока (угощение для местных кошек). А сейчас видно было, что она не уступит ни рикеля.
– Я достану эти деньги, – вздохнула Регина. – Не беспокойтесь, достану. Я хочу, чтобы моего мальчика отвезли именно вы. Другим я не доверяю, а вас, я слышала, не перекупят, у вас хорошая репутация, – на глаза опять навернулись слезы. – Спасите заиньку!
– Если не будет возражать Лунноглазая Госпожа. Я должна сходить в храм и испросить у нее позволения. Завтра я сообщу вам, да или нет.
– Мардарий не обижал кошек! – всхлипнула госпожа цан Эглеварт. – Только гонялся…
– Миури, мы собираемся согласиться? – оторопело спросил Ник, когда они вышли на улицу и дворец гараоба остался позади, за блекло-желтыми административными постройками, шелушащимися от зноя.
– Я поступлю так, как велит Лунноглазая. Храму нужны деньги, и нам с тобой нужны деньги, а это именно тот случай, когда можно заломить любую цену.
– Как мы эту зверюгу повезем?!
– Как – не проблема, – спокойно, словно думая одновременно о чем-то другом, отозвалась «бродячая кошка». – В кулоне, разумеется.
– В каком кулоне? – растерялся Ник. – Что такое кулон?
– Камень на цепочке. На шее носят.
Она, видимо, решила, что ему не известно значение иллихейского слова.
– И в этот кулон можно запихнуть целого грызверга?
– Можно. Если умеешь это делать и если у тебя есть разрешение, выданное жреческой коллегией.
– Хотел бы я посмотреть, как ты засадишь Мардария в кулон, – Ник недоверчиво усмехнулся.
Он прекрасно знал, что здесь, в этом мире, еще и не такое возможно; усмешка была не столько интеллектуальной, сколько нервной реакцией – как содрогание при погружении в ледяную ванну.
– Посмотришь. Но если Лунноглазая эту идею не одобрит, тебе придется подождать другого случая. Какого ты мнения о том, что увидел?
– Ну, вообще-то… – он замялся. – Я разочаровался в иллихейской аристократии. Думал, они воспитанные, образованные, утонченные… А на эту дамочку посмотришь – и сразу хочется в какую-нибудь коммунистическую партию вступить, хотя дома я был за диссидентов.
– Ясно, – улыбнулась «бродячая кошка». – А теперь возьми назад свои слова насчет иллихейской аристократии. Регина цан Эглеварт – твоя соотечественница.
Это в первый момент удивило его даже больше, чем то, что грызверга можно спрятать в кулоне, но только в первый. Если разобраться, как раз это все объясняет. Он и дома таких видел.
– Говорят, Эглеварт женился на ней по большой любви, – Миури скептически хмыкнула. – У него хватило ума устроить детей в закрытую школу, а каникулы они обычно проводят в поместье у деда. Регина в одном права: это верно, что такую суку поймет только грызверг!
Они дошли до бульвара с узловатыми деревьями, сплошь усыпанными сиреневыми и голубыми соцветиями, издали напоминающими райских птиц. В скудной тени сидели лоточники, мимо тащился, пыхтя и дребезжа, нарядно разубранный паровой автобус.
– Я сейчас пойду в храм беседовать с Лунноглазой Госпожой. А ты еще не созрел для долгих медитаций, поэтому погуляй по городу и к вечеру возвращайся в гостиницу.
Одно из бесспорных достоинств культа Лунноглазой: за адептами признается определенная независимость, никакой стадной дисциплины – каждая уважающая себя кошачья особь должна время от времени гулять сама по себе.
Куда бы они ни приехали, Миури обязательно отправляла Ника на самостоятельную экскурсию.
– Если заблудишься – спрашивай дорогу, если совсем заблудишься – я попрошу народ Лунноглазой тебя разыскать. Если кто-нибудь привяжется, скажи, что ты служишь Лунноглазой Госпоже.
Этого обычно хватало. Не считая происшествия в Мекете, но там, как сказала Миури, нападение было подстроено. Одна трактирная кошка видела, как Ксават цан Ревернух беседовал с местными громилами – теми самыми, которые потом напали на Ника. А если кошки о чем-то знают, Миури об этом тоже узнает, ведь она умеет разговаривать с ними на их языке.
«В министерстве у этого Ревернуха репутация моралиста, параноика и скользкого пройдохи, – сообщила Миури, задумчиво перебирая четки из лунного камня. – Если еще его встретишь, держись подальше».
Сначала Ника занесло в дебри узких, дискретно-затененных улочек, петляющих меж многоэтажных домов с потеками и трещинами на добела выцветшей штукатурке. Солнечные и затененные участки равномерно чередовались, так как верхние этажи зданий были соединены то ли воздушными галереями (такими же обшарпанными, как все остальное), то ли далеко выдающимися сомкнутыми балконами.
Подслеповатые арочные окна в рассохшихся переплетах с остатками белой краски. И булыжная мостовая.
Все это почти заворожило Ника: словно бродишь внутри картины, изображающей испанский или португальский город. Смуглые люди в вышитой одежде, кто в шляпах, кто с зонтиками, довершали впечатление… хотя волосы у многих желтые, как у Миури, ничего общего с Испанией. И на карнизах сидят крылатые ящерицы, но так даже интересней.
Главное, что это не земной город и напоминает он карандашную зарисовку, сон, плод воображения… По его улицам можно гулять безболезненно. Он не заставит тебя вспоминать то, о чем не хочется вспоминать.
Романтическое настроение улетучилось, когда прямо перед Ником, обдав его брызгами, шлепнулся на мостовую порванный бумажный пакет с овощными очистками. Ник очнулся и ускорил шаг.
Все прохожие спешили, и темноволосые, и желтоволосые – теперь он понял, почему. Тот, кто швырнул пакет, вряд ли метил именно в него, просто здесь так живут. Мусор лежал кучками под стенами домов и как будто агонизировал, шевелился… Ага, в нем копошатся пылевые плавуны – мелкие животные, с виду похожие на сухие ветки.
Нику повезло выбраться из этого района, не получив еще одним пакетом по голове.
Широкая улица, скорее даже проспект, много сверкающих стеклянных плоскостей, толпы народа. Солнце клонится к западу – час пик. В газонах изнывают от зноя чахлые розовые кустики с пышными бледно-розовыми и чайными бутонами.
Он завернул в кофейню с циферблатом над входом. Взял большую чашку кофе и тилму, похожую на многослойную пиццу.
Столик стоял возле громадного окна от пола до потолка. Можно не спеша пить кофе и рассматривать прохожих. Три года назад он думал, что ничего такого в его жизни больше не будет.
Иллихейцы, спешившие мимо, выглядели энергичными и темпераментными. Желтоволосая девушка в яркой полосатой юбке стукнула сложенным зонтиком по плечу разбитного брюнета, что-то ей говорившего. Похоже, в шутку, но тот скривился от боли.
Полицейский в зеленом мундире с начищенными пуговицами с любопытством наблюдал за двумя автомобилями, которые пытались вырулить с переполненной стоянки напротив кофейни. Они мешали друг другу, и ни тот, ни другой не желал уступить. Страж порядка одобрительно ухмылялся.
– Эй, конкурирующая фирма, привет!
Это Вилен и Элиза, с которыми он познакомился в Мекете. Они попали в Иллихею на год раньше Ника и работали у Ксавата цан Ревернуха.
Окликнула его девушка. Вилен подошел к столику следом за ней, и видно было, что ему не очень-то хочется общаться с «конкурирующей фирмой»: вдруг влетит от Ревернуха? Но все-таки подошел и уселся, откинувшись на спинку стула с преувеличенно непринужденным видом, словно кто-то заставлял его изображать успешного и жизнерадостного молодого человека.
А Элизу (раньше ее звали Верой) можно принять за аристократку. Во всяком случае, она больше походила на аристократку, чем Регина цан Эглеварт со своим «заинькой».
Спину она держала прямо, хотя немного напряженно, и двигалась красиво, как гимнастка на показательных выступлениях. Наверное, дома, пока все было в порядке, ее водили на какие-нибудь занятия вроде танцев или художественной гимнастики.
Золотисто-русые волосы слегка вьются, ресницы длинные и загнутые, как на картинке.
Может быть, на ней тоже в конце концов женится какой-нибудь иллихейский гараоб, и это будет правильно. Подумав об этом, Ник ощутил глухую грусть. Как будто его сердце было располосовано на куски и потом кое-как сшито заново, и он уже привык так жить, словно после операции, но иногда там, где швы, начинало болеть.
Даже если девушка ему нравится, он не должен добиваться близких отношений. Он ведь не сумел ничего предотвратить и маму защитить не смог. Разве после этого он имеет право на чью-то любовь?
Криво усмехнувшись, Ник ляпнул первое, что пришло в голову: поинтересовался, как поживает Ксават цан Ревернух.
Нежное лицо Элизы мгновенно отвердело, и она подчеркнуто сухо ответила, что господин Ревернух поживает неплохо, всем бы так поживать.
Неловкое молчание. Ник понял, что сказанул не то, не надо было вспоминать о ее шефе. Он чувствовал себя скованно, и Элиза, кажется, тоже.
Зато Вилена прорвало, и тот принялся рассуждать о социальном устройстве Иллихейской Империи – авторитетно, немного свысока, с уверенностью эксперта-политолога, приглашенного в телестудию. Говорил он громко, на все кафе, и другие посетители поглядывали в их сторону, хотя вряд ли кто-нибудь прислушивался, о чем идет речь, – здесь, вдали от Нойоссы, по-русски понимают немногие. Щуплый, с мелкими и неправильными чертами лица, Вилен буквально извергал энергию, как мощный прибор, работающий вхолостую.
«Наверное, Элиза его девушка. Даже не наверное, а наверняка».
Эта мысль заставила Ника окончательно скиснуть.
Он никогда не умел так уверенно рассуждать о вещах, с которыми знаком поверхностно. Для того чтобы выдать более-менее связное мнение, ему необходимо знать предмет достаточно хорошо. А Вилен выстроил сложную и разветвленную конструкцию, используя материал из учебника для иммигрантов и три-четыре непосредственных наблюдения, это Ник сумел уловить, все остальное – просто слова в различных комбинациях. Вот что значит уверенность в себе!
К их столику подошел официант в пестром вышитом фартуке и начал настойчиво предлагать пирожные из разноцветного желе: «бесплатное фирменное угощение, очень вкусно, только попробуйте!»
Похоже, преследовал он одну-единственную цель – вынудить Вилена замолчать, хотя бы заткнуть ему рот фирменным десертом за счет заведения.
Его хитроумный план сработал: Вилен польстился на изумрудно-вишневое пирожное и сделал паузу.
– А ты что думаешь об Иллихее? – спросил Ник у Элизы.
Спросил первое, что пришло в голову, только бы сломать тонкий ледок, затянувший разделяющее их пространство.
Она ответила вопросом на вопрос:
– Ты видел мультик «Пластилиновая ворона»?
– Видел, конечно. Классный. А что ты думаешь…
– Здесь то же самое, – перебила Элиза. – Все разноцветное, как это желе, все меняется и превращается одно в другое, чудеса всякие… Пластилиновая страна.
Ему это понравилось, но самому никогда бы в голову не пришло. Наверное, надо обладать девчоночьим образным мышлением, чтобы додуматься до такого сравнения.
– В этом что-то есть, – он улыбнулся.
Девушка тоже улыбнулась.
Покончивший с пирожным Вилен принялся развивать свою мысль дальше:
– Иллихейская социальная модель имеет свои плюсы и минусы, как и любая монархическая система, а то, что здесь в социальную модель включены мистические существа, добавляет плюсов и минусов. Я считаю, это ослабляет выживательный потенциал общества…
Элиза обреченно закатила глаза к расписному, в цветочных гирляндах на синем фоне, кое-где потрескавшемуся потолку. Все-таки не похоже на то, что она девушка Вилена.
Потом они втроем пошли гулять по городу. По центральным улицам и бульварам, не забредая больше в те кварталы, где в тебя могут попасть пакетом с овощными очистками. Вилен всю дорогу ораторствовал, напористо и с апломбом, то ли не замечая, что аудитория его почти не слушает, то ли замечая, но не желая с этим мириться.
Простились, когда начало смеркаться, на площади перед белым зданием с лепными раковинами и многоярусной крышей в гирляндах желтых и красных мигающих лампочек – то ли театр, то ли какой-то храм.
– Пока, – приветливо сказала Элиза.
Ник стоял и смотрел, как они идут к автобусной остановке. Девушка с осанкой начинающей гимнастки, в белой блузке с пышными рукавами и длинной узкой юбке. Вертлявый молодой человек с короткой по иллихейским меркам стрижкой (волосы едва прикрывают шею), в костюме с вышитыми ромбами – множество углов, напор и агрессия – того покроя, какой считается здесь официальным.
На расстоянии, в толпе похоже одетых людей, они ничем особенным не выделялись среди других обитателей Пластилиновой страны.
Ксават видел эту срань собачью из окна такси. Вот же западло… вернее, вот безобразие! Мало ему оборотня, который, возможно, все-таки учуял его след, так теперь еще Элиза не в ту сторону смотрит!
Дрянь девка забыла о том, что Ксават цан Ревернух для нее сделал. Он обратил на нее внимание и взял на службу. В течение двух с лишним лет он о ней заботился, знакомил с новым миром, время от времени даже давал ей денег на всякую ерунду. И вот тебе признательность: стоило появиться какому-то смазливому сопляку – старый благодетель больше не нужен.
«Все они одинаковые, – желчно подумал Ксават. – Все оторвы…»
Пока такси по шумным, хаотично перепутанным рифалийским улицам пробиралось сквозь вечернюю сутолоку к гостинице, он припоминал все обиды, которые претерпел от Элизы. Обид накопилось много.
Она дерзила и огрызалась.
Она его обманывала. Говорила, например, что гигиенические прокладки на десять рикелей подорожали, а после выяснялось, что это вранье, и дополнительные десять рикелей она потратила на мороженое или на крохотную баночку косметического крема с блестками (никчемная срань, потому что Ксавату все равно, мажет она себе лицо этой модной блестящей пакостью или нет).
А когда Ксават хотел уступить ее всего-то на одну ночь советнику цан Сугеварту в обмен на содействие в служебной интриге, окаянная шлюшка закатила скандал: это-де оскорбление и криминал, и если он будет настаивать – она пожалуется и на него, и на Сугеварта.
Словечко «криминал» Ксавата испугало. Опасное словечко. Так сказать, ключевое… Сугеварту бояться нечего, он ведь настоящий цан Сугеварт и отделается штрафом за злоупотребление служебным положением, а Клетчаб Луджереф – совсем другое дело… В общем, он пошел на попятную и ни о чем таком больше не заикался, но Элизе этого не простил.
Кроме того, она уже несколько раз заводила речь о том, что ее зарплату Ксават должен отдавать ей, а не оставлять у себя. Да еще повышала голос, словно он ей ровня. Ну, он, конечно, сразу обрывал ее и объяснял, что руководителю виднее, на что должны расходоваться ее деньги, потому как он за нее отвечает. То есть знай свое место, срань собачья. Он никогда не выдавал помощникам всю зарплату целиком, а то больно жирный для них кусок получится. Возомнят о себе, от рук отобьются… Подчиненных надо держать под контролем.
Она нередко допускала мелкие ошибки при работе с документами или складывала вещи таким образом, что Ксават не мог найти то, что нужно. Случайно так выходило или делала назло? Когда скажешь, быстренько все исправит, но до чего это раздражает!
Она, само собой, рассчитывала выйти замуж за высокородного цан Ревернуха, и ее злило то, что он тянет с предложением.
А Ксават, во-первых, никогда бы на ней не женился – Элиза для этого недостаточно покладистая, а во-вторых, если официально оформлять брак, всплывут кое-какие неувязочки.
Дура. Выскочила бы замуж за родовитого аристократа – и на другой день бы обнаружила, что стала женой хасетанского мошенника в бегах! Подумав об этом, Ксават злорадно фыркнул, но потом снова погрузился в угрюмое раздумье. Такси в этот момент свернуло с длинной улицы, окаймленной желтыми бусинами фонарей, на площадь Безмолвного.
В центре площади белела окруженная кольцевой колоннадой исполинская каменная фигура – закутанный в плащ человек (скорее всего, человек) с опущенным на лицо капюшоном.
Вокруг кишели, сигналя друг другу, автомобили. Шофер такси тоже надавил на клаксон.
– Храни нас, Безмолвный, и пусть тайное останется тайным, – машинально пробормотал Ксават слова молитвы.
Пожиратель душ хочет поймать и сожрать то, что ускользнуло от него четверть века назад. Стать приманкой, как предлагает Пеларчи? Брр… Но у него нет выбора, он уже приманка. Что еще могло понадобиться этой твари в Рифале?
Не забираться бы Ксавату так далеко на юг, но, поступив в свое время на службу в Министерство Счета и Переписи, он обнаружил, что больше себе не принадлежит. Куда командировали, туда и поедешь, а попробуй не подчиниться – назначат дисциплинарное расследование.
Вообще-то, в дисциплинарном расследовании ничего ужасного нет. Император-самодур, который направо и налево рубит головы провинившимся чиновникам, – это из детских сказок. В реальной жизни таких чиновников штрафуют, переводят на неперспективные должности или отправляют в отставку, всего-навсего. Но сама по себе разбираловка… Инспектора из внутренней административной полиции всю подноготную стараются вызнать, до всякой мелочи докопаться. Не иначе, с жиру бесятся, истинные цепняки!
В этом опять же ничего особенно страшного нет. При условии, что ты натуральный Ксават цан Ревернух, а не вор, присвоивший с помощью зеркала-перевертыша чужое лицо и убивший его законного обладателя, укравший имя и статус высокородного.
Клетчаба Луджерефа в случае разоблачения ожидала смертная казнь, поэтому он не давал поводов для дисциплинарного расследования, усердно трудился на ниве государственной службы, безропотно ехал, куда посылали. Отыгрывался за эту срань на подчиненных. Им, бездельникам, хорошо, по ним веревка не плачет, и никто не мечтает сожрать их души.
Ежели что, Ксават успеет сбежать – он привык держать нос по ветру и в таких делах не тупак, но его же разоблачат, пусть даже заочно, и сенсационная история наверняка попадет в газеты! А пожиратели душ, которые поумнее, тоже газеты читают. Король Сорегдийских гор узнает, под чьей личиной он скрывается, как выглядит…
Шофер ругнулся и притормозил. Через дорогу перебежала стайка сопливых вертихвосток. Волосы распущены, мордашки усыпаны сверкающими в свете фонаря блестками. Ксават подумал об Элизе и тоже зло выругался за компанию с шофером.
Не нужна ему эта Элиза. Даром не нужна. С ней чем дальше, тем хуже. Девок много, он себе другую найдет. Но уступать ее безродному паршивцу из сопредельного мира не годится. Обидно, вроде как тебя ткнули мордой в срань собачью.
Если с Элизой что-нибудь случится, Ксавату, как непосредственному руководителю, за нее отвечать, поэтому ничего с ней не случится. Раз дрянь девка не умеет ценить добро, по возвращении из командировки он ее выгонит с самой нелестной характеристикой. Все ей припомнит…
А этот молодой да ранний, который хочет увести девку у Клетчаба Луджерефа, за свою наглость дорого заплатит.
Под лоджиями монастырской гостиницы собралось видимо-невидимо кошек. Одни поглядывали вверх, ожидая угощения, другие дремали в траве.
Среди зелени желтела песчаная площадка, и посередине, на постаменте, сидела еще одна кошка – бронзовая, десятиметровая. Изображение Лунноглазой. За деревьями виднелись крытые цветной черепицей многоярусные крыши соседних построек.
– …В общем, выбор за тобой, – сказала в заключение Миури. – Возьмешься за такое задание или нет…
Речь шла все о том же. О транспортировке в Макишту грызверга Мардария, принадлежащего Регине цан Эглеварт. Миури вчера допоздна медитировала в храме и в конце концов удостоилась беседы с богиней.
Поскольку на совести у Мардария нет ни одной убитой кошки (по не зависящим от него причинам, просто-напросто не поймал), монахиня получила разрешение помочь в этом деле супруге Столпа. Но – не подобает жрице Лунноглазой Госпожи носить на шее кулон с грызвергом, естественным врагом кошачьего племени, так что хранить у себя означенный кулон придется ее помощнику. Он не давал обетов и не принимал посвящения, ему позволительно.
И второе. Приближается время священных мистерий в Олаге, сестре Миури надлежит там присутствовать. Ника она могла бы взять с собой – но без грызверга, поэтому, если Ник согласится на эту авантюру, ему придется добираться до Макишту самостоятельно, а Миури приедет туда позже.
Он еще не путешествовал в одиночку и находится здесь всего-то два с половиной года, из них первый год безвылазно провел в Нойоссе, городе иммигрантов. Он до сих пор многого не знает и вдобавок по иллихейским меркам несовершеннолетний – ему еще не исполнилось двадцати. Вдруг он угодит в неприятности, как уже было в Мекете?
С другой стороны, Большой Поперечный тракт, пересекающий иллихейский материк с востока на запад, мимо северных отрогов Сорегдийского хребта, – оживленная и благоустроенная трасса, здесь много небольших городов, деревень и придорожных гостиниц. До совершеннолетия Нику осталось всего-то полгода, он не увлекается ни азартными играми, ни спиртным. Если он благополучно доставит кулон с грызвергом в Макишту, он заработает солидный гонорар и для ордена Лунноглазой, и для себя – четверть заплаченной Региной суммы будет положена в банк на его имя.
Миури предложила Нику самому принять решение.
– Я согласен, – рассеянно наблюдая за собравшимся внизу кошачьим обществом, сказал Ник. – Без проблем отвезу. Лишь бы он по дороге из кулона не выскочил.
– Не выскочит. Для этого надо совершить особое действие и произнести отпирающее слово. А насчет своего согласия – хорошенько подумай до утра. Если не передумаешь, завтра пойдем к Регине.
– Не передумаю.
В последнее время он все чаще испытывал неловкость из-за того, что Миури постоянно его опекает. Да, он здесь чужак, иммигрант, но Пластилиновая страна (у него не шли из головы слова Элизы, и чем дальше, тем больше ему нравилось это название) гостеприимно принимает чужаков. На Миури Ник пожаловаться не мог, она тактичная, рассудительная, терпеливая, однако ведет себя так, словно он школьник, а она – классный руководитель и обязана за ним присматривать. Ладно, если бы ему было тринадцать лет, но ведь ему скоро стукнет двадцать!
– Тебе придется быть осторожным и осмотрительным, меня рядом не будет. Иногда ты заводишь довольно странные знакомства.
Ник понял, на что намекает «бродячая кошка».
– Так он же ничего мне не сделал.
– Не считая браслета, который смогла снять с твоего запястья только Лунноглазая Госпожа. Нехорошо было беспокоить богиню из-за такой мелочи, как неподдающаяся застежка.
– Это ведь была, как ты сама сказала, заколдованная застежка.
– Вот именно. Не годится надевать на человека штуковину, которую он не в состоянии самостоятельно снять.
– Кроме браслета, ничего плохого не было. Наоборот, он отговорил меня от самоубийства. Мне тогда очень важно было с кем-то поговорить, после этого стало легче.
– Ладно, это ведь дело двухлетней давности, – примирительно заметила Миури. – Я только хочу сказать, что по дороге в Макишту ты не должен попадать ни в какие истории. Ты будешь курьером с ценной посылкой, за которую мы с тобой несем ответственность.
Назавтра они снова пошли во дворец рифалийского Столпа. Перед этим Миури показала Нику продолговатый, длиной сантиметра четыре, восьмигранный кристалл на цепочке из тусклого темного золота. Рубин или гранат – Ник в камнях не разбирался. Темно-красный, как венозная кровь, почти черный, холодный на ощупь.
Регина встретила их зареванная. Глаза покраснели, сквозь слой пудры проступают тонкие, как волос, морщинки.
– В заиньку стреляли, – сообщила она тихим сдавленным голосом. – Когда он в парке в своей вольере гулял. Муж велел вольеру для него отгородить, это же совсем как тюремная камера! И все равно кто-то его чуть не убил… Мало того, что намордник хотели надеть, так теперь еще покушаются! Ни одна пуля не попала, у него ошейник с оберегом, я как будто сердцем чувствовала… Спасите заиньку, деньги я приготовила.
– Идемте.
Втроем они вошли в то же самое благоухающее зверинцем помещение, разделенное надвое решеткой. Грызверг встретил их угрожающим ворчанием.
Миури бросила кулон на светлый грязноватый паркет, и Мардарий исчез.
– Где он? – жалобно вскрикнула Регина.
– Внутри кристалла.
– И он там помещается?! – В голосе дамы зазвучали скандальные нотки. – Он же большой, а камешек этот ваш маленький!
– Можно сказать, что я свернула трехмерный фрагмент пространства, в котором находится Мардарий, таким образом, что он теперь занимает очень немного места, – тоном доброжелательно настроенной школьной учительницы объяснила «бродячая кошка». – И переместила этот фрагмент внутрь кулона.
– Это каким таким образом?! – крикнула супруга Столпа, наступая на нее с видом покупательницы, которая недосчиталась мелочи, отойдя от кассы.
Вот теперь Ник окончательно убедился в том, что Регина из одного с ним мира.
– Сие храмовая тайна, госпожа цан Эглеварт, – с достоинством ответила монахиня. – Но, если вы в чем-то сомневаетесь или чего-то опасаетесь, поищите другой способ доставить грызверга в Макишту. Сейчас я его выпущу.
Кулон, блеснув в падавшем сверху косом солнечном столбе, сам собой прыгнул ей в руку, словно Миури его магнитом притянула. Регина цан Эглеварт глядела на нее подозрительно и агрессивно, но с опаской.
Сжав кулон в кулаке, монахиня размахнулась и опять швырнула его сквозь решетку на отгороженную половину комнаты, пробормотав при этом:
– Сакхалагливлум.
Черный с асфальтовым отливом Мардарий возник из ничего, встряхнулся и зарычал на гостей – как ни в чем не бывало, словно его и не сворачивали вместе с фрагментом пространства. А кулон, повторив прежний маневр, снова очутился в руке у Миури.
– Мальчик мой, заинька мой… – ухватившись за решетку, с облегчением пробормотала госпожа цан Эглеварт.
– Ник, пойдем, – позвала Миури.
– Подождите! – Регина заступила им дорогу и заговорила, сменив тон на просительный. – Я же за него беспокоюсь, вы должны понять, у меня же сердце кровью обливается… Я уже деньги приготовила! Сто пятьдесят тысяч, аванс, как договаривались. Отвезите Мардария в Макишту! А ему в это время не будет больно?
– Нет. Он будет дремать и смотреть приятные сны.
Повторно заключив грызверга в кристалл, Миури надела кулон Нику на шею.
– Спрячь под рубашкой.
– Вы отдаете заиньку ему? – Регина нахмурилась. – Он же совсем молодой, неопытный…
– Он мой помощник. Мне, жрице Лунноглазой, нельзя хранить у себя кулон с грызвергом.
Миури аккуратно пересчитала и убрала в карман монашеских шаровар деньги. Иллихейские купюры такого достоинства Ник до сих пор видел только на картинке в учебнике для иммигрантов. Какой на них сложный переливчатый рисунок, чуть ли не мерцающий… Наверное, это чтобы труднее было подделать.
– А кто-нибудь не сможет украсть у вас кулон, выпустить оттуда заиньку и убить? – опять начала допытываться Регина. – Вокруг столько злых людей…
– Для того чтобы выпустить Мардария, кулон нужно взять в левую руку, два раза подряд сжать в кулаке, потом бросить и произнести отпирающее слово – «сакхалагливлум». Бессмысленный набор звуков, – теперь «бродячая кошка» говорила чуть слышным шепотом. – Пароль знаем только мы трое. Следовательно, никто, кроме нас, сделать это не сможет.
Госпожа цан Эглеварт беззвучно зашевелила губами. Заучивала пароль.
– Сейчас завернем в банк и положим деньги на счет, – сказала Миури, когда вышли на улицу. – Пока задание не выполнено, трогать их нельзя, таковы правила.
– А человека тоже можно спрятать в кулоне?
– Кого угодно. Таких кристаллов немного, все они созданы Пятерыми, и владеть ими могут только жрецы. До Рарга мы с тобой доедем вместе, оттуда я в Олагу, а ты – дальше на запад, в Макишту.
– Хорошо, – отозвался Ник.
Это будет его первое самостоятельное путешествие по дорогам Пластилиновой страны.
После того как Ксават обругал встреченных в темноватом коридоре молодоженов за сорванный кран в туалете, на душе полегчало.
– Это не мы его перекрутили! – растерянно оправдывался молодой человек в провинциальном вязаном жилете. – Мы его не трогали, мы туда не заходили…
– А если не вы, то кто же?! – злорадно спрашивал Ксават.
Они не знали, кто, и крыть им было нечем.
– Господин цан Ревернух, мы уже вызвали водопроводчика! – заверил его гостиничный администратор, который уже минут десять топтался рядом и беззвучно, как рыба, открывал и закрывал рот, но никак не мог поймать паузу, чтобы вставить слово.
– Если людей не воспитывать, они потеряют совесть и обнаглеют, – наставительно объяснил ему Ксават, жестом показав молодоженам, что они могут убираться.
Все равно под ложечкой ныло. Когда сели в машину, это чувство усилилось.
На запад. Прочь из большого города. В соответствии с хитроумным охотничьим планом Доната Пеларчи – он профессионал, ему виднее.
Ксават понимал, что охотник прав. В рифалийской сутолоке оборотень, который неизвестно как на этот раз выглядит, запросто к нему подберется, а когда спохватишься – будет поздно. Стало быть, надо выманить тварь туда, где народа поменьше, и после дать команду начинать операцию «Невод».
Все правильно. Бесило его другое: он теперь приманка, срань собачья.
Для Доната сорегдийский оборотень – дичь, а для оборотня Ксават – дичь, и осталось только надеяться, что Донат не промахнется.