1
– Ты садист, Сережа: вытащить меня так рано из теплой постели. Оторвать от мужа... Привезти в этот подвал только для того, чтобы что-то там показать... Куда мы едем?
– На Аткарскую.
Лиза, худенькая русоволосая молодая женщина, одетая в джинсы и свитер, сидя в машине, спросонья разговаривала с Мирошкиным, следователем прокуратуры, таким расслабленно-капризным тоном, который могла позволить себе исключительно в присутствии трех человек на всем белом свете – Глаши, своей помощницы, мужа Дмитрия Гурьева и верного друга и тоже помощника Сергея Мирошкина. Правда, с недавних пор в ее адвокатской конторе, которой она заправляла вот уже несколько лет, завоевав авторитет талантливого адвоката и «тайного» следователя, работал еще один человек, почти мальчишка, – Денис Васильев. Вот по отношению к нему она с самого начала взяла чуть ли не материнский тон, о чем потом пожалела: пусть он и мальчишка, ему всего-то двадцать восемь, но уж в сыновья-то он ей точно не годится. Она рядом с ним смотрится как его сестра или подружка. Может, когда-нибудь, когда она привыкнет к нему настолько, что будет воспринимать его как близкого человека, как Глафиру, например, возможно, она и расслабится в его присутствии, позволит себе просто его не замечать...
И вообще, при чем здесь Васильев, когда сейчас, ранним прохладным весенним утром, она спускается в подвал девятиэтажного дома, уже трагически «помеченного» присутствием черной прокурорской машины и обшарпанного микробуса экспертов, а из темного зияющего прямоугольника дверного проема несет сыростью и запахом смерти...
...Они спустились по бетонной, в три ступени, лестнице и оказались в узком коридоре, заваленном мусором. Слева кто-то, очень нагловато-хозяйственный, лет десять-пятнадцать тому назад, если судить по состоянию прогнивших досок и отсутствию двери, отгородил для себя сарайчик, который сейчас был залит неприятным светом прожектора, высветившим, как на сцене, центральную фигуру недавней трагедии – привязанную к старому венскому стулу девушку. Мертвую, с кляпом во рту. Она была изуродована чьей-то жестокой и сильной рукой – сломан нос, разбиты губы, лицо раздулось, посинело и было залито кровью. Ярко-рыжие волосы локонами свисали на грудь и плечи. На девушке было пестрое зеленовато-оранжевое вязаное платье, порванное на груди. Кожа, видневшаяся сквозь изорванное, превращенное на груди в редкую сетку из толстых шерстяных ниток полотно, была белой, словно припудренной. Лиза подумала, что такой невероятной белизны кожа может быть лишь у натуральных шатенок и что этот красивый медно-красный цвет волос наверняка когда-то давно давал повод злым и жестоким сверстникам дразнить обладательницу этой роскошной гривы не иначе как «рыжая-рыжая, конопатая»... И не факт, что это она, рыжая, убила дедушку лопатой. Убили как раз ее. И Мирошкин позвал Лизу, чтобы она помогла ему разобраться с очередным делом.
– Кто ее нашел? – спросила она Сережу вполголоса, осторожно разглядывая мрачноватые фигуры приехавших сюда прокурора города и полицейских.
– Бомж, кто же еще может оказаться в такой дыре ночью... Он поссорился, как он говорит, с дружбаном из соседнего подвала, тот избил его и выгнал, что-то они там не поделили. Вот этот гном...
Лиза только что заметила сидевшее прямо на цементном полу, в самом углу подвала, существо в серых обносках и тускло-красной шапке, надвинутой на самый лоб.
– Вот этот гном и спал рядом с ней... А когда проснулся – может, от запаха, – посветил спичками, увидел и – ходу... Во дворе он столкнулся с мужчиной, который выгуливал свою собаку, и сказал, что в подвале труп. Тот быстро среагировал, позвонил... Вот и все, собственно.
– Понятно. Кто она?
– Ни сумки, ни документов... Личность пока не установлена.
– А от меня ты чего хочешь?
– Лиза! – выдохнул ей Мирошкин прямо в ухо. – Мне кажется, что это дело как раз для твоей Глафиры. Она обожает такие истории. Таинственная незнакомка и все такое... Личная бурная жизнь, ревность... Кажется, она собирается записывать все ваши дела? Так сказать, мемуары, ну, как Ватсон...
– Мирошкин, замолчи. Ничего такого она записывать не собирается. Все это твои выдумки...
– Она сама со мной своими планами делилась.
– И вообще, что это ты так развеселился?
– Я? Нет, просто это нервное. Как ты думаешь, за что ее так?
Между тем тело уже отвязали от стула. Пришли санитары и уложили его на носилки. Лиза не сводила глаз с золотых кудрей девушки. Успела отметить про себя, что при жизни она была невысокого роста, с круглым полным лицом и маленьким курносым носом. Что-то знакомое проступило на фоне всего этого зрительного кошмара.
– Хорошо. Тогда скажи мне, почему ты привез сюда не Глашу, а меня? – заныла она на ухо Мирошкину.
– Потому что она без твоего ведома и шагу не ступит.
– Знаешь, Сережа, по-моему, ты действительно прав и дело обещает быть интересным. Вот только мы с Гурьевым собрались в отпуск. На острова. Подальше от всех этих трупов и разборок...
– Ну, тогда извини... – Неожиданно Мирошкин отстранился от нее и с деловым видом подошел к эксперту. Лиза видела, как он шепотом переговаривается с ним.
Обиделся. Как пить дать обиделся. И он прав. Сколько раз они расследовали дела параллельно, и всегда все, что касалось официальной стороны работы (в особенности экспертизы или оперативных данных), ей поставлял верный друг Сережа Мирошкин. И вот теперь, когда он, вероятно, почувствовал, что дело, которое ему поручили, обещает быть сложным и, быть может, даже громким, потому что журналисты уже к утру пронюхают про золотоволосую мученицу, он обратился за помощью к Лизе – а она отказывает ему...
Когда он вернулся к ней, она со вздохом произнесла:
– А что, если удастся быстро установить личность жертвы и ты сам вычислишь убийцу?
– Острова от тебя не уплывут, – пожал плечами Сережа. – Так как?
– Пришли мне на почту снимки, потом подождем результатов экспертизы.
– Послушай, они сейчас уедут. Уверен, что здесь, в подвале, останется что-то, на что они не обратили внимания. Ты знаешь, о чем я.
– Хорошо. Я подожду на улице, позвоню Глаше и попрошу ее приехать сюда. Мы попробуем что-нибудь найти. Жаль, конечно, что нет личных вещей...
– А тебе ее лицо не кажется знакомым?
– Кажется. Но, когда я думаю о ней, представляется почему-то кухня, какие-то большие кастрюли...
– Может, она работала в «Ностальжи», в ресторане, где обитает бывший Глашин муж, бармен Адам?
– Не знаю... Я попытаюсь вспомнить. Ты же знаешь, у меня неплохая память на лица. Ну, теперь все? Я могу выбраться из этого подвала?
– Я помогу тебе. Вот только с шефом поговорю. Он и так бросает на меня страшные взгляды. Он же знает тебя, и Гурьева твоего тоже.
– Думаешь, ревнует? Ему не нравится, что мы с тобой нередко работаем вместе?
– Нравится не нравится, но ему ли не знать, что наша раскрываемость без твоей помощи выражалась бы совершенно другими цифрами!
– Вот именно! – улыбнулась Лиза. – А то, что благодаря нашим совместным усилиям многие дела разваливались прямо на его глазах, так это, извини меня... Нечего шить тюремные штаны для невиновных. Но все равно, подойди к нему, послушай, как он начнет произносить свои умные наставления и отдавать приказы... Господи, как же хорошо, что я сама себе хозяйка! Никогда не смогла бы работать под руководством таких вот серьезных дядек, честное слово.
Мирошкин подошел к прокурору. Лиза краем уха слышала их разговор. Разыскать убийцу... в кратчайшие сроки... журналисты уже на хвосте... начальство... раскрываемость... тщательно проработать... экспертиза...
Лиза не стала ждать окончания этого пустого разговора, поднялась наверх, вдохнула свежего воздуха и огляделась.
Унылый двор обычной девятиэтажки в самом центре города. Девушке предварительно засунули кляп в рот, чтобы она не кричала. Но какие-то звуки она все равно же издавала. Мычала, стонала, хрипела. И никто ее не услышал. Никто. Все жители этого дома в тот час, когда ее мучили, убивали, занимались своими повседневными делами: ужинали, пылесосили, смотрели телевизор, разговаривали, слушали музыку, болтали по телефону...
Лиза позвонила Глафире:
– Глаша, привет. Извини, что так рано разбудила. Меня Мирошкин привез на место преступления...
Глафира, не так давно кардинально изменившая свою личную жизнь, выйдя замуж за Дмитрия Родионова, крупного бизнесмена, отца двоих сыновей, но продолжавшая работать вместе с Лизой в адвокатском бюро, внимательно выслушала Лизу.
– Будем работать? – спросила она, и по ее тону Лиза поняла, что Глаша заинтересовалась этим убийством.
– Да я и сама не знаю. Представляешь, в кои-то веки собрались с Димой отдохнуть, а тут вдруг и у него какое-то очень важное дело образовалось, он мне вчера вечером сказал, и теперь вот Серега просит меня помочь. Знаешь, у него нюх на такие, казалось бы, безнадежные дела. Словно чувствует он, что в одиночку не потянет. Ты знаешь, я всегда рада ему помочь, тем более что и он нам оказывает прямо-таки неоценимые услуги. Но когда-то ведь надо и отдыхать! Словом, накрылся мой отдых, Глашенька. А у тебя-то как дома? Все нормально?
Глаша в двух словах рассказала о том, что сейчас в их доме гостит двоюродная сестра мужа, Надя, бездетная, одинокая и очень славная женщина, которая с радостью присмотрит за детьми, покормит их, отвезет в школу и в детский сад. Что она, возможно, некоторое время поживет вместе с ними, осмотрится, может, подыщет себе работу, а если нет, то останется у них вместо няни.
– Главное, – сказала напоследок Глафира, – чтобы ей у нас понравилось, чтобы она не заскучала. А так, характер у нее прекрасный, она уживчивая, спокойная, доброжелательная. Если все сложится, я смогу спокойно работать, понимаешь?
– Понимаю, Глаша, я все понимаю. Сейчас официальная часть в подвале закончится, все разъедутся, и вот тогда мы поработаем, попробуем отыскать, как бы это помягче выразиться, незамеченные «профессионалами» улики...
Вылезли на свет божий из подвала, отряхиваясь и жмурясь от бледного утреннего солнца, и прокурор с Мирошкиным. Сергей подошел к Лизе. У него был вид человека, которого только что незаслуженно оскорбили.
– Ну что там еще? Что Герман говорит?
Герман Туров, судмедэксперт и друг Мирошкина, в это утро выглядел лишь чуть получше жертвы, которую осматривал.
– Махмурлук?
– Махмурлук, – ответил Мирошкин.
Лиза рассмеялась. Это смешное слово она выудила из Интернета, в переводе с турецкого оно означало глубокое похмелье.
– Только бы он не запил, как известный Чайкин... – вздохнула Лиза, имея в виду талантливейшего Геру Турова.
– Он осмотрел ее, изнасилования не было, это точно. Ее просто избивали. Но не просто для того, чтобы убить, а именно, чтобы причинить боль. Возможно, этот мерзавец и не предполагал, что она не выдержит побоев. То есть если бы он хотел ее убить, то сделал бы это как-то иначе.
– Пытался, вероятно, что-то у нее узнать?
– Возможно. Но это и не садист, точно... Скорее всего, какой-то пьяный идиот, который от нее чего-то хотел. Вот где-то я ее уже видел, честное слово! Но если у тебя она ассоциируется с кастрюлями, то у меня – с мороженым.
– Что нашли?
– Следы обуви на полу. Но ты сама видела, какой там пол – труха какая-то, грязь... Там мог ходить кто угодно. Рядом со стулом тоже полно следов. Но там же этот гном ночью топтался, пока не угомонился и не пристроился в углу на каких-то картонках. Ни пуговиц тебе, ни окурков. Разве что отпечатки пальцев на стуле.
– Посмотрим. Знаешь, у меня есть предложение. Пока Глафира сюда доберется, мы могли бы, к примеру, попросить полицейского покараулить подвал, а сами бы в это время сходили куда-нибудь выпить по чашке кофе, а? Ты как?