Глава 2. Берри
Проспала я где-то до полудня, точно сказать всё равно не могу. Но, Господи, впервые выспалась за эти полтора с лишним года по-человечески! Попыталась перевернуться на другой бок, но движение отозвалось ноющей болью по всему телу. Кое-как мне удалось сесть, разминая затёкшие руки и ноги после сна в неудобной позе. Потянувшись и зевнув, я с трудом разлепила опухшие веки после долгого сна и огляделась по сторонам. Около зажжённого очага, скармливая нашему коню Марсу добытую где-то капусту, спиной ко мне стояла Жанна. На огне, как я уже успела догадаться по булькающему звуку, что-то закипало в кастрюле. Значит, Жанна встала гораздо раньше меня. Вот только где она взяла продукты? Как мне помнится, у нас только морковь из провизии и оставалась, когда мы прибыли в Берри. Не без усилий поднявшись с пола на ноги, словно они стали ватными, я критически оглядела свою довольно потрёпанную долгими дорогами и временем одежду. Несколько верхних пуговиц на бархатном камзоле оторваны, ткань в некоторых местах протёрлась. Думаю, в скором времени придётся заплатки делать. Пока что сапоги не «просят каши» и штаны в относительно хорошем состоянии. Полгода ещё послужат. Отряхнув приставшую к своей одежде пыль вместе с сеном, я подошла к Жанне, ласково поглаживающей коня по холке, и обняла её.
– Мамочка, так ты проснулась? – девчушка прервала своё занятие, потрепав напоследок довольно заржавшего Марса.
– Что ж ты молчала? – Жанна, что там, на огне готовится? – полюбопытствовала я.
– Суп из курицы и овощей. Даже молоко раздобыла и посуду. – Карие глаза Жанны гордо блестели.
– Где ты всё только достала? – удивлялась я, обводя взглядом убогое убранство хижины. Только сейчас заметила некое подобие стола, представляющего собой доску, держащуюся на кирпичах, расставленных по принципу квадрата. От двух чашек, стоящих на так называемом столе, исходил пар. Рядом – две глубокие тарелки и ложки, даже хлеб есть.
– В деревне, матушка. Сказала, что мой папа простудился в дороге и у нас провиант кончился. Люди тут не жадные, как видишь.
– Солнышко ты моё, – шептала я, обнимая Жанну и касаясь губами её головы с остриженными и покрашенными волосами, – ненаглядная… Почему меня не разбудила, одна всё взяла на себя?
– Я подумала, что тебе будет приятен сюрприз. – Жанна подвела меня к импровизированному столу и указала на один из брошенных около него мешков со своей одеждой. – Садись, мамочка, скоро суп готов будет.
Я присела на мешок, а Жанна тем временем отошла к очагу. К тому времени, когда я и Жанна, наконец-то, добрались до провинции Берри, от миледи Винтер – бывшей фаворитки покойного герцога Бэкингема и некогда лучшего агента Ришелье – осталось одно название. Став за полтора года собственной тенью, я скатилась до состояния своего призрака. Когда-то богатая и влиятельная знатная дама, ныне преследуемая своим же бывшим покровителем, превратилась в довольно посредственную работницу, чья красота померкла от тяжёлой работы и кочевой жизни. Порой мне становилось даже интересно, какова была бы реакция четвёрки мушкетёров, моего «любимого» деверя и палача из Лилля (случись последнему воскреснуть из мёртвых), встреться им на улице нынешняя миледи Винтер. Палач, не умеющий управлять тем, что у него в штанах, и вымещающий зло от разочарования на девчонке четырнадцати лет, коверкая ей жизнь; чёртов гасконский юнец, пробирающийся обманом в чужие кровати – под чужой личиной; мой ненаглядный деверь (век бы на него не глядела), пытавшийся меня отравить пять лет назад, но Жанна выбила бокал с ядовитым вином из моих рук.
Да, вот им повод для ликования выпал – «мерзкая тварь миледи Винтер получила по заслугам».
Арамис бы изрёк своим менторским тоном, свойственным ему, нечто подобное этому: «Вы всё ещё сомневаетесь, сударыня, что Господь наш одинаково справедлив к грешным и праведным, каждому воздавая по делам его?»
Здоровяк Портос, скорее всего, покачает головой и беззлобно скажет, хохотнув и хлопнув себя по коленям: «Что, теперь верность в наши дни тоже наказывается, если брать во внимание Ваш пример?»
И Атос, он же граф де Ла Фер, воспоминания о котором до сих пор отзываются острой и ноющей болью в груди… Как посмотрит он на женщину, когда-то любимую им: с ненавистью, презрением, тёмным торжеством или удостоит лишь жалости, увидев, какой я стала теперь? Уж лучше пусть он меня ненавидит, даже в своём нынешнем положении я бы охотно предпочла его ненависть брезгливой жалости.
Как поступил бы мой супруг, узнав, что я жива? Захотел бы он довершить начатое, и отправить меня на тот свет?
Нет, в третий раз попытаться меня убить Атос не захочет – одним моим видом удовлетворится, посчитав, что жизнь и так со мной расквиталась.
Наверно, Оливье бы много отдал за удовольствие хоть краем глаза взглянуть на миледи Винтер (меня, то есть), вкалывающую, как проклятая, за мизерную плату и комнатушку на чердаке. Проникнуться ко мне состраданием? Для этого надо, чтобы граф де Ла Фер ума лишился или потерял память. Неплохо бы и мне память отшибить – только так будет хотя бы один крохотный шанс, что я и Оливье не поубиваем за всё причинённое зло друг друга…
Наверно, я совсем безумна, раз решилась молить о помощи своего мужа, столь страстно и преданно ненавидящего меня. Но мне надо думать о Жанне, моей дочери. Будь мой муж самим Сатаной, я бы и тогда не отказалась от своего намерения искать у него защиты. Продала бы ему даже свою душу, в обмен на кров и безопасность для Жанны, если потребуется…
«Но зачем, право, графу де Ла Фер моя душа, если он всё равно не верит в её наличие?» – невольно посетила мимолётная мысль.
– Мам! – прорезал тишину хижины требовательный детский возглас, и я ощутила, придя в себя, как Жанна трясёт меня за плечо. – Мама, что с тобой? Мамочка! Я кому суп наливала?
– А? Что? Жанна… – не сразу сориентировалась я, будучи бесцеремонно вырванной из объявших меня воспоминаний, счастливых и тех, которые хотелось бы навеки стереть из памяти…
– Мама, суп остынет, пока ты в облаках витаешь! – досадовала Жанна, смерив меня строгим взглядом карих глаз.
– Ах, я и правда отвлеклась. Просто задумалась, и всё, извини, – пробормотала я, принявшись за суп. Господи, как вкусно! Когда не с чужого стола – особенно.
Выросла дочка у меня, что тут ещё скажешь? Красавица, умница, ласковая и добрая, искренняя, хозяйственная, похожая на меня лишь немногими чертами лица. Да уж, моя дочь полная мне противоположность. Наверно, сложись моя жизнь иначе, не исковеркай её некоторые люди, я бы тоже была такой. В моём сердце тоже не нашлось бы места коварству, зависти и лжи, злобе и ненависти… Никогда уже моей душе не быть кристально чистой; никогда не избавиться от разъедающих её пороков, подобно ржавчине, разъедающей железо…
Когда-то, много лет назад, я была такая, как Жанна сейчас. Но разница между нами всегда будет ощутима. Мать Жанны я, миледи Винтер, готовая костьми лечь, но делающая всё для своего единственного ребёнка, и которая никому не даст дочь в обиду. А у меня кто? Надо ли говорить, что вопрос был риторический?
«Ничего тебе, девочка, не осталось
Кроме жгучего холода и скитаний».
Отголоски далеких воспоминаний об утраченном – вот что мне и дочери осталось…
«Ты бежишь, примеряя чужие лица, Как волчонок, затравленный злыми псами.
Ты хотела быть сильной, большой волчицей,
Так учись понемногу владеть клыками».
Покончив с супом и молоком, я и Жанна вымыли посуду, и, оседлав Марса, отвезли заимствованную кухонную утварь тому крестьянину, которому сегодня ранним утром нанесла визит моя дочь. Бережно поддерживая в седле Жанну, я неторопливо ехала верхом и морально готовила себя к той минуте, когда предстану перед очами своего супруга, не желающего звать меня своею женой и вообще слышать обо мне.
Даже зимний пейзаж, во всей его холодной и суровой красоте, не радовал моего взора. Безразлично мне было, что выпавший минувшей ночью снег накрыл вековые деревья, словно покрывалом. Безразлично было, как красиво искрится снег под лучами негреющего зимнего солнца. Ничто из этих милых глазу и сердцу мелочей меня не радовало и мыслей моих мрачных отнюдь не рассеивало.
***
У первой встречной пожилой крестьянки, идущей из леса в деревню с вязанкой хвороста, я узнала, что Оливье восстановил свой замок и теперь время от времени приезжает в Берри – как позволяет служба – чтобы больше бывать в своей заново отстроенной обители. Это известие стало для меня неожиданным потрясением. Оливье в Берри, он здесь?..
«Почему бы ему и не быть здесь, если он у себя дома?» – поддел меня внутренний голос.
Значит, есть шанс, что я вновь его увижу! Вот только как он встретит меня? Не велит ли пинками гнать из его владений, тогда как я уповаю лишь на его милосердие к уничтоженной и сложившей оружие противнице? С холодным презрением, скрывая негодование, отвергнет или явит пример великодушия, протянув руку помощи, хотя никаких причин делать это у него нет? Не получится ли так, что весь путь я и Жанна проделали зря?.. Этими вопросами я задавалась, мучая саму себя, всю дорогу до замка. С одной стороны, я хотела застать Оливье в его доме. Я предвкушала эту встречу, ждала её с радостным нетерпением, прокручивая в голове различные варианты её благоприятных исходов. А если посмотреть с другой стороны?.. Я боялась того момента, когда я и Оливье столкнёмся лицом к лицу, равно как и желала…
«Если страх заползает змеёй под кожу,
Будь храбрей, не давай ему ранить больно».
Одна часть меня не уставала верить, что Оливье не прогонит жену с её дочерью из своих владений. Другая часть меня панически боялась судьбоносной встречи и молила Бога, только бы Оливье не было дома, только бы его не застать! Хотя бы ещё на один день отсрочить неминуемое…
Но уже поздно было отступать, когда я и Жанна, наконец-то, добрались до заветной цели… Поздно уже мне отступать назад теперь, стоя на пороге его замка и стуча в массивные двери, не отпуская руки Жанны, свято веря в то, что это придаст мне сил…