© Сергей Голиков, 2016
ISBN 978-5-4483-4548-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Житьё, бытьё
Когда я появился на свет божий, мир не содрогнулся. Мир настолько огромен и занят собой, что ему и дела нет до очередного карапуза, заляпанного внутриутробной слизью с дрягающейся между ног пуповиной и кое-чем ещё. Тело омыли, пуповина высохла и отвалилась. Отец взял меня на руки и, хмыкнув саркастически, швырнул на диван. Отвесив матери затрещину, он собрал свои скудные пожитки и, громко хлопнув дверью, исчез навсегда. Мать больше не шептала мне на ушко ласковые слова и не прижимала мою пухлую щёку к своей тёплой упругой груди. Её громкие слова вселяли в меня ужас, и я опорожнялся от страха. Её дыхание становилось настолько неприятным, что я и сам старался избегать этих редчайших секунд её снисхождения ко мне. Громкая музыка и никогда не выключающийся свет дополняли и без того печальную картину моего существования. Пока однажды не произошло то, во что было сложно поверить, а точнее осознать моему маленькому бестолковому мозгу. Зловещая тишина и отвратительные галлюцинации, от которых моё хиленькое ещё совершенно безгрешное тельце, будто одержимое бесом, извивалось и замирало, запутавшись в мокром омерзительно пахнущем тряпье. Не знаю, сколько часов, а может даже и дней я пробыл в этом обречённом на гибель положении, до той роковой минуты, когда в полуоткрытую дверь моего жилища зашёл незнакомый человек и спас меня. Вот так я и очутился в детском доме. В мире скорби и жестокости, в плену отрешённости и безразличия, прочно связанных одной верёвкою с десятками подобных себе. Брошенных и никому ненужных, маленьких ни в чём неповинных людей.
Время шло, и организм закалялся. Синяки быстро сходили, а отсутствие нескольких зубов не вызывало особого дискомфорта. Страшнее и серьёзнее настоящего были мысли о будущем. Я совершенно понимал, что однажды придётся покинуть и эти уже ставшие родными серые, местами облупившиеся стены. Я не боялся улицы, смерти в подворотне или предательства. Я умел дать отпор, но остаться одному среди огромного, безумного, кишащего муравейника под названием «мир», одна только мысль об этом вселяла в меня ужас. Я ломал себе голову, а судьба уже всё начертала и расставила по полочкам. Прямо из стен детдома, я попал в армию чему, несомненно, был рад и, скинув с плеч увесистую гору сомнений, без всякого сожаления впрягся в жёсткую лямку армейской жизни. Но после трёх месяцев в учебке я попал на войну. «Братья по – несчастью» – окрестил наше подразделение ротный и был прав. Все три взвода, личный состав которых, были выходцы из детских домов, не имеющие ни крыши над головой, ни единой перспективы в жизни. Оно и понятно. Позвала Родина – мать. И мы не против и им проще. Поди, возьми грех на душу, если сына влиятельного гражданина или чиновника грохнули, полетят головы с плеч, а тут, так, не велика потеря.
Самое страшное на войне – это когда человек не боится смерти. С ним не идут в разведку, сторонятся, не доверяют. И каково было нашему ротному? К нам приставили несколько контрактников, чтобы так сказать остудить головешки в мозгах, но не тут – то было. Стране нужны герои, а герои долго не живут. Через полчаса нас закидали минами и в первом же бою мы потеряли восемь человек убитыми и пятнадцать ранеными. Скажу честно, стремление к героизму понизилось, хотя особой паники не наблюдалось. Ночью подъехали два танка и забрали двухсотых, сложив на броню безжизненные, окровавленные тела. Часом позже за трёхсотыми подкатили три БТР. Четыре хлюпеньких санитара и молоденькая медсестра, которая тут же потеряла сознание, и её унесли обратно. Прячась от ночного холода, мы скучковались в развалинах какого – то дома и ждали утра. Практически на рассвете, на нас вышли десять солдат срочников: говорят, что был бой, и их отрезали. Они тряслись от холода и, жадно затягиваясь табачным дымом, благодарили бога за благополучный исход. Утром связались по рации с их командованием, ответ был такой: – «Мы не можем забрать бедолаг в силу непрекращающейся долбёжки близь лежащей местности».
Весь последующий день продолжалась миномётная дуэль. В ушах стоял несмолкающий свист летящих снарядов. Лица покрылись копотью, горело всё, что имеет свойство воспламеняться и извергать дым. С наступлением темноты и затишья наши потери составили три двухсотых и два трёхсотых. Раненых перевязали и вкололи промедол, подводу не прислали, и утром к числу мёртвых прибавился ещё один. Четыре последующих дня были тяжёлыми и мрачными. Время замедлилось, а иной раз казалось, что и вовсе остановилось. Запасы еды и боеприпасов таяли на глазах. Запах гари, тлена и испражнений впивался в чёрные закоптевшие ноздри. Я открыл в себе новую доселе неизведанную способность. Я начал думать. Думать, глобально погружаясь с головою в невидимый омут, я бы даже сказал, сугубо философских размышлений. Раньше я думал, что голова нужна лишь для того, чтобы пробивать ею стены, каким же глупым и недальнозорким был мой прокуренный разум. Мир, из которого мне удалось вырваться, и мир, в котором я оказался, особо не отличаются друг от друга. Я думал так сначала, но потом, потом моё мнение изменилось. На протяжении всей более-менее осознанной жизни моей семьёй была стая. Озлобленная, не верившая ни в бога, ни в черта, серая масса людей, или как любят выражаться некоторые шибко речистые умники, «недочеловеки» отбросы общества. Можно конечно быть и белой галкой среди чёрных ворон, но я – то знаю, какой печальный исход ожидает этого глупого самонадеянного героя. С самых первых дней в наши детские умы была заложена жестокость. Мы не умели прощать и уважать ближнего своего. Слабый знал своё место, а сильный бил себя в грудь кулаками и наслаждался триумфом. На войне нет слабых. Здесь есть трусы и предатели. Есть бойцы и герои. Есть приказ и ты должен его выполнить. Не важно, кем ты был «до», твоя мать – Родина! Иди и дерись за неё. Но есть и одно «но» объединяющее прошлое с настоящим. Я был и остаюсь одинокой, никому ненужной человеко-единицей.
Шестые сутки бессмысленной мясорубки медленно, но верно приближались к своему неизбежному завершению. Звуковую гамму наполнили урчания животов и стон раненых. За последние дни, а точнее промежутки между канонадами я как – то само собою произошло, сдружился с одним из прибившихся к нам ребят. Он был из полноценной семьи, и, казалось бы, какая нечистая сила могла сблизить таких совершенно противоположных людей. Я поражался лёгкости общения с ним. Куда он делся – этот чёрствый, не ведавший жалости зверь? Впервые в жизни я изливал душу другому человеку и чувствовал облегчение. Он слушал внимательно, не перебивая, словно пытался заучить наизусть каждое слово сказанное мной. Иногда он доставал небольшой блокнот, страницы которого были перепачканы сажей и делал какие – то пометки, вечно ломающимся и отсыревшим грифелем карандаша.
– Что ты пишешь? – спросил я.
– Когда я вернусь домой, я напишу о тебе маленькую повесть, – ответил он.
– Зачем?
– Я чувствую, что просто обязан это сделать.
– Но зачем? – переспросил я снова.
Он не ответил. Прозвучала команда к бою и лязг металлических затворов разорвал и без того трепетную пелену тишины.
– Идём на штурм, – раскатистым басом прогремел ротный. – Ночью вернее. Останемся в обороне, все подохнем. Патроны на исходе, связи нет.
Идея взять сонного врага врасплох не увенчалась успехом. Нас сразу заметили и открыли огонь. Светящиеся в темноте пули навивали ужас. Они жутко свистели и глухо вонзались в сумасшедшие, несущиеся навстречу смерти тела. Оставив позади раненых и убитых, выпучив глаза, и взревев подобно дикому зверю, мы ворвались в логово неприятеля.
«Живой» – это последнее что зародилось в моём молодом, истерзанном мозгу. Последняя мысль, словно маленькая и необузданная искра, вспыхнувшая на миг и погасшая навсегда. Всё произошло настолько быстро, что я не сразу сумел осознать произошедшее, я висел в воздухе и смотрел на своё изуродованное бьющееся в конвульсиях тело.
Время остановилось. Вечность распахнула свои необъятные просторы и куда ни глянь, всюду голый безжизненный пустырь. Тело остыло, а вместе с ним и осколки, безжалостно пронзившие и убившие всё то, что с такими мучениями было воссоздано и одушевлено. Толстый слой грунта подобно бетонной массе навалился на мрачную цинковую крышку. Пройдёт год и обвалившийся неказистый холмик скроет трава. Пройдёт десять, и сотрутся последние следы моего бренного земного существования. А может однажды из невидимых, но проворно загребущих лап ветра выпадет маленькое почти не приметное семя и спустя годы прорастёт в могучее красивое дерево. И стаи птиц, сидя на молодых укутанных зеленью листвы ветках, будут петь, и радоваться жизни. А может это сон. Ещё немного и я проснусь на мягкой чертовски уютной кровати.
«Приснится же такое», – подумаю я и прикурю сигарету. Потом бесшумно на цыпочках прокрадусь в детскую комнату и буду целовать в пухлые щёчки двух сопящих ни о чём не подозревающих близнецов. Сзади подойдёт жена.
– Ты чего? – спросит заспанным, но до боли приятным голосом.
– Да вот перед работой, зайду, думаю, чмокну своих ненаглядных карапузов! – пытаясь выпутаться, растерянно отвечу я.
– Какой работой? – произнесёт она удивлённо. – Выходной же!
Ах, сколько бы я отдал за то, чтобы это был сон.