Часть 1. ФАЕР-ШОУ
Следователь
В деле о похищении перстня Мазепы фортуна упорно отворачивалась от следователя Курняка. Отчасти это объяснялось порочным бессистемным подходом, недавно внедрённым в розыскное дело. Грабежами занималось одно ведомство, наркотиками – другое. То, что фигуранты могут быть одни и те же, в расчёт не бралось, и если уж доказательная база сей факт всё же выявляла – начинались тёрки между следователями разных структур.
Так произошло и с делом Вильнюсских наркокурьеров, которое переплелось с квартирным разбоем: торговцы «дурью» достались ребятам из ОМОНа, а «цацки» – Курняку по линии милиции. Тогда, на Витебском вокзале, накрыть банду не удалось. Олег Тарасович был уверен, что кто-то слил информацию, причём этот «кто-то» был, вероятнее всего, из группы захвата. Так не раз случалось при перевозках больших партий наркоты: хорошие отступные решали исход операции.
Провал на Витебском Курняка совсем не затронул, ведь он был отстранён от этого дела, а история с фамильным серебром никого особо не волновала. Его оставили в покое, подбрасывая всякую «тухлятинку», а он помаленьку продолжал заниматься и квартирной кражей, и наркотиками, беспрепятственно доставленными в Литву.
Курняк изучал все контакты и связи фигурантов и, в первую очередь, Григория Батищева, Грини. Его исчезновение с Витебского вокзала поначалу взбесило Олега, он решил, что тот заложил операцию и скрылся с бандитами. В дальнейшем, когда из оперативных сводок узнал о двойном убийстве в Новгородской области, совершённом именно в день провала операции, Олег отправился в посёлок Белебёлка.
Ввиду пребывания на вовсе не подконтрольной территории Новгородчины, Курняк не мог открыто проводить следствие, поэтому в местное отделение милиции отправился просто «потолковать с коллегами». Но там выяснилось, что все документы по делу пропали. Тогда он втихую расспросил следователя из района, тот рассказал про «брата» девушки, ежедневно навещавшего её. По его следам Курняк обнаружил наркоцех, но «брата» накрыть не удалось, тот успел скрыться.
Очень помогла Людмила – подавальщица из пивбара «Весёлая Белебёлка», расположенного напротив дома убитых. На предъявленном фото узнала Григория, который интересовался старухой – вроде задолжал ей полтинник. А потом видела, как он садился к Кольке-таксисту в его москвич. Водитель такси признал по фотографии того самого парня, который его нанял для перевозки больной жены. Да только никакой жены не оказалось, зато пришлось удирать из-под обстрела.
О самих жертвах следователь узнал мало – старуха пила, девчонка кололась, короче, семейка ещё та. Но что примечательно: старуху похоронили на местном кладбище, а за телом девушки приехал родственник из Питера. Ага, подумал Курняк, ещё один «родственник». По описанию он сильно смахивал на некоего Стани́слава, который – со слов всё той же Сажиной – познакомил её и Гриню с Жанной ровно за год до ограбления.
Курняк ходил по кабинету, курил самодельные папиросы из присланного друзьями домашнего табака и не замечал, что за окнами разливается предутренний свет, а обманчивое весеннее тепло сменилось резким похолоданием. Спать уже не хотелось, только потряхивало от струящейся из форточки уличной свежести и перебора с куревом.
Он всё откручивал действие к налёту на квартиру, с которого начал расследование. Ну, хорошо, положим, Гриня знал нападавших, потому как состоял в банде. А потом вышел? Такого у наркодилеров не бывает, нельзя уволиться и сказать: всем привет! Значит, был повязан и сам их в квартиру пустил. Опять не катит: бандитам открыла Сажина, уходя из квартиры.
Теперь про убитую девушку и Жанну, пропавшую Гринину сожительницу. Всё говорит за то, что это один и тот же человек. И Сажина, и новгородский следователь описывают девушек одинаково. И вот тут самая закавыка! Получается, что Гриня откуда-то узнал о её местонахождении. И, похоже, это произошло в момент проведения операции.
Предположим, бандиты пронюхали, что он навёл ментов на отправку груза, это возможно, в конторе явная утечка. Расправились с заложницей, а его звонком заманили, чтобы убрать. Но произошёл сбой, Григорию удалось сбежать. А вдруг он застал убийцу и узнал его? Это вполне вероятно. Потому и скрывается. Но при чём тогда эта кража фамильного серебра?
Следователь ощущал себя аистом, стоящим на одной ноге и прикидывающим, куда бы поставить вторую, для которой места – увы! – никак не находилось. Он отправился пешком к себе на Садовую, где лет десять проживал в коммуналке без всяких перспектив. Да они его и не интересовали, ведь домой он приходил только поспать.
Олег прилёг на тахту и закрыл глаза, но сон не приходил. Ему не давала покоя недавняя сцена: Гриня и, по всей вероятности, тот самый Стани́слав вместе выбегают из ворот дома с башенками, где Курняк дежурил целую неделю, охотясь за «чипом», осевшем в пустой квартире. А следом за ними – трах-бах – «меченый» выскакивает. Побежали в разные стороны – и нет никого. Ушёл «чип», но хотя бы показался личиком. В их сводках он числится как Владимир Кирта, он же Вован, шестёрка Сергея Королёва.
Как вообще это всё понимать, кто за кем охотится? Похоже, что все за всеми.
Промаявшись целый час без сна, Олег принялся названивать Грине и по домашнему, и по мобильному, ответа не получил и отправился к нему домой. Дверь никто не открыл, и Курняк приготовился ждать, сколько потребуется. В этом он был асс: в зависимости от сезона запасался бутылкой минералки или термосом с чаем, рассовывал по внутренним карманам пакетики с бутербродами и обязательно насыпал стакан жареных семечек.
Курняк любил семечки. Под их лёгкое потрескивание мысли начинали приобретать законченный оборот, как будто кто-то вкладывал ему в голову одну за другой верные идеи. Если бы он догадался сопоставить, то понял, что удача в расследованиях подчас напрямую зависела от количества слузганных семечек.
Гриня появился, когда на дворе стояла ранняя ночь. Казалось, он ничуть не удивился присутствию следователя у дверей его квартиры в такой поздний час. Молча кивнул, молча открыл дверь ключом и, лишь оказавшись вместе с Курняком в прихожей, тихо спросил: «Нашли что-нибудь?». Не кого, спрашивает, а что, – отметил Олег и, боднув головой воздух, невнятно промычал. Они прошли на кухню, где следователь уселся поближе к двери, а Гриня выдвинул из-под стола табуретку и пристроился в углу.
У Курняка была особая стратегия: чтобы вытащить объект на откровенные показания, он начинал лепить заведомую чушь, чем расслаблял опрашиваемого. Но в данном случае этого не потребовалось. Все пришедшие на ум версии и так выглядели абсолютной чепухой, которую Курняк вывалил на Гриню почти без пауз. Тот внимательно, не перебивая, выслушал его, лишь известие о «родственнике», приехавшем за телом девушки, его явно заинтересовало. Но следователь в подробности вдаваться не стал, а потребовал от Грини прежде рассказать всю правду о том злосчастном дне.
И Гриня рассказал. Как ему на Витебском вокзале позвонил Частик, как добирался на попутках, как обнаружил мёртвую старуху, а потом и девушку. Как услышал шаги и звук взводимого курка, а потом выскочил в окно и уехал на ожидавшем его такси. Была ли убитая Жанной, он не знает. Не успел толком разглядеть. Очень похожа, но уверенности нет. Потому что насмотрелся на «похожих» предостаточно.
С этими словами Гриня открыл дверку кухонного шкафчика и вытащил зелёную папку. Это было расследование доктора Карелина: фотографии, протоколы вскрытий, письма и заметки самого доктора. Внизу лежали газетные вырезки со статьями о Стасе и финальное резюме Лёсика, в котором все события – начиная от убийства воспитанницы монастыря в ноябре 1935 года, представали в хронологической последовательности.
Следователь вцепился в документы и готов был провести над ними всю ночь. Перебирая содержимое папки, он по ходу дела кое-что комментировал, выказывая порой профессиональную наблюдательность. Он перевёл с французского некоторые места, которые не давались Грине, и выходило, что третья Жанна Лилонга, погибшая в 1985 году от отравления, получила смертельную дозу африканского препарата ибогаин, применяемого на тот момент в клиниках при опиатных ломках.
Слушая Олега Тарасовича, Гриня вдруг понял: вот кому в кайф все эти «китайские головоломки». И ещё: не будь портфеля доктора, он бы не сомневался, а чётко знал, что Жанна умерла. Переживал, грустил, оплакивал, но без иллюзий. История о двойниках давала ложную надежду. С этим пора было кончать. Гриня резко захлопнул папку перед носом удивлённого следователя, неторопливо завязал тесёмки и мягко, но решительно передал Курняку.
Тот слегка оторопел, но мигом нашёлся, небрежно засунул папку под мышку и заговорил быстро, глотая концовки слов и отступая к дверям: что хорошие люди должны друг другу помогать, а он, мол, со своей стороны обязуется… при первой возможности… как только что-то узнает… И, уже стоя в дверях, как бы мимоходом поинтересовался, от кого тогда бежали и отстреливались. Гриня сделал честные глаза и всё отрицал. Курняк не стал давить. Ему был крайне нужен этот парень, отдавший в его руки бесценный материал.
После ухода следователя Гриня подошёл к большому шкафу в прихожей, открыл его и с минуту разглядывал скопившееся барахло. Потом решительно принялся всё вытаскивать, откидывая бо́льшую часть вещей к входным дверям. После этого он направился в свою бывшую «детскую», выгреб из шкафчиков, тумб и антресолей всё, что нажил за всю свою жизнь, и почти не рассматривая, чохом переправил в прихожую. Только полки с книгами оставил в неприкосновенности, да компьютер матери, хранящий в своих недрах ту нематериальную субстанцию, которая несколько лет с успехом одолевала смертельную болезнь. Так он перетаскал к выходу почти все вещи, хранящиеся в доме и составляющие некогда основу быта их семьи. Теперь у него не было ни семьи, ни быта.
Гриня провозился до самого утра и ещё по тёмному переносил весь хлам на помойку, засовывая его, как попало, в накопленные годами пакеты супермаркетов, донецкие бабушкины чемоданы и просто в наволочки. Портфель Валентина Альбертовича, поколебавшись, тоже отправил на свалку, вытащив из него зажигалку-пистолет и спрятав её в нижний ящик комода. Совершив последний рейс, Гриня вернулся в пустую квартиру, растянулся на старом скрипучем диване и заснул крепким сном без сновидений.
С новой строки
Сколько раз впоследствии Гриня пытался припомнить тот день, но ничего, кроме жуткой холодины и отключённых батарей, на ум не приходило. Да, ещё красный закат над заливом – предвестник ветреной погоды. Почему-то всё остальное из памяти улетучилось, хотя, кажется, в этот день он должен был запомнить всё. Но – нет, пустота. Как будто судьба сделала короткую паузу, прежде чем мягко, но решительно взять его за плечи, развернуть на сто восемьдесят градусов и дать бодрящего пинка.
И ведь ничего, абсолютно ничего в тот день не произошло! Никаких судьбоносных встреч, неожиданных звонков или сообщений. Ничего извне! Хотя одно обстоятельство всё же вспомнил: чуть было не выбросил на помойку банковскую карту, но в последний момент заметил, как из портфеля доктора, прицельно отправленного к дверям вслед за остальным шмотьём, выскользнуло что-то серебряной рыбкой, и он сразу почувствовал…
Гриня совсем позабыл про эту карту и сначала даже не признал её, да и потом, когда взял в руки прощальный подарок Валентина Альбертовича, значения ему не придал. В деньгах он не нуждался, зарабатывал понемногу продажей компьютеров и установкой на них пиратских программ. Трат почти никаких: вещей не покупал, никуда не ездил, к еде был равнодушен, выезжая на бомж-пакетах и комплексных обедах в дешёвой столовке у азербайджанцев. Вредных привычек тоже не было: с наркотой давно покончено, а пить и курить даже в зелёной юности не пробовал и начинать не собирался.
А главное, не было у Грини основного источника мужских расходов – женщин. Хотя когда-то именно они обеспечивали его существование. Господи, как давно это было! Вроде как и не с ним. Сейчас представить себе не мог, чтобы он сознательно, понимая все причинно-следственные связи, вдруг занялся этим, и у него что-то получалось. Бред какой-то! Тут и без всяких меркантильных побуждений никаких реакций – полный штиль. Иногда ловил на себе взгляды, не оставляющие сомнений, откровенно-призывные. Только у него всё нутро было заполнено тишиной ожидания.
В тот знаменательный день он вдруг почувствовал, что всё изменилось. Нет, конечно, дело было не в банковской карте, хотя она могла служить неким знаком, намёком на перелом в его жизни. Что всё теперь пойдёт по-другому, что старое умерло и отпало летучим, сухим пеплом, а вокруг него свобода, весна, сияющий мир. Самый реальный мир, который всё это время жил рядом с ним, обходился без него, вдруг возник безусловной явью, проник в душу и там навёл порядок. Вернее, не разбирая ничего, чохом, выкинул всё прошедшее вон, как он сам недавно выбросил на помойку квартирный хлам.
С Гриней произошла простейшая вещь: он перестал ждать. Точнее, перестал томиться ожиданием. Как-то мгновенно и ясно понял, что надеяться больше не на что и надо начинать заново, вспоминая о бедной желтоклювой птичке без загрудинной тишины и пустоты.
Мир вокруг был наполнен звуками, запахами – надо же, он совсем отвык от запахов! – и цветными осколочными видениями: вот изумрудная кромка залива, белый поплавок парусника, сиреневые облака и жёлтая полоса прошлогоднего тростника у берега. И он сам – молодой, здоровый, привлекательный и умный – посреди этого буйного весеннего торжества. Правда, одинок и всеми забыт… Но сейчас это плюс. Пока он не научится жить, дышать полной грудью, улыбаться. Ведь он забыл, когда в последний раз улыбался!
Гриня подошёл к пыльному, в разводах, зеркалу прихожей и принялся с напряжённым вниманием рассматривать своё лицо. Хорошего было мало. Зеленоватая кожа, круги под глазами, пакля волос, борода козлиным клином – да уж, красив как бог! Он забрался в ванную и, стараясь не касаться годами не мытых стен, включил душ. И тут, стоя под душем, почувствовал, как в сетчатую воронку вместе с горячими потоками – прямо по позвоночнику – безвозвратно уходит всё, что годами давило, изматывало душу. Скатывается с него, как серая шелупень омертвевшей кожи.
Он выл и рычал от блаженства, принимался петь, свистел, подражая птичьим голосам, тёр и мыл бледное, худое тело и наполнялся особой, чистой лёгкостью, которая не имела ничего общего с прежней сосущей пустотой
С этого дня тревожный невротик исчез, а на его месте осваивался новый Гриня, который умел внушать доверие, добиваться своего. А главное – отличать реальность от болезненных видений, которые всё же иногда с ним случались. Сны про бабочек, к примеру. Они его долго не отпускали, пришлось снять со стены и выкинуть коллекцию африканских красавиц – под стеклом, в раме из палисандрового дерева – привезённую Гретой из очередного вояжа. Конечно, коллекцию было жалко, но Гриня действовал решительно, и это помогло, галлюциногенные сны прекратились.
Между делом он всё же добрался до банка, узнал, что карта выписана на его имя, и с удивлением обнаружил на ней значительную сумму. Прошло не больше недели, но за это время столько всего случилось! Он отыскал телефон материного поклонника Тойво Крошеня – тот, слава богу, был жив и здоров, необычайно обрадовался и пригласил в гости. На это Гриня и рассчитывал, за три дня сделал шенгенскую визу и на туристическом автобусе добрался до Хельсинки. Цель поездки была сугубо практичной – приодеться, поскольку на родине царил беспредел китайского и турецкого ширпотреба, своя лёгкая промышленность – как, впрочем, и вся остальная – была надёжно обездвижена и выброшена на обочину.
Тойво встретил его на автовокзале, и, пока они обедали в уютном ресторанчике, где у него было своё место за столиком у окна, рассказывал всякие истории из прошлого, в которых рядом с ним обязательно присутствовала Василиса, даже если её в тот период не было в Финляндии. Но либо она звонила, либо «was the soul of the neighborhood1». Пришлось слушать, изображать интерес, но дело всё же было сделано, чему Тойво основательно помог, поскольку следил и даже вёл записи о всех скидках и акциях в магазинах, так что экономия получилась значительная. Кое-что старый Крошень оплатил сам, вручая обнову торжественно, как подарок ко дню рождения. Гриня не протестовал, понимая, что обидит друга матери, который своей Lis всегда делал подарки и теперь совершает траты в память о ней.
Одетый в добротные и модные вещи, Гриня преобразился. Вернулся в Питер и впервые в жизни отправился в СПА салон, где провёл шесть часов кряду и вышел оттуда стильно подстриженным, с безупречно-естественной трёхдневной щетиной на лице, расслабленный массажем с благовониями, который проводил Робин – весёлый индус, напевающий голосом Радж Капура песенки из индийских фильмов.
Поднимаясь по лестнице в свою квартиру – лифт опять не работал – Гриня чувствовал волшебную лёгкость в теле, так что буквально взлетел на седьмой этаж и, открывая дверь ключом, мысленно преображал родное гнездо: убирал перегородки, красил стены в тёплые, светлые тона, заменял всю разномастную обстановку на добротную, простую и удобную мебель из тикового дерева, выполненную вручную мастерами с острова Ява. Её можно было заказать через интернет-магазин, и Гриня это немедленно сделал, оплатив покупку картой доктора Карелина.
Ремонтом он тоже занялся, вернее, договорился с двумя тётками от ЖЭКа, быстро и ловко отрабатывающими лестничный марш, и они за день всё лишнее ободрали, вынесли на помойку. А потом, не теряя темпа, белили, шпаклевали и красили, превращая убитую квартиру в безликую студию, белый лист, на котором можно было впоследствии изобразить что угодно. Но Гриня не стал ничего изображать: светлое, пустое, «никакое» помещение – это то, что ему сейчас было нужно. Минимум информации о прошлом, никаких намёков на будущее.
Оставалось решить несколько бытовых проблем: с готовкой и уборкой, и тут очень кстати подвернулась приятельница матери, Кира Алексеевна, – можно просто Кира – живущая неподалёку. Она, единственная из всех подруг, хотя в подругах не числилась, продолжала навещать Лису даже в тот страшный период, когда надежды окончательно отпали, окружающие стали ненавистны до рвоты, и Лиса никого не хотела видеть. Тогда под каким-то надуманным предлогом Кира взяла ключ от квартиры и заходила как к себе, убирала и стирала, заваривала травы и поила ими больную, не обращая внимания на её молчаливое сопротивление. И все хлопоты по кремации Кира Алексеевна взяла на себя, и даже что-то доплачивала, потому как денег никаких в доме не было.
Она явилась отдать тот самый ключ от несуществующей уже двери и тут же стала отскребать попавшую на паркет краску, что-то вытирать, отмывать. А потом по-хозяйски открыла холодильник и, озабоченно гмыкнув, попросила денег и сгоняла в магазин. Через какие-то два часа они уже сидели на кухне, и Гриня – впервые за несколько лет – наворачивал домашние котлеты с жареной картошкой, пил чай, заваренный в ещё бабушкином чайнике с букетиками бледных ландышей по розовому фону, единственном предмете некогда большого кузнецовского сервиза.
Потом Кира взяла денег на покупку всякой хозяйственной мелочи, и со словами «потом отчитаюсь» ушла. На следующий день в шкафчике прихожей обнаружилось всё, что нужно для ухода за обувью, в кухонном пенале – всякая бакалея, в тумбочке под раковиной моющие средства, а в ванной – шампуни и прочий банный инвентарь, выбранный с толком. И по этим покупкам Гриня понял, что Кира вполне ему подходит: сам бы он такого не купил. Оставалось решить с оплатой, но и тут всё как-то само собой утряслось, чему немало помогли Кирины отчёты, поверх которых она клала сдачу, а он оставлял – как оставляют официантам на чай – что считал нужным, а порой ещё и добавлял.
Гриня прикинул, что денег на карте ему должно с лихвой хватить на год, а к этому времени он подыщет для себя что-то подходящее. Устраиваться на работу не собирался, таких мыслей и близко не было, скорее организовать своё дело, чтобы личный интерес совпадал с коммерческим. А пока, в ожидании просветления, работал над собой, создавая себя заново: нарабатывал полезные привычки, оздоровлял запущенный организм, а попутно перетряхивал критерии, определяющие отношение к миру, отметая всё, что мешало ему, Григорию Батищеву, с этим миром жить в ладу.
Но мирное существование возможно лишь при наличии силового преимущества – эту банальную истину Гриня усвоил внезапно, когда во дворе к нему подошли двое подростков и спокойно предложили вывернуть карманы. И такая уверенность в мирном решении исходила от этих ребят, что Гриня и не подумал возражать, а просто вынул тысячную бумажку, и – для достоверности – выгреб всю мелочь со словами «пожалуйста, угощайтесь». Конечно, их было двое – крепких, напружиненных – а он один, но причина заключалась не только в численном перевесе и в физическом превосходстве. Эти двое знали, для чего им нужны деньги, в отличие от Грини, который тратил, не задумываясь.
Но всё же на первом плане была сила, и Гриня понял, что добиться в жизни чего-то стоящего можно лишь при наличии силового перевеса: неважно, руками ты махаешься или регулируешь ситуацию коротким звонком. Впрочем, он ведь и раньше всё это знал, только как-то нужного значения не придавал, больше полагаясь на свой ум, интуицию и обаяние. И, если короткого звонка пока было сделать некому, то мускулы и реакции поддавались корректировке, и Гриня стал тренироваться.
В этом очень помог Робин. Напевая и приплясывая, он мял и растягивал его мышцы, сухожилия, а когда было слишком больно, и Гриня кряхтел и стонал, индус буквально дул ему в уши: кислота, кислота, надо гнать, тогда не больно. Он пригласил Гриню заниматься – совершенно бесплатно: летняя городская оздоровительная программа – на стадион Динамо, где каждую субботу, в любую погоду с семи утра желающих встречали тренеры. По плаванию, гимнастике, боксу, восточным единоборствам, гребле и ещё чему-то – Гриня всего не запомнил. Пойдёшь в мою группу айкидо, велел Робин, пока вес наберёшь.
Так Гриня стал заниматься айкидо, учился сливаться с противником и перенаправлять его энергию. Робин говорил: «Мастер айкидо использует силу противника против него самого, сам же остаётся в духовном равновесии. Мастер заставляет нападавшего отказаться от своей затеи. Гармония сохраняется». Но после одного ночного происшествия, когда Грине пришлось утихомиривать пьяного верзилу, приставшего на улице, его вера в Робина и айкидо пошатнулась. Этот придурок ничего не знал о принципах айкидо и пребольно тузил Гриню самыми примитивными кулаками.
Ты пока не освоил главного – духа айкидо – изучил лишь несколько приёмов. Тебя поколотит младенец. Эти фразы, пропетые при очередном сеансе в СПА салоне, очень не понравились Грине, и в следующую субботу он прошёл мимо Робина, направляясь к здоровому белобрысому тренеру по кунг-фу. Ещё в детстве, в эпоху видеосалонов, Гриня увлекался фильмами с Брюсом Ли и усвоил, что именно сила – в сочетании, конечно, с техникой – является главным достоинством этой борьбы. Тогда ему очень импонировал антураж: костюмы и эффектные театральные позы. Теперь эту смешную наживку он игнорировал, отлично представляя, где и когда ему понадобятся добытые навыки.
Кунг-фу
Робин лишь молча поклонился издали, а новому тренеру, Сергею, в коридоре пожал руку и что-то сказал, наверно, смешное, потому что оба улыбнулись, хэкнули и стукнулись кулаками. Но к Грине Сергей стал относиться особо и работал с ним больше, чем с остальными. А потом записал его в группу перспективных бойцов, с которой занимался три раза в неделю, готовил к соревнованиям. Этой группе полагался постоянный зал, форма и массажист, так что Гриня совсем перестал ходить к Робину, полдня пропадая на тренировках.
Занятия кунг-фу настолько поглощали время, что Гриня не успевал за ним, плохо ориентировался в сезонных изменениях и порой замерзал, позабыв, что на дворе октябрь и выходить на улицу в футболке весьма опрометчиво. Между ним и остальным миром будто пролегла звукоизоляция, и он ничего не понимал вокруг себя, не совсем твёрдо помнил, что было вчера, и не задумывался о завтрашнем дне. Он готов был тренироваться с утра до вечера и явственно ощущал, что с каждым днём его тело совершенствуется, становится стремительным и точным, как умело собранное и смазанное оружие.
Среди прочего он научился хорошо махать палкой, мгновенно совершать сложные движения, невидимые глазу обычных людей. Палка была продолжением его руки, тела и мысли. За долю секунды импульс мозга разворачивал плечо, толкал и запускал нужные мышцы, резко останавливая движение ровно там, куда метил Гриня. С палкой он теперь не расставался и при любой возможности крутил её пальцами, отрабатывая серию манипуляций.
Гриню включили в сборную – правда, не городскую, а районную – и он теперь часто ездил на соревнования: то в Псков, то в Выборг и даже в Белоруссию, которая теперь была заграницей. Команда оказалась сильной, но даже на её фоне он резко выделялся своей невозмутимостью и особым стилем. При достаточно хрупком телосложении и обычном росте он умудрялся посрамить тяжёлых, крупных бойцов, за что получил прозвище «Богомол2».
Одно время стала привязываться милиция – палки приравняли к холодному оружию. Но помогли бюрократические закавыки: стоило только уменьшить на несколько сантиметров длину и – пожалуйста, проходите. Поставщики спортиндустрии в это быстро въехали, и теперь повсеместно продавали реквизит «нужного» размера. С нунчаками3 было сложнее, но Гриня к ним не тяготел: палка больше напоминала настоящее оружие – шпагу, рапиру, меч – к которым он мысленно подбирался.
В одну из поездок на фестиваль «Радуга4» он заметил молодых людей, которые под нарастающий звук барабанов жонглировали какими-то огненными инструментами. Это потом он узнал их названия – пои, стафы, веера5, – а поначалу всё казалось цирком. Один из ребят резко выдохнул, из его рта метнулось огненное облако, и все вокруг охнули. Фаерщики6, произнёс кто-то восхищённо, и Гриня стал пробираться поближе.
Ему сразу понравились «огненные игры», и возникла уверенность, что у него обязательно должно получиться. Не труднее, чем крутить палку, решил он. Но на практике всё оказалось по-другому. Панический страх сидел внутри первобытным атавизмом, и попытки перенести опыт кунг-фу на работу с огнём успеха не имели. Как бы Гриня ни внушал себе, что это дело техники, что ему – с его-то навыками концентрации внимания, точного броска, владения равновесием – сам бог велел победить боязнь огненной стихии, на деле мешали всякие мелочи. То он забудет встряхнуть шест перед поджиганием и прожжёт искрами одежду, а заодно и плечо, то выйдет в дырявых джинсах, и вдруг прямо посреди трюка вокруг дыр загорится бахрома, опалив кожу. О фаербризинге7 и не помышлял, одна мысль, что придётся набрать в рот керосина, могла спровоцировать подзабытый приступ астмы.
И он забил на это дело, вернулся в Питер, продолжая оттачивать приёмы кунг-фу. В группе был новый сэнсэй, кореец Ли Ен-Хва, или как его все называли – Ёха. Философию борьбы он ставил на первое место, и тренировки всегда начинались с медитации: успокоить внутреннюю вибрацию, отогнать все мысли, погрузиться в состояние полного покоя и открытости к приёму энергии неба. Все ученики боготворили сэнсэя, но и побаивались. Ёха был немногословен, всё замечал и запоминал, умел пользоваться ситуацией с максимальной пользой для дела.
Гриня всегда страдал некоторыми неувязками со временем, а попросту говоря, опаздывал. И ему это до сих пор сходило. Сначала Ёха даже головы в его сторону не повернул, когда Гриня спешно, пригнувшись, занимал своё место. Зато в следующий раз – так же не поворачивая головы – вытянул руку в его сторону, и Гриня моментально застыл и простоял истуканом всё время, пока остальные достигали высот духа. Он просто не мог двинуться с места, им овладел паралич воли, и только движение руки сэнсэя – как бы ослабляющее петлю – вывело его из ступора. На сём все опоздания прекратились, а видевшие это ученики ещё сильнее уверовали в могущество своего гуру.
Гриня же проникся к нему восхищением и, как преданный сын, беспрекословно выполнял все высказанные и даже не высказанные желания учителя, стремясь к одному – быть лучшим и любимым учеником. И почти преуспел в этом. Первые же состязания подняли его над всеми. Минуя несколько ученических степеней-цзи8, он получил сразу синий пояс.9 То есть лучшим в группе он стал, но с любовью было сложнее: Ёха никак не выделял и не поощрял примерного ученика, даже был к нему холоднее и требовательнее, чем к остальным. Но это лишь подстёгивало Гриню, он оттачивал технику и, стремясь к полному признанию, совершал невозможное.
Ученики Ёхи разительно отличались от остальных борцов кунг-фу. Даже в самых неожиданных ситуациях они сохраняли спокойствие, действовали молча, решительно, а потом быстро и бесшумно исчезали. В борьбе им не было равных, так что среди тренеров пошли разговоры о шаманских обрядах, гипнозе, которым якобы пользуется Ен-Хва. Кто-то написал донос в Федерацию Спорта, его на время отстранили, и, пока шло расследование, с его группой занимался Сергей. Всякое постижение духа прекратилось. Разминка, тренировка, поединки, разбор полётов – всё. Ученики ходили смурные, показатели упали.
Гриня попытался организовать отправку петиции в адрес Федерации Спорта с защитой учителя и даже составил текст письма, но почему-то тянул, надеясь, что само образуется. Занятия стал пропускать, за что получил два взыскания. Ещё одно, и меня выгонят с секции, как выгнали сэнсэя. Вот и хорошо, решил он, и вместо очередной тренировки отправился в «Чайную лавку», у него как раз кончался запас чая.
Если бы учитель не тронул его за плечо, Гриня ни за что бы не признал своего наставника в этом пареньке с рюкзачком за плечами, в синей дутой куртке с капюшоном. Ёха сдержанно улыбался, а Грине тут же припомнилась Школа преображения, которую он целый месяц посещал в зелёном детстве, тусуясь с кришнаитами. Учитесь меняться, тогда сможете изменить мир…
Но дело было не в одежде, учитель предстал обычным человеком, правда, выглядел на порядок моложе. Узнав, что Гриня никуда не спешит, пригласил его к себе домой – ну, конечно, на чашку чая. Он жил в соседнем квартале, и по дороге они заглянули в маленький подвальный магазинчик, где работали одни китайцы, прикупили зелёного чая, пахучих травок и белых рисовых лепёшек.
Ёха проживал с семьёй в небольшой квартирке на последнем этаже панельного дома. Жена Катя и мальчики: Ен-жун и Вин-сон трёх и пяти лет. Воспитанные, спокойные, сразу принесли Грине тапки на пробковой подошве и пропали из глаз. Катя заварила чай, достала из буфета пиалки с приправами для лепёшек и тоже исчезла.
Пока пили чай и угощались лепёшками – тут их хорошо пекут, почти как дома – Ёха расспрашивал о занятиях и огорчился, что Гриня прогуливает. Самодисциплина, она внутри, приговаривал учитель, намазывая лепёшку соевой пастой «тцянь». Петицию сходу отмёл коротким жестом ладони: это ни к чему, пустая трата энергии. Всё равно он в Федерацию не вернётся – частные уроки, избранные ученики.
Так это ж здо́рово! – загорелся Гриня, я хочу… к вам. Нет, спокойно возразил Ёха, тебе нужны поединки, выступления. Именно тебе, родившемуся в год Огненного Дракона, на роду написано блистать и властвовать. На последнем слове он поднял на Гриню насмешливый взгляд, и тому стало ясно, что учитель давно раскусил его потуги на лидерство. И ещё понял, что сэнсэй прав: победы над духом не так уж его привлекали – он жаждал триумфа и признания.
Клокотавшая в груди энергия, до времени придавленная техникой «созерцания стены», искала выхода. Уходя от сэнсэя, он уходил насовсем. Пока не знал куда, и кружил, носился демоном, знакомился без разбору – лишь бы померяться силами. Если ввязывался в спор, то непременно чтобы доказать свою правоту, выйти победителем. И ведь побеждал! Всякий раз испытывая смешанное чувство превосходства и радости, не замечая обид и неприязни побеждённых.
Состязание – вот что представляло для Грини главный интерес. Он записался в любительский клуб восточных единоборств с одной целью – всех уделать! Там недоумевали: синий пояс, уникальная школа, почему не в профессиональном спорте? Потому что перпендикуляр, – хохотал он после очередной победы, получив всплеск адреналина и денежный приз от спонсоров. Хотя к деньгам он был по-прежнему равнодушен, но без них-то как? На карте подходили к концу «остатки прежней роскоши», и пополнений не предвиделось.
Даже удивительно, вроде сумма приличная, а ушла так быстро. Впрочем, всё объяснимо: СПА-салоны, тиковая мебель, дорогая одежда, спортивное питание, домработница, наконец! Это последнее, с чем пришлось расстаться, и хотя Кира по-дружески навещала его, мыла полы, стирала и гладила без всякого вознаграждения, хватило её ненадолго: подрядилась опекать двух одиноких старух по линии собеса. Спортивное питание тоже осталось в прошлом, донашивалась добротная одежда, купленная в Финке с помощью Тойво, про СПА и прочие излишества Гриня и не вспоминал. Попробовал опять торговать компами, но конкуренция прижала на первой же сделке, и он остался в прогаре. Так что поединки на всяких тусовках – иногда с оплаченным проигрышем – стали единственным источником дохода.
Маша
Теперь, когда время и энергию было некуда девать, Гриня вдруг обнаружил, что его окружает громадное женское войско, вооружённое по последнему слову техники обольщения. Это войско появлялось внезапно, атаковало непрерывно, изощрённо меняя тактику боя. На него велась охота. Он был молодым, привлекательным, он был мужчиной. И Гриня принял вызов. Памятуя с детских лет, что лучший способ защиты – это нападение, сам стал охотником. Чем недоступнее была добыча, тем азартнее шла борьба. Поначалу он даже вёл счёт победам. Любви не искал. Она осталась в том домике с линялыми занавесками, лежала там, поверженная и бездыханная. В душе было пусто и легко.
Потом борьба поднадоела, он предпочёл временные, необязательные отношения, и при малейшей угрозе исчезал, иногда в прямом смысле слова: уезжал на выступления, благо предложений с периферии хватало. Возвращаясь домой, он каждый раз начинал новую жизнь. Такие обновления действовали на него как кровопускание: он был в прекрасной форме, энергичен, неутомим, неотразим. Женщины так и липли к нему, и он выработал несколько приёмов, которые помогали при случае необидно отказывать, либо идти на контакт, заранее очертив круг свободы.
Гриня возобновил старые связи и с удивлением узнал, что сестрёнка Нуля уже учится на первом курсе университета, изучает философию; Ленон вышла замуж и у неё родился сын; Грета по-прежнему держит художественный салон, только сильно постарела и пьёт запоями. Но их жизни, как реки, поменявшие русло, текли вдали от него. Он искал новых знакомств.
Прошёл год с того дня, как он вышел из квартиры Ёхи, а заодно и из большого спорта. От ребят из секции он узнал, что Комитет ополчился на частные школы восточных единоборств, обязывая иметь лицензию, которую сам же и выдавал. Или не выдавал. Ёхе не выдали, мотивируя, что его методы далеки от задач спорта. Зато менее искусные, но управляемые получили разрешение, и повсюду запестрели объявления о наборе в группы айкидо, каратэ, кунг-фу, дзю-до и бог знает каких ещё. И Гриня подумал: почему бы не открыть свою школу?
С этим намерением он отправился в районную Администрацию, чтобы выпросить какое-нибудь помещение для тренировок, но там была многорядная очередь. Гриня развернулся и вышел на улицу. Домой идти не хотелось, выступлений не предвиделось, его никто не ждал: с последней подружкой расстался окончательно и замены пока не искал.
Честно сказать, дела у Грини последнее время шли не очень. Бои кунг-фу не пользовались спросом – публика предпочитала что-то более зрелищное и не напряжное. В кунг-фу необходимо знать правила, следить за игрой, а не просто попивать мартини, закусывая и переходя от столика к столику. Для корпоратива больше бы подошло фаер-шоу с его темпом, яркостью и показательным риском. Он вспомнил огненные танцы, которые видел на Радуге и пожалел, что не взял у ребят телефончик.
Надвинув капюшон куртки, Гриня прикидывал, куда бы ему податься. Стояла поздняя осень, снега ещё не было, в воздухе висела холодная морось, обволакивая паутиной, пробираясь в рукава, за шиворот. Он собрался было двинуть к остановке, но тут из дверей Администрации, на ходу застёгивая пальто, выскочила нахмуренная девушка и произнесла, как сплюнула: чёрт!
Гриня сразу узнал её – это была одна из танцовщиц того самого фаер-шоу с Радуги, о котором он минуту назад вспомнил. Ну, да, та самая коренастая шатенка, виртуозно крутившая огненные веера.
Надо же, всегда с ним это происходит! Необъяснимые совпадения, случайные встречи, которые всё резко меняют. Что бы он ни задумал, непременно вмешаются некие силы, как тогда, на станции Ланская. Испортят погоду, пустят наперерез толпу народа, закроют на технический перерыв – прямо у него под носом! – окошечко кассы. И вот, вместо того чтобы с группой поехать на выступление в Выборг, он оказался в посёлке Солнечное, где под непрерывным дождём гулял в обнимку с перезревшей и уже изрядно хмельной матроной, свалившейся на него – всё у того же закрытого окошечка кассы! – под видом заказчицы «чего-то крутого, в восточном стиле». Еле отвязался, да к тому же простыл и валялся одиноко, испытывая отвращение к этой бессмысленной череде обстоятельств, возникающих по чьему-то дурному сценарию.
Вот и теперь он подозревал, что огненная танцовщица, явившаяся из подъезда долбанной конторы – или из череды его воспоминаний? – затащит в свои расклады, нагрузит обязательствами. В ней чувствуется лидер. И хотя ему такие женщины нравятся, никогда ничего толком с ними не получалось: сплошное перетягивание каната.
Девушка стояла рядом, будто не замечая Гриню. Она, похоже, продолжала кому-то что-то доказывать, дёргала бровью и сопела. Лучше самому инициативу не проявлять, тем более, что подходить и начинать первому не в его правилах. С другой стороны, тупое молчание попахивает агрессией.
Гриня улыбнулся и нарочито-горестно выдохнул: да уж.
– Вам тоже отказали? – быстро взглянула на него девушка.
Гриня неопределённо пожал плечами.
– Вот, вечно у них так, – продолжала она, не глядя на него и роясь в сумочке, – для каких-нибудь торгашей всегда всё находится.
Она достала из пачки тонкую коричневую сигарету, поднесла огонёк зажигалки и, пустив струю дыма, продолжила:
– А нам, несущим культуру в массы, – кукиш с маслом.
Гриня вздохнул ещё тяжелее и повторил: да уж.
Девушка оглядела его с интересом.
– Тебе ведь тоже нужен зал?
– Да можно сказать и так, – согласился Гриня, мысленно отметив быстрый переход на «ты», потом взглянул ей в глаза и тут же вспомнил, что её зовут Маша.
Она тоже, видимо, почувствовала что-то знакомое и усердно задвигала бровями: так-так- так… ты кто, ты кто, ты кто? Гриня ещё раздумывал, надо ли светиться, старался поглубже надвинуть капюшон на лицо. Ведь проявил он себя тогда, в лагере хиппи, не блестяще. Прямо надо сказать – выглядел трусом. Сейчас он вспомнил, что именно она учила его правильно «заряжать» факел, а потом несколько раз подходила с советами.
Маша крутанулась на потёртой ступеньке крыльца и ступила на тротуар. Гриня не спеша двинулся за ней, но шёл на значительном расстоянии, пока она не подала ему знак – еле уловимый жест рукой. Он медлил, делая вид, что не замечает её предложения укрыться под зонтом, пока она не позвала его:
– Ну что ты там мокнешь? И вообще – возьми зонт. Почему я должна сама его нести?
Он пошёл рядом, искоса на неё поглядывая: неяркий, но аккуратный маникюр, стильная стрижка, делающая её похожей на какую-то актрису, приличная одежда и обувь. Маша продолжала говорить, не особо заботясь о собеседнике. Пока он не перебил её вопросом:
– Ну, и что же вы просили: небось, детский садик или спортивную школу?
– Ну да, я думала, подойдёт… – Маша удивилась, она была уверена, что он её не слушает.
– Так вас пожарники и пропустят! – усмехнулся Гриня, – Там же везде старые деревянные перекрытия. Зато на Голодае полно брошенного производства и складов. Охотников на них мало.
Произнося эти слова, он взял у Маши зонт, и она тут же вцепилась в его рукав. Пока шагали в сторону Невы, она рассказала про свою маленькую группу «М-фаер» – конечно, Мария-фаер! – о бесстрашных девчонках, о нехватке парней.
Гриня понимающе улыбался и потом целый час терпеливо выслушивал, что дело перспективное, конкуренции никакой, но ей никак не поладить с инспектором по нежилухе, мужеподобной тёткой в годах. Он вызвался поговорить с этой тёткой, и они долго бродили под дождём, обсуждая детали, при этом Гриня неизменно говорил: мы, у нас, – давая понять, что уже в деле. Маша предложила где-нибудь перекусить, и по тому, как она вошла в кафе, как разговаривала с барменом, было понятно, что считает обед деловым и собирается платить сама.
Гриня переступил порог, и сердце заныло: это было то самое «Лукоморье», где они с Ленон встретили Стаса и Жанну. Правда, интерьер поменялся, и ничто уже не напоминало ту историю, которая… Да в общем, что уж говорить, она перевернула всю его жизнь, осталась под ногтём окаменелой занозой. Маша заказала графинчик коньяка, и это помогло. Гриня, всегда равнодушный к спиртному, на сей раз решил нарушить сухой закон.
Уже через неделю их группа начала репетиции в одном из цехов бывшего кожевенного завода. Попутно, пока шла обычная тягомотина с документами и согласованиями, помещение привели в божеский вид: вынесли кучу железа, битые фаянсовые ванны и мешки с кожаными обрезками; покрасили потолок и стены белилами, вставили в окна недостающие стёкла.
Гриня проявил изрядные деловые таланты. По большому счёту, Маше не приходилось вникать в скучные хозяйственные вопросы, и она немедленно предложила Грине пост зама, а попутно принялась учить его ремеслу фаейрщика. Огонь не опасен, пока мы контролируем его, повторяла она то и дело, и уже через месяц он знал все приёмы приручения огненной стихии и продвигался пугающе стремительно. Освоив простейшие фаерболы,10 сам придумывал эффектные трюки, но теперь тренировался в одиночку, когда все расходились. Этим он нарушал основную заповедь фаерщика – работать с подстраховкой: кто-то должен стоять наготове, чтобы потушить в случае возгорания. Гриня предпочитал рисковать, но держать в секрете свои задумки.
Это походило на дозированные «консультации» в банде Короля, которые обязательно должны были иметь недосказанность, продолжение – чтобы выговорить, заработать свободу себе и Жанне. Тогда это не помогло, и Гриня понимал, почему: слишком много людей было завязано. Сейчас он один владел находками и откроет их только при благоприятном раскладе.
Всё шло просто отлично. С тёткой в администрации поладил настолько, что она пригласила их с программой на свой юбилей. Гриня умел обращаться с возрастными дамочками, за плечами был неслабый опыт тех лет, когда Валентин Альбертович доверял ему, почти мальчишке, своих сумасшедших пациенток, которым было прилично за сорок. Впрочем, возрастные тётки – все немного сумасшедшие, поэтому и подход должен быть соответствующим. Как там в детстве было: «да» и «нет» не говорить, «чёрное» и «белое» не называть, губки бантиком не строить…
Тут, правда, приходилось губки и бантиком, и чёрти как строить, но главное – никаких намёков, даже малейших, на возраст. И самому забыть, нет его и всё! Эту толстуху из Администрации Гриня как бы случайно назвал Ларисочкой Михайловной, тут же извинился, но при этом так отчаянно бросился поднимать с полу разлетевшиеся бумаги – которые сам же и столкнул – что пару раз дотронулся до её руки, колена, в общем, выглядел неуклюжим, но милым.
Слава богу, особых жертв не потребовалось, тем более, что просил он цех, а не офис, и не с правом выкупа, а так – в аренду лет на пять. Небольшие подарочки, но основное – не выходить из роли рассеянного артиста, которому просто не обойтись без мудрой покровительницы. Таким манером удалось компенсировать все затраты на ремонт, а потом получить льготу, так что за цех платили сущую безделицу.
Огненный дракон
Для юбилея «Ларисочки» Гриня подготовил особый номер, и, хотя скрывал от команды, что-то всё же просачивалось. Видели россыпь металлических полосок неизвестного назначения, слышали странную музыку и лязгающие звуки. После ночных «репетиций» он появлялся с ожогами на лице и руках, и Маша, нахмуренная, без слов доставала пантенол.
Накануне выступления она подошла к Грине и голосом, не допускающим возражений, велела немедленно посвятить её в подробности номера. Ссылалась на ответственность, которую лично она несёт за всё происходящее, на правило иметь напарника для страховки, но Гриня чувствовал, что дело не в этом. Она обижена, что без неё готовлю номер, догадался он. И в ту же секунду – она злится, что я не приударил за ней!
Болван! С первого дня понимал, что нравится ей, но так ни разу и не попытался… Ведь и она ему нравится, только прежний опыт с такими деловыми подсказывал: не лезь, обожжёшься. Но теперь-то он не боится обжечься… Тогда почему? Да потому что она – начальница, потому что он человек зависимый, а там, где зависимость, чувствам не место.
Не оглядываясь, Гриня направился к дверям, всем видом давая понять, что не намерен… а если будут настаивать, так вот он – выход. И так – чуть какая проблема – все идут к нему. Поэтому он имеет право… О своей незаменимости не думал, просто знал, что должен так поступать, что это единственно правильный путь, если он хочет добиться чего-то стоящего.
Проблемы вспомнились не зря. Они преследовали группу, вырастали из пустяка, заставляя перестраховываться там, где это вовсе не требовалось. Вот и в этот раз не обошлось без неожиданностей. Фаер-шоу должно было проходить в небольшом дворике позади ресторана. Но дворик оказался заставленным машинами жильцов дома, у которых ежедневный – вернее, еженощный – пьяный ресторанный дебош сидел в печёнках, а тут ещё велено было машины убрать, чтобы ненароком не повредило их огнём. Пошли звонки, и руководство ресторана категорически запретило выступление.
Тогда Гриня, никому ничего не сказав, добрался до ближайшей пожарной части, и вскоре внушительная красная машина подъехала к дверям ресторана, а он, стоя на ступеньке рядом с водителем, инструктировал пожарных на глазах директора, гостей, Маши. Присутствие официальных огнеборцев всех примирило. По двору с микрофоном расхаживал ведущий, приглашая жильцов дома наблюдать зрелище из окон, а заодно напоминая, что машины лучше бы от греха убрать на время. Что было немедленно выполнено без всякого протеста.
Гриня постоянно чувствовал на себе взгляд Маши, это злило его, отчего возникало желание всех «строить». Проводя последний инструктаж, он без нужды одёргивал и придирался, как бы показывая ей, что может командовать, а, значит, имеет с ней равные права. Артисты повиновались безропотно, для некоторых это было первое заказное выступление, и они принимали новые правила игры.
Начало программы прошло скомкано. Гости «Ларисочки» как-то не спешили отойти от столов, прервать беседу. Поэтому самый первый номер – традиционный выход девушек, крутящих огненные пои – прошёл почти без зрителей, если не считать глядящих из окон. Но постепенно народ сообразил и, прихватив бокалы, стал просачиваться во двор, держась поближе к стенам. Лариса Михайловна вышла в сопровождении ведущего, за ней несли золочёное кресло. Она взирала благосклонно и, поймав взгляд Грини, поощрительно улыбнулась.
А он еле нашёл в себе силы кивнуть в ответ. Неуправляемая вибрация началась в коленях, тряска охватила всё тело, достигла лица. Глаз задёргался от сильнейшего тика, и Грине казалось, что все это видят. Неужели он боится? Чего?! Огня? Публики? Да нет же, нисколько не боится! Тогда что с ним? Ведь что-то явно происходит, над чем он не властен, что-то ужасное случилось с его телом, и сейчас он, возможно, упадёт без чувств.
Превозмогая панику, на ватных ногах, Гриня двинулся в подсобку, где хранился реквизит, подошёл к ящику, открыл крышку и стал вытаскивать детали костюма, неловко соединяя их между собой. Разрисованная голова дракона уставилась пустыми глазницами. Он надел её и приладил за спину складную конструкцию, которая повисла наподобие огромного капюшона. И в ту же секунду дрожь прекратилась, наступил покой. В теле возникла невесомость, глаз ловил малейшие движения, слух обострился, одновременно улавливая гул улицы и перешёптывания за столиками в ресторане.
Что-то мелькнуло сбоку, Гриня резко дёрнулся и оказался прямо посреди двора, как будто перелетел сквозь стену. Чувствуя нехватку воздуха, судорожно вдохнул и сразу понял, что всё идёт как надо, как он задумал. Толпа умолкла и с напряжённым вниманием следила за тем, как поднимается бугристая голова, обводит всех невидящим взглядом и вдруг парусом выбрасывает вверх острозубый гигантский гребень. Тут же забили барабаны, ритмичный, лязгающий звук нарастал и перешёл в грохот, будто во двор въезжали танки.
Раскачиваясь, Гриня сделал шаг на трёхпалых ногах, из пасти вырвалось непроизвольное рычание, усиленное прикреплённым к маске микрофоном. Люди шарахнулись в стороны, вокруг мелькали испуганные лица, и это разозлило Дракона. Пот лил со лба, резко защипало в глазах, и в ту же минуту он почувствовал сильный жар. Кровь прилила к лицу, уши заложило, и он отчётливо слышал удары мерно работающего сердца. Со всех сторон надвигались стены, из оконных бойниц торчали любопытные головы, они назойливо колыхались на тонких шеях, с губ слетала пена, глаза горели красными углями. Дракона захлестнула горячая волна ненависти, захотелось смахнуть этих людишек и катать по тесной площадке двора.
Чувствуя, что окружён и не в силах более сдерживаться, он издал оглушительный рёв. В окне второго этажа раздался визг, но никто не глянул наверх, все ошарашено следили за движениями Дракона. Он раскачивался, широко расставив лапы и опираясь на хвост, на мгновение застыл и притих, но уже в следующую секунду размахивал зажжённым факелом. Послышался шорох кастаньет – от поворота головы завибрировали зеркальные пластины гребня – и сразу по стенам двора заплясали режущие вспышки. Пламя отразилось в чешуйчатом, переливающемся теле, казалось, сам Дракон горит.
Перепуганные зрители спрятались за стенами ресторана, наблюдая происходящее из окон. Зато с улицы повалил народ, толпа зевак всё росла, напирая на хилые дорожные барьеры, ограждающие пятачок импровизированной сцены. Охранники переговаривались по рации, требуя подмоги, их искажённые динамиками голоса, напоминающие лай собак, перекидывались эхом тесного двора.
В груди Дракона нарастало беспокойство. Надо было что-то срочно предпринять, сбить планы преследователей, раскидать глупую и наглую толпу и вырваться на свободу. Да, да, вырваться! Вдруг за спиной женский голос тихо произнёс: «Так выполни свой долг – и будешь свободен». Он рывком обернулся – всё та же безликая орущая толпа. И тогда Гриня набрал в лёгкие побольше воздуха, мерцающим сознанием отмечая бесконечность вдоха, оттолкнулся, сделал в прыжке боковое сальто и одновременно дунул на горящий факел. Воздух закрутился огненным кольцом, обжигая глаза, подчистую выжигая брови. Публика охнула, послышались испуганные и восхищённые крики.
Под звук нарастающего барабанного боя Дракон задрал голову и выпустил из пасти в тёмное вечернее небо столб огня. И тут же – сильным махом факела – обвёл вокруг себя пылающий, с острыми искрами круг. Он стоял в пламени, изрыгал пламя, казалось, что горит сама земля. Народ прижался к стенам, только юбилярша, Лариса Михайловна, одиноко сидела в кресле, и по её толстым щекам текли слёзы.
И тут он понял, почему оказался здесь, зачем собрались все эти люди. Они, голодные и нищие, больные и калеки, они все жаждут изобилия, мечтают о роскоши! А ему, Огненному Дракону – прямо сейчас! – дана власть, дано могущество изрыгать свет и золото! Оно уже подступало к горлу, и привкус благородного металла холодил губы. Сквозь расширенные световым потоком глаза бесконечной рекой струился завтрашний день. И уже он сам превратился в свет, разбегался по брусчатке двора, выливался на набережную, скользил по волнам и взлетал к небу обоюдоострым мечом Петропавловской крепости. Толпа стояла далеко внизу, протянув руки и скандируя: «Золото! Золото! Золото!»
Гриня не помнил, как покинул сцену, как оказался в зале. Где-то далеко гремели овации, раздавался свист, крики «Браво!». Потом наступила тишина, и по движениям губ он понял, что ничего не слышит. Всё вокруг поплыло, навалилось бесчувствие, только кровь в голове пульсировала мерными толчками. Внезапно сознание вернулось, но как будто чужое, даже слова, которые он произносил, были чужие, и Гриня с удивлением прислушивался к своему голосу.
Его приглашали за столики, угощали, он зачем-то рассказывал совершенно незнакомым людям секреты придуманных трюков, не к месту хохотал. «Ларисочка» целовала его пропахшие керосином щёки и всё повторяла: «Мой мальчик, слава богу, ты жив… я уж думала, я думала…». И, размазывая чёрные потёки туши, умоляла: «Не делай так больше никогда». Он обещал.
Машу увидел как-то вдруг и был поражён: никого прекрасней он не встречал в своей жизни. Выронив из рук бокал с вином, упал на колени и уткнулся обожжёнными губами в прохладный шёлк платья. Следующее, что осталось в памяти, – потоки тёплого дождя, омывающие его воспалённое тело. Над головой, где-то в центре мироздания, заглушая все звуки вселенной, шумел душ.
Успех
То была их первая ночь, и хотя Гриня абсолютно ничего не мог: тело горело после ожогов, от проглоченного керосина тошнило, – Маша сама колдовала над ним, и, в конце концов, он ощутил силу и поднялся, полетел. Легко двигая крыльями, он взлетал и падал, и опять взлетал, и опять падал, осознавая, что в этих взлётах и падениях заключалась теперь его новая суть. И когда под утро стал снижаться, то скорость не сбросил, а со всего маху врезался в толщу гранитной скалы и тут же загорелся, полыхнув высоченным факелом.
Он ждал этого, знал, что ему суждено сгореть после праздника и возродиться из пепла, подобно Фениксу. Обугленный и бездыханный, он лежал поперёк кровати, а рядом с ним – также неподвижно – плотной свернувшейся личинкой застыла Маша. Яркий, причудливый наряд бабочки был разорван в клочья, их разметало по всей комнате и шевелило сквозняком балконной двери.
Потом, минуя утро, наступил ясный и холодный день, беспрерывно звенел Машин телефон, и она, свежая и собранная, давала указания, весело назначала встречи, расписывая их будущее на месяцы вперёд. А он так и провалялся весь день, временами засыпал, ощущая, как нарастает молодая, шелковистая кожа. Над его телом трудились сотни бабочек: ползали по обгоревшим бровям, щекотали тонкими усиками-антеннами, слегка взлетали, переходя с места на место…
К концу недели была напечатана афиша с самой эффектной фотографией: Гриня в боковом сальто, с двумя факелами в руках, а вокруг огненный вихрь. Сверху – крупными, кроваво-красными буквами по чёрному фону: ОГНЕННЫЙ ДРАКОН, под ним, помельче – М-фаер, а в самом низу – список всех семи артистов, и первым, конечно, аршинными буквами – ГРИГОРИЙ БАТИЩЕВ.
Выступали они в д\к «Выборгский», который славился своим умением, пока остальные сомневаются и прикидывают, перехватывать «горячий» – тут уже в прямом смысле слова! – репертуар. В целях пожарной безопасности директор сильно потратился на огнеупорные кулисы, покрытия и хладоновые огнетушители, не портящие вещи. Поэтому на первом представлении они вышли в ноль, зато следующие два принесли невиданный куш.
Остальные д\к выстроились в очередь, но тут вмешалась Дирекция выставочно-зрелищных программ и запретила выступления в закрытых помещениях с мотивировкой «повышенная опасность». Что ж, так оно и было, и, хотя повсюду были вывешены правила техники безопасности для огненных шоу – сочинённые, видимо, самими артистами – делу это не помогло. Пришлось перебазироваться на улицу, но это было уже не так интересно: публика норовила глядеть задаром.
И тут Гриня нашёл выход: придумал круговые кулисы, вмещающие порядка пятисот зрителей. Установка их была настолько лёгкой, что группа успевала за день давать несколько представлений. Деньгам потеряли счёт, но тратились они ещё быстрее. Публика жаждала чуда, каждый раз ожидая чего-то новенького. Приходилось постоянно менять реквизит, шить костюмы на заказ. Да и конкуренты-последователи налетели каркающей стаей, наступали на пятки и сбивали цены. На зиму труппа перебралась в тёплые края, в Болгарию, где огненное шоу существовало давно, и было много специально оборудованных площадок. Правда, и своих фаерщиков хватало, но на русского Дракона ходили – очень уж дерзким был номер.
Гриня оттачивал его и постоянно усложнял. Он придумал сценарий, и артисты теперь участвовали в спектакле – с сюжетной линией, специально написанным музыкальным сопровождением. Гриня нашёл запись огненного обряда африканского племени, наложил на неё саундтрек популярного блокбастера – получилось просто круто. И хотя название оставалось неизменным – «Огненный дракон» – спектакли могли сильно различаться. Зрители это знали и ходили «на Дракона» по несколько раз.
Как-то после очередного выступления хозяева-устроители пригласили всю команду за столик, и после пары рюмок у артистов развязались языки. Вспоминали острые и смешные моменты: как на одной свадьбе стрельнули римскими свечами11 прямо в платье невесты, как на зрителя упал горящий шест: хорошо, что тот был сильно под газом, не заметил ни прожжённой куртки, ни порванной рубахи. Ну, и про ожоги: как всё произошло, что именно горело, и, конечно, рецепт заживления.
Гриня молчал, полагая, что ни к чему об этих ужасах распространяться. И так половину выступлений они дают негласно, заручившись поддержкой пожарных, а тут – нате вам! – ожоги и поджоги… И оказался прав. За соседним столиком – то ли случайно, то ли по наводке – сидела съёмочная группа «Питерских Вестей». Они шабашили, снимали корпоратив, но сюжет с фаер-шоу через несколько дней появился в новостях. При монтаже реплики про ожоги подложили ревущему дракону, будто именно Гриня их получил!
Маша устроила разборку, несправедливо обвиняя его в излишней болтливости. «Думаешь, тебе всё можно, ты звезда?!», – её набрякшее гневом лицо пошло малиновыми пятнами, и каждый понимал, что не в болтовне дело, ведь показ сюжета скорее пойдёт на пользу – бесплатная реклама! Просто прорвалось. Давно зрело и не могло разрешиться, нужен был повод.
Конфликт наметился ещё тогда, на дне рождения «Ларисочки». Все заметили, как Гриня после выступления изменился. А потом менялся каждый раз, превращаясь в Дракона. Он сам это чувствовал, опасность подстёгивала, возбуждала. После спектакля ему всё труднее становилось выходить из образа, он продолжал нападать на коллег, донимал унизительными и жестокими шутками. Знакомые порой не узнавали его либо прятали глаза и отходили.
Только Гриня ничего вокруг не замечал, потому что ни в ком особо не нуждался. Стал жёстким, репетиции превратил в показательные выволочки: редкая не заканчивалась слезами или руганью, а к фразе: «Я никого не держу», – постепенно привыкли, но при случае с обидой вспоминали и подыскивали другой коллектив.
Больше всех страдала Маша. Её надежда на семейный бизнес не оправдались. Стало намного хуже: Гриня теперь по-свойски позволял себе хамить и подкалывать, при этом давал понять, что ничего особенного между ними нет. Он даже и не пытался быть ласковым или хотя бы изображать любовь, и всё, что иногда между ними происходило, было заслугой Маши. Но радости это не приносило им обоим.
Во время каждого выступления Гриня настолько плотно входил в образ, что забывал элементарную осторожность, воображая себя всемогущим и неуязвимым, настоящим Огненным Драконом. И поплатился за это. Одна за другой пошли травмы: то загорелся по пояс, то сильно опалил лицо, неудачно плюнув керосином. Однажды вспыхнуло всё тело, когда он крутил своё коронное боковое сальто.
Но самое ужасное произошло на Ялтинских гастролях: не проверив, вдохнул какое-то левое топливо и получил сильнейший химический ожог лёгких. Тогда он три дня был на грани, чуть не умер. Правда, в больницу ехать отказался, сам потихоньку выкарабкался. Только с тех пор перестал чувствовать запахи. Зато напрочь прошла астма, да и вообще все болезни. И Гриня ещё больше уверовал в свою звезду. Ему чудилось присутствие высших сил, забота ангела-хранителя.
Сам же он ангелом не был. Постоянно чувствовал брожение в крови: сгустки иронии, гнева, презрения, агрессии. Но в то же время шипучий поток нежности, восхищения, мгновенной влюблённости, даже страсти. Редкий спектакль не имел продолжения. Острым, тренированным взглядом он выдёргивал из толпы вездесущих поклонниц ту, что отметил прямо сейчас, сию минуту. И тогда начиналось его сольное представление: охота на женщину. Оно тоже нуждалось в зрителях – по крайней мере, на первых порах – и нередко Маша, да и вся их группа были свидетелями его блестящего шоу.
Прямо на глазах он превращался из свирепого, мифического зверя в красавца-мужчину, со всеми атрибутами крутого мачо: широким разворотом плеч, слегка опалённой густой растительностью на лице, запахом здорового пота и дыма. Он мог быть смущённым или уверенным, дерзким или ласковым – всё зависело от характера «дичи» и от сопровождающих её спутников. Ни мужья, ни любовники, ни родители и подруги не могли являться препятствием в его планах. Ему, Огненному Дракону, дозволялось всё! И пока свита его избранницы, с неостывшим враньём в ушах, проклинали артиста а заодно и свою непонятную уступчивость, Гриня шёл к машине, раздвигая толпу перед собой разрядом остаточного электричества и даже не оборачивался посмотреть, идёт ли следом она.
Несколько раз его пытались подкараулить и побить, однажды в его белую студию вызвали наряд милиции после того, как он умыкнул несовершеннолетнюю дочку какого-то местного царька. Но всякий раз Гриня выходил из передряг бодрым и неуязвлённым, а преследователи озадаченно вспоминали моменты неудавшегося нападения, пытаясь понять причину провала. И в конце концов со словами «дьявол с ним» уходили, не осознавая, как близки они к истине.
Танечка
Растеряв половину команды, Маша решилась на разрыв, только настоящей причины никто не знал. Устоявшаяся версия ревности и соперничества и рядом не лежала, хотя все атрибуты были налицо. Скромная провинциалка Танечка, белобрысая, бесцветная моль, оживающая и смелая только на сцене, преданной наложницей ходила за Гриней, всегда была под рукой и не ревела от его грубостей, только бледнела и выкатывала белёсые глаза. Она плелась за ним после репетиций, невзирая на присутствие Маши.
Но такое происходило теперь всё реже: Гриня умудрялся под конец разругаться со своей начальницей в дым и уходил не прощаясь. Так что в квартиру Танечка заходила вместе с ним и тут же начинала бесшумно и заботливо хлопотать, угадывая с полувзгляда, полуслова его желания. И спали они на одном диване. Просто спали, как спят уставшие люди: Гриня – разметавшись по диагонали, Танечка – вполглаза, на самом краешке, сторожа его сон. Иногда Гриня наблюдал из-под прикрытых ресниц, как она с утра пораньше бродит тихонько по комнате, проверяет его одежду, что-то зашивает или складывает, бормоча чуть слышно. Ему даже показалось – стихи. То, что они сегодня проснулись, обнявшись, тоже ничего не значило. И уж никак не давало этой бледной немочи особых прав.
Он прекрасно помнил, что накануне при всех обозвал её тупой амёбой, хотя именно в этот день у неё впервые получился кувырок с четырёхфитильным веером. Чистенько так сработала, как учили. Хотел было похвалить и даже начал со слов «ну, наконец-то!», но потом придрался к сбою ритма и полчаса всем доказывал, что отсутствие слуха – это диагноз и не лечится. А она лишь улыбалась своей бледной вымученной улыбкой и каждое слово ловила, будто он её нахваливает, а вовсе не гнобит.
Утром Гриня вроде как почувствовал укол совести: единственное существо на белом свете, которое непритворно любит его, а он чуть ноги об неё ни вытирает… Но раскаяние длилось не долго, и, когда они завтракали в сосисочной на углу, он вдруг пристал с расспросами о её прошлом, докапывался до интимных подробностей, она послушно, торопливо отвечала, а он обрывал на полуслове и спрашивал про другое, но тоже не дослушивал.
Она так и не притронулась к еде, всё старалась отвечать как можно правдивее, потом —короче, а под конец, когда его тарелка опустела, заботливо придвинула свою, нетронутую, и заботливо прошептала: «Ты поешь, поешь, тебе силы нужны». А он, позеленев лицом, вскочил и со словами «спасибо, я сыт», которые вполне могли иметь завершение «твоими баснями», выбежал из кафе и полным ходом двинул к метро, ничуть не заботясь, идёт за ним Таня или нет. Она всё же его нагнала у самого входа и вручила жетон, а потом всю дорогу молчала и лишь время от времени поднимала на своего кумира робкий, ласковый взгляд, в котором читалось… Ах, да что там! Гриня не глядя всё понимал.
Ребята тоже понимали, остальное додумали, и Маша не была исключением. Только её заботило совсем другое. С кем там спит звезда фаершоу, её давно не волновало. А вот того, что коллектив рассыпается, она допустить не могла. Только управляемая команда имела шансы выжить в накатившей тотальной конкуренции. И управлять должен кто-то один! Мало ли, что Гриня – гвоздь программы. Времена изменились. Драконов не делал только ленивый, причём всплыли такие экипированные, летали над залом, изрыгая искры и дым. Техническое оснащение позволяло создавать сильные эффекты без особого риска. Гриня же работал «по чесноку», но оценить это могли только такие же одержимые, как он. Публика клевала на всякую мишуру и чистого трюка не понимала.
Он же слышать ничего не хотел о мухляже, гордился собой и презирал перестраховщиков. Его бесили эти разговоры о лазерном шоу, о замене открытого огня на электрику, о взаимозаменяемости артистов. И кем они могут его заменить?! Пусть попробуют, думал Гриня после очередного скандала и не знал, что уже пробуют, что после его ухода – как всегда эффектного побега! – ребята не разошлись. Маша сделала короткий звонок, и тут же, как по волшебству, появился некто Дрюня с большим красным кофром на колёсиках. И сам такой большой и уверенный в себе.
Он бесцеремонно вставил в компьютер флешку, и на мониторе замелькали люди в блёстках. На них прямо с неба спустился слепящий диск, и было видно, как зрители задрали головы и прикрыли глаза козырьками ладошек. Диск приземлился в искрящийся, зелёный дым, из которого проступила гигантская фигура дракона – почти настоящего, покрытого чешуёй, с бьющим о сцену хвостом. Дальше было много похожего на то, что делал Гриня, только без всяких там боковых сальто и огненных вихрей. Вместо этого – полёты над головой публики, мелькание фантастических теней, крутящих неоновые палицы, полуобнажённые мускулистые торсы в татуировках и пирсинге. Музыка гремела, дракон ревел и вдруг выхватил из толпы тонкую девчушку – ага, подсадная! – взвалил её на плечо и вместе они скрылись в нестерпимом блеске яркого света.
Тут Дрюня со словами: «Эта подойдёт», – ткнул в Таню пальцем. Она ничего не поняла, как всегда в отсутствие Грини тупила. Представляла, как он, разговаривая сам с собой – что теперь стало нормой – пружинистой походкой идёт от метро и обнаружит её отсутствие, лишь оказавшись дома. Она не посмела побежать за ним, а теперь выглядит предательницей. Вот ты попала, девочка, вот попала…
Дрюня доставал из кофра с наклейками международных авиалиний новый реквизит, только что привезённый из Германии – все обступили, задавали вопросы, он благожелательно, с юмором отвечал. Так что одна Маша заметила – она всегда всё замечала – как Танечка на негнущихся ногах вышла из зала. Впрочем, это входило в план: пусть сообщит своему божеству, за ночь Гриня успеет всё обдумать и не станет закатывать сцен.
Таня плохо помнила, как добралась, как оказалась у дверей квартиры. А войдя, сразу заметила девушку – силуэт на фоне громадного окна. Всю дорогу она мысленно твердила заготовленную фразу, а тут вдруг разом позабыла и, потерянно кружа по комнате, машинально подбирала с пола бумажки, поправляла сбившееся покрывало. Присутствие незнакомки беспокоило, но лишь в плане намеченного разговора: непонятно, можно ли при ней…
Тут вмешался Гриня, поймал её за руку и приказал: «Ну, выкладывай!». И Таня торопливо изложила всё, что произошло после его ухода. Её на сей раз не прерывали, и это было непривычно, пугало. Девушка у окна не двинулась, лишь внимательно смотрела на Таню, и ей казалось, что до её прихода они как раз всё это обсуждали, что Гриня откуда-то обо всём знает. И она замолчала на полуфразе, а Гриня вдруг обнял её за плечи, подвёл к окну и сказал просто: «Это моя сестра Нина, – и добавил: А это – Танечка, мой самый надёжный друг… Я тебе о ней рассказывал».
Они устроились втроём на диване, пили чай из керамических, ручной росписи пиал, ещё в студенческие годы привезённых Сандро из Узбекистана. Время будто притормозило: обе стрелки настенных часов запутались в крестовине римской девятки, закатное солнце всё никак не могло утонуть в освободившейся от льдин глади залива – медленно тянулся весенний вечер.
Гриня излагал свой план, задуманный ещё зимой, когда первые признаки раскола наметились в виде мелких стычек по любому поводу. Вроде ничего особенного, гастроли редко проходили без разборок, и к этому все привыкли. Но на сей раз их преследовала непруха: то гостиницу приходилось менять, то чего-то наелись и маялись животами, а под конец пропала бронь на билеты, еле добрались до дома, в дороге постоянно грызлись.
Уже тогда Гриня для себя всё решил, но выжидал случая. Так что приглашение некого Дрюни посчитал вполне подходящим поводом к решительному шагу. Первое – и самое главное – разойтись полюбовно, чтобы никаких обид. Второе – и это тоже важно – попытаться переманить на свою сторону Наташу, способную девчонку с лёгким характером. Но главное – организовать новый коллектив, состоящий, кроме него, из одних девушек. Это будет их фишка: дракон и четыре девы.
– Откуда ещё двоих возьмёшь? – спросила Нина.
– Воспитаю, – ответил он, думая о том, что сестрёнка отлично бы подошла.
Как будто читая его мысли, она возразила, что не каждая решится, что она бы не сумела, просто боится огня.
– А тебе Таня поможет с этим справиться, – как уже о чём-то решённом сказал Гриня, и девушки взглянули друг на друга с новым интересом. Танечка конфузилась, она до сих пор работала с огненным инструментом, сжав волю в кулак. Но Гриня успокоил, пообещав научить медитации, снимающей страхи и вообще любые эмоции. Огонь требует спокойствия, никакой удали, а тем более паники.
Гриня пошёл провожать сестру, и Таня было засобиралась домой, но он сказал: «Нет. Никуда не пойдёшь». И она взялась за уборку, перемыла посуду, а между делом представляла, как начнёт заниматься с Ниной, Нулей, как они подружатся и вместе будут заботиться о Грине. Хотелось принять душ, но поначалу она боялась упустить его звонок, потом забеспокоилась, не случилось ли чего. Так и маялась в ожидании и тревоге, прислушиваясь к лифту.
И вдруг заснула, по привычке свернувшись калачиком на самом краю постели, и не услышала поворота ключа в замке, стука сброшенных ботинок, сбивчивых звуков, будто все предметы в прихожей кинулись в ноги к вошедшему, а тот, спотыкаясь и задевая косяки, с трудом пробирался в комнату. Это был Гриня. Мертвецки пьяный.
Танечка очнулась, придавленная тяжестью его тела. Попыталась освободиться, но Гриня зажал её, дыша в лицо горячим алкогольным духом и повторяя, как давеча: «Нет, нет, нет, я никуда тебя не отпущу». А сам силился раздеться и даже её пытался раздеть, но всё только рвал и комкал. Они упали на ковёр, где он вроде на минуту затих и вдруг будто протрезвел – так обстоятельно и спокойно стал снимать с неё джинсы, расстёгивать пуговицы на блузке. Таня слабо отбивалась, но Гриня опять завёл своё: «Нет, нет, нет…», пока она не перестала сопротивляться и только, по обыкновению, смотрела в глаза, с тревогой внимая путаной речи.
Он нёс какую-то околёсицу, а временами отключался. То опускался на дно сознания, преодолевая густые заросли морока, то выныривал на поверхность, и тогда видел отчётливо, как под мощной лампой, каждый волосок, каждую родинку и складочку, даже заусенцы вокруг по-детски обгрызенных ногтей. И глаза с расширенными зрачками и оттого будто чёрные, провальные.
Чего это я? – запоздало опомнился Гриня, – не надо бы… Но мозг уже потерял власть над телом, и оно двигалось новой, но в то же время знакомой дорогой, пробираясь сквозь ладони, волосы, путы лямок. И когда оказался уже совсем близко, когда остался лишь один решительный прорыв, вдруг ощутил неясное сопротивление. Нет, не жёсткий отказ, не оборону из локтей и коленок, а некое ускользание. Вот и губы куда-то исчезли, а под руками не податливые маленькие груди, а вздрагивающие худые лопатки.
Плачет, что ли? – подумалось Грине. Такая большая и плачет, – это он произнёс, видимо, вслух, потому что вновь открылись и губы, и ослепительно белое, смиренное тело. Он понял, что прощён, что допущен, что полностью свободен в своих действиях. Тут же ринулся и резко оказался там, задрожал и забился в конвульсиях, но почти сразу же вышел на верную тропу и двигался по ней равномерно, то замирая, то срываясь в стремительный бег. И лишь достигнув вершины – в долгом, сладостном полёте – он припомнил и разобрался, и спохватился, и устыдился.
Таня оказалась девушкой.