Глава I
Она как бы есть…
Ну, началось…
Мама сначала объявила забастовку (выключила пылесос и стиральную машину), а потом объявила голодовку. Правда, не для себя, а для нас. Отказалась нас кормить.
Мы голодали очень долго. Наверное, целый час. А потом мама нашу голодовку не выдержала и пошла на кухню. Погремела там сковородками, пошвыряла кастрюли и позвала нас суровым голосом:
– Идите ужинать. Ненасытные!
Мы робко, во главе с папой, просочились на кухню и скромно уселись за стол, все из себя виноватые. В общем-то, без вины.
– Отец! – мама грохнула на стол сковородку с котлетами. – У нас есть дача? Или ее у нас нет? Убери газету, ты не на работе!
– Дача? – задумался папа, с интересом поглядывая на сковороду. И туманно пояснил: – Она как бы есть. И ее как бы нету.
– Вот именно! У всех людей есть дача…
– Как бы, – вставил Алешка.
– Это у нас – как бы! – вспыхнула мама. – Сколько лет вы ее уже строите? Сколько там берез выросло вместо смородины и апельсинов? – Мы сложили руки перед собой, как примерные первоклашки, и стали слушать – интересно ведь. – Я для вас все делаю!
– Стираю посуду, – серьезно подсказал Алешка. – Пылесосю белье.
– Да! Вот именно! – Мама, похоже, в своем горячем пылу его не расслышала. – Бегаю по кухне. Не вылезаю из магазинов! А вы мне за это хоть раз построили дачу?
– Хорошо, – подозрительно легко согласился папа. – Можно сначала покушать? А то на голодный желудок дачу не построишь. Ни разу.
– Ага, – поддержал его Алешка. – Сейчас поедим и построим дачу. Два раза. И апельсины посадим. Вместо смородины.
Мама успокоилась и включила стиральную машину. А потом и пылесос.
Словом, папа решил так. Пока им с мамой не дадут отпуск, мы с Алешкой будем жить на нашей даче, которая как бы есть. И сторожить стройматериалы, которые папа будет привозить время от времени. А как только нагрянет их отпуск – ну, тут сразу начнется строительство… апельсинов, как сказал Алешка.
Нас такое решение очень обрадовало. Пожить на свободе, под летними березами, которых там теперь хоть пруд из них пруди, – это не слабо!
– Вот тогда вы узнаете, – мстительно произнесла мама, – что такое бегать по кухне и по магазинам.
Алешка рассмеялся. Потому что кухни у нас там не было. Был только уютный строительный вагончик с газовой плиткой. А магазин был всего один – в соседней деревушке. Довольно маленький – по нему особо не побегаешь.
Дача у нас, в самом деле, – как будто она есть, а на самом деле – как будто ее и нет. У всех вокруг уже стояли высотные дома с подземными гаражами, а у нас стояли высотные березы и вольные травы по пояс.
– Задание на неделю, – сказал папа, когда мы выгрузили из машины всякие пожитки и продукты. – Выкосить траву! Выполоть…
– Березы? – спросил Алешка.
– Грядки, – сказала мама.
– А где они?
– Где-то здесь, в траве. Поищите хорошенько.
– Дальше! – продолжил папа. – Прибраться в доме.
– А где он? – спросил Алешка.
– Они дурака валяют, – догадалась мама. – Поехали, отец. – И решительно хлопнула дверцей.
Нет, правда, наши родные березы так, оказывается, подросли, что наш родной вагончик спрятался под ними, как гриб-подберезовик. Мы его еле отыскали. Вошли внутрь.
Алешка распахнул окно, высунулся по пояс:
– Помашем родителям, Дим? Им приятно будет.
Но машина уже торопливо скрылась за домами поселка.
Первым делом мы собрали среди трав и под березами все грибы, которые выросли тут за время нашего отсутствия, и сделали на нашей одноконфорочной плитке прекрасную жаренку. Гулять так гулять!
На запах жареных грибов к нам заглянули ближайшие соседки: две молодые блондинки. Одна, в шортах, – Люсьена. А другая, в длинных брюках, – Люська. Или наоборот. И стали они нас, брошенных деточек, во весь голос жалеть и предлагать свою помощь.
– Да, – сказал Алешка, не растерявшись, – помогите нам. Нам так одиноко вдвоем. Помогите нам вымыть полы и окошко, выбить матрасы и одеяла, выкосить всю траву, прополоть березы, принести с колодца воды побольше и вскопать вот здесь грядку под апельсины… Поширше.
– Ну нет, – сказала блондинка в длинных брюках, – я лучше вскипячу вам чай. У вас есть чайник?
– Есть, – сказал Алешка. – Только его надо сначала запаять, он за зиму прохудился. Его мыши прогрызли.
– Тогда мы проверим ваши грибы, – сказала блондинка в шортах. – На вкус. Чтобы вы не отравились.
– Мы уже проверили, – сказал Алешка. – Так себе грибы. Разного действия на вкус. У Димки от них запор, у меня – понос. Еще чем поможете?
Блондинки посмеялись, молча, с надеждой посидели возле сковородки и вслух позавидовали нам: какой у нас очаровательный участок.
– Сплошная природа, – ворковали они. – Березки. Грибы. Травы. Ромашки. У нас же – один кирпич и теплицы. И забор.
– Ничего, – пообещал Алешка. – Папа тоже привезет нам один кирпич, а мама – теплицы. И забор. Из апельсинов.
Не помыв полы, не накосив травы и не сходив за водой (и грибы не проверив), блондинки вскоре ушли и скрылись скучать в своих каменных особняках. А мы с Алешкой пошли знакомиться с окрестностями и их обитателями.
Наш дачный поселок, как и наши березки, сильно разросся за последнее время. И не только вверх и вниз – этажами и подвалами, но и во все стороны. Он раздался в поле, прошагал к лесу и спустился к реке, где почти соединился с местной деревней, которая начиналась сразу за мостом.
Дома в нашем поселке были все разные. Но очень одинаковые. Будто какие-то пластмассовые, собранные из конструктора «Лего». И только один дом отличался от всех других. Он был построен, как старинный боярский терем. Весь в крытых узорных крылечках, в резных столбиках, в разноцветных окошках. А крыша была набрана из узких фигурных дощечек. И огражден был дом не бетонным забором, а заостренными, как громадные карандаши, бревнами – вроде как древний крепостной тын.
На воротах, стянутых коваными полосами черного железа, висела большая табличка: «Писатель К.Л. Марусин. Прошу не беспокоить». А под табличкой болталось железное кольцо – вместо дверного звонка, как мы догадались.
Ну, кто-то, может, к этой табличке и прислушивался и не беспокоил писателя Марусина, не отрывал его от работы. Но только не наш Алешка. Когда мы проходили, глазея, мимо, он сразу же загорелся:
– Пошли, Дим, в гости к этому Марусе. Очень хочется на живого писателя посмотреть. А то ведь я их только на стенах видел.
Потом, когда вовсю развернулись ужасные события, я вспомнил наш разговор и подумал: Алешку будто кто-то толкнул в этот дом. Какая-то неведомая сила. Ведь если бы мы тогда прошли, глазея, мимо, вся эта история ушла бы совсем в другую сторону и закончилась бы совсем не так. Плохо она закончилась бы… Может, даже для всей страны.
Не успел я схватить Алешку за руку, как он подбежал к воротам и стал гулко колотить в них тяжелым кольцом. Обернулся, предупредил:
– Дим, ты в разговор не вмешивайся. А если я тебя спрошу о чем-нибудь, отвечай: «Я забыл!» Понял?
Я послушно кивнул, а за воротами послышались шуршащие шаги по гравию и раздался где-то вдали визгливый, дребезжащий голос:
– Жорик! Если это опять Поля, гони в шею! И Леню – тоже!
Калитка в воротах распахнулась, и в ней возник здоровенный детина. Хорошо, что Алешка не «Поля», а я не «Леня»!
Детина был здоров во все стороны. Только голова у него была другого размера – неподходящего, маленькая, словом. На нем были полосатые, как на древнем крестьянине, портки, из которых далеко вылезали босые ноги подходящего размера, и рубаха до колен, подпоясанная веревкой. Он уставился на нас круглыми, острыми и злыми глазками:
– Чего надо?
– Надо великого писателя, – сказал Алешка восторженно, прижимая руки к груди. – Мы одну его книжку полюбили. Хотим, чтобы он ее подписал теплыми словами.
Детина обернулся и крикнул себе за спину:
– Читатели, Клим Львович! Почитатели! Пущать?
На крытом, в завитушках, балкончике появился человек, совсем на писателя не похожий. Без бороды, без очков, без писательского баса. Тощий и вертлявый. С дребезжащим голосом.
– Проводи в залу. Я сейчас спущусь, только фразу допишу. До точки.
Судя по всему, он был очень нам рад. Видно, не так уж часто беспокоят его читатели-почитатели.
Детина провел нас в дом, в эту самую «залу». Где мы от нее сразу прибалдели. Во-первых, она была вся из вековых бревен, во-вторых, окна в ней были все из цветных кусочков, и на полу от солнечных лучей лежало такое разноцветье, что мы тут же зажмурились и заморгали. Алешка даже чихнул. А третье… Даже не знаю, как и сказать. Одна стена в этой зале была увешана старинным оружием. Ружья, мушкеты, пистолеты, сабли, мечи, шпаги. Щиты и шлемы. Даже кольчуга висела на специальных плечиках, как папин парадный мундир. А в углу стояла на деревянных колесиках маленькая, но – сразу видно – очень настоящая пушка.
Другая стена была сплошь завешана иконами. Мы такой красоты даже в церкви не видели.
А вдоль третьей стены шли полки из толстых досок, на которых стояли разные колокола, по росту: от крохотного колокольчика до громадного колокола с отбитым краешком, который на полке никак уместиться не мог и висел под потолком на трех толстых, вроде каната, веревках. А снизу из него высовывался язык – колотушка такая чугунная.
Алешка, как только пришел в себя, тут же раскачал этот язык и бухнул в колокол. Густой, тягучий, тяжелый звон заполнил комнату. Алешка даже присел, зажав уши.
Под этот звон в залу торжественно шагнул наш великий писатель. Он был в домашней куртке с меховым воротничком и с витыми шнурочками на груди. И весь светился от удовольствия. Но в то же время был озабочен своим творческим процессом. Он поднес к глазам лист бумаги и прочитал с важностью: «…И вот однажды утром взошло солнце…»
– Каково? – спросил он нас. – Правда, гениально?
– Талантливо, – согласился Алешка.
Писатель сложил лист вчетверо и сунул его в карман:
– Вы, верно, из местной школы? Вы, верно, хотите пригласить меня на мой творческий вечер? На встречу с читателями?
Я благоразумно промолчал (я ведь «забыл»). А Лешка смело ответил:
– Мы, вообще-то, из школы. Но не в этот раз. Мы одну вашу книжку полюбили. Хотим ваш великий автограф получить. На добрую память. Чтоб нам все завидовали.
Писатель Марусин так засиял, что я даже испугался – не перегорел бы от гордости. Он широким жестом пригласил нас сесть на старинные лавки и, улыбаясь, спросил доброжелательно:
– И какая же из моих книг вам полюбилась?
Алешка повернулся ко мне:
– Какая, Дим?
Я хлопнул глазами и ответил, как меня только что учили:
– Забыл!
– Это мой старший брат, – пояснил Алешка таким тоном, что писатель понимающе, даже с сочувствием, кивнул: мол, если в семье два сына, то один из них умный, а другой… старший.
Писатель взял из мраморного стаканчика гусиное перо:
– Что ж, давайте книгу – с удовольствием сделаю для вас дарственную надпись.
Алешка опять повернулся ко мне:
– Дим, давай книгу.
Я опять хлопнул глазами:
– Забыл!
Писатель разочарованно улыбнулся.
– Эх ты! – сердито сказал Алешка. – Такой хороший писатель, а ты – забыл! – И он вежливо спросил у Марусина про его оружие: – А это вам все благодарные читатели подарили, да?
– Что ты! – Писатель вскочил. – Это все я собрал собственными руками! За много лет! Трудами и лишениями.
– Вы – молодец! – похвалил его Алешка. – Сколько набрали!
– Не ленился! Каждого нового человека в своей жизни встречал словами: «Нет ли у вас чего-нибудь… старенького, предметов старины?»
– Полно! – вдруг выпалил Алешка.
– Да ну! – глаза Марусина загорелись азартом. – Давайте меняться!
– Давайте, – легко согласился Алешка. – У нас этой старины полон дом. Мама все время из-за этого папу ругает.
– А ваш папа тоже коллекционер?
– Не совсем, – увильнул Алешка.
По лицу Марусина скользнула тень – то ли разочарования, то ли недовольства.
– Но он тоже что-то собирает? – спросил с надеждой.
«Собирает, – хотелось сказать мне. – Собирает улики и доказательства. И забирает тоже. Кого надо». (Наш папа – сыщик. И работает в Интерполе.)
А Марусин все никак не мог успокоиться:
– И какие же у вас есть старинные вещи?
– Всякие, – небрежно ответил Алешка. – На любой вкус.
– Ну-ну! – И глаза Марусина вновь загорелись.
– Музейные редкости. Пылесос, холодильник, – стал перечислять Алешка. – Стиральная машина. Мама говорит, что их давно пора в музей сдать.
Глаза писателя потухли. Он вздохнул с разочарованием:
– Это не старинные вещи. Это вещи старые.
Алешка тоже заметно огорчился, что невольно расстроил великого писателя. Подумал и вспомнил:
– Есть! У папы ядро от пушки есть. Как раз вашего калибра, – и он показал на пушечку в углу. – Оно у него на столе лежит, он им бумаги свои прижимает. Хотите, мы его сопрем?
Такая готовность растрогала писателя и расположила его к Алешке. И он не стал ломаться, а честно и просто сказал:
– Хочу!
На этом мы и расстались. Как друзья. А точнее – заговорщики.
Писатель пошел дописывать свои фразы, до точки, а мы с Алешкой пошли дальше. Знакомиться с обитателями окрестностей.
– Дим, – спросил Алешка, когда детина с собачьей кличкой Жорик захлопнул за нами калитку, – он тебе понравился?
– Кто?
– Писатель.
– Ничего себе, – я пожал плечами.
– А мне совсем не понравился. Вертлявый какой-то.
Ближайшее будущее, полное драматических событий, показало, кто из нас был прав.
В общем, прошлись мы по нашему поселку, и не больно-то он нам глянулся – ни домами, ни их обитателями. Скучные они какие-то, нелюдимые. И мы решили, как в старых сказках, попытать счастья в чужой стороне. В тридесятом государстве.
Спустились к реке, протопали по гулкому деревянному мосту, на котором нахохлившимися воробьями сидели с удочками деревенские пацаны, и вошли в деревню. Тут была всего одна улица, вдоль которой взбирались на пригорок деревянные дома.
Улица посередине была пыльная, а по краям – заросшая густой и высокой травой, из которой местами высовывался кривой и серый штакетник.
Алешка с любопытством заглядывал за заборы, а где удавалось – и в окна. Я сделал ему замечание.
– Вот еще! – удивился Алешка. – Ведь интересно посмотреть, как люди живут!
Ага, очень интересно за людьми подглядывать: что у них в огороде растет, что в сарае прячется и чем стол к ужину накрыт!
Хотя через какое-то время Алешкино любопытство сослужило нам верную и добрую службу. «Подглядывать и подслушивать, – гордо сказал он, – это значит оперативную информацию собирать».
Правда, в тот день мы еще не догадывались, что начали собирать эту самую оперативную информацию, она нам еще ни к чему была. Мы просто шатались по деревне и заглядывали во дворы и в окна. И добрались до магазина. До магазинчика, точнее.
Возле него паслись две курицы и стояла живая лошадь с телегой. А в телеге кто-то спал на сене, прикрыв лицо от солнца старенькой кепкой.
Лошадь махнула нам хвостом и скосила один глаз, а другой у нее был прикрыт упавшей на лоб челкой. А куры только чуть вскинули головы и опять стали что-то клевать и разгребать лапками густую пыль.
Магазинчик назывался весело: «Зайди!»
Ну, мы, конечно, от такого радушного приглашения не отказались. Ничего в этом «Зайди!» особенного мы не обнаружили, кроме веселой продавщицы (ее звали Алевтина) и двух наших знакомых блондинок – Люсьены в шортах и Люськи в брюках. Или наоборот.
Они уже набили до отказа свои сумки продуктами и очень нам обрадовались. Но сначала сказали об этом продавщице:
– Знакомьтесь, Алечка. Очень славные мальчики, воспитанные. Наши соседи. Они нас жареными грибами чуть не угостили. – И стали гладить Алешку по голове и хлопать меня по плечу. – Как вы кстати, мальчики. А то мы переживаем, все думаем: кто же нам, слабым женщинам, поможет покупки до поселка дотащить?
Алешка не растерялся, успокоил их:
– Мы тоже все думаем, думаем. Кто же вам поможет? – и даже оглянулся – нет ли поблизости подходящих помощников?
Люсьена фыркнула, а Люська топнула ножкой. Мы так испугались их гнева, что тут же вылетели из магазина, распугав всех кур; даже лошадь перестала жевать и немного посторонилась. Но в телеге никто не проснулся.
Вообще в деревне нам понравилось гораздо больше, чем в поселке. Там дома были совсем новые, затейливые, но холодные, а здесь совсем старые, простые и невеликие. Но симпатичные. И люди в них жили интересные. Своеобразные, я бы сказал, приветливые и словоохотливые.
В поселке, например, не любили гостей; каждый дачник скучно сидел за своим забором в каменных стенах или потел под пленкой, ковыряясь зачем-то в теплице. А в деревне все занимались разными делами – косили траву, доили коров, кололи дрова или шлялись из дома в дом погостить у соседей. Словом, жили насыщенной общественной жизнью. Ссорились, мирились…
И мы с Алешкой довольно быстро вписались в эту жизнь. И со всеми перезнакомились. С кем-то подружились, а с кем-то совсем наоборот – стали враждовать. И среди тех и других были очень занимательные личности. Которые вскоре, как писали в старых романах, стали действующими лицами в той драме, что разыгралась в прилегающих окрестностях. И вышла, надо сказать, далеко за их пределы, вплоть до Америки.
Самым заметным среди них был незаметный, маленький и юркий, но очень зловредный мужичок по фамилии Паршутин (это он спал в телеге под своей кепкой). Настоящий деревенский сплетник. Который все видит, все слышит, все знает и ничего не утаит. Позже я понял: Паршутин был человеком «без изюминки», серенький такой, а очень ему хотелось быть на виду. Вот он и избрал такой способ привлекать к себе внимание. За что частенько получал то в ухо, то в глаз, то в лоб. Но это Паршутина ничуть не смущало. Он без устали шнырял по деревне, высматривал, вынюхивал, а если ничего интересного не находил, то тут же что-нибудь придумывал и кому-нибудь эту придумку беззастенчиво врал.
И первый, кому он врал и кто нес эту придумку дальше, была шустрая тетка Полинка. В деревне ее звали Заполошная. Тетка Полинка вечно куда-то спешила и никогда никуда не успевала. «Некогда мне! В огороде все посохло, поливать надо! А ты слыхал, что у Витьки гармошку сперли? Кто-кто? Я знаю? Некогда мне!» – «А огород-то, Полинка?» – «Да некогда, травы надо кроликам накосить!»
И огород не польет, и травы не накосит! Некогда ей – блины пора печь. И на первом же блине это дело бросит – некогда, в магазин пора бежать. И мчится заполошная Полинка по деревенской улице, распугивая во все стороны чужих кур, петухов и коз. И примчится она в магазин как раз в ту пору, когда на его дверях уже повиснет ржавый тяжелый замок. «Не успела… Некогда мне… А ты слыхал, что у Витьки гармошку сперли?.. Не иначе – Посошок».
Но это вряд ли. Посошок – человек довольно безобидный. Просто ленивый выпивоха. Его странное прозвище охотно объяснил нам все тот же Паршутин.
Оказывается, этот самый Посошок повадился одно время таскаться по дворам, в гости. И аккуратно – к ужину, когда семья садится за стол. Приглашают и Посошка. Покормят, но вином не угощают. А тому – уж очень хочется. Помается так вот Посошок за столом, пожует без вкуса угощение, вздохнет, поблагодарит за хлеб-соль и станет прощаться:
– Ну, а на посошок, – то есть на дорожку, на прощание, – неужели стаканчик не нальете?
Тут уж даже самый вредный хозяин не устоит, лишь бы Посошка выпроводить. И довольный Посошок, утерев рукавом губы, отправляется в следующий дом. За очередным «посошком».
Но вот в последнее время, разгадав его хитрость, стали ему соседи отказывать. Но тут Посошок нашел выход. Опять же нам об этом Паршутин рассказал.
В селе, когда был колхоз, то было и многое другое. Водопровод, в частности. И так к нему сельчане привыкли, что совсем забыли про колодцы, забросили их, провели воду в дома, даже душ и ванну себе соорудили. Но вот развалился колхоз, развалился и водопровод. Проржавели трубы, прохудился бак на водокачке, сгорел водяной насос. Вот тут-то и забедовал народ! Колодцы все заилились, срубы сгнили, негде воды взять. И ни одной баньки в селе не сохранилось.
А догадливый Посошок свою выгоду разглядел. Он вообще-то на все руки умелец был. Ленивый, но рукодельный. Это ведь он писателю Марусину красивый дом построил. И он первым в своем дворе, в глубине одичавшего сада, срубил славную баньку. Загляденье, теремок сказочный. И конечно – добрая душа – пускал в свою баньку всех желающих помыться-попариться. Даром, конечно, не за плату. Ну разве стаканчик вина платой назовешь?
Так и повелось: идут соседи к Посошку в баньку и с благодарностью несут ему выпивку и закуску. А тому больше ничего и не надо, он человек не корыстный. Душевный человек.
Ну, в этой деревне – многие жители душевные. Мы с Алешкой это быстренько поняли и частенько этим пользовались. Особенно если не успевали сбегать в магазин и что-нибудь сготовить. И тогда мы «в подходящее время», как говаривал друг нашего детства Винни-Пух, заходили «в подходящую компанию» чем-нибудь подкрепиться. Ну, конечно, под видом каких-нибудь пустяков. То нам два гвоздика понадобилось, то водички холодной испить. И слышали в ответ на пустячную просьбу долгожданные добрые слова:
– Заходите, заходите, ребятки. Вовремя пришли, как раз к обеду.
Словом, много героев будущей драмы набиралось на криминальной сцене.
Но самый главный герой этой таинственной и опасной истории – конечно же, мой младший брат Алешка. Он в нее впутался, он ее и распутал. А я все время оставался как бы за кулисами и только время от времени выходил на сцену со словами: «Кушать подано».
Но я не в обиде – героев-то тоже надо кому-то кормить.