Когда скорость «стука» превышает скорость звука
– Петька, что ты пишешь?
– Оперу, Василий Иванович.
– И про меня?
– И про Вас, и про Анку, и про Фурманова.
– А про себя пишешь?
– Нет, опер сказал только про вас написать.
Не так давно, вылетая из Санкт-Петербурга в Москву, мне, как и сотне прочих пассажиров, пришлось пройти «проверку» в аэропорту на наличие запрещенных к провозу предметов. Был холодный декабрьский день, грязная снежная каша на улице, а нас заставили снять не только верхнюю одежду, но и обувь. Толпа будущих пассажиров зябко ежилась от холода, стоя в носках на грязной ковровой дорожке в здании аэропорта, пока наши пальто, дубленки и грязная обувь подвергались рентгеноскопии. Какой-то замминистра внутренних дел под новый, 2006 год, с гордостью заявил с телевизионных экранов на всю страну, что в аэропортах выстроено 5 (пять!) заслонов на пути террористов и что «они не пройдут!». Глядя на процедуру досмотра мне было и смешно, и грустно одновременно. Такая, с позволения сказать, «проверка» способна выявить только террориста с весьма ограниченными умственными способностями, если не сказать открытым текстом – полного кретина, хотя даже такой субъект задумается, прежде чем попытается пронести в салон самолета пистолет или автомат. Что же касается холодного, химического, бактериологического и радиологического оружия и взрывчатки, то тут возможны нюансы. Еще в конце 30-х годов, когда впервые стали применяться для обеспечения безопасности ВИП-персон металлодетекторы, нацистские диверсионные подразделения стали снабжать кинжалами из закаленного стекла, блестяще справляющимися со своими «прямыми обязанностями». Оружие «гримировалось» под вполне безобидные предметы, от тростей и зонтов до гребней в высоких женских прическах. С тех пор прошло 70 лет. Технические возможности рыцарей «плаща и кинжала» расширились до невероятных пределов. Террористы-профессионалы экипированы не намного хуже штатных шпионов. Взрывчатка, яды, радиоактивные вещества легко камуфлируются под вполне безобидные предметы, и обнаружить их путем просвечивания грязной обуви вряд ли удастся. Ну да бог с ними, службами обеспечения безопасности авиаперевозок, пусть развлекаются. Наблюдая за их работой, я прикинул с десяток безотказных вариантов проноса на борт предметов, способных сильно осложнить жизнь не только пассажирам и экипажу, но и весьма высокопоставленным начальникам. Из понятных соображений я делиться вслух своими мыслями не собираюсь, но объективности ради скажу, что в зарубежных аэропортах, где мне довелось побывать и проходить проверку при посадке в авиалайнеры, дела обстоят аналогичным образом. Конфисковываются маникюрные ножницы, пилки для ногтей, но никто не интересуется содержимым термосов, ноутбуков и т. д. ИБД – имитация бурной деятельности, и все. Честно говоря, если технически грамотный, психически уравновешенный человек задастся целью пронести на борт запрещенный предмет, он этого добьется, и никакая служба безопасности ему помешать в этом будет не в состоянии. Вы можете спросить, а как же таможня выявляет уйму ценностей, валюты, антиквариата и т. д. при таком пассажиропотоке? Задам встречный вопрос – а как же вывозится из страны такое количество денег и раритетов? Если исключить дилетантов и недоразвитых умственно контрабандистов и террористов, то в основном их поимка – это заслуга спецслужб, которые, имея оперативную информацию о готовящемся преступлении, делятся ею с заинтересованными коллегами. Нет предварительной информации? Поимка преступника дело случая или ошибки самого возмутителя спокойствия.
Феноменальные успехи КГБ СССР в первую очередь определялись не столько блестящей работой его сотрудников, сколько всеобщим «проявлением бдительности» простым населением. Как говорил мой дядя: «Что же ты хочешь, это страна Павликов Морозовых». Я воспитывался в семье, где слово «честь» было превыше всего. Особенно это касалось офицерской чести. Многие из моих предков были офицерами царской армии, и те из них, кто дожил до 1930-х, были репрессированы и расстреляны как «враги народа», но дух их в семье остался. Краеугольным камнем офицерской чести в их времена было полное неприятие наушничества, доносительства и прочего проявления «бдительности» и выслуживания перед начальством. С победой революции 1917 года, или, точнее, с государственным переворотом 1917 года и упразднением царской армии, когда был уничтожен или изгнан за пределы родины офицерский корпус, состоящий в основном из дворян, и формированием рабоче-крестьянской Красной армии, понятие чести вообще и офицерской в частности было, мягко говоря, несколько деформировано. Впервые я столкнулся со «стукачами» в Высшем военно-морском инженерном ордена Ленина училище им. Ф. Э. Дзержинского. Блестящий профессорско-преподавательский состав, лучшие традиции русского флота и… сплошное «закладывание». Начальство знало абсолютно все. Любое слово, даже брошенное невзначай, в сердцах, казалось бы, в совершенно пустом помещении, становилось известно «кому надо». Обжегшись несколько раз подобным образом, я научился скрывать свои мысли, благо их пока еще не научились читать, и зарекся общаться с товарищами на «скользкие» темы. Отдельных стукачей мы знали, но часто начальству становились известны подробности происшествий, вроде бы не имевших свидетелей. Я замкнулся окончательно. Нет, внешне я оставался вполне коммуникабельным молодым человеком, но контролировал, точнее – старался контролировать каждое свое слово. Как сказал Наполеон, «если моя шляпа узнает мои мысли – я ее сожгу». Такую двойную жизнь вели очень многие. Не подумайте дурного – я не хочу сказать (как сейчас принято повсеместно), что все поголовно были диссидентами, нет. Напротив, все мы были и остаемся по сей день патриотами своей Родины, но быть истинным патриотом и кричать «одобрямс» – это далеко не одно и то же. Просто сокрытие своих мыслей во все времена было главнейшим условием выживания мыслящего человека на просторах нашей необъятной России. Когда я с грустью поделился своими наблюдениями с дядей, он, обладая тонким чувством юмора и сам неоднократно страдавший от излишней «бдительности» своего окружения, спросил: «А что же ты хотел? Училище, оно, конечно, военно-морское, но имени кого? Чекиста Дзержинского. Все понятно?» Мне было все понятно… Увы, дело было не в названии, а в системе.
Окончив училище, я попал служить на Северный флот. 41-я дивизия ракетных подводных крейсеров стратегического назначения (РПК СН) располагалась в поселке Островная, о которой один матрос красочно писал домой (данные 100%-ной перлюстрации, которыми потрясал наш замполит): «Мама, куда я попал?! Здесь нет земли – здесь одни скалы. Здесь нет воды – здесь одно море. Здесь нет людей – здесь одни офицеры…» Стоит ли говорить, какого расцвета достигло «стукачество» в нашей передовой военно-морской базе? Говорить вслух можно было только об успехах советской власти, мощи нашей славной армии и военно-морского флота, о женщинах и любви советского народа к коммунистической партии. На каждый выход в море с нами отправлялся представитель особого отдела при КГБ СССР, очевидно, чтобы ловить шпионов под водой среди экипажа субмарины. Государство было построено на принципе презумпции виновности: под подозрением все, пока они не доказали обратного. За «особистами» тоже присматривали соответствующие товарищи из их «альма матер».
Конец ознакомительного фрагмента.