Подшофе (сборник). Из записных книжек (Ф. С. Фицджеральд)

«Вполне достойная молодая женщина, вот только в тот день пила. Как бы долго она ни прожила, ей никогда не забыть, что она убила человека».

«С прелестным лицом, и в высшей степени эффектна. Это потому, что образование я получила в Париже, чем, в свою очередь, обязана случайному замечанию, брошенному кем-то в адрес кузины Арлетты: мол, у нее милая взрослая дочь – которой в то время было всего двадцать два или двадцать три. Чтобы заткнуть рот кузине Арлетте, понадобилось три таблетки снотворного, и на другой день я отправилась в монастырь Сакре-Кёр».

– Джина у нас больше нет, – сказал он. – Не хотите таблетку снотворного? – добавил он с надеждой в голосе.

«Да, мэм, в случае необходимости. Вот, к примеру, приходит девица в одно из тех кафе, куда ей ходить не пристало. Ну а ее кавалер, слегка перебрав, засыпает, и тут какой-нибудь малый подходит и говорит: “Приветик, милашка”, – в общем, то, что обычно говорят подобные надоедливые наглецы в здешних краях. Что же ей делать? Закричать она не может, ведь в наше время ни одна настоящая леди не станет кричать, – нет, она, просто порывшись в сумочке, незаметно надевает на пальцы защитный кастет Пауэлла, по размеру подходящий для светских девиц, исполняет “Светский Хук”, как я это называю, и – бац! – этот детина летит прямиком в подвал».[1]

Заказать это можно в четырех разных объемах: demi (поллитра), distingue (один литр), formidable (три литра) и catastrophe (пять литров).

Расплывчатый мир вокруг карусели обрел привычные очертания; карусель внезапно остановилась.

Там не было ничего, кроме колледжей и загородных клубов. Парки унылые, без пива и почти без музыки. Кончались они либо детским городком, либо неким подобием французской аллеи. Всё для детей – и ничего для взрослых.

Дебют: первый раз, когда юная девица появляется в обществе навеселе.

Покупая галстуки, он вынужден спрашивать, не линяют ли они от джина.

Макс Истман: подобно всем людям с качающейся походкой, он, казалось, хранил какую-то тайну.

Выступление парнишки в защиту невинности его матери в баре лозаннского «Паласа». Его мать спит с сыном консула.

Коктейли перед едой, подобно американцам, вино и бренди, подобно французам, пиво, подобно немцам, виски с содовой, подобно англичанам, а поскольку нынче они живут уже не в двадцатых – та жуткая смесь, что напоминает коктейль в гигантском бокале, приснившийся в страшном сне.

Сэр Фрэнсис Эллиот,[2] король Георг, ячменный отвар и шампанское.

Не пьет полгода и терпеть не может никого из тех людей, что нравились ему, когда он был пьян.

Посылаешь оркестру второсортное шампанское – никогда, никогда больше так не делай.

Лонсдейл: «Ты не хочешь так много пить, потому что совершишь кучу ошибок и расчувствуешься, а чувствительность деловым людям ни к чему».

Адреса у него в кармане – большей частью бутлегеры и психиатры.

От него редко пахло спиртным, потому что он заболел туберкулезом и уже не мог свободно дышать.

Возможно, пьяница, склонный к приступам сентиментальности, негодования или жалобной плаксивости.

Пьяница возле «Маджестика» и его забег на сто ярдов.

Он вернулся в ванную и залпом проглотил весь спирт для растирания, гарантировав себе сильнейшее расстройство желудка.

Впереди показались две коричневые бутылки портвейна с белыми этикетками, вскоре превратившиеся в чопорных монахинь, которые обожгли нас невинными взглядами, когда мы проходили мимо.

Когда он мочился, звук напоминал вечернюю молитву.

В двадцать лет пьяница, в тридцать развалина, в сорок покойник.

В двадцать один год пьяница, в тридцать один человек как человек, в сорок один веселый добряк, в пятьдесят один покойник.

Тогда на много лет я запил, а потом я умер.

Страшное бедствие

Остатки индейки и многочисленные простейшие рецепты их погребения

Нынче, по прошествии праздников, все холодильники нашей страны битком набиты большими кусками индейки, при виде которых у взрослого человека неизбежно начинается приступ головокружения. Значит, видимо, пора мне, старому гурману, поделиться с хозяевами своим опытом использования сего избыточного материала. Некоторые из этих рецептов применяются в нашей семье на протяжении многих поколений. (Обычно это происходит, когда наступает трупное окоченение.) Рецепты собирали много лет – из старых поваренных книг, пожелтевших дневников первых английских колонистов, каталогов «Товары почтой», гольф-клубов и мусорных ведер. Они были неоднократно проверены и испытаны, о чем свидетельствуют надгробные камни, установленные по всей Америке.

Ну что ж, приступим:

Коктейль «Индейка». К большой индейке добавить галлон вермута и бутыль горькой ангостуры.[3] Взболтать.

…

12. Индейка с виски-соусом. Это рецепт для компании из четырех человек. Раздобудьте галлон виски и дайте ему вызреть в течение нескольких часов. Затем подавайте на стол – каждому гостю по кварте. На другой день следует добавлять индейку – понемногу, непрерывно помешивая и поливая соусом.

– Давайте не будем сейчас говорить о подобных вещах. Лучше я расскажу вам кое-что забавное, – напряженного любопытства в ее взгляде не отразилось, но он продолжал. – Просто оглянувшись вокруг, вы сможете произвести смотр самого многочисленного на моей памяти батальона мальчиков, когда-либо собиравшихся в одном месте. Похоже, для них эта гостиница – нечто вроде биржи… – он кивнул в ответ на приветствие отличавшегося болезненной бледностью грузина, который сидел за столиком в другом конце зала. – Этот молодой человек с виду почти не жилец. А тот чертенок, с которым я пришел повидаться, неисправим. Вам бы он понравился. Если он придет, я его представлю.

Пока он говорил, бар начал заполняться посетителями. Усталость вынуждала Николь мириться с необдуманными словами Дика и смешивалась с тем причудливым Кораном, что вскоре возник. Она увидела мужчин, собравшихся у стойки: долговязых и нескладных; невысоких, развязных, с худыми покатыми плечами; широкоплечих, с лицами Нерона, Оскара Уайльда или сенаторов – с лицами, которые вдруг делались по-девичьи бессмысленными или искажались, отражая похоть; нервных типов, которые ходили вприпрыжку, подергивались, таращились вокруг широко раскрытыми глазами и истерически хохотали; инертных молчаливых красавцев, стрелявших глазками по сторонам; грузных прыщавых мужчин с учтивыми манерами; или неопытных, с ярко-красными губами и хрупкими грациозными фигурами, то и дело резко, пронзительно выкрикивавших свое любимое слово «коварный», перекрывая при этом громкий гул возбужденных голосов; чересчур застенчивых, с подчеркнутой деликатностью оборачивавшихся на каждый неприятный звук; были среди них типичные англичане, весьма умело скрывавшие расовые предрассудки, типичные выходцы с Балкан, один сиамец с тихим вкрадчивым голосом.

– Думаю, мне пора спать.

– Я тоже так думаю.

…Прощайте, горемыки. Прощай, Гостиница трех миров.

Названия

Журнал «Праздная жизнь»

Красно-желтые виллы, именуемые Fleur du Bois,

Mon Nid или Sans Souci.[4]

Злоупотребил гостеприимством.

«Ваш пирог».

Несмышленый мальчуган.

Темные круги.

Вульгарная шляпа.

Беседы с пьяницей.

Увольнение Джазбо Меррибо. Очерк.

Высокие женщины.

Воздушные замки.

Странствия нации.

Неужели вы этого не любите?

Все пять чувств.

Мундир Наполеона.

Кабацкая музыка, пароходы, поезда.

Устарелый.

Все отлично.

Кровать в бальном зале.

Книжка пародий под названием «Вышестоящие лица».

Название для плохого романа: «Божий каторжник».

Его последний шанс.

Склонность к кинематографу.

Любовь всей жизни.

Гвен Баркли в двадцатом веке.

В результате – счастье.

Убийство моей тетушки.

Полиция на похоронах.