Подлецы и герои. 9 июня 2002 года. Окрестности Варшавы, Царство Польское. Константиновский дворец (Александр Афанасьев, 2011)

Царство Польское…

Эта территория, не составляющая и десяти процентов российской земли, головной боли доставляла – как половина, если не больше. Одних восстаний сколько – считайте: восстание (по сути, война) 1831 года, восстания 1863–1864 и 1905 годов, варшавский мятеж 1916 года, массовые беспорядки 1931, 1933 и 1951 годов, большое восстание 1964 года, вооруженный мятеж и беспорядки 1981–1982 годов. Польский гонор в сочетании с рецидивами польской державности давних времен, когда не русские брали Варшаву, а поляки – Москву, в сочетании с огромным влиянием масонства, в сочетании с враждебной пропагандой католической церкви, которую Государь так и не запретил, хотя его об этом просили, давали такую взрывоопасную смесь, что в Польше спокойно не было никогда. В Польше не было стабильной власти, впрочем, польский народ никогда и не принимал стабильной власти. С давних времен в Польше властвовала шляхта. Сложно даже дать определение, что такое шляхта. Это военное дворянство, но дворянство, которое не служило государству и престолу – наоборот, это престол служил шляхтичам. Шляхта избирала короля – в Польше не было понятия «престолонаследие». Шляхта собирала свой орган управления – сейм, и по многим вопросам король должен был обращаться за разрешением в сейм. Шляхтичей было аномально много – если в Российской империи к дворянам относилось два-три процента населения, то шляхтичи в Польше составляли не менее десяти процентов. До развала Польши шляхта не имела воинской повинности, почти не платила налогов, никому и ничему не подчинялась. Стоит ли удивляться тому, что Польша – государство слабое и анархическое – прекратила свое существование, а его части поделили между собой Россия и Австро-Венгрия?

Надо сказать, что в Австро-Венгрии положение поляков было более тяжелым, чем в Российской империи. Только в тридцать седьмом, когда опасно пошатнулся трон венских кесарей, когда Россия едва не вторглась в Австро-Венгрию, было отменено уложение о том, что поляки не имеют права говорить по-польски. Только за одно слово, сказанное по-польски, полагалось пятьдесят плетей. Прошелся по полякам и адвокат Павелич, имевший большое влияние в государстве, – огнем и мечом. Тогда было сожжено больше двухсот костелов, а ксендзов и капелланов недолго думая бросали в огонь. Вот так адвокат Павелич поступал с поляками – и ни Британия, ни Североамериканские Соединенные Штаты, ни Священная Римская империя не сказали по тому случаю ни единого слова.

В Российской империи Польша представляла собой особую автономную область, называвшуюся Царство Польское, а во главе Царства Польского стоял царь династии Романовых. Варшава была столичным городом и центром особой территории, называвшейся Варшавским военным округом. Был еще Виленский военный округ со штабом в Вильно, туда входила часть польской территории. Польша имела собственную монету – злотый, чеканившуюся в Санкт-Петербурге на монетном дворе, свой бюджет с бо́льшими, чем у других областей, бюджетными привилегиями, свою конституцию. Кстати, Царство Польское было единственным субъектом Российской империи, имевшим собственную конституцию. В самой Российской империи конституции не было, ее заменял ряд царских манифестов о даровании подданным тех или иных прав и свобод (эти права и свободы даровались Его Величеством всем подданным по рождению и были неотчуждаемыми) и об учреждении тех или иных органов власти. Польские гонористые шляхтичи были приравнены к дворянам Российской империи, но радости от этого не испытывали, потому что в России дворянство – это труд и служение, а не вечный раскол и стремление к бунту.

Особым был и порядок управления Царством Польским. Главой государства – а Польша являлась государством, состоящим в вечной унии с Российской империей, – был Царь Польский, на сей день царь Константин Романов из старой ветви династии, прервавшейся на Алексее. Однако часть государственных функций отправлял генерал-губернатор Варшавы, чья власть распространялась исключительно на Варшаву, и Генеральный Прокурор, следивший за соблюдением законов Российской империи и за соответствием польских законов законам российским. Каждый из них имел собственный штат, набранный в основном из местной шляхты – просто чтобы занять ее делом. Шляхетскими же были некоторые военные части, расположенные на территории Польши, но не все, большая часть была исключительно русской. Вся пограничная зона по Берлинскому мирному договору была поделена на сектора и охранялась казаками и полициянтами. И Австро-Венгрию, и Священную Римскую империю не устраивало наличие крупных сил казаков на границе, они неоднократно поднимали вопрос о точном соблюдении Берлинского мирного договора и вводе в пятидесятикилометровую зону частей местного ополчения, но Российская империя категорически отказывалась от такой трактовки. Государя можно было понять – контрабанды в стране и без этого хватало…

Положение Царя Польского в стране было двусмысленным. С одной стороны, по конституции он был главой государства и неограниченным монархом. С другой стороны, каждый Царь Польский при вступлении на трон подписывал унию с Россией, где добровольно уступал большую часть своих прав и привилегий, а также обязывался во всем следовать российским законам. Поэтому часть подданных считала его предателем и чужаком, другая часть считала, что лучше такой царь, чем никакой, и с удовольствием исполняла придворные обязанности при польском дворе. А такие, как молодой граф Ежи Комаровский, и вовсе служили в русской лейб-гвардии и были вхожи в Александровский дворец. После вековечного величия русского самодержавия польское как-то… не впечатляло.

Кстати, про молодого графа Ежи.

После нелегкого разговора с отцом он едва не порвал пригласительный билет на бал. Вовремя одумался, спрятал подальше – на случай, если опять накатит. На графа Ежи иногда и в самом деле «накатывало», и он терял рассудок, готов был на любое безумство. Это была не болезнь. Это было польское шляхетство, которое, как считали некоторые русские острословы и карикатуристы, само по себе являлось болезнью.

За четыре дня до бала граф Ежи заказал себе новую форму. Бал был не костюмированный; подумав, он решил, что лучшим одеянием для бала будет форма поручика Его Императорского Величества Лейб-Гвардии Польского гусарского полка. В конце концов, допускают же на балы в Александровском дворце в военной форме, какой бы она ни была. Почему же здесь не должны впустить?

Всю глубину своей ошибки граф Ежи осознал уже на стоянке, где он приткнул свой красный «Мазератти». Автомобиль его, весьма приметный на улицах Варшавы, здесь был… среднего уровня. Были здесь и «Майбахи», и «Роллс-ройсы», и «Руссо-балты». Был «Кадиллак» североамериканского посла, чересчур помпезный и чересчур дешевый для такого размера. А вот людей, любящих Россию, здесь не было.

Русскую гвардейскую форму здесь не уважали. Уже на ступенях недавно построенного – по Версальским калькам – дворца понесся, мечась между разряженными придворными, поганенький шепоток:

Москаль!

Перекатывая каменные желваки, гордо подняв непокорную голову, граф Ежи пошел вперед. Нет, он не москаль, он шляхтич и сам выбирает себе службу. Его отец выбрал службу – и он выбрал. Он служит огромной империи, простирающейся на тысячи верст во все стороны, он служит величайшему самодержцу в истории, чей титул не умещается на странице бумаги, чьи земли не знают края, чья армия не знает равного ей врага. Нигде и никогда на Земле не возникало империи, равной по мощи Российской, никогда и не возникнет. Он был принят в Александровском дворце, лично знал Цесаревича и видел Государя Александра. И не дело местечковой шляхте перешептываться по углам…

Царь Константин, уже пожилой, но все еще неутомимый ходок по прекрасным паненкам, герой варшавских остряков, почувствовал что-то неладное, какое-то напряжение. Он стоял в окружении придворных – танцы еще не начались, и он коротал время за анекдотами и сплетнями, перемывая кости представителям местного дипломатического корпуса[1]. Ходили недобрые слухи про царя и молодую супругу посла Североамериканских Соединенных Штатов… и если Император Александр сделал бы все, чтобы не измазать грязью ни свое имя, ни имя дамы, то царь Константин не только не пресекал слухи, но и сам не упускал возможности плеснуть масла в огонь…

– Что там? – тихо спросил он.

Граф Священной Римской империи[2] Валериан Сапега скользнул в толпу, незаметно, как он умел это делать – все выяснит, все доложит…

– Возможно, явился кто-то, удаленный от двора, – негромко предложил еще один достойный представитель польского магнатства, князь Священной Римской империи Людвиг Радзивилл. При польском дворе он служил казначеем не один год и ударными темпами поправлял личное благосостояние, несколько промотанное своими предшественниками. Злые языки говорили, что Радзивилл поставил спиртзаводы чуть ли не в своих ординатских замках, в подвалах, где ранее хранились более благородные и тонкого вкуса напитки[3].

– Не хотелось бы. Скандал был бы сейчас некстати…

Все те, кто сейчас собрался на балу, были поляками Нового времени – новыми поляками. Из тех, кто ненавидит Россию, но кроме громких речей и какого-то количества денег не готов сам лично сделать ничего, дабы сбросить москальское иго с Польши. Все они – Жолкевские, Зборовские, Потоцкие, Радзивиллы, Сапеги – удивительным образом вписались в жизнь новой, восстановленной после мятежа и массовых беспорядков 1981 года Польши. Понимая, что недалеко и до новых беспорядков, после восемьдесят первого власть сделала иезуитски хитрый ход – расколола сопротивление. Это как чайник: если его поставить на огонь и не давать выхода пару, рано или поздно он взорвется. Ежели выход пару давать – весь пар уйдет через свисток, никакого взрыва не будет.

Вот и шляхта была тем самым паром, который уходил в свисток. Они собирались при дворе, произносили дерзкие речи, грозили москалям неисчислимыми несчастьями, фрондировали как могли. В Варшаве выходили несколько подпольных антироссийских газет с возмутительными материалами и карикатурами, в том числе и на Высочайшее имя, – типографии их никто особо не искал. Этим и заканчивалась «освободительная борьба» большей части поляков – чтением запрещенных газет и возмутительными, бунтарскими высказываниями. Со шляхтой было еще проще – ибо каждый нашел свое место в этой жизни и терять его не хотел. Поводов для уголовной ответственности было более чем достаточно – подпольное винокурение, участие в контрабанде, скупка краденого, подделка ассигнаций и гербовых бумаг. Уклонение от уплаты пошлин, сборов и податей – любимая статья Уголовного Уложения. Поэтому подавляющая доля шляхты перешла от реального насилия к очень жесткому условному – демонстративная фронда и произнесение возмутительных речей.

И бал был их территорией. А появление на балу москаля грозило стать искрой, способной поджечь бочку с порохом.

– Не пора, Ваше Величество? – спросил третий придворный, стоящий рядом с королем, невысокий, толстенький Ян Потоцкий, главный церемониймейстер при дворе.

Царь мельком мазнул взглядом по золотым часам «Вашерон Константин», которые он носил на иноземный манер – циферблатом вниз, а не вверх. «Павел Буре»[4] был при этом дворе явно не в фаворе…

– Немного подождем. И Борис где-то шляется…

– Их Высочество цесаревич Борис изволили телефонировать, что задерживаются.

– Хорошо хоть телефонировать додумался…

Из толпы вынырнул Сапега.

– Ваше Величество… на пару слов.

Государь кивнул, они сдвинулись чуть в сторону, к стене, придворные демонстративно отвернулись, хотя не стоило сомневаться в том, что уши они навострили до предела.

– Ваше Величество, здесь москаль, – негромко доложил Сапега.

Царь недоуменно поднял выщипанные по польской моде брови. Хорошо хоть голову не обрил[5]…

– Москаль?

– Именно, Ваше Величество, москаль! Молодой человек в форме одного из русских гвардейских полков.

– У кого хватило ума на столь дерзкую выходку?

Сапега немного замялся.

– Говорите же, Валериан, – подбодрил его царь.

– Ваше Величество, я этого молодого человека никогда раньше не видел, – сказал Сапега.

Царь провел рукой по короткой, «мушкетерской» бородке.

– У него был пригласительный билет? – иронично спросил он.

– Не могу знать, Ваше Величество.

– Извольте выяснить это, спросите у стражи, как москаль сюда попал. Переговорите, узнайте, кто он такой и что ему здесь надо.

– Слушаюсь, Ваше Величество… – Сапега снова канул в людское море.

Царь посмотрел на часы. Как некстати… Надо объявлять контрданс[6]… иначе не миновать драки…

– Господин Потоцкий!

– Я здесь, Ваше Величество.

– Извольте начинать. Бориса ждать не будем.

– Слушаюсь!

Главный церемониймейстер двора отвернулся и начал бешено жестикулировать перед оркестром, давая указания. Первые звуки венского вальса, величавые и плавные, поплыли над людским морем…

Графиня Елена в ожидании начала танцев «тусовалась» с подругами в одном из углов просторного бального зала, нетерпеливо постукивая каблучком о паркет и не слишком обращая внимание на снующих вокруг шляхтичей. Ей было скучно – убийственно скучно, и на бал она пошла только по настоянию родителей, дабы подбодрить «предков». Ей не нравилось здесь – ни начищенный до блеска дорогой наборный паркет, ни ароматизированные свечи, дававшие тяжелый, какой-то удушающий аромат, ни вьющиеся вокруг хлыщи. Как ни странно, нрав графини Елены был далеко не шляхетский, и она сейчас с куда большим удовольствием оказалась бы… например, в «Летающей тарелке» на Маршалковской, где можно курнуть конопли веселья ради и где почти у всех посетителей волосы раскрашены во все цвета радуги. Она знала и то, для чего послали ее сюда родители – подыскивать жениха. Род Ягодзинских был ни богат ни беден, у них имелись деньги, но не было собственных земель, на что так обращала внимание шляхта при определении знатности той или иной фамилии. Однако графиня Елена была потрясающе красивой (по-польски красота, как ни странно, – «урода»), и можно было надеяться на хорошую партию с кем-нибудь из придворной шляхты…

Сейчас она, прикрывшись веером, вела скучный и ни к чему не обязывающий разговор с подругами. «Сольную партию» в разговоре вела некая Анна Выжелковская, не красивая, но и не дурнушка, любительница сплетен, осведомленная о любовных страстях доброй половины варшавского высшего света…

– Так вот… – Анна на этом месте непристойно хихикнула, – князь Ян и решил проследить, куда это ходит его благоверная, понимаете. Ну и проследил…

– И что?

– Выломал дверь… а там его невеста… с одним старичком…

– В коленно-локтевой позе!

Дамы непристойно захихикали, обмахиваясь веерами. Историю эту уже более-менее знали все – некая дама из довольно благородного рода… решила подзаработать немного денег. Старик этот был владельцем доброго десятка отелей в одной только Варшаве, и деньги у него водились. Теперь сия дама, известная в варшавском свете как Натали, была беременна и не знала от кого. Кости тут перемывать… хватит недели на две точно.

– Князь Ян такой милашка… – мечтательно проговорила графиня Кристина, уже длительное время о нем мечтавшая и теперь готовая ринуться в бой, ибо путь был свободен.

– Хелен?

Графиня Ягодзинская недоуменно посмотрела на сплетницу Выжелковскую.

– А расскажи нам, как дела у тебя с цесаревичем?

– С цесаревичем?

– О, Хелен, не говори, что ты ничего не поняла… – при этих словах сплетница плотоядно улыбнулась, – об этом знает пол-Варшавы. Как он на тебя смотрит…

– Ты, должно быть, ошиблась. Ему больше нравится смотреть на мальчиков из «Голубой лагуны»…

– Да брось. Ему надо жениться, он ведь не глупец и понимает, что без супруги не сможет унаследовать польский престол.

– Жениться? – графиня Елена недобро улыбнулась. – Или выйти замуж?

Увы, это было чистой правдой. Цесаревич Борис был мужеложцем, и об этом перешептывалась половина Варшавы. К мужеложству (истинной мужской любви, как тут иногда говорили) его пристрастил один из придворных: при польском дворе содомиты вообще чувствовали себя очень вольготно и в полном праве. Странно, но никто из шляхты не взбунтовался и не потребовал лишить цесаревича Бориса права на престолонаследие. Польша всегда была более свободной и прогрессивной страной, чем «немытая Россия», и к различным «меньшинствам» здесь относились с пониманием. Нравится заниматься мужеложством – твое личное дело. Собственно говоря, в среде польской молодежи мужеложство давно считалось не смертным, содомским грехом, караемым публичной поркой, заключением и отлучением от церкви, а неким элитарным развлечением. Среди студентов Варшавского политеха ходила поговорка, что каждый мужчина должен хоть раз в жизни посетить гей-клуб. Зная о такой вольности нравов, в Варшаву нередко переселялись подданные «альтернативной ориентации», или попросту – содомиты, из Москвы, Санкт-Петербурга и других русских городов.

Полагать, что русская аристократия с пониманием отнесется к претендующему на престол мужеложцу, было бы глупо.

– Ах, ну какая тебе разница, тем более, по слухам, он бисексуал… Лично я бы не раздумывала. Тем более брак с геем хорош тем, что он не станет тебя ревновать к твоим мужчинам и у тебя появится возможность немного погулять.

– Зато ты будешь ревновать его к своим друзьям. И еще заразишься от него какой-нибудь дурной болезнью.

– Панночки…

Графиня Кристина, еще одна из красавиц польского света, заметила что-то неладное…

– Что там?

– Какой-то скандал…

Выжелковская мгновенно растворилась в толпе – разнюхивать…

– Укоротить бы ей язык…

– Да брось. С ней весело, это лучше, чем выслушивать нудные признания какого-нибудь придурка…

Выжелковская вернулась быстрее, чем это можно было бы ожидать…

– Панночки… москаль!

– Какой москаль?

– Настоящий москаль! В русской форме!

– Скандал…

– Панночки, он идет сюда…

К москалю, да еще в форме русской гвардии, польские паненки проявили куда больший интерес, чем к увивающимся рядом с ними местным, польским хлыщам. Хлыщи эти уже надоели вусмерть…

Тем более что москаль и в самом деле был хорош – несмотря на то что москаль.

Подойдя к целомудренно прикрывшимся веерами дамам, москаль коротко поклонился. Графиня Елена тоже прикрылась веером, чтобы никто не заметил ее растерянности…

– Пани… разрешите представиться… граф Ежи Комаровский, поручик лейб-гвардии Его Императорского Величества Польского гусарского полка.

– О… очень приятно… граф… – первой опомнилась Выжелковская. – Вы ведь не откажете дамам составить нам компанию и защитить нас от несносных нахалов и приставал?

– Почту за честь, сударыня…

Выжелковская полоснула взглядом по своим товаркам и сразу все поняла. Но на сей раз… против своего обычая, пока ничего не сказала…

Объявили контрданс, уже все сообразившие подруги нарочно встали так, что графиня Елена оказалась как раз напротив москаля. И делать тут было нечего – ее жалкая попытка протиснуться на какое-нибудь другое место была немедленно и безжалостно пресечена…

– Рад вас видеть, графиня… – спокойно произнес граф Комаровский, когда они оказались рядом, негромко, чтобы никто не услышал.

– Не могу сказать то же самое о себе… Как вы сюда прошли?

– По пригласительному. Показать?

– Не надо… Вижу, русская разведка не теряет времени даром.

– Да бросьте. Какая такая разведка…

– Та, на которую вы работаете.

– Я не работаю, я служу, и место моей службы вы знаете. А привела меня сюда память о ваших бездонных глазах.

Графиня Елена фыркнула, как кошка.

– Придумайте что-нибудь получше. Это я уже слышала много раз.

– Увы, но правду не скроешь…

Несмотря на вспыхнувшую ненависть, графиня Елена была вынуждена признать, что москаль неплохо танцует, где-то он этому изрядно научился. И когда один из расфранченных местных хлыщей попытался ее отбить, одним только взглядом она дала ему понять, куда ему следует идти с его попытками…

Граф Валериан Сапега пробился к интересовавшему его молодому человеку лишь в перерыве между первым и вторым турами вальса. К его великому облегчению, драку еще никто не затеял… по крайней мере, пока Борис не появился со своей свитой. Как только появится… драки не миновать, хотя бы из-за прелестной пани Ягодзинской.

Надо было что-то предпринимать…

– Молодой человек… – шепнул он москалю почти в ухо, – на пару слов.

Они отошли, подговоренный Сапегой лакей встал между ними и залом, чтобы не плодить новые сплетни…

– Молодой человек… – Валериан Сапега говорил негромко, но внушительно, – ваша дерзость делает вам честь… но, появляясь в первый раз при дворе… вам не мешало бы представиться вашему Государю.

Молодой человек ожег его взглядом, как хлыстом.

– Сударь. Наш род имеет своим сюзереном единственно Императора Российского, коему я имел честь быть представленным. Честь имею.

Опытный царедворец, велеречивый оратор, граф Валериан Сапега непроизвольно вздрогнул. Нужно было иметь немалое мужество, чтобы прийти на бал в костюме русской лейб-гвардии, но еще большее мужество понадобилось, чтобы произнести те слова, которые молодой человек произнес. В этом месте девять присутствующих из десяти, услышав такие слова, начали бы искать повод для дуэли.

Кто этот человек? Провокатор? Не похож, да и молод слишком. Безумец? Но все варшавские безумцы, способные предпринять такую возмутительную выходку, давно известны, а этот молодой человек не был известен никому из придворных особ.

Но слова были сказаны – и теперь следовало подобрать ответ.

– Ваша верность престолу делает вам честь, молодой человек, – нейтральным голосом проговорил Сапега, – но ваше воспитание должно подсказать вам, что невежливо являться незнакомцем на бал, не представившись его хозяину.

Молодой человек размышлял какое-то время, потом кивнул.

– Вы правы, сударь. Не соблаговолите ли оказать мне честь и представить меня хозяину сего бала?

– Охотно. Как вас представить?

– Граф Ежи Комаровский, поручик лейб-гвардии Его Императорского Величества Польского гусарского полка.

На лице Сапеги не дрогнул ни один мускул, хотя фамилия Комаровский, безусловно, была ему хорошо знакома.

– Извольте следовать за мной, граф…

Придворные тихо расступились перед ними, дали дорогу. Все ждали продолжения спектакля, ибо из таких вот спектаклей и складывается придворная жизнь.

Царь Константин повернулся к ним, протянул руку с недопитым бокалом шампанского, и лакей ловко поймал его на свой серебряный поднос.

– Ваше Величество, – замогильным, довольно громким голосом провозгласил Сапега, – позвольте представить вам графа Ежи Комаровского, поручика лейб-гвардии Его Императорского Величества Польского гусарского полка.

На какое-то мгновение в зале воцарилась тишина – муха пролетит и то будет слышно.

– Рад вас видеть, граф. – Царь шагнул вперед и по-простецки протянул руку для рукопожатия. – Добро пожаловать в мой дом.

– Благодарю, Ваше Величество… – граф Комаровский пожал протянутую ему руку, склонил голову.

Одной грозы удалось миновать…

Когда граф Комаровский оказался рядом с царем Константином – царь решился. Шагнул ближе…

– Господин граф…

В шуме бала Комаровский его услышал, обернулся.

– Ваше Величество…

– Император Александр ничего не просил мне передать? – закинул удочку царь Константин.

Комаровский отрицательно качнул головой.

– Увы, Ваше Величество, я еще не в тех званиях, чтобы служить конфидентом у Его Императорского Величества Александра.

Царь кивнул головой и отвернулся к своим придворным.

…Если собираются на горизонте тучи – следует ждать грозы. Увы, но по-другому не бывает, и глупец тот, кто, увидев тучи, собирается в дальнюю дорогу без зонта или плаща.

Цесаревич Борис появился лишь к окончанию второго тура вальса. Увы, то ли пьяный, то ли уже взбодрившийся дозой кокаина, которую в этой среде тоже не считали за грех, а единственно – за развлечение. С ним были семь или восемь человек – его свита, такие же, как он, дерзкие и распутные хлыщи, не имеющие ни малейшего представления о нормах этикета. Вернее, представление-то они имели, но, взбодрившись абсентом[7] или понюшкой кокаина, о них, увы, забывали. На время.

Свою «даму сердца», вернее, ту, которую он считал дамой сердца, цесаревич Борис увидел сразу. И москаля рядом с ней – тоже увидел…

– Это москаль, – озвучил свое наблюдение один из придворных «молодого двора»[8].

Борис недобро выругался.

– Кто-нибудь его знает?

– Нет.

– Нет…

– Нет, милорд…

– Сделать его? – недобро спросил еще один.

– Не надо. Не надо устраивать публичный скандал. Как только он будет уходить или куда-нибудь выйдет, скажите мне. А пока – следите за ним…

«Вышел» москаль после третьего тура вальса – на самом деле танцевать вальс, правильно и в переполненном зале, было не так-то просто. Это почти физическое упражнение, пот льет градом, тем более что в зале душно. В общем – освежиться на террасе, заодно и покурить, ежели кто курит, – самое то…

Граф Ежи не сразу заметил, как терраса вдруг опустела. А заметив, не придал этому никакого значения. Докурив – курил он мало, максимум по две-три сигареты в день, не обычных, а японских, соусированных[9], пристрастился в свое время и отвыкнуть не мог, – щелчком отправил бычок за массивные перила ограды, повернулся…

– Стой!

Человек, торопливо вышедший из темноты, не был ему знаком.

– Ты кто такой?

От человека пахло какой-то мутной дрянью… не иначе, конопля.

Что за хам…

– Сударь? – недоуменно спросил граф Ежи, отличавшийся достойным русского, лейб-гвардии офицера воспитанием.

– Ты кто такой? – вновь спросил человек, подходя ближе.

– Сударь, прежде чем подходить к благородным людям с таким вопросом, не мешало бы представиться самому…

Человек остановился – резко.

– Ты меня не знаешь?

– Не имею чести, – холодно ответил Комаровский, раздумывая, как такого возмутительного хама вообще пустили в общество.

– Я цесаревич Борис, наследник этого проклятого царства!

Он что – идиот?!

– Сударь. Извольте представиться своим настоящим именем, ибо столь возмутительное и непристойное хамство никак не может исходить из уст наследника престола!

– Ах ты…

Графу Ежи даже не пришлось особо ничего делать. Он просто шагнул в последний момент в сторону, пропуская цесаревича мимо себя, и подтолкнул его, придавая дополнительное ускорение. С коротким криком наследник польского престола врезался грудной клеткой в ограждение террасы, едва не перевалившись через него на ступени внизу, и бессильно осел, хватая ртом воздух, как вытащенная из воды рыба.

– Честь имею.

Граф Ежи повернулся, чтобы уйти, – и столкнулся с уже тремя юнцами.

– Ты… ты что сделал?!

По воспитанию юнцы (бывшие одного с ним возраста, но совершенно возмутительного воспитания) ничуть не уступали своему предводителю, осмелившемуся утверждать, что он – наследник престола.

Один из юнцов вытащил что-то из кармана…

– Господа, вам лучше уйти с моей дороги… – сказал граф Комаровский, незаметно делая шаг назад и чуть в сторону, принимая устойчивую позицию для рукопашного боя.

– Граф Мишковский!!!

Внезапно появившийся на террасе граф Валериан Сапега взял юнца, вытащившего что-то из кармана, за плечи, повернул лицом к себе, с размаху хлестнул по щеке. Раз, другой, третий. Двое оставшихся отступили, тот, кого назвали графом Мишковским, покорно переносил экзекуцию, голова его моталась из стороны в сторону.

– Что вы здесь удумали?! Вон из дворца! Вон, песьи дети!

Не говоря ни слова, троица задир исчезла с террасы. Граф Сапега подошел к еще не пришедшему в себя горе-драчуну, с усилием поставил его на ноги…

– Вы нажили себе немало опасных врагов за один вечер, граф Комаровский… – иронически заметил граф Сапега.

– Сударь. Тот человек, которого вы пытаетесь сейчас привести в себя, сказал совершенно возмутительные вещи. Он заявил, что именно он является наследником польского престола, а потом попытался напасть на меня!

Сапега покачал головой.

– Это и есть наследник польского престола, цесаревич Борис. С его дамой сердца вы протанцевали три тура вальса, и, видимо, он не нашел другого способа выказать вам свое возмущение этим фактом. И на вашем месте я бы немедленно покинул бал, не дожидаясь еще бо́льших неприятностей. Его Величество царь Константин хорошо принял вас, но у всего есть пределы, и надевать русскую гвардейскую форму все же не следует, появляясь в обществе.

Непостижимо уму!

– Господин Сапега, я имею честь служить Его Величеству Императору Александру в Его Императорского Величества лейб-гвардии Польском гусарском полку, и ничто на свете не заставит меня стыдиться своей формы и принадлежности к русской армии, снискавшей себе немало побед на бранном поле!

Царедворец пожал плечами.

– Воля ваша, граф. По крайней мере, я вас предупредил.

– Благодарю.

– Поехали отсюда…

Графиня Елена шепнула эти слова ему на ухо, прижавшись на один миг в танце. Как же мало надо, чтобы сердце мужчины пустилось в пляс. В мазурку, например.

– Как?

– Я выйду минут через десять после вас.

– Красный «Мазератти», дальний угол стоянки. Тот же самый.

– Хорошо. Жди меня, мой герой…

На стоянке его, конечно же, ждали. Не могли не ждать, ибо такую породу людей – подлую и коварную – граф Ежи хорошо знал. Такие встречались в кадетском корпусе, и их по ночам били. Кто-то исправился. Кто-то нет.

Тогда, под мостом, он действовал инстинктивно, обороняясь. Сейчас же он был готов ко всему. А победить готового к бою офицера лейб-гвардии, тем более, если противники его либо пьяны, либо обкурены, – невозможно…

Первый ждал, спрятавшись за массивным, угловатым «Роллс-ройсом» с заказным кузовом от Маллинера – размеры его были таковы, что за ним и пригибаться особо не приходилось. Затаившийся сосредоточил все свое внимание на том, что происходит у входа на стоянку, – и не услышал, не заметил, как позади, за его спиной, расступились кусты. Граф Ежи просто приложил его головой о кузов «Роллс-ройса», подхватил выпавшую из враз ослабевшей руки железяку, помешав ей стукнуться об асфальт и привлечь тем самым внимание сообщников.

Граф Ежи был удивлен – это еще мягко сказано. Он был лично знаком с цесаревичем Николаем, входил в патронируемый им «Клуб молодых офицеров» и просто не мог себе представить, чтобы цесаревич, набравшись спиртного, нападал на людей, а Россию называл «чертовым государством»… или как там выразился этот хам. Да, конечно, все они были молодыми и иногда устраивали выходки, в том числе и цесаревич. И пили, такое тоже бывало, и бедокурили – не без этого. Но сразу за этим следовало суровое наказание, обычно удаление от двора и ссылка в армию. Действовало.

А тут? Что же это за наследник такой, куда он приведет Польшу? Он ведет себя не как наследник, а как разбойник с большой дороги или набравшийся крепкого пива хулиган из какой-нибудь пиварни. И видимо, все считают подобное возмутительное, недостойное наследника поведение само собой разумеющимся!

Пригнувшись, граф крался между машинами, через каждые несколько шагов останавливаясь и прислушиваясь.

Где же он?

У машины! Прямо у «Мазератти», машина низкая, и спрятаться за ней невозможно. Вот мерзавец…

Шаг… Еще шаг…

В последний момент негодяй резко обернулся, распрямляясь…

– Сполох!

Больше ничего он крикнуть не успел – граф Ежи простецки угодил носком сапога прямо в промежность, а когда противник, шипя от боли, согнулся, – добавил еще и по голове…

Сзади!

О том, что он упустил из виду еще одного противника, граф убедился через мгновение. От удара по голове он уклонился, но пространства между машинами не было, и удар чем-то тяжелым, металлическим пришелся по плечу. Преодолевая вспышку боли, граф прыгнул вперед, разрывая дистанцию, следующий удар пришелся вскользь, по спине…

Пся крев…

Этот противник… то ли он был не такой пьяный, как остальные, то ли просто крупнее прочих, но граф сразу же расценил его как весьма опасного. И впрямь большой – метра под два…

Шаг в сторону. Еще шаг. По кругу, почти так же, как в учебнике с фиолетовым штампом «Совершенно секретно» на каждой странице, где на сером листе сходятся две человеческие фигурки, черная и белая. Кстати, еще дешево отделался: будь у противника нож, сейчас бы он уже засадил ему в почку или печень.

Противник тоже медленно перемещался по кругу, каждый ждал, пока ошибется другой.

– Ну что, москалина, – внезапно заговорил третий, – вставай на колени, так и быть, помилую тебя…

– Русский никогда не встанет на колени.

Это не было рисовкой, трудно в это поверить, но граф Ежи Комаровский, давно считавший себя русским польского происхождения, действительно так думал. Он не стыдился ни того, что он русский, ни своего польского происхождения – и нечему было тут стыдиться.

Более того – большинство русских, попав в такую же ситуацию, не задумываясь сказали бы то же самое.

Русский никогда не встанет на колени.

– Ну, смотри…

– Ежи!

Появившаяся на стоянке Елена своим криком отвлекла противника на долю секунды, но графу Ежи хватило и этого. Рванувшись вперед, мгновенно сократив дистанцию, он угостил третьего прямым в подбородок, отбил несущуюся к нему железную палку, ударил еще раз и еще. Противник неуклюже осел на асфальт, совсем рядом истерически взвыла сигнализация. Отлетевшая палка ударила по одной из машин, да так, что треснуло лобовое стекло.

Елена подбежала к нему, граф судорожно нащупал в кармане ключи, протянул ей.

– Заводи! Умеешь?!

– Да…

Совсем рядом утробно взревел двигатель «Мазератти», не с визгом, как обычный итальянский мотор, а солидно, с достоинством и скрытой мощью. За это ценители и уважали «Мазератти», итальянский спорткар с берлинскими нотками в голосе.

Граф Ежи оттащил своего надежно выключенного соперника с дороги, посадил его, прислонив спиной к машине. Надо было сматываться – противоугонная сирена выла не переставая, и через пару минут здесь соберется все местное быдло. Иначе граф Комаровский местное «общество» охарактеризовать не мог.

Едва не задев начальственного вида «Майбах», графиня Елена вырулила из ряда машин, затормозила рядом…

– Садись!

Графа Ежи долго упрашивать не пришлось.

Почти сразу граф пожалел, что пустил даму за руль. По его шовинистическим взглядам, женщине вообще не место за рулем. Тем более такой. Такой в том смысле, что графиня вела машину рискованно, летала с полосы на полосу и жала на газ как сумасшедшая. Так недалеко было и до аварии…

– Осторожнее! – крикнул граф, когда они едва не слетели в кювет, на скорости километров на тридцать большей, чем стоило бы…

Елена в ответ только засмеялась, истерично и неприятно.

– Здорово! – крикнула она, и ревущий поток воздуха унес ее слова.

Графу Ежи в этот момент было совсем даже не здорово.

– Поиграем в корриду?! – предложила графиня Елена и прежде, чем граф успел сообразить, что это означает, – резко повернула руль, вылетая прямо на встречную полосу. Истерично взревел клаксон идущего в лоб многотонного грузовика.

Матка боска…

Сворачивать было уже поздно, огненные шары фар грузовика стремительно неслись навстречу. Выход был один – смертельно рискуя, граф Ежи перехватил руль, рывком довернул его дальше, и машина, разминувшись с неминуемой смертью, вылетела на обочину противоположной стороны дороги.

– Тормози!

Графиня по-прежнему давила на газ, «Мазератти» рвался вперед, словно необъезженный жеребец, рыская по обочине, посыпанной гравием, и поднимая из-под колес каменные фонтаны. Поняв, что нет смысла разговаривать с этой психопаткой, граф сумел каким-то немыслимым движением, удерживая руль, перегнуться и давануть на тормоз рукой. На какой-то момент мелькнула мысль, что эта психопатка сейчас вывернет руль и они снова выйдут в лоб какому-нибудь самосвалу. Но нет – знакомо застрекотала АБС, и машина, пройдя еще под сотню метров, остановилась…

– Йезус Мария! Ты что, совсем больная?!

Елена снова захохотала.

– Здорово, правда?

Граф Ежи залепил ей пощечину, такую, что голова красотки дернулась.

– Курва матка!

Не в силах сдерживаться, граф выдернул ключи из замка зажигания, выскочил из машины, прошел несколько метров по гравию, дыша выхлопными газами, потом попытался достать сигарету из пачки, но не смог. Руки тряслись…

– Курва зварьована!

Совсем больная… Это же надо додуматься – выйти в лоб грузовику. Ненормальная, лечиться надо. До добра не доведет – то в губернатора стрелять собралась, то на встречную полосу нарочно вырулила. Лечиться надо.

Бросил измятую в пальцах сигарету на обочину дороги, сплюнул. Ну Збаражский, ну козел… Подсунул…

И что делать теперь?

Так ничего и не решив, граф Ежи направился к своей машине. Гравий хрустел под ногами, сердце немного улеглось, уже не стучало как сумасшедшее…

– Что с тобой?

Уткнувшись в руль, графиня Елена горько плакала.

– Что с тобой? Почему ты плачешь?

– Ты меня ударил…

Господи…

– Меня никто так не бил. Меня вообще никто не бил.

А может, и не помешало бы…

– Ну извини… Извини…

Елена продолжала всхлипывать.

– Почему ты так сделала? Тебе что, не хочется жить?

– А зачем?

Вопрос этот, простой и бесхитростный, поставил графа Ежи Комаровского в совершеннейший тупик. Он просто не знал, что на него ответить, и сам не задавался никогда подобным вопросом.

Вопрос этот, с его точки зрения, был безумен сам по себе, он просто не имел права на существование. Как это: зачем жить? Человек просто живет. Он живет, чтобы исполнить свой долг, чтобы продолжить свой род, чтобы принести пользу окружающим и Отечеству своему. Да и в жизни есть немало чего интересного помимо Отечества и долга, стоит только глаза пошире раскрыть. Да, есть люди, которые кончают с собой, есть те, кто упорно ищет смысл жизни, считая, что в смысле этом кроется какая-то непостижимая тайна. Граф Ежи считал таких людей опасными идиотами, смущающими других людей своим бредом.

Но вопрос был задан, и ему надо было что-то ответить. А отвечать не хотелось.

– Подвинься, – нарочито грубо, стараясь скрыть свои чувства, процедил он. – Скажи, куда тебя отвезти?

– Поехали на мост.

На какой – уточнять не стоило…

Движение на мосту, несмотря на то что уже наступила ночь, ночь летняя, светлая и обманчивая, ничуть не ослабело. Для графа, привычного к петербургской жизни, это было дико. В Санкт-Петербурге до сих пор по ночам разводили мосты. Несмотря на множество проектов, под Невой так и не построили тоннель. Видимо, берегли своеобразие этого удивительного города, русской столицы. Поэтому в Питере по ночам не принято было ездить на автомобиле и вообще находиться на улице. Разве что прогуляться по набережной Невы, проехать на неспешном речном трамвайчике, ходящем и ночью, почитать Пушкина, Лермонтова, Есенина… Летом в Санкт-Петербурге были удивительные ночи, видно все, как днем. А тут… ночь, а поток машин по набережной – с моста этот поток казался этакой блестящей, фосфоресцирующей желтой змеей, не имеющей ни начала ни конца, – стал едва ли не больше, чем днем… Где-то в районе Маршалковской в небо били светящиеся столбы прожекторов – один из ночных клубов именно так привлекал посетителей.

Подняв тент и заперев свою натерпевшуюся за этот день машину, граф неспешно пошел вслед за дамой сердца, которая уже взбиралась по довольно узкой стальной лестнице. Мало кто знал про эту смотровую площадку чуть ли не в сотне метров над неспешно текущей Вислой. Да и забираться туда было нелегко.

На мгновение мелькнула мысль, что у прекрасной и необузданной пани хватит ума броситься оттуда в Вислу, поэтому граф поднажал, догоняя ее. Но не успел – она уже забралась на площадку и сейчас задумчиво смотрела куда-то вдаль.

– Здорово здесь, правда? – мечтательно выдохнула она.

Граф Ежи никак не мог понять – когда она бывает нормальной, а когда ей в голову взбредают всякие безумства…

– Здесь холодно…

Граф снял свой китель, набросил на плечи девушки. Та не пошевелилась – она стояла, словно статуя.

– Что ты там видишь, вдали?

– Там? Жизнь…

Граф решил, что настало время действовать, но форсировать события не торопился. Для начала достаточно просто обнять, что он и сделал.

– Не надо… – сказала девушка.

– Почему же?..

– Потому, что будет больно.

– Кому?

– Тебе. Мне. Мне, наверное, больнее.

– Почему? Ты неравнодушна к этому…

– Глупец.

По тону, каким сказаны были эти слова, граф понял, что он и в самом деле полный глупец.

– Тогда почему?

– Потому что у нас нет будущего.

– Будущее творим мы сами. – Граф искренне так считал, и сложно было найти русского, который считал бы по-другому.

– Ну вот. Ты говоришь как москаль.

– Господи… Ты можешь раз и навсегда забыть это слово! – Комаровский по-настоящему разозлился: москаль! – Что это слово означает?! Какой смысл в нем заложен?! Какую Польшу ты хочешь? Чего ты добиваешься? Свободы? Кто из нас не свободен? Ты или я? По-моему, больше ты, у тебя в голове полно всяких глупостей, и от них ты не свободна! Не москали делают тебя несвободной – ты сама делаешь себя несвободной! Черт бы тебя побрал!

Граф Ежи отошел в самый угол смотровой площадки, на которой в этот час никого не было. На сей раз прикурить удалось. Так он и курил, сбрасывая пепел в текущую метрах в ста ниже воду, пока не почувствовал легкое прикосновение.

– Извини…

Граф не обернулся.

– Ну извини… Правда… я не хотела.

– Я москаль.

– Ты… хороший, правда…

Йезус Мария…

Поцелуй был просто ошеломляющим – иного слова не подберешь…

Парой часов позже, когда была уже глубокая ночь, граф Ежи подъехал к одной из высоток в районе Мокотув – там жила его дама сердца. Елена спала на сиденье…

– Елена…

В ответ раздалось только сопение…

Делать нечего – граф осторожно освободил ее от ремней безопасности, подхватил на руки…

– Как приятно…

– Ты не спала?!

– Конечно, нет.

Вот чертовка…

– Куда я должен доставить шановну пани?

– Шестой этаж. Апартаменты номер восемнадцать…

Скоро сказка сказывается, а дело делается еще скорее…

У самой двери граф осторожно поставил даму на пол.

– Честь имею, сударыня…

Графиня Елена раздосадованно покачала головой.

– Все москали такие идиоты или только ты?

– Сударыня?

– Я что, сама должна приглашать тебя на чашку чая?

Вы бы отказались? Вот-вот. И я тоже – нет. А молодому графу Ежи Комаровскому, после всего им пережитого за день, и вовсе отказываться было бы глупо.