Глава первая
ЭЙВИНД, ПЕРВЫЙ РАССКАЗ
«…Беда, как всегда, пришла в мир непрошено и нежданно. Позднейшие разыскания доподлинно установили, что корни неисчислимых бедствий, обрушившихся на страны Заката и Восхода, крылись во владениях подгорных карликов (иначе именуемых гномами), кои во множестве расположены под малонаселенной людьми горной грядой Граскааль. Однако было бы в вышей степени несправедливым поступком возлагать вину за произошедшее на одних только гномов, ибо сказано в сочинении почтенного мэтра Алкмидидеса Немедийского „О бренности сущего“: „Предначертанное сокрытой от смертных волею Митры свершится и никто не в силах противиться решению Высших Сил. Тем не менее, у созданий Светлого Бога достаточно разумения и воли, дабы не пытаться идти против велений судьбы, но использовать их себе во благо.“ Необдуманные действия подземных обитателей лишь послужили тем малым камешком, что сдвинул с места огромную лавину, оказавшую влияние на судьбы многих людей и государств…»
Из «Синей или Незаконной Хроники» Аквилонского королевства,
1288 год от основания Аквилонии
Вчера с вечера солнце было блекло-желтое и садилось в туман. Верная примета – жди наутро снегопада. Вот он и начался. С рассвета валит и валит – мокрые большие хлопья засыпают черное вспаханное поле и нашу деревню, стоящую на крутом склоне. Хороший снег – ласковый и почти не холодный. Вечером, наверное, все белым будет.
Зима в этом году выдалась ранняя. Куда ж такое годится – начало осени, а у нас уже перевал засыпает и на реке лед. Гремячая, конечно, в жизни не замерзнет так, чтобы через нее можно было перейти – речка это быстрая, с ледника течет. Но все валуны, что лежат на дне и высовывают черные лысые макушки, теперь оделись в ледяные венчики. Точно стриженые головы монахов Митры. Полная река утонувших монахов.
Над рекой – деревня. За деревней – горы. Горы уходят высоко вверх, под самые облака. Скалы сегодня хмурые, подернутые туманом. Горы зовутся Граскааль. За ними лежит страна Гиперборея, но я там никогда не был. Может, когда-нибудь побываю. Хотелось бы.
Граскааль – сердитые горы. Чужих они не любят. Да чужак там и не выживет. В Граскаале ущелье за ущельем, лавины ворчат, ледники обрываются в бездонные пропасти. Плохое место, жестокое. Однако красивое, особенно зимой. Небо тогда чистое, высокое-высокое, горы серебряно-синие с лиловыми тенями, и даже отсюда, снизу, видно каждую скалу. Заезжие торговцы говорят, будто наши горы похожи на волчьи клыки. Наверное, так оно и есть. Они такие же острые и блестящие. И безжалостные.
Граскааль начинается не сразу. Сначала из равнины поднимаются холмы. Холмы заросли лесами – ближе к полудню дубы, возле гор – сосняк. Зимой на сосновых лапах намерзает иней и звенит на ветру. За холмами поднимается неровная зубастая цепь, это и будет Граскааль. У его подножия, на склоне Медвежьего холма, стоит наша деревня, Райта.
Деревня большая. Полторы сотни душ, четыре десятка домов. Некоторые недавно здесь поселились, другие могут своих родичей перечислять до десятого колена. Народ всякий – из Бритунии, из той же Гипербореи, есть из Немедии и из каких-то стран, и названия-то которых не выговоришь, не то чтобы запомнить.
Мы – свободное поселение. То есть лорда, владеющего нашей землей, у нас нет. Да и посмотрел бы я на того, кто рискнул бы объявить себя нашим хозяином!
Со всеми спорами разбирается староста да деревенский совет. Те, кто оставил свою страну и захотел поселиться в деревне, идут к ним, и старики решают, принимать новых людей или нет. Последние, кого пустили в Райту – бритунийское семейство, сбежавшее в начале лета от своего барона. Говорят, зверь был, а не человек.
Живут у нас и оборотни. Две семьи, вон их общий дом стоит на гребне пригорка. Одно название, что оборотни. Превращается только молодежь, старшие же всегда выглядят людьми. Сейчас в их семействе двое мальчишек, им по десять зим. Так вот, эти сорванцы все время носятся волчатами по горам. Хоть все наперебой твердят, что они запросто могут угодить в капкан или свалиться в трещину.
Здешние оборотни всегда были в мире с людьми. Даже когда три года назад в Бритунии объявился Бешеный Вожак и начал проповедовать, что, мол, люди погрязли в беззаконии и надо их всех перебить. Оборотни рассказывают, у них где-то раз в сотню лет рождается Бешеный, вся Стая его слушает и не может не идти за ним. Этот Бешеный сумел поднять против людей оборотней в Бритунии и у нас, в Пограничье.
Что тогда творилось! Нам-то хорошо, мы от столицы далеко, в наш медвежий угол мало кто по своей воле полезет. Стая Одержимых всю страну переполошила, а тогдашнего короля, Дамалла, прикончила в собственном дворце. Потом нашлись люди и оборотни, решившие, что всем этим безобразиям надо положить конец. Сначала они охотились за отдельными шайками, а потом выследили, где находилось убежище Бешеного и его стаи, пришли туда вместе с гномами и перебили всех, кто там был.
Я не знаю точно, где произошла эта битва. Говорят, неподалеку от нас, в каком-то брошенном храме в горах. В Райту все известия добираются с опозданием на месяц, а то и на два. Все потому, что через нашу деревню не пролегает никаких дорог, и торговцы к нам редко заглядывают. А вот если подняться вверх, через перевал, потом спуститься вниз, в холмы, и пройти лиг пять лесом, то попадешь в деревню Хезер. Она стоит на Гиперборейском тракте. Мы туда раза четыре в год ходим – на ярмарки да новости послушать. Хезер раза в три больше нашей Райты, а тамошний староста настолько обнахалился, что величает Хезер не иначе, как «почти городом». Тоже мне, город. Деревня и есть, только большая и шумная.
Ближайшая ярмарка начнется через десять дней. Она считается осенней, но в этом году, видно, придется переименовать ее в Зимнюю. Если снегопад не прекратится, то придется нам сани раньше срока вытаскивать. А лошади-то еще на верхних пастбищах! Хоть и снег идет, но трава за лето выросла высокая, они еще долго могут там оставаться. Наши лошади не такие, как в Хезере или у приезжих. Они маленькие, на вид невзрачные, мохнатые и очень выносливые. И скачут по горам не хуже, чем горные козы.
Снежинки все падают и падают. Тихо вокруг. Деревня внизу лежит, люди ходят, собаки бегают, а ничьих голосов не слышно. Дымки сизые из труб поднимаются, тают, смешиваются с туманом. Райту с умом ставили – сверху ее прикрывают отвесные скалы, с них почти никому целым спуститься не удавалось, а вверх по склону тоже просто так не пройдешь. Летом на нем мокрая липкая глина – ее нарочно поливают, чтобы гуще была. А зимой скат замерзает. Настоящая горка.
На этой горке мальчишки катаются. Мне отсюда видно двоих и собаку, что за ними носится. Хотя какую собаку? Это ж самый настоящий волчонок. Вот из ближайшего дома выглянула женщина, что-то неслышно крикнула, мальчишки убежали, а волчонок юркнул под ворота. Влетело, значит.
Мне, наверное, тоже попадет, когда домой приду. Мол, бездельничаешь целыми днями, вместо того, чтобы отцу помогать. Ну да, бездельничаю. Сижу себе на скале над деревней и глазею по сторонам. Зря говорят, что Пограничье – унылая страна, а Граскааль – просто большая груда камней. Здесь родиться надо и жить, чтобы понять, насколько тут красиво…
– Эйв! Эйви-инд!
Ну так и знал! Нигде не дадут покою. Эйвинд – это я, а глотку дерет моя сестренка Лив. В семье нас четверо, я – старший. Только это смех один, а не старшинство. Три девчонки, одна другой младше и вреднее. Не могу с ними жить в одном доме – целый день хихикают, шепчутся и секретничают! Кого угодно доведут до того, что прыгнешь в Гремячую вниз головой и будешь считать, что легко отделался. А ведь их еще замуж отдавать надо! Кто ж таких змей подколодных в дом возьмет? Я их Гадючками зову – всех трех разом. Мол, подрастете – станете настоящими гадюками.
– Эйви-инд!
Голосок у Лив – мертвого из гроба поднимет. Стоит внизу, под скалой, голову задрала и вопит, как резаная. Не иначе, Гадючки какую-то новую пакость задумали и собираются на мне ее испробовать. А не отзовусь – так ведь и будет стоять целый день да голосить. У Лив терпения хватит.
– Эйв! Я знаю, что ты там! Тебя отец зовет! Ну слезай! – Лив аж скачет на месте. Вроде бы не врет. С нашим отцом шутки плохи – что для меня, что для Гадючек. Слезаю я нарочно не торопясь – пусть помучается. Ее же любопытство так и распирает – что я на скале делал? А ничего! На горы смотрел, вот и все.
– Отец сказал, чтобы ты к нему сразу пришел, – трещит как сорока Лив, когда я спускаюсь на тропинку. – А еще он сказал, что ты лоботряс и…
– А я сказал, что сейчас кое-кому косицы подрежу, – если эта девчонка сейчас же не замолчит, я суну ее головой в ближайший сугроб. Лив на миг примолкла, соображая, стоит ли продолжать дразнить мрачного старшего брата. Решила, что лучше не рисковать, и дальше пошла молча, сердито надув губы и не смотря в мою сторону. Да пожалуйста. Другой на моем месте давно бы затолкал Гадючек в один большой мешок, завязал покрепче и выкинул в реку. А я ни одну из сестер и пальцем никогда не тронул! Даже за косички прежде не дергал, хоть и грозил не раз. Сестренки, как-никак…
Наш дом стоит в отдалении от всех, возле небольшой речной заводи. Это потому, что мой отец держит кузницу. Ремесло и кузня передаются с времен прадеда, обосновавшегося в Райте, когда она была еще невеликим хутором на три двора. Произошло это очень давно, почти сто лет назад, и мы по праву считаемся старожилами.
Прадеда звали так же, как и меня. Я его совсем не помню, а жаль. Как рассказывает отец, прадед поклялся не умирать, пока не увидит первого правнука. Он дожил до моего рождения и умер спустя полгода.
Эйвинд – асирское имя. Прадед был родом из Асгарда, далекой полуночной страны, и хотел, чтобы память о нем сохранилась в ком-нибудь из потомков. Его клан почти полностью перебили в стычке с соседним племенем. Прадед был ранен, долго прятался в горах, а потом ушел на полдень, решив перевалить через Граскааль и попробовать обосноваться по другую сторону гор. Он добрался до Пограничья, ему понравилась эта земля и он остался здесь навсегда.
С той давней поры асирская кровь в нашем роду почти перевелась. Прадед взял в жены женщину откуда-то с восхода, чуть ли из Турана – по семейному преданию, купил у проезжего торговца рабами. Их дети женились и выходили замуж за местных жителей, за выходцев из Бритунии и Немедии, так что внуки и правнуки совсем не напоминают пращура.
Кроме меня. Как утверждают, я – вылитый прадед. Это, конечно, хорошая примета, но меня совсем не радует. Надоело каждый раз ударяться головой о притолоки, пролезать в двери боком и даже на родного отца смотреть сверху вниз. Я его выше почти на голову. Кроме того, ко мне с рождения намертво прилипли прозвища «рыжий» и «оглобля». Кому смешно, а мне не слишком. Пока терплю, но уже в зубах навязло.
Лив убежала, когда мы вошли во двор. Понеслась, наверное, остальным Гадючкам ябедничать. У-у, племя ядовитое… И отчего только они уродились такими зловредными?
Из распахнутых дверей кузницы почему-то не доносилось привычного звонкого перестука молотков. И красных отблесков тоже не видно – значит, горн не горит. С чего бы это? Скоро ярмарка, мой отец всегда на нее торговать ездит, и перед ее началом днями из кузни днями не вылезает. Не случилось ли чего? Или отцу надоело, что меня никогда на дворе не сыщешь, и он решил малость поучить наследника уму-разуму? Ох, худо мне тогда придется…
Зря я тревожился. Отец, оказывается, с самого утра в кладовых возился, оттого и горн в кузне не горел. Смотрел да пересчитывал, чего мы к ярмарке наготовили. У матери с Гадючками уже давно все было готово, разложено по мешкам и увязано. Никто в Хезере не заикнется, что, мол, семья Джоха-кузнеца все лето комаров гоняла.
Повезло мне сегодня. До отца слух дошел, будто на ярмарку приедут торговцы с восхода, медь привезут. Медь у нас, в Граскаале, не добывают. И у наших соседей, в Бритунии, тоже. Вообще-то в Пограничье рудники одни только гномы держат. Сами они наверх редко вылезают, а камнями, золотом и рудой торгуют через посредников из людей. Но у гномов что-то покупать – себе дороже. Три шкуры сдерут и еще будут вздыхать, что продешевили. Гномы не жадные, просто не могут спокойно золото в чужих руках видеть.
Так вот, медь нам иногда привозят с восхода, с тамошних копей. Рудники находятся в горах, название которых я только с третьего раза могу выговорить. Кезанкийские, вот как они прозываются. И медь эту самую торговцы не продают, а меняют. И не на что-нибудь, а на шкуры. На шкуры дрохо.
Про дрохо надо отдельно рассказывать. Живут они высоко в горах, а ближе к концу осени спускаются к людским поселкам. Мы на них не охотимся, только гоняем от пастбищ. Не охотимся потому, что замаешься дрохо выслеживать, а потом по всем ущельям за ней скакать. Убить-то ее легко – или копьем, или из лука, если повезет и она сама раньше тебя не загрызет.
Дрохо – ящерица. Почти такая же, как те зелененькие, что летом греются на камнях. Всей разницы – длины в ней добрых четыре, а то и пять шагов, она белая, мохнатая, и в пасти зубов понапихано, что кинжалов. И еще у дрохо кровь горячая. Вот и пойди, отыщи эту тварь посреди белого же снега!
А шкуры снежных ящериц дорого стоят. Иногда торговцы по весу золотом расплачиваются – сколько потянет, столько и монет отсыплют. Мы этим летом за дрохо не ходили, а теперь отцу срочно шкура понадобилась. Мол, до ярмарки еще целых десять дней, дрохо как раз вниз подались, наверняка успеешь одну загнать. Выделаем наскоро, засыплем солью и свезем на ярмарку. Такая шкура долго еще может продержаться, не воняя и не разлезаясь на кусочки, а к тому времени торговцы наверняка сумеют ее либо еще кому перепродать, либо продубить как следует.
Мне-то что. Даже и лучше, дома сидеть не надо. Всех сборов – запас еды дня на три-четыре в мешок покидать, сверху привязать короткие лыжи с луком – и в дорогу. Горы на пять дней хода вокруг Райты я насквозь помню. А летом мы в приметных пещерах сушняк запасли, так что переночевать можно. Мать, конечно, сразу в крик – куда это годится, приспичило вдруг в горы лезть! Снег еще не затвердел, вдруг завтра буран поднимется или другая напасть приключится? И пошло, и поехало. Мне восемнадцать, а она посейчас меня за мальчишку держит! Тут же любому понятно – раз снегопад начался, то ветра в ближние два-три дня точно не будет. А мне больше и не надо.
Пока мать ворчала, я успел за дверь выскочить. Гадючки следом высунулись, чего-то зашипели, а меня и во дворе уже нет…
Я иду по окраине деревни, где одна тропа, пошире, уходит на перевал, в вторая, поуже – в Шепчущее ущелье. Пойду сначала туда, посмотрю, не появились ли мои белые мохнатые зубастики. Если в ущелье следов не встретится – придется подниматься на Ледяной перевал и забираться в долину над ним. Вот тут времени больше уйдет. Дня три туда да столько же обратно… Как раз к началу ярмарки обернусь.
Откуда-то вылез один из наших волчат-оборотней, покрутился, сел рядом. Морда умильная, глазенки горят, чуть ли не хвостом виляет. Понятно – догадался, что я в горы иду, и клянчит, чтобы с собой взяли. Я бы и взял, ведь никто лучше волка или обернувшегося волком человека дрохо не выследит. Но волчонок устанет скоро. Что я тогда с ним буду делать – на себе тащить? Он хоть и маленький, а весит куда больше всей остальной поклажи.
– Нет! – говорю. Волчонок мигом скис и уши прижал. – Дома сиди! Что мне потом твои родители скажут? – он уже и хвост поджимает. Старший в здешней маленькой Стае – мужик серьезный. Ему и так не нравится, что младшие волчатами бегают, а уж если узнает, что я его внука на охоту увел – бед не оберешься… – Или пошли со мной до всхода на Шепчущее. Хочешь?
Он сразу пасть открыл, язык розовый вывалил и головой кивает – хочу!
– Но как дойдем – сразу обратно повернешь, понял?
Он заскулил – собака бы залаяла, волки же лаять не умеют – и помчался со всех лап вперед. А я рысью за ним.
Так мы и добрались до того места, где тропа резко забирает вверх и начинает петлять между скал. Снег все не прекращался. Теперь мне придется карабкаться по скользким валунам, потом немного ровной дороги и снова вверх – глядишь, к середине дня доберусь до Шепчущего. Его так назвали, потому что речка, бегущая через ущелье, проточила на своем пути множество крошечных водопадов и вода в них все время что-то лопочет. Если посидеть подольше и послушать – можно даже различить слова.
Волчонок подождал, пока я заберусь повыше, проскулил что-то на прощание и не спеша побежал к Райте. Мне деревню отсюда уже и не видно, только туманные дымки над черными трубами плывут.
Вот я и один. Никого больше нет, только я и зимний Граскааль. Где-то глубоко подо мной копаются в своих шахтах гномы, высоко в небе живут боги, а мы, люди, как раз посредине. И еще в белых снегах скрываются хитрые дрохо. Вот и поиграем в пятки – кто кого первым отыщет!
…Спустя три дня я все еще не мог ничем похвастаться. Я обшарил Шепчущее ущелье снизу доверху и не нашел ни единого следа дрохо. Ничего – только снег и камни. Несколько раз я вспугивал снежных коз, однажды ночью мимо меня почти беззвучно прокрался барс, а дрохо не было. Ни их самих, ни их меток – костей там или клочьев шерсти. Этим тварям самое время им спускаться вниз, а их точно корова языком слизнула!
Зато, бродя по Шепчущему, я наткнулся на кое-что не менее интересное. Я бы наверняка прошел мимо, если бы у меня на глазах огромный ком снега неожиданно с тихим шорохом не канул куда-то вниз. Осталась неровная черная дыра, над которой курился еле заметный дымок.
Пролом мог оказаться чем угодно – от лаза в бездонное подземелье до логова какой-нибудь невиданной твари. Ведь, кроме дрохо и обычных зверей, в Граскаале можно порой встретить всяких невиданных чудовищ. Они забредают к нам с полуночи, из Гипербореи. Там, в этой Гиперборее, полно всяких колдунов, они творят что не попадя, а потом явленные ими на свет непотребные зверюги разбредаются по всей округе. Обычно чудища дохнут – от холода или по собственному тупоумию – но некоторые выживают. Прошлой зимой наши охотники завалили одну такую страховидлу – похожую на большую собаку, только без шерсти, с серой сухой кожей и черными клыками. Живучая дрянь оказалась. Ей голову напрочь разбили дубинками, а она все шипела и рвалась в кого-нибудь вцепиться.
К трещине я крался не хуже барса на охоте. Все ждал – не захрустит ли под ногами или не высунется ли кто из-под снега. Но все обошлось. Добрался, заглянул осторожно вниз. Там – глубокий колодец с неровными стенками. Видно, что не сам получился, вырубили его прямо в дикой скале. На серо-красноватых, слегка обтесанных стенах остались глубокие следы кирок. Примерно на половине колодец наглухо перекрыт толстыми досками, в них пропилены узкие щели. Из них поднимается парок – чуть различимый глазом, а если руку протянуть – ощутимо теплый и пахнущий каленым железом. Провалившийся снег лежит на этих досках и тает потихоньку, даже слышно, как слабо журчит вода.
Теперь понятно – здесь старая гномья шахта. Раньше, наверняка, в ней добывали цветные камни или руду, а потом, когда жила иссякла, сделали отдушину для воздуха из пещер. Гномы там, внизу, мастерят чего-то, жгут горны, а здесь горячий воздух выходит наружу. Наверняка в Граскаале полно таких отдушин, только они мне на глаза не попадались. Гномы – народ скрытный. Людей, которые в их подземельях побывали, по пальцам пересчитать можно, причем одной руки. Подземный народ не любит, когда человек суется непрошеным в их владения. Убить – не убьют, но быстро за дверь выставят.
Интересно, для чего прорубили этот колодец? Для золотой жилы шахта проложена слишком близко к земле, для железного рудника – цвет земли не тот. Ага, вон что-то блеснуло голубоватым и сразу же – желтым. Значит, гномы все-таки добывали цветной камень. Чуть выше ярких блесток из стены торчит наискось сколотый обломок – зеленый в черную полоску. Похоже, его не заметили или он слишком крохотный, чтобы сгодиться на пользу подгорным мастерам. Такой камешек я и раньше не раз встречал: он называется яшма. Может, он не слишком глубоко сидит в скале и у меня получится его вытащить? Это счастливый камень, он приносит удачу и хранит в пути от нежданных бед. Не знаю, помогает ли он при охоте, но все-таки стоит попробовать его достать. Зачем хорошему камню оставаться в брошенном колодце?
Засевший в стене старой шахты кусочек яшмы пришлось долго выковыривать ножом. Потом я едва не уронил ножик вниз, откуда уж точно бы не достал – спустится в колодец еще можно, а подняться без чужой помощи – никак. И все же я своего добился – зеленоватый обломок длиной не больше человеческого пальца лежал на ладони. Спроси, зачем он мне понадобился – не отвечу. Не знаю. Просто захотелось добыть. Теперь он целиком мой. Всяко пригодится. Или подарю кому-нибудь, на худой конец.
Шепчущее ущелье пустовало. Оставалось еще три, самое большее – четыре дня до срока, назначенного отцом. Если я так ничего и не добуду, придется спускаться вниз. Плохо. Гадючки станут хихикать за спиной – полбеды, а вот отец посмотрит на мои пустые руки и недовольно скривится – настоящая беда. Не видать мне тогда гор до конца зимы. Все верно: раз охотиться как следует не можешь – сиди дома, в кузне помогай… Где же эти треклятые дрохо? Издеваются они надо мной, что ли?
Полный день – с утра до позднего вечера – я убил на переход к Ледяному перевалу. Вскарабкался на него в сумерки, когда где-то далеко у меня за спиной садилось солнце. Окрестные скалы из белых и голубых стали на миг алыми и загорелись, ровно большие костры, потом медленно погасли. Было видно, как ночь поднимается из долин вверх, как темнеют и тают в наступающей мгле горы. На Ледяном гораздо холоднее, чем в ущелье, и даже воздух изменился. Стал каким-то редким и колючим. Тянешь его в себя изо всех сил, а все равно задыхаешься. И бегать здесь трудно – быстро язык высунешь и будешь пыхтеть, как загнанная лошадь.
Мои запасы подходили к концу, и по дороге пришлось подстрелить козленка. Коптить или жарить мясо не хотелось, да и к известной мне пещерке я добраться не успел. Придется сырым съесть. Немного противно и солить надо побольше, а так ничего.
Следующее же утро выдалось замечательным. Ни тебе низких туч со снегом, ни пронизывающего ветра, все вокруг сияет и переливается, так что глазам больно. Узкая вытянутая долина за Ледяным перевалом лежала, как на ладони. Запирающие выход из нее скалы упирались в ярко-голубое небо, и какое-то время я просто стоял на перевале, смотрел на все вокруг, напрочь забыв, для чего я сюда забрался.
Наверное, от прадеда мне досталась не только внешность, но и еще что-то особенное, чему названия не подобрать. Скажем, вся наша семья молится Митре, а мне навсегда запал в память рассказ деда о боге Асгарда. Его зовут Имир, это снежный великан, хозяин гор. У него есть дочери – Атали и Аса. Это самые красивые и опасные девушки на свете. Они танцуют с ветрами на склонах Граскааля и манят за собой заблудившихся путников. Еще никто не сумел догнать Атали и Асу, зато многие погибли, пытаясь это сделать. Имир – жестокий бог, как и горы, в которых он живет. И дети его жестоки, что смертные, что бессмертные…
Тут я сообразил, что торчу на самой седловине перевала и пялюсь на горы, вместо охоты. Кажется, я даже всерьез ждал, что по соседнему склону вот-вот пронесется снежный вихрь, из него выбежит прекрасная Атали и засмеется, как льдинки звенят в ручье – холодно и чисто. Чего только в голову не взбредет, пока шастаешь в одиночку по горам!
И тут я ее увидел! Не Атали, конечно, а дрохо. Наверное, она уже давно на меня глазела, прячась за камнями. Белая мохнатая шкура почти сливается по цвету со снегом, мне на миг показалось – сугроб дрогнул и переметнулся с места на место. Только откуда у сугроба глаза – черные, круглые и блестящие?
Нашлась, наконец, моя дрохо. Теперь осталась малость – подкрасться поближе и выстрелить, да постараться попасть в глаз.
Ящерица, наверное поняла, что я ее тоже увидел и не отстану, и даже прятаться особо не стала. Подняла голову, оскалилась во всю пасть и зашипела. Я ведь забрел на ее охотничью землю, значит, я – законная добыча, только опасная. Что такое луки и копья, снежные зверюги уже давно усвоили. Дрохо намного умнее и коварнее белого барса или чудовищ из Гипербореи. Они считают, что Граскааль принадлежит им и только им. В чем-то ящерицы правы. С эдакой тварью никто по доброй воле связываться не станет.
Но мне нужна ее шкура. Хочешь – не хочешь, а придется снежной ящерице расстаться со своей красивой шубкой.
Дрохо выскользнула из-за своего укрывища и понеслась вниз. Я не бросился за ней, а прикинул, куда она может целить. Во-он к той груде валунов. Значит, и я побегу туда, но с другой стороны и не так быстро. Настичь снежную ящерицу человеку все равно не под силу, но вот перехитрить – вполне можно.
Высоко над горами проплыл отдаленный гулкий раскат. Наверное, лавина сошла. Я и дрохо на миг остановились, одинаково прислушиваясь, а потом припустили дальше. Она убегает, я догоняю. Главное – не поменяться местами. У нее – и когти, и зубы, и длинный хвост, которым можно запросто кости переломать, а у меня только лук и кинжал. Ну, и еще голова на плечах. Как бы дрохо не крутила, все равно она от меня не уйдет.
Эй, прадед Эйвинд, как тебе живется там, в палатах Имира? А вот твой правнук бежит по хрустящему снегу за мохнатой гибкой тварью, и ему уж точно хорошо!
Носились мы по ущелью почти до полудня. Пару раз подлая скотина едва не проскочила мимо меня и не удрала. Сколько за это утро я зарылся носом в снег – и не сосчитать.
Все же я добился своего – загнал дрохо в узкий верхний конец долины. Выход из ущелья запирает отвесная стена высотой в десять-двенадцать ростов человека, по ней даже барсу или горной козе не взобраться, а уж тяжелой ящерице и подавно.
Дрохо все же попыталась сбежать. Цепляясь когтями за какие-то трещины и выбоины, она вскарабкалась почти на половину стены. Потом промерзшие камни не выдержали, подались, и ящерица рухнула вниз.
Когда я добрался до скального обрыва, дрохо сидела на груде каменных обломков и таращилась по сторонам обалдевшими круглыми глазами. Увидев меня, зашипела, приоткрыв пасть с острыми желтоватыми клыками, и начала бить хвостом по снегу.
Я не стал подходить близко. Случалось, загнанная в угол снежная ящерица прыгала на охотника. Если она собьет тебя с ног – верная смерть. Разорвет на кусочки или так покалечит, что больше не поднимешься.
Дрохо словно поняла, что наша беготня и игра в прятки подошла к концу. Это была старая, опытная зверюга с длинным, густым мехом, кое-где вылинявшим и из белого ставшего желтоватым. Наверное, она не один год прожила в ущельях и распадках Граскааля, охотясь на горных коз и безнаказанно таская овец с людских пастбищ. Может, она понимала, что бежать ей некуда, да и все равно не удастся?
Ящерица вдруг перестала шипеть и яростно хлестать хвостом по камням. Замерла на месте и отвернула огромную голову, покосившись на меня с откровенным презрением. Мол, на этот раз тебе посчастливилось.
Все, что мне оставалось – наложить стрелу, натянуть лук да выстрелить. Таким выстрелом можно гордиться. За десяток шагов прямо в глаз. Дрохо мотнула головой, как-то судорожно дернулась, потом обмякла и растянулась на камнях. Наверное, стрела через глаз вошла прямо в мозг. Хорошо, что ящерица умерла быстро, совсем не мучаясь. И не только потому, что ее дорогая шкура не попорчена…
Может, зеленый камешек помог? Не зря же мне так захотелось его достать.
Только никакой талисман не поможет в том, что сейчас придется делать. Мерзкое занятие – на морозе обдирать только что убитого зверя. Кровь хлещет и тут же застывает, тяжелая, еще теплая туша примерзает к холодным камням. И сам по уши перемажешься, и все вокруг будет загажено. Липкий кинжал то и дело выскальзывает из рук, лезвие срывается, едва не разрывая с таким трудом добытую шкуру…
Несколько раз я вставал и отходил в сторону – передохнуть. Сил моих больше не было смотреть на эту гору дымящегося мяса, внутренностей и торчащих костей, валявшуюся на подтаявшем снегу.
Я уже почти закончил, то есть добрался до задних лап дрохо, когда глубоко под землей что-то шевельнулось. Что-то огромное, дремлющее, внезапным толчком вырванное из долгого сна. Мне показалось, будто земля на миг качнулась, а окрестные горы вздрогнули.
«Землетрясение», – первое, что пришло в голову. Такое в Граскаале порой случается. Последние судороги гор на мое памяти происходили года три или четыре назад. Тогда частично завалило Седловой перевал, а большой оползень перекрыл течение Гремячей реки. Река, впрочем, быстро размыла мешавший ей завал и побежала по прежнему руслу, а весенние дожди унесли горы камней и грязи с перевала.
Земля снова содрогнулась, на этот раз гораздо сильнее. Я не удержался на ногах и шлепнулся прямо на скользкую горку кишок дрохо. Мало приятного. Может, это не землетрясение, а вулкан просыпается? Хотя перед пробуждением вулкана над вершиной горы всегда стоит густой черный дым и задолго слышно, как в недрах что-то ревет и булькает. Да и нету поблизости ни одного спящего вулкана. Выходит, действительно землетрясение.
Тут уж ничего не поделаешь, остается единственно терпеливо ждать, когда оно закончится. И постараться не торчать под каменным карнизом или нависающей скалой, а то еще обрушатся на голову. Но я – в открытом ущелье, здесь меня вряд ли завалит. Страшно, конечно, когда такая надежная земля под ногами раскачивается, но землетрясения редко длятся долго. Интересно, от чего они происходят? Гномы, наверное, точно знают. А у нас в Райте говорят, будто под Граскаалем спят древние злые гиганты. Иногда они переворачиваются или дышат, оттого горы и трясутся. Наверное, им сегодня на редкость плохой сон приснился…
Толчки все не прекращались, наоборот, становились сильнее и чаще. Где-то неподалеку загрохотали срывающиеся вниз камни, заглушив на несколько мгновений все остальные звуки. Под этот грохот я увидел, как с горы напротив беззвучно съезжает белый вскипающий вал снега – лавина. Она пробороздила склон, подмяв под себя рощицу высокогорных сосен, и рухнула в соседнюю долину, затопив ее почти целиком. М-да, если здесь случится то же самое, мне конец.
Что самое обидное – я ничего не мог поделать. Даже убежать. Земля дрожала, и было невозможно сделать даже пары шагов. Только лежать, смотреть на безумие природы и надеяться, что повезет и я уцелею.
Великаны под горами, похоже, решили поразмяться. Граскааль раскачивался, вершины гор неожиданно съезжали набок или проваливались куда-то вниз. Стоял такой непрекращающийся гул, что в какой-то момент я просто оглох.
Рядом просыпался град каменного крошева, перемешанного со снегом, обвалившиеся валуны накрыли оставшуюся лежать под скалой тушу дрохо. Все это я видел словно со стороны, точно моими глазами смотрел другой человек. Кажется, я даже бояться перестал. Я чувствовал себя камнем, неподвижным и вросшим в землю, которая ни с того, ни с сего начала метаться из стороны в сторону. Камень не понимает, что происходит. Он вообще не думает. Его швырнет на другое место, он и там будет стоять по-прежнему. Вот и я просто тупо ждал, когда же, наконец, все закончится.
Где-то на самом донышке памяти бился отголосок воспоминания – что там с нашим поселком? Не снесло бы его шальной лавиной и выдержали бы дома…
Землю били судороги. Может, наступал конец света, но мне теперь было все равно. Я видел, как в бледно-синем небе выписывают круги раскачивающиеся острые пики вершин и как они медленно валятся в мгновенно возникающие и исчезающие пропасти. Они были похожи на звериные пасти – разевались и захлопывались, заглотав очередной кусок. Большие такие, бездонные пасти. Ненасытные, вечно голодные.
Узкая трещина прозмеилась совсем рядом, взрезая гору. Я даже увидел, как в ее глубине ворочаются огромные камни, а между ними вспыхивают языки синеватого огня. Высоченная отвесная стена, у подножия которой валялись останки дрохо и я сам, мелко задрожала и начала уменьшаться. Она съезжала туда, вниз, соскальзывая все глубже и глубже. Еще немного – и скала исчезнет целиком, а вслед за ней под землю затянет и все, что вокруг. Меня, наверное, тоже.
Из трещины вырвался фонтан бледно-алого огня. Лизнул камни, начавшие плавиться, как масло на раскаленной сковороде, и спрятался обратно. Груда валунов неподалеку от меня превратилась в тускло блестящую, оплывающую кучу непонятно чего. Камень стал водой и ручейки этой горящей воды, прожигая все на своем пути, медленно потекли вниз по бывшему склону. Один направился прямо ко мне, и я, сам не очень понимая, что делаю, убрал руку с его дороги.
И понял, что земля больше не корчится в припадке. Все – и горы, и небо – вернулось на свои места. Только там, где совсем недавно поднимались гордые вершины, теперь чернели рассекшие Граскааль ущелья и пропасти. На месте бывших долин поднимались молодые горы, еще пылающие огнем тех страшных глубин, из которых они появились. Граскааль неузнаваемо изменился. И остался прежним. Пойдет снег, новорожденные горы остынут, и вскоре уже никто не сможет сказать, как давно они здесь стоят. Всегда. С времен сотворения мира.
А мир, наверное, творился именно так…
Тут я понял, что время идет, а я остался жив. И даже о чем-то думаю. Снега подо мной не осталось, растаял, и потому лежу я в теплой, почти горячей луже. Рядом шипят, остывая, раскаленные камни. Где-то далеко прогремел затихающий гул – сошел запоздалый камнепад. Значит, я и слышать снова могу. Тут невольно начнешь молиться – все равно кому. Кто бы не смотрел на нас с небес, спасибо, что я валяюсь в этой противной луже на чуть подрагивающем склоне. Спасибо, что оставил в живых.
Так я лежал довольно долго, бормоча под нос разные глупости. Пока не почувствовал, что насквозь промок и замерзаю. Попробовал встать – упал снова. Голова кружилась, земля кружилась, перед глазами все плыло, а камни, на которые я с маху плюхнулся, оказались очень твердыми.
Во второй раз я вставал куда осторожнее. Сначала на четвереньки. Так оказалось гораздо удобнее, и я позавидовал животным – почему им положено четыре подпорки, а нам, людям, только две? Несправедливо…
Голова, наконец, перестала ныть. Стоять на карачках было глупо и непривычно. Все-таки я не животное, а человек.
Ноги тряслись, но все-таки я не упал. Шатался, взмахивая руками, но не падал.
Вокруг все было другим. От Ледяного перевала ничего не осталось, все вершины, что раньше громоздились по левую руку от меня, сгинули. Зато откуда-то взялась новая гора, закрывшая от меня почти полнеба впереди. И долина выросла почти в два раза. А густой лес на склоне напротив исчез, будто и не было его никогда.
Если судить по солнцу, почти не двинувшемуся с места, минуло-то всего ничего. Несколько мгновений. Что-то огромное вздохнуло под землей во сне и снова задремало, не заметив, как вздрогнул и качнулся мир. Маленькая букашка – я – умудрилась уцелеть, не сдутая этим вздохом. Наверное, сто лет теперь жить буду… Если домой доберусь.
Домой?
А что, если мне и добираться некуда?
Я повернулся туда, где оставалась Райта. Повернулся так резко, что опять едва не шлепнулся. Не только оттого, что ноги не держали, но и от неожиданности.
Далеко-далеко, за изломанным хребтом гор разгоралась заря. Не могло быть никакой зари в это время! Не с ума же я сошел?..
И все же это была заря. Лучшего слова я не подберу. Над цепью Граскааля дрожал мягкий, еле различимый на голубом, но с каждым мгновением все более усиливавшийся свет. Странный какой-то, зеленоватый. Как от многих разом взлетевших светлячков. Или от лунного сияния над большим тихим озером. Свет ширился, зеленые блики ложились на ближайшие вершины, соскальзывали дальше, заливая горы призрачным мерцанием.
Красивый он был, этот свет. Пугающий, но до боли красивый. На миг показалось – сейчас полыхнет так, что я навсегда ослепну. И не смогу увидеть, как на небе появится второе солнце. Я даже знал, какое оно будет – светло-зеленое с желтоватой короной лучей. Злое, чужое солнце.
Небывалое зарево продержалось над горами еще пару ударов сердца. Потом начало стремительно меркнуть, съеживаться, прячась в сумеречных долинах, и погасло. Остался Граскааль, медленно приходящий в себя после жестокого удара, исходящие удушливым дымом расплавленные камни, глубокие расщелины, и я, никак не могущий до конца поверить, что остался жив.
Над угрюмо притихшими горами начали скапливаться неведомо откуда приплывшие свинцового цвета тучи. Пошел мелкий снег, на лету превращавшийся в дождь. Надо было возвращаться. Ледяной перевал обрушился, значит, дорога обратно отнимет у меня куда больше времени. А ноги все еще дрожат и на душе противно. Никогда в жизни так не пугался.
Нет, вовсе не содрогающаяся земля меня перепугала. И не мысль, что мне на голову в любой миг может рухнуть груда камней, соорудив отличную могилку. Зеленая заря – вот отчего мне было не по себе. Она полыхала в той же стороне, где на склоне Медвежьего холма стояла Райта. Деревня Райта, мой далекий дом.