Глава 1. Каперы
Небольшой двухмачтовый пинк[14] «Двенадцать апостолов» прыгал на балтийской волне словно резвый конек. Капитан судна, подданный датской короны Карстен Роде, стоял на юте и с беспокойством вглядывался в туманный горизонт. Он был высок, широкоплеч, и в каждом его движении угадывалась нерастраченная энергия молодости. Резко очерченное лицо с хищным орлиным носом обрамляла короткая темно-русая бородка, стрелки небольших усов смотрели в небо, а живые светло-серые глаза капитана сверкали, как два бриллианта.
Время от времени Карстен Роде оборачивался, и тогда на его молодом, но уже изрядно обветренном лице морского скитальца появлялась довольная улыбка. Позади в кильватер шли семь пузатых торговых посудин, нагруженных под завязку. И все они принадлежали ему! Капитан чувствовал себя по меньшей мере адмиралом с таким флотом.
Ранним утром – еще и петухи не пели – он покинул Ругодив, как московиты называли Нарву, и теперь держал курс на Копенгаген, где намеревался с большой выгодой продать товары, закупленные у русских: кожу, хлеб, сало, меха и пеньку. Карстен Роде с благодарностью вспоминал бывалого моряка и торговца Ханса Берге. Тот дал ему добрый совет, куда вложить капитал, нажитый на каперской[15] службе у датского короля Фридриха II. Капитан даже представить не мог, что медь, олово и порох в Московии так дорого ценятся. За этот товар он выручил гораздо больше, чем предполагал. Если Фортуна, эта капризная, своенравная девка, ему не изменит, то вскоре он, голштинец[16] Карстен Роде, сын разорившегося бауэра[17], станет вровень с самыми известными представителями старых купеческих фамилий.
– Капитан! Не пора ли нам потешить старину Бахуса? – раздался рядом веселый голос.
Карстен Роде покосился на подошедшего штурмана Ганса Дитрихсена и отрицательно покрутил головой.
– Тебя что-то тревожит? – спросил штурман.
– Да. Польские каперы. Это их места. Впереди остров Даго. Хорошо бы проскочить его, пока над морем висит туман…
– Пусть помогут нам святой Николай и матушка Бригитта… – Ганс перекрестился.
«Давно ли ты, дружище, стал таким набожным?», – хотел было подколоть друга и земляка Карстен Роде, но сдержался. Ганс Дитрихсен тоже был капером и отличался большой храбростью в абордажных боях. Вместе они пустили на дно много шведских и польских посудин, и кутласс[18] Ганса никогда не оставался чистым.
Балтийское море в те времена являло собой арену ожесточенной борьбы нескольких держав, бившихся за установление своего контроля на торговых путях, связывающих балтийские порты. Польские, литовские и шведские корсары перехватывали датские и ганзейские[19] купеческие суда, шедшие в Ругодив и другие города, принадлежавшие русской короне. Одни только копенгагенские купцы понесли от морского разбоя убытку больше чем на 100 тысяч талеров[20]. В ответ на это их король Фридрих II снарядил свою флотилию каперов. И понеслась потеха, в которой Карстен Роде принимал живейшее участие.
Он появился на свет в северной Германии, в крестьянской республике Дитмаршен. Это «государство» просуществовало довольно долго – с 1227 по 1559 год. Официально крестьяне подчинялись лишь епископу Бремена, но подчинение это было скорее формальным. Реально бременские прелаты довольствовались подарками на Рождество и в политику не лезли. Республика состояла из двух десятков округов, по числу церковных общин. Каждая община управлялась советом из 12 крупных землевладельцев, общее руководство осуществлял «Совет сорока восьми».
Дитмаршенцы были очень зажиточными. Их дома – добротные, большие, с крутыми соломенными крышами, обширными стойлами для лошадей и коровниками, наполненные тяжелыми сундуками с добром, резными шкафами и витражами цветного венецианского стекла в оконных рамах, – совсем не были похожи на убогие лачуги других провинций.
Естественно, находились и те, кто хотел бы прибрать крестьянскую вольницу к своим рукам. Как правило, в этой роли выступали датские короли и союзные им герцоги германских земель Шлезвига и Голштейна. В течение XIV—XVI веков таких попыток было несколько, и все они окончились печально для нападавших. Кульминации эта борьба достигла в феврале 1500 года в знаменитой битве при Хеммингштедте.
Датский король собрал довольно значительную по тем временам силу, легендарную «Черную гвардию» – элитное подразделение ландскнехтов численностью в четыре тысячи человек. За ней следовало ополчение и рыцарская конница, в которую собрались представители практически всех благородных семейств Дании и Голштинии. Была даже артиллерия (где-то в обозе; какой же рыцарь станет в бою вместо дедовского меча полагаться на эти новомодные штучки?).
Но крестьяне оказались далеко не беззащитны. Их ополчение почти не уступило численности королевской армии. И снаряжение было не хуже, чем у ландскнехтов. А главное, чуждые предрассудков бауэры не пожалели денег на огнестрельное оружие, особенно пушки. Открыв в нужных местах шлюзы и поставив запруды на реках, они превратили всю местность в непроходимое болото. Армия короля была вынуждена двигаться по единственной удобной дороге – гребню дамбы. Так они и шли – почти десятикилометровой растянутой колонной, пока у деревни Хеммингштедт не уперлись в баррикаду.
Пушки на баррикаде открыли губительный огонь вдоль насыпи, поражая застопорившуюся пехоту. Рыцари попытались обойти препятствие, но завязли в тине. В это время бравые крестьянские парни – в их числе был и дед Карстена Роде – скинули кирасы и тяжелые каски и, используя алебарды в качестве шестов для прыжков через канавы, преодолели заболоченный участок, напав сзади на обоз, где находились и датские пушки. В течение трех часов армия датчан была полностью уничтожена.
Редко простым поселянам удавалось устроить такую знатную трепку рыцарскому войску. Однако главное то, что сражение при Хеммингштедте очень ослабило Данию: затрещала по швам вся скандинавская уния и двадцать лет спустя о своей независимости заявили шведы. Пример Дитмаршена оказался заразительным.
Любовь к свободе Карстен Роде впитал с молоком матери. Тяжелый крестьянский труд совсем его не прельщал. И в один прекрасный день юный забияка и кутила сбежал из дому и завербовался в ландскнехты. Капитал, чтобы купить себе снаряжение, у него имелся: Карстен подсмотрел, где отец держал талеры на «черный день».
Ландскнехты нанимались в основном из бедноты. Они были своеобразным германским ответом швейцарской пехоте и испытывали к швейцарцам большую неприязнь, вследствие чего обе противоборствующие стороны, сражаясь друг с другом, пленных не брали, пускали всех под нож. Как и любые наемники, в условиях войны ландскнехты не чуждались грабежа и разбоя, поэтому зарабатывали в месяц больше, чем бауэр за год, что Карстена Роде вполне устраивало.
Спустя какое-то время их капитан назначил молодого, но храброго и выносливого, а главное, удачливого бойца своим помощником – лейтенантом. Капитаном (или кондотьером) «компании» – так называлась рота ландскнехтов – был дворянин, рыцарь. Все имелось у него – и стать, и зычный голос, так необходимый в бою, и благородное происхождение, и рубился он знатно, да вот беда – не разумел грамоты. В отличие от Карстена – для детей Дитмаршена посещение школы было обязательным. Там изучали «семь свободных искусств» – грамматику, риторику, диалектику, арифметику, геометрию, астрономию и музыку. Возможно, это обстоятельство и сыграло основную роль в возвышении Карстена Роде.
Дисциплина в компании поддерживалась очень суровыми мерами – телесными наказаниями (за неисполнение приказа), а в случае тяжких преступлений (бегства с поля боя) и смертной казнью. Наказания назначал капитан, и исполнялись они перед общим строем. Порка строптивца или расстрел труса служили средством воспитания не только наказуемого, но и его товарищей.
Снабжение компании обеспечивалось, как правило, маркитантами. Обычно ландскнехты почти не делали сбережений, поэтому такая торговля была очень выгодной и недостатка в снабженцах не наблюдалось. Так уж случилось, что Карстен Роде влюбился в юную маркитантку, в жилах которой текла изрядная примесь цыганской крови. Смуглая черноглазая красотка так вскружила ему голову, что бравый лейтенант, наплевав на воинский долг, должность и контракт с кондотьером, оставил компанию, не забыв прихватить с собой ротную казну. Естественно, по совету маркитантки. Сам он до этого недодумался бы – воров в Дитмаршене днем с огнем нельзя было сыскать. Дитмаршенцы старались воспитать своих детей честными, грамотными и трудолюбивыми.
Любовь закончилась быстро – на расстоянии в двадцать лье[21] от лагеря ландскнехтов. Она буквально испарилась… вместе с накоплениями наивного глупца Карстена и содержимым ящика с казной роты. Ветреная девица ушла от него ночью, когда он спал, даже не попрощавшись. Наступило отрезвление и раскаяние, но было уже поздно. Беглый лейтенант ужаснулся своего поступка. Теперь отрезаны все пути – и домой, и к ландскнехтам, образ жизни которых ему импонировал, и в Голштинию, и в другие земли королевства. Карстен Роде знал – обманутый в своих лучших чувствах капитан постарается достать его даже из-под земли.
В Дитмаршене его ждал позор, а в лагере ландскнехтов – презрение боевых товарищей и расстрел. Единственным местом, где не могла достать карающая длань кондотьера, было море. Недолго думая, Карстен Роде стал подданным датского короля и записался в каперы. Спустя короткое время, изучив морскую науку (благо подготовка у него была фундаментальной), молодой дитмаршенец стал капитаном корсаров. А уж оружием он владел так, как никто другой из морской вольницы. Все-таки служба в роте ландскнехтов многое ему дала по этой части.
– Карстен, ты что, уснул стоя?!
Крик Ганса Дитрихсена почти над самым ухом заставил вздрогнуть капитана, ударившегося в воспоминания. Он с недоумением посмотрел на штурмана, лицо которого было искажено страхом, и спросил:
– Что случилось?
– А ты не видишь?! Пираты!
– Где?! – всполошился и Карстен Роде.
– Вон там! Посмотри направо!
Пиратские посудины выплывали из молочной туманной дымки словно призраки. Они появились совсем не с той стороны, откуда их можно было ждать. Похоже, пираты обосновались на Аландских островах с их тысячами шхер. А это значило, что они находятся под покровительством Швеции. Потому что на Даго, насколько было известно Карстену Роде, в основном базировались морские разбойники, свободные от любых обязательств, – весьма разношерстная компания.
Там обретались остатки витальеров[22] и ликеделеров[23], которых разгромили, объединившись, Тевтонский орден и Ганза, а также набирающие силу флекселинги[24] – новая напасть Балтийского моря, и «свободные художники» – пираты всех мастей, не признающие над собой никакой власти, за исключением выборного капитана.
Изрядно поредевшие, они участвовали как каперы на фризской службе в морской войне против голландцев, служили голштинскому дворянству, воевали против датчан, и даже время от времени поступали на службу к своему главному врагу и обидчику, Ганзейскому союзу. Но больше действовали на свой страх и риск. После гибели последнего предводителя ликеделеров Ганса Энгельбрехта большая их часть переместилась на Британские острова. Остались лишь самые отчаянные и упертые.
Карстен Роде пригляделся к пиратским судам. На флагмане – это был двухмачтовый военный когг[25] – полоскался на ветру, обещавшем быстро разогнать туман, красный флаг с гербом правящей в Польше династии Ягеллонов – белым орлом Пястов[26]. Капитан похолодел – у него с поляками в свое время были большие трения. И если он попадет к ним в плен… Лучше об этом не думать.
– Свистать всех наверх! К бою! – скомандовал Карстен Роде.
Звонкой трелью залился боцманский свисток, и на орудийной палубе началось шевеление. Боцман Клаус Тоде, старый морской волк, побывавшей не в одной передряге, тоже увидел неприятеля и с удивительным спокойствием поглядывал на ют, дожидаясь приказаний. Он, так же, как капитан и штурман, немало походил по морям в качестве капера. И деньги у него водились. Можно было спокойно вернуться в родной Дитмаршен и наслаждаться покоем в тени яблоневого сада, посаженного собственноручно еще в молодые годы, когда голова юного Клауса была переполнена различными идеями, планами и устремлениями. Но боцман не очень торопился «сушить весла».
Как-то в портовой таверне, в хорошем подпитии, Клаус признался, что лучше уж пойти на дно в славной баталии, чем каждый день отражать наскоки своей жены Фелиции, которая – отдадим дань справедливости – была весьма симпатичной особой, но обладала удивительно склочным характером.
– Ты в своем уме?! – воскликнул штурман. – Опомнись! У них там когг и четыре пинка. Это минимум сто фальконетов[27] и картаун[28]. А у нас всего семьдесят «соколов». Мы ведь сняли с других посудин половину пушек, чтобы взять побольше груза. Нам не выстоять! Нужно уходить в шхеры. Они не догонят.
– Нас?! – взвился, как ужаленный, Карстен Роде. – Ты, хочешь оставить остальные корабли, как приз, этим наглым ляхам?! Не бывать этому! Мы примем бой!
Одна только мысль о том, что сейчас он может потерять все нажитое потом и кровью – в прямом смысле, приводила его в исступление. Прижимистая крестьянская натура, неожиданно проснувшись в этот критический момент, мигом взбунтовалась против такого «святотатства», напрочь лишив осторожного и предусмотрительного Карстена Роде последних крох благоразумия.
Увидев светло-серые глаза капитана, совсем побелевшие от ярости, Клаус Тоде решил ретироваться. Он знал: Карстен, обычно мягкий и приветливый с друзьями, свирепеет, когда ему перечат в боевой обстановке. Штурману пришел на память случай, как во время схватки со шведским конвоем в их бытность каперами неистовый Роде без лишних слов разрубил одного из своих помощников едва не до пояса, когда тот запаниковал и потребовал выйти из боя. А затем Голштинец приказал идти на совершенно безумный абордаж шведского судна, и первым перемахнул на его борт. Каперы, воодушевленные храбростью молодого капитана, устроили там страшную резню.
Польские пираты приближались. Как ни старались грузовые суда Карстена Роде прибавить в скорости, расстояние между ними и флагманским коггом хоть и медленно, но сокращалось. Ганс Дитрихсен мысленно впал в отчаяние, но методичная немецкая натура помимо воли заставляла его тщательно готовиться к предстоящей баталии. Канониры раздували фитили, другие моряки натягивали над шкафутом[29] прочную веревочную сеть для защиты от падающих обломков рангоута, а боцман подгонял их крепкими словечками, при этом на его грубоватом широком лице блуждала загадочная улыбка.
«Ему хоть бы хны… – тоскливо думал штурман, заряжая пистоли. – Вишь как веселится. Может, и вправду нужно завести жену, чтобы жизнь на суше медом не казалась. Дьявол! И угораздило меня перед выходом в море чихнуть на левом борту[30]! Что ж, теперь держись, Ганс…».
Сражение закончилось быстро – даже не начавшись. Капитаны грузовых посудин из каравана Карстена Роде… сдались практически без единого выстрела. Все они были датчанами, людьми случайными в колоде бывшего капера и предусмотрительно подрядились к нему лишь на один рейс. Чужаки в небольшом портовом городке Аренсбург, где Карстен Роде купил и оснастил весь свой «флот», всегда вызывали подозрение, тем более люди богатые. А Голштинец денег не жалел, швырялся ими налево и направо, что еще больше настораживало скуповатых и прижимистых аренсбургжцев. Так какой смысл подставлять свою голову под нож польского капера, если ты на палубе чужого судна, а аванс за рейс уже покоится дома, в надежном сундуке? Сдавшихся на милость победителя пираты обычно отпускали восвояси, предварительно опустошив кошельки и карманы. Но это не беда, деньги дело наживное…
Карстен Роде буквально обезумел, видя такое предательство. Они могли и обязаны были драться! Молодой, но уже опытный моряк знал по личному опыту, что в морском сражении главное не количество кораблей, а храбрость. Ввязывайся в драку – и будь что будет. Тем более, Карстен Роде уже разглядел, что собой представляла пиратская флотилия.
Пинки, конечно, хорошо вооружены, но все они стары, судя по обводам и облезшим бортам, а значит, менее поворотливы, чем корабли Голштинца, которые прошли килевание[31] и были переоснащены перед выходом в море. А что касается когга, то этот неповоротливый тип никогда не отличался хорошими боевыми качествами. Нужно было опасаться лишь крупнокалиберных картаун поляка, но на это есть маневр, а Карстен Роде уже сообразил, как подобраться к коггу поближе, чтобы выйти из зоны обстрела его пушек.
Капитан пиратского когга «Корона» Ендрих Асмус с удовлетворением потирал руки. Какой идиот управляет флагманским пинком датского купеческого каравана? Судно развернулось, встало на бакштаг[32], и полным ходом шло на сближение с его кораблем. Еще немного – и картауны когга превратят пинк в обломки.
– Приз сам плывет нам в руки, Кшиштоф! – прокричал он своему лейтенанту, который был немного глуховат.
Кшиштоф Бобрович, контуженный в недавнем бою, весело закивал в ответ. Он не расслышал ни единого слова капитана, но по выражению его лица все понял. Правда, в отличие от Ендриха Асмуса лейтенанта насторожило, что купеческий пинк летит к ним под всеми парусами, словно влюбленный шляхтич к паненке. По всем канонам морского боя он должен удирать, так как путь на запад ему открыт, а когг, пусть и военный, не та посудина, чтобы сравняться в скорости с пинком.
– Огня! – наконец скомандовал Ендрих Асмус, и тяжелые картауны дружно громыхнули, окутав паруса пороховым дымом. – Добжэ, добжэ!
Капер понял свою ошибку лишь тогда, когда дым рассеялся. Прицел был взят слишком высоко, и ядра плюхнулись в воду за кормой пинка. Только одно из них немного повредило снасти противника, но это обстоятельство практически не сказалось на скорости судна – утренний туман растаял, оставив после себя лишь полупрозрачную дымку, и ветер значительно усилился.
– Холера! – выругался Ендрих Асмус. – На бога! Готовьте мушкеты! – рявкнул Бобровичу капитан когга.
До него наконец дошел замысел капитана пинка: тот решил пойти на абордаж. Такой поворот событий был чистейшим безумием, но это не очень воодушевляло поляка: теперь людских потерь точно не избежать, чего очень не хотелось бы. Ендрих Асмус оглянулся на свою флотилию и опять вспомнил всех святых. Его молодцы уже вовсю хозяйничали на грузовых посудинах датчан, так что помощи от них ждать не приходилось. Они были убеждены, что уж с малюткой пинком их капитан сам справится играясь.
Увы, подобная уверенность испарилась с первым же залпом орудий противника. Судно купца использовало момент, когда канониры когга перезаряжали свои картауны. Оно приблизилось почти вплотную к правому борту капера, и дружный залп фальконетов превратил бушприт[33] «Короны» в обломки. Не менее трех ядер прошили и борт когга. Теряя управление, корабль капера вильнул вправо, и его борт буквально приклеился к борту пинка.
Послышались крики раненых, треск ломающегося дерева и лязг абордажных крючьев, вцепившихся в когга словно щупальца кракена[34]. Опешившие каперы успели произвести всего несколько выстрелов из мушкетов, когда на палубу их корабля ворвались матросы Карстена Роде.
Для своего пинка Голштинец отбирал лучших. Большинство из них принадлежало к «вольному братству». Они слонялись на берегу без дела, пропивая в портовых тавернах последние монеты в ожидании найма, и предложение достаточно известного в их кругах капитана Роде стать на время купцами (надолго никто не соглашался; пират – это состояние души) приняли с радостью – хоть какой-то просвет в их скудной жизни сухопутных крыс. К тому же Голштинец пообещал хорошие премиальные. А слово он умел держать крепко.
Поэтому польские каперы столкнулись не просто с матросами купеческого корабля, мало смыслящими в военном деле, а с прожженными проходимцами, которых хлебом не корми, а дай подраться. Тем более, у датчан не было мотива щадить поляков: те обычно держали сторону шведов, а Швеция и Дания были вечными соперниками на Балтийском море.
Заварушка забурлила нешуточная. К тому же со второй волной нападающих на борт «Короны» взобрался и сам Карстен Роде, оставив вместо себя Ганса Дитрихсена. Это сделало схватку еще ожесточенней. Капитан понимал, что если не удастся захватить когг, шансов не только сохранить или приумножить свои богатства, но даже просто выжить, у него не будет.
Под натиском матросов пинка ошеломленные поляки, мигом превратившиеся из охотников в дичь, отступили со шкафута на корму и на нос корабля. И, пока шла бешеная рубка, несколько человек из команды Карстена Роде прорвались к картаунам и захватили канониров, а также кладовку в трюме, где хранился боезапас. Увидев такой поворот, Ендрих Асмус в отчаянии пообещал поставить в костеле перед образами пудовую свечу и дать на нужды храма тысячу талеров.
Но Карстен Роде радовался успеху недолго. Наверное, обращение поляка к божественным силам, весьма существенно подкрепленное материально, возымело свое действие. Пока шла схватка, один из капитанов Ендриха Асмуса оказался менее жадным и более сообразительным, нежели его товарищи. Кого окриками, а кого и доброй оплеухой он загнал своих матросов, возбужденных богатой добычей, на борт когга и поспешил на выручку Ендриху Асмусу.
Поляки, сильно недовольные этим распоряжением, неожиданным наскоком вмиг захватили пинк под командованием Ганса Дитрихсена (он все-таки дрогнул при виде превосходящих сил противника), и со всей злостью навалились на абордажную команду. Вскоре из всех датчан на палубе «Короны» остался лишь капитан Карстен Роде и боцман Клаус Тоде. Оба знали, что обречены, поэтому, прижавшись к мачте, дрались остервенело. В конце концов пираты отступились, и в образовавшийся круг вошел ухмыляющийся Ендрих Асмус, несколько минут назад не веривший в свое спасение. Может, потому он и приказал пощадить оставшихся в живых – и на пинке, и тех, кто сражался спиной к спине возле мачты когга.
– Сдайте оружие! – властно приказал поляк.
Каперы нацелили на Роде и боцмана мушкеты. Те переглянулись, и Клаус Тоде спросил:
– Как ты думаешь, Фелиция буде плакать по мне, когда я погибну?
– Ну, это вряд ли, – ответил Карстен Роде. – Скорее обрадуется. А затем накроет богатый стол и позовет музыкантов, чтобы позлить тебя и на том свете.
– Тогда я не желаю доставлять ей это удовольствие. Ты как хочешь, а я попытаюсь выжить… – С этими словами он бросил кутласс и разряженные пистолеты на палубу.
– Твоими устами глаголет истина. – Карстен Роде криво ухмыльнулся. – Составлю тебе компанию. Вдвоем на рее болтаться веселее.
Он последовал примеру боцмана и неподвижно застыл, глядя в свинцово-серое балтийское небо. Карстен Роде по натуре был стоиком и уже смирился с неизбежным. Фортуна оставила его, а значит, пора искать самую пушистую тучку на небесах, куда вскоре отправится его душа.
– Ба-ба-ба! – воскликнул Ендрих Асмус, присмотревшись. – Кого я вижу! Карстен Голштинец собственной персоной. Разбойник, за которого шведский король пообещал кругленькую сумму в полновесных талерах. Дзень добры, камрад. Давно не виделись… Почти три года.
Карстен Роде вздрогнул и перевел взгляд на поляка. Теперь и он узнал капитана – капера. Они познакомились в одной из таверн Любека. Их встреча закончилась не очень мирно, о чем свидетельствовал шрам от удара шпагой на левой щеке поляка. Карстен Роде уже точно и не помнил, из-за чего загорелся сыр-бор. Все были в хорошем подпитии, а в таких случаях достаточно одного нечаянного слова, обидного с точки зрения собеседника, чтобы закончить разговор в укромном месте и в присутствии секундантов.
Правда, в Любеке до благородной дуэли дело не дошло. Чересчур горячий Ендрих Асмус решил восстановить справедливость прямо в таверне. Но ему не повезло – в лице Карстена Роде он наткнулся на бывшего ландскнехта. А наемники-профессионалы в отличие от моряков упражняются во владении оружием с утра до вечера. Потому что от этого напрямую зависит продолжительность их жизни; они редко полагаются на удачу в отличие от каперов, для которых эта капризная и своенравная госпожа – почти мать родная. Пирату без удачи в море делать нечего.
Потом, правда, обоим драчунам пришлось срочно ретироваться, чтобы не попасть в лапы городской стражи – вольный город Любек, некоронованная столица богатого Ганзейского союза, очень не любил шума. Большие деньги предпочитают тишину и чинность.
– Давно, – согласил Карстен Роде. – Только я почему-то совсем не испытываю радости от нашей встречи.
Каперы, уже потерявшие боевой азарт и злость, весело загоготали. Нервное напряжение смертельной схватки спало, и теперь их мог рассмешить любой пустяк. Засмеялся и Ендрих Асмус.
– Капризы фортуны, любезный мой Голштинец, ничего не поделаешь. Но я правда рад нашей встрече. То количество талеров, что мне отсыплет король за такого знатного головореза, как ты, перевешивает все обиды. Лейтенант! Всех датчан, оставшихся в живых, бросить в трюм. Потом разберемся кого куда. А этих двоих, – поляк указал на Карстена Роде и боцмана, – связать и под особую охрану. Смотреть за ними в оба!
– Жаль… – бросил Карстен Роде.
– Ты о чем? – собравшийся уходить Ендрих Асмус обернулся.
– Жаль, что я так и не добрался до тебя.
Капер коротко хохотнул и ответил:
– Теперь тебе будет о чем размышлять и сожалеть в каземате перед тем, как задергаешься на виселице.
Карстен Роде лишь остро прищурился в ответ. В этот момент он решал немаловажную проблему – бросить небольшой, хорошо сбалансированный нож, спрятанный под одеждой, в Ендриха Асмуса или повременить с отмщением? Пока Голштинец колебался, капитана каперов закрыли спины его матросов, и благоприятный момент был упущен. Карстен Роде выругался сквозь зубы и подумал: «Дьявол! Если уж не везет, так до самого гроба».
Спустя пару часов в точке, где сошлись две небольшие флотилии, – капитана Карстена Роде и польского капера Ендриха Асмуса – ничто не напоминало о недавнем сражении. Свинцово-серая балтийская волна унесла обломки бушприта и прочие мелочи в неизвестном направлении. Туда же последовали и каперы. По крайней мере Голштинец так и не смог определить курс флагманского когга, хотя и его, и боцмана, как особо ценных персон, заперли в тесной каюте с крохотным иллюминатором, через который мог пролезть разве что корабельный кот. Похоже, помещение предназначалось для весьма желанного пиратами приза – девиц, потому что воздух в нем густо пах парфюмом, а на низком дощатом топчане лежала небрежно скомканная кружевная накидка. О судьбе ее хозяйки легко было догадаться…
Наступила ночь. Клаус Тоде уже сладко похрапывал, когда Карстен Роде сильным толчком в плечо разбудил его. Боцман мог спать в любом положении и состоянии. Его совсем не смущало, что по наказу предусмотрительного Ендриха Асмуса их спеленали веревками как младенцев и теперь они напоминали гусеничные коконы. А вот тщательно обыскать пленников не удосужились – все были в радостном предвкушении оценки пиратской добычи (от этого зависели их премиальные) и попойки, предстоящей после столь удачной баталии. Карстен Роде едва дождался, пока закончится пьяный кутеж на борту когга и каперы расползутся по койкам.
– А, что?! – подхватился боцман.
– Тише! – прошипел капитан. – Слушай меня внимательно. У меня под одеждой спрятан нож. Я сейчас повернусь на бок, а ты достань его.
– Как? У меня ведь руки связаны и к телу примотаны.
– Да хоть зубами! – рассердился капитан.
– Понял…
Боцман провозился добрых полчаса, пока нож наконец не очутился в его по-волчьи крепких и крупных зубах.
– Режь мои веревки, – облегченно вздохнул Карстен Роде.
– М-м… – невразумительно промычал боцман и принялся пилить узлы на теле капитана.
Процесс получился долгим, но в конце концов Клаус Тоде, хоть и сильно поранил губы, все же с делом справился. Карстен Роде немного подождал, пока не восстановилось кровообращение в занемевших руках, а затем освободил от веревок и боцмана.
– Что дальше? – шепотом спросил изрядно приободрившийся Клаус Тоде.
– Для начала нужно покинуть каюту… и как можно тише. Это я беру на себя.
Когда их вели в это узилище, Карстен Роде успел заметить, как запиралось помещение. Оно находилось на баке[35], и прежде в нем, скорее всего, хранился различный судовой инвентарь, которым заведовал боцман. Потом кладовку переоборудовали под каюту для пленниц, но «замок» остался прежним – хлипкий деревянный засов. Капитан понимал, почему особо важных персон Ендрих Асмус не стал бросать в трюм «Короны». Наверное, он уже был набит награбленным добром почти под завязку, и в тех уголках, какие еще остались незаполненными, можно было легко дать дуба, что вовсе не входило в планы капера. Судьба остальных матросов пинка его мало интересовала. Выживут – пусть их, нет – на корм рыбам.
Карстен Роде осторожно просунул лезвие в щель между дверным полотном и самой коробкой. И начал по миллиметру сдвигать засов. Когда наконец дело было сделано, капитан взмок от пота – так он сильно волновался.
И зря. Два стража сидели, прислонившись спинами к борту, и спали мертвецким сном. Наверное, они тоже, как и их товарищи, изрядно угостились доброй выпивкой, несмотря на строгий наказ капитана пребывать в полной трезвости и стеречь пленников гораздо лучше, чем свои загубленные морским разбоем души.
Тихо закрыв дверь и вернув засов на прежнее место, Карстен Роде первым делом осмотрелся. Стояла белая северная ночь, а в ее призрачном свечении хорошо просматривался пинк «Двенадцать апостолов» с зарифленными парусами – когг тащил его на буксире. Судя по тому, как судно Карстена Роде кидало из стороны в сторону, он понял, что за штурвалом или вообще никто не стоит, или матрос пьян в стельку.
Остальных кораблей Голштинец не увидел. Об их участи можно было лишь гадать. Скорее всего, каперы увели суда каравана в какую-нибудь тайную гавань среди шхер, где их разгрузят, а потом затопят, так как старые тихоходные посудины непригодны для пиратского промысла. Что станется с командами, об этом капитан старался не думать…
Клаус Тоде кивком головы указал в сторону сонных каперов и выразительным движением чиркнул большим пальцем по своему горлу. Роде отрицательно покрутил головой – это лишнее. Если побег окажется неудачным, их всего лишь вернут на прежнее место, в «амурную» каюту. Но если при этом они убьют своих стражей, тогда ничто и никто не удержит поляков от расправы над пленниками, даже капитан Ендрих Асмус.
Карстен Роде прихватил с собой лишь кутласс, валявшийся на палубе возле одного из спящих. Видимо, соня изо всех сил пытался сопротивляться морфею и держал клинок в руке, чтобы таким образом как-то взбодриться. Однако хлебное вино московитов[36] оказалось гораздо сильнее его воли и служебного рвения.
Перебраться на «Двенадцать апостолов» не составило особого труда даже для грузного Клауса Тоде – судно вели на коротком поводке. Конечно, был риск, что их сможет заметить рулевой-поляк на пинке, но иного выхода просто не существовало. К тому же Карстен Роде полностью удостоверился, что его корабль отдан на милость волн, и первым перебрался на «Двенадцать апостолов».
Для этого ему, как и боцману, пришлось немного поползать по палубе, прячась за надстройками и разным барахлом, – чтобы не заметил матрос за штурвалом. (Вахтенного офицера «Короны» нигде не было видно; наверное, он, как и остальные пираты, уснул под винными парами.) Затем дело пошло гораздо быстрее: Клаус Тоде взял кусок тонкого, но прочного каната, которым был связан, накинул его на буксирный трос, вцепился руками за оба конца, и съехал на нос пинка как на салазках, благо бушприт «Двенадцати апостолов» находился ниже кормы когга.
Как и предполагал Карстен Роде, рулевой спал, обняв штурвал. То, что его мотало туда-сюда, матросу было нипочем. Судя по внешнему виду, этот старый морской волк привык к любым житейским перипетиям. Поэтому Карстен Роде пожалел его и не стал убивать, лишь оглушил. В своей каюте он нашел еще троих поляков, но они находились в сильнейшем подпитии, приняли капитана за своего и кинулись к нему обниматься.
Железный кулак Клауса Тоде быстро восстановил статус-кво, и вскоре вся четверка пиратов сидела под замком, недоумевая, за какие грехи впала в такую немилость. Пьяные до изумления поляки думали, что их подверг наказанию сам капитан Ендрих Асмус.
В трюме Карстен Роде нашел лишь раненного в плечо Ганса Дитрихсена и двух своих матросов; один из них уже отдал Богу душу, а второй собирался последовать туда же. Дитрихсен посмотрел на Роде как на привидение и неожиданно расплакался. Похоже, он уже похоронил себя.
Клаус Тоде нашел полную бутылку и без лишних слов силком влил в штурмана минимум половину пинты[37] крепкого вина. А затем схватил топор и побежал рубить буксирный конец. Вскоре когг исчез в туманной дымке, а пинк остался посреди пустынного моря словно неприкаянный «Летучий голландец» – практически без команды и без парусов, так как они по-прежнему оставались убранными.