Подведомственность в системе гражданского и арбитражного процессуального права. Глава I. Подведомственность и ее место в системе гражданского и арбитражного процессуального права (К. А. Чудиновских, 2004)

1.1. Понятие подведомственности

Институт подведомственности в самом общем плане определяет возможность граждан и юридических лиц обращаться для защиты своих прав в тот или иной орган юрисдикционной системы государства. Теоретическая и законодательная проработанность данного института обеспечивает эффективное функционирование этой системы, а значит, и надлежащую и своевременную защиту прав организаций и граждан.

В правовой науке понятие подведомственности сложилось не сразу. В дореволюционном русском законодательстве института с названием «подведомственность» не было. Однако существовал институт ведомства (власти). Ведомством обычно называли круг дел, подлежащих заведованию определенного, чаще всего судебного, органа. При этом твердо установившейся терминологии ни в законе, ни в науке не существовало. Часто как равнозначные употреблялись термины «подведомственность», «подсудность», «компетенция», «юрисдикция», «ведомство», «власть».[2]

В советском законодательстве термин подведомственности появился впервые в ст. 246 Гражданского процессуального кодекса РСФСР 1923 г. и употреблялся в качестве обозначения одного из оснований для прекращения производства по делу в судебных органах.[3] Позднее нормы о подведомственности, в современном ее понимании, стали включаться в состав процессуального законодательства, а в Гражданском процессуальном кодексе РСФСР 1964 г. (далее – ГПК) были выделены в отдельную главу.

Введение законодателем в оборот термина под названием «подведомственность» не устранило отождествления подведомственности с другими родственными понятиями. Так, до сих пор в литературе достаточно часто «подведомственность» и «подсудность» рассматриваются как равнозначные понятия.[4] Нет в науке и единого мнения о сущности подведомственности.

Прежде всего, необходимо отметить, что подведомственность традиционно рассматривается в двух значениях: в широком (общепринятом) понимании и узком (специальном) значении.

В широком смысле подведомственность выступает в качестве механизма, обеспечивающего нормальную деятельность государства путем распределения его функций между различными органами, и определяется как относимость любого объекта или известного их круга ведению определенного органа государства, должностного лица или общественной организации соответственно выполняемым ими функциям.[5]

В некоторых отраслях правовой науки, в частности, рядом специалистов в теории гражданского процессуального права, подведомственность рассматривается в ином, более узком значении.

Можно выделить несколько основных сложившихся в процессуальной правовой литературе точек зрения. Одни авторы считают, что «термину подведомственности более свойственно определяться с позиции компетенции того или иного органа».[6]

Иначе рассматривает вопрос о подведомственности Г. Жилин. По его мнению, в судопроизводстве компетенция суда является лишь условием его наделения способностью иметь процессуальные права и выполнять процессуальные обязанности.[7] Поэтому подведомственность дела суду, согласно точке зрения Г. Жилина, соответствует его правоспособности на рассмотрение и разрешение определенных гражданских дел.[8] Однако уже само отождествление компетенции суда с процессуальной правоспособностью выглядит сомнительным. Как справедливо отмечал П. Ф. Елисейкин, правоспособностью обладают лица, участвующие в делах гражданского судопроизводства, а не суд.[9]

Определение процессуальной правоспособности как способности (возможности) иметь процессуальные права и нести процессуальные обязанности является общепринятым в науке процессуального права.[10] Однако, по мнению П. Ф. Елисейкина, правоспособность – это лишь абстрактная возможность иметь права и обязанности, тогда как компетенция включает в себя права и обязанности, существующие на основании закона до стадии правоотношения.[11] Более того, права суда, как государственного органа, – это не субъективные права, которыми лицо может, по своему усмотрению, либо пользоваться, либо не пользоваться. Это такие права, которыми суд обязан пользоваться, так как права одновременно являются и обязанностями суда решать соответствующие вопросы, отнесенные к его компетенции. Поэтому компетенция суда и определяется как круг установленных законом властных полномочий суда, которые в то же время являются и его обязанностями.[12] Компетенция является выражением государственных функций, а не правоспособностью.[13] Следовательно, и отождествление правоспособности с компетенцией вряд ли будет справедливым.

Вызывает вопросы и в целом определение подведомственности через компетенцию. Во-первых, компетенция – понятие широкое, поскольку, как уже указывал П. С. Дружков, органы государства и общественности «наряду с разбирательством споров о праве и иных правовых вопросов решают и другие вопросы, входящие в их компетенцию (так, суд может приобретать канцелярское оборудование, производить ремонт помещения и т. д.)».[14] В связи с этим необходимо отграничить в рамках компетенции предметную компетенцию, которая касается круга подведомственных суду дел и может быть определена как совокупность полномочий на рассмотрение споров о праве и иных дел, затрагивающих имущественные и неимущественные права и охраняемые законом интересы граждан и организаций.[15] В литературе уже высказывалось мнение о том, что подведомственностью охватываются лишь предметные полномочия органа, другую часть его компетенции составляют функциональные полномочия – права и обязанности по рассмотрению и разрешению дел, уже принятых судом к производству.[16]

По мнению А. Ф. Козлова, в процессуальном законодательстве прямых указаний на существование предметной компетенции не имеется. Однако она устанавливается в нем в виде судебной подведомственности. Исходя из этого, А. Ф. Козлов определял подведомственность как управомоченность органа на рассмотрение и разрешение споров о праве и других дел, затрагивающих права и охраняемые законом интересы граждан, организаций.[17] Определение подведомственности как предметной компетенции встречается как в дореволюционной, так и в современной процессуальной науке.[18]

Предметная компетенция и подведомственность действительно во многом схожи; как та, так и другая имеет своей целью разграничить полномочия различных органов государства и общественности в зависимости от предмета их деятельности. Однако говорить о тождественности подведомственности и предметной компетенции будет неправильным, поскольку, несмотря на свою близость, эти два понятия имеют некоторое различие, не позволяющее считать их равнозначными.

Следует согласиться с мнением Ю. К. Осипова, посчитавшим, что такое различие заключается в характеристике связи между полномочием и его объектом. Если предметная компетенция характеризует эту связь со стороны субъекта полномочий (соответствующего органа), то подведомственность – со стороны их объекта (того круга вопросов, который может быть предметом осуществления каким-либо органом своих полномочий). Таким образом, «компетенция, в том числе и предметная, – это совокупность полномочий определенного органа, а подведомственность – лишь круг объектов, на которые направлены указанные полномочия».[19]

На различие подведомственности и компетенции указывал и П. Ф. Елисейкин. Однако, по его мнению, такое различие заключается в различной правовой природе этих институтов. Институт подведомственности относился им к материально-правовым институтам, в то время как компетенция – к институтам процессуального права.[20] На наш взгляд, такое утверждение не является бесспорным, однако будет подробнее рассмотрено далее при исследовании вопроса о месте норм подведомственности в системе права.

По-своему решен вопрос о соотношении понятий подведомственности и компетенции в АПК. В отличие от предыдущих текстов АПК, а также ГПК, нормы, регулирующие подведомственность дел арбитражным судам, включены в качестве параграфа в главу 4 АПК – «Компетенция арбитражных судов». В эту же главу еще одним параграфам включены нормы, разграничивающие между арбитражными судами дела по подсудности. Таким образом, если следовать логике законодателя, подведомственность и подсудность являются лишь компонентами компетенции арбитражных судов. С учетом вышеизложенного в рамках настоящего исследования, вряд ли можно назвать обоснованным это решение законодателя. Во-первых, как уже указывалось, компетенция судов не исчерпывается определением того круга споров о праве и иных правовых вопросов, которые находятся в его ведении. Следовательно, если исходить из определения подведомственности через компетенцию, следовало назвать главу 4 АПК «Предметная компетенция арбитражных судов». В противном случае можно сделать вывод, что все иные полномочия, не включенные в главу о компетенции, не были предоставлены арбитражным судам, что лишает их деятельность практического смысла. Во-вторых, тождественность подведомственности и компетенции, как продемонстрировано выше, является спорным вопросом в теории процессуального права, поэтому является сомнительной необходимость без достаточных на то обоснований изменять сложившуюся для обозначения соответствующей главы кодекса формулировку Арбитражного процессуального кодекса РФ 1995 г. (далее – АПК 1995 г.) «Подведомственность и подсудность дел арбитражным судам».

Другие авторы при определении понятия подведомственности придерживаются той точки зрения, что подведомственность – это свойство самих дел, подлежащих рассмотрению того или иного органа. Так, П. Ф. Елисейкин считал, что «подведомственность – есть свойство дела, позволяющее разграничить отдельные формы защиты субъективного права или охраняемого законом интереса».[21] Аналогичной точки зрения придерживался и Ю. К. Осипов, определявший подведомственность как «свойство юридических дел, в силу которого они подлежат разрешению определенными юрисдикционными органами».[22] Подобные определения подведомственности вызывают возражения.

Подведомственность не является свойством дела. Как отмечал сам Ю. К. Осипов, «свойство есть лишь внешнее выражение присущего предмету качества, которое неразрывно связано с последним и не существует в отрыве от него».[23] В случае рассмотрения законодателем подведомственности как свойства дела это ориентирует его на выявление только материально-правовых признаков спорного правоотношения, при этом возможно игнорирование свойств самого органа, уполномочиваемого на разрешение той или иной категории юридических дел. В результате, как справедливо отмечает В. Я. Музюкин, «разрешение отдельных категорий дел может поручаться органам, которые в силу своей природы и функциональных возможностей не приспособлены для их эффективного разрешения».[24]

И, наконец, третья точка зрения на сущность подведомственности заключается в определении данного института через те объекты, которые могут быть предметом осуществления каким-либо органом своих полномочий.[25] П. С. Дружков определял подведомственность как «круг споров о праве и иных правовых вопросов, разрешение которых отнесено законом к компетенции определенного органа государства либо общественности».[26]

Уточняя указанное выше определение подведомственности, данное П. С. Дружковым, Ю. К. Осипов определял подведомственность как «круг споров о праве и иных материально-правовых вопросов индивидуального значения, разрешение которых отнесено к ведению тех или иных органов государства, общественности либо органов смешанного характера».[27]

При этом Ю. К. Осипов пояснял, что правовые вопросы могут быть общего и индивидуального значения. К первым он относил те, которые касаются прав и обязанностей неопределенного круга субъектов. Это вопросы, возникающие в связи с принятием новых нормативных актов, введением их в действие, официальным толкованием их смысла, отменой устаревших и др. По мнению Ю. К. Осипова, данные вопросы относятся к области правотворчества и поэтому не могут быть объектами правоприменительной (а значит и юрисдикционной) деятельности. Ко вторым он относил вопросы, касающиеся прав и обязанностей конкретных субъектов. Именно эти вопросы, и только они, по его мнению, могут быть предметом подведомственности.[28]

Однако данная точка зрения (для того времени абсолютно верная) на сегодняшний момент в связи с произошедшими в социально-политической и экономической жизни Российского государства преобразованиями утратила свою актуальность. Как справедливо отмечает В. М. Жуйков, характер дел, составляющих институт подведомственности, на настоящий момент изменился.[29] Наряду с правовыми вопросами индивидуального значения институт подведомственности охватывает теперь и охарактеризованные Ю. К. Осиповым правовые вопросы общего значения.

Проведенный анализ существующих взглядов на понимание подведомственности демонстрирует отсутствие сложившегося в процессуальной науке единого мнения относительно содержания этой правовой категории. При этом более обоснованной представляется позиция авторов, определяющих подведомственность через те объекты (дела), которые могут быть предметом осуществления каким-либо органом своих полномочий.

Такой вывод обусловлен, во-первых, качественным различием подведомственности и компетенции, что делает сомнительным возможность определения подведомственности через компетенцию. Если компетенция устанавливает наличие у конкретного органа прав (полномочий) на разрешение определенного круга вопросов, то подведомственность призвана определить тот круг юридических дел, на который указанный орган может направить свои полномочия.

Во-вторых, если определять подведомственность только как свойство юридических дел, ее содержание получится слишком узким и малопрактичным. Для осуществления своей задачи по определению предметов ведения различных органов подведомственность должна учитывать не только материально-правовые характеристики дела, но и свойства и назначение самого юрисдикционного органа. Принимая во внимание это обстоятельство, отождествление подведомственности с кругом юридических дел, отнесенных к ведению того или иного юрисдикционного органа, также будет не совсем верным. Действительно, этот круг дел имеет первостепенное значение в содержании подведомственности, однако он не дает полного ответа о причинах выбора конкретного юрисдикционного органа для его разрешения. Необходимым элементом подведомственности является также правовая связь между юридическим делом и органом, к предмету ведения которого он отнесен.

Поскольку дать точное определение подведомственности ввиду сложности ее содержания представляется труднодостижимой задачей, можно определить подведомственность путем указания на составляющие ее элементы. Во-первых, это круг юридических дел, отнесенных к ведению того или иного юрисдикционного органа, а во-вторых, – это та правовая связь, существующая между юридическим делом и юрисдикционным органом, которая предопределяет относимость конкретной категории дел к предмету ведения этого органа.

Важным элементом при выяснении правового содержания понятия подведомственности является исследование его соотношения не только с категорией компетенции, но и с такими смежными правовыми категориями как юрисдикция и подсудность.

В переводе с латинского языка юрисдикция означает «судоговорение», т. е. разбирательство и разрешение правовых вопросов судом.[30] В современных условиях понятие юрисдикции приобрело несколько значений. Во-первых, юрисдикция понимается как полномочие (право) на осуществление деятельности по властному разрешению компетентными органами различных вопросов, возникающих в сфере применения права, например, власть гражданского суда.[31] Во-вторых, юрисдикцией называют также ту область (тот круг вопросов), на которую (который) распространяются юрисдикционные полномочия тех или иных органов.[32] И, в-третьих, под юрисдикцией понимается деятельность всех правоприменительных органов по рассмотрению и разрешению гражданских, уголовных и административных дел.[33]

Первые два из указанных определений юрисдикции вряд ли можно назвать удачными и получившими самостоятельное значение в правовой доктрине. Если определять юрисдикцию как право какого-либо органа на разрешение юридических дел, то она будет выступать лишь как составная часть компетенции этого органа, поскольку, как правило, компетенция любого, даже судебного органа, не исчерпывается решением указанных вопросов. Аналогично решается вопрос, если определять юрисдикцию через тот круг материально- и процессуально-правовых вопросов, по отношению к которым соответствующий орган может осуществлять правоприменительную функцию. В этом случае юрисдикция будет более узким понятием, чем подведомственность, поскольку последняя, в своем широком смысле, обозначает круг любых объектов, по отношению к которым определенный орган может осуществлять не только правоприменительную, но и любые возложенные на него функции. Если рассматривать подведомственность в узком (процессуальном) смысле, то подведомственность будет являться частью юрисдикции, так как в этом значении, в отличие от юрисдикции, она представляет круг лишь материально-правовых вопросов, по отношению к которым тот или иной орган вправе осуществлять функцию применения права.[34] Поэтому наиболее значимым для правовой науки выглядит определение юрисдикции через деятельность компетентных органов по разрешению вопросов, возникающих в сфере применения права. В этом смысле юрисдикция и подведомственность (равно как и компетенция) являются тесно связанными категориями, но выражают различные плоскости правового явления одного порядка.

Сходный характер с категорией подведомственности (в узком смысле) имеет термин «подсудность». В процессуальной науке он определяет относимость подведомственного судам юридического дела к ведению конкретного суда в рамках единой судебной системы.[35] В отличие от подведомственности, которая регулирует относимость юридических дел к различным юрисдикционным органам, подсудность является категорией более узкого порядка, поскольку распределяет дела только между различными судами, притом не всеми, а входящими в одну систему судов (например, судов общей юрисдикции или арбитражных судов).

Несколько отличным от принятого в российской правовой науке толкования понятия подсудности, является термин международной подсудности, или подсудности в сфере международного частного права.[36] Международная подсудность устанавливает, подпадает ли под компетенцию любых национальных судов данного государства на всей его территории разрешение правового спора с участием иностранного элемента.[37] Таким образом, эта правовая категория позволяет распределить дела с участием лиц, принадлежащих к различным государствам, не между судами, входящими в одну систему судов, а между судебными системами стран мира в целом.[38] В этом смысле представляется справедливой оценка Х. Шака того, что международная подсудность и подсудность в локальном смысле подлежат четкому разграничению, хоть и являются двумя родственными понятиями.[39]

Правила распределения как международной, так и локальной подсудности основываются прежде всего, на различных территориальных признаках, без подробного рассмотрения характера спорных правоотношений или свойств юрисдикционных органов. По существу, судебные системы различных государств в аспекте международного частного права выступают как равные составные звенья общемирового судебного механизма. Иная трактовка международной подсудности, например, ее расширение путем включения в ее содержание распределения дел между различными юрисдикционными органами, привела бы к излишней запутанности и сложности этой категории, что вряд ли допустимо, учитывая интернациональный характер ее применения. Не случайно при регулировании разграничения юрисдикционных полномочий в рамках межгосударственных образований с собственной системой юрисдикционных органов (например, Европейского Сообщества) используются правила не международной подсудности, а, скорее, правила подведомственности и подсудности в локальном смысле.[40]

Вышесказанное не означает отождествления понятий подсудности и международной подсудности. В отличие от местной подсудности категория международной подсудности не позволяет определить конкретный судебный орган, компетентный рассматривать какое-либо гражданское дело. В то же время она указывает на компетентность разрешения дела судебной системой государства в целом, что не исключает с учетом национальной специфики рассмотрение этого дела иными, несудебными органами, что также указывает на ее отличие от подсудности в ее обычном понимании. В этом отношении международная подсудность в некоторой степени выполняет функцию правовой категории подведомственности.

Таким образом, правовая категория «международная подсудность», сочетая в себе элементы подведомственности и подсудности в ее обычном понимании, носит самостоятельный характер и, наряду с категориями юрисдикции, компетенции, подведомственности и подсудности, отражает еще одну важную грань в функционировании юрисдикционного механизма.

Определение содержания понятия подведомственности и смежных с ней правовых категорий юрисдикции, подсудности и компетенции является актуальным вопросом и в зарубежной процессуальной литературе. Как таковое самостоятельное понятие, аналогичное понятию подведомственности в России, в наиболее известных правовых системах, как правило, не выделяется. Так, во Франции термин juridiction обозначает судебную власть или отдельную ветвь судебной власти. Все остальные правовые категории, охватывающие полномочия судебных органов, во французском языке обозначаются общим понятием competence. При этом категории competence generale или competence internationale охватывают относимость дела к компетенции судебной власти какого-либо государства, категория competence d’attribution определяет, какой вид судов внутри судебной системы государства должен рассматривать дело, а категории competence territoriale, competence relative, competence ratione personae указывают, в каком конкретном суде должно рассматриваться дело.[41]

В итальянском праве существует четкое разграничение между giurisdizione, которая обозначает судебную власть, относимость дела к компетенции государства в международном аспекте и распределение дел между различными судебными порядками в рамках судебной системы государства, и competenza, которая распределяет дела между различными судами одного судебного порядка.[42]

В Соединенных Штатах Америки понятие юрисдикции (jurisdiction) охватывает полномочия политической организации (например, государства) или ее органа (например, суда). Также оно обозначает территорию, в пределах которой эти полномочия могут осуществляться. И, наконец, оно позволяет определить, какой вид судов в пределах разветвленной судебной системы имеет полномочия по рассмотрению конкретного дела.[43] При этом в последнем значении выделяется персональная юрисдикция (jurisdiction over persons) и предметная юрисдикция (subject matter jurisdiction), которая часто обозначается термином компетенции (competence).[44] Наряду с понятием jurisdiction, в процессуальном праве США существует термин venue, который призван определять, какой конкретный суд в пределах судебной системы будет иметь полномочия рассматривать дело. Несоблюдение норм jurisdiction при подаче возражений со стороны ответчика ведет к прекращению производства по делу или к безусловной отмене вынесенного судом решения. Тогда как несоблюдение норм venue приводит к передаче дела (или к рекомендации суда о такой передаче) в надлежащий суд, и только если возражение со стороны ответчика поступило до представления им первого заявления по существу дела. Проводя аналогию с отечественной терминологией, можно сказать, что термины «jurisdiction» и «venue» соответствуют понятиям подведомственности и подсудности соответственно.

Как показывает проведенный анализ, практически в любой правовой системе существует выделение самостоятельных правовых категорий, обозначающих различные стороны деятельности государственных и иных органов, в первую очередь в сфере осуществления юрисдикционных полномочий, аналогичных категориям компетенции, юрисдикции, подведомственности, подсудности, международной подсудности в отечественном праве. В некоторых странах эти категории имеют общий определяющий термин (например, компетенция во Франции), а каждая из отдельных категорий обозначается видовым понятием. В других, подобно России, соответствующей плоскости общего правового явления соответствует отдельное понятие, не связанное с другими терминологически. При этом в каждом государстве свой подход к решению указанного вопроса обоснован и обусловлен историческим развитием национальной правовой школы. Существующие в российском праве категории подведомственности, подсудности, компетенции, юрисдикции, международной подсудности достаточно определенно дают ответ о полномочиях различных органов, об осуществляемой ими деятельности, о круге вопросов, входящих в предмет их ведения. Поэтому в аспекте развития российской правовой доктрины представляется неправильным смешение сложившихся в науке правовых категорий, поскольку каждая из них имеет свою определяемую область и свое самостоятельное значение.

1.2. Место норм о подведомственности в системе российского права

Вопрос о месте норм о подведомственности в системе права решается неоднозначно, в частности, в качестве дискуссионного выступает вопрос об отраслевой принадлежности указанных норм. Ряд юристов придерживаются точки зрения, что подведомственность является институтом материального права,[45] в то время как другие – считают подведомственность процессуальным институтом.[46] Существует в науке и мнение о смешанной материально-процессуальной природе данного института.[47]

В качестве аргументов в пользу материально-правового характера института подведомственности П. С. Дружков указывал на то, что нормы о подведомственности «устанавливают компетенцию различных органов государства и общественности в решении производственно-хозяйственных, в области осуществления власти, социально-культурных, оперативно-хозяйственных и других вопросов, а такие нормы принято относить к отраслям материального права».[48]

Такой вывод вызывает возражения, поскольку регулирование компетенции осуществляется не только нормами материального права, но и нормами процессуального права. Так, в частности, ст. 247 АПК устанавливает компетенцию арбитражных судов РФ по делам с участием иностранных лиц. Более того, следует согласиться с Ю. К. Осиповым, считавшим, что вообще все процессуальные нормы, определяющие права и обязанности суда как органа правосудия, являются нормами, конкретизирующими его компетенцию.[49] Следовательно, приведенное выше утверждение П. С. Дружкова не может служить доказательством материально-правовой принадлежности норм о подведомственности.

Кроме того, подведомственность, по мнению П. С. Дружкова, обуславливается объективными факторами (характером правоотношений, субъектным составом сторон), находящимися в сфере материальной жизни общества, что также должно свидетельствовать о материально-правовом характере регулирующих ее норм. Об этом же, как считал П. С. Дружков, свидетельствует и то, что подведомственность существует до и вне порядка реализации норм материального права, в то время как нормы процессуального права регулируют либо деятельность органов государства и общественности, связанную с применением санкций за правонарушение, либо порядок реализации материального права.[50]

Мнения о материально-правовом характере института подведомственности придерживался П. Ф. Елисейкин, считая, что подведомственность – это свойство гражданского дела, вытекающее из характеристики материального правоотношения, из которого данное дело возникло; это особое свойство материального правоотношения, обусловленное предметом и методом его регулирования. Следовательно, подведомственность и является институтом не процессуального, а материального права.[51]

Вывод о материально-правовой природе подведомственности следует также и из утверждений А. А. Мельникова. По его мнению, именно нормы материального права определяют подведомственность дел и указывают способы защиты субъективных прав, в то время как нормы процессуального права призваны устанавливать особенности рассмотрения и разрешения этих дел в зависимости от особенностей материальных правоотношений, являющихся предметом рассмотрения.[52]

Аргументы, приведенные юристами, придерживающимися материально-правового взгляда на подведомственность, не выглядят бесспорными. Правила о подведомственности, как считает B. С. Мартемьянов, регулируют само возникновение процессуальных правоотношений, выполняют роль законной предпосылки гражданских процессуальных отношений либо административно-процессуальных отношений и в силу этого должны применяться раньше их возникновения.[53] Однако то обстоятельство, что нормы о подведомственности применяются до возникновения соответствующих процессуальных отношений, не свидетельствует об их материально-правовом характере (как считал П. С. Дружков) и не лишает их процессуального смысла. Эти нормы, как отмечает И. Г. Побирченко, являются по существу предпосылкой к процессу.[54] С подведомственностью связывается возникновение процессуальных отношений, а не тех общественных отношений, которые регулируются нормами материально-правовых отраслей.

Отнесение подведомственности к материально-правовым институтам, по мнению В. Я. Музюкина, предопределяет вывод о том, что предпосылки к возникновению процесса могут быть как процессуальными, так и материально-правовыми.[55] Однако в таком случае юрисдикционный орган при обращении к нему заинтересованного в защите своих субъективных прав лица вынужден будет решать материально-правовые вопросы еще до возбуждения производства по делу. А это противоречит принципам юрисдикционной деятельности. На недопустимость решения материальных вопросов до возбуждения процесса указывают и иные юристы.[56]

И все же, как справедливо замечал Ю. К. Осипов, отнесение норм прав к определенной отрасли в первую очередь зависит от того, какие отношения эти нормы регулируют.[57]

Если согласиться с мнением о материально-правовом характере подведомственности, то можно сделать вывод о том, что нормы о подведомственности регулируют отношения, составляющие предмет соответствующей отрасли материального права. Однако это не так. Нормы о подведомственности устанавливают круг дел, разрешение которых входит в компетенцию того или иного юрисдикционного органа. Тем самым, по мнению Ю. К. Осипова, они регулируют возникновение на базе материально-правовых отношений совершенно новых правоотношений, участниками которых являются, с одной стороны, лица, заинтересованные в защите своих субъективных прав, а с другой стороны, соответствующий юрисдикционный орган.[58] Правовые нормы, которые регулируют деятельность, связанную с рассмотрением и разрешением юридических дел уполномоченными на то органами, относятся к процессуальным отраслям права.[59] Следовательно, и нормы о подведомственности также следует рассматривать как процессуальные.

Несколько иная точка зрения о правовой природе норм, регулирующих подведомственность дел, была высказана И. М. Зайцевым. По его мнению, институт подведомственности относится к числу так называемых смешанных материально-процессуальных институтов, фактический состав которых регулируется одной отраслью права, а правовой эффект возникает в другой.[60] Такой вывод обосновывается следующим образом. При определении подведомственности, отмечает И. М. Зайцев, решающее значение имеет материально-правовая характеристика того или иного правового конфликта – в зависимости от нее данный спор будет рассматриваться определенными органами или же будет исключен из их компетенции.[61]

Таким образом, И. М. Зайцев утверждает, что нормы о подведомственности относятся к материально-правовым отраслям права, но по какой-то причине оказывают свое воздействие не на материально-правовые отношения, а на отношения, регулируемые процессуальным правом. Однако им не объясняется, почему отношения одной самостоятельной отрасли права регулируются нормами другой отраслевой принадлежности или же почему нормы, регулирующие процессуальные правоотношения, тем не менее относятся к материальному праву.

В свою очередь, П. М. Филиппов отмечает, что нормы, касающиеся подведомственности, присущи не только процессуальному праву, но имеются в каждой отрасли права. В них, по его мнению, находит выражение принцип сочетания государственных и общественных форм защиты нарушенных или оспоренных прав и интересов граждан и организаций.[62] Однако аргументов в обоснование своих утверждений П. М. Филиппов не приводит. Тот же факт, что нормы о подведомственности содержатся в источниках, традиционно относящихся к источникам материального права, еще не свидетельствует об их принадлежности к материальным отраслям права.

Как справедливо отмечает В. В. Ярков, нередко источники той или иной отрасли права содержат правовые нормы, регулирующие отношения различной отраслевой принадлежности. Так, многие законодательные акты, например, Федеральные законы «Об акционерных обществах», «О рынке ценных бумаг», носят межотраслевой характер и содержат в себе нормы не только гражданского, но и административного, процессуального и иного права.[63]

На процессуальный характер норм о подведомственности указывает и вид санкций, применяемых за нарушение указанных норм. Как отмечает В. Я. Музюкин, санкция правовой нормы должна содержать указания на меры принуждения, адекватные природе охраняемого правоотношения.[64] Так, в гражданском процессе санкциями за нарушение норм о подведомственности является отказ в принятии искового заявления, предусмотренный п. 1 ч. 1 ст. 134 ГПК, прекращение производства по делу (п. 1 ст. 220 ГПК), отмена судебного решения в кассационной или надзорной инстанции и прекращение производства по делу (п. 4 ст. 361, п. 3 ч. 1 ст. 390 ГПК).[65] Аналогичные санкции за нарушение норм подведомственности предусмотрены в арбитражном процессе (п. 1 ч. 1 ст. 150, п. 3 ст. 269, п. 6 ч. 1 ст. 287, п. 4 ч. 1 ст. 305 АПК). Указанные санкции являются процессуальными по своему характеру. А значит, и нормы, нарушение которых служит основанием для их применения, также имеют процессуальный характер.

Подводя итог рассмотрению изложенных в правовой литературе точек зрения относительно отраслевой принадлежности норм о подведомственности, следует отметить, что законодатель для себя данный вопрос уже разрешил. Так, в соответствии с п. 1 ст. 11 Гражданского кодекса РФ защиту нарушенных или оспоренных гражданских прав осуществляет в соответствии с подведомственностью дел, установленной процессуальным законодательством, суд, арбитражный суд или третейский суд. Поскольку подведомственность устанавливается процессуальным законодательством, то и институт подведомственности является процессуальным. Как справедливо отмечает В. В. Ярков, данной нормой законодательства подведена черта под многолетней дискуссией о месте института подведомственности в системе российского права.[66]

Вместе с тем в науке неоднозначно решается и вопрос о том, к какой отрасли процессуального права следует относить институт подведомственности. Является ли данный институт комплексным межотраслевым институтом процессуального права, или же существует несколько институтов подведомственности, соответствующих каждой отрасли процессуального права.

В теории государства и права под правовым институтом подразумевается обособленная устойчивая группа юридических норм, регулирующих общественные отношения конкретного вида.[67] В то же время существует мнение, что правовой институт – это совокупность правовых норм, образующая обособленную часть отрасли права,[68] либо что это – группа юридических норм, регулирующих в пределах отрасли права отдельный подвид общественных отношений.[69] В первом случае возможно выделение отраслевых и межотраслевых (комплексных) правовых институтов. Во втором случае, поскольку институт права представляет собой обособленную часть какой-то одной отрасли права, следовательно, и не допускается существование межотраслевых институтов.

Впервые о том, что институт подведомственности носит межотраслевой характер, заявил П. С. Дружков.[70] При этом под межотраслевым (комплексным) правовым институтом понимается такой, который объединяет в себе относящиеся к нескольким различным отраслям права нормы, регулирующие общественные отношения, обладающие некоторыми общими признаками.[71] Однако выделение подобных институтов было поддержано не всеми юристами.

По мнению П. Ф. Елисейкина, существование межотраслевых институтов права нарушало бы общепринятое построение системы права, поскольку система права – это явление объективное, не зависящее от воли законодателя. В то время как то, что называют межотраслевыми институтами права, напротив, строится на основе критерия, субъективно избранного законодателем ради достижения той или иной цели. Далее П. Ф. Елисейкин отмечал, что понятие института права имеет в своей основе предметное единство и единый метод регулирования, признание же существования межотраслевых институтов разрушало бы это предметное единство.[72]

Таким образом, П. Ф. Елисейкин пришел к выводу, что не может быть межотраслевых институтов (в частности, не является таковым институт подведомственности), а есть только институты данной отрасли права: уголовного, гражданского и т. д.[73]

Точка зрения П. Ф. Елисейкина вызывает возражения. Наличие межотраслевых образований, как справедливо отмечает И. В. Решетникова, не противоречит действующей системе подразделения права на отрасли и институты, это лишь иная плоскость изучения одного и того же явления – права.[74] Объективный характер системы права с необходимостью предполагает существование не только отраслевых, но и межотраслевых правовых институтов.[75]

Общепризнанно существование трех отраслей процессуального права: уголовное процессуальное, гражданское процессуальное и арбитражное процессуальное право. Неоднозначна ситуация с административным процессуальным правом: одни юристы признают его существование,[76] другие же либо отрицают,[77] либо говорят о продолжающемся процессе его формирования.[78] Следует отметить, что в последние годы начала складываться и отрасль конституционного процессуального права, объединяющая нормы, регулирующие деятельность Конституционного Суда РФ и конституционных (уставных) судов субъектов РФ. Процессуальными можно назвать также нормы, устанавливающие процедуру рассмотрения юридических дел в органах нотариата и в третейских судах и арбитражах.

Необходимо проанализировать, содержатся ли нормы о подведомственности в указанных отраслях процессуального права.

П. Ф. Елисейкин в качестве одного из аргументов против межотраслевого характера института подведомственности говорил о том, что подведомственность известна не всем отраслям материального права: в частности, она неизвестна уголовному праву.[79] Напомним, что П. Ф. Елисейкин придерживался мнения о материально-правовой отраслевой принадлежности норм о подведомственности, поэтому и рассматривал уголовное, а не уголовное процессуальное право. Утверждать же, что уголовное процессуальное право не содержит норм о подведомственности, было бы не верным.

Поскольку уголовные дела отнесены к исключительному ведению судов, то в науке уголовного процессуального права о подведомственности уголовных дел, действительно, практически не упоминается. Однако эта исключительная подведомственность установлена соответствующими нормами процессуального законодательства. Согласно ст. 49 Конституции РФ каждый обвиняемый в совершении преступления считается невиновным, пока его виновность не будет доказана в предусмотренном федеральным законом порядке и установлена вступившим в законную силу приговором суда. В соответствии со ст. 8 Уголовно-процессуального кодекса РФ правосудие по уголовным делам осуществляется только судом. Общие же правила о подведомственности уголовных дел закреплены в ст. 25 Закона РСФСР «О судоустройстве РСФСР», продолжающего действовать в части, не противоречащей законодательству РФ. Согласно этой статье районный (городской) суд рассматривает все гражданские и уголовные дела, за исключением дел, отнесенных законом к ведению других судов. Данной нормой одновременно решается вопрос как о подведомственности, так и о подсудности уголовных дел.

Более очевидно решается вопрос о существовании норм о подведомственности в гражданском процессуальном и арбитражном процессуальном праве.

Как ГПК, так и АПК включают в себя отдельные структурные части, посвященные регулированию вопросов подведомственности. Это глава 3 ГПК и параграф 1 главы 4 АПК. Кроме того, нормы о подведомственности соответственно можно найти в п. 1 ч. 1 ст. 134, п. 1 ч. 1 ст. 135, п. 1 ст. 220, п. 1, 5 ст. 222, ст. 262, 365 ГПК и в п. 8 ч. 2 ст. 125 (в совокупности с ч. 1 ст. 128 и п. 4 ч. 1 ст. 129), п. 1 ч. 1 ст. 150, ч. 3 ст. 191, ст. 218, ч. 1, 5 ст. 230 АПК. Гражданская процессуальная и арбитражная процессуальная подведомственность дел устанавливается и в нормах иных федеральных законов: ст. 18–23, 27, 35, 41 Семейного кодекса РФ, ст. 33 Федерального закона «О несостоятельности (банкротстве)» и т. д.

Нормы о подведомственности присущи также и административному процессуальному праву. Хотя специального кодифицированного акта об административном процессе до сих пор не существует, можно выделить административные процессуальные нормы, в том числе о подведомственности, в различных источниках российского права. Так, в соответствии со ст. 4 Закона РФ «Об обжаловании в суд действий и решений, нарушающих права и свободы граждан» гражданин вправе обратиться с жалобой на действия (решения), нарушающие его права и свободы, либо непосредственно в суд, либо к вышестоящему в порядке подчиненности государственному органу, органу местного самоуправления, учреждению, предприятию или объединению, общественному объединению, должностному лицу. Подведомственность дел судам и различным административным органам установлена в гл. 23 Кодекса РФ об административных правонарушениях. Можно привести и другие примеры. Таким образом, можно сделать вывод о существовании института подведомственности и в административном процессуальном праве.

Основными источниками конституционного процессуального права являются Конституция РФ и Федеральный конституционный закон «О Конституционном Суде РФ». В ст. 125 Конституции РФ и в ст. 3 ФКЗ «О Конституционном Суде РФ» определен круг дел, разрешение которых отнесено к ведению Конституционного Суда РФ, т. е. определена подведомственность дел Конституционному Суду РФ. Также в соответствии со ст. 27 Федерального конституционного закона «О судебной системе РФ» субъектам РФ предоставлено право создавать свои Конституционные (уставные) суды, подведомственность дел которым определяется указанной статьей ФКЗ «О судебной системе РФ» и нормами соответствующих законов субъектов РФ.

Подведомственность дел третейским судам и арбитражам устанавливается в специальных нормативных источниках, посвященных регулированию их деятельности. Так, в ч. 2 ст. 1 Федерального закона «О третейских судах в РФ», установлено, что третейским судам по соглашению сторон подведомственны любые споры, вытекающие из гражданских правоотношений. Нормы о подведомственности содержатся и в ч. 2 ст. 1 Закона РФ «О международном коммерческом арбитраже».

Основным источником нотариального права,[80] кроме Конституции РФ, являются Основы законодательства РФ «О нотариате». Помимо иных функций, в соответствии с указанным нормативным актом на органы нотариата возложены полномочия по осуществлению юрисдикционной деятельности в сфере бесспорной юрисдикции. В частности, согласно ст. 89–91 Основ нотариусы вправе совершать исполнительные надписи на документах, по которым взыскание задолженности осуществляется в бесспорном порядке.

Таким образом, можно сделать вывод о существовании норм о подведомственности во всех отраслях процессуального и процедурного права. Эти нормы позволяют определить круг юридических дел, рассмотрение которых возможно в рамках соответствующего процессуального судопроизводства. Однако в рамках какой-либо одной процессуальной отрасли права невозможно достижение главной цели существования института подведомственности – эффективного функционирования всей системы различных юрисдикционных органов.

Каждая отрасль процессуального права имеет свои цели, принципы и задачи, не всегда совпадающие с целями, принципами и задачами иных процессуальных отраслей. Нормы же о подведомственности характеризуются общностью своей целевой направленности – обеспечением четкого и равномерного распределения дел между всеми юрисдикционными органами. Такая цель может быть достигнута только путем издания норм, хоть и разной отраслевой принадлежности, но строго согласованных между собой, «действующих как части единого распределительного механизма».[81] Разграничение компетенции различных юрисдикционных органов должно основываться на общих, единых принципах, должно быть объединено общей основополагающей идеей, на которой и строится это разграничение.

Не случайно в науке была высказана мысль, что в отличие от большинства иных институтов процессуального права, институт подведомственности только и мыслим как межотраслевой институт.[82]

По мнению И. Г. Побирченко, межотраслевой институт подведомственности составляет нормы, регулирующие подведомственность дел соответствующим органам. В то же время он отмечает, что этот институт в нормотворческих, практических, учебных и научных целях подразделяется на институты, соответствующие определенным категориям дел, отнесенным на разрешение различных органов.[83]

Однако именно на межотраслевой характер института подведомственности, в первую очередь должно обращаться внимание как при работе по совершенствованию законодательства, так и в правореализационной практике. Устранение существующих проблем подведомственности юридических дел невозможно путем обращения к нормам, относящимся лишь к какой-либо одной отрасли процессуального права. Недостатки правового регулирования института подведомственности могут быть исправлены только при комплексном подходе к данному институту с учетом требований всех процессуальных отраслей права. В противном случае возможно возникновение коллизий, связанных с несогласованностью норм, регулирующих распределение юридических дел между различными органами юрисдикционной системы.

В качестве примера проявления такой несогласованности можно привести произведенные принятием Конституции РФ и ФКЗ «О Конституционном Суде РФ» изменения в подведомственности дел Конституционному Суду РФ. В результате этих изменений из предмета ведения Конституционного Суда РФ были изъяты дела об обжаловании гражданами и юридическими лицами нормативных актов Президента РФ, Совета Федерации, Государственной Думы или Правительства РФ. Однако ввиду того, что принятие ФКЗ «О Конституционном Суде РФ» происходило без внесения соответствующих изменений в ГПК и в АПК 1995 г., данная категория дел оказалась в тот период также не включенной ни в подведомственность судов общей юрисдикции, ни в подведомственность арбитражных судов.[84]

Четкое и эффективное функционирование всех органов, уполномоченных на разрешение юридических дел, возможно лишь в условиях взаимосвязанного, согласованного нормативного регулирования института подведомственности во всех отраслях процессуального права. Изменение подведомственности дел одним органам не должно происходить без соответствующего одновременного изменения подведомственности дел другим органам. В противном случае будут созданы предпосылки для возникновения между различными юрисдикционными органами споров о подведомственности, что может повлечь негативные последствия как для органов, вовлеченных в конфликт, так и для всей юрисдикционной системы государства в целом. Помимо этого, станет возможным отказ в судебной защите заинтересованному лицу из-за неподведомственности дела судам различных подсистем.

Несмотря на продемонстрированную важность существования института подведомственности, в науке процессуального права высказывались мнения и об отсутствии необходимости выделения данной категории. По мнению В. М. Жуйкова, если учитывать специфику деятельности судов и то обстоятельство, что теперь все дела по спорам о защите прав, свобод и охраняемых законом интересов могут по заявлению заинтересованных лиц рассматриваться в судах, т. е. подсудны им, было бы уместней для разграничения компетенции между различными судами использовать институт подсудности, а не подведомственности.[85] В данном вопросе В. М. Жуйков, по сути, продолжает идею Е. В. Васьковского, который рассматривал круг дел, отнесенных к ведению суда, через категорию предметной компетенции или родовой подсудности.[86]

На наш взгляд, такой подход не ликвидирует проблем разграничения компетенции между различными видами судов, поскольку существующие вопросы определения подведомственности дел превратятся в вопросы определения их подсудности.[87] Кроме того, поскольку, несмотря на значительно возросшую роль судов, юрисдикционная деятельность все-таки не является исключительной прерогативой судебных органов, распространение действия института подсудности на разграничение полномочий в отношении несудебных юрисдикционных органов нам кажется необоснованным. Как отмечается В. В. Ярковым, значение подведомственности определяется не только разграничением предметов ведения между различными судами, но и в целом между всеми юрисдикционными органами, которые наделены полномочиями по разрешению юридических дел.[88] В таких обстоятельствах замена института подведомственности институтом подсудности не выглядит целесообразной.

Заслуживает внимания точка зрения А. Ф. Козлова, посчитавшего неправильным обособление подведомственности и подсудности в действующем процессуальном законодательстве. По его мнению, подведомственность и подсудность, вместе взятые, образуют единый институт советского процессуального права. Первая предполагает обособление компетенции суда первой инстанции от компетенции всех других государственных и общественных органов, вторая же – от компетенции других таких же судов. Лишь вместе взятые, по мнению А. Ф. Козлова, они дают полное представление о правах и обязанностях суда, относящихся к предмету его деятельности.[89]

Действительно, подведомственность и подсудность имеют много общего – и в первую очередь это то, что оба этих института имеют своей целью определение некоего круга дел, относящегося к ведению того или иного судебного органа. Однако, как уже было показано, институт подсудности не может быть использован при разграничении компетенции несудебных органов. Следует отметить, что с учетом существующей ныне разветвленной судебной системы, действующие правила о подсудности не приспособлены для разграничения предметов ведения и различных ветвей судебной власти. Более того, они и не должны быть приспособлены к такому разграничению.

В то время как подведомственность носит ярко выраженный межотраслевой характер, подсудность, несмотря на присутствие ее норм в нескольких отраслях процессуального права, является сугубо отраслевым институтом. Ее нормы регулируют распределение юридических дел, подведомственных определенной системе судов, только между судами данной системы.

Роль подведомственности не исчерпывается ее характеристикой как межотраслевой процессуально-правовой категории. Как справедливо отмечал Ю. К. Осипов, помимо процессуального значения подведомственности следует рассматривать и подведомственность в широком понимании.[90]

Слово «подведомственность» этимологически происходит от слова «ведомство», которое означает учреждение или совокупность учреждений, обслуживающих какую-либо область государственного управления.[91] Поэтому ограничивать подведомственность лишь сферой разрешения юридических дел различными юрисдикционными органами было бы неправильным. Отсюда подведомственность в широком понимании должна означать нахождение какого-либо предмета или группы предметов в ведении определенного органа государства, должностного лица или общественной организации соответственно выполняемым ими функциям.[92]

В соответствии со ст. 10 Конституции РФ государственная власть в Российской Федерации осуществляется на основе разделения на законодательную, исполнительную и судебную. Каждая из ветвей власти самостоятельна и наделена определенными, присущими только ей полномочиями. Конституция РФ устанавливает правовые критерии, по которым производится разграничение компетенции законодательных, исполнительных и судебных органов государства. Таким образом, можно говорить о функционировании института подведомственности и на государственно-правовом уровне.

Именно в условиях построения и реализации государственной власти на принципе разделения властей подведомственность наиболее зримо и очевидно играет роль рабочего юридического механизма, лежащего в основе осуществления государственно-правового строительства. Столь важное назначение подведомственности вызывает вопрос о необходимости теоретической разработки данного института и в государственно-правовом аспекте. Как отмечает В. В. Ярков, недостаточно провозгласить начало разделения властей, необходимо и реально воплотить его в законодательство и юридическую практику всех государственных органов.[93]

Каждый государственный орган должен выполнять только те функции, которые законодательно включены в предмет его компетенции. Равно как юрисдикционный орган не может разрешать неподведомственные ему юридические дела, так и соответствующая ветвь власти не может осуществлять деятельность, входящую в компетенцию других ветвей власти, т. е. неподведомственную ей.

Данное положение имеет принципиальное значение при возникновении споров о подведомственности. Только судебной власти может быть подведомственно разрешение споров. Органы исполнительной власти, хотя и могут осуществлять предварительное внесудебное разбирательство дела, однако это не должно лишать стороны спора права на передачу дела на рассмотрение суда. Органы законодательной власти не должны заниматься рассмотрением юридических дел, их функция заключается в установлении критериев распределения юридических дел между различными юрисдикционными органами, закреплении механизма надлежащей реализации права на судебную защиту, в решении иных юридических вопросов, требующих нормативной регламентации.

1.3. Соотношение частно- и публично-правовых начал в регулировании подведомственности как института процессуального права

В процессуальной науке исследование места института подведомственности в системе отечественного права традиционно сводится к решению вопроса об его отраслевой принадлежности, т. е. об отнесении данного института к материальному или процессуальному праву.[94] Однако в связи с тем, что с началом проведения правовой реформы в научной литературе вновь стал активно рассматриваться вопрос систематизации отечественного права с позиции деления права на частное и публичное, представляется необходимым решить вопрос о месте института подведомственности в правовой системе в контексте именно такого деления права.

Долгое время проблема дуализма права была негласно снята с обсуждения в научных кругах и лишь с возвращением России к основам демократического правопорядка вопросы соотношения публичного и частного права снова стали предметом широкой дискуссии правоведов, в том числе процессуалистов.[95]

В настоящее время дифференциация права на частное и публичное, по существу, является общепризнанной в российской правовой науке.[96] Как отмечает С. С. Алексеев, «деление права на “публичное” и “частное” в современной юриспруденции является своего рода исходным пунктом и общим местом – фактом, который хоть и нуждается в объяснении, но сам по себе очевиден».[97] По свидетельству Р. Давида и К. Жоффре-Спинози, такое разграничение для стран романо-германской правовой семьи, к которой относится и российское право, является «фундаментальным делением права».[98] Даже в странах англо-американской системы права, в которых деление права на частное и публичное принципиально отрицалось, отмечается постепенное проникновение такого разграничения в правовую систему.[99]

1995. С. 34–42; Теория государства и права / Под ред. В. М. Корельского, В. Д. Перевалова. С. 315; Черданцев А. Ф. Теория государства и права. С. 104–105; и др.

1996. С. 60. См. также: Jolowicz J. A. On Civil Procedure. Cambridge University Press. Cambridge, 2000. P. 16–17.

Вместе с тем следует отметить, что единых четких критериев для деления права на частное и публичное в науке не выработано, напротив, этот вопрос вызывает достаточно оживленные споры. В то же время без таких критериев нельзя определенно дать границы частному или публичному праву, следовательно, найти ответ на вопрос, к какому праву, частному или публичному, относится интересующее нас процессуальное право, и конкретно – нормы института подведомственности. Не случайно в правовой литературе процессуальное право называют и в качестве отрасли публичного права,[100] и в качестве отрасли, совмещающей частные и публичные начала права,[101] и даже вовсе не включают ни в состав частного, ни в состав публичного права.[102]

Не вдаваясь в традиционную для правовой науки дискуссию о критериях деления права на частное и публичное, для определения места института подведомственности как составной части процессуального права в аспекте такого деления хотелось бы проанализировать предлагаемые критерии применительно к процессуальному праву.

В качестве критерия дифференциации права на частное и публичное называется, к примеру, направленность правового регулирования. Так, частное право имеет своей целью удовлетворение потребностей и защиту интересов отдельных лиц, тогда как публичное – охраняет общие интересы государства.[103] Однако использование такого критерия не позволяет определенно отнести процессуальное право к частному или публичному праву. С одной стороны, в порядке судопроизводства удовлетворяется потребность конкретного индивида в судебной защите своих прав и законных интересов, что отвечает признакам частного права. С другой стороны, нельзя говорить о том, что защита прав и законных интересов заинтересованных в судебной защите лиц не входит в сферу общих интересов государства, которые, в свою очередь, регулируются отраслями публичного права. Кроме того, в порядке судопроизводства могут защищаться непосредственно интересы государства, особенно в порядке конституционного судопроизводства. Следовательно, процессуальное право, в соответствии с указанным критерием, отвечает и признакам публичного права.

Если за критерий деления права на частное и публичное взять формальный критерий, например, кому предоставлена инициатива защиты права в случае его нарушения, в соответствии с которым публичное право – это то, которое охраняется по инициативе государственной власти, частное же – то, которое охраняется по инициативе частного лица,[104] то можно согласиться с О. В. Исаенковой, посчитавшей, что в этом случае отрасли гражданского процессуального и арбитражного процессуального права окажутся за рамками такого деления.[105] В качестве причин этого О. В. Исаенкова называет то, что в гражданских процессуальных и арбитражных процессуальных правоотношениях, с одной стороны, обязательным субъектом выступает суд как орган государственной власти[106] (признак публично-правового регулирования), а с другой стороны, четко проявляется принцип диспозитивности как основополагающее начало, на котором строится гражданское и арбитражное судопроизводство.[107] Кроме того, критерий инициативы защиты не дает ответа на относимость процессуального права к частному или публичному праву и по той причине, что возбуждение судопроизводства в действительности возможно как по инициативе частных лиц, так и по инициативе органов государственной власти, об этом свидетельствуют, в частности, ст. 52, 53 АПК и ст. 45, 46, 47 ГПК.

В качестве еще одного критерия деления права на частное и публичное правоведами предлагается принцип централизации и децентрализации. В соответствии с этим критерием для публичного права характерным является то, что отношения регулируются исключительно велениями, исходящими от одного единственного центра, каковым является государственная власть. Для частного же права характерно то, что государственная власть принципиально воздерживается от непосредственного и властного регулирования отношений, а предоставляет такое регулирование множеству маленьких центров, множеству субъектов права.[108]

Использование этого критерия также не позволяет однозначно отнести процессуальное право к публичному или частному праву. Отличительной чертой гражданских процессуальных и арбитражных процессуальных отношений, как справедливо отмечается процессуалистами, является то, что они – есть властеотношения.[109] Суд от имени государства осуществляет правосудие. В связи с этим полномочия суда по отношению к иным участникам процесса имеют властный характер. Как справедливо отмечал А. Ф. Клейнман, суду принадлежит руководящая роль на всем протяжении процесса, и в частности, в стадии судебного разбирательства и вынесения решения, которое, вступив в законную силу, становится общеобязательным, а стороны должны ему подчиниться.[110] Таким образом, процессуальное право с определенностью можно было бы отнести к публичному праву, поскольку единственным центром, регулирующим процессуальные правоотношения, является суд как орган государственной власти.

Однако процессуальная деятельность строится не только на началах руководящей деятельности суда и силе его властных полномочий. Следует согласиться с позицией В. М. Семенова, отметившего, что законодатель наделяет участников процесса такой полнотой процессуальных возможностей, которая требует от суда защиты прав и охраняемых законом интересов в соответствии с их природой и характером регулируемых отношений.[111] В каждом судебном деле, как отмечает В. М. Семенов, ряд важнейших процессуальных актов, в частности, возбуждение дела и другие, суд совершает исключительно в сочетании с распорядительными действиями лиц, участвующих в деле.[112] Не случайно в качестве основополагающих принципов гражданского и арбитражного процессов неизменно называются принципы диспозитивности и состязательности сторон.[113] Более того, в процессуальной правовой литературе принцип диспозитивности назван в качестве двигающего начала процесса.[114]

Заинтересованное лицо само решает для себя вопрос, обращаться или нет в суд за защитой своих прав, в каком объеме и какими средствами их защищать, кроме того, в ходе процесса оно может отказаться от дальнейшей судебной защиты путем отказа от иска, признанием иска или заключением мирового соглашения. При этом, как гласит п. 5 ст. 49 АПК, арбитражный суд не принимает отказ от иска, признание иска, уменьшение размера исковых требований и не утверждает мировое соглашение только в том случае, если эти действия участвующих в процессе лиц противоречат закону или нарушают права и законные интересы других лиц. В остальных же случаях, в том числе если нарушаются права и законные интересы самих участников процесса, арбитражный суд обязан согласиться с распорядительными действиями сторон. Аналогичное правило установлено и в ч. 2 ст. 36 ГПК.

Также ставит под сомнение публично-правовую природу процессуального права состязательное начало арбитражного и процессуального процессов. Суд в своей деятельности связан требованиями истца и возражениями ответчика, выйти за пределы которых он не имеет права. Стороны, в свою очередь, наделены обширными возможностями проявлять активность и инициативу, самостоятельно доказывать те обстоятельства, на которые они ссылаются в обоснование своей позиции, использовать при этом выбираемые ими самими средства доказывания и т. д. Суд не должен вмешиваться в процесс доказывания, оставаясь при этом лишь в роли арбитра, разрешающего дело. В соответствии с п. 2 ст. 66 АПК арбитражный суд только вправе предложить лицам, участвующим в деле, представить дополнительные доказательства, если сочтет невозможным рассмотрение дела по имеющимся материалам, тогда как стороны вправе и не откликаться на предложение суда, поскольку ответственности за это закон не предусматривает.

Таким образом, можно сделать вывод, что деятельность суда как регулятора процессуальных отношений сковывается соответствующими распорядительными действиями участников процесса, а это, в свою очередь, опять же свидетельствует о децентрализации процесса, а следовательно, и о его частноправовой природе.

Проанализированные выше критерии деления права на частное и публичное не являются исчерпывающими: в правовой науке выработаны и иные критерии,[115] анализ которых также приводит к выводу о том, что процессуальное право не следует рассматривать как отрасль права, имеющую в чистом виде публично- или частноправовую природу. Связано это с тем, что, как справедливо отметил В. М. Семенов, в процессуальных отношениях суда с участниками дела скрещиваются два начала: начало власти и подчинения, поскольку сами по себе процессуальные правоотношения имеют тип публично-правовых, и начало диспозитивности в поведении лиц, участвующих в деле.[116] Таким образом, можно сделать вывод, что процессуальное право находится на стыке частного и публичного права. Сочетая в себе элементы и частного и публичного права, процессуальное право имеет смешанную частно-публичную правовую природу.

Вместе с тем не будет верным утверждение, что и все институты процессуального права также имеют смешанный, частно-публичный правовой характер. Судебная власть как таковая – публична, поэтому там, где имеет место ее непосредственное применение, соответствующий процессуальный институт будет иметь публично-правовую природу, там же, где в той или иной мере основополагающим будет волеизъявление участников судопроизводства, в зависимости от степени вмешательства публичной власти в их активность, соответствующий процессуальный институт будет иметь частноправовую или смешанную, частно-публичную правовую направленность. Так, в качестве примера частноправового института процессуального права можно назвать институт отказа от дальнейшей судебной защиты в порядке ст. 49 АПК, когда такой отказ не противоречит требованиям закона и не нарушает прав и интересов других лиц. Отказ от субъективного права в данном случае является проявлением частноправового начала, поскольку таким образом происходит реализация гражданско-правовой юридической свободы личности. Несомненную же публично-правовую природу имеют такие процессуальные институты, как гражданская процессуальная и арбитражная процессуальная ответственность, процессуальные сроки, институт обеспечения иска и др.

В процессуальной литературе, разделяющей взгляд на дуалистическую природу процессуального права, высказано мнение о бесспорном публично-правовом характере института подведомственности.[117] Однако такое утверждение сомнительно по целому ряду причин. Действительно, подведомственность как институт, устанавливающий относимость того или иного дела к ведению определенного юрисдикционного органа, основывается на признании государством за этим органом права на рассмотрение и разрешение соответствующей категории дел. В противном случае деятельность юрисдикционного органа, не поддерживаемая принудительной силой государственной власти, по существу лишится своего смысла: выигравшей дело стороне должно быть гарантировано право на принудительное исполнение решения в случае недобросовестного поведения должника. В то же время само распределение категорий дел между различными органами юрисдикционной системы основывается на публичном государственном интересе обеспечения их правильного, доступного и своевременного разрешения.

Все более развивая институт третейского разрешения споров, как институт, свойственный частному праву, государственная власть тем не менее сама устанавливает те категории дел, которые заинтересованные лица могут разрешить минуя государственные суды. В частности, Федеральный закон «О третейских судах в РФ» предусматривает расширение подведомственности третейских судов путем предоставления им возможности рассматривать споры между гражданами (физическими лицами) и организациями (юридическими лицами), что до его принятия не разрешалось.[118] Таким образом, общая подведомственность дел негосударственным юрисдикционным органам определяется государством в императивном порядке.

Такой подход к формированию подведомственности негосударственных юрисдикционных органов наблюдается практически во всех странах, где такие органы существуют.[119] Например, в Швеции деятельность третейских судов (арбитражей) осуществляется в соответствии с Законом об арбитраже 1999 г.[120] Подведомственность дел арбитражам определена в ст. 1 данного Закона. При этом, если арбитраж вынесет решение по делу, которое согласно шведскому праву ему неподведомственно, арбитражное решение является недействительным (ст. 33 Закона). В Англии подведомственность дел арбитражам и правила их деятельности урегулированы Законами об арбитражах 1950 и 1979 г., во Франции – Книгой IV нового Кодекса гражданского судопроизводства, в Испании – Законом об арбитраже 1988 г., в Греции – ст. 867–903 Гражданского процессуального кодекса, в Бразилии – Федеральным законом № 9.307 от 23 сентября 1996 г., в Италии – ст. 806–840 Гражданского процессуального кодекса и т. д.[121] Правилом, общим для всех государств, является то, что решение, вынесенное арбитражным судом по вопросам, не отнесенным законодательством к подведомственности третейских судов (арбитражей), является недействительным, и, следовательно, не может быть исполнено принудительной силой государства.

Публично-правовую сущность института подведомственности подтверждает и наличие гражданской процессуальной и арбитражной процессуальной ответственности за нарушение правил подведомственности. Законодательно установлено, что при обращении за защитой нарушенных прав и охраняемых законом интересов в ненадлежащий юрисдикционный орган дело не будет рассматриваться, а в случае ошибочного рассмотрения – подлежит безусловной отмене или не имеет юридической силы.

Вместе с тем о публично-правовой сущности института подведомственности в чистом виде можно говорить лишь применительно к случаям исключительной (единичной) подведомственности, когда определенная категория дел отнесена к ведению исключительно одного юрисдикционного органа. В этом случае лица, заинтересованные в защите своих прав и законных интересов, могут реализовать свое право на их защиту только посредством обращения в строго определенный юрисдикционный орган, без каких-либо возможных вариантов иного поведения. Аналогично не предусматривается иных вариантов возможностей разрешения дела, кроме установленной законом, при императивной подведомственности, когда дело рассматривается хотя и несколькими юрисдикционными органами, но в строго определенной законом последовательности. Здесь заинтересованные лица также должны подчиняться установленным законодателем требованиям к порядку обращения в тот или иной орган юрисдикционной системы.

Однако законодательством предусмотрены ситуации, когда нормы о подведомственности оставляют решение вопроса об органе, который будет рассматривать конкретное дело, на усмотрение заинтересованных в защите своих прав и законных интересов лиц. Такие положения, на наш взгляд, свидетельствуют о наличии частноправовых начал в институте подведомственности.

В соответствии с традиционным пониманием правил альтернативной подведомственности[122] заинтересованному в защите своих прав лицу законом предоставляется возможность самому по своему усмотрению выбрать один из предлагаемых юрисдикционных органов, который бы занялся разбирательством его дела. Говорить о публично-правовых нормах здесь не будет уместным, поскольку распоряжение правом на обращение за защитой хоть и стеснено рамками указанных законом органов, но тем не менее целиком зависит от воли юридически свободного заинтересованного субъекта.

При смешанной подведомственности, помимо возможности выбора, как при альтернативной подведомственности, одного из предлагаемых юрисдикционных органов, в случае выбора несудебного органа и получения от него неблагоприятного для себя решения заинтересованному лицу для разрешения его дела предоставлена возможность дополнительно вновь обратиться в судебный орган. Таким образом, заинтересованный субъект самостоятельно может выбрать, в какой из юрисдикционных органов ему обратиться за защитой, а в случае выбора несудебного органа впоследствии, опять же по своему усмотрению, пересмотреть дело посредством обращения в суд.

Наиболее же свидетельствует о присутствии в институте подведомственности частноправовых положений наличие правил договорной подведомственности. Сам термин «договорная» связан в первую очередь с частным правом, поскольку характеризуется наличием согласованной воли двух или более равноправных субъектов. По взаимному согласию стороны вправе передать практически любой спор, возникший между ними, на рассмотрение третейского суда. При этом арбитражный суд или суд общей юрисдикции не вправе пренебречь таким соглашением, поскольку его наличие свидетельствует об изменении сторонами подведомственности дела, после чего этим судам дело становится уже неподведомственно. Возможность самостоятельного изменения подведомственности дела по договоренности сторон и является ярким примером частноправового регулирования института подведомственности.

Таким образом, основываясь на вышеизложенном, следует сделать вывод, что институт подведомственности, как и процессуальное право в целом, органично сочетает в себе элементы частного и публичного права, то есть, является по существу смешанным частно-публичным правовым процессуальным институтом. Регулируя вопросы относимости той или иной категории дел к ведению государственных или поддерживаемых государством юрисдикционных органов, институт подведомственности решает публично-правовые задачи. В то же время, предоставляя заинтересованным субъектам право самостоятельно выбирать орган, который, по их мнению, наиболее подходит для разрешения конкретного дела, институт подведомственности тем самым развивает частноправовые начала процессуального права.

Придерживаясь мнения о смешанной частно-публичной правовой сущности института подведомственности, следует отметить, что границы между публичным и частным правом, как справедливо отмечал И. А. Покровский, не представляют резкой демаркационной линии и на протяжении истории далеко не всегда проходят в одном и том же месте.[123] Области регулирования публичного и частного права, в том числе и в пределах института подведомственности, в различных временных рамках менялись. Это связано с тем, что как для правовой системы в целом, так и для отдельных отраслей и институтов права наиболее важно оптимальное, гармоничное, отвечающее интересам общества сочетание частного и публичного права. В литературе отмечается, что проблема такого сочетания публичного и частного права в современном правоведении только ставится и до конца еще не решена.[124] В этой связи необходимо проследить возможные тенденции в развитии сочетания публичного и частного права и в нормах о подведомственности.

Концепция судебной реформы в Российской Федерации устанавливает, что законодатель гарантирует защиту основных прав и свобод человека и в связи с этим «переориентацию всей деятельности правоохранительных органов в части приоритетности защиты интересов личности перед публичным интересом».[125] Основываясь на данном положении, вполне логично допускается проникновение частноправовых диспозитивных начал и в регулирование института подведомственности. Учитывая приоритет частного интереса над публичным, можно было бы предоставить заинтересованному лицу право самому определять тот орган, в котором он будет отстаивать свои права и законные интересы. Так, провозглашенное ст. 46 Конституции РФ всеобщее право на судебную защиту в условиях современной разветвленной судебной системы можно было бы трактовать и как предоставление субъекту права самому выбирать подсистему судебной власти для обращения за защитой.

На наш взгляд, такое решение проблемы соотношения частно- и публично-правовых начал в регулировании института подведомственности будет в корне неправильным. Нормы о подведомственности – это не просто институт процессуального права, а институт, обеспечивающий сбалансированное функционирование всей юрисдикционной системы государства и равномерное распределение нагрузки по разрешению юридических дел между отдельными юрисдикционными органами. Решение этих задач относится к важнейшим публично-правовым государственным интересам и обеспечивается в первую очередь четким разграничением полномочий соответствующих органов. Пересечение компетенции различных юрисдикционных органов, т. е., когда разрешение конкретного юридического дела возможно в двух, трех и более органах, совершенно справедливо относится к негативным явлениям юрисдикционной системы,[126] поскольку неизбежно ведет к возникновению споров о подведомственности. Поэтому наиболее отвечающим интересам слаженного функционирования механизма разрешения юридических дел в государстве видится публично-правовое императивное установление подведомственности дел конкретным юрисдикционным органам. Учитывая конституционность права на судебную защиту, правила альтернативной или смешанной подведомственности, содержащие диспозитивные частноправовые начала, целесообразно применять к регулированию подведомственности лишь в тех случаях, когда это приведет к более оперативному разрешению дел, а также с целью разгрузить судебную систему путем разрешения незначительных или очевидных дел в несудебных органах.

Особого внимания заслуживают правила договорной подведомственности, поскольку их существование в условиях свободного гражданского оборота является объективно необходимым. Субъекты, наделенные юридической свободой распоряжаться своими субъективными гражданскими правами самостоятельно на свой риск и страх, должны иметь возможность разрешения споров между ними, не прибегая к помощи судебной власти государства. В то же время при установлении правил договорной подведомственности следует исходить из характера правоотношений, из которых возникает подлежащее разрешению дело. В зависимости от того, из частноправовых или публично-правовых материальных отношений возникло спорное правоотношение, договорная подведомственность может или не может допускаться. В этой связи следует признать правильным существующее положение, когда третейское разбирательство в соответствии с законодательством о третейских судах возможно между юридическими лицами и (или) гражданами только по спорам, возникающим из гражданских правоотношений, поскольку данные отношения являются частноправовыми и государство не вправе вмешиваться в их разрешение без волеизъявления на то заинтересованных лиц.

Правила договорной подведомственности не следует распространять на дела, возникающие из административных или иных публично-правовых отношений. В этом случае превалирующим является специфика объекта правоотношения, которая не может быть проигнорирована. Наличие публичного интереса свидетельствует о непосредственном участии в данном правоотношении государственной власти, которая в своей деятельности связана соответствующими нормами закона, выходить за пределы которых просто не вправе. Поэтому нормы о подведомственности дел из публично-правовых отношений также должны иметь публично-правовую сущность и императивный характер.

В какой-то мере исключениями из этого правила могут быть ситуации, когда государство, несмотря на то, что в силу своей природы и придает публичный характер возникающим с его участием правоотношениям, тем не менее выступает как субъект гражданского права, например, во взаимоотношениях с инвесторами, в первую очередь – с зарубежными. Это связано с тем, что судебная власть, хоть и является независимой от иных ветвей власти, все же представляет интересы и государства, по крайней мере, в глазах инвесторов, чье личное участие в финансировании государственных проектов требует гарантии того, что вложенные ими средства будут в полном объеме и без проволочек возвращены. Передача споров между государством и инвесторами на разрешение независимых и беспристрастных арбитров является одной из таких гарантий.[127] Поэтому можно признать справедливым закрепление в ст. 22 Федерального закона «О соглашениях о разделе продукции» возможности разрешения споров между государством и инвесторами по их соглашению в суде, в арбитражном суде или в третейском суде (в том числе в международных арбитражных институтах). Этой же логике отвечает предусмотренная ст. II Европейской конвенции о внешнеторговом арбитраже возможность для публично-правовых юридических лиц обращаться для разрешения споров, возникающих из внешнеторговых сделок с их участием, к арбитражу.

Вопрос о договорной подведомственности споров с участием публично-правовых органов по-разному решается в зарубежных государствах. В странах англо-американской системы права возможность рассмотрения споров с участием государственных органов, как правило, допустима (например, в США третейские суды вправе рассматривать споры в сфере антимонопольного права). Это можно объяснить тем обстоятельством, что в странах англо-американской системы права не признано деление права на частное и публичное, следовательно, этот фактор в меньшей степени влияет на функционирование юрисдикционной системы.

В странах континентальной системы права, напротив, возможность передачи споров из публично-правовых отношений на рассмотрение третейских судов является редким исключением из правила. Так, в Греции, где согласно ст. 867.1 Гражданского процессуального кодекса в арбитраж могут быть переданы лишь частноправовые споры, касающиеся вопросов, которые стороны свободны самостоятельно урегулировать (исключаются, в частности, дела о разводе, дела государственного интереса и т. д.), недавнее дело AED 24/1993 продемонстрировало расширительный подход к подведомственности дел арбитражам. В этом деле специальный Верховный суд постановил, что даже налоговые споры могут быть переданы в арбитраж, если это установлено соглашением между государством и зарубежным инвестором.[128] В Швеции Закон об арбитраже 1999 г. предусматривает передачу в арбитраж споров, вытекающих из антимонопольного права, однако эта возможность ограничена принятием решения лишь в отношении гражданско-правовых последствий антимонопольного права в том, что касается сторон.[129]

Исходя из вышеизложенного, можно сделать вывод, что понимание института подведомственности как института, имеющего дуалистическую частно-публичную правовую природу, имеет не только теоретическое значение, но и практическую ценность как в законотворческой, так и в правоприменительной деятельности. Использование различного сочетания частно- и публично-правовых начал в регулировании данного института позволит эффективно скоординировать работу всего механизма разрешения юридических дел, разумно распределяя нагрузку между различными юрисдикционными органами. В то же время проявленная законодателем последовательность в правовой регламентации института подведомственности будет способствовать правильному определению заинтересованными субъектами подведомственности конкретного дела, исходя из частной или публичной природы спорного правоотношения. Так, в случае коллизии подведомственности, внимание законодательных и правоприменительных органов должно быть обращено на частноправовую сторону подведомственности. Для юрисдикционной системы является более рациональным, если возможность выбора юрисдикционных органов осуществляется в рамках договорной подведомственности – между государственным судом и третейским судом (арбитражем), а не в рамках альтернативной подведомственности – между двумя государственными судами.

1.4. Подведомственность как условие реализации права на судебную защиту

Деятельность юрисдикционных органов по разрешению юридических дел, как правило, начинает осуществляться в связи с обращением к этим органам лиц, заинтересованных в защите своих прав и охраняемых законом интересов. Право обращения за разрешением дел к управомоченным государственным или иным юрисдикционным органам является одной из основных юридических гарантий субъективных прав и охраняемых законом интересов граждан и юридических лиц. Статья 46 Конституции РФ закрепляет право каждого на судебную защиту.

Как отмечает Л. А. Ванеева, изучение механизма осуществления права на судебную защиту является одной из центральных проблем науки процессуального права, поскольку, будучи само субъективным правом и элементом правового статуса наряду с другими правами, в то же время служит гарантией реальности последних.[130] Наиболее глубокому анализу правоведов подвергается важнейший этап в осуществлении судебной защиты – возбуждение дела в суде первой инстанции. Именно в связи с исследованием данного вопроса в науке процессуального права наиболее часто происходит изучение подведомственности и ее роли в реализации права на судебную защиту.

Как правило, подведомственность называется в качестве предпосылки[131] или условия реализации права на обращение за судебной защитой[132] (права на предъявление иска). В то же время существует мнение, что подведомственность является лишь условием, исключающим право на обращение в суд,[133] или же пределом осуществления этого права.[134]

Такие разнородные, неоднозначные суждения вызваны в первую очередь различным подходом к пониманию права на обращение в суд (права на предъявление иска) и права на судебную защиту, которые в науке процессуального права традиционно разделяются.[135] Можно выделить несколько основных точек зрения на правовую природу права на обращение за судебной защитой.

Во-первых, некоторые авторы рассматривают право на обращение за судебной защитой как проявление процессуальной правоспособности, как один из ее элементов.[136] По мнению В. Н. Щеглова, право на обращение за судебной защитой есть процессуальная правоспособность, ибо оно предшествует возникновению процесса по делу.[137] О. В. Иванов отмечает, что это право возникает непосредственно из процессуальной правоспособности, так как для его возникновения не требуется какого-либо юридического факта.[138]

Данный подход не был поддержан большинством правоведов, в адрес его были высказаны справедливые возражения. Как отмечается в литературе, процессуальная правоспособность – это прежде всего общая абстрактная предпосылка правообладания в сфере процессуального права,[139] это только потенциальная возможность иметь при известных условиях субъективные процессуальные права.[140] В то же время право на обращение за судебной защитой имеет достаточную степень конкретизации, чтобы быть субъективным правом.[141] Конкретизирующим обстоятельством является связь с определенным лицом и конкретным содержанием, указанным в законе. Таким образом, право на обращение в суд в отличие от правоспособности является самостоятельным субъективным процессуальным правом.

Наиболее распространенным в науке процессуального права является понимание права на предъявление иска (права на обращение в суд) как субъективного процессуального права, которое возникает у заинтересованного лица при наличии указанных в законе обстоятельств, именуемых в процессуальной литературе предпосылками.[142]

Впервые учение о предпосылках права на обращение в суд за судебной защитой применительно к исковому производству было глубоко разработано М. А. Гурвичем.[143]

По его мнению, судебная защита, являясь гарантией действенной охраны права и интересов граждан и организаций, должна быть поставлена в такие условия, при которых, с одной стороны, ее получение было бы широко доступным, а с другой – ее действие максимально эффективным.[144] Как отмечал М. А. Гурвич, широкая возможность обращения в суд, обеспеченная законами государства, не означает, однако, что любое лицо вправе, обратившись с любым делом в суд, возбудить рассмотрение дела. Право на предъявление иска может быть осуществлено только при соблюдении необходимых и обязательных условий, которые М. А. Гурвич называл предпосылками.[145] Подход М. А. Гурвича к пониманию права на предъявление иска впоследствии был развит и дополнен в целом ряде других работ.[146]

По мнению представителей данного направления науки процессуального права, в качестве оснований возникновения права на предъявление иска (права на обращение за судебной защитой) действует целая система предпосылок, дифференцируемых различными авторами в зависимости от разных критериев на общие и специальные, положительные и отрицательные, объективные и субъективные. Если М. А. Гурвич выделял 7 предпосылок права на предъявление иска,[147] то Г. Л. Осокина, например, называет 11 таких предпосылок.[148]

Учитывая современное состояние судебной власти, а также факт законодательного закрепления и последовательной реализации принципа приоритетности судебной защиты перед иными формами разрешения юридических дел, теория предпосылок требует переосмысления. Долгое время эта теория была исторически оправдана и имела прогрессивное значение, позволяя при помощи достаточно определенных критериев (предпосылок) ограничить свободное усмотрение судей при решении вопроса о возбуждении или об отказе в возбуждении производства по делу. Как отмечает А. В. Цихоцкий, оспаривать данную теорию трудно, ибо она опирается на устоявшиеся взгляды ведущих юристов.[149] Однако сейчас, в условиях признания права каждого на судебную защиту конституционным и установления общей судебной подведомственности на разрешение практически любого спорного вопроса, теория предпосылок права на иск не выглядит отвечающей современным требованиям процессуальной науки. По справедливому замечанию К. И. Комиссарова, теория предпосылок права на иск создает ложное впечатление, будто возможность обращения с иском в суд является делом весьма сложным.[150]

Можно согласиться с А. В. Цихоцким, задавшимся вопросом, кому нужно субъективное процессуальное право, которое возникает лишь при условии, что в реальной действительности 11 юридических фактов (предпосылок) «выстроятся» в одну линию и образуют юридических состав из 11 факторов.[151]

Ряд юристов попытались по-иному решить вопрос о праве на обращение за судебной защитой. Как отмечает Е. Г. Пушкар, право на обращение в суд является объективно существующей реальностью до возникновения процессуальных правовых отношений. Оно, в свою очередь, может быть реализовано предъявлением заявления или жалобы, в соответствии с процессуальным принципом диспозитивности.[152] Поскольку право на обращение за судебной защитой существует объективно, то нельзя говорить о наличии процессуальных предпосылок его возникновения. По мнению Е. Г. Пушкара, следует говорить не об условиях (предпосылках) права, а об условиях его реализации, поскольку право на обращение в суд является конституционным, гарантируется государством и принадлежит всем гражданам и организациям.[153] Также не о предпосылках, а об условиях осуществления права на возбуждение дела в арбитраже говорят Т. Е. Абова и В. С. Тадевосян.[154] В то же время само качественное содержание условий реализации права на обращение у вышеуказанных авторов, по существу, идентично содержанию предпосылок права на предъявление иска.

Критически относится к теории предпосылок права на обращение за судебной защитой В. В. Ярков. По его мнению, при решении вопроса о возбуждении дела следует рассматривать не предпосылки, а условия возникновения права на обращение в суд, к которым он относит два – процессуальную правоспособность и подведомственность.[155] Однако в своих выводах он не совсем последователен. По мнению В. В. Яркова, право на обращение в суд возможно в двух качествах. С одной стороны, право на обращение в суд существует как потенциальная возможность обращения за судебной защитой. С другой стороны, в случае реализации этой потенциальной возможности, возникает конкретное право на обращение в суд по конкретному делу.[156] Именно условиями возникновения последнего, очевидно, и являются правоспособность и подведомственность.

В то же время рассматриваемые два качества права на обращение в суд тесно между собой взаимосвязаны. Потенциальная способность, без возможности быть реализованной, по существу, теряет смысл своего существования. Равно как и для конкретного права на обращения в суд по конкретному делу необходимо наличие потенциальной возможности для такого обращения. Поэтому рассматривать потенциальное и конкретное право на обращение в суд необходимо совместно. В данном случае, конкретное право – это реализованная возможность обращения за судебной защитой. Для того, чтобы эта возможность была реализована, законодательство предусматривает определенные условия. Следовательно, при рассмотрении вопроса о возбуждении дела необходимо исследовать не условия возникновения, а условия реализации права на обращение в суд. В противном случае будет иметь место та же теория предпосылок, только с меньшим их количеством.

Об этом свидетельствуют и процессуалисты, придерживающиеся теории предпосылок права на обращение за судебной защитой. Так, на различие между предпосылками возникновения права на обращение за судебной защитой и условиями реализации этого права указывает Г. Л. Осокина. Предпосылки права на иск, отмечает Г. Л. Осокина, – это такие обстоятельства процессуально-правового характера, которые обусловливают возникновение права на предъявление иска. Юридическое значение предпосылок, по ее мнению, состоит в том, что их отсутствие означает отсутствие у заинтересованного лица самого права на предъявление иска. Условия реализации права на обращение за судебной защитой – это такие обстоятельства процессуально-правового характера (юридические факты), которые в отличие от предпосылок не влияют на возникновение самого права на обращение в суд, но обусловливают надлежащий порядок его реализации.[157]

Если рассматривать право на обращение за судебной защитой как существующее до и вне процессуальных отношений, то не должно и возникать вопроса о предпосылках (условиях) его возникновения в процессе. Не случайно, что позднее В. В. Ярков с процессуальной правоспособностью и подведомственностью связывает не возникновение, а именно реализацию права на обращение в суд.[158]

В последние годы все больше внимания уделяется подходу к праву на обращение за судебной защитой, предложенному и обоснованному в свое время К. И. Комиссаровым.

По мнению К. И. Комиссарова, все лица могут обращаться в суд с просьбой о рассмотрении спора о праве гражданском. Право на иск является принадлежностью каждого. Отсутствие же права на иск – это лишь незначительное исключение из этого общего правила. Поэтому, как считает К. И. Комиссаров, правильнее говорить не о предпосылках права на иск, а об отдельных, предусмотренных законом, условиях, при которых оно исключается.[159]

Продолжила эту позицию М. Ю. Розова. По ее мнению, законодатель при определении оснований возникновения права на обращение в суд не воспользовался категорией предпосылок, а применил иную юридическую конструкцию: право на обращение в суд возникает при наличии одного обстоятельства – предположении заинтересованности лица, но дополнительно в законе установлен перечень условий, исключающих это право.[160] Однако предложенная М. Ю. Розовой конструкция вызывает определенные сомнения.

Вопрос о роли заинтересованности в реализации права на обращение в суд в процессуальной науке является дискуссионным. Одни процессуалисты считают заинтересованность лица, обращающегося в суд за защитой своих прав и охраняемых законом интересов, обязательной предпосылкой возникновения права на такое обращение.[161] Другие же по различным основаниям отрицают за юридической заинтересованностью лица, обращающегося за судебной защитой, такое значение.[162] Наиболее предпочтительной представляется позиция последних, что обусловлено целым рядом причин.

С одной стороны, юридическая заинтересованность лица, обращающегося за судебной защитой, представляет собой осознание субъектом своего материально-правового интереса и относится к субъективной сфере, а не к объективной. Как справедливо отмечает Л. А. Ванеева, в качестве результата этого осознания заинтересованность объективируется в требовании, заявленном суду, и не может быть подтверждена никакими иными объективными данными.[163] Поскольку объективно юридическая заинтересованность может быть подтверждена только обращением заинтересованного лица в суд, было бы сомнительно связывать возникновение права на обращение за судебной защитой с этой же заинтересованностью.

С другой стороны, по мнению М. А. Гурвича, с которым можно согласиться, юридический интерес к процессу при предъявлении иска хотя бы у одной из сторон есть всегда.[164] Этой же позиции придерживался А. А. Мельников, подчеркивая, что наличие юридической заинтересованности у лиц, обращающихся в суд за защитой своих прав и охраняемых законом интересов, не может служить предпосылкой права на обращение в суд, так как у таких лиц незаинтересованности в деле быть не может. Проверять у них юридическую заинтересованность – это все равно как проверять наличие у граждан правоспособности, зная, что по закону они правоспособны со дня рождения.[165]

Возражая против мнения А. А. Мельникова, А. Н. Кожухарь отмечает, что выявление юридической заинтересованности в обращении в суд необходимо для правильного разрешения дела. Неправильное определение юридической заинтересованности в предмете спора, по его мнению, ведет к постановлению ошибочного решения.[166] Таким утверждением А. Н. Кожухарь связывает реализацию права на обращение в суд с принятием правильного решения по делу, что является сомнительным. Разрешение дела и возбуждение производства по делу – это различные стадии процесса, преследующие различные цели. Поэтому при принятии от заинтересованного лица заявления о защите его прав и охраняемых законом интересов судья не должен рассматривать вопросы, касающиеся непосредственного разрешения дела. Определение всех обстоятельств, имеющих значение для правильного разрешения дела, является задачей судебного разбирательства, по итогам которого и должно быть вынесено законное и обоснованное судебное решение.

На связь между правом на обращение в арбитражный суд и вопросом о наличии или отсутствии у истца материальной заинтересованности указывает В. М. Шерстюк. По его мнению, если истец не имеет материально-правового интереса к исходу дела, то он по существу обращается в арбитражный суд в защиту прав других лиц, либо в защиту общественных и государственных интересов. Так как закон в данном случае, как считает В. М. Шерстюк, ссылаясь на судебную практику Высшего Арбитражного Суда РФ,[167] не предоставляет истцу права обратиться в арбитражный суд в защиту прав других лиц, то в принятии его заявления должно быть отказано, либо производство по делу должно быть прекращено.[168]

При оценке вывода В. М. Шерстюка вызывает некоторое сомнение то обстоятельство, что истец, не являющийся реальным участником спорного правоотношения, обращается в суд от своего имени и соблюдает все необходимые условия предъявления искового заявления в суд, в то время как в действительности предполагает защиту интересов каких-либо иных лиц. Более вероятным выглядит предположение, что такой истец неправильно оценивает свою правовую позицию к заявляемому им требованию и обращается в суд с намерением ее отстоять и добиться вынесения решения в свою пользу. На это указывает, в частности, ст. 36 АПК 1995 г., согласно которой, арбитражный суд, установив во время разбирательства дела, что иск предъявлен не тем лицом, которому принадлежит право требования, мог допустить замену первоначального истца надлежащим истцом только с согласия истца, установленного им как ненадлежащего. В том случае, если надлежащий истец вступал в процесс в качестве третьего лица, заявляющего самостоятельное требование, то первоначальный истец, не согласный на свою замену, продолжал свое участие в деле в прежнем процессуальном статусе. Если считать, что лицо, не имеющее материально-правового интереса, обращается в суд в защиту прав других лиц, то непонятно, зачем закон предусматривал возможность его участия в деле после вступления в процесс лиц, чьи интересы он якобы защищал. Также как непонятно его возможное несогласие на вступление в процесс надлежащего истца, если его участие в процессе обусловлено исключительно стремлением защитить интересы этого лица.

Учитывая вышеизложенное, представляется верной позиция Р. Е. Гукасяна, посчитавшего важным при определении заинтересованности истца разграничивать лиц, выступающих в защиту своего материального интереса, ошибочно полагающих, что право, за защитой которого они обратились в суд, принадлежит им, и лиц, которые выступают не в своем интересе, а в защиту интересов другого лица, ошибочно полагая, что они управомочены на это.[169] Оценивая первую категорию, Р. Е. Гукасян справедливо отмечает их заинтересованность в процессе, несмотря на отсутствие реального правового интереса в отношении предмета спора. В отношении же второй категории лиц, представляется на совсем точным оценивать их право на обращение в суд, исходя из категории материального интереса, как предлагает Р. Е. Гукасян. По существу, обращение в суд за защитой интересов иных лиц является процессуальным представительством, регулированию которого посвящены соответствующие нормы процессуальных нормативных актов (напр., гл. 6 АПК). Поэтому решение вопроса о судьбе процесса будет зависеть не от отсутствия материальной заинтересованности в разрешении дела, а от надлежащего удостоверения полномочий на ведение дела в интересах представляемого лица.

Анализируя позицию процессуалистов, придерживающихся оценки материальной заинтересованности как обязательной предпосылки права на обращение в суд, не совсем понятно, каким образом эти авторы предлагают выявлять наличие у обращающегося в суд лица юридической заинтересованности в данном деле. Так, Р. Е. Гукасян отмечает, что нормативная конкретизация заинтересованности и определение ее с помощью других признаков может привести к тому, что лица, заинтересованные в разрешении дела, окажутся лишенными возможности обратиться в суд, поскольку все допустимые случаи заинтересованности законодатель не может предусмотреть.[170] Выяснение же взаимосвязи между требованием истца, обратившегося в суд, и его материальным интересом относится к непосредственному выяснению обстоятельств дела и не должно осуществляться на стадии возбуждения производства по делу. Без исследования и оценки представленных доказательств вывод об отсутствии у истца материального интереса будет носить предположительный характер (хотя в ряде случаев и с высокой степенью вероятности).

Вряд ли на основании одного только предположения об отсутствии юридической заинтересованности можно отказать лицу в осуществлении права на обращение за судебной защитой. Также нет препятствий и для того, чтобы, установив в ходе судебного разбирательства отсутствие у истца права, за защитой которого он обратился, вынести решение по существу дела, отказав истцу в удовлетворении его исковых требований. На это указывал и М. А. Гурвич, считая, что требовать прекращения производством начатого уже рассмотрением по существу дела за отсутствием интереса к решению было бы неоправданным ригоризмом, если истец почему-либо настаивает на решении, в получении которого он находит для себя надобность.[171]

Тенденция к такому пониманию юридической заинтересованности как предпосылки права на обращение в суд была продемонстрирована законодателем в новом АПК. На это, в частности, указывает отмена в арбитражном процессе института отказа в принятии искового заявления. Следовательно, то обстоятельство, что у истца нет материальной заинтересованности в разрешении дела, может быть установлено только после принятия дела к производству. Изъято из текста АПК и правило о замене ненадлежащего истца, что предполагает наличие интереса к процессу у любого истца. Таким образом, при установлении по итогам судебного разбирательства отсутствия у истца материальной заинтересованности в деле согласно действующему законодательству представляется наиболее правильным завершать процесс вынесением решения об отказе в иске.

Наконец, последняя группа правоведов, занимающихся исследованием права на обращение за судебной защитой, выводит это право непосредственно из общих конституционных прав, образующих правовой статус граждан и юридических лиц. По мнению М. А. Викут, право на обращение за судебной защитой и обязанность осуществить процессуальную деятельность по судебной защите охватывается своеобразным правоотношением, выражающим юридические отношения личности и государства, и появляется у соответствующих лиц одновременно с возникновением процессуальной правоспособности.[172]

Согласно утверждению Р. Е. Гукасяна, субъективное процессуальное право на обращение за судебной защитой является результатом постадийной трансформации конституционного права на судебную защиту. Отношения по защите права возникают сначала с государством в целом, затем с судебными органами как судебной системой и, наконец, – с конкретным судебным органом.[173] В этой связи заслуживает внимание и мнение М. А. Гурвича о сущности правосудия и деятельности суда, согласно которому нельзя говорить о том, что суд несет обязанность по оказанию защиты перед государством или перед заинтересованными в процессе лицами. В данном случае, по мнению М. А. Гурвича, обязанность суда представляет собой конкретизацию в судебном процессе общей и абстрактной государственной обязанности по правосудию.[174]

Подход, предлагаемый указанными процессуалистами, представляется наиболее верным и перспективным в плане развития как теории процессуальных наук, так и совершенствования законодательства. Безусловно, как справедливо замечает Л. А. Ванеева, отождествлять конституционное право на судебную защиту с субъективным процессуальным правом на обращение за судебной защитой, как это порой предлагается,[175] не следует.[176] Однако нельзя забывать и об их тесной взаимной связи. Регулирование права на обращение за судебной защитой ни в коем разе не должно создавать ограничений для реализации конституционного права на судебную защиту. Это обуславливается самим статусом права на судебную защиту, закрепленного ст. 46 Конституции РФ, имеющей прямое действие и обладающей высшей юридической силой. Между тем теория предпосылок права на обращение в суд и некоторые другие подходы правоведов свидетельствуют об обратном.

Так, по мнению Г. Л. Осокиной, право на судебную защиту следует рассматривать в двух аспектах: как право на обращение за защитой и право на получение защиты.[177] При этом для того чтобы иметь право на судебную защиту в смысле права на ее получение, надо иметь право на обращение к суду за защитой.[178] Таким образом, анализируя данные суждения, можно прийти к выводу, что субъекту – носителю права на судебную защиту может быть отказано в реализации данного права путем ограничения права на обращение в суд.

Вызывает сомнение и предлагаемая связь конституционного права на судебную защиту с правом на получение судебной защиты, понимаемым как удовлетворение судом материально-правового притязания заинтересованного субъекта к лицу, предположительно нарушившему его права и охраняемые законом интересы. Исходя из этой связи, если лицу, обратившемуся в суд за защитой своих прав и интересов, будет отказано в удовлетворении его требований, то ему, следовательно, будет отказано и в реализации его конституционного права на судебную защиту, или же будет признано, что данное право у него отсутствует. Однако с этим трудно согласиться. Вынесение судом неблагоприятного решения свидетельствует лишь об отсутствии у проигравшего процесс лица оснований для материально-правовых притязаний. Вместе с тем такое решение выносится судом по итогам осуществленной им деятельности по рассмотрению данного дела. Процесс рассмотрения и разрешения дела судом как в случае признания обоснованными заявленных требований, так и в случае отказа в их удовлетворении абсолютно идентичен. Почему же в одном случае можно говорить, что лицо реализовало свое право на судебную защиту, а в другом – нет? Непонятно и то, почему суд осуществляет свою деятельность, хотя у лица в конечном итоге может не оказаться права на эту деятельность. Исходя из этого, можно сделать вывод, что право на судебную защиту и его реализация не зависит от результата рассмотрения дела судом.

Как справедливо отмечает Л. А. Ванеева, право на судебную защиту – это обеспеченная законом возможность пользоваться таким социальным благом, как правосудие.[179] Это возможность требовать от судебных органов надлежащего осуществления ими своих функций по рассмотрению и разрешению юридических дел. Однако если рассматривать право на судебную защиту только таким образом, то сложно найти различие между ним и правом на обращение в суд. Конституционное право на судебную защиту не исчерпывается возможностью обращения в суд за защитой. Не исчерпывается оно и возможностью также пользоваться всеми предусмотренными законом процессуальными средствами защиты.[180]

Право на судебную защиту является отражением взаимоотношений между государством и обществом. Государство призвано защищать права и законные интересы членов общества. Именно с этой целью в государстве создаются специальные органы – судебные, единственной функцией которых является разрешение от имени государства различных юридических дел. Как верно отмечает Е. Г. Пушкар, конституционное право на судебную защиту означает возможность оказания помощи государством в лице суда в разрешении материально-правовых споров и применения мер принуждения для приведения их поведения в соответствие с предписаниями закона.[181] С другой стороны, лицам, заинтересованным в получении от государства такой помощи, должна быть обеспечена возможность надлежащей реализации их права на судебную защиту. Именно исходя из таких побуждений, столь широко трактует содержание конституционного права на судебную защиту Е. А. Крашенинников.

По его мнению, содержание конституционного права на судебную защиту заключается в правомочии лица требовать от государства, во-первых, принятия и постоянного совершенствования гражданского процессуального законодательства; во-вторых, наделения его процессуальной правоспособностью и дееспособностью; в третьих, создания системы судебных органов, в соответствующих звеньях которой оно, в случае проявления интереса к судебной защите, сможет осуществить свое процессуальное право на обращение в суд и другие права.[182] Установление же препятствий в осуществлении права на обращение в суд, таким образом, можно трактовать как нарушение права на судебную защиту.

В пользу изложенной позиции в понимании права на обращение в суд говорит, в частности, анализ норм действующего арбитражного процессуального законодательства. Так, согласно ст. 4 АПК любое заинтересованное лицо, в установленных законом случаях и иные лица, вправе обратиться в арбитражный суд за защитой своих нарушенных или оспариваемых прав и законных интересов. Поскольку возможность суда отказать в принятии заявления в новом АПК не предусмотрена, право на обращение в арбитражный суд на первый взгляд носит характер общего дозволения. Вместе с тем вряд ли можно признать подобное решение законодателя оптимальным. Право на судебную защиту является благом, предоставляемым государством каждому заинтересованному в защите своих прав лицу. Но это право не может быть безграничным и, по общему правилу, должно использоваться по одному и тому же делу только однократно. Поэтому выглядит нецелесообразным для суда принимать к своему производству дела, по которым уже имеется вступившее в законную силу решение или иной судебный акт, вынесенные по тождественному спору между теми же сторонами и имеющие окончательный характер. Это же относится к случаю, когда вынесенного решения по данному спору еще нет, но аналогичное дело уже находится в производстве какого-либо суда, то есть право на судебную защиту уже использовано.

Анализируя основания для прекращения производства по делу, предусмотренные АПК, можно сделать вывод, что большинство из этих оснований связано со свойством исключительности вступивших в законную силу судебных актов (п. 2, 3, 7 ч. 1 ст.150 АПК). Основания, установленные п. 4, 5, 6 ч. 1, ч. 2 ст. 150 АПК, характеризуются связью с субъектом – носителем права на обращение в суд: дело подлежит прекращению в случае смерти или ликвидации субъекта, обратившегося в суд, а также в случае выраженного волеизъявления субъекта, направленного на отказ от реализации своего права на обращение в суд.

Менее определенным выглядит основание, предусмотренное п. 1 ч. 1 ст.150 АПК РФ, в соответствии с которым судья должен прекратить начатое производство по делу, если спор не подлежит рассмотрению в арбитражном суде. Поскольку закон не конкретизирует, что имеется в виду, теория и практика традиционно исходят из того, что в данном случае речь идет о прекращении производства по делу, в том числе по мотиву неподведомственности дела арбитражному суду. В связи с этим необходимо проанализировать, как соотносятся подведомственность и право на судебную защиту.

Как уже было указано, подавляющее большинство правоведов называют неподведомственность дела суду в качестве отрицательной предпосылки права на обращение в суд либо условия, исключающего данное право, поэтому арбитражный суд, установив, что дело ему неподведомственно, безусловно должен прекращать уже начатое производство. Однако в науке существуют и иные суждения.

С точки зрения К. С. Банченко-Любимовой, применительно к пересмотру решений в порядке надзора при установлении неподведомственности дела суду возможно производство по делу не прекращать, а ограничиваться вынесением в адрес суда частного определения о нарушении последним правил подведомственности. Нарушение правил подведомственности при правильном разрешении дела по существу, по ее мнению, является обстоятельством несущественным, не затрагивающим интересы государства и отдельных граждан.[183]

По мнению С. В. Курылева, при решении данного вопроса нельзя забывать о принципе процессуальной экономии. Согласно его утверждению, нельзя признать нормальной практику прекращения производства по делам вышестоящими судами, без обращения внимания на то, как было разрешено дело по существу, поскольку таким образом превращается в ничто вся проделанная судом работа, а также время и средства суда и сторон, затраченные в связи с разрешением спора.[184] Гражданский процесс, по мнению С. В. Курылева, – это наиболее гарантирующая правильность разрешения споров форма разрешения юридических дел, следовательно, любой спор о субъективных правах и обязанностях может быть разрешен судом, во всяком случае, не хуже, чем каким-либо другим органом[185] (гражданский процесс в данном случае рассматривается как деятельность суда по разрешению гражданских дел).

Позиция указанных правоведов заслуживает внимания в аспекте реализации права на судебную защиту в современных условиях. Постановлением Президиума Высшего Арбитражного Суда РФ от 25 июня 1996 г. № 1569/96 было отменено решение Московского областного арбитражного суда от 28 октября 1993 г., которым исковые требования были удовлетворены, и за неподведомственностью прекращено производство по делу о признании недействительным постановления главы администрации г. Фрязино.[186] Данное дело признано неподведомственным арбитражным судам, поскольку указанным постановлением решается вопрос о предоставлении жилой площади конкретным физическим лицам. Несмотря на несомненную законность данного постановления, может возникнуть вопрос о целесообразности его вынесения, поскольку по существу Высший Арбитражный Суд РФ, не оценивая качество разрешения дела, отменил вынесенное за три года до этого решение нижестоящего суда, лишь по причине затрагивания им интересов не юридических, а физических лиц. Вряд ли это обстоятельство могло столь существенно повлиять на результат рассмотрения дела. Однако участники спорного правоотношения вновь были поставлены перед необходимостью реализации права на судебную защиту. Кроме того, учитывая большой срок с момента первоначального обращения в суд, мог возникнуть вопрос об исковой давности заявляемого требования.

В качестве еще одного примера можно привести Постановление Президиума Высшего Арбитражного Суда РФ от 5 августа 1997 г. № 2825/97, которым также по причине затрагивания интересов физического лица признано неподведомственным арбитражным судам дело о признании недействительным предписания Белгородского территориального управления Госкомитета РФ по антимонопольной политике. Этим постановлением отменены решение суда первой инстанции, а также постановления апелляционных и кассационных инстанций. Таким образом, получается, что по данному делу трижды судебные органы работали вхолостую, а заинтересованным лицам так и не была обеспечена судебная защита.

Если следовать позиции К. С. Банченко-Любимовой и С. В. Курылева, в качестве решения данной проблемы, к примеру, можно было бы предоставить вышестоящим судам право оставлять подобные решения в силе, при этом давая соответствующие разъяснения судам, первоначально рассматривавшим дела. Во времена, когда подведомственность дел судебным органам была существенно ограничена и большинство юридических дел разрешалось административным способом, такое предложение было обоснованным и во многом прогрессивным. Процессуальная форма, в которой осуществлялось гражданское судопроизводство, предоставляла наибольшие гарантии законного и обоснованного разрешения любого спора в сфере гражданской юрисдикции.

В современных условиях, когда практически вся сфера правовых отношений охвачена возможностью получения судебной защиты, подобное решение проблемы вряд ли будет оправданным. Разрешая неподведомственное ему дело, соответствующий суд будет вторгаться в сферу компетенции не административного, а иного судебного органа. Эта ситуация способна вызвать не только своеобразный «юрисдикционный торг» между судами различных подсистем, когда разные суды предлагают неодинаковое решение сходных правовых вопросов, но и злоупотребление правом на судебную защиту со стороны недобросовестных лиц, сознательно обращающихся за разрешением их спора в ненадлежащие по подведомственности суды. Кроме того, это может привести к нарушению нормы ст. 47 Конституции РФ, согласно которой никто не может быть лишен права на рассмотрение его дела в том суде и тем судьей, к подсудности которых оно отнесено законом.

Поэтому следует признать необоснованным в современных условиях предоставление судам правомочий по разрешению неподведомственных им дел, даже если эти суды обладают достаточной квалификацией для вынесения по ним законных и обоснованных решений. Наилучшими способами преодоления указанной проблемы представляется конкретизация и упрощение правил подведомственности, минимизирующие возможность ошибочного определения подведомственности при возбуждении производства в суде, а также разработка коллизионных норм, направленных на преодоление спорных ситуаций. В этой связи является правильным включение законодателем в текст АПК нормы ч. 4 ст. 27, позволяющей продолжать рассмотрение дела в арбитражном суде, даже если впоследствии выяснится необходимость привлечения к участию в процессе в качестве третьего лица без самостоятельных требований на предмет спора гражданина, не имеющего статуса индивидуального предпринимателя.

Отмеченные выше соображения вызывают необходимость рассмотрения вопроса о правильности при установлении неподведомственности дела в процессе возбуждения дела либо судебного разбирательства отказывать в принятии заявления или прекращать производство по делу. Несмотря на то, что в Российской Федерации действуют несколько самостоятельных систем судов, все они, в свою очередь, являются составляющими единой системы судебной власти государства и призваны разрешать общую задачу – обеспечивать реализацию заинтересованными субъектами их права на судебную защиту. Как отмечает Р. Е. Гукасян, при передаче дела из одного суда в другой субъектный состав правоотношения не меняется, поскольку субъектом является вся судебная система. Делом занимается одно и то же ведомство – судебное, ему подведомственно дело, оно должно оказать защиту нарушенному, оспоренному праву или охраняемому законом интересу.[187] Хотя Р. Е. Гукасян в данном случае имел в виду судебное ведомство лишь с одним существовавшим структурным элементом, это утверждение можно распространить и на современную судебную систему России. Это подтверждает и позиция ряда современных процессуалистов.[188]

Судебная власть государства, в связи с возложенными на нее обязанностями, призвана обеспечить любому заинтересованному лицу защиту его нарушенных или оспариваемых прав и законных интересов. Конституционное положение ст. 46 устанавливает право каждого на судебную защиту без конкретизации суда, который должен такую защиту предоставить, то есть субъективное право на судебную защиту согласно указанной статье Конституции РФ предстает как единое и неделимое. Поэтому отказ от рассмотрения заявленного иска по причине его неподведомственности конкретному судебному органу можно рассматривать и как отказ от выполнения возложенных на судебные органы обязательств.

Следует отметить, что нормы о подведомственности дел различным судебным органам зачастую являются недостаточно определенными, коллизионными, а порой и противоречащими друг другу. В этой ситуации лицо, намеревающееся реализовать принадлежащее ему право на судебную защиту, может столкнуться с трудностями, связанными с правильным определением подведомственности. Таким образом, получается, что в случае отказа в рассмотрении его заявления, ответственность за неурегулированность института подведомственности перекладывается с органов государства на лицо – носителя субъективного права на судебную защиту.

Решение законодателя об изъятии из АПК правила об отказе в принятии искового заявления, если дело не подведомственно арбитражным судам, выглядит позитивным началом в регулировании права на судебную защиту. В то же время, поскольку норма о прекращении производства по делу по мотиву его неподведомственности оставлена без изменений, носитель права на судебную защиту может быть поставлен в еще более невыгодные условия его реализации. Так, при обращении в арбитражный суд с иском, рассмотрение которого арбитражному суду неподведомственно, дело должно быть принято к производству, поскольку отказать в принятии заявления арбитражный суд не вправе. В то же время и рассматривать дело по существу арбитражный суд не может, поэтому после возбуждения производства по делу он должен его прекратить. Таким образом, для заинтересованного лица лишь увеличивается срок для получения от арбитражного суда отказа в рассмотрении его дела. А это, в свою очередь, может повлечь истечение сроков исковой давности и пресекательных сроков. Следовательно, более правильным для законодателя было бы или разрешить арбитражным судам отказывать в принятии заявления или установить в законе последствия прекращения производства по делу, например, путем передачи дела по подведомственности с согласия истца, как это было предусмотрено в ст. 7 Вводного закона к АПК 2002 г.

Возражая против вывода о неправильности практики прекращения дел судом по мотивам неподведомственности, Р. Ф. Каллистратова говорит о том, что этот вывод находится в противоречии с общей идеей о целесообразности существования различных форм охраны субъективных прав граждан и организаций, что его практическая реализация приведет к тому, что значительное количество споров будет рассматриваться с нарушением подведомственности, чем будут подорваны начала законности и процессуальной экономии.[189] На наш взгляд, с обоснованной для своего времени позицией Р. Ф. Каллистратовой в современных условиях сложно согласиться. Указанный вывод не ставит под сомнение достоинства существования различных форм разрешения юридических дел, равно как не ставится под сомнение и преимущество существования нескольких подсистем судов в рамках судебной системы. Речь идет о том, что вся судебная система должна действовать как единый, взаимосвязанный механизм по реализации закрепленного Конституцией РФ права на судебную защиту. В этом аспекте подведомственность не должна рассматриваться как условие возникновения права на обращение в суд. Подведомственность призвана определить тот судебный орган, который в силу своих свойств и возложенных на него обязанностей наиболее лучшим образом осуществит потребность лица в судебной защите. Ограничение же права на судебную защиту с помощью института подведомственности, как раз и было бы нарушением принципа законности, поскольку ставило бы под сомнение высшую юридическую силу Конституции РФ.

Подводя итог исследованию роли подведомственности в механизме реализации права на судебную защиту, можно сделать вывод, что процессуальное право на обращение в суд должно рассматриваться в свете конституционной нормы о праве каждого на защиту своих прав и законных интересов в суде. Регулирование права на обращение за судебной защитой ни в коей мере не должно создавать ограничений для реализации конституционного права на судебную защиту. Понимание подведомственности как предпосылки возникновения права на обращение в суд в современных условиях должно оцениваться критически. Конституционность принципа доступности правосудия означает принятую на себя государством обязанность обеспечить защиту прав и законных интересов общества и его отдельных представителей. Установление государством препятствий в осуществлении права на обращение в суд можно рассматривать и как нарушение права на судебную защиту. Поэтому подведомственность должна рассматриваться не как условие возникновения права на обращение в суд, а как условие надлежащей реализации права на судебную защиту, поскольку ее задачей является определение судебного органа, наиболее приспособленного к разрешению конкретных категорий юридических дел.

1.5. Принципы института подведомственности

Как в науке гражданского процессуального права, так и в науке арбитражного процессуального права вопрос о принципах права является одним из основных вопросов теории. Не случайно принципам права посвятили свои исследования такие видные процессуалисты, как М. Г. Авдюков, А. Т. Боннер, М. А. Гурвич, А. Ф. Клейнман, К. И. Комиссаров, Ю. К. Осипов, В. М. Семенов, Н. И. Ткачев, Н. А. Чечина, К. С. Юдельсон и др.

Столь пристальное внимание к этой правовой категории обусловлено тем значением, какое имеют принципы права в возникновении, функционировании и развитии самого права. Как подчеркивается в общей теории права, принципы права – это выраженные в праве исходные нормативно-правовые начала, характеризующие содержание, его основы, закрепленные в нем закономерности общественной жизни.[190] Принципы являются выражением правовой культуры общества, руководящим началом как для правоприменительной деятельности суда, так и ориентиром для нормотворческой деятельности законодателя при совершенствовании действующего законодательства, в том числе и процессуального. Принципы права выступают в качестве результата длительного исторического процесса развития права. При этом следует отметить – принципы права не являются статическими, неизменными категориями. В тот или иной момент развития общества, развития его правовой культуры функционируют различные принципы либо одинаковые по названию принципы могут иметь разное качественное содержание.

Как справедливо отмечает И. М. Зайцев, творческую роль принципов в праве не следует фетишизировать. Хотя принципы и обеспечивают логическое единство всех элементов права и поэтому к их изменению следует подходить с наибольшей осторожностью, в то же время принцип по отношению к системе правовых норм вторичен, он выражает ее характерные черты, является проявлением закономерностей права и потому обусловлен и зависим от самого права.[191] Этим объясняется, почему в разные исторические периоды в процессуальной науке правоведами, проводившими исследование принципов права, обосновывалось существование различных, зачастую даже противоречащих друг другу принципов.

Несмотря на столь большое количество проводимых в процессуальной науке исследований принципов права, среди правоведов единого мнения о понятии и сущности принципа права достигнуто не было.

Все имеющиеся точки зрения по данной проблеме можно условно разделить на три группы. Первая группа авторов придерживается мнения, что принципы права, хотя и закрепляются в нормах права, формируются и существуют в сфере правосознания, правовой науки.[192] Представители второй группы ученых рассматривают принципы права, подчеркивая при этом их нормативный характер. Тем самым в какой то мере они отождествляют их с нормами процессуального права наиболее общего характера.[193] Так, например, по мнению В. Ф. Тараненко, под принципами процесса понимаются закрепленные в законодательстве общие руководящие положения, определяющие содержание и назначение всех важнейших институтов и правил рассмотрения споров. По своей юридической природе, считает В. Ф. Тараненко, принципы процессуального права являются нормами права, отличающимися лишь более общим, более принципиальным содержанием.[194] Наконец, третья группа правоведов считает, что объективно полная картина принципов процессуального права образуется лишь при одновременном учете всех его существенных проявлений, а именно: сферы правосознания или основных правовых взглядов, основных положений права и реальных общественных отношений, в которых эти положения осуществляются.[195]

Не вдаваясь в дискуссию о сущности принципов права, поскольку изучение данной проблемы не входит в цели проводимого исследования, хотелось бы отметить, что наиболее методологически верным представляется исходить из концепции триединой сущности принципов права.

Такое широкое понимание принципа права позволяет интегрировать позиции различных направлений процессуальной науки, выработать единое, общее определение принципа права. Можно согласиться с Н. И. Ткачевым в том, что принцип права выступает и как нормативное руководящее начало и, одновременно, как часть представления об идеальной модели правосудия; в то же время принцип права выступает и как реальный «инструмент» – элемент механизма процессуального регулирования общественных отношений в процессе осуществления правосудия.[196]

В процессуальной теории было предложено множество определений принципов гражданского процессуального или арбитражного процессуального права. Однако в этом вопросе, как справедливо указал В. В. Ярков, сложно дать какое-либо однозначное и исчерпывающее определение принципов гражданского процессуального или арбитражного процессуального права, поскольку оно всегда будет грешить неполнотой.[197] Консолидировав в одно целое дефиниции, предложенные различными авторами, можно сказать, что принципами процессуального права являются обусловленные общественно-экономическим строем государства, закрепленные в нормах соответствующего процессуального права основополагающие и руководящие положения, выражающие сущность и особенности данной отрасли права и всех основных ее институтов, перспективы ее развития в пределах качественно неизменной системы общественных отношений.[198]

Одной из важнейших характеристик принципов права, отмечаемых практически всеми процессуалистами, является их системность, то есть связь принципов между собой по содержанию, их взаимообусловленность и взаимодействие.[199] Однако при этом сама система принципов процессуального права понимается по-разному. В частности, до сих пор является дискуссионным выделение в системе права, наряду с общеправовыми, межотраслевыми и отраслевыми правовыми принципов отдельных правовых институтов.

Одним из первых к выводу о существовании такого рода принципов пришел В. М. Семенов. По его мнению, в общей системе принципов права существуют такие, которые самостоятельно отражают характер, специфические черты и особенности институтов.[200] Наличие принципов отдельных процессуальных правовых институтов признается и рядом других авторов.[201]

В то же время в процессуальной науке высказано и другое мнение, в соответствии с которым возможность построения самостоятельных принципов для отдельно взятого процессуального института исключена. Согласно точке зрения А. А. Ференс-Сороцкого, принцип процессуального права «должен носить общепроцессуальный характер и определять деятельность во всех стадиях процесса и во всех видах производства».[202] Принципы отдельных процессуальных институтов под такую характеристику не подпадают, следовательно, их, по мнению А. А. Ференс-Сороцкого, не следует включать в систему принципов процессуального права. Отрицает существование самостоятельных, обособленных принципов для отдельно взятого процессуального института и Н. А. Чечина, отмечая при этом, что те или иные принципы могут иметь определяющее значение и находить наибольшее проявление в одной из стадий деятельности или в отдельных институтах. Один принцип может характеризовать самостоятельный институт и своим содержанием исчерпывать значение последнего, но общее его значение определяется взаимодействием с остальными принципами, связанностью с ними и влиянием всех вместе в системе на все стадии и все институты.[203]

Как справедливо заметил Ю. К. Осипов, утверждение Н. А. Чечиной содержит определенное противоречие.[204] С одной стороны, в нем отрицается существование принципов отдельных правовых институтов, с другой же – отмечается, что некоторые принципы могут иметь определяющее значение для какого-либо одного самостоятельного процессуального института и, более того, своим содержанием исчерпывать значение последнего. В то же время наличие последнего обстоятельства как раз и обосновывает существование обособленной категории правовых принципов – принципов отдельных институтов.

Вызывает некоторое сомнение и стремление противников выделения принципов правовых институтов ограничить систему принципов процессуального права лишь принципами отрасли права, то есть принципами, имеющими значение для всей деятельности по отправлению правосудия, во всех стадиях процесса и во всех видах производств.[205] На наш взгляд, такой подход приводит к тому, что, с одной стороны, принципы, по существу являющиеся принципами отдельного процессуального института, включаются в состав принципов отрасли права лишь на том основании, что системность принципов предполагает их взаимодействие и взаимообусловленность, а следовательно, и влияние любого принципа на всю отрасль права в целом.[206] Следует согласиться с мнением Ю. К. Осипова, посчитавшего, что в таком случае происходит подмена основания классификации принципов: вместо сферы действия, т. е., той области правовых норм, где находит свое проявление тот или иной принцип, за основу берется его значение для отправления правосудия, а это не одно и то же.[207] Так, принципы относимости и допустимости доказательств имеют большое значение для юрисдикционной деятельности суда, что, на первый взгляд, позволяет отнести их к принципам отрасли права, в то же время, поскольку эти принципы действуют в пределах норм института доказательств, их следует относить к принципам судебного доказывания.[208]

С другой стороны, если, отрицая существование принципов правовых институтов, ограничиваться выделением и изучением действительно общепроцессуальных принципов, как предлагает А. А. Ференс-Сороцкий, то вне пределов научного поля зрения останутся вопросы о сущности правовых институтов, о закономерностях их развития и перспективах совершенствования, поскольку принципы как раз призваны отражать в себе эти аспекты. Не случайно Ю. К. Осипов сделал вывод о том, что «отрицание существования принципов правовых институтов равносильно отказу от познания сущности институтов».[209]

Еще одним аргументом в пользу выделения принципов институтов права является межотраслевой характер некоторых из них. В тех обстоятельствах, когда нормы института характерны сразу для нескольких отраслей права с различными системами отраслевых принципов, но в то же время тесно взаимосвязаны друг с другом и обладают общим смысловым единством, представляется объективно необходимым выделение фундаментальных, руководящих положений в регулировании всей совокупности норм данного института.

Учитывая вышеизложенное, можно сделать вывод об обоснованности выделения в системе принципов права принципов правовых институтов, при этом принципом правового института является основополагающее для него руководящее положение, выражающее сущность института и его особенности.

В процессуальной науке до сих пор вопрос о принципиальных началах институтов права разработан слабо. Можно согласиться с мнением И. М. Зайцева, что на сегодняшний момент можно говорить о принципах лишь нескольких институтов процессуального права:[210] гражданской (арбитражной) процессуальной формы, участия иностранцев в российском суде, судебного доказывания[211] и, наконец, подведомственности юридических дел.

Институт подведомственности юридических дел по праву занимает одно из центральных мест в системе процессуального права. В этой связи, анализируя нормы процессуального права, рядом правоведов обращалось внимание в том числе и на закрепленные в них принципы этого института. В частности, Ю. К. Осипов одним из первых попытался сформулировать принципы института подведомственности юридических дел. По его мнению, к их числу относятся принцип преимущественной подведомственности юридических дел государственным органам и принцип распределения юридических дел между государственными юрисдикционными органами в зависимости от характера правоотношений, из которых эти дела возникают.[212] Эти принципы, актуальные для того времени, когда они были предложены, сохраняют некоторую значимость и сегодня. Однако в целом, учитывая произошедшие в правовой системе нашего государства перемены, они уже не отражают в полной мере сущность и особенности института подведомственности юридических дел и требуют определенной модификации.

Другая конструкция принципов института подведомственности была предложена И. М. Зайцевым. Согласно его точке зрения, институту подведомственности присущи три принципа. Во-первых, принцип законности и юридической значимости судебной юрисдикции только в отношении подведомственных ему дел, в противном случае судебная деятельность и судебные постановления ничтожны. Во-вторых, принцип права сторон, за рядом исключений, в соответствии с диспозитивными началами процесса передать спор на разрешение третейского суда. И в-третьих, принцип подведомственности суду общей юрисдикции при объединении нескольких связанных между собой требований, одни из которых подведомственны арбитражному суду, а другие – суду общей юрисдикции, всех вышеуказанных требований.[213]

Предложенные И. М. Зайцевым формулировки принципов института подведомственности также нельзя назвать полностью удовлетворительными, поскольку они не отражают особенностей института подведомственности как института, носящего межотраслевой характер, и как рабочего механизма распределения юридических дел между различными органами юрисдикционной системы государства.

Отдельные принципы института подведомственности формулировались и другими процессуалистами,[214] но эти предложения конкретнее будут рассмотрены непосредственно в ходе исследования.

Анализируя нормы института подведомственности юридических дел, следует заключить, что сформулированное Ю. К. Осиповым правило о преимущественной подведомственности юридических дел государственным органам перед негосударственными органами в области разрешения споров о праве и иных правовых вопросов в своем общем виде продолжает действовать и сейчас. Это наглядно можно продемонстрировать при исследовании соотношения различных форм разрешения юридических дел.

Формы разрешения юридических дел разнообразны, и в науке неоднократно высказывались мнения относительно их классификации. Так, в зависимости от природы органов, уполномоченных на разрешение юридических дел, С. В. Курылев различал разрешение дел государственными (исполнительно-распорядительными органами, государственными и ведомственными арбитражами, нотариусом, прокурором, государственными судами) и общественными организациями (органами управления колхозов и иных кооперативных организаций, комитетами профсоюза, международной арбитражной комиссией и внешнеторговой арбитражной комиссией, третейскими судами, общественными судами).[215]

Д. М. Чечот, также исходя из природы юрисдикционного органа, предлагал различать судебную, административную, арбитражную, нотариальную и общественную форму защиты. При этом к последней он относил разрешение дел комиссией по трудовым спорам, третейскими судами, органами общественного управления в кооперативных и общественных организациях.[216]

Свою классификацию предложил Ю. К. Осипов. В зависимости от природы юрисдикционных органов он выделял государственную, общественную, смешанную и третейскую форму разрешения юридических дел. При этом государственная форма подразделялась им на административную, арбитражную и судебную, общественная – на профсоюзную, колхозную и кооперативную, смешанная – на паритетную (спор разрешается единым органом, состоящим из равного количества членов заинтересованных сторон) и совместную (спор разбирается несколькими самостоятельными органами одновременно), третейская – на разрешение дел судом, образованным по соглашению между гражданами и по соглашению между организациями.[217] С приведенной классификацией соглашается и В. М. Жуйков.[218]

Нельзя говорить о том, что указанные мнения относительно классификации форм защиты являлись ошибочными на момент их изложения. Однако ни одна из приведенных классификаций не соответствует современному состоянию юрисдикционной системы России. Это связано в первую очередь с тем, что институт разрешения юридических дел находится в тесной зависимости от социально-политической и экономической ситуации в обществе, любое ее изменение влияет и на значимость той или иной формы разрешения юридических дел. В связи с этим следует отметить, что процесс формирования и функционирования различных форм разрешения юридических дел отличается постоянной динамикой своего развития.

На сегодняшний момент в качестве реально функционирующей альтернативы государственным формам разрешения юридических дел можно назвать лишь третейскую и нотариальную формы негосударственного разрешения юридических дел. Следует отметить, что долгое время нотариат носил полностью государственный характер и совершенно справедливо рассматривался юристами в качестве органа государственного управления. При этом если Д. М. Чечот нотариат выделял в самостоятельную форму разрешения юридических дел,[219] а С. В. Курылев включал рассмотрение дел нотариусом в государственную форму разрешения юридических дел,[220] то Ю. К. Осипов вообще не отделял деятельность нотариата от административной деятельности иных исполнительно-распорядительных органов.[221]

Однако начиная с 1993 г., система нотариата перестала входить в систему государственных органов исполнительной власти. Сейчас нотариат относится к числу органов, осуществляющих публично-правовые функции, действующих хоть и под контролем государства, но «непосредственно и независимо в рамках гражданского общества, самоорганизуясь в рамках саморегулируемых публично-правовых организаций – Нотариальных палат».[222] Юрисдикция нотариата носит особый характер, отличающийся бесспорностью дел, подлежащих его разрешению. Нотариат нельзя рассматривать ни как судебный, ни как административный орган. Это самостоятельное правовое образование в юрисдикционной системе России. Поэтому следует согласиться с Д. М. Чечотом, выделившим в качестве самостоятельной формы разрешения юридических дел нотариальную, и точнее будет рассматривать ее как негосударственную.

Таким образом, можно сделать вывод, что государственные формы разрешения юридических дел на сегодняшний день имеют гораздо большее распространение и применение, чем негосударственные. Наличие негосударственных юрисдикционных органов, по справедливому замечанию Ю. К. Осипова, составляет отличительную особенность института подведомственности.[223] В то же время было бы не совсем верно утверждать, что деятельность негосударственных форм разрешения юридических дел осуществляется самостоятельно и независимо от государства. Государство определенным образом уполномочивает соответствующие юрисдикционные органы, эти органы осуществляют свою правоприменительную деятельность исключительно по поручению государства, которое определяет объем их юрисдикционных полномочий, контролирует их деятельность и осуществляет принудительное исполнение издаваемых юрисдикционных актов. Так, поскольку решения третейских судов и международных коммерческих арбитражей не включены в перечень предусмотренных ст. 7 Федерального закона «Об исполнительном производстве» исполнительных документов, для того, чтобы получить возможность их принудительного исполнения, необходима выдача исполнительного листа соответствующим государственным судом, который, в том числе таким образом, осуществляет контроль за соответствием решений третейского суда требованиям законности и обоснованности.

Указанное выше правило обозначено Ю. К. Осиповым как принцип преимущественной подведомственности юридических дел юрисдикционным органам и сформулировано следующим образом: разрешение споров о праве и других юридических дел за изъятиями, указанными в законе, подведомственно государственным органам, наделенными юрисдикционными полномочиями.[224]

Однако на сегодняшний день, учитывая произошедшие в регулировании института подведомственности изменения, можно сказать, что данное правило приобрело несколько иное содержание. Закрепленное в ст. 46 Конституции РФ право на судебную защиту получило действительную реализацию и приобрело характер неограниченного права каждого на защиту своих прав и законных интересов в суде. Можно согласиться с В. М. Жуйковым в том, что конституционное положение о праве каждого на судебную защиту своих прав и свобод есть ничто иное, как установление судебной подведомственности для всех споров о праве.[225]

В процессуальной теории высказано мнение о существовании в регулировании института подведомственности принципа универсальной подведомственности юридических дел судам общей юрисдикции.[226] Однако, прежде чем соглашаться с данным положением, следует сказать о том, что действующая система юрисдикционных органов основана в первую очередь на принципе общей подведомственности юридических дел органам судебной власти государства. Конституционный Суд РФ, конституционные (уставные) суды субъектов РФ, системы судов общей юрисдикции и арбитражных судов являются органами, которые в соответствии с Конституцией РФ обладают общими полномочиями на разрешение любого рода юридических дел. Все другие органы, управомоченные законом на разрешение споров о праве, как справедливо отмечает В. М. Жуйков, в этой ситуации должны рассматриваться только как органы их предварительного, досудебного разрешения, решения которых по заявлениям не согласных с ними заинтересованных лиц в полном объеме являются предметом контроля со стороны суда; решения же судов никаким другим несудебным органам неподконтрольны и могут быть в установленной законом процедуре пересмотрены только вышестоящими судами.[227]

О том, что подведомственность юридических дел государственным несудебным органам и иным органам, наделенным юрисдикционными полномочиями, носит характер исключений из общей судебной подведомственности дел и устанавливается только в случаях, прямо предусмотренных законом, хотя при этом не исключает возможности последующего судебного контроля, свидетельствует и анализ ряда законодательных актов. Так, в соответствии с п. 2 ст. 11 ГК защита гражданских прав в административном порядке осуществляется лишь в случаях, предусмотренных законом, при этом решение, принятое в административном порядке, может быть обжаловано в суд. Согласно ч. 6 ст. 4 АПК на рассмотрение третейского суда может быть передан только спор, вытекающий из гражданских правоотношений и подведомственный арбитражному суду, при условии наличия соглашения сторон. Аналогичное правило содержится в ст. 3 ГПК. При этом на основании п. 1 ч. 2 ст. 42, пп. 1 п. 2 ч. 2 ст. 46 Федерального закона «О третейских судах в РФ», компетентный государственный суд отменяет решение или отказывает в выдаче исполнительного листа на решение третейского суда, если спор, рассмотренный третейским судом, в соответствии с федеральным законом не может быть предметом третейского разбирательства. Аналогичные правила в отношении международных коммерческих арбитражей установлены в ч. 2 ст. 1, пп. 1 п. 2 ч. 1 ст. 34 и пп. 1 п. 2 ч. 1 ст. 36 Закона РФ «О международном коммерческом арбитраже».

Из такой же позиции понимания судебной и иной подведомственности исходит и Конституционный Суд РФ, о чем можно сделать вывод, проанализировав ряд его постановлений. Так, в п. 12 Постановления Конституционного Суда РФ от 20 июля 1998 г. № 12-П «По делу о проверке конституционности Федерального закона от 15 апреля 1998 года “О культурных ценностях, перемещенных в Союз ССР в результате второй мировой войны и находящихся на территории Российской Федерации”» рассматривается вопрос о правомерности создания федерального органа по сохранению культурных ценностей, который наделяется при этом полномочиями по разрешению споров между учреждениями культуры относительно распределенных между ними перемещенных культурных ценностей. Разрешая данный вопрос, Конституционный Суд исходил из прерогативы судебных органов власти на разрешение споров. Поскольку согласно ст. 46 (ч. 1) во взаимосвязи со ст. 10, 118 и 120 (ч. 2) Конституции РФ следует, что акты органа исполнительной власти в любой момент могут быть в установленном порядке предметом судебного обжалования, Конституционный Суд посчитал, что создание такого органа с юрисдикционными полномочиями не нарушает прерогативу судебных органов власти на разрешение споров, так как его решения, в свою очередь, могут быть предметом судебного разбирательства.

Кроме того, в п. 9 указанного Постановления Конституционного Суда рассматривается вопрос о конституционности установления в проверяемом Федеральном законе внесудебного претензионного порядка решения вопросов о перемещенных культурных ценностях. Согласно данному пункту Постановления правило Федерального закона от 15 апреля 1998 г. «О культурных ценностях, перемешенных в Союз ССР в результате второй мировой войны и находящихся на территории Российской Федерации» о предъявлении претензий правительствами соответствующих государств только правительству Российской Федерации не может толковаться как исключающее судебный порядок установления и защиты права собственности на конкретные перемещенные культурные ценности, находящиеся на территории Российской Федерации, и, следовательно, не допускающее право на обращение в суды Российской Федерации для лиц, которым принадлежали культурные ценности. Развивая данное положение, п. 11 Постановления устанавливает, что использование внесудебной процедуры не исключает возможности установления и защиты права собственности на отдельные перемещенные культурные ценности в судебном порядке. Однако в случае использования судебной процедуры положения об иных формах разрешения споров, по мнению Конституционного Суда, неприменимы. Иное не согласуется с самостоятельностью и независимостью судебной власти и основанной на этом обязательностью судебных решений.

Конец ознакомительного фрагмента.