«Честная смерть лучше позора»
Дмитрий Донской и охрана границ Русского государства
В один из пасмурных ноябрьских дней 1368 года восемнадцатилетний великий князь Московский Дмитрий Иванович стоял у бойницы башни Кремля, униженный и потрясенный. Всюду, куда достигал его взгляд, виднелись толпы литовцев в шлемах и кольчугах, с длинными копьями в руках. Вели себя они словно дикари: разводили костры, резали скот, жарили мясо, тащили все, что попадало под руку. Горел посад, и клубы черного дыма поднимались до самого неба, затянутого серыми облаками. Литовцы так плотно обложили Кремль, что казалось, незамеченной не проскочит даже мышь. У центральных ворот – горделивый литовский князь Ольгерд. Подбоченясь, сверкая доспехами, он долго гарцевал на рыжем статном жеребце, высматривая Дмитрия. Ему хотелось посмеяться над ним, насладиться его беспомощностью и унижением.
Молодой князь, сдерживая себя, стоял молча и неподвижно. Он прижимался разгоряченным лбом к холодному камню башни и немного успокаивался. Ему было горько и обидно. Вторжение литовцев оказалось для него совершенно внезапным, и он не успел собрать войско. Пришлось запереться в каменных стенах Кремля, строительство которых завершили всего за несколько недель до нападения. «Конечно, – размышлял он, – Ольгерду не взять Кремля, да и не простоять долго в осаде. Скоро ударят морозы, выпадут снега – и он уйдет домой. Мне же надо наладить охрану границы, чтобы такое больше не повторилось».
Как и предвидел Дмитрий, Ольгерд, простояв под Москвой три дня, ушел в Литву. Кремль выдержал осаду, но урон от нашествия был велик. «А прежде того толь велико зло Москве от Литвы не бывало в Руси», – горестно написал летописец.
Князь действовал быстро и энергично. Несколько месяцев потребовалось ему, чтобы снарядить и выставить по литовской границе пограничные заставы. Когда полтора года спустя главный соперник Дмитрия Тверской князь Михаил отправился в ставку Золотой Орды добывать ярлык на великое княжение, путешествие его оказалось отнюдь не простым. По свидетельству летописца, московские сторожевые отряды «переимали его по заставам и многими пути гонялись за ним, ищуще его и настигоша его. И тако едва утече не в мнозе дружине и прибежа паки в Литву». А это означало, что Дмитрий извлек урок из неожиданного вторжения Ольгерда в 1368 году. Пограничная служба была им заметно усилена, что свидетельствовало о дальнейшем укреплении охраны границ Московского государства. К тому же в 1370 году им возведен новый город – Переяславль, который был «срублен» в одно лето.
Укрепление западных границ продолжалось и позднее. По совету Дмитрия его двоюродный брат Владимир Андреевич в 1378 году построил крепость Серпухов. Теперь левый фланг оборонительной линии по реке Оке прикрывала возведенная ранее сильная крепость в Коломне, запиравшая устье Москвы-реки, а на ее правом фланге появилась новая – Серпухов. Ниже шла болотистая, заросшая лесом Мещерская низменность, непроходимая для конницы. Западнее начинались литовские владения, откуда в любой момент можно было ожидать внезапного нападения.
26 ноября 1370 года литовцы снова вторглись в московские земли, однако на этот раз встретили упорное сопротивление. Пограничная стража сумела своевременно обнаружить врага и известить Дмитрия. Два дня Ольгерд осаждал город Волок, но взять его так и не смог. Построив войска в походный порядок, он двинул их на Москву. Для решительного сражения сил у Дмитрия не было, и он разослал гонцов с приказом собирать полки для отражения нападения. Самому же пришлось снова сесть в осаду.
Ольгерд подошел к Москве 6 декабря и, простояв восемь дней, на штурм не решился. Узнав, что на юге готовится выступить против него русская рать, он запросил мира. По словам летописца, Ольгерд, «услыша силу многую стоящую и убоясь, и устрашившись зело, начал мира просить». От Москвы он уходил «с многими опасениями, озираясь туда и сюда, боясь за собой погони».
Так бесславно закончился еще один натиск литовцев.
Дмитрий, укрепив западную границу, мог теперь увереннее заняться внутренними делами и выяснением своих взаимоотношений с монгольским темником Мамаем. Главная его битва с золотоордынцами была еще впереди, и Москва только собиралась для этого сражения, чтобы выступить единым фронтом против своих угнетателей. Северо-Восточной Руси необходимо было объединиться, собрать свои силы, и Дмитрий выступил не только главным идеологом этой идеи, но и ее исполнителем. В то время Москва еще лишь утверждала свою ведущую роль в Русской земле, разделенной на несколько крупных княжеств, которые отнюдь не спешили лишиться своей самостоятельности. Главным конкурентом Дмитрия Ивановича в борьбе за великокняжеский титул выступил Михаил Тверской. Решительный и властолюбивый, он проявил величайшее упорство в борьбе с Московским князем. Не имея возможности открыто противостоять ему в развернувшейся схватке, он несколько раз приглашал к себе на помощь литовских князей и дважды добивался в Орде ярлыка на великое княжение. Пришлось и Дмитрию, несмотря на возросшее могущество Москвы, ехать на поклон к Мамаю. Ему предстояло решить сложную задачу: уговорить золотоордынского хана отказаться от поддержки Тверского князя Михаила. 15 июля 1371 года он выехал в Орду. Здесь он встретился с Мамаем. Дмитрий знал, что рано или поздно ему придется скрестить оружие с этим монгольским темником, и теперь с интересом рассматривал своего главного врага. Он увидел тучного, оплывшего человека, поза и жесты которого свидетельствовали о властолюбии и твердости характера. На широком и неподвижном, словно застывшем лице глубоко сидели два налитых кровью глаза, смотревших на Дмитрия презрительно и враждебно. От него пахло конским потом, кумысом и сыромятным снаряжением степного кочевника. «Что ж, своих врагов надо знать в лицо», – подумал Дмитрий и, смирив гордыню, опустился на колени перед золотоордынским правителем. Богатыми дарами и лестью он сумел склонить на свою сторону хитрого темника и добиться желанной цели. Тверскому князю Михаилу Мамай послал сказать: «Мы дали тебе великое княжение, мы давали рать и силу, чтобы посадить тебя на великое княжение, а ты рати и силы нашей не взял, говорил, что своей силою сядешь на великом княжении: сиди теперь, с кем любо, а от нас помощи не ищи!»
Свою главную дипломатическую задачу Дмитрий решил успешно. Тверскому князю, несмотря на отчаянное сопротивление, пришлось признать верховенство Москвы. Теперь и литовский князь Ольгерд постарался миром уладить свои отношения с Московским князем. Не мешкая, он прислал к нему большое посольство просить «о мире и любви». А чтобы окончательно уверить Дмитрия в своих добрых намерениях, выдал свою дочь Елену за князя Владимира Андреевича.
Казалось бы, наступил долгожданный мир и Дмитрий мог отдохнуть, насладиться тишиной и покоем, но, увы, судьба сложилась по-иному – в нескончаемую борьбу, в цепь походов и сражений. Уже в 1372 году против него выступил Рязанский князь Олег, желавший расширить свои владения за счет Москвы.
Для Дмитрия отношения с Рязанью имели стратегическое значение. В случае успеха он мог расположить здесь свои сторожевые пограничные заставы, которые могли бы на дальних подступах обнаруживать выдвижение конницы золотоордынцев. Это позволило бы ему перейти от пассивной обороны к активным наступательным действиям против степняков.
Стремясь быстрее ликвидировать угрозу с юга, Дмитрий со своей дружиной вступил на Рязанскую землю. Две рати встретились при Скорнищеве, где и произошло решающее сражение. Князь Олег был разбит и спасся бегством. Он вынужден был признать свою зависимость от Москвы и обязался своевременно извещать ее о движении кочевников.
После многолетней борьбы признала свою зависимость от Москвы и Тверь. В сентябре 1375 года Тверской князь Михаил подписал договор, по которому он навечно отказывался от Владимирского великого княжения. Он обязывался также в борьбе с монголо-татарами выступать на стороне Дмитрия: «А пойдут на нас татарове или на тебе, биться нам и тебе с нами с одиного всем противу их. Или мы пойдем на них, и тебе с нами с одиного пойти на них».
Все это свидетельствовало о том, что Дмитрию удалось перед лицом грозной опасности консолидировать силы Северо-Восточной Руси. До Куликовской битвы оставалось чуть более пяти лет. Главной задачей становилась охрана южных границ, чтобы не допустить внезапного нападения ордынцев. Дмитрий уделил этой задаче первостепенное значение, о чем свидетельствует одно из посланий 1378 года митрополита Киприана, в котором он пишет, что на подходах к Москве Дмитрий «поставил заставы, рати сбив и воеводы поставив». Однако князь этим не ограничился. Он создал единую, динамичную систему охраны и обороны южных границ, что позволило ему пресекать все попытки полчищ Мамая прорваться к Москве.
Как талантливый полководец Дмитрий Иванович придавал большое значение разведке. По его указанию далеко в степь, к кочевьям ордынцев, высылались дозоры, которые с ранней весны до наступления холодов, «пока снега землю не укинут», «стерегли татар». На больших шляхах, по которым ордынцы ходили на Русь, выставлялись неподвижные сторожи. Все они связывались единой системой оповещения. Как только в степи обнаруживался противник, гонцы от пограничных сторожей скакали в Москву с тревожными вестями. И тогда Дмитрий приказывал своим воеводам сосредоточить полки по левому берегу Оки, которую москвичи называли «поясом Богородицы». Они преграждали степнякам путь на Москву, а иногда и сами переходили в наступление. Броды на Оке охранялись заставами, а в городах-крепостях Коломне, Серпухове и в Новом Городке Дмитрий держал сильные гарнизоны. Выдвигая свои полки за Оку, он мог не опасаться фланговых ударов и обходных маневров Мамая: «пояс Богородицы» надежно прикрывал его «отчину». До Куликовской битвы великий князь трижды проверил свою оборонительную систему, и каждый раз она с успехом выдерживала испытание.
В 1373 году Мамай вторгся в Рязанское княжество. Татары пожгли рязанские города, «а людин многое множество пленица и побища». Опасаясь, что ордынцы могут переправиться через Оку и начать грабить земли Московского и Владимирского княжеств, «князь великий Дмитрий Иванович Московский, собравшись с силою своею, стоял у реки Оки на берегу и татар не пустил, и все лето там стоял». Система оповещения и защиты границы, созданная Дмитрием, себя оправдала.
Летом 1376 года Дмитрий Иванович получил донесение о намерении ордынцев вторгнуться на Русь со стороны Нижнего Новгорода. На этот раз он не ограничился обороной левого берега Оки, а смело выступил им навстречу. Но татарам удалось обмануть разведку нижегородцев. Дождавшись, когда великий князь покинул свои полки и возвратился в Москву, они неожиданно напали на русскую рать и разгромили ее. Главная причина поражения русских ратников состояла в том, что они вели себя беспечно: расположившись на реке Пьяне, они упивались хмельным медом и были вырублены воинами Арапшаха.
В следующем году Мамай решил развить свой успех и, собрав большое войско под командованием мурзы Бегича, двинул его через рязанские земли на Москву. Пограничная охрана Дмитрия своевременно обнаружила этот поход, и он быстро получил сведения о замыслах Мамая. Русская рать, предводительствуемая самим князем, встретила ордынцев на берегах реки Вожи (правый приток Оки северо-западнее Рязани). Здесь 11 августа 1378 года произошло большое кровопролитное сражение, в ходе которого татары были полностью разгромлены. Мурза Бегич погиб.
Мамай, узнав о поражении своих войск, пришел в неистовство. Размахивая саблей, в бешенстве носился он на своем прекрасном скакуне по стойбищу, рубя всех, кто попадался на его пути. Затем, собрав своих князей, он торжественно объявил, что идет по древним следам Батыя истребить Русь. «Казним рабов строптивых, – кричал он в гневе, – да будет пеплом грады их, веси и церкви христианские! Обогатимся русским золотом!»
Дмитрий понимал, что его противостояние с Мамаем вступило в решающую стадию. С этого момента он неотступно, изо дня в день готовился к решающему сражению. Прежде всего он позаботился о разведке и об охране границы. На всех дорогах, шляхах и переправах им были выставлены новые заставы пограничных сторожей, которым накрепко было приказано «бодрствовать» и «нести службу усторожливо». К верховьям Дона, к самым дальним кочевьям ордынцев, скрытно высылались крупные, численностью до семидесяти человек, разведывательно-поисковые отряды. Они должны были не только наблюдать за ордынцами, но и захватить языка, чтобы получить точные сведения о планах Мамая.
В середине лета 1380 года Дмитрий Иванович уже знал, какая страшная гроза собирается над его головой. Олег Рязанский, желая скрыть свою измену, предупредил его об опасности. «Но еще наша рука высока, – писал он Дмитрию, – бодрствуй и мужайся!»
Для Московского князя это сообщение уже не было новостью. О грозящей опасности его предупредили пограничные сторожа. Возле Дона стояла русская пограничная застава численностью в пятьдесят человек. Во время рейда по ордынским кочевьям она попала в засаду и частично была уничтожена, но большинство сторожей попали в плен. Одному из них – Андрею Попову – удалось бежать, и 23 июля он доложил великому князю: «Идет на тебя, государь, царь Мамай со всеми силами ордынскими, а ныне на реке на Воронеже». Это была первая весть о начавшемся мамаевом походе.
Дмитрий хотя и ожидал этих вестей и готовился к ним, воспринял их в сильном волнении. Огромная, неимоверно тяжелая ноша разом обрушилась на его плечи, придавила к земле. Ах, как хотелось ему, чтобы все это было сном, кошмарным сном, чтобы все это вмиг рассеялось, как наваждение, как внезапно налетевшая гроза. Но это было не сном, а суровой и жестокой реальностью. Ему было трудно смириться с мыслью, что скоро, совсем скоро придется в решающей битве столкнуться со всей монгольской силой. Полтора века иноземного владычества не прошли даром. В психологии народа, в том числе и у руководителей, утвердился, казалось, навсегда, страх перед угнетателями. Слово «монгол» воспринималось с неописуемым ужасом. И вот теперь Русь впервые открыто пошла против воли хана, и этот ее шаг был громадным психологическим изломом. На глазах всего мира раб превращался в свободного гражданина, и в этом процессе Дмитрию выпала главная роль. Ему предстояло возглавить народный поток и повести его на кровавую сечу. Чем окончится она для Руси? Не навлечет ли он на нее новую беду? Не наступят ли еще более мрачные времена?
От этих мыслей тревожно сжималось сердце, и он без устали мерил шагами свою просторную горницу. Понемногу он успокоился и созвал ближних бояр и воевод. Сели они «думу думать». Судили и рядили, как лучше одолеть Мамая. Дмитрий всех выслушал и приказал разослать во все города гонцов с приказом готовиться к походу. Сам же с малой дружиной отправился к Сергию Радонежскому.
В это время этот Преподобный старец пользовался громадным влиянием на Руси. Можно сказать, что он был душой и совестью народа, духовным отцом нации. К его голосу прислушивались все – от князей до холопов, верили ему и подчинялись его нравственному авторитету. Дмитрий тоже верил в чудодейственную силу мудрого игумена и не мог пойти на битву без его благословения. Несмотря на огромную занятость (к нему без конца прибывали гонцы с новыми вестями – даже находясь в Троице-Сергиевой обители, он держал постоянную связь с пограничными сторожами), он отправился к Преподобному Сергию. «Ты уже знаешь, отче, какое великое горе сокрушает меня, – сказал он по прибытии в обитель. – Да и не меня одного, а всех православных: ордынский князь Мамай двинул всю орду безбожных татар, и вот они идут на мою отчизну, на Русскую землю, разорять святые церкви и губить христианский народ… Помолись же, отче, чтобы Бог избавил нас от этой беды!»
Святой игумен попросил князя отслушать Божественную литургию, а по окончании ее сказал ему: «Господь Бог тебе помощник; еще не пришло время тебе самому носить венец этой победы с вечным сном; но многим, без числа многим сотрудникам твоим плетутся венцы мученические с вечной памятью».
Дмитрий побледнел. Слова Сергия означали, что предстоящее сражение будет кровопролитным и унесет тысячи человеческих жизней. Со страхом и надеждой смотрел он на озаренное немерцающим внутренним светом лицо святого старца, а тот, словно не замечая его тревоги, продолжал: «Мамая ожидает конечная гибель, а тебя, Великий княже, милость и слава от Господа. Уповаем на Господа и на Пречистую Богородицу, что они не оставят тебя».
Осенив великого князя святым крестом, Преподобный Сергий произнес: «Иди, господине, небоязненно! Господь поможет тебе на безбожных врагов!» А затем, понизив голос, сказал тихо, одному Дмитрию: «Победиши враги твоя…»
А. Кившенко. «Преподобный Сергий Радонежский благословляет святого благоверного великого князя Димитрия Донского на Куликовскую битву»
Как ни огрубело сердце сурового воина, каким был тридцатилетний князь, он не выдержал, прослезился. Впервые за многие месяцы внутренней тревоги и огромного напряжения душевных сил он почувствовал облегчение. Страшная, нечеловеческая ноша словно спала с его могучих плеч, и он впервые легко и свободно, полной грудью вдохнул чистый воздух святой обители. Небывалая уверенность в победе вселилась в его сердце и уже не покидала его никогда.
На прощание Сергий Радонежский поручил князю двух своих иноков – Пересвета и Ослябю, бывших в миру знатными воинами, и сказал ему:
«Вот тебе, возлюбленный княже, мои оруженосцы и послушники, а твои избранники!» А им сказал: «Мир вам, возлюбленные мои о Христе братии! Мужайтесь, яко добрые воины Христовы! Приспело время вашей купли!»
Дмитрий, получив благословение святого старца, простился с ним и поспешил в Москву. Находясь в Троице, он получил сведения от пограничников – «от Климента, старого поляника, что приближаются татары». Надо было готовить встречу незваным гостям.
Возвращался Дмитрий в Москву, думая о войне, а глаза его невольно останавливались на дивных картинах русской природы. Буйные травы, скошенные хлебные поля, ручьи и речки, березовые опушки и глухие темные леса проплывали перед его восхищенным взором, и сердце наполнялось тихой и светлой грустью. Он видел затерявшиеся в лесах деревеньки, молодых крестьянок, мирно работавших в поле, нагулявшиеся за лето стада коров и с ужасом представил, что здесь будет, если снова ворвутся сюда монгольские полчища. Снова кровь, насилие, обугленные развалины домов… «Нет, этому не бывать! – неожиданно для всех гневно воскликнул он. – Все, как один, ляжем костьми, но врага не пропустим!» Пришпорив коня, он поскакал вперед по узкой лесной дороге. Дружинники, как ни старались, едва поспевали за ним.
Дмитрий, чтобы действовать наверняка, очень нуждался в точных сведениях о движении и намерениях Мамая. Не довольствуясь данными скрытых пограничных сторож и «притонов», он далеко в степь, к Дону и его притокам – к Быстрой и Тихой Сосне, выслал разведывательно-поисковые группы. Как пишет московский летописец, великий князь «послал на сторожу крепких оружейников – Родиона Ржевского, Андрея Волосатого, Василия Тупика, Якова Ислебятева – и повелел им… под Орду ехать языка добывать». Прошло несколько дней, но вестей от сторожи не было. Это встревожило Дмитрия, и он «послал другую сторожу: Климента Поляника, да Ивана Всеслава, да Григория Судока и иных многих с ними, и повелел им вскоре возвратиться».
Поиск, проведенный первой сторожей, оказался удачным. Она захватила «языка нарочатого царева двора» и доставила его в Москву. Ордынец подтвердил имевшиеся сведения о сговоре Мамая с Литвой и Олегом и о том, что он не торопится начинать боевые действия: «Не спешит того ради, что осени ждет, хочет осенью быть на русские хлебы».
И все же день решающего сражения неотвратимо приближался. 20 августа русская рать выступила из Москвы, а уже утром 6 сентября передовые ее полки вышли к Дону. Все эти дни Дмитрий имел «прямые вести» об ордынцах. «В день 6 сентября прибежали семь сторожей в 6 часов дня, Семен Мелик с дружиною своею, а за ним гналось много татар…» Пограничные воины сообщили, что ордынцы «на Гуснице, на броде стоят», а это – 8–9 километров от реки Непрядвы. В этот же день Дмитрий приказал всем сторожевым отрядам переправиться через Дон, а на следующий день – и всей русской рати. Все мосты были сожжены… Каждый понимал, что у него лишь два выбора: либо победить, либо умереть…
Утром 8 сентября русская рать выстроилась на широком Куликовом поле. На своем любимом коне Дмитрий выехал вперед и стал перед нею, вглядываясь в ее застывшие ряды. Скоро грянет бой, закипит кровавая сеча и поле огласится ревом боевых труб. Многим, очень многим придется испить здесь смертную чашу, так и не узнав, чем закончится это великое сражение. О чем думали они, его воины, коим выпала страшная доля преградить дорогу Мамаю? Выдержат ли они, не дрогнут ли под натиском ордынцев? Дмитрий понял, что все они очень нуждаются теперь, на грани жизни и смерти, в его теплом ободряющем слове.
– Возлюбленные мои, отцы и братья! – загремел над притихшей ратью его могучий голос. – Честная смерть лучше позора! Не дрогнем! Будем вместе пить эту смертную чашу за Святую Русь, за Православное Христианство, за наших матерей, жен и детей! Господь Бог и Пресвятая Богородица помогут нам!
– Готовы головы наши сложить за Христа и за Отечество, и за тебя, великий княже! – отвечали ему со всех сторон русские воины.
В двенадцатом часу дня обе рати начали сближение. «И выступила сила татарская на холм, – повествует летописец, – и пошла с холма. Также и Христианская сила пошла с холма и стала на поле чистом, на месте твердом. И страшно было видеть две силы великие, съезжавшиеся на скорую смерть. Татарская сила была черная, а русская сила в светлых доспехах, как река льющаяся, как море колеблющееся, и солнце светло сияло над ней, лучи испуская…»
Дмитрий рубился в общем строю, как рядовой ратник. Его окровавленный меч сверкал с непостижимой быстротой, нанося нападавшим страшные удары. Со всех сторон его обступили ордынцы, но он и не думал отступать. Со своими верными оруженосцами без устали собирал он жестокую жатву. Справа и слева от них росла гора окровавленных тел, и наседавшие ордынцы с ужасом смотрели, как после мощных ударов Дмитрия падала на землю очередная жертва.
В эти мгновения великий князь был страшен. Увлеченный боем, он словно отрешился от всего земного. Его лицо, искаженное гневом, было ужасно, глаза сверкали, а боевые доспехи забрызганы сгустками крови. Множество ударов выдержали они, покрывшись вмятинами и трещинами, но защитили князя от стрел, копий и сабель. Дважды его сшибали с коня, но он, прикрывшись щитом, снова вскакивал в седло, и снова его меч разил ордынцев. И только когда, потрясенные неожиданным натиском засадного полка, мамаевцы в панике побежали, Дмитрий в изнеможении опустился на землю…
Вечером Дмитрий Иванович объезжал огромное поле сражения. То, что он увидел, потрясло его не меньше, чем сама битва. Повсюду лежали груды изувеченных, окровавленных тел. Смерть примирила всех: и русских, и татар, и генуэзцев… Убитый христианин лежал рядом с мусульманином, а католик – с православным. Сердце Дмитрия разрывалось от боли, когда он видел знакомые лица погибших боевых друзей: вот лежит пронзенный копьем Александр Пересвет, а рядом «любимец его Михаил Андреевич Бренк, а близ него лежит Семен Мелик, твердый страж, а близ него лежит Тимофей Валуевич…». И велел Дмитрий «трубить в ратные трубы, созывать людей», и приказал подсчитать потери: «Считайте, братья, скольких воевод и скольких служилых людей нет!»
Небывало высокую плату заплатили русские ратники за победу на Куликовом поле. «Оскудела вся земля Русская воеводами и слугами и всеми воинствами. И о сем был страх великий по всей земле Русской», – горестно писал летописец в своем сказании о Мамаевом побоище.
Да, в жестокой борьбе ковал Дмитрий свободу и независимость Руси. Он не знал грамоты и не умел читать и писать, но лучше других современников понял насущные нужды своего народа. Он верил, что только сильная державная власть поможет освободиться от монгольского ига, и первым начал на практике воплощать свой идеал. Он понимал важность охраны границ государства и многое сделал, чтобы они были неприкосновенны. Для этого он не жалел ни сил, ни времени, ни жизни. Тридцать девять лет прожил он на земле и за этот короткий срок сумел стать Донским…
В 1988 году, в канун 1000-летия крещения Руси, Русская Православная Церковь причислила его к лику Святых. Дмитрий с нами, в вечном строю защитников России.