Глава 4
Дело всей жизни —
что это?
– И что? Этот парень в шапке-ушанке на самом деле выглядел глупо? – с сомнением в голосе спросила Ленка.
В субботу прямо с утра Оля прибежала к верной подруге, они заперлись в ее комнате и говорили без перерыва уже третий час. Оля подробно рассказала и про скандал с родителями, и как познакомилась с Вилли, и как та привела ее в детский садик неподалеку.
– Потом этот парень, ну, который был в шапке-ушанке, спросил, как меня зовут. А я еле смех сдерживала. Он таким придурком выглядел, что я даже ничего сказать не могла! – сообщила Оля. А Ленка засомневалась и задала свой вопрос.
– Конечно, глупо! – ответила Оля. Она совсем не сомневалась в своих словах. – И так смешно, – и она пустилась в подробностях объяснять, как выглядел парень в шапке. – А ты бы видела его волосы! Он, когда шапку снял, добил меня окончательно: они у него зеленые! Как можно ходить с такими волосами?! – закончила она.
– Знаешь, – все выслушав, вынесла вердикт Ленка, – а мне, наоборот, даже захотелось познакомиться с ним. Я считаю, нужно одеваться наперекор моде! Как его зовут-то хоть?
– Никита. Разве что имя красивое.
– Имя как имя. Кто он вообще, чем занимается? – не отставала Ленка: ей нужны были не эмоции, а факты.
– Ну… Я так поняла, что все они в музыкальном училище учатся. На разных отделениях. Сакс играет на саксофоне. Никита – на гитаре. Еще с ним пришли Горшок, который играет на тубе, и Глеб-скрипач. Что такое туба – я не знаю.
– Туба – это такая большая труба.
– А ты откуда знаешь?
– Я же тебе говорила, я в детстве в музыкальную школу ходила. Я скрипачка.
– Ты – скрипачка? – поразилась Оля. – А почему я тебя со скрипкой ни разу не видела?
– Потому что это такой адский труд… Представляешь, мне пять лет было, а меня заставляли сначала по часу в день играть, потом по два, потом по три… И так каждый день. Не удивительно, что лет в десять-одиннадцать меня уже тошнило от музыки.
– И сейчас тошнит? – Оле так понравилось вчера, как играли на своих инструментах ее новые знакомые, что она даже представить не могла, что кого-то от музыки может тошнить.
– Сейчас проверим.
Ленка полезла куда-то на шкаф и вытащила слегка запыленный футляр, из которого ловко извлекла… маленькую скрипочку. И сама удивленно уставилась на нее.
– Это же одна четвертая… – разочарованно протянула она. – Детская. А сейчас-то я могу уже на взрослой играть…
– Сыграй что-нибудь! – взмолилась Оля.
– Не могу я на этом играть! Да и потом, я же уже ничего не помню. Мне разыгрываться снова надо. Вспоминать.
– Леночка, пожалуйста, разыграйся как-нибудь, поиграй мне!
– Да… Сильно тебя разобрало. – Ленка, несмотря на Олины просьбы, убрала скрипку. – А остальные – такие же яркие, как Никита?
– Да нет. Не такие, конечно, как Никита. Горшок, например, был во всем черном. Как и Вилли. Только очень мрачный. Как будто у него все умерли. А Сакс был в смешной желтой с синими цветами рубахе. Какой-то женской. Такие люди хорошие, талантливые, а так одеваются! Это же ужас какой-то.
– Неформалы – что поделать.
– Неформалы – это ужасно!
– С каких это пор ты не любишь неформалов?
Оля и сама задумалась: а с чего это вдруг она так невзлюбила неформалов? Она вспомнила про Машку Гаврилову – эмо. И про Стаса Верещагина – панка. Машка стала одеваться в черное и розовое еще года три назад, когда никто ничего – по крайней мере, в их школе – про эмо не знал, и над ней вся компания Гальки Сивцевой издевалась. Машка стойко держалась, объясняя, что она – эмо, слушает эмо-музыку и так далее, и тому подобное. Ее сторонились. А потом эмо вошли в моду, и на Машку стали смотреть с уважением. Только она уже избавилась от своей черной челки. «Теперь эмо-культура стала попсой», – сказала Гаврилова. Оля ничего не поняла, просто решила, что Машка наконец повзрослела.
А Стас Верещагин, казалось, панком и родился. Сколько Оля помнила его, в их классе он всегда выделялся странным видом. А теперь у него еще был фиолетовый ирокез, который Марья Ивановна заставляла его гладко зачесывать назад. Верещагин, кроме того, и учился плохо, и уроки прогуливал. Как он говорил, принципиально. Но поскольку контрольные он писал хорошо и был, в общем-то, совсем не дурак, ему многое прощалось.
Оля с Машкой никогда не общалась, потому что, хоть Машка и перестала быть эмо, Галька Сивцева ее не выносила. А с Верещагиным… Ей просто было несколько странно видеть рядом с собой парня с фиолетовыми волосами. То ли дело – Дима Морозов. Посидеть рядом с ним в столовой или уйти в одном направлении из школы – это было круто. Галька Сивцева это бы одобрила. А Верещагина она, как и Машку, не терпела. Пообщайся с ним Оля на перемене – и не видать ей дружбы с первой красавицей класса.
Но, положа руку на сердце, ни Машка Гаврилова, ни Стас Верещагин не были ей неприятны. Тогда почему же она вдруг так ополчилась на своих новых знакомых, которые к тому же так хорошо играли?
– Я не плохо отношусь к неформалам, а… – начала Оля, – просто все эти черные одежды, большие ботинки, хипповские шарфы… Я этого не понимаю. Да и нечего тут понимать. Ведь одежда…
Оля пустилась в долгие объяснения, что такое одежда. Сама она так долго была вынуждена носить черные юбки и старинные блузки, так недавно дорвалась до модной одежды, что могла говорить о моде с утра до вечера. Оля моду боготворила. И боготворила всех людей, которые умели модно одеваться. Сама же она старательно влезала в свои узкие модные джинсы, в топики со стразиками и ботильоны на каблуке.
– Разве одежда – это смысл жизни? – перебила, усмехнувшись, Ленка.
Конечно! Оля денно и нощно мечтала о шопинге в бутиках. Мечтала о Гуччи и Версаче, о платиновой карте со счетом в пять, нет – шесть! – знаков. Чтобы можно было купить себе одежды, сколько хочется. Все-все платья, которые есть на страницах «Космополитена», «Elle» и «Vogue» вместе взятых. И много-много обуви. Самой-самой разной. И балеток, и сандалий, и сабо, и вечерних туфель, и ботильонов, и полусапожек, и сапожек, и без каблука, и на огромном каблуке, и на платформе, и кожаных, и замшевых, и лаковых, и с мехом, и черных, и красных, и серо-буро-малиновых в крапинку. И огромный шкаф, чтобы было где все это богатство хранить.
– А что в этом плохого? – удивилась Оля. – Галька Сивцева… Да все девчонки об этом мечтают, о красивой одежде!
– А я нет!
– А о чем ты мечтаешь? – снова удивилась Оля.
– Не знаю… – задумалась Ленка.
– У тебя и мечты-то нет! Я, по крайней мере, точно знаю, что я хочу! А ты как всегда сомневаешься!
– Я хочу влюбиться… – мечтательно протянула Ленка.
– Фи! Конечно! Все хотят влюбиться!
Оля тут же вспомнила про Гришку Ярцева и расстроилась…
– А ведь из-за исторички, мамки моей и жадной Сивцевой я с Ярцевым не увиделась!.. Эх, как все глупо вышло…
– Да ладно тебе, – утешила ее Ленка, – это ведь не последняя дискотека: увидишься еще и сразишь наповал.
– Я не сомневаюсь! Знаешь, какой мне вчера сон приснился? Я весь день его пыталась вспомнить, а вечером вспомнила! Я во сне одна шла по городу. Только не по нашему, а по какому-то сказочно красивому городу. И дома там были такие красивые… Светило солнце. Небо было идеально голубое. А потом я оказалась на площади. Тоже очень красивой. И ко мне подошла фея. Из воздуха возникла. Такая красивая, вся в белом… И подарила букет цветов с бабочками. Я проснулась такая счастливая-счастливая. Даже расплакалась от счастья. К чему бы это, интересно?
– А чего тут непонятного? Влюбишься ты. Однозначно.
– Что значит – влюбишься? Я уже давно влюбилась. В Гришку Ярцева. Я и сама знаю, к чему этот сон – к тому, что все у нас будет хорошо. Поэтому и не расстраиваюсь, что мы вчера не увиделись. Я о нем вчера весь вечер думала. Никита, который с зелеными волосами, остался играть в актовом зале. А мы с Вилли, как она и посоветовала, развалились на ковре рядом с огромным окном от пола до потолка. А он играл. Какую-то испанскую музыку. Такие зажигательные мелодии. Очень красивые. А потом, наоборот, какие-то лиричные, медленные. Я прямо так и представляла, как мы с Ярцевым увидимся, как поцелуемся в первый раз… Кто бы подумал, что гитара – такой интересный инструмент?
– Конечно, – обрадовалась Ленка. – Гитара замечательный инструмент! На гитаре можно…
Но Оля ее перебила:
– И он так играл, так играл… Главное было не смотреть, как по-дурацки он одет. Я и не глядела в его сторону. А потом посмотрела на часы и поняла, что если я тут же не побегу домой, то мама меня убьет.
– Ты же из дома ушла?
– Никуда я не ушла! Это же все просто так, – отмахнулась Оля. – Еле доковыляла до дома на своих шпильках. И от мамы еще попало. Слушай, а может, мы чаю выпьем? У меня уже в горле пересохло от разговоров.
Они почаевничали и снова вернулись в Ленкину комнату.
– А что с музыкантами? В смысле, ты еще к ним пойдешь? – поинтересовалась Ленка.
– В том-то и дело! Не знаю, – честно призналась Оля. – Знаешь, как мы расстались? Просто «пока-пока». Они все остались еще играть. Как будто никому домой не надо! Хотя нет, Вилли сказала, что у них там вечеринка потом… Какая вечеринка?! Ночью?
– Они же старше нас!
– Вот и это тоже… Они такие веселые, играют хорошо, но они… другие. Я так странно себя чувствовала среди них… ну… со своими стразиками…
– И у Вилли ты телефон не взяла?
– Я как-то не подумала! – Оля даже расстроилась. – Мне ведь показалось, что с Вилли не о чем разговаривать. Вот и не сообразила продолжать знакомство…
Конец ознакомительного фрагмента.