Эту историю я прочла на одном из форумов несколько лет назад. Она до глубины души потрясла меня. Это не вымысел, а исповедь реально живущего человека. Если он когда-нибудь познакомится с моей повестью, пусть простит за неточность фактов. Это не биография, а история одной птицы, которой подрезали крылья…
Глава 1
Она
Она шла по мокрой пустой мостовой, ни на что не обращая внимания. У нее было горе. Это горе, как огромная туча, заслонило от нее весь свет. Жизнь потекла где-то в стороне. Навстречу попадались люди, они шли домой с работы или спешили по каким-то делам. Они радовались, смеялись или были погружены в свои думы. Но все они словно не замечали ее. А у нее было огромное горе – умирал отец. Если спросить, кем был для нее отец, она ответила бы – всем. Хотя у нее была мать, и она, возможно, тоже переживала, но у матери уже давно была другая семья, другая дочь. А отец у нее был один, и она для отца тоже была одна. Почему он умирал, почему именно он?! Она мучилась этим вопросом и не могла найти ответ. Она знала, что у него больное сердце, но никогда не представляла, насколько оно больное. И вот теперь он лежал в клинике, в реанимации, и седой усталый врач, выйдя в коридор, где она сидела всю ночь с глазами одинокой собаки, взял ее за руку, а потом обнял за худые плечи и тихо сказал: «Мужайся, дочка». И больше ничего. От этих слов слезы острым комком застряли в горле, и она не успела ничего больше спросить. А когда она справилась с собой, было поздно: врач скрылся за большой белой дверью, на которой желтыми буквами светилась надпись – «посторонним вход строго запрещен». Она еще два часа сидела под этой дверью, ожидая, что кто-то выйдет оттуда, но дверь не открывалась.
За окном барабанил дождь. И непрошенные слезы потекли по ее щекам. Такой одинокой, покинутой, никому не нужной она себя еще никогда не ощущала. Она училась во втором классе, когда от них ушла мать – покинула семью как-то тихо… И до этого они жили с ней так, словно ее и не было. Во всех ее воспоминаниях с раннего детства рядом был отец – любящий, ласковый, внимательный, сильный. Вот он моет ее в тазу, поставив его в большую чугунную ванну. Вот он кормит ее с ложечки и что-то весело говорит. Вот они в зоопарке, вот в кино. Почему-то она всегда рядом с собой видела отца и только изредка – мать. Даже фотографий, где они вместе, почти нет. Странно, вроде бы все должно быть наоборот, но в ее жизни все не так. Она не спрашивала, почему ушла мать. Ей было очень хорошо с отцом: только она и он, и никто третий им был не нужен. Иногда отец подшучивал: «Вот выскочишь замуж, уйдешь от меня, и останусь я один». Тогда слезы появлялись у нее на глазах, и, серьезно глядя на него, она говорила: «Этого никогда не будет. Я никогда не оставлю тебя!» Она не могла понять, как можно уйти и бросить такого хорошего отца.
И когда у матери появилась другая семья, другой муж, а потом и другая дочь, они стали со временем совсем чужими. Да, она всегда знала, что где-то там, на другом конце города, живет мама, но это была совершенная другая жизнь, в которую они с отцом вписывались только изредка. Поначалу она сильно переживала. Отец не говорил, что мать ушла от них навсегда. Она верила, что мама уехала в долгую командировку на север, писала ей свои первые письма, вместе с отцом запечатывала в конверт, и он уходил отправлять их на почту. Так продолжалось целый год, пока она случайно не увидела свою маму вместе с другим мужчиной в ботаническом саду. Она вместе с классом была на экскурсии. И вдруг за кустом пышного жасмина увидела маму, которая не была загружена работой где-то на далеком севере, как рисовал ей папа, а весело смеялась, шла под руку с чужим дядей и ела мороженое. Ей захотелось выбежать к ней навстречу, крикнуть: «Мама!» Но тут дядя наклонился к ней, и они поцеловались. Это остановило ее. Она как вкопанная стояла за кустом жасмина и смотрела, как ее мама уходит куда-то с этим дядей, совершенно не думая о ней. Она ей оказалась не нужна. Мама ушла, а классная руководительница в испуге подбежала к ней и, что-то нервно говоря, быстро потянула ее в сторону класса. Она бежала, спотыкалась и все время оборачивалась назад, пытаясь снова увидеть свою маму… После этого случая она перестала писать ей письма. Отцу она ничего не рассказала – он, видимо, сам о чем-то догадался. Потому что вскоре появилась мама с конфетами и большой говорящей куклой в руках. Но дочь как-то сдержанно и тихо приняла подарки, а потом незаметно ушла в ванную, заперлась и ждала, пока гостья не уйдет из квартиры. К кукле и конфетам она не притронулась, да и вообще ни к чему не притрагивалась из того, что мать приносила и дарила ей. Вот только деньги взяла, и то не так давно. Потому что они ей позарез были нужны. Общаться с мамой она стала только в последнее время. Разговоры всегда как-то не клеились. Она и сейчас вспоминала себя под этим жасминовым кустом. С тех пор она ненавидела этот запах. «Надо ей сообщить», – промелькнула мысль, но тут же она опять переключилась на себя и свое горе.
Через несколько дней состоялись похороны. На кладбище сильно дул ветер, было голо, пусто и холодно. Она стояла одна и застывшим взглядом смотрела на вырытую могилу. Мокрая бурая глина вязкими лохмотьями окаймляла ее. Она не могла понять, что она здесь делает, где она? Все вокруг суетились, говорили, только она стояла неподвижно, как камень, на котором было высечено имя отца и недавняя дата. «Да, это было только вчера, только вчера», – проносилось в голове.
Отец пробыл еще два дня в реанимации, а потом его не стало. Все это время она не уходила из больницы, ночуя на стуле под реанимационными дверьми. Ее туда так и не пустили.
Потом появились какие-то родственники. В последний раз она увидела его на кладбище, когда открыли гроб. Там лежало какое-то чужое, незнакомое ей тело. Желтый, восковой цвет лица, заостренный нос, подбородок, впалые щеки. Ей сказали, что это ее отец, но она его не узнавала. И до сих пор ей не верилось, что именно ее отец лежит на холодном, голом кладбище, хотя надпись на памятнике, выданное свидетельство о смерти – все говорило о том, что его больше нет. Но он незримо продолжал жить в их маленькой двухкомнатной хрущевке на третьем этаже.
Если бы она была несовершеннолетняя, то неизвестно, как бы устроилась ее жизнь. Но она училась уже на третьем курсе института, и никто не донимал ее предложениями о помощи. Потихоньку все как-то улеглось, и о ней стали забывать. Теперь она могла надеяться только на себя, а себя было так мало. Вначале оставались какие-то сбережения отца, но постепенно все куда-то ушло. Стипендии хватало только на проездную карточку и мороженое. Остро встал вопрос об оплате квартиры. Раньше она особо и не задумывалась, откуда берутся деньги. Все всегда решал отец. Теперь надо было думать об этом самой. Бросать институт она не хотела. Слава Богу, не надо было платить за него, как это уже делали некоторые. Она хотела его закончить, но нужно было учиться еще целых два года. Она купила газету с объявлениями о работе, но, листая большие страницы, ничего не находила для себя. Везде требовалось работать целый день. А она могла работать только по вечерам.
И вот ей пришлось первой обратиться к матери за помощью и попросить денег. Сперва она позвонила по телефону, но дома никого не было. А потом уже после девяти часов вечера мать усталым голосом предложила ей подъехать завтра после восьми. Пересиливая себя, она в первый раз отправилась на другой конец города в ту новую семью, где жила ее мама. Дверь открыла девочка лет одиннадцати. Она жевала жвачку, а в ушах торчали наушники. Увидев ее, спросила, кто ей нужен. Она назвала маму по имени и отчеству, и девочка побежала за ней, видимо, на кухню. Вскоре показалась мама в фартуке и домашних тапочках. Как она была не похожа на ту даму, которая приходила к ним на день ее рождения! Они прошли в кухню, и мама закрыла за ними дверь.
– Тебе нужны деньги?
– Да.
– Сколько?
– Мне за квартиру платить нечем, – не сдерживая раздражения, резко ответила она.
Мама задумалась, отвернулась к плите, чтобы помешать макароны. Когда она повернулась к ней, голос ее стал жестким, деловым, чужим и далеким.
– Я все понимаю, тебе сейчас непросто. Да и нам всем очень непросто. Такое сейчас время. Но я не могу оплачивать две квартиры. Мы с мужем не миллионеры. Я давно говорила твоему отцу, чтоб он начал жить, как все люди, хотя бы подумал о тебе…
Но она не успела договорить.
– Не смей так говорить о моем отце! Он самый лучший человек на земле! А ты, ты… – и захлебнувшись слезами, она выбежала из кухни. Резко хлопнула входная дверь.
На следующий день, вернувшись из института и проверив ящик для писем, она нашла белый, неподписанный, но запечатанный конверт. Она поняла, от кого это. Войдя в квартиру, она раскрыла его и увидела несколько потрепанных тысяч, а за ними белую бумажку. Ровным, красивым почерком на ней было написано следующее: «Это все, чем мы можем тебе помочь. Мы действительно стали чужими людьми и, чтобы не ломать комедию, так и будем держаться этого. Наша помощь может быть ограничена, и просим не злоупотреблять ею». Читая эти слова, она чувствовала, как загорелись ее щеки, бешено забилось сердце. Ей даже послышался чей-то голос, очень похожий на тот, что она услышала вчера на кухне, голос вслух прочитывал эти слова. Она закрыла уши, замотала головой, словно хотела избавиться от него, и разорвала бумажку. «Мы чужие, чужие… – вторилось и слышалось ей. – Лучше держаться этого, этого…» – продолжалось опять. Всю ночь она не могла заснуть. Так в ее жизнь пришло еще новое – этот голос.
По вечерам она стала подрабатывать в кафе официанткой. Кафе было далеко от дома, она не хотела, чтобы соседи потом судачили о ней. Пробовала работать ночью в большом супермаркете, но днем на лекциях в институте валилась от сна. А в кафе требовались официантки на вечернюю смену, и кто-то из соседней группы предложил подменять ее. Так они и работали – день через день. Кафе закрывалось в 23 часа, она успевала на последний автобус и потом еще около часа ехала по пустым городским улицам. Работа была не ахти какая. Постоянно приходилось быть начеку, чтобы не задеть кого-то подносом или вовремя уйти, когда начинали приставать. Она была вынуждена ходить в короткой юбке и в блузке с сильным вырезом на груди. Может, ее и не взяли бы, если бы Алка, которую она должна была сменять, не уговорила управляющую. Вскоре она юрко вертелась с подносом между столиками, пропуская мимо ушей всю пьяную болтовню, и старалась меньше торчать в зале. Зато каждый вечер возвращалась с живыми деньгами. Кое-кто давал и чаевые, особенно были щедры кавказцы, облюбовавшие это кафе. Денег, которые она зарабатывала, хватало на оплату квартиры и жизнь в дорогом городе. Много ей было не нужно. В кафе ее кормили бесплатно, а потом иногда стали давать с собой, когда через Алку узнали, что она живет одна и недавно потеряла отца. Повариха тетя Тома жалела ее и частенько выручала, когда пьяные посетители не понимали, что надо платить. Тетя Тома была женщиной грузной, прямой и доброй, как должно быть хорошему повару.
Потихоньку ее жизнь начала налаживаться. С матерью со дня последней встречи она совсем перестала видеться. Та иногда звонила, спрашивала, не нужно ли чего, но она всегда отвечала – нет. Все же в голосе матери чувствовалась какая-то виноватость. И к своему приятному удивлению, придя спустя полгода на кладбище, она увидела, что вместо безликой покосившейся серой плиты стоит настоящий гранитный памятник с высеченными словами – «Мы помним о тебе». Могилка была ухожена, вокруг посыпано мелким светлым гравием. Посажены золотистые цветы. Теперь не веяло сыростью и холодом, как в первый день. Она стала чаще приходить на это место.
Однажды, возвращаясь с кладбища, она увидела вдалеке довольно большую толпу людей. Это были мужчины, женщины, не было детей. Они что-то говорили, потом запели. Таких красивых песен она никогда не слышала. Солнце выглянуло из-за тучки и тут же сильным столбом света озарило их. Это ее сильно удивило, и она остановилась, наблюдая за этой группой. Ее поразило то, что лица их не были печальны. Наоборот, светлы и спокойны. Таких лиц она раньше не видела. Все в облике этих людей притягивало ее. «Кто это? Откуда?» – пронеслось в голове. Ей хотелось подойти к ним поближе, познакомиться, но какой-то страх и смущение не давали сделать этого шага. До нее долетали только отдельные фразы. Она услышала слова – «Господь», «Христос», «обители». Но больше всего ее поразило слово «жизнь Вечная». Она никогда еще не слышала такого словосочетания – жизнь и вечная.
Она стояла в сторонке, и ей не хотелось уходить. Вскоре люди засуетились, засобирались и потихоньку парами двинулись в сторону. Она, не зная зачем, пошла за ними. Женщины в черных платках о чем-то оживленно разговаривали между собой, мужчины шли поодаль, особняком. Все это было так не похоже на привычное ей поведение! Ее никто не замечал, но она и не хотела, чтоб ее заметили. Крадучись, как тень, она шла за ними. Ей так не хотелось, чтоб они сели в похоронный автобус и уехали неизвестно куда! Но когда они подошли к воротам кладбища, выяснилось, что ПАЗика, на котором они приехали, нет, и им придется возвращаться своим ходом назад.
– Ну что, братики дорогие, – сказала одна полная женщина в темно-синей длинной юбке, – поедем теперь своим ходом. К началу богослужения должны успеть. Брат Петр, наверное, тебе придется разориться на такси, а то не успеешь, – обратилась она к лысоватому, сутулому мужчине. Тот сморщился и нехотя полез в карман, видимо, ища денег.
– Да не ищи, брат! Что же мы, для нашего любимого братика, и не соберем денег! – и женщина что-то оживленно стала говорить остальным. Те закивали головами, полезли в сумки. Вскоре в руках бойкой женщины появились смятые купюры. Брат Петр еще что-то искал в кармане, но кроме какой-то мелочи и старого носового платка ничего оттуда не извлек. Женщина подошла к нему и весело сказала:
– Ну, Петр, подставляй ладони, принимай Божье благословение!
Мужчина раскрыл ладони, и тут же в них ворохом посыпались деньги.
– Ух ты, сколько! Прямо десятина! – оживленно забасили братья. Тут же бойкая сестра выбежала на край дороги и замахала рукой проезжавшей мимо машине. Машина промчалась мимо, но следующая резко затормозила. Женщина обратились к водителю, тот кивнул и показал на пустые сидения. Брат Петр сел рядом с водителем, а трое других братьев – на сидения сзади. Машина еще раз взвизгнула и быстро поехала вперед.
– Ну вот, теперь они точно не опоздают, сестрички! – задорно сказала женщина.
Подошел автобус, женщины шумной вереницей стали подниматься в него. Она машинально зашла тоже. В ее голове роем летали услышанные слова – «братья», «сестры», «жизнь вечная», «богослужение». Она хотела приблизиться к этим женщинам, но автобус был уже битком набит, и недовольная кондукторша пыталась пролезть между потными телами и обилетить всех. Она показала свою карточку, женщины протянули свои пенсионные. Кондукторша угрюмо буркнула. Никому из такой большой толпы ей так и не удалось продать билетик. Она грузно плюхнулась в свое высокое кресло и, отвернув опухшее лицо от салона, с тоской стала смотреть в окно. Автобус ехал не спеша, раскачиваясь на поворотах. Постепенно люди стали выходить, но женщины с кладбища ехали дальше. От монотонного раскачивания автобуса и жары она утомленно закрыла глаза и погрузилась в минутный сон.
– Остановка! – громко прокричала кондукторша, ей чуть ли не в ухо. Она резко открыла глаза и увидела, как ее женщины выходят. Она ринулась к дверям, но, как назло, у кого-то разорвался пакет, и ей прямо под ноги посыпались яблоки. Человек испуганно вскрикнул, наклонился и стал быстро собирать их, пихая в переполненную сумку. Она рванулась, но испуганный человек перегородил ей дорогу. Она с жалостью посмотрела на улицу, по которой уже чинно шли женщины, что-то обсуждая. Потом с досадой посмотрела на закрывшиеся двери автобуса, на человека, судорожно собиравшего яблоки и растерянно твердившего, озираясь по сторонам: «Простите меня. Простите. Это пакет… Простите». Ей стало жалко этого незадачливого человека. Она достала из сумки свой чистый, новенький пакет и протянула ему. Он сначала поднял на нее растерянные глаза, потом улыбнулся: «Спасибо, огромное вам спасибо!» И стал перекладывать яблоки из переполненной сумки в пакет. Она ему помогла, подняв последние два, которые были прямо у нее под ногами. «Благодарю вас, благодарю», – продолжал твердить он. На следующей остановке он вышел, она вышла тоже. Ей хотелось вернуться назад, на пропущенную остановку, и догнать женщин. Она была почему-то твердо уверена, что они не разошлись по своим домам, а идут в какое-то общее место, на собрание. Это слово прозвучало там, у кладбищенских ворот. Но, выйдя из автобуса, она вдруг увидела, что мужчина как-то скрючился, не в силах разогнуться, и тихо застонал.
– Что с вами? – подойдя к нему, спросила она.
– Ой, наверное, это радикулит, – через боль ответил он. Ей стало жалко его.
– Давайте я вам помогу. Вы где живете?
– Вон там, за этим домом, во дворе, – сказал он, еле выговаривая слова. Она подхватила его сумки, подставила свое худенькое плечо.
– Опирайтесь!
Он больно надавил на плечо и потихоньку распрямился. Изогнувшись, придерживая руками поясницу, сделал шаг, другой. Видимо, шаги давались с болью. Она не знала, что такое боль от радикулита, но много слышала об этой болезни и с состраданием посмотрела на него. Кривобокой походкой, слегка покачиваясь, он пошел вперед, она – рядом.
– Вы второй раз спасаете меня, – пытаясь улыбнуться, проговорил он. – Даже не знаю, как бы я дошел и доехал, если бы не вы.
Она в ответ криво улыбнулась. Его сумки были тяжелыми. Она с трудом несла их и молча шла рядом. Говорить ему было тоже очень тяжело. Каждый шаг с остротой иглы пронзал все его тело. Он сдерживал боль, но потихоньку шел вперед. Вот они дошли до угла дома и повернули во двор.
– Вон мой подъезд, – прошептал он, показывая на дом, стоявший в глубине зеленого двора. Это был старый, дореволюционный дом.
– Лифт есть? – спросила она, осторожно посматривая на его походку.
– Есть, только он уже давно не работает, – виновато ответил он. Медленно они подошли к большой подъездной двери. Она толкнула ее, дверь тяжело открылась, и они вошли на лестницу. Подъезд был грязноватый, но имел отпечаток былой красоты и элегантности. Ажурные кованые перила, красивая лепнина на стенах, мозаичный пол. Она впервые была в таком старом доме.
– Куда поднимаемся? – спросила она.
– На третий этаж, – тихо простонал он. Опираясь на перила, он с большим трудом шел по ступеням.
– Эко, как скрутило, – повторял он.
– Вам бы мазью намазать поясницу. Есть у вас мазь от радикулита?
– Была. Наверное, есть.
Так они поднялись на третий этаж, и он остановился перед старинной дверью с витыми узорами и цифрой «16». Дверь была безобразно выкрашена темно-рыжей краской. Мужчина, скособочась, стал нервно что-то искать в кармане пиджака, видимо, ключ. Найдя, осторожно вставил его в скважину, замок щелкнул, и дверь отворилась. Они вошли в квартиру. Он тихонько поковылял к дивану.
– Борис, это ты? – послышался из запертых дальних дверей твердый, но явно пожилой голос.
– Да, это я, мама.
– Что так долго? Я уже стала волноваться!
В комнате послышалось оживление, заскрипели пружины кровати. Дверь отворилась, и показалась пожилая женщина. Она выглядела словно пушкинская графиня из «Пиковой дамы». От нее так и веяло аристократизмом.
– Что с тобой случилось, Боря? – удивленно произнесла она, заметив его скрюченную позу.
– Да понимаете, мама, опять скрутило. И так не вовремя. В автобусе. Вышел, и вот, никак не могу разогнуться. Если бы не эта молодая сударыня, я бы и не дошел до дома вовсе, – и он с благодарностью кивнул в ее сторону.
– Большое вам спасибо, девушка. Сейчас так мало сознательных людей, в особенности среди молодежи. Я редко выхожу на улицу с тех пор как сломался лифт, но по телевизору хорошо вижу все, что происходит в мире.
– Куда положить сумки? – спросила она, понимая, что кроме нее это сделать не под силу никому в квартире.
– Вон туда, – рукой показал мужчина.
Она попала на большую кухню. Посредине стоял круглый стол, видимо, старинный. На нем была белая кружевная скатерть. Она растерялась, но позади послышался чеканный женский голос:
– Можете поставить сюда, – и старая дама указала на кухонный столик.
– Я даже не знаю, как вас отблагодарить, моя спасительница, – послышался из гостиной голос Бориса. Поставив сумки на указанное место, она подошла к двери гостиной. Борис криво лежал на диване, спустив вниз длинные ноги.
– Давайте я вам намажу поясницу, – предложила она, сама удивляясь своей неожиданной смелости.
– Да, право, мне неудобно, – стараясь улыбнуться, смущенно произнес он.
– Мне не тяжело. Я раньше папе тоже натирала, я знаю, как это надо делать.
– Ну, в самом деле, Боря, – послышался голос его матери, – у меня и сил в руках нет, чтобы натереть тебя как следует. Не медсестру же вызывать сейчас! Да и потом, ее опять не дождешься. Помнишь, в прошлый раз мы два дня ее ждали, пока ты сам не выздоровел.
Он кивнул в знак согласия.
– Где у вас лежит мазь? – спросила она, обращаясь к его матери.
– Вот тут, – дама пошла к старинному секретеру, вытащила коробку и стала в ней что-то перебирать. Вскоре она извлекла старый тюбик и подала ей. Борис задрал рубашку, показалось уже немолодое тело. Она подошла к нему, открыла тюбик, но оттуда ничего не вылезло. Она еще раз, посильнее нажала на него, послышалось шипение, и на пальцы выплюнулся пузырь.
– Кончилась у вас мазь. А другой нет? – спросила она.
Пиковая дама еще порылась в коробке, но ничего не извлекла из нее. Она строго посмотрела на сына:
– Борис, сколько раз я тебе говорила, что нужно всегда проверять наличие своих вещей. У тебя уже давно кончилась мазь, а ты не позаботился купить новую!
– Простите, мама, – простонал Борис.
– Ничего страшного, – вмешалась в разговор она. – Я сейчас сбегаю в аптеку и куплю вам точно такую же мазь. Я скоро!
– Спасибо, дорогая, спасибо! – воодушевилась женщина. – Таких сознательных молодых людей сегодня днем с огнем не сыщешь!
Борис, видимо, хотел воспротивиться, но мать не дала ему сказать.
– И не спорь, – строго проговорила она. – Девушка сама предлагает нам помощь, и это большое свинство – отказаться от нее. Тем более, учитывая, что мы оба пребываем в немощном состоянии. Вот так, – сказала она, уже обращаясь к ней. – Старость – не радость.
– Я сейчас, – ответила она и, хлопнув дверью, быстро побежала по лестнице вниз.
Она нашла аптеку, которая была поблизости, и уже через пятнадцать минут позвонила в дверь под номером «16». Ей открыли.
– Как вы быстро, – сдержанно улыбаясь, проговорила дама, пропуская ее в гостиную, где лежал Борис.
– Вот мазь, теперь вы спасены! Надо шерстяной шарф, – обратилась она к его матери. Та пошла в другую комнату за шарфом. Борис приподнял рубашку.
– Вам надо повернуться на живот, – сказала она.
Он тяжело, охая, перевернулся на бок, а потом плюхнулся на живот. Она смело задрала рубашку и, густо выжав мазь на тело, стала умело втирать ее в кожу. В комнате запахло эвкалиптом. Мать, шаркая ногами, подала шарф.
Осторожно завязав шарф, она сказала:
– Ну вот, теперь вам будет тепло. Старайтесь сегодня поменьше двигаться, и главное, не снимайте шарфа. А теперь мне надо вымыть руки после мази.
– Мама, проводите нашу спасительницу в ванную, – жалобно простонал Борис.
Она тщательно вымыла руки и вытерла вафельным полотенцем, которое ей дала Пиковая дама.
– Сколько мы должны? – понизив голос, спросила та.
– Да вы что, нисколько! – удивленно ответила она. Мать довольно кивнула головой и вместе с ней вернулась в гостиную.
– Мне, право, неудобно, – смущенно замямлил ее сын, положив уже обе ноги на диван. Мазь, видимо, начала согревать поясницу. – Может, вы пообедаете с нами? – спросил он и с мольбой в глазах взглянул на свою мать.
– Да, конечно, – поняв взгляд сына, произнесла она. – Вы, наверное, далеко живете?
Она назвала свой район.
– Не близко, – покачала головой старая дама.
Она смущенно опустила глаза, ей не хотелось рассказывать, как она очутилась в этом районе.
– Ну что ж, давайте накрывать на стол. Мы пообедаем здесь, в гостиной. Боря не сможет ведь к нам присоединиться, – и его мать ласково взглянула на своего страдающего сына.
– Это очень правильная мысль, мама, – воодушевленно ответил Борис.
– Давайте я помогу вам, – предложила она и пошла вместе с ней на кухню.
– Как вас зовут? – учтиво спросила мать.
Она назвала свое имя.
– Прекрасное имя! – воскликнула она. – И сегодня довольно редкое! А меня зовут Анна Павловна.
– Очень приятно.
– А моего недотепу-сына – Борис Николаевич.
Она кивнула. Вскоре они вошли в гостиную с тарелками и супницей. Тарелки, супница и столовые приборы были словно из музея. Они с отцом пользовались самой обыкновенной посудой, из магазина. А эта была другая. Пиковая дама, заметив ее восхищение, довольно добавила:
– Это сервиз еще моей матери. Страшно сказать, сколько ему лет. Она привезла его из Лейпцига, еще до начала первой мировой.
– Вы, наверное, дворяне? – неожиданно для себя спросила она. Борис смущенно закашлял. Его мать как-то потупила взгляд и стала перебирать столовые приборы. Она почувствовала их смущение и тихо произнесла:
– Извините. Я, наверное, задала вам бестактный вопрос…
– За последние годы это слово стало чем-то постыдным и нарицательным, – тихо произнесла старая дама. – Конечно, шила в мешке не утаишь. Мои родители были потомственные дворяне. Когда-то весь этаж принадлежал нам. Мой отец был известный инженер. Он принял революцию, можно сказать, всегда сочувствовал либералам во время монархии. Тихо, конечно, сочувствовал, но революция отказалась принять его. Он успел сам благополучно умереть, иначе бы загремел по пятьдесят второй… Отец Бори, Николай Ильич, имел, как тогда говорилось, рабоче-крестьянское происхождение. Правда, когда мы познакомились с ним, а это было почти перед самой войной, дворян уже не было. Все назывались одним именем – советские люди. Мы не успели пожениться, началась война. Потом долго мы ничего не знали друг о друге. Он оказался в плену, сперва у немцев, потом попал в наши лагеря. Встретились мы с ним уже спустя много лет, после смерти Сталина. Потом вот родился Боренька, – и она ласково посмотрела на сына. – Он всегда был такой болезненный…
– Мама, ну не надо! – послышалось недовольное с дивана.
– Ну что ты, Боря, разве я говорю неправду? – и она посмотрела на сына. Тот закряхтел и умолк. – Так вот, после рождения Бореньки мы прожили с Колей еще лет двадцать, а потом он умер. Понимаете, не выдержало сердце, можно сказать внезапно взял и умер. Сгорел на работе. Все всегда очень близко принимал к сердцу.
При этих словах она вздрогнула, побледнела, непроизвольно глаза наполнились крупными слезами.
– Ну что вы, милая, такова жизнь, – увидев ее слезы, произнесла Пиковая дама. – Коля столько пережил, два лагеря, войну, да потом постоянные стрессы на работе. Он ведь тоже был инженер, как и мой отец когда-то.
– Мама, вы опять начинаете свои разговоры! Зачем вы расстроили нашу гостью? Нельзя ли о чем-нибудь другом поговорить? Обязательно о смертях, – повысил голос Борис.
– Извините, но у меня тоже отец недавно умер, – тихо проговорила она.
– Ой, милая моя! Я не хотела вас обидеть! Простите мою старческую болтовню. Знаете, ведь не с кем и поговорить теперь. Гостей нет никаких, один Боря, да и тот приходит поздно с работы. Я все одна да одна. А что с вашим отцом случилось, простите за назойливость?
– Сердце. Тоже внезапно, – на полуслове она подавилась.
– Бедняжка, – сострадательно закачала она седой головой. – А мама?
– У нее другая семья. Она не живет со мной.
Мать и сын замолчали. Молчала и она. Над столом затянулась смущенная пауза. Первой ее прервала мать Бориса.
– Знаете, приходите к нам почаще, хотя бы вечером. Мы ведь тоже одинокие люди. А так хоть иногда будет веселей вместе. Вы учитесь?
– Да, – мотнула она головой. – Заканчиваю третий курс.
– Замечательно, – стараясь разрядить обстановку, проговорила дама. – Молодым надо учиться. И Николай Ильич, и мой отец всегда это говорили. Вот у Бореньки – два высших. Он сейчас преподает в аспирантуре.
– Ну мама! – опять простонал больной.
– А что тут стыдиться? Ты кандидат наук, у тебя хорошие перспективы. Коленька был бы так доволен тобой, – сказала она и осеклась. – Знаете, Боре не раз предлагали уехать преподавать за границу. Такие были интересные предложения. Но наш Боря – патриот. Он ни за что не захотел покидать Родину. И вот живем на нищенской зарплате, но зато в родных стенах. Правда, нам много-то и не надо. Нам хватает. Летом от университета ему дают дачу. Как там хорошо, знали бы вы!
– Мама! – уже не выдержав, крикнул Борис и попытался встать. Но у него ничего не получилось. Почувствовав, что пора уже уходить, она встала из-за стола, поблагодарила за обед и направилась к коридору.
– Вы уже уходите? – жалобно протянул Борис.
– Да, к сожалению, мне уже давно пора. Надо еще готовиться к завтрашнему зачету.
– Но вы ведь теперь к нам придете? – вопросительно глядя на нее, спросила его мать. Она посмотрела на беспомощно лежавшего Бориса и твердо ответила:
– Конечно. Завтра постараюсь прийти. Надо ведь еще раз натереть поясницу Борису Николаевичу, – и она задорно посмотрела на него. Тот задумчиво, мягко улыбнулся. Они распрощались, и она побежала вниз, шумно застучав звонкими каблучками по гулкой лестнице.
– Какая милая девушка, – глядя на входную дверь, из которой она только что вышла, проговорила Анна Павловна. – Как ты думаешь, Боря, она придет? – спросила мать, повернувшись к сыну.
– Наверное, – тихо произнес он и закрыл глаза, показывая своей матери, что не будет продолжать разговор. Та, шаркая ногами по затертому паркету, понесла тарелки на кухню.
С тех пор она стала заглядывать в квартиру номер 16 старого дома. Ее всегда приветливо встречали в этой семье. Анна Павловна ставила чайник, а Борис Николаевич начинал рассказывать о всяких диковинных странах, народах, обычаях. Оказалось, что он этнограф. Много поездил в свою бытность, а теперь преподавал в университете. Анна Павловна долго не сидела с ними. Когда старинные часы пробивали восемь, она, распрощавшись, шла в свою комнату. Они оставались с Борисом Николаевичем вдвоем на кухне, чему он, видимо, был очень рад, потому что сразу раскрепощался, увлекая ее своими рассказами. У него была прекрасная библиотека. И потихоньку, видимо, тайком от матери, он стал давать ей книги. Для нее начал открываться удивительный мир планеты, на которой она жила. Ее отец не увлекался науками. Он был самым обыкновенным технарем и дальше границ родного города мало что знал. Так, в обществе Бориса Николаевича постепенно ее горе стало сглаживаться, и былая острота притупилась. Она приходила к ним часто, но никогда не оставалась ночевать. Хотя Борис Николаевич и предлагал ей остаться, она вежливо отказывалась, ссылаясь еще на какие-то домашние дела. Однажды, когда Анна Павловна ушла в свою комнату, она спросила его:
– А есть ли на свете Вечная Жизнь?
– Вечная Жизнь? – поднял он вверх брови. А почему вы спрашиваете об этом?
– Не знаю. Однажды я случайно услышала эти слова и вот уже несколько месяцев хожу и думаю над ними. Мне больше некого спросить.
Он внимательно посмотрел в ее открытые, пытливые голубые глаза. Задумался и потом ответил:
– Знаете, вечная жизнь – это не научный вопрос. Это скорее вопрос религиозный. О реальности вечной жизни говорят все мировые религии, но, наверное, более отчетливо и ясно – христианство. Вы когда-нибудь ходили в церковь?
Она покраснела и покачала головой. Действительно, оказалось, что она ни разу не была в церкви. Отец водил ее в театр – на балет, на оперу, в кино, в цирк, а вот в церковь – никогда. Однажды по телевизору шла трансляция из крупного собора. Отец презрительно посмотрел на пышное шествие архиереев в тяжелых золотых одеждах, с крестами и всякой утварью, на жирные лощеные физиономии первых лиц государства, лениво зевающих и смотрящих по сторонам, на огромных амбалистых охранников с холодными глазами. Посмотрел, что-то пробурчал и переключил на волейбол. На этом и кончилось ее знакомство с христианством и церковью.
– Вечная Жизнь, – продолжал Борис Николаевич, – это жизнь нашей души. Как считает религия, и я с ней в этом, наверное, согласен – человек по природе своей троичен. В нем есть дух, душа, и есть оболочка – тело. Достигнуть гармонии между духом, душой и телом здесь, в земных временных рамках, очень тяжело, наверное, даже невозможно. Что там будет после смерти, никто из живущих не знает. Библия говорит, что праведники наследуют вечную жизнь. Но тут же встает встречный вопрос – а кто есть праведники? Каждая религия здесь дает разные ответы. Для одних правда одно, для других – другое. Для меня, например, правда – жить по чести и по совести, стараясь не делать окружающим зла и не осуждать других.
– Вы верующий человек? – спросила она.
– Не знаю, – задумчиво произнес он. – Наверное, скорее да, чем нет. Но назвать себя верующим в том смысле, который означает это слово, не могу. Я не хожу в церковь, не соблюдаю посты, не молюсь перед иконами. Какой же я тогда верующий? Я даже не знаю, кто такой Бог.
– А разве обязательно знать это, чтобы быть верующим? – вдруг спросила она.
– Честно вам скажу – не знаю! – сказал Борис Николаевич и рассмеялся. – Сегодня вы ставите меня своими каверзными вопросами в тупик, милое создание, – сказал он шутя и взял остывший чайник, чтоб поставить его на плиту. – Давайте еще по чашечке, и на сегодня хватит.
Больше она ни о чем не стала его спрашивать. Они почти молча выпили еще по кружке чая, и она собралась домой. Борис Николаевич, несколько раздосадованный, сказал ей на прощание:
– Я сам бы хотел знать ответы на те вопросы, о которых мы говорили. Но я не могу вам врать. Видимо, во мне сильно атеистическое прошлое. До свидания.
Она кивнула головой и побежала быстро вниз по лестнице. Он, как уже повелось, ждал на своей площадке, когда она спустится вниз и тяжело хлопнет входная дверь. Тогда он уходил в квартиру. Она вышла из дома и медленно побрела к остановке. Внутри нее что-то спорило и не соглашалось с умным Борисом Николаевичем. Она искала то нужное слово, которое перевесило бы все его слова, но не находила. На остановке стоял мужчина, и он показался ей смутно знакомым. Она села на скамейку рядом. Из-под длинных ресниц она украдкой наблюдала за ним. Когда показались знакомые большие фары автобуса, мужчина полез в карман, долго там что-то ища. В его руке появились деньги, и она вспомнила человека на кладбище, который потом уехал на машине. Это был он. Она обрадовалась и, хотя это был не ее автобус, решительно шагнула за ним следом. Мужчина сел на свободное место в полупустом салоне, она – напротив. Лениво зевая, подошла кондукторша. Искоса взглянув на ее карточку, взяла его помятые деньги, отсчитала сдачу и оторвала билет, маленькие рулончики которых, как гроздья винограда, ожерельем висели у нее на толстой шее. Мужчина тоже зевнул и устало посмотрел в окно. В ее груди сильно забилось сердце, как когда-то после прочтения бумажки в белом конверте. Только это было не тревожное биение, а наоборот, радостное. На языке вертелись какие-то слова, но она стеснялась заговорить первой. Проехали одну остановку, другую, третью. Она стала нервничать. По безразличному взору мужчины было понятно, что сам он разговор не начнет. Время неумолимо шло. Какой-то голос внутри затвердил: «Если не скажешь, то он уйдет, и будет поздно. Давай, давай!» Она пересилила свой страх и вдруг спросила его:
– Простите, а вы верующий?
Он сначала не понял, что вопрос обращен к нему. Оглянулся, но сзади никого не было. Он посмотрел на того, кто задал этот вопрос. Напротив сидела молодая девушка. Светлые волосы, голубые глаза. Потом его взгляд машинально переместился на ее ноги и, увидев голые коленки, он сконфуженно поморщился. Потом опять посмотрел на нее. Поймав его взгляд, она смущенно поправила юбку. Ей стало как-то неловко. Во взгляде она прочла осуждение. Наконец он как-то смягчился и тихо спросил:
– А вы?
Она смущенно улыбнулась и ответила:
– Не знаю.
– Тогда, видимо, вы еще не имели встречи со Иисусом Христом. Кто встретил Его в своей жизни, всегда знает ответ на этот вопрос, – сказал он снисходительно. Она поймала себя на мысли, что и он не ответил на него. Но, постыдившись этой мысли, спросила:
– А как мне с Ним встретиться? Где Он есть?
Лицо мужчины расплылось в слащавой улыбке.
– В Доме Божьем, конечно же, там, где наречено Его Имя. А потом Он сможет войти и в ваше сердце. Вам надо принять Иисуса в сердце, чтоб иметь Жизнь Вечную.
– Жизнь Вечную, – удивленно протянула она и тут же спросила:
– А что такое – Жизнь Вечная?
– Это Жизнь с Богом на Небесах, в Его Небесных Обителях. Там не будет горя, там светит Солнце, там радость и покой. Все, не уверовавшие в Него, будут пребывать в муках навсегда. Бог послал Сына Своего на землю, чтобы всякий уверовавший в Него не погиб, но имел Жизнь Вечную. Жизнь Вечная – это Сам Бог.
Она слушала его и внутренне погружалась в какой-то новый, таинственный и неведомый ей мир. В ушах бились слова: «Там Жизнь Вечная. Это Сам Бог». И они сладостно уносили ее куда-то к новым берегам.
Мужчина, напротив, воодушевился. Он стал увлеченно рассказывать, кто такой Иисус Христос, а она упоенно слушала и слушала. Тут ее идиллию прервал зычный голос билетерши, с неудовольствием подошедшей к ним:
– Ну что мозги-то молодой девчонке компостируешь? Ты сам-то православный? Крест-то где твой? Да и вообще, кончай проповедь, приехали уже, – и, обратившись к оставшимся людям, пробасила: – Кольцо, приехали, выходим!
Пассажиры медленно потянулись к дверям. Мужчина тоже. Она за ним.
Когда они вышли на улицу, все разошлись в разные стороны. Она не знала, куда ей идти, и стояла, озираясь вокруг.
– Вам куда? Автобусов больше не будет, – сказал ей ее собеседник.
Она смущенно ответила, где живет.
– У-у, как далеко! Теперь только на такси, и то я бы вам не советовал.
Она молча пожала плечами.
– Знаете что, я живу здесь недалеко. Это ведь окраина города. Вон там наш домик. Переночуете у нас. Заодно еще поговорим о Господе. Я вижу, вы ищете Его.
Она радостно кивнула головой и смело пошла за ним. Почему-то ей было совершенно не страшно. В груди зажегся какой-то новый огонек, и приятное тепло стало потихоньку разливаться по ее уставшему телу. По дороге он ей рассказывал о Христе. Когда они подошли к его дому, она уже знала, что Иисус Христос – это Сын Божий, который родился на земле, чтобы даровать людям спасение. Он открывает врата в Жизнь Вечную.
Мужчина тихо постучался, дверь открыла дородная женщина в лиловой косынке и удивленно посмотрела на нее. Он, предупредив вопросы, твердо сказал:
– Эта девушка у нас переночует. Она хочет прийти к Иисусу.
Женщина радостно вскрикнула, всплеснула тяжелыми руками и горячо обняла ее.
Она осталась у брата Петра. Женщина была его жена Раиса.
В следующее воскресенье она пришла к ним в церковь. Это были евангельские христиане, а иначе – баптисты.