Повелитель теней. Часть первая. Бадр (Нейл Оливер, 2015)

1

Шотландия, 1444 год

Джон Грант исчез – то есть сделал то, что и намеревался сделать. Улегшись на спину посреди высокой травы и цветов на лугу, он стал невидимым для всех, кроме птиц. Он наблюдал, как черный силуэт медленно описывает круги на фоне голубого неба. Цветочные головки на длинных стебельках – желтые и розовые – то нагибались, то выпрямлялись по прихоти легкого ветерка, который, казалось, подобным образом развлекался. Птица изменила маршрут полета и пропала из поля зрения Джона Гранта, и ему не осталось ничего другого, кроме как глазеть на бездонное небо. Поскольку смотреть уже было не на что, он расслабился, позволяя пустоте заполнить его.

Всегда существовали люди, ощущающие вращение Земли и ее движение вокруг Солнца. В то время как абсолютное большинство является жертвой иллюзии (иллюзии того, что мир неподвижен), единицы воспринимают мир именно таким, какой он есть на самом деле. Джон Грант ощущал, как окружающая его земля движется, как она перемещается слева направо относительно неба. Он также чувствовал ее полет в безграничной темноте. Лежа в постели ночью, он прислушивался к гулу и шелесту этого огромного шара, непрерывно вращающегося вокруг своей оси.

Если проанализировать, каким образом движется в пространстве Земля, то становится непонятно, почему это движение ощущают лишь немногие, а остальные пребывают в блаженном неведении. Земля вращается со скоростью одной тысячи миль[5] в час, то есть быстрее вылетающей из ствола винтовки пули. Чтобы сделать полный оборот вокруг Солнца приблизительно за триста шестьдесят пять дней, она мчится в космическом вакууме со скоростью шестидесяти семи тысяч миль в час. Солнечная система, крохотной частичкой которой является Земля, примостилась на краю огромного вращающегося водоворота, называемого галактикой. Один полный оборот вокруг сияющего центра галактики Солнечная система делает за двести двадцать пять миллионов лет, и с тех пор, как пять миллиардов лет тому назад возник наш мир, данная грандиозная одиссея совершалась менее двадцати раз.

В этот день 1444 года Джону Гранту вот уже несколько недель как исполнилось двенадцать лет – ничтожный отрезок по сравнению с тем временем, за которое совершает свое путешествие Земля вокруг центра галактики, но довольно долгий для мальчика, чувствующего головокружительную скачку планеты через пространство и время.

Он был довольно высоким для своего возраста и очень худым. Его мать приходила в отчаяние из-за того, что, как бы много он ни ел – а это была вся еда, которую она вообще могла ему дать, – он оставался тоненьким, как хворостинка. Ей хотелось, чтобы он был потолще, чтобы между ним и окружающим его миром было побольше плоти.

А еще он был светловолосым и кареглазым. Его глаза были не просто карими, а еще и с золотистыми крапинками, и поэтому иногда казалось, что в его глазах поблескивают малюсенькие солнышки. Смотреть на него было приятно. Кроме того, мальчик был быстрым – он быстро соображал и быстро двигался. Некоторые замечали, что, когда Джон идет, он делает это совершенно бесшумно.

Его худоба и хрупкость тревожили сердце матери. Иногда он казался ей тонюсенькой тростинкой, которая в любой момент может сломаться даже от еле заметного ветерка. Если бы он был горшком с супом, она добавила бы в него муки, чтобы сделать этот суп погуще. Днем она видела изящество его телосложения и принимала ее за хрупкость. Ночью, будучи не в силах заснуть, она размышляла над тем, как это ей до сего момента удалось сберечь его живым и здоровым. Женщина со страхом думала о различных опасностях, которые будут угрожать ему в ближайшие дни, недели и годы. Она всегда опасалась, что внезапный порыв ветра может унести его прочь – так, как он уносит опушенные семена одуванчика из его корзинки.

Если бы она знала его тайну – то, что ее сын способен чувствовать движение окружающего его безграничного пространства, цепляющегося за одежду, как цепляется ветер за листья на вершине кроны дерева, – ей, наверное, уже никогда не суждено было бы спокойно заснуть. Однако Джон Грант не мог выразить словами то, что он чувствовал, а потому его тайна оставалась нераскрытой. Возможно, он понимал, что другие люди в любом случае не поймут его ощущений, и потому не пытался рассказать о них.

Юный Джон Грант, конечно же, не знал ничего ни о планетах, ни о звездах, ни о галактиках, а уже тем более о скорости летящих пуль. Да и откуда он мог бы узнать об этом? У него не было возможности дать какое-то вразумительное объяснение тому, что он чувствовал, впрочем, как и ни у кого из живущих в 1444 году людей, которые не могли знать об этом правды. Земле придется сделать полный оборот вокруг Солнца еще больше ста раз, прежде чем Николай Коперник выяснит, что все мы являемся невольниками Солнца, а Солнце – невольником Вселенной.

Хотя Джон Грант и заметил, что птица неожиданно изменила маршрут своего полета, он не обратил на это особого внимания. Однако когда полдюжины других птиц, попавших в его поле зрения, пронеслись в том же направлении, что и та, первая птица, он, невольно заинтересовавшись этим и отвлекшись от восприятия движения окружающего его мира, приподнялся и осмотрелся по сторонам. Раньше из группы деревьев, находившихся в нескольких сотнях ярдов справа от него, доносилось пение птиц. Теперь эти птицы умолкли. Те из них, которые никуда не полетели, похоже, затаились и прислушались.

От затвердевшего на солнце грунта исходили какие-то колебания, которые донеслись до него в виде неясных пока звуков. Это еще не было вибрацией: просто в ушах слегка зазвенело, – но ощущения были вполне отчетливыми. Мальчик поднялся на ноги. Чувство тревоги еще не охватило его, но все органы чувств напряглись. Джон Грант инстинктивно повернулся, чтобы ему был виден его дом – длинное низкое строение со стенами сухой каменной кладки и крышей из дерна. Из печной трубы вяло поднимался вверх белый дымок. Эта картина должна была бы подействовать на него успокаивающе, но из-за усиливающейся напряженности в его груди она, наоборот, встревожила его. Ему вдруг подумалось, что его дом… спит, пребывая в неведении, а потому является уязвимым.

Уязвимым по отношению к чему? Этого Джон Грант не знал. У него появилось ощущение, которое он называл (для себя и только для себя) «толчком» и которое сопровождалось слабым металлическим привкусом во рту. Сомнения и страх вызвали у него растерянность, волоски на коже встали дыбом, а «толчок», внеся определенную ясность, заставил побежать равномерной рысцой вниз по склону холма к дому. Пробежав сотню ярдов, Джон Грант остановился. Вибрация под его ступнями теперь была еще более отчетливой, а ее источник находился позади него – где-то далеко за теми деревьями, где умолкли недавно галдевшие птицы. Он, Джон Грант, находился сейчас между этим источником и своим домом и представлял собой хотя и хлипкий, но все же барьер, защищающий дом. Утешившись этой мыслью, мальчик снова побежал вниз по склону.

2

Хокшоу

Приятели называли его Медведем. Настоящее имя этого человека – Бадр, что означает «полнолуние», – звучало слишком уж непривычно для них, и поэтому они заменили его на нечто такое, что казалось им более подходящим. Во-первых, он был очень крупным – его рост превышал шесть футов, а по ширине плеч едва ли не равнялся двери в цитадели крепости. Во-вторых, кожа у него была темнее, чем у тех людей, среди которых он теперь жил, и по своему оттенку напоминала дубленую шкуру. Его волосы и борода, длинные и косматые, были черными, как ночное небо. Глаза у него тоже были черными – такими, как у птицы, – и, казалось, не упускали ни единого луча света. На его скулах и около глаз виднелись скопления пятнышек темного цвета размером чуть больше веснушек. Черный платок, повязанный вокруг головы, не позволял волосам падать на глаза.

Он появился здесь, среди этих людей, несколько недель назад – приехал по разбитой дороге к крепости Джардин на боевом коне, который был таким же черным, как и волосы Бадра. Седло и прочая сбруя имели незнакомый для шотландцев вид, однако наиболее странным казался им сам этот человек. Люди, трудившиеся на полях, прекращали работу и, выпрямив ноющие спины, старались получше рассмотреть проезжавшего мимо незнакомца, чтобы потом навсегда запомнить этот эпизод из своей жизни. Длинная кривая сабля у него на боку приковывала к себе очарованные взгляды. Бадр же, зная, что на него таращатся, все время смотрел прямо перед собой. И это, похоже, не было проявлением высокомерия: он просто вел себя как человек, которому есть над чем поразмыслить, а потому не обращал внимания на окружающих.

Этот всадник находился все еще в сотнях ярдов от частокола, огораживающего дом-башню, когда раздались звуки железных болтов, вытаскиваемых из гнезд. Тяжелые деревянные створки ворот распахнулись. Из-за частокола появились трое мужчин, сидящих на лохматых малорослых лошадках. Они привычно выстроились в виде наконечника стрелы и пустили лошадей легким галопом.

Бадр с равнодушным видом наблюдал за приближающимися к нему всадниками. Тот из них, кто скакал впереди, натянул поводья и остановил свою лошадь почти прямо перед ним, а два его спутника, пришпорив лошадей и слегка разъехавшись в стороны, обогнули Бадра каждый со своей стороны и расположились позади него справа и слева. Их предводитель привстал в стременах, чтобы как-то компенсировать низкий рост своей лошади, но это не помогло ему. Более того, создавалось впечатление, что не только незнакомец, но и его лошадь – по всей вероятности, дорогой боевой конь – смотрит на него сверху вниз.

– Что тебе здесь нужно? – спросил он.

Черный конь остановился – как бы сам по себе, – и Бадр окинул пристальным взглядом заговорившего с ним мужчину.

– Я проделал очень долгий путь, – ответил Бадр. – Говорят, что в этом поселении живет могущественный господин. Я хотел бы предложить ему свои услуги.

Шотландец усмехнулся и поочередно посмотрел на своих спутников. Те кивнули ему. Они были моложе его, имели меньше жизненного опыта и легче верили словам чужаков. А вот их предводитель был менее доверчивым и вел себя настороженно.

– Меня зовут Армстронг, – сказал он Бадру. – Я отведу тебя к господину. Тебя примут радушно, но учти, гости моего хозяина должны сдавать свое оружие, поэтому тебе придется отдать саблю.

Армстронг положил правую ладонь на рукоять меча. Он существенно уступал незнакомцу в росте и телосложении, но вознамерился твердо стоять на своем. Он смотрел на чужака невероятно зелеными глазами не моргая, хотя солнце находилось за мавром и светило ему, Армстронгу, прямо в лицо. Незнакомец, очень крупный, крепкого сложения, держался достойно. Хорошо вооруженный, он излучал ту самоуверенность, которая приобретается вместе с жизненным опытом. С таким следовало обращаться осторожнее. Впрочем, что-то в поведении чужака вызывало доверие. Абсолютно все – от его тона до манеры сидеть в седле – свидетельствовало о том, что ему нет нужды заниматься самоутверждением. Армстронг, опытный воин и уважаемый среди своих соплеменников человек, пожил на белом свете достаточно долго, чтобы оценить любую ситуацию. Он сумел выжить в стычках, в которых ему довелось поучаствовать, и приобрел кое-какие навыки, позволяющие «раскусить» того или иного человека. Судя по всему, этот черноволосый великан пока что не собирался причинять им никакого вреда. Более того, он мог стать могучим союзником того, кто сумеет добиться от него преданности. По крайней мере местному господину наверняка будет интересно познакомиться с таким человеком.

Бадр Хасан кивнул и спешился. Несмотря на чрезмерную массу тела, его движения благодаря крепким мускулам и упругим сухожилиям были ловкими и быстрыми. Он соскочил с коня на дорогу почти бесшумно. Одной рукой он потянулся – как это делает девушка – назад, чтобы высвободить длинные волосы из-под воротника плаща, и направился к Армстронгу, расстегивая пряжку на перевязи своей сабли.

К тому моменту, когда Бадр подошел к оставшемуся сидеть на коне шотландцу, он уже обмотал кожаную перевязь вокруг ножен, имеющих форму полумесяца. Он протянул саблю Армстронгу с небрежным видом – так, как будто отдавал ее навсегда и без малейших сожалений.

– Твой господин – благоразумный человек, – произнес он, расплываясь в улыбке и показывая при этом удивительно белые зубы. – В течение всего того времени, которое я проведу под его крышей, моя сабля будет послушна ему.

– Да будет так, – сказал шотландец.

Взяв кривую саблю, которая весила столько, сколько примерно весит ребенок, и положив ее поперек шеи пони, Армстронг натянул поводья, заставив лошадь повернуться в сторону имеющихся в частоколе ворот. Не произнося больше ни слова и не оглядываясь, он поскакал к дому. Бадр, сев на своего коня, последовал за ним. Позади Бадра, на почтительном расстоянии от него, скакали два спутника Армстронга. Бадр задумался, пытаясь оценить действия мужчины, с которым он только что разговаривал. Он почувствовал в его манере вести себя самоуверенность и кое-что еще. Бадр был человеком опытным и знал, какой эффект производит его внешность на большинство людей – как мужчин, так и женщин… А вот этот Армстронг выдержал его взгляд и разговаривал с ним смело и уверенно, как человек, который отдает себе отчет в своих способностях и возможностях, а также не забывает о собственном статусе. Кто бы ни командовал таким человеком – даже если это был лишь кто-то один, – он наверняка представлял собой господина, с которым ему, Бадру Хасану, хотелось бы встретиться.

Крепость, в которую они сейчас направлялись, называлась Хокшоу. Ей дали это название так давно, что никто уже и не помнил, когда именно это произошло. Она являлась резиденцией семейного клана Джардин на протяжении четырех поколений. Родоначальником клана был француз, которого звали Гийом дю Жардон и который прибыл сюда из Нормандии. Сейчас здесь заправлял его правнук, сэр Роберт. Именно по его приказу и под его наблюдением на скалистом выступе, расположенном на изгибе реки Туид, и было построено мрачное трехэтажное здание, которое возвышалось над окружающей его местностью.

С наружной стороны частокола располагались группками дома некоторых из приверженцев сэра Роберта. Над этими невысокими строениями, возведенными из бревен и дерна, поднимались к небу тоненькие струйки дыма. Из дверей нескольких домов появились женщины – низкорослые и сухопарые, как гончие собаки. Пригибаясь под каменной перемычкой двери и не обращая внимания на вышедших вслед за ними тощих дворняжек, они таращились на незнакомца и сопровождавших его местных мужчин, которые двигались к дому-башне.

Стараясь сохранять непринужденный вид, Бадр смотрел по сторонам, разглядывая Хокшоу. Унылому квадратному зданию в центре явно недоставало изящества, но оно тем не менее было впечатляющим строением. Все в нем – от толщины стен до немногочисленных низких и узких окон и амбразур – свидетельствовало о том, что здесь заботились о своей обороноспособности. На первом этаже не имелось дверного проема – тяжелая деревянная лестница вела к узкому главному входу, расположенному на высоте дюжины футов с левой стороны здания. Если нападающие прорвутся через частокол и вознамерятся взять штурмом само здание, эту лестницу можно будет быстренько затащить внутрь, и тогда непрошеные гости вряд ли сумеют проникнуть в дом – это станет просто невозможно. Самое же замечательное заключалось в том, что здание располагалось на возвышенном месте, и это обстоятельство давало обитателям укрепления преимущество по высоте. К тому же благодаря светло-серой каменистой породе, которой здесь имелось в избытке, они наверняка почти полностью были обеспечены строительным материалом.

– Оставь своего коня Донни, – сказал Армстронг, взглянув через плечо на Бадра и показав ему на более молодого из двух мужчин, едущих вслед за ними. – А сам иди со мной в дом. Узнаем, может ли наш господин уделить тебе время.

С этими словами Армстронг оставил незнакомца позади себя и, ударив каблуками по бокам лошади, проскакал на ней рысью последние несколько десятков ярдов, отделявших его от лестницы. Бадр проводил взглядом шотландца, отметив про себя, как тот легко спрыгнул с лошади, и подошел к дому-башне.

– Джейми! – крикнул Армстронг, поднеся одну ладонь ко рту и сложив ее так, чтобы его голос звучал громче.

Несколько мгновений спустя в дверном проеме появилась голова с рыжеватыми волосами.

– Что я могу для вас сделать, господин? – спросил рыжеволосый.

Было непонятно, являлось ли в данном случае употребление слова «господин» проявлением особого уважения или же это было просто шутливое обращение к своей ровне.

Армстронг поднялся на несколько ступенек по лестнице и стал говорить так тихо, что Бадр уже не мог разобрать его слов. После обмена репликами тот, кого звали Джейми, исчез внутри здания. Бадр принюхался и в окружающем его пространстве уловил запах лошадей и запах раскаленного железа, которое куют. Он глубоко вдохнул.

Армстронг продолжал стоять на лестнице, время от времени поглядывая на незнакомца. Бадр услышал, как кто-то кашлянул, и медленно повернулся на каблуках. Мужчина, которого звали Донни, низкорослый и худосочный, с безвольным подбородком и бледно-голубыми глазами под копной огненно-рыжих волос, уже, по-видимому, передал коней в конюшню (которую не было видно с того места, где стоял Бадр) и вернулся. Бадру было трудно угадывать возраст мужчин и женщин, которых он встречал на Шотландской низменности. Многие из них казались настолько физически изможденными – измученными теми или иными лишениями, которые им приходилось переносить, и неизменно суровым климатом, – что вся их жизнь в зрелом возрасте была похожа на очень долгую старость. Судя по манере поведения, Донни был еще молодым, хотя на его лице застыла маска усталости и истощения.

Рядом с ним молча стоял третий из шотландцев, сопровождавших Бадра. Он был повыше ростом и покрепче телосложением, с темными волосами, а на лице его сразу же привлекал к себе внимание шрам, огибавший его правый глаз и тянувшийся дальше вниз по щеке. Шрам этот напоминал вопросительный знак. Оба шотландца стояли на почтительном расстоянии, упершись ладонями в бедра и расставив ноги на ширине плеч. Но опущенный взгляд свидетельствовал о том, что их самоуверенный вид не более чем показуха. Они, скорее всего, чувствовали себя неловко. Если бы Бадр вдруг повел себя несоответствующим образом, вряд ли они смогли бы ему как-то воспрепятствовать.

Бадр предпочел бы сохранять молчание и далее, но Донни не выдержал и заговорил с ним.

– А откуда ты вообще здесь взялся, большой человек? – спросил Донни, приподнимаясь на цыпочки в отчаянной попытке стать хоть чуть-чуть выше ростом.

Бадр неожиданно растерялся. Во время своих поездок по этому длинному острову он усвоил достаточно много из языка, на котором говорят англичане, однако диалект, который доминировал здесь, в стране шотландцев, был для него непостижимым. Поэтому вместо ответа Бадр медленно покачал головой и постарался придать лицу недоуменное выражение, которое, как он надеялся, покажет, что он настроен дружественно и что попросту не понял, о чем его спросили.

Донни недовольно хмыкнул и, приподняв брови, посмотрел на своего товарища. Затем сделал еще одну попытку.

– Откуда… ты… взялся? – Он показал костлявым пальцем на Бадра и для пущей выразительности кивнул.

Бадр, снова ничего не поняв, улыбнулся. К счастью, он вдруг услышал крик, донесшийся со стороны дома-башни, и, радуясь поводу уклониться от разговора, повернулся к лестнице и стоящему на ней Армстронгу.

– Сэр Роберт сейчас собирается поехать куда-то верхом! – крикнул Армстронг. – Он поговорит с тобой, когда спустится сюда.

– А это, черт возьми, кто еще такой, а?

Бадр не понял смысла этих слов, но правильно различил тон, которым они были произнесены. Он повернулся, чтобы посмотреть, кто их произнес, и увидел перед собой незнакомое лицо, которое при этом находилось примерно на такой же высоте от земли, как и его собственное.

– Ну так что? – продолжал спрашивать мужчина.

Этот вопрос, произнесенный таким же агрессивным тоном, как и предыдущий, был обращен, похоже, не только к Бадру, но и к двум стоящим неподалеку от него шотландцам.

– Он только что свалился на наши головы неизвестно откуда, Уилл, – пояснил Донни, голос которого звучал приветливо и примирительно, – видимо, он привык говорить таким тоном, исходя из опыта общения с этим раздражительным человеком. – Мы заметили его на дороге за частоколом и привели сюда. Армстронгу все об этом известно. Он там, в доме.

– Да, он там, в доме, – сказал Уилл, глядя не на Донни, а на Бадра. – А почему этот огромный и уродливый ублюдок молчит? Он сам что-нибудь может сказать? Или он способен только стоять и отбрасывать от себя тень?

Донни нервно засмеялся, а вместе с ним засмеялся и его товарищ, у которого на лице был шрам в виде вопросительного знака.

Мавр проигнорировал и это оскорбление, и тон, которым оно было произнесено.

– Меня зовут Бадр Хасан, – сказал он. – Я долго путешествовал и уже устал от этого. Я остался бы здесь на некоторое время – на несколько дней, на неделю или, может быть, на две, если мне позволит ваш господин.

Уилл нарочито медленно и с саркастическим видом кивнул.

– Ты молодец, – похвалил он.

От него пахло каким-то крепким напитком, а такие напитки никогда не способствовали проявлению положительных качеств характера Уилла Кеннеди. Впрочем, если у Уилла Кеннеди и имелись подобные качества, то он тщательно скрывал их на протяжении всей своей жизни.

Он почти не уступал Бадру в росте, но отнюдь не в крепости телосложения. Он был худым, как жердина, с почти впалой грудной клеткой. Поскольку на протяжении многих лет ему приходилось наклоняться – для того, чтобы приблизить свое злобное лицо к носам тех, с кем он намеревался поругаться или подраться, – Кеннеди в конце концов стал сутулым. Несмотря на свирепое выражение, застывшее на его длинном худощавом лице, этот мужчина с бледно-голубыми глазами был довольно симпатичным. Он носил бороду, в которой, как и в его темных волосах, уже появилась проседь.

Едва Бадр посмотрел на Уилла, как ему на ум тут же пришло слово «змея». В худом теле этого человека, похожем на кусок высушенного, очень жесткого мяса, чувствовалась затаившаяся пружинистая сила. А еще со стороны казалось, что он способен действовать так же быстро, как жалит гадюка.

Бадр снова удивился той среде, в которой вырос его давнишний друг Патрик и в которой все еще жили его женщина и ребенок. Встречи с агрессивно настроенными людьми – такими, как вот этот Уилл, аж брызжущий ядом, – напоминали ему о бесчисленных опасностях, которые поджидали его везде, где бы он ни путешествовал. Хотя он еще даже в глаза не видел ближайших родственников Патрика и уж тем более не жил рядом с ними, у него появилось неудержимое желание найти их и позаботиться об их благополучии.

В воздухе чувствовалась напряженность, но она исходила не от Бадра. Напряженность эта возникла среди шотландцев: они нетерпеливо ждали, кто же первым сделает какое-нибудь движение, кто первым заговорит.

В то время как Бадр и Уилл все еще оценивали друг друга, стараясь понять, что их может ожидать от этого знакомства, в верхней части лестницы незаметно для всех появился хозяин крепости. Посмотрев вниз, на Армстронга, сэр Роберт отметил про себя, что его человек внимательно наблюдает за тем, что происходит на склоне холма неподалеку от дома-башни. Проследив за взглядом Армстронга и увидев незнакомца, сэр Роберт хмыкнул. Даже с приличного расстояния Бадр производил довольно сильное впечатление своей внешностью, отличающейся во всем от внешности окружающих его людей. А еще сэр Роберт, конечно же, узнал Уилла Кеннеди – злонамеренного и задиристого, но при этом бесстрашного и ловко владеющего ножом и мечом. Стоящие друг против друга иноземец и Кеннеди показались сэру Роберту похожими на полную луну и полумесяц. Услышав, как кто-то хмыкнул, Армстронг посмотрел вверх, хотя сэр Роберт даже не сомневался, что он заметил его присутствие еще раньше.

– Чертов Кеннеди, – пробурчал Армстронг, однако его недовольство было скорее показным, чем искренним. – Если нет никаких проблем, он тут же создает их сам. Мне нужно туда пойти.

– Подожди-ка немного, – удержал его сэр Роберт. – Давай лучше посмотрим, за кого наш гость принимает местных жителей.

Не зная, что за ним наблюдают с лестницы, Уилл Кеннеди продолжал вести себя вызывающе. Он был одет в шерстяной плащ, накинутый поверх шерстяных штанов и старинной кожаной куртки без рукавов, сплошь покрытой пятнами. Эта куртка с толстой шерстяной подкладкой давала носившему ее человеку надежду на то, что она хоть в какой-то степени защитит его от ударов мечом и кинжалом. Она была плотно застегнута на узкой груди Уилла с помощью четырех кожаных петель, накинутых на четыре продолговатые деревянные пуговицы. Подойдя к громадному иноземцу поближе и оказавшись на расстоянии вытянутой руки от него, он аккуратно отвел в сторону левую полу своего плаща. На боку у него висел грозный нож с длинным лезвием, рукоятка которого торчала вперед под таким углом, чтобы его можно было быстро и без труда выхватить правой рукой. Уилл с напускным недоумением посмотрел на это оружие, как будто никак не ожидал увидеть его на своем боку, а затем перевел взгляд на Бадра, уставившись ему прямо в глаза.

– А вот теперь поосторожнее, – спокойно произнес Бадр.

– Поосторожнее? – переспросил Кеннеди и, прищурив свои голубые глаза, выпустил из руки полу плаща, чтобы она снова скрыла собой нож.

Бадр, не сказав больше ни слова, сделал полшага в сторону забияки. На кратчайшее мгновение мужчины коснулись друг друга – грудь к груди, – прежде чем Бадр, вновь отступив назад, вернулся туда, где только что стоял. Эти его движения показались всем окружающим, в том числе Армстронгу и сэру Роберту, первыми движениями какого-то танца. Он совершил их не более чем за секунду, но на лице Уилла появилось выражение растерянности. Никто, даже женщины, не позволяли себе прижиматься к нему так смело и так плотно без его согласия. У него теперь был такой вид, как будто кто-то дал ему пощечину.

Воцарившееся молчание было прервано удивленным возгласом рыжеволосого Донни, лицо которого залилось краской. Кеннеди резко повернул голову туда, откуда донесся этот звук, и, увидев, что Донни с ошеломленным видом таращится на землю между его, Уилла, ног, обутых в тяжелые сапоги, тоже посмотрел туда. На высохшей грязи лежали четыре продолговатые деревянные пуговицы вместе с их кожаными петлями. Он машинально поднял обе руки к своей куртке и обнаружил, что она распахнута. Там, где только что находились пуговицы, теперь остались четыре торчащих кожаных кончика, срез на которых был таким аккуратным, что их торцы бросались в глаза своим ярко-белым цветом.

– Ножи – штука опасная, – сказал Бадр. – Лучше их избегать.

Если у Бадра Хасана и имелся свой собственный нож – а похоже, что имелся, – то все равно никто не увидел его ни в тот день, ни в последующие за ним.

3

Бадр расположился к огню так близко, насколько это было возможно, но при этом не позволял языкам пламени касаться его. В противовес всему тому, чем он восхищался и даже наслаждался в этой северной стране, у него вызывал неприятие местный холодный климат. Прошла уже не одна неделя с того момента, когда он прибыл к воротам крепости Джардин, и получалось, что так или иначе ему довелось пожить в Англии и Шотландии во все времена года – как приятные для него, так и совсем неприятные. Человеку, выросшему в далекой южной стране, выжженной солнцем, было трудно вынести дождь и ветер, которые не прекращаются на протяжении многих дней, не говоря уже о холоде, который приходилось терпеть здесь зимой. Сейчас было лето – хотя и позднее лето, но все же лето, – однако вечерами становилось намного холоднее, чем ему хотелось бы.

Неуклонное стремление Бадра проводить ночь поближе к очагу стало предметом для насмешек и шуточек среди других людей. Во время трапез в большом зале он всегда старался занять крайнее место на скамье – то есть как раз рядом с очагом. При этом в течение вечера он не раз пересаживался с одной стороны стола на другую, чтобы оба его бока получали одинаковое количество тепла. Не менее важной, чем приемы пищи, для него была возможность погреть свое тело и насладиться теплом, исходящим от языков пламени, пляшущих вокруг потрескивающих и шипящих сосновых поленьев.

Ангус Армстронг – человек, который первым встретил Бадра при его приближении к Хокшоу, – сидел в стороне на темном деревянном стуле, который за много лет так потерся и отполировался, что теперь поблескивал, как поверхность глубокого водоема. Армстронг, напрягая ноги, покачивался вперед-назад, слегка прикасаясь при этом затылком к стене. Наблюдая за иноземцем, он заметил в его глазах блеск и расценил это если не как злонамеренность, то как озорство. Он спокойно выжидал.

– Хороша ли красная кровь в твоих венах, старый Медведь? – крикнул Джейми Дуглас с другого конца стола. – Или же это просто вода, причем вода холодная?

Насмешка Джейми явно не была злой, и Бадр это знал, но на лице мавра появилось такое выражение, как будто слова парня оскорбили и возмутили его. Он пробыл среди жителей Шотландской низменности достаточно долго, чтобы изучить природу их юмора. По крайней мере он быстро сообразил, что шотландские мужчины зачастую принимались насмешничать, чтобы высмеять или спровоцировать друг друга. Обитатели этого укрепленного поселения зачастую шутили в надежде прослыть остроумными, а еще потому, что они, подтрунивая над ним, пытались заставить Бадра выйти из себя и прибегнуть к силе. Если человек хотел, чтобы ему позволяли над кем-то насмехаться, он должен был сначала продемонстрировать, что сам способен выдержать насмешки над собой. Крупное тело Бадра в сочетании с очевидной недюжинной силой делали его похожим на спящего великана из сказки, и вероятность того, что рано или поздно Медведя можно спровоцировать на применение силы, превращали его в объект для насмешек номер один.

Бадр замер, склонив голову над тарелкой с тушеной олениной (здешний климат, возможно, был ему не по душе, но он готов был признать, что местная еда немного компенсировала испытываемые им от этого климата неудобства). Он вдруг стал похож на фигурку, вырезанную из высушенной на воздухе древесины. Он даже перестал жевать. С другого конца стола снова послышался голос осмелевшего Джейми.

– Ты похож на большую старую охотничью собаку, греющую свои кости у очага! – крикнул Джейми, пихая сидящих слева и справа от него товарищей и наклоняясь вперед над столом в сторону Бадра, силуэт которого на фоне света, исходящего от пляшущих языков пламени, казался гигантским.

На самом деле такое поведение было довольно дерзким. Бадр был в два раза старше Джейми и в два раза шире его. Любое физическое столкновение с этим гигантом наверняка закончилось бы для худощавого Джейми печально.

– Тогда остерегайся моих зубов, юноша, – спокойно сказал Бадр, не отводя взгляда от своей еды.

В следующее мгновение он зарычал. Это был прием, который Бадр освоил еще в детстве и затем довел его до совершенства. Впрочем, среди этих людей он применял его в первый раз, и эффект от него был ошеломительным. То был звук первобытный, животный, и пока Бадр рычал, все человеческое в нем, казалось, то ли улетучилось куда-то далеко, то ли спряталось в глубине него, то ли вообще навсегда исчезло. Мужчины, сидящие за столом, почувствовали, как вдоль хребта у них побежали ледяные мурашки, как будто кто-то с молниеносной скоростью провел очень холодными ногтями от шеи до поясницы и обратно, а на каждом квадратном дюйме кожи волосы встали дыбом. Мужчины замерли. Это произошло со всеми, кроме Ангуса Армстронга, который, будучи от природы весьма проницательным, по внешним признакам быстро сообразил, что к чему, и потому продолжал спокойно покачиваться вперед-назад. Всем остальным шотландцам, сидящим за столом, показалось, что охвативший их страх, вытеснив воздух, заполнил собой все помещение. Звуки рычания, утробные, почти первобытные, заставили их затаиться в напряженном ожидании. Не шевелясь и даже не поднимая головы, Бадр вновь рыкнул – еще громче и еще более угрожающе. Выждав несколько мгновений, он начал медленно подниматься, а потом оттолкнулся от стола с такой силой, что скамья с полудюжиной сидящих на ней взрослых мужчин отодвинулась вместе с ним. Раздался скрип древесины, трущейся о камень. Высвободив себе место, Бадр отошел на пару шагов от скамьи и повернулся к Джейми, по-прежнему сидящему среди своих товарищей. Никто из них не решился встретиться с Бадром взглядом. Каждый сидел неподвижно и ждал, молясь о том, чтобы назревающая буря обошла его стороной. Бадр зарычал в третий раз. Он стоял, слегка наклонившись вперед и умышленно не выпрямляясь в полный рост, чтобы казаться еще шире и мощнее. Мужчины, замершие в ожидании, казалось, превратились в камень. Многие даже перестали дышать. Похоже, начало происходить то, на что они с такой настойчивостью нарывались. Бадр стал медленно приближаться к Джейми. Сейчас он и вправду был похож на медведя.

К Джейми наконец-то вернулся дар речи. Сейчас этот парень казался еще более щуплым, чем был прежде. Он как бы втянулся внутрь собственного тела. Его лицо вдруг посерело, и он с трудом выдавил из себя:

– Да ладно тебе, Медведь… Я просто пошутил… Я не… не хотел тебя обидеть…

Его голос стал тоненьким, как у ребенка.

Бадр скривил губы в усмешке, и рычание мгновенно прекратилось. На несколько секунд воцарилось молчание. Время капало с подпорных балок крыши, как холодная вода.

– А я и не обиделся! – рявкнул Бадр, да так, что все сидевшие за столом подпрыгнули и уставились на мавра, напряженно ожидая, что же он скажет дальше. – Вот я и подловил тебя, юноша! – И Бадр разразился веселым смехом.

Пока Медведь разыгрывал эту сцену и держал всех в напряжении, время, казалось, остановилось, но теперь мир снова ожил и пришел в движение. Смех Бадра и вызванный его весельем спад напряженности были такими внезапными, что некоторые из присутствующих в зале мужчин почувствовали облегчение. Шумно выдохнув, все стали хлопать ладонями по столу и смеяться вместе с гигантом, который вдруг резко изменился и стал совершенно безобидным. Мужчины, пытаясь скрыть недавнее замешательство, делали вид, будто они имеют отношение к этой шутке.

Что касается Бадра, то он, по-прежнему стоя в легком наклоне, вдруг бросился вперед, к Джейми, и, заключив его в свои железные объятия, поднял со скамьи, как маленького ребенка. Затем он поставил его на пол, но так небрежно, что юноша едва не рухнул на пол спиной, и одной рукой взъерошил его светлые волосы. Джейми тяжело вздохнул, чувствуя огромное облегчение и глупо улыбаясь от радостного осознания, что ему удалось остаться живым и невредимым. Армстронг спокойно наблюдал за происходящим. В его глазах отразились языки пламени, когда он перестал раскачиваться и передние ножки стула твердо уперлись в пол.

Атмосфера в помещении изменилась, как будто набежавшая было грозовая туча исчезла и небо просветлело. Еда и питье снова стали главным объектом внимания, и люди, окружающие Бадра, опять оживились, сосредоточив свое внимание на угощении, стоящем перед ними.

Слух о том, что произошло во время трапезы за этим столом, очень быстро разнесся по всей крепости. Сэр Роберт Джардин, являющийся хозяином дома, а также дядей и опекуном юного Джейми, узрел в этом инциденте только то, что его подопечный оказался в центре всеобщего внимания. Удовлетворившись тем, что это была не более чем своего рода забавная игра, он предпочел промолчать и ничего не сказал. Несмотря на то что о мотивации поступка гиганта оставалось только догадываться, последний по-прежнему представлял собой определенную ценность. Его присутствие в вооруженных отрядах, которые патрулировали границы владений сэра Роберта, добавляло веса Джардину в глазах его соседей. Спокойствие и взвешенность действий и поступков иноземца передавались молодым воинам, и они, выполняя свои обязанности, чувствовали себя намного увереннее.

Повернувшись к человеку, сидящему справа от него, сэр Роберт сказал:

– Я не был бы без… Напомни мне, как они теперь называют Хасана? Он один почти равен целому вооруженному отряду.

– Медведь, – пробормотал в ответ мертвенно-бледный мужчина, который занимал место рядом с хозяином. Низко склонившись над тарелкой, он чем-то был похож на нахохлившуюся ворону. – Они называют его Медведем, господин.

Произнося это прозвище во второй раз, он с насмешливым видом медленно покачал головой. Затем он бросил взгляд на своего господина, который теперь представлял собой лишь тень от того симпатичного человека, каким он был много лет назад. Да, всего лишь тень.

– Ты не испытываешь симпатии к нашему гостю, Дейви? – спросил сэр Роберт, и его тонкие губы скривились, изображая некое подобие улыбки.

– У вас нет необходимости в том, чтобы я испытывал к нему симпатию, – ни к нему, ни к кому-либо еще, господин, – последовал ответ. – Я не доверяю иноземцам, особенно таким смуглым и таким громадным, как Бадр Хасан. Впускать кого-то подобных размеров в свой дом – это все равно что впускать в него быка… если вам интересно мое мнение.

– Меня интересует не столько цвет его кожи, сколько сила его руки, держащей меч, – сказал сэр Роберт. – Что касается быка, то этот чужеземец ведет себя как джентльмен. За все то время, которое он находится среди нас, я не слышал из его уст ни одного грубого слова. Говорят, что он ни разу не повышал голоса – как на мужчин, так и на женщин.

Произнося эти слова, сэр Роберт то и дело окидывал взглядом помещение и тех, кто наслаждался его гостеприимством. Глаза сэра Роберта не знали усталости. Являясь по своему происхождению и менталитету жителем приграничного района между Шотландией и Англией, он жил небольшими войнами – то нападал на своих соседей, то оборонялся от них. Национальная принадлежность – шотландцы, англичане – не имела никакого значения для такого грабителя, как он. Его миром были собственные владения, которые он ревностно оберегал и забота о которых была для него превыше всех других обязанностей. Он жил так, как считал нужным, не признавая никакой власти, кроме своей. Здесь, где королевство шотландцев граничило с королевством англичан, повсюду виднелись незажившие раны и зазубренные концы поломанных костей, оставленные бесчисленными кровавыми междоусобицами, длившимися на протяжении многих лет. До монархов отсюда было далеко, их власть в этих местах была слабой, и те люди, которые проживали в оспариваемых пограничных районах, понимали, что ждать помощи и защиты от королей бесполезно. Именно по этой причине местное население обращалось за помощью к таким сильным личностям, как сэр Роберт Джардин, который мог решить те или иные вопросы личной безопасности, игнорируя при этом закон и порядок.

– Девять недель, – медленно произнес Дейви. – Он находится здесь вот уже девять недель. Как бы там ни было, про любых животных можно сказать, что они выглядят довольно симпатичными, если находятся за пределами дома и если смотреть на них издалека. И гораздо менее симпатичными, если они устраиваются у хозяйского очага.

– Моего очага, Дейви, – заметил сэр Роберт. – Моего.

Дейви Кеннеди, управляющий конюшнями сэра Роберта Джардина и являющийся старшим братом Уилла – того самого Уилла, который похвалялся своим ножом, но остался без пуговиц, – перевел взгляд на свою тарелку.

– А о Гранте нет известий? – спросил сэр Роберт, подбирая остатки пищи последним ломтиком хлеба. Он облизал губы, вспомнив, как когда-то он прикасался ими к гораздо более сладкой плоти.

Его последняя реплика была скорее утверждением, а не вопросом, но Дейви почувствовал недовольство своего господина, сквозившее в каждом из произнесенных им слов.

– Вот уже несколько лет о его местонахождении ходят одни лишь слухи, – сказал он. – Я сомневаюсь, что он находится в нашей стране. Для него не найдется ни одной безопасной постели на сотню миль вокруг Хокшоу. Никогда уже больше не найдется. Он с этим смирился. Патрик Грант покинул эти края и никогда больше сюда не вернется.

Сэр Роберт дожевал остатки еды и, взяв чашу, стал медленно пить самое лучшее вино, какое только нашлось у его соплеменников. Однако при этом он ощущал во рту вкус крови и желчи.

– Почему же тогда так неспокойно на моей земле, а? – спросил он. – Кто терроризирует ее жителей? Кто сжигает их дома и забирает скот?

Он повернулся к Кеннеди и впился в его лицо таким обжигающим взглядом, что тот невольно заерзал на стуле.

– Его сучка здесь, – сказал сэр Роберт и добавил, двигая языком туда-сюда, чтобы очистить зубы от полупережеванной пищи: – И его отпрыск тоже. Поэтому Грант наверняка вернется сюда. А если и не вернется, то рано или поздно пришлет за ними кого-то вместо себя.

– Более вероятно, что он уже валяется мертвый в какой-нибудь канаве, – возразил Дейви Кеннеди. – И на этом все закончилось.

– Это было бы для меня таким разочарованием, какого я не смог бы вынести, – заявил сэр Роберт. – Если я не затяну петлю на шее Патрика Гранта собственными руками, мне не лежать спокойно в могиле.

Он сделал еще один глоток вина, прежде чем возобновить разговор.

– Продолжай наблюдать за его семьей, – сказал сэр Роберт. – Она – ключ к этому замку, приманка в ловушке. Не сомневаюсь, что придет день, когда я увижу, как все они болтаются на виселице. Помяни мои слова – их всех повесят за то, что он сделал мне.

4

Если принять во внимание все то, что впоследствии произошло в этот день, то начался он для обитателей Хокшоу уж слишком спокойно. Ночью поступили сообщения о неприятностях на южных границах – кто-то угнал скот, напал на жилища и поджег их. Туда надлежало отправить вооруженный отряд, чтобы оценить причиненный вред и заставить других людей заняться его устранением.

Сэр Роберт Джардин считал, что он сам себе господин, а потому организовывал патрулирование своих земель так, как считал нужным. Люди, которых он собирал вокруг себя для этой цели, были связаны с ним либо кровными узами, либо серебряными монетами из его кошелька, но полностью он не доверял никому из них, даже своим родственникам. Он анализировал ситуацию каждый день и вносил коррективы только в тех случаях, если был уверен в их необходимости.

Прежде чем пойти отдыхать в спальню, расположенную на верхнем этаже дома-башни, он поручил Дейви Кеннеди подобрать отряд по собственному усмотрению и отправиться во главе этого отряда в район, из которого пришло сообщение о неприятностях. На рассвете, когда бледное солнце начало подниматься на небе, Дейви Кеннеди вместе с отрядом, состоящим из дюжины всадников, выехал через ворота частокола, окружающего Хокшоу. Разговор у мужчин не клеился: каждый замкнулся в себе, держась по возможности подальше от остальных и от утренней прохлады.

Дейви внутренне негодовал: отправиться куда-то во главе такого заурядного патруля – это, как ему казалось, было ниже его достоинства. Впрочем, для его господина было весьма характерно принимать подобные решения. Если бы сэра Роберта упрекнули в этом – хотя кто посмел бы? – он сказал бы в ответ, что считает очень важным, чтобы даже самые высокопоставленные из его людей сохраняли способность в любой момент вступить в бой и чтобы у них имелся свежий опыт непосредственного общения с жителями и перемещения по его владениям.

Какая польза землевладельцу от человека, который отдалился от повседневных реалий, связанных с вооруженной борьбой и необходимостью никогда не терять бдительности? Поэтому сэр Роберт настаивал (а Дейви Кеннеди, вопреки своему недовольству, понимал и даже поддерживал подобный подход – по крайней мере, в принципе), что титул отнюдь не освобождает от необходимости несения патрульной службы. Даже сам сэр Роберт не гнушался время от времени лично проехаться по границам собственных владений, чтобы в очередной раз обозначить рубежи и укрепить власть уже одним только своим появлением в том или ином месте.

Однако раннее утро есть раннее утро, и Дейви, которому с каждым прошедшим годом все больше и больше нравилось нежиться по утрам в постели, пребывал в мрачном расположении духа. Он немного отвел душу, настояв на том, чтобы его задиристый брат поехал вместе с ним, и сейчас, посмотрев через плечо назад, на хвост вереницы всадников, увидел, что Уилл, такой же мрачный и молчаливый, как и он, ехал позади всех, отставая от них на несколько корпусов коней. Дейви продолжал смотреть на своего брата, пока они не встретились взглядом. Движением головы Дейви показал Уиллу, чтобы тот занял место рядом с ним во главе отряда. Когда они поехали рядом, Дейви долго смотрел на брата, окидывая его внимательным взглядом с головы до ног.

– Ну что, тебе нравится то, что ты видишь, да? – пробурчал Уилл, не отрывая глаз от гривы своего пони.

– Да, это замечательно, что ты рядом, брат, – спокойно произнес Дейви. – Никто никогда не спутает тебя с лучом солнечного света.

– Если, кроме всякой ерунды, тебе сказать нечего, то я предпочел бы помолчать, – заявил Уилл, глядя прямо перед собой.

Несколько минут они ехали молча.

– Я поеду вперед, Дейви, – наконец сказал Уилл. – Посмотрю на месте, что там и как.

– А зачем, если мы все туда едем? – спросил Дейви, снова встречаясь с братом взглядом. – Это не в твоем стиле – пытаться что-то сделать за кого-то другого.

– Мне нравится быть одному, – невозмутимо ответил Уилл. Его лицо казалось бесстрастным. Затем он вдруг саркастически улыбнулся и добавил: – Может, это поднимет мне настроение.

– Эта поездка вряд ли кому-то из нас по душе, – сказал Дейви. – Но надо понимать ее цель. Она заключается в том, чтобы продемонстрировать нашу готовность к действию. Мы должны показать, что будем реагировать на любое вторжение в наши земли.

– А что, теперь это уже наши земли, да? – усмехнулся Уилл.

Он ударил шпорами в бока своей лошади, и та, дернувшись от боли и неожиданности, вырвалась вперед из вереницы всадников…

К тому времени, когда Дейви Кеннеди и остальные всадники прибыли на ферму Хендерсона, с которой в прошедшую ночь пришло тревожное сообщение, там не наблюдалось даже признаков жизни и царил самый настоящий хаос. Хотя соломенная крыша главного здания осталась большей частью целой, создавалось впечатление, что ее недавно пытались поджечь. Вся она была мокрой, что являлось явным свидетельством того, что ее поливали водой, чтобы потушить огонь, но при этом было заметно, что по-настоящему она почти и не горела. Как бы там ни было, значительная часть соломы слегка просела внутрь дома под своим собственным весом. Какие-то пожитки семьи Хендерсонов, фермеров-арендаторов, плативших сэру Роберту за право влачить на этом участке земли жалкое существование, были разбросаны возле входной двери. Разбитая глиняная посуда, изорванная одежда, обломки мебели – все это свидетельствовало о набеге. Однако, несмотря на признаки насилия и разрушения, кругом не было видно ни души. Скот тоже пропал – его, по всей вероятности, угнали те, кто явился сюда в прошедшую ночь. Что касается Хендерсонов, то они, скорее всего, нашли пристанище – и утешение – у кого-то из своих соседей.

– Уилл! – крикнул Дейви Кеннеди. – Покажись!

В ответ – тишина. Вообще ни единого звука.

– Посмотрите там, внутри, – приказал Дейви, обращаясь к Джейми Дугласу и еще одному из всадников, Донни Уэйру.

Эти двое соскочили со своих лошадей и направились к входной двери. Дверной проем был низким, не более пяти футов в высоту, и обоим мужчинам пришлось на ходу пригнуться, чтобы проникнуть в почерневшее нутро дома.

Несколько мгновений спустя из дверного проема появился Донни. Его обычно румяные щеки были белыми, как брюхо рыбы. Не говоря ни слова, он посмотрел долгим пристальным взглядом на Дейви Кеннеди, а затем снова исчез внутри дома.

Кеннеди торопливо спешился и побежал к входной двери. Неправильно оценив в спешке высоту дверного проема, он сильно ударился головой о перемычку двери, так что его люди, не только увидев это, но и услышав, сочувственно поморщились.

Когда его глаза привыкли к царящему внутри дома полумраку, он увидел Джейми, склонившегося над его братом Уиллом. Уилл Кеннеди лежал в углу разграбленного дома. Его глаза были широко раскрыты, а горло перерезано от уха до уха. Лицо мертвого Уилла покрывали синяки – свидетельство того, что, прежде чем перерезать ему горло, его очень сильно избили.

Дейви, ничего не говоря, медленно подошел к телу брата. Услышав, как он приближается, Джейми, который держал в своих руках холодную правую руку Уилла, обернулся и посмотрел на него.

– Видишь? – спросил он, приподнимая окровавленную руку с разбитыми суставами и показывая ее Дейви. – Затеял драку.

– Да, – ответил Дейви. – Я уверен, что ее затеял именно он.

Тем временем выскочивший из дома наружу Донни Уэйр уже рассказывал остальным всадникам взволнованным шепотом о том, что произошло.

– Хотелось бы мне встретиться с человеком, который сумел одолеть Уилла Кеннеди, – произнес один из них. И, сделав паузу, добавил: – А может, и не захотелось бы.

Из дома появился Дейви, а вслед за ним – Джейми Дуглас, старательно вытиравший руки о свои штаны.

– Донни Уэйр и ты, Джейми, – сказал Дейви, – раз это вы нашли моего брата, то сообщите о его смерти в Хокшоу. А все остальные поедут со мной. По коням!

Он плюнул на землю, а затем подошел к своей лошади и проворно вскочил в седло. Сопровождавшие его мужчины тоже сели на своих лошадей. Дейви Кеннеди тронулся в путь первым. У него еще будет время позаботиться о том, чтобы с телом брата обошлись так, как положено. Сейчас же ему лучше поехать в другое место, и он направил свою лошадь к изрытой колеями дороге, по которой они ехали, чтобы попасть на ферму Хендерсона. Его спутники, опустив головы и поглядывая украдкой друг на друга, последовали за ним. Когда они выехали на дорогу, Кеннеди, ударив пятками свою лошадь, пустил ее в галоп.

5

Джон Грант уловил вибрацию от скачущих галопом лошадей еще до того, как услышал стук их копыт. Даже пустившись бежать что есть духу домой, он ощущал содрогание земли подошвами своих босых ног, которыми шлепал по траве. «Толчок» сейчас был очень настойчивым – как рассердившийся родитель, который ругает своего ребенка. Когда мальчик уже почти добежал до дома, он вдруг почувствовал необходимость остановиться и, оглянувшись, посмотрел на склон холма и деревья, растущие там, вдалеке. Теперь, когда он стоял неподвижно – пусть даже с колотящимся сердцем, – сотрясение земли, от которого его кожу покалывало как иголками, стало четко различимым. Сконцентрировав все внимание на этом «толчке», он смог сориентироваться и понять, в какой именно стороне находится источник ощущаемой им вибрации. Он уже смотрел точно в том направлении, когда наконец услышал стук копыт приближающихся лошадей. Всего лишь несколько мгновений спустя группа всадников появилась на вершине холма и устремилась вниз по склону, прямиком к его дому. Они теперь находились примерно в четверти мили от Джона Гранта. Увидев мальчика, первый из всадников начал бить пятками в бока своей лошади, заставляя ее скакать еще быстрее. Сочтя это еще одним плохим предзнаменованием, Джон Грант повернулся и снова побежал к своему дому.

– Мама! – крикнул он, преодолев последние десять ярдов. – Сюда едут какие-то люди!

Он влетел в дом и бросился к матери, которая разводила огонь в очаге, собираясь вскипятить воду. Услышав встревоженный голос сына и удивившись той стремительности, с которой он ворвался в ее «владения», она бросила почерневшую веточку, которую держала в руках, и повернулась к нему. Джесси Грант была высокой, с длинными руками и ногами – то есть такой же, как ее сын. Ее лицо было скорее симпатичным, чем красивым, и привлекательной для мужчин ее делала не внешность, а манера держать себя – спокойно и уравновешенно.

Она увидела на вспотевшем лице мальчугана выражение тревоги и выпрямилась.

– Почему ты такой перепуганный, сынок? – спросила женщина, хотя по его поведению уже поняла все, что ей было необходимо знать.

Если он испытывал страх, то, значит, на это имелись серьезные причины. Она устремилась ему навстречу, ненадолго заключила сына в объятия, а затем, увлекая его за собой, вышла из дома, пригнувшись на ходу в низком дверном проеме.

Джон Грант вышел вслед за матерью и встал рядом с ней – встал так, чтобы они слегка касались друг друга. Всадники, сбавив скорость, перешли на рысь. Когда они наконец подъехали к матери и сыну, скакавший во главе отряда мужчина остановил свою лошадь и спешился.

– Добрый день, господин Кеннеди, – сказала Джесси. – Что привело вас к моему дому… да еще и с таким большим количеством друзей?

Показная беззаботность и душевность женщины были достаточно правдоподобными для того, чтобы убедить в ее искренности приехавших сюда людей – по крайней мере большинство из них, – но Джон Грант почувствовал, как малюсенькие волоски на ее руке, той руке, которая касалась его собственной, встали дыбом. Хотя материнская ладонь в данный момент была спрятана под фартуком, напрягшиеся сухожилия на ее предплечье подсказали ему, что ладонь эта сжалась в кулак.

Дейви Кеннеди улыбнулся, но ничего не сказал.

Он подошел к женщине довольно близко – настолько близко, что смог положить свою тяжелую руку на плечо Джона Гранта и отстранить его от матери.

– Отец мальчика так до сих пор и не появился? – спросил он.

Джон Грант, который по своему росту не доходил Дейви Кеннеди даже до плеча, посмотрел мужчине прямо в глаза.

Дейви грубо схватил мальчика за подбородок и повернул его голову сначала в одну сторону, а затем в другую, словно бы прицениваясь, на что этот юнец может быть способен.

– А он превращается в симпатичного парня, да?

Произнеся эти слова, Дейви оглянулся на своих людей. Те поняли шутку и услужливо засмеялись.

Джон Грант дернул подбородком, высвобождаясь из руки Дейви Кеннеди, и опять встал так, чтобы слегка касаться матери.

Все, что было связано с появлением здесь Дейви Кеннеди, излучало угрозу – как статическое напряжение, которое ощущается в воздухе перед грозой. Джону Гранту, от природы наделенному остротой чувств, стало немного тошно, и он, сам того не осознавая, отступил от этого человека на несколько шагов, как будто пытался удалиться от источника дурного запаха.

Дейви Кеннеди повернулся к своим людям и сделал несколько шагов в их сторону.

– Прошедшей ночью было совершено нападение на ферму Томаса Хендерсона, госпожа Грант, – сказал Дейви, поначалу стоя спиной к Джесси и Джону, а затем делая оборот на каблуках и снова поворачиваясь лицом к женщине и ее сыну.

– Почему вы сообщаете об этом мне? – спросила Джесси.

– Хм… Кое-что из того, что мы там увидели, напомнило мне о некоторых из делишек твоего мужа, – ответил он, снова подходя к Джесси и Джону.

Джесси вздохнула и, прежде чем что-то сказать в ответ, в течение нескольких мгновений смотрела вниз, на землю между своими ступнями. Какие бы грехи ни числились за Патриком Грантом (а их за ним числилось немало), он не был ни забиякой, ни грабителем.

Жене куда-то запропастившегося мужа не нужно искать проблемы – они находят ее сами. Она была для этого мальчика и матерью, и отцом бульшую часть прожитой им до сего дня жизни. Почти все это время она воспринимала его как Божий дар и благодарила Бога за то, что он у нее есть. Однако в моменты, подобные вот этому, ей очень хотелось, чтобы ее защищал мужчина, и она мысленно обругала Патрика Гранта, где бы тот сейчас ни находился.

Во время этой паузы в разговоре Джон Грант почувствовал, что неподалеку находится кто-то еще. Волоски на его шее вздыбились, по всему телу пошли легкие мурашки – как будто кто-то стал проводить холодным ногтем по его коже. Кем бы ни был этот кто-то, он не мог находиться внутри их дома: Джон видел, что мать была дома одна. Если этот кто-то находился не в доме, значит, он находился позади него. Джон почувствовал «толчок» и повернул голову, но не увидел никого и ничего. Тем не менее поблизости кто-то был. Джон знал это точно.

– Как вам прекрасно известно, Дейви Кеннеди, мой муж отсутствует здесь уже много лет, почти столько же, сколько этому мальчику, – наконец сказала Джесси. – Почему вы пытаетесь свалить на него вину за все невзгоды, случающиеся во владениях клана Джардин, я понять не могу.

Джесси посмотрела на своего сына и улыбнулась ему. От ее нежного взгляда и улыбки Джону показалось, что они здесь вдвоем с матерью, – и больше никого. Его тревожные ощущения тут же угасли, успокоились, как успокаивается вода в реке, когда выглядывает солнце и утихает ветер.

Дейви Кеннеди вплотную подошел к Джесси и изо всей силы стукнул ее кулаком по голове. Она рухнула наземь, как срубленное дерево. Женщина не потеряла сознания, но все внутри нее пришло в смятение, в ушах загудело.

Джон Грант бросился на Дейви Кеннеди и даже сумел хорошенько врезать ему по носу, так что брызнула кровь. Дейви машинально отмахнулся, нанеся мальчику хлесткий удар по лицу тыльной частью ладони и сбив его с ног. Затем он стал вытирать кровь со своего лица.

– Утащите эту сучку отсюда к ее очагу и сделайте с ней все, что захотите, – сказал он, глядя сверху вниз на лежащих на земле Джесси и Джона. – И если она так и не скажет, где все это время прячется ее ублюдок муж, то делайте это снова и снова, пока она не вспомнит.

Всадники поспрыгивали со своих лошадей. Получив неожиданное предложение поразвлечься, они тут же устремились к Джесси. В конце концов, их товарища Уилла Кеннеди убили и кто они такие, чтобы подвергать сомнению решения его горюющего брата по части поимки убийцы?

Оставив мальчика лежать на земле, они схватили Джесси и быстро потащили ее в дом. Их руки грубо вцепились в ее одежду и стали задирать на ней юбки. Вскоре раздался глуповатый смех одного из них и послышался стон женщины, находящейся в полусознательном состоянии.

Джон Грант, все еще толком не придя в себя от полученного удара, перевернулся на живот и попытался было подняться на колени, но Дейви Кеннеди тут же ударил его ногой в живот. Это был не очень сильный удар, цель которого заключалась лишь в том, чтобы унизить и заставить подчиниться. Тем не менее от этого удара у Джона Гранта перехватило дыхание и он опять рухнул наземь.

Но тут вдруг мальчик увидел огромную тень, выскользнувшую из-за угла дома. Какой-то мужчина рванулся к Дейви Кеннеди и, схватив его за шею, легко приподнял над землей.

Звуки, вырвавшиеся из сжатого горла Дейви, были хриплыми и еле слышными, но все же различимыми:

– Ты…

Хруст, заставивший Дейви замолчать навеки, был громче его последнего слова. Со своей только что сломанной шеей он рухнул наземь, как падают наземь внутренности из вспоротого живота животного.

Все еще не успев отдышаться и поэтому не в силах произнести хотя бы слово, Джон Грант увидел, как убивший Дейви Кеннеди гигант устремился в дверной проем, вытащив перед этим из-за пояса длинную кривую саблю. Сабля эта уже была испачкана постепенно засыхающей кровью, пролитой, видимо, совсем недавно… Что произошло дальше, Джон Грант уже не увидел и не услышал: его сознание погасло.

6

На последней миле обратного пути в Хокшоу Донни Уэйру не терпелось прокричать всем о смерти Уилла Кеннеди. Как всякой избиваемой собаке, ему частенько приходилось громко скулить. Этой жестокой рукой, скорой на расправу, зачастую была рука Уилла Кеннеди, и желание поскорее поделиться поразительной новостью о позорной смерти его назойливого мучителя бурлило в груди Донни, как пробившийся из-под земли родник. Донни и его спутник скакали галопом, и, когда они достигли Хокшоу, окруженного частоколом, их лошади покрылись пятнами пота и тяжело дышали. Часовой, увидев, как они торопятся, поспешно открыл для них ворота.

– Попридержи пока свой язык, Донни. Мы должны первым делом рассказать обо всем сэру Роберту, – предупредил товарища Джейми Дуглас, который, будучи моложе Донни, был явно умнее его. За время их скачки в Хокшоу он говорил об этом несколько раз, повторяя эти слова снова и снова, словно молитву. – Кое-кого ждет суровая расплата, – прошипел он, когда они проезжали, не сбавляя скорости, через ворота. – Если из-за тебя сэр Роберт узнает о происшедшем последним, то тебе, возможно, тоже придется поплатиться.

– Где мой дядя? – крикнул Джейми группе воинов, стоящих возле дома-башни.

Он и Донни резко остановили своих лошадей и торопливо спешились, выпрыгнув из седел. Не успел кто-то что-то ответить, как Донни увидел cэра Роберта, который появился из единственного и хорошо защищенного входа в дом. Донни схватил Джейми за плечо и взглядом показал ему на сэра Роберта.

Джейми, в свою очередь, схватил неуклюжую лапу Донни и сбросил ее со своего плеча, встретившись при этом глазами с сэром Робертом. Явно почувствовав что-то недоброе, хозяин дома с вопрошающим видом приподнял подбородок и уставился на тяжело дышащих Джейми и Донни.

– А где Кеннеди и все остальные? – холодно спросил он. Его лицо было мрачным, как небо, покрытое грозовыми тучами.

– Господин Кеннеди отправил нас вперед, сэр, – сказал Джейми, продолжая смотреть ему прямо в глаза, хотя его мучило почти непреодолимое желание опустить взгляд в землю. Несмотря на то что сэр Роберт Джардин приходился Джейми дядей, парень всегда побаивался его, потому что он был человеком, которому трудно было чем-то угодить и которого старались не сердить. – Уилл мертв, сэр. Его убили.

Сэр Роберт удивленно заморгал, но постарался не выдавать своих эмоций. Джейми знал своего дядю достаточно хорошо, чтобы понимать, что внешняя невозмутимость этого человека отнюдь не отражает истинное состояние его души.

– Расскажи мне обо всем, – спокойно произнес сэр Роберт, подходя к своему племяннику.

Все остальные продолжали молча наблюдать за ним, стараясь не двигаться и тем самым не привлекать к себе внимание в такой момент.

– Господин Кеннеди отправил сегодня утром Уилла вперед нас на ферму Хендерсона, – начал свой рассказ Джейми. Он прокашлялся и сглотнул, а затем продолжил: – Когда мы тоже прибыли туда, там не было никаких признаков… жизни. На ферме царил беспорядок, дом, похоже, пытались поджечь, повсюду валялись разбросанные вещи.

– А Уилл Кеннеди? – спросил сэр Роберт.

– Поначалу Уилла нигде не было видно, – ответил Джейми. – Дейви сказал нам… – Он покосился на Донни. – Господин Кеннеди велел мне и Донни проверить дом внутри. Так мы и сделали. И нашли в доме Уилла… одного. И мертвого. У него было перерезано горло. Ему почти отрезали голову.

Когда он сообщил эту жуткую подробность, Донни Уэйр невольно щелкнул языком и с осуждающим видом покачал головой. Джейми уставился на него, а сэр Роберт слегка повернул голову в его сторону, что тут же поставило Донни на место: он в страхе прижал ладонь ко рту, жестом показывая, что не издаст больше ни звука.

Сэр Роберт несколько мгновений стоял молча, а затем перевел взгляд со своего племянника на Донни и остальных людей, которые по-прежнему стояли в полном молчании. Некоторые из них придвинулись поближе, чтобы лучше слышать, но при этом остерегались вставить хотя бы слово и не раскрывали рта.

– По коням! – приказал сэр Роберт, голос которого прозвучал громко и четко. – Наш Уилл Кеннеди мертв. Его убил тот, кто осмелился стать моим врагом.

Решительно произнесенные слова сэра Роберта пронеслись по внутреннему двору подобно порыву ветра. Люди переглядывались и шепотом обменивались короткими фразами, которые, сливаясь, превращались в возбужденный гул.

Какая-то черная птица, сидящая на самой высокой точке каменной кладки дома-башни, резко вскрикнула, а затем, расправив крылья, взлетела, словно намереваясь разнести новость по всей округе. Прежде чем она успела вновь взмахнуть крыльями, ее пронзила тонкая длинная стрела, древко которой было изготовлено из ясеня, наконечник – из блестящей стали, а оперение – из серых гусиных перьев. Кто-то издал удивленный возглас, и все, посмотрев вверх, увидели, как взлетевшая в небо ворона превратилась во что-то наподобие связки черных лоскутьев, нанизанных на тоненькую палочку. Безжизненное тело птицы шлепнулось на землю в нескольких футах от фундамента дома-башни. Какая-то грязная собака тут же засеменила к нему, чтобы посмотреть, а что это за пожива вдруг свалилась с неба.

Все присутствующие, в том числе сэр Роберт, уже в следующее мгновение стали искать глазами того, кто выпустил стрелу, хотя каждый в Хокшоу знал, кто мог так метко стрелять из лука. Здесь имелся только один такой человек, и им был Ангус Армстронг. Он подошел к остальным, небрежно держа в левой руке большой лук, изготовленный из красного тиса.

– Мы отправляемся на охоту? – спросил он, не обращаясь ни к кому конкретно. Всем было понятно, что ответить на этот вопрос следует сэру Роберту.

– Да, господин Армстронг, нам в самом деле предстоит охота, – сказал тот. – Мы поедем разыскивать остатки нашего патруля. Могу заверить всех уже сейчас: я непременно выясню, что там произошло, еще до наступления темноты.

Он и его помощники начали выкрикивать распоряжения. Все, придя в себя после столь ошеломительной новости, стали готовиться к отъезду, причем не куда-нибудь, а на войну. Насильственная смерть отнюдь не была редкостью в этих постоянно оспариваемых землях, но сэр Роберт Джардин из Хокшоу славился своей чрезвычайной мстительностью – даже по понятиям тех времен. Он воспринимал любое нападение на его людей как нападение лично на него. Кроме того, для этого господина немаловажное значение имел тот факт, кто именно из его людей подвергся нападению. Уилла Кеннеди ненавидели и боялись очень многие из живших в Хокшоу и рядом с ним людей, но никому из взрослых даже в голову не приходило, что еще при его жизни настанет день, когда кто-то одолеет этого забияку в схватке.

– Где мавр? – спросил сэр Роберт, направляясь к конюшням.

Ангус Армстронг, вытащив стрелу из тела вороны, теперь тоже шел к конюшням вместе с Джейми Дугласом и несколькими другими людьми вслед за своим господином. Никто из них не смог сразу же ответить на вопрос сэра Роберта.

– Где Бадр Хасан? Где он? – вновь спросил сэр Роберт, в голосе которого на сей раз звучало раздражение.

– Его здесь нет, – сказал Армстронг.

Именно он первым из всех обитателей Хокшоу встретился с иноземцем-великаном, когда тот появился на дороге, ведущей в крепость, более двух месяцев назад. Приведя его тогда на территорию, огороженную частоколом, Армстронг с тех пор чувствовал на себе ответственность за то, где находится и чем занимается этот чужак. Хотя Медведь, как стали называть его в округе, довольно быстро добился уважения и даже симпатии со стороны местных обитателей, Армстронг все же не ленился потихоньку наблюдать за всеми перемещениями иноземца.

Сэр Роберт, остановившись, резко повернулся к Армстронгу, которого он ценил больше всех остальных своих людей и к мнению которого старался прислушиваться, особенно когда возникали какие-нибудь конфликты.

– Его здесь нет, мой господин, – повторил Армстронг. – Вообще-то, я не видел его со вчерашнего дня и могу с уверенностью сказать, что прошедшую ночь он провел не в Хокшоу.

Бадр Хасан взял себе за привычку самостоятельно покидать Хокшоу и возвращаться назад, когда ему вздумается. Если же кто-то задавал ему по этому поводу какие-то вопросы, он объяснял свое поведение любопытством.

– Я здесь чужак, и в незнакомой для меня стране многое хочется увидеть и узнать, – говорил Бадр.

Сэру Роберту, конечно, докладывали о том, как ведет себя Бадр Хасан, но он был согласен держать мавра на очень длинном поводке, а потому мирился с его самовольными отлучками. Он считал, что Бадр, появляясь то там, то сям на землях клана Джардин, тем самым служит утверждению его, сэра Роберта, вездесущей власти в здешних местах.

Армстронгу было очень неприятно осознавать, что он понятия не имеет, где сейчас может находиться Хасан. Лично он, Армстронг, не совершал никаких оплошностей, но… но его мучила мысль о том, что отсутствие Медведя в сложившейся ситуации было не просто совпадением. Впервые за долгое время у него возникло ощущение, что его – как бы правильно выразиться?.. – перехитрили. Он решил, что не допустит этого, тем более дважды за один день.

Сэр Роберт продолжал неподвижно стоять, и Армстронгу вдруг показалось, что он читает мысли своего господина… такие же, как и у него самого.

После довольно продолжительной паузы сэр Роберт, так ничего и не сказав, повернулся и пошел к конюшням – еще быстрее, чем раньше. Один из конюхов как обычно уже держал наготове жеребца, высокого, широкогрудого боевого коня, и сэр Роберт проворно вскочил в седло, желая как можно быстрее отправиться в путь. Конь, вздрогнув от неожиданности, встал на дыбы, но сэр Роберт без особого труда заставил негодующее животное подчиниться. Затем он повернул коня, и тот поскакал легким галопом к воротам в частоколе.

Мысли сэра Роберта переключились на вчерашний вечер и на разговор с Дейви Кеннеди, а затем ему вспомнился Патрик Грант. Вместе с мыслями о Гранте пришли и воспоминания об одной женщине. Образы обоих этих людей в его памяти были расплывчатыми – как портреты, висящие на стене, на которую падает слишком много солнечного света. Перед тем как он сел на свою лошадь, у него в голове не имелось ни малейшего представления о том, где в его владениях начинать поиски врага. Теперь же, сам толком не зная почему, он прокричал, куда они поедут. Первым делом его отряд отправится к дому человека, когда-то причинившего зло ему и его наследникам, лишив их возможности получить богатство, на которое рассчитывал сэр Роберт и которое уже почти было в его руках.

7

Джону Гранту снилось, что он то ли летит высоко в небе, то ли плывет в глубокой воде. Как бы там ни было, он чувствовал себя невесомым и грациозным, паря, изгибаясь и ныряя в среде, не оказывающей ему ни малейшего сопротивления. Ему это поначалу нравилось, но затем вдруг стало очень неприятно: он внезапно почувствовал сильное головокружение, поскольку мир – по крайней мере мир в его голове – стал вращаться все быстрее и быстрее. Он чувствовал, как содержимое его живота переходит то в одну сторону, то в другую. Он закрыл глаза, когда ощущение полета, поначалу такое прекрасное и удивительное, превратилось в ощущение стремительного падения. Он падал с большой высоты и быстро приближался к земле. С трудом сдерживая тошноту, Джон открыл рот, чтобы закричать…

Когда Джон Грант пришел в сознание, он почувствовал себя беспомощным и слабым – таким, каким бывает едва не утонувший человек, только что выбравшийся из бурного потока. Он лежал на спине, и его голова покоилась на чем-то приятно мягком. Мир, как ему казалось, все еще вращался, но это было не знакомое ему свистящее вращение окружающего мира вокруг своей оси, к восприятию которого он уже давно привык, а ужасно напряженное вращение. Открыв глаза, мальчик увидел не свою мать и даже не бескрайнее небо над головой, а огромное темнокожее лицо, которое, казалось, вращается на большой скорости вокруг своего собственного черепа.

Он сделал резкий вдох и почувствовал, что вращение начало замедляться. Он попытался подняться, опираясь на локти, но сильная боль в голове заставила его зажмуриться и рухнуть обратно на траву. Его взяли за плечи чьи-то сильные руки, а когда он открыл глаза во второй раз – точнее, не открыл, а лишь чуть-чуть приоткрыл, – крупное темное лицо казалось почти неподвижным.

– Ну же, привстань и сядь, – ласково произнес темнокожий незнакомец.

– А где моя мать? – спросил Джон Грант, сразу же все вспомнив. – Где она?..

– С ней все будет хорошо. Она спит. Это для нее сейчас самое лучшее.

– Так они… Они ее…

– Они ее не тронули, – сказал Бадр Хасан. – Она сейчас лежит в своей постели. Думаю, она получила довольно сильный удар по голове.

Джон Грант поднял руку к лицу и нащупал корочку засохшей крови.

– Где они? – спросил он.

– Они тоже пребывают в покое, – ответил Бадр. – Но только в более глубоком покое, чем тот, которым наслаждается сейчас твоя мать.

– Ты их…

– Да, малыш, – сказал мавр. – Я отправил их туда, где они предстанут перед судом.

– Ты их убил? – продолжал расспрашивать Джон Грант.

Бадр в ответ лишь кивнул и с небрежным видом пожал плечами.

– Внутри вашего дома так тесно, что одному человеку не так уж трудно справиться со многими. Ведь они все как бы собрались в одну кучу, да? – Он потянулся за своей кривой саблей, вытащил ее и показал Джону Гранту. – Мой верный друг находился рядом со мной, и поэтому все закончилось хорошо. – Он позволил себе мрачно усмехнуться.

Несмотря на то что Джон Грант был поражен услышанным и головокружение по-прежнему вызывало не сильную, но тошнотворную боль где-то у него внутри, он почувствовал приближение матери. Повернув голову к дому, мальчик увидел, что она стоит в дверном проеме, прислонившись к его краю. Заметив, что ее сын лежит на земле, а возле него опустился на колени огромный незнакомец, она закричала:

– Сейчас же отойди от него!

Джесси бросилась было к ним, но после всего лишь пары шагов ноги отказали ей и она рухнула на землю.

Бадр Хасан тут же подбежал к ней.

– Я вам друг, – коротко сказал он.

Она попыталась встать, но смогла подняться только на колени.

Тем не менее Джесси не оставляла своих попыток ударить его, однако когда ее кулаки достигли цели, ущерба от них было не больше, чем от двух капель дождя. Бадр присел на корточки возле женщины и, легко поймав ее руки, прижал их к ее бокам. Она посмотрела ему в лицо, и спокойное выражение его глаз постепенно заставило ее расслабиться. Она обмякла и позволила незнакомцу помочь ей подняться с земли.

Джон Грант уже стоял на ногах, хотя еще не очень твердо. Слегка разведя руки в стороны, он поковылял к матери. Собравшись вместе, эти трое стали похожи на какое-то невероятное трио. Вздохнув, Бадр отошел чуть в сторону от матери и ее ребенка, и те обнялись.

– Кто ты? – стоя спиной к иноземцу-великану, спросила Джесси, которая все еще прижимала к себе сына.

– Я – тот, кто доставляет всем неприятности, – ответил Бадр, глядя себе под ноги. – Но я прибыл сюда, чтобы погасить один долг.

Джесси повернулась и молча посмотрела на него. В ее взгляде читался немой вопрос.

– Ты жена Патрика Гранта? – спросил он. – А этот мальчик – его сын?

– Патрик? Тебе что-то известно о Патрике? – воскликнула она, недоверчиво уставившись на гиганта.

Бадр долго ничего не отвечал – достаточно долго, чтобы в душе у Джесси появились тоненькие ростки страха.

– Патрик Грант мертв, – наконец сказал он, заставляя себя взглянуть Джесси в глаза.

Джесси, зашатавшись, отступила на шаг. Бадру показалось, что она сейчас снова упадет, но женщина устояла на ногах и потянулась назад рукой к своему сыну. Не найдя его, она обернулась, чтобы посмотреть, куда он подевался. Но Джона Гранта нигде не было видно.

– Джон! – воскликнула она. Мысли в ее голове лихорадочно метались, путаясь и вызывая странные звуки, похожие на журчание воды, и она подумала, что может сейчас упасть в обморок. – Джон!

Из-за дома донесся какой-то крик. Джесси резко повернулась, но Бадр Хасан оказался проворнее: он обошел ее, сделав два гигантских шага, и забежал за дом еще до того, как она успела сдвинуться с места. Приподняв обеими руками подол своей юбки, женщина неуверенной походкой последовала за мавром и, обогнув здание, едва не натолкнулась на его широченную спину. За гигантом стоял Джон Грант – стоял неподвижно, как столб, опустив руки вдоль тела. Он таращился на нескольких мертвых людей, аккуратно разложенных на земле головами впритык к задней стене дома. Так складывают у стены нарубленные дрова.

– Мы не можем здесь оставаться, – сказал Бадр.

Его голос донесся до Джесси словно через зияющую пропасть – пропасть между привычным для нее прошлым и туманным будущим.

– Они овладели бы тобой… все они, – глухо произнес он.

Джесси не могла оторвать взгляд от окровавленных тел Дейви Кеннеди и всех остальных. Было невозможно представить, что в этих пустых, изрезанных оболочках еще недавно теплилась жизнь. Из-за полного отсутствия каких-либо признаков жизни, которой их насильно лишили, со стороны казалось, что они были мертвыми всегда… Джон Грант устал смотреть на мертвецов и, повернувшись к матери, спрятал свое лицо у нее на груди.

– А после того, как эти подонки овладели бы тобой, они убили бы тебя, – продолжил Бадр и добавил: – И мальчика тоже. В этом я даже не сомневаюсь.

– Мой отец мертв, – произнес Джон Грант, голос которого прозвучал на удивление спокойно.

Это было утверждение, а не вопрос.

– Патрик Грант спас мне жизнь, – сказал Бадр. – Я сделаю то же самое по отношению к его семье. Вы должны пойти со мной, вы оба.

Джесси посмотрела на него через плечо.

– А куда мы можем пойти? – спросила она.

– Как можно дальше от этого места, – ответил Бадр.

8

Джону Гранту казалось, что отныне сон уже никогда не придет к нему. Лежа на спине и глядя на небо, густо усеянное звездами, он чувствовал, что не сможет заснуть, как бы ему этого ни хотелось. Ему было тяжело даже закрыть глаза. Он попытался извлечь из памяти образ своего отца, но вспомнил его внешность лишь в самых общих чертах, почти как тень.

Он всегда был уверен в том, что знает, как выглядит отец (и что он узнал бы его, если бы тот вдруг появился перед ним), однако отцовские черты, не говоря уже о его мимике, улыбке или сдвинутых бровях, представлялись мальчику очень расплывчато. Джон осознавал, что ему сейчас следует горевать по поводу этой утраты, тосковать и плакать. Однако единственным чувством, которое он сейчас испытывал, была тревога. Душу его заполнила мучительная пустота, из-за чего ему казалось, что он забыл что-то важное. Правда в данном случае заключалась в том, что представление о внешнем облике отца основывалось не на собственных воспоминаниях Джона, а на воспоминаниях его матери.

Патрик Грант присутствовал в его жизни эпизодически, да и то лишь тогда, когда он, Джон, был очень маленьким и просто не мог что-то запомнить. Образ, который возникал перед его внутренним взором при воспоминании об отце, состоял из отрывочных деталей, о которых говорила мать, причем таких деталей было совсем немного. В общем, Джон своего отца толком не помнил и не знал. О чем он помнил наверняка, так это о чужой поношенной одежде, которую ему приходилось носить, и об объедках, которые он доедал после других людей, набивавших себе животы, когда они с матерью голодали, – объедках, которые, как бы там ни было, являлись для него большой ценностью.

Ночь была теплой и тихой. Стояла гробовая тишина, отчего создавалось впечатление, будто Вселенная замерла в ожидании того, что вот-вот произойдет. Он медленно повернул голову и разглядел силуэт Бадра Хасана, который был немного темнее даже ночного мрака. Бадр сидел, прислонившись к одиноко стоящему дереву, чуть поодаль от того места, где расположились на земле рядом друг с другом Джон Грант и его мать. Затем Джон Грант перевел взгляд на свернувшуюся калачиком Джесси, которая лежала к нему спиной. Ему не было видно, спит она или нет, но лежала она абсолютно неподвижно.

Бадр заставил их отправиться вместе с ним на юг, и они ехали верхом в течение многих часов, в том числе довольно долго после того, как стемнело. Он разрешил им зайти в их дом буквально на несколько минут – только для того, чтобы прихватить с собой одежду и немного еды. Потом он выбрал для них двух пони из числа тех, на которых приехали к их дому теперь уже мертвые воины. Остальных пони он отогнал прочь, громко крича на них, хлопая в ладоши и ударяя по крупу ту из лошадей, которая оказывалась ближе других к нему. Лошади вскоре исчезли из виду, а вместе с ними исчезли и остатки той жизни, которой Джон Грант жил до появления этого великана.

Хасан, можно сказать, не усадил, а почти швырнул его в седло, а затем, уже аккуратнее, помог забраться на лошадь Джесси. После этого они в течение многих часов ехали с утомительной скоростью. Ехать им было еще труднее по той причине, что мавр приказал держаться в стороне от любых дорог и даже тропинок.

«Люди сэра Роберта очень скоро отправятся за нами в погоню, – пояснил он перед тем, как они тронулись в путь. – Расстояние, которое отделяет нас от вашего дома, теперь, пожалуй, является нашим единственным другом – чем больше миль, тем лучше».

И он поехал, увлекая их за собой, по возвышенностям, с которых можно было далеко видеть во всех направлениях и тем самым иметь возможность держаться подальше от тех, кто мог их заметить и рассказать о них другим людям.

«Чем меньше людей увидят нас в первые несколько дней, тем безопаснее для нас», – сказал мавр.

Что бы ни говорил Бадр, Джон Грант в ответ всегда кивал в знак согласия. Что касается Джесси, то она постоянно озиралась по сторонам, всматриваясь в окружающую их местность. Выражение ее лица было таким же унылым, как и холмы, мимо которых они проезжали. После того, как они вынужденно покинули дом, она почти все время молчала.

Когда Джон Грант оказался немного впереди своих спутников и не мог услышать их разговор, Бадр попытался поговорить с Джесси.

– Мне все известно об этом мальчике, – спокойно произнес он.

Джесси продолжала смотреть прямо перед собой.

– Что именно? – спросила она.

– Я был близким другом Патрика, – сказал он. – В течение многих лет. Мы с ним много разговаривали, и я хорошо знал его.

Это не было прямым ответом на ее вопрос, но Джесси тем не менее поняла смысл этого ответа.

– Джон – это все, что у меня есть, – сказала она.

– А ты – все, что есть у него, – кивнув, заметил Бадр. – Я это знаю. Я только хочу заверить тебя, что сделаю все возможное для вас обоих. Честно говоря, я надеялся, что, когда приеду сюда, у тебя все будет в порядке и что… что о тебе уже есть кому заботиться.

– Ты имеешь в виду другого мужчину? – Она задала этот вопрос отнюдь не резким тоном – наоборот, в ее голосе впервые прозвучала насмешка. – Я так не думала.

Она повернулась к Бадру и посмотрела на него. Внезапно смутившись, мавр отвел взгляд в сторону.

– Я не ожидал, что, когда приеду сюда, вам обоим будет угрожать серьезная опасность, – продолжил он. – И теперь ясно, что мое присутствие здесь, как и мои действия, принесли больше вреда, чем пользы. Я ведь приехал только для того, чтобы убедиться, что вы живы и здоровы – как того хотел Патрик, – но вместо этого я принес вам неприятности.

Джесси кивнула.

– Мы до сегодняшнего дня были одни, – сказала она. – Но Джардин и его люди все время нависали над нами тенью. Так что неприятности у нас все равно рано или поздно начались бы. Я рада, что ты приехал сюда… чтобы разделить с нами эти проблемы.

Бадр покосился на ее профиль и увидел, что она гордо приподняла подбородок.

– Должен признаться, что я, вообще-то, не готовился к тому, чтобы кого-то спасать, – пробормотал он. – Кроме того, что я собираюсь найти какое-то пристанище на сегодняшнюю ночь и постараюсь отъехать с вами подальше от логова Джардина завтра, у меня… у меня пока нет никакого плана действий.

Джесси Грант ничего не сказала в ответ, а лишь ударила свою лошадь в бока пятками и, пустив ее рысью, догнала сына.

Небо было безоблачным, и луна, еще не совсем полная, пожимала, казалось, одним плечом, глядя сверху на них. Долгие летние сумерки дали их глазам возможность постепенно привыкнуть к сгущающейся темноте, а свет миллиона звезд, которые зажглись на небе, слегка разбавил эту темноту.

Когда беглецы спустились с гребня высокого холма в широкую долину, на пути у них возникли какие-то огромные фигуры. Бадр, встревожившись, натянул поводья своего большого черного боевого коня, и пока он, напрягая зрение, пытался рассмотреть, что же появилось перед ними, Джон Грант первым понял, что это такое: то был круг из установленных вертикально продолговатых камней. Если бы возле них находился кто-то живой, «толчок» предупредил бы его чуть раньше, но этого не произошло.

– Я уже видел нечто подобное, – сказал Бадр, когда Джон Грант объяснил ему, что это такое. – Камни стоят на торце. Их установили какие-то древние люди с какой-то магической целью. По крайней мере мне так об этом рассказывали.

– А мне рассказывали, что мой отец говорил, будто люди, которые жили здесь до нас, испытывали необходимость отслеживать движение звезд, а также Солнца и Луны, – заявил Джон Грант.

– Астрономы, – пробормотал Бадр, кивнув.

– Аст… – попробовал повторить Джон Грант, но ему не удалось воспроизвести это слово целиком.

– Астрономы, – медленно произнес Бадр. – Астрономия – это наука о том, как расположены звезды.

Он внимательно посмотрел на мальчика, пытаясь по выражению его лица убедиться в том, что тот его понял.

– Это греческое слово, – пояснил Бадр.

– Греческое? – спросил Джон Грант.

На этот раз он по крайней мере смог повторить слово, произнесенное мавром.

– Раз уж я спас твою жизнь, то теперь мне, похоже, необходимо спасти еще и твою душу, – заявил Бадр. – Считай, что с этого момента начинается твое обучение. Оно позволит нам интересно коротать время.

Бадр усадил Джона Гранта и его мать возле этих больших камней, почти в их тени. Он сказал, что это вполне подходящее место для того, чтобы провести здесь ночь, и что духи древних, возможно, присмотрят за ними в оставшиеся несколько часов темного времени суток. Несмотря на то что Джон Грант ничего не сказал в ответ, он был доволен выбором места для ночлега. Он знал (а вот мавр, по всей вероятности, об этом не имел понятия), что к стоящим вертикально продолговатым камням вроде этих большинство местных жителей относились подозрительно. Поговаривали, будто эти камни когда-то давно были свидетелями зверств, человеческих жертвоприношений, колдовства и тому подобного и поэтому подходить к ним отваживались только самые смелые или самые бесшабашные люди. Джон Грант подумал, что уж здесь-то они с матерью и их спутник точно будут в безопасности.

Лежа в темноте и чувствуя, что его мысли крутятся, как вылетающий из кувшина джинн, Джон выпростал руки из-под одеяла и прижал ладони к прохладной траве. Затем он растопырил пальцы и стал ждать. Спустя какое-то время мальчик ощутил вибрацию, вызываемую вращением мира. Впрочем, он не только ощущал ее, но и слышал. Ее звуки были ниже, чем самый низкий звук собственного дыхания и биения сердца Джона Гранта, и напоминали гул ветра в кронах далеких деревьев. Они действовали на него успокаивающе, напоминая о том, что, какие бы проблемы ни возникали у него, Джона Гранта, мир неизменно вращается и движется вперед в темноте Вселенной, – так должно быть и так всегда будет. Джон Грант постепенно расслабился и полностью отдался своим ощущениям. В первую очередь то было ощущение движения окружающего его мира к звездам, настолько всеохватывающее и мощное, что все другие ощущения по сравнению с ним отметались прочь, как сухие листья.

Голос матери вернул его к реальности.

– Почему Дейви Кеннеди и все прочие явились к моему дому? – спросила она, обращаясь к мавру.

Повисло довольно продолжительное молчание, ибо Бадру пришлось задуматься над вопросом женщины.

– Тебе следовало бы спросить его брата, – наконец ответил мавр.

– Уилла Кеннеди, эту змею? – Джесси нахмурилась. – Что он натворил на этот раз?

Бадр, услышав слово «змея», одобрительно кивнул.

– Я провел в Хокшоу достаточно времени, чтобы разобраться, что к чему, – сказал он. – Уилл и несколько его прихвостней… пытались сдирать с арендаторов вроде Томаса Хендерсона еще одну или две дополнительные монеты каждый месяц. Если арендаторы соглашались на это, их дома и детей оставляли в покое.

– У людей и так почти ничего нет, – заметила Джесси. – Почему у таких мерзавцев, как Кеннеди, всегда находятся идеи, из-за которых жизнь других людей становится еще тяжелее?

– Вообще-то, у Уилла Кеннеди уже больше нет никаких идей, – мрачно усмехнулся Бадр. – Его шайка позапрошлой ночью попыталась поджечь ферму Хендерсона. Они выгнали с фермы ее обитателей за то, что те сначала пообещали платить, но потом отказались.

– А ты? – Джесси с любопытством посмотрела на мавра.

– Я встретил его там вчера утром, – ответил Бадр. – Возможно, он хотел замести следы. А может, намеревался еще как-нибудь напакостить. Разумеется, он никак не ожидал встретить меня. Мы с ним поговорили.

– А-а… Понятно, – кивнув, произнесла Джесси.

– Я думаю, что у Дейви не было какой-либо конкретной причины для того, чтобы привести свой отряд к твоему дому, – сказал он. – Ты и твой сын были всего лишь…

– Мы были всего лишь теми, на ком он мог сорвать зло, – перебила женщина, не дав мавру договорить. И с горечью в голосе добавила: – Джардин и его приятели не нуждались в особых основаниях для того, чтобы обидеть меня и моего сына.

Последовало молчание, во время которого Джон Грант полностью сконцентрировался на вращении окружающего мира, наслаждаясь тем, что ему не нужно при этом ни о чем думать.

– Что произошло с моим мужем? – вдруг спросила Джесси, и Джон Грант вернулся из пустоты к реальной жизни.

Бадр зашевелился в темноте и повернулся к лежащей Джесси.

– Твой муж спас мне жизнь, – ответил он. – Какие-то люди пришли убить меня… И убили бы… – Он прокашлялся и потер руками лицо. – Я спал – меня свалила лихорадка. Они заперли дверь моей спальни снаружи и подожгли дом. Они, я думаю, использовали какую-то дьявольскую смесь, чтобы огонь разгорелся как можно быстрее. Дым одурманил меня и сделал мой сон еще крепче.

– А Патрик? – спросила Джесси.

– Он находился на чердаке прямо надо мной. Мои враги об этом не знали. Он пробил отверстие в полу, который был для меня потолком, и смог разбудить меня. Когда я проснулся, моя одежда уже загорелась и он пытался потушить огонь на мне. Чтобы спасти свою жизнь, мы с ним выпрыгнули из окна. Прыгнули на балкон соседнего здания, который был ниже нашего окна.

– Так что же произошло с Патриком потом? – спросила Джесси. В ее голосе не чувствовалось никаких эмоций. – Почему вышло так, что ты сейчас находишься здесь, а его нет?

– Твой муж заставил меня прыгнуть первым. При этом он толкнул меня в спину, и, думаю, именно это позволило мне допрыгнуть до балкона. Но я все же приземлился на балкон очень неудачно и сильно ударился. Из-за этого удара… а также из-за ожогов и лихорадки… я потерял сознание.

Джон Грант услышал, как Бадр снова зашевелился.

– Когда я пришел в себя, Патрика Гранта рядом со мной не было. Я находился на балконе один, а кругом бушевал огонь. Он охватывал одно здание за другим. Я слышал, как кричали люди, как кто-то плакал. Я с трудом поднялся и стал звать Патрика.

Бадр сделал паузу и уставился на свои руки.

– Я посмотрел вниз, на переулок, и… и увидел, что он лежит там. Он не допрыгнул до балкона… Или допрыгнул, но не удержался и рухнул вниз.

Бадр тяжело вздохнул и пожал плечами.

Последовало долгое молчание, нарушить которое никто не решался.

– Я не смог прийти ему на помощь так, как он пришел на помощь мне, – наконец сказал Бадр. – Не смог ни помочь ему перепрыгнуть, ни поймать его, когда он падал.

– Он был мертв, – глухо произнесла Джесси.

Джон Грант попытался уловить в голосе матери горечь утраты, но ее не было. Джесси просто констатировала факт.

– Он не был мертв, – сказал Бадр. – Тогда еще не был. Я спустился вниз и обнаружил, что он еще жив.

– Ты отнес его туда, где ему кто-нибудь смог бы помочь? – спросил Джон Грант.

Он тут же почувствовал, что его мать и Бадр повернулись и посмотрели на него с таким видом, как будто они совсем забыли, что рядом есть еще кто-то, и лишь сейчас вспомнили, что Джон Грант тоже находится здесь.

– Ты попросил кого-нибудь помочь? – повторил он свой вопрос.

– К сожалению, уже ничего нельзя было сделать, – спокойно ответил Бадр. – Патрик умирал и успел только рассказать мне, где найти тебя.

Джон Грант почувствовал, как к его лицу прихлынула горячая кровь.

– Он сказал мне, где найти тебя, – продолжал Бадр, обращаясь к мальчику. – И спросил меня, смогу ли я это сделать. Найти тебя и, если будет такая необходимость, позаботиться о тебе.

– А он попросил тебя сделать то же самое по отношению ко мне? – поинтересовалась Джесси.

– Да, – кивнул Бадр и, вздохнув, замолчал.

– А почему Патрик находился рядом с тобой? – продолжала расспрашивать Джесси.

– Он мой друг, – просто ответил Бадр. – Он был моим другом.

Джон Грант почувствовал в голосе мавра не только грусть, но и теплоту.

– Где это произошло? – спросила Джесси после небольшой паузы. – Где все это произошло?

– В Вечном Городе, – сказал Бадр таким тоном, как будто этот ответ был очевидным – или, по крайней мере, известным лично ей.

– В Лондоне? – неуверенно предположила Джесси.

– Лондон – это какая-то сточная канава, – сказал Бадр. – Единственное, что там есть вечного, так это зловоние. Давай не будем говорить о Лондоне.

Джесси и ее сын дальше ехали молча, ожидая, что их спаситель перестанет говорить загадками и расскажет им все понятным языком.

– А’удху Биллах, – пробормотал мавр. – Ищу спасения у Аллаха. Да уж, Патрик Грант держал свою семью в невежестве. Я сочувствую тебе, женщина, и тебе, малыш.

После небольшой паузы он вновь заговорил:

– Патрик Грант и я были вместе в Риме. Именно там, в Вечном Городе, живет Святейший Отец[6].

Прежде чем Джесси успела подумать, о чем бы еще спросить Бадра по поводу обстоятельств гибели ее мужа, Джон вдруг откинул свое тонкое одеяло и сел. Услышав в темноте звуки его движений и почувствовав, что настроение мальчика резко изменилось, Бадр встал и сделал несколько шагов по направлению к нему.

– Там кто-то есть, – сказал Джон Грант.

Кожа у него под одеждой неприятно зачесалась – так, как будто на ней появились волдыри.

– Где? – прошептал Бадр.

По спине мальчика пробежали мурашки, когда он уловил тихий шорох большой кривой сабли, которую мавр вытащил из покрытых мехом ножен.

– Точно не знаю. Пока еще достаточно далеко, – ответил мальчик. – Больше одного человека. И лошади.

Бадр сел на корточки возле Джона Гранта и разглядел при тусклом лунном свете, в какую сторону смотрит мальчик. Затем Бадр встал и пошел в этом направлении вниз по склону холма. Его внезапный уход заставил и мать, и сына почувствовать себя ужасно одинокими и беспомощными. Они придвинулись поближе друг к другу. Джесси попыталась заставить себя сосредоточиться, чтобы услышать или увидеть хоть что-нибудь. Джон Грант успокаивал себя тем, что внутренний голос вроде бы подсказывал ему, что бояться сейчас некого и нечего. Тем не менее мальчик прижался к матери, наслаждаясь ее близостью и теплом ее дыхания на его щеке. Время тянулось мучительно долго. Они оба молчали.

Наконец Джон Грант уловил какое-то движение в ранее неподвижном воздухе, но не почувствовал в этом движении никакой угрозы. Он глубоко и с облегчением вздохнул. Когда некоторое время спустя рядом с ними внезапно появился Бадр, Джесси едва не вскрикнула от неожиданности. Быстро и почти неслышно подскочив к ним, Бадр аккуратно зажал ладонью рот Джесси еще до того, как она успела издать хотя бы один звук.

– Ты был прав, юноша, – спокойно произнес он. В его голосе чувствовалось и восхищение, и неверие. Бадр был опытным воином и научился выживать даже в самых трудных ситуациях. Он полагался на свои ощущения и интуицию больше, чем на саблю или коня, однако ничего не заметил, а этот мальчик предупредил его, что на них – пока еще издалека – надвигается какая-то опасность. – Они едут в сторону юга в полумиле от нас по склону. Движутся параллельно нашему маршруту по долине, которая находится ниже плато, на котором мы сейчас находимся. Они – это сэр Роберт Джардин и около двух десятков человек. Сбруя их лошадей не производит вообще никакого шума. Они, по-видимому, обернули металлические части кусками ткани, чтобы заглушить все звуки. Я подобрался к ним достаточно близко, чтобы послушать их разговоры.

– И о чем они говорили? – спросила Джесси.

Бадр в течение нескольких мгновений молчал, а затем с неохотой ответил:

– Просто они наведались в твой дом и нашли там своих товарищей. Я знал, что они отправятся в погоню за нами, но я не думал, что они решатся ехать даже ночью.

Он опустил свою тяжелую ладонь на плечо мальчика.

– Как ты узнал, что сэр Роберт и все остальные находятся поблизости? – спросил он. – Чем они себя выдали?

Положив руки на колени, Джон Грант молча разглядывал свои пальцы.

– Ну так что? – настойчиво произнес Бадр.

– Я просто… Я просто знал, что они там, – сказал Джон Грант. – Я всегда знаю, что ко мне приближаются какие-то люди… еще до того, как вижу их.

– Да, такое бывало и раньше, – кивнул Бадр. Он говорил спокойно и уверенно. Джон Грант посмотрел на расплывчатое в темноте лицо мавра, на котором выделялись блестящие при свете звезд глаза. – Когда я вчера ждал позади твоего дома подходящего момента, чтобы напасть на тех людей, я мог видеть тебя и твою мать, хотя вы оба стояли ко мне спиной. Я не шевелился и не производил ни малейшего шума – я это точно знаю, – но ты тем не менее повернулся и посмотрел туда, где я прятался. Если бы я не пригнул голову и не скрылся полностью за домом, ты посмотрел бы мне прямо в глаза.

Джон Грант почувствовал, что лицо мавра расплылось в улыбке. Теперь в лунном свете звезд блеснули и его крупные белые зубы.

– Как ты узнал, что я там?

Прежде чем мальчик ответил, его ладони невольно сжались в кулаки. Никто раньше не замечал этих его способностей и уж тем более не задавал таких вопросов. Даже Джесси, его мать. Однако и ситуация, и собеседник вполне располагали к тому, чтобы поговорить на запретную прежде тему.

– Мне подсказал «толчок», – сказал мальчик.

– «Толчок»? – переспросила Джесси. В голосе матери впервые с того момента, как они покинули свой дом, появились эмоции. – «Толчок»… подсказал тебе? О Боже Всемогущий, о чем ты говоришь? Что это еще за «толчок»?

Джон Грант почувствовал, как к его щекам прихлынула кровь. Неодобрительные интонации в голосе матери задели его даже больше, чем любой нагоняй. Кроме того, мальчик понял, что она обижена: получалось ведь, что он от нее что-то скрывал.

Бадр предпочел промолчать, тем самым позволив послушному сыну Джесси осознать весомость заданного матерью вопроса и заставить его дать вразумительный ответ.

– Я так называю то, когда я… знаю что-то такое, чего я… ну, чего я не могу увидеть или услышать, – немного растерянно пояснил мальчик.

– «Толчок»? – снова спросила Джесси, по-видимому так и не сумев понять смысл того, что она сейчас услышала.

– Ну, это такое ощущение, как будто воздух… Не знаю, как и сказать… Воздух, наверное, становится более густым… и движется в моем направлении, – с трудом выдавливая из себя слова, продолжал Джон Грант. – Мне при этом кажется, что меня кто-то толкает… Оттуда, где находится что-то такое, чего я не могу видеть…

– Или слышать, – закончил Бадр, придя на помощь мальчику.

Что бы ни побудило Джона Гранта рассказать об особенностях восприятия им окружающего мира, перенесенные за прошедший день потрясения – избиение, страх, вид лежащих на земле трупов – вдруг перестали давить на его психику. Он подумал, что сказал уже достаточно много, и решил, что о вращении мира и звуках, вызываемых этим вращением, не будет даже упоминать.

– Как много сегодня сюрпризов! – воскликнула Джесси, причем громче, чем хотела бы, и они все трое вздрогнули.

Джесси поднялась и стала крутиться на месте, давая тем самым выход накопившимся эмоциям и шипя, как закипающий чайник.

– Мой уже давно отсутствующий муж погиб, причем погиб в Риме, далеко-далеко отсюда, – выпалила она. – Меня чуть было не изнасиловали в собственном доме. Затем я пустилась в бега со своим ребенком и великаном, который, спасая меня, убил больше людей, чем когда-либо собиралось вместе у меня за столом.

Женщина плюхнулась на землю и обхватила руками голову, а затем стала бормотать таким тихим голосом, что ее сын и Бадр едва расслышали, что она говорит.

– А теперь мой сын заявляет, что он обладает колдовскими способностями… что он чувствует людей.

– Я не чувствую людей, – возразил Джон Грант. Он уже жалел, что рассказал кое-что о своем даре. – Я сказал, что чувствую «толчок», когда кто-то или что-то приближается ко мне.

Все трое замолчали, каждый думал о своем. Где-то неподалеку залаял лис, но никто из ночных животных не ответил ему.

– Почему именно сейчас? – спросила Джесси. – Мы с моим сыном жили вдвоем бульшую часть его жизни. Почему ты явился сюда, к нам, именно сейчас?

Бадр вздохнул.

– Я чувствовал, что время меня подгоняет, – сказал он.

Джесси, фыркнув, закивала.

– Я немало постранствовал по свету. Я сделал очень много чего, но…

– Но?.. – нетерпеливо произнесла Джесси.

– Но я был эгоистичным.

– Как это?

– Все схватки, в которых я участвовал, все жизни, которые я отнял… – Вздохнув, Бадр замолчал. Его, похоже, охватили сомнения, и он пытался разобраться в своих путающихся мыслях. – Все это было ради самого меня, – наконец сказал он. – Я пренебрегал нуждами других людей. Людей, которым следовало помогать, о которых я должен был заботиться. Я все время поворачивался к ним спиной. Во всяком случае, я никогда не делал достаточно много того, что считается правильным.

Он вновь замолчал. Джесси, в свою очередь, не стала настаивать на продолжении этого тяжелого разговора. Несколько минут спустя Джон Грант прошептал в темноту:

– Я снова чувствую это… откуда-то из-за камней.

Мальчик тут же разозлился на самого себя. Пока взрослые разговаривали друг с другом, его кожа опять неприятно зачесалась, подсказывая ему, что к ним приближается кто-то невидимый. Однако недавнее признание заставило Джона Гранта испытать стыд, и он впервые в жизни предпочел проигнорировать свои тревожные ощущения.

Мавр прижал указательный палец ко рту, требуя тишины, и пополз по траве, пока не оказался за одним из громадных камней. Затем он привстал и очень медленно высунул голову из-за края камня, так чтобы можно было видеть внутреннюю часть каменного круга – пространство, освещенное светом луны и звезд. На этом пространстве никого не было.

Джесси – против собственной воли и вопреки жесту Бадра, призывавшему соблюдать полную тишину, – поднялась и направилась к сыну. Услышав звуки ее движений, а точнее, шуршание одежды, Бадр резко повернулся и в результате неожиданно потерял равновесие, шлепнувшись между двумя камнями. Джон Грант, который тут же почувствовал какую-то опасность (сейчас его ощущения были даже более сильными, чем при «толчке»), вскочил на ноги и потянулся к матери.

В тот момент, когда искусный лучник Ангус Армстронг отпустил натянутую тетиву своего смертоносного лука, они все трое были очень уязвимыми.

9

– Я не могла бы любить тебя сильнее, – сказала Джесси Грант.

Глаза женщины были закрыты, и слова эти она произнесла так тихо, что, казалось, он не столько услышал, сколько прочел их по ее потрескавшимся, как высохший пергамент, губам. Джон Грант, стоя на коленях, наклонился и прижался лицом к щеке матери. Кожа Джесси, холодная и липкая на ощупь, в лунном свете приобрела серебристо-голубой оттенок. Хуже того, мальчик отметил про себя, что с трудом узнает свою мать сквозь ту завесу боли и страдания, которая теперь разделяла их.

Они трое – Джесси, ее сын и Бадр Хасан – сейчас находились в погребальной комнате какой-то древней могилы. Стрела Армстронга попала в Джесси и пронзила ее насквозь чуть выше тазовых костей. Бадр в мгновение ока определил, откуда прилетела стрела: ее выпустил человек, стоящий за дальним краем каменного круга. Пренебрегая собственной безопасностью, мавр бросился бежать по направлению к лучнику, но тот успел исчезнуть в темноте.

Бадр вернулся минутой позже. Гнев и разочарование нарастали в нем, как заряд статического электричества. Мальчик сидел на земле и поддерживал голову матери, покоящуюся у него на коленях. Когда Бадр увидел, как Джесси пронзила стрела, он сразу понял, что эту женщину уже не спасти. Но он никак не ожидал, что мальчик оставит ее лежать там, где она упала. Они унесли ее прочь от круга из камней, пытаясь найти какое-нибудь место, которое было бы более надежным убежищем, и случайно наткнулись на эту могилу. Сначала внимание Бадра привлекло что-то такое, что он принял за кусты утесника, – низкая темная выпуклость над поверхностью земли, которую едва было видно в темноте и которая находилась неподалеку от того места, где была поражена стрелой Джесси. Мавр подумал, что там, возможно, есть какая-нибудь впадина, где они будут прятаться до тех пор, пока эта женщина не умрет.

Кусты утесника там и в самом деле имелись, но в их зарослях скрывался вход в состоящую из огромных каменных глыб могилу. Аккуратно поставленные вертикально камни и перемычки образовывали лаз, ведущий к почти квадратной комнате, в которой вполне помещались все трое и еще оставалось довольно много места. Крыша представляла собой пару здоровенных каменных плит, которые когда-то разместили впритык друг к другу, но тысячелетия, прошедшие с тех пор, как давно ушедшие из жизни земледельцы возвели это сооружение, раздвинули эти плиты, и теперь комната была частично открыта для ночного неба и залита лунным светом. Бадр первым забрался в лаз, а потом, повернувшись, потащил за собой раненую Джесси. Джон Грант полез за ними на четвереньках, стараясь при этом поддерживать ноги матери. Несмотря на их усилия, Джесси стонала от нестерпимой боли, поскольку при движении древко стрелы изгибалось и поворачивалось внутри ее тела.

Потолок погребальной комнаты был выше потолка лаза, но все равно он был довольно низким. Бадр и Джон Грант уложили Джесси между собой и сели возле нее каждый со своей стороны. Джон Грант старательно расправил одежду матери и проследил, чтобы ее ноги лежали вместе и были должным образом прикрыты. Удовлетворившись хотя бы тем, что честь Джесси осталась нетронутой, он занялся ее волосами – стал убирать пряди с ее лица.

Когда он уже почти закончил, она вдруг заговорила с ним.

– Я не могла бы любить тебя сильнее, – слабым голосом произнесла Джесси.

– Я тоже тебя люблю, мама, – ответил мальчик, уткнувшись лицом между ее шеей и плечом. – Ты нужна мне… Я…

Он запнулся и сел на корточки, чтобы лучше видеть ее лицо. Затем он стал качаться вперед и назад, как молящийся грешник.

– Не покидай меня. Пожалуйста… – прошептал он.

Бадр Хасан, великан и воин, больше привыкший причинять вред, чем устранять последствия вреда, нанесенного кем-то другим, неуверенно протянул руку вперед. Он впервые в жизни засомневался, не зная, куда же ему ее положить, и поэтому на несколько мгновений его рука зависла в воздухе, прежде чем мавр осторожно коснулся ею плеча мальчика. Джон Грант был худощавым, даже хрупким, и Бадр с состраданием подумал, что этот мальчик очень скоро останется один на белом свете. Джон Грант оторвал взгляд от лица матери и посмотрел на Бадра. Мавр, встретившись с ним взглядом, увидел в его глазах страх. Хуже того, он услышал беззвучный крик о помощи.

– Оставь ее, сынок, – сказал он. – Я не ахти какой лекарь и такие раны, как у нее, исцелить не смогу. Кроме того, я уверен, что их не сможет исцелить никто.

Бадр отметил про себя, что в этот миг мальчик осунулся и как бы уменьшился в размерах, но, несмотря на все душевные страдания, он, похоже, понял, что ему сейчас говорят правду.

Бадр засунул руку в мешочек, висевший у него на ремне. Порывшись в нем, он достал маленькую стеклянную бутылочку, облаченную в кожу. Затем он вытащил из нее пробку и, приподняв одной рукой голову Джесси, помог ей сделать несколько глотков из бутылочки.

– Вкус у настойки плохой, горький, – сказал он ей, – но она поможет ослабить боль.

Он положил ее голову обратно на пол и увидел, что она облизывает губы, чтобы не потерять ни одной капли.

– Я не могла бы любить тебя сильнее, – снова сказала Джесси. Ее тихий голос звучал спокойно.

Они оба посмотрели на нее. Бадр почувствовал себя здесь лишним. Однако он был уверен в том, что Армстронг вскоре вернется с остальными воинами, и понимал, что они сейчас должны затаиться в этой комнате, чтобы их никто не увидел, и поэтому решил не оставлять мать и сына наедине друг с другом и не выбираться наружу даже на короткое время. Глаза Джесси были открыты, и она в этот момент больше походила на себя прежнюю – такую, какой она была еще совсем недавно. Джон Грант аккуратно положил свою руку на одну из ее тазовых костей – настолько близко от стрелы, насколько ему хватило решимости. Он почувствовал, как мать пытается собраться с силами и снова стать такой, какой он ее всегда знал, хотя она и осознавала, что жизнь соскальзывает с ее тела, как поношенная, разорванная одежда. Джон Грант благодаря ее силе воли, проникающей через его пальцы в тело, почувствовал попытки Джесси собраться, чтобы стать прежней, пусть даже ненадолго.

– Я знаю это, мама, – сказал он.

Он почувствовал потребность сглотнуть, но у него вдруг появилось болезненное ощущение, как будто его горло мгновенно заросло каким-то колючим и непроходимым кустарником. Он коснулся руки матери и крепко сжал ее в своих ладонях – так, как это делает тонущий человек.

– Останься со мной, – умоляюще произнес он. – Пожалуйста, останься со мной.

Она повернула голову, стараясь смотреть ему прямо в лицо. Ее глаза, очень темные, с расширенными зрачками, казалось, излучали огромную силу и притягивали его. Джесси попыталась приподнять голову над сухим земляным полом комнаты, но слабость, сковавшая тело, не позволила женщине сделать это. Она быстро заморгала в надежде подавить свою агонию.

– Ты мой сын, – сказала Джесси.

Ее рука, ужасно холодная, только что безжизненно лежавшая в его ладонях, вдруг шевельнулась, и он почувствовал, как ее пальцы сжимают его руку. Наверное, мать хотела, чтобы он понял что-то такое, чего она не находила в себе сил сказать ему.

– Я знаю, мама, – тихо произнес Джон Грант.

Ему хотелось, чтобы она знала, что он всегда чувствовал ее любовь. Он взял руку матери и прижался лицом к ее ладони. Знакомый запах ее кожи воспринимался им как запах его жизни, запах его мира.

– Мама… Мама, – сказал он, с жадностью вслушиваясь в звучание этого слова. – Я не мог бы быть еще более любимым.

Рука Джесси вдруг ослабла и стала тяжелой, и он бережно положил ее вдоль неподвижного тела. Когда мальчик посмотрел в ее глаза, он понял, что она уже ушла от него, – ушла навсегда. Именно в этот момент что-то мерцающее и похожее на дым – или, пожалуй, на марево над костром – поднялось из ее тела, замерло на мгновение в воздухе и исчезло.

Джон Грант раскрыл рот от удивления и посмотрел на мавра.

– Ты видел? – спросил он. Его глаза заволокло слезами, а голос стал хриплым и отрывистым. – Ты видел?

Бадр с недоумевающим видом пожал плечами и покачал головой.

– Видел что? – спросил он.

Джон Грант понял, что лишь ему одному выпала возможность наблюдать это видение. Он снова повернулся к матери и обнаружил, что смотрит теперь на какое-то подобие того человека, которого он любил. Мальчик ахнул и быстро поднес руку ко рту: его поразили столь резкая перемена и внезапно возникшее ощущение, что матери больше нет. Ее запах он все еще чувствовал, ибо запах каким-то образом пережил ее, и Джон Грант сделал глубокий вдох – необычайно глубокий вдох – и не стал делать выдох, как будто он собирался сохранить его в своей груди навсегда.

Он не смог сдержать слез и, опустив подбородок на грудь, зарыдал, содрогаясь всем телом. Бадр, отнюдь не искушенный в искусстве утешения убитых горем мальчиков, придвинулся к нему на коленях. Его волосы при этом задевали одну из плит, образующих потолок комнаты, и он чувствовал себя неуклюжим медведем, забравшимся в маловатую для него пещеру. Несмотря на свой огромный жизненный опыт и приобретенную житейскую мудрость, Бадр растерялся и не смог подобрать подходящих слов. Он подумал, что ему, наверное, нужно обнять мальчика, но не стал этого делать. В результате ему не оставалось ничего другого, кроме как беспомощно ждать, пока волны горя не перестанут вздыматься вокруг них обоих.

В какой-то момент мальчик вдруг перестал плакать, как будто у него перехватило дыхание. Он напрягся, и Бадр это почувствовал.

– Они движутся сюда, – сказал Джон Грант.

Бадр снова поднес палец к своим губам. Затем он медленно, в полном молчании придвинулся к лазу и полез по нему. Из лаза была видна часть каменного круга – точнее говоря, лаз выходил прямо на эти камни. Поначалу мавр не увидел никого. Каменные часовые, освещенные лунным сиянием, стояли сами по себе, однако Бадр даже не подумал усомниться в словах мальчика. Он услышал позади себя какой-то шорох и, оглянувшись, увидел, что Джон Грант торопливо ползет к нему. Когда мальчик остановился позади него, Бадр протянул руку назад и положил на его колено, чтобы не позволить ему ползти дальше.

Несмотря на то что Бадр, сидя на корточках, вроде бы хорошо удерживал равновесие, он едва не провалился в глубину лаза. Удерживая свою руку на ноге мальчика, мавр отчаянно пытался восстановить равновесие, но какая-то сила будто толкала его огромное тело. Но это было еще не все. Там, где окружающий мир был только что вполне устойчивым, теперь вдруг ощущалось какое-то непонятное вращательное движение, увлекающее его вниз. Бадр чувствовал себя так, как будто пытался удерживать равновесие, стоя на бревне, плывущем по реке. Будучи не в силах с этим справиться и растерявшись (ему показалось, что началось какое-то землетрясение), он убрал ладонь с колена мальчика и развел руки, чтобы побыстрее упереться ими в стены лаза.

Как только его рука перестала прикасаться к мальчику, эти странные ощущения исчезли: окружающий мир снова стал неподвижным, а его, Бадра, положение в нем – устойчивым. Мавр с ужасом посмотрел на Джона Гранта. Мальчик встретился с ним взглядом и, кивнув едва ли не с сочувствующим видом, повернулся и пополз обратно в погребальную комнату.

Несколько мгновений спустя, еще полностью не придя в себя, Бадр услышал, а точнее, почувствовал приближение скачущих галопом лошадей. А чуть позже эти лошади появились из расположенной неподалеку низины. Впереди скакали сэр Роберт Джардин и Ангус Армстронг. Обогнув по периметру круг из камней, всадники направились к его центру и собрались там все вместе. Бадр услышал, как Джардин выкрикнул какие-то распоряжения, и хотя на таком расстоянии он не смог разобрать слов, смысл их был понятен. Всадники разъехались во всех направлениях и начали осматривать близлежащую местность. Они продвигались все дальше и дальше, периодически останавливая своих лошадей и наклоняясь то вправо, то влево к земле в попытке найти на ней какие-нибудь следы.

Внезапно послышался какой-то крик. Бадр сразу узнал голос Джейми Дугласа. Тот вернулся к кругу из камней с тремя лошадьми – жеребцом Бадра и двумя пони, на которых недавно ехали Джесси и Джон Грант.

Бадр рассчитывал снова найти этих лошадей на рассвете, но если этой ночью будут пойманы только животные, а не они сами, то он и мальчик вполне смогут считать себя счастливчиками. Пару раз какие-то всадники проезжали довольно близко к кустам утесника. Один из них даже потрудился слезть с коня и несколько раз рубанул по колючим веткам мечом, но ни он, ни кто-либо другой так и не заметил посреди колючих зарослей низкий земляной могильный холм и каменную могилу в нем.

Армстронг подъехал легким галопом к Джейми, и они обменялись несколькими фразами. Бадр подумал, что преследователей наверняка очень воодушевил тот факт, что они нашли лошадей, и поморщился. Лошади являлись для беглецов не только средством передвижения, но и везли на себе еду и все их пожитки. Теперь они будут вынуждены идти пешком, а из имущества у них осталась только одежда да оружие Бадра.

Армстронг сунул два пальца в рот и издал короткий резкий свист. Всадники быстро собрались вокруг него, и после обмена несколькими фразами и жестами все участники облавы выстроились в длинную линию с Армстронгом и Джардином по центру, а потом поехали вниз по склону. Вскоре они исчезли в ночной темноте.

– Они думают, что догонят нас, – прошептал себе под нос Бадр и, развернувшись, пополз обратно в погребальную комнату.

Джон Грант лежал рядом с матерью, касаясь головой ее головы и обхватив одной рукой ее грудь. Когда мальчик услышал, что Бадр возвращается, он быстро сел и, несмотря на охватившее его горе, почувствовав себя неловко.

– Мы можем вытащить стрелу? – спросил он.

Бадр, ничего не ответив, подполз к Джесси и прикоснулся к стальному наконечнику. Джон Грант внимательно наблюдал за ним, но все равно не заметил, каким образом в руке великана появился нож. Мальчик увидел лишь, как блеснул металл, после чего нож исчез, а Бадр уже держал в руке наконечник, аккуратно отделив его от ясеневого древка стрелы. В течение нескольких мгновений мавр разглядывал наконечник, оценивая форму, а затем отбросил его в сторону. После этого, осторожно поворачивая древко, он стал тянуть за тот конец, на котором имелось оперение, и потихоньку вытащил его из тела Джесси.

Джон Грант тяжело вздохнул. Он, видимо, почувствовал облегчение, когда мавр вытащил эту штуку из тела матери, пусть даже она и была уже мертва. Довольный тем, что его просьба выполнена и что оскверняющий тело матери предмет извлечен, мальчик снова лег рядом с Джесси. Желание прикасаться к ней было таким сильным, что он, несмотря на присутствие мавра, который мог наблюдать за ним, перестал стесняться и начал ласково гладить волосы над ее ухом.

Бадр отполз в темноту в противоположную часть комнаты. Там он прислонился к стене и вытянул ноги прямо перед собой. Оттуда он мог наблюдать и оставаться при этом невидимым. Он наблюдал за мальчиком, который расположился рядом с матерью, как будто собирался спать, и уткнулся лицом между ее шеей и плечом. Спустя какое-то время Джон Грант открыл один глаз и, хотя было очень темно, уставился прямо в лицо Бадра. Мавр на мгновение почувствовал, что его волосы встали дыбом.

– Теперь ты знаешь, каково это, – сказал мальчик. – Каково быть таким, как я.

Бадр ничего не ответил и только кивнул, вспомнив о тех странных ощущениях, которые охватили его в лазе, когда он коснулся рукой колена мальчика. Сейчас он не мог сказать, видит ли Джон Грант его лицо в темноте.

– Я раньше никогда и никому не позволял прикасаться ко мне в момент, когда я чувствую «толчок». Я не знал, что будет, если кто-то прикоснется ко мне в этот миг… Ты первый, кто… кто тоже почувствовал это.

Бадр кивнул в темноту и закрыл глаза.

Он вообще-то не собирался спать, но уснул, а проснувшись, увидел, что серебристо-голубоватое сияние луны уже сменилось солнечным светом раннего утра. Мальчик все еще спал. Он, похоже, так и не изменил положения тела. Бадр решил рискнуть и, не став пробираться по лазу, высунул голову в отверстие между каменными плитами, образующими крышу. Как он и ожидал, признаков того, что поблизости находятся какие-то люди, не было. Армстронг и его люди наверняка безрезультатно ищут их где-то в другом месте, возможно, на расстоянии многих миль отсюда.

Когда Бадр опустил голову и окинул взглядом погребальную комнату, он заметил кости: на полу возле стен беспорядочно валялись длинные кости, ребра и обломки, в которых мавр легко узнал части черепов.

Джон Грант, потревоженный движениями Бадра, открыл глаза. В течение какого-то времени мальчик никак не мог понять, где он сейчас находится и что с ним произошло, – похоже, он еще пока не проснулся. Но затем он посмотрел на тело своей матери, и вся горькая правда хлынула на него, как вода во время паводка. Он повернулся к Бадру и увидел, что тот держит на своей большой ладони челюстную кость человека, на которой, как какие-нибудь деформированные жемчужины, поблескивают зубы. Он разинул от удивления и ужаса рот, а потом, когда его глаза привыкли к дневному свету, заметил и все остальные кости, валяющиеся вдоль четырех стен комнаты, словно прибитые течением к берегу ветки, почему-то побелевшие. Неожиданно почувствовав себя грязным, мальчик встал, наклонился, чтобы отряхнуть свою одежду, и только потом выпрямился во весь рост. По чистой случайности его голова угодила как раз в отверстие между каменными плитами, образующими крышу, и это уберегло Джона Гранта от удара об одну из них. Осознав, что он теперь стал видимым для всех затаившихся где-то рядом хищников, мальчик поспешно пригнулся.

– Они уже давно уехали отсюда, – сказал Бадр. – Надеюсь, наши преследователи находятся сейчас за много миль от нас. Может, вернулись в Хокшоу и зализывают свои раны.

Джон Грант сел на пол, подтянул колени и положил на них голову. Отвращение, которое он только что испытывал при виде высохших человеческих костей, сменилось непреодолимой тоской.

Бадр, понимая, что им пора уходить отсюда, ласково погладил мальчика по волосам.

– Давай теперь позаботимся о ней, – сказал он.

Мысль о том, что его мать придется оставить в этом уединенном месте, среди костей каких-то древних людей, вызвала у Джона Гранта негодование. Но потом Бадр заявил, что, пожалуй, нет лучше места, чтобы обрести вечный покой, чем среди похожих на тебя людей.

– Это кости таких же людей, как и вы, – сказал он. – Они жили и умерли давным-давно, это верно, но, несомненно, жили в здешних местах и занимались земледелием, как и вы… Как и твоя мать.

Джон Грант, задумавшись, перестал возражать и повернулся к телу своей матери.

– Она так не спала, – сказал он. – Никогда не спала на спине.

Они бережно перевернули Джесси на левый бок. Прошло лишь несколько часов после того, как она умерла, и трупное окоченение еще не наступило, а потому Джон Грант смог придать телу матери знакомую ему с детства позу. Сложенные ладони Джесси он засунул под ее подбородок, а длинные волосы распустил по плечам и до самой талии.

Затем Бадр и Джон Грант выбрались наружу, и мавр нарубил своей кривой саблей ветвей утесника, все еще покрытых блеклыми желтыми цветами, похожими по своей форме на малюсенькие шелковые тапочки. Затащить огромные охапки этих веток в могилу было не так-то просто, но, когда это было сделано, Бадр перебрался из погребальной комнаты в лаз, чтобы оставить мать и сына наедине.

Джон Грант опустился на колени рядом с матерью. На мгновение ему показалось, что он – взрослый, а она – его ребенок и что он, как отец, просто пришел убедиться, что его дочь спокойно спит. Однако это длилось всего лишь один коротенький миг, после чего он вновь вернулся к суровой реальности. Мальчик наклонился и ласково поцеловал ее в щеку. Затем он сделал это еще раз, и еще…

– Ты всегда будешь со мной, мама, – сказал он. – Я обещаю.

Джон Грант начал аккуратно укладывать слой за слоем ветви утесника на ее тело и рядом с ним. Бадр принялся помогать ему, и вскоре женщина полностью исчезла из виду. К тому времени, когда они закончили, погребальная комната была уже почти вся заполнена пахучими колючими ветвями. Бадр и Джон Грант вылезли через лаз наружу.

– Ее никто не потревожит, – глухо произнес Бадр. – Колючки отпугнут непрошеных гостей, даже самых любопытных.

Джон Грант кивнул. Его лицо при этом ничего не выражало.

– Пошли, – сказал Бадр. – Нам нужно идти. Солнце уже взошло, а на закате, когда оно исчезнет за горизонтом, мы оставим это место уже далеко позади себя. Я клянусь тебе.

– Я остался бы здесь навсегда, – сказал Джон Грант.

Бадр повернулся к мальчику и увидел, что тот пристально смотрит на вход в могилу, ставшую теперь могилой его матери.

– Она в своей жизни занималась тем, что оберегала тебя, – сказал Бадр. – Теперь этим должен заняться я. Я не подведу ее мертвую… как я подвел ее живую.

Джон Грант молчал.

– Пошли, – повторил Бадр. – Прямо сейчас. Наша первая задача состоит в том, чтобы спуститься с этого пустынного холма и найти двух лошадей. Я намереваюсь покинуть эти места вместе с тобой, но ходить пешком – это не для меня.

Он пошел вниз по склону, уже не глядя на мальчика. Мысленно насчитав сотню шагов, мавр позволил себе украдкой посмотреть назад и увидел, как Джон Грант поднес руку к губам, поцеловал кончики пальцев, а затем прижал ладонь к одному из камней, образующих вход в могилу. После этого мальчик повернулся и побежал к мавру, не оглядываясь.

10

В течение всего дня Джон Грант не проронил ни слова. Бадр Хасан, все еще чувствуя себя не в своей тарелке после тех ощущений, которые ему довелось испытать, когда он прикоснулся к Джону Гранту во время «толчка», был этому даже рад. Последние лучи солнца уже растворялись в наступающей темноте, когда они вдвоем спустились по крутому склону холма и вышли на широкую, плоскую равнину. Параллельно основанию холма текла река – черная и блестящая, как нефть. Ее журчание было похоже на тихий шепот. Возле реки в почти отвесной скале виднелся низенький вход в какую-то пещеру. Бадр решил, что лучшего убежища им не найти.

– Мы сможем позволить себе сегодня вечером развести костер, – сказал он. – Если только найдем хворост. Причем сухой хворост.

В течение следующего часа они занимались тем, что подготавливали место для ночлега – искали хворост и разводили костер, убирали камни в пещере, где Бадр предложил улечься спать, носили ветки папоротника-орляка и разные листья, чтобы использовать их в качестве подстилки. Им было совсем нечего есть, и мысль о том, что на следующий день нужно будет умудриться раздобыть где-то еды, серьезно беспокоила мавра. Однако, взглянув на мальчика, он вспомнил, что, кроме пустых желудков, в окружающем его мире есть пустоты, которые мясом и напитками не заполнишь.

Пещера была низкой и вообще небольшой по размерам – скорее просто углубление в скале, чем пещера, – и, когда темнота стала кромешной, звезды на небе показались особенно яркими.

Сомневаясь в том, что мальчику сейчас захочется отвечать на какие-либо вопросы, и надеясь как-то отвлечь его и самого себя от горя, которое было таким огромным и тяжелым, что казалось осязаемым, Бадр начал разглагольствовать.

– В небе существует отнюдь не один только тип маленьких светил, – сказал он.

Джон Грант ничего не ответил, но Бадр почувствовал, что мальчик, который сидел, скрестив ноги, у костра и таращился на языки пламени, слушает его внимательно.

– Еще давным-давно греческие астрономы заметили, что большинство звезд всегда находятся в одном и том же месте, однако некоторые из них непрерывно движутся по небосклону. Ученые назвали их планетами. Это слово означает «странники».

Он сделал паузу, чтобы добавить хвороста в огонь. Искры устремились от костра вверх и затанцевали в воздухе, как будто они были живыми существами.

– Кроме того, люди, увидев, что звезды образуют своего рода узоры, имеющие различную форму, назвали их созвездиями. А позже возникло много историй, объясняющих, откуда взялись эти созвездия… Это истории про животных, охотников и богов.

– Моя мать говорила мне, что умершие праведники прорываются сквозь завесу ночи на своем пути к небесам, – сказал Джон Грант. – Светящиеся точечки – это отблески лучезарного сияния небес, которые видно сквозь дырочки, проделанные праведниками.

Слова мальчика застали Бадра врасплох: он не знал, что и сказать в ответ. А Джон Грант по-прежнему сидел, уставившись на языки пламени.

– Как ты думаешь, моя мать туда попала? – спросил он. – Я имею в виду небеса.

Бадр глубоко вздохнул и, выдержав паузу, мягко произнес:

– Надеюсь, что попала, Джон Грант. Если уж твоя мать не заслужила того, чтобы попасть на небеса, то у нас и вовсе нет никакой надежды оказаться там.

– Значит, сегодня вечером на небе должна появиться еще одна звезда, – сказал Джон Грант и перевел взгляд с костра на ночную темноту, простирающуюся за пределами пещеры.

– Да, должна появиться, – согласился Бадр. – Еще как должна.

На следующее утро погода была ясной и солнечной. Бадр, проснувшись, увидел, что лежит на боку, упершись спиной в стену пещеры. Он посмотрел на мальчика: тот лежал возле дымящихся углей костра совершенно неподвижно, но его глаза были открыты. Бадр подумал, что Джон Грант, возможно, вообще не спал. Затем, увидев, что небо было голубым и безоблачным, он решил попытаться поднять настроение если не мальчику, то хотя бы самому себе. Им следовало снова отправляться в путь, и мавр встал и начал потягиваться, чувствуя при этом, что его мускулы и кости уже не те, какими они были много лет назад. Он медленно покрутил головой, чиркая при этом бородой по груди, а потом, запрокинув голову, стал смотреть в потолок пещеры. Он повторял эти движения снова и снова то в одну сторону, то в другую, все время прислушиваясь к похрустыванию где-то глубоко в его шее. Этот хруст был похож на звуки, которые издает деревянное колесо, едущее по гравию. Наконец Бадр прекратил свои упражнения и потер лицо обеими ладонями. Вдруг почувствовав себя грязным и вонючим, он быстрым шагом спустился к реке и начал снимать одежду.

Джон Грант, все еще лежа неподвижно и не горя желанием пошевелить хотя бы пальцем, все же повернул голову к выходу из пещеры и стал смотреть на раздевающегося мавра. Он не помнил, чтобы когда-либо раньше видел голое мужское тело, а уж тем более тело темнокожего мужчины. Впрочем, хотя кожа на спине и ногах Бадра была очень темной, Джон Грант разглядел отчетливые светлые пятна на плечах и ногах ниже колен. Это были явные следы от ожогов, которые уже зажили, но кожа в этих местах теперь казалась сильно натянутой и не такой эластичной, как кожа вокруг них. Мальчик вспомнил рассказ Бадра о том, при каких обстоятельствах погиб его, Джона, отец, как Патрик Грант вытаскивал Бадра из горящей постели в объятом пламенем доме.

Мавр зашел в реку так, чтобы темная вода доходила ему до подмышек, а затем слегка наклонился вперед и поплыл. Он ударял при этом ногами по воде, и эти удары были сильными и размеренными. Джон Грант увидел, как мавр поплыл к противоположному берегу, находившемуся на расстоянии в несколько десятков ярдов. Течение пыталось унести мужчину вниз по реке, но по самоуверенному поведению мавра в воде было видно, что его это не волнует. Добравшись до мелководья, он повернулся и поплыл обратно. Прежде чем он добрался до берега, течение унесло его за пределы поля зрения Джона Гранта, и у мальчика мелькнула тревожная мысль: а что он будет делать, если уже больше никогда не увидит своего опекуна? Несколько минут спустя он услышал звуки тяжелого дыхания, а потом увидел Бадра, который появился возле своей одежды, оставленной им на берегу. Мавр взял свой плащ, кое-как вытерся им и стал одеваться.

Вернувшись в пещеру, он присел на корточки возле почти угасшего костра, пытаясь понять, нельзя ли заставить его разгореться снова. Увидев ярко-красные точки среди серой и черной золы, он наклонился и, приблизив лицо к ним, принялся тихонько дуть. Джон Грант по-прежнему лежал неподвижно и наблюдал за Бадром. Усилия мавра наконец-то были вознаграждены: из остатков костра появился ярко-оранжевый язычок пламени, резво взметнувшийся вверх. Бадр стал аккуратно класть маленькие веточки вокруг заплясавшего огня и при этом продолжал осторожно дуть на них.

– Я слышал, будто никто из тех, кого по-настоящему любили, не пропадает навсегда, – сказал он, глядя на костер, а не на мальчика. – И что если те, кто любил их, время от времени дуют на красные угольки, то память о них возвращается и согревает живых.

– Откуда ты знаешь так много обо всем? – спросил Джон Грант.

Бадр улыбнулся и покачал головой. В этот момент он был похож на большую собаку, которая отряхивается и от которой разлетаются во все стороны капельки воды.

– Я получил образование, мой мальчик, – ответил он.

– Я не твой мальчик.

Бадр продолжал разводить огонь, медленно подкладывая ветки в костер, от которого уже исходило тепло. Мавр потер руки, держа их над пламенем.

– Да, не мой, и я этого не забываю, – сказал он. – Тем не менее позаботиться о тебе – это мой долг. Я даю тебе слово. Ты не мой, но ответственность за тебя лежит на мне.

Джон Грант наконец-то зашевелился, встал и отошел от костра.

Прошло несколько минут, в течение которых Бадр о чем-то думал, неотрывно глядя на пламя, а Джон Грант тем временем наблюдал за маленькими водоворотами и завихрениями, то появляющимися на гладкой черной поверхности реки, то вдруг исчезающими.

– Ты почувствовал «толчок», не так ли? – наконец спросил мальчик. – Когда ты прикоснулся ко мне… как раз перед тем, как всадники вернулись… Ты его почувствовал, да?

Бадр посмотрел на мальчика, но тот все еще стоял к нему спиной.

– Мне показалось, что я… пьяный, – ответил мавр. Он с трудом подыскивал слова, которыми можно было бы описать возникшее у него тогда ощущение. – Или что я падаю. Было какое-то давление… Как течение той реки, в которой я только что плавал. Я чувствовал, что меня может унести куда-то в сторону.

– Что ты сказал вчера вечером о звездах, которые движутся по небу?.. – Джон Грант повернулся и пристально посмотрел на Бадра. – Ты назвал их «планетами», то есть «странниками», да?

Бадр кивнул.

– Ну так вот, я думаю, что есть еще одна планета и что мы живем на ней.

– Мои учителя говорили, что движутся небеса, – сказал Бадр. – Они говорили, что только мы пребываем в неподвижности, а все остальное движется вокруг нас.

– А я тебе говорю, что мы тоже движемся, – возразил Джон Грант. – Я чувствую это. Да и ты это почувствовал.

Бадр перевел взгляд на костер, пошевелил горящие ветки палочкой и посмотрел на ее почерневший, обуглившийся в пламени кончик.

– Хочешь есть? – спросил он.

Джон Грант пожал плечами.

– А я хочу, – сказал Бадр. – И теперь тебе придется принять решение.

Джон Грант внимательно посмотрел на мавра.

– Я пойду на поиски еды, – сказал Бадр, вставая и выпрямляясь во весь рост. – Но если я уйду, то уже не вернусь. Мне здесь надоело. Тут есть костер и что-то вроде укрытия. Если ты хочешь остаться, я не буду заставлять тебя уйти отсюда.

Взгляд мальчика стал угрюмым.

– Честно говоря, я предпочел бы, чтобы ты пошел со мной, – продолжал Бадр. – Тебе уже довелось частично увидеть мир таким, каков он есть. Впрочем, возможно, тебе пришлось познать даже слишком много для такого юнца, как ты. Я хотел бы попросить тебя пойти со мной, чтобы у меня была возможность выполнить обещание, которое я дал твоему отцу.

Джон Грант прошел мимо Бадра в глубину пещеры и сел, прислонившись к стене.

Бадр, не проронив больше ни слова, пошел к реке, а потом, повернувшись, зашагал вдоль берега. Он по привычке отсчитал сто шагов и только после этого позволил себе обернуться и посмотреть через плечо на мальчика. Джон Грант шел вслед за ним. Даже не шел, а бежал, мчась на всех парах. Он очень быстро догнал мавра, и тот удивился тому, как хорошо этот мальчуган умеет бегать. Кроме того, он заметил, что Джон Грант почти беззвучно касался ступнями твердого грунта.

– А ты, должен признать, неплохо бегаешь, – с улыбкой произнес Бадр.

Джон Грант ничего не сказал в ответ, но Бадр отметил про себя, что мальчик ничуть не запыхался и дышал довольно легко. Этот внезапный стремительный бег, похоже, оказался для него пустячным делом.

– Возможно, тебя немного утешит то, что я тоже утратил свою мать в детстве. Причем я был моложе, чем ты сейчас.

Они шли в течение нескольких минут молча, прежде чем мальчик отреагировал на слова мавра.

– Она умерла? – спросил он.

– Нет, – сказал Бадр. – Но ее тем не менее отняли у меня, а точнее, меня отняли у нее. Я ее больше никогда не видел, и у меня сейчас нет ни малейшего представления, жива она или уже нет.

Джон Грант помолчал, размышляя над услышанным, а потом спросил:

– А что произошло?

Бадр фыркнул, как будто собирался рассмеяться.

– С чего начать? – сказал он, обращаясь скорее к самому себе, чем к мальчику. – Мой отец говорил, что наша семья когда-то прибыла из страны, которая называется Аль-Магриб-аль-Акса.

Бадр улыбнулся, с выражением произнеся эти слова, и его белые зубы блеснули. Он бросил взгляд на мальчика и хохотнул, увидев на его лице недоуменное выражение.

– Я не удивлен тому, что ты не знаешь ничего о мире, в котором мы живем здесь, внизу, – сказал он. – Такой, как ты… – Бадр посмотрел вверх, на небо, и воздел руки, словно хотел помолиться. – Такой, как ты, интересуется скорее небесами, которые расположены там, вверху!.. А название «Аль-Магриб-аль-Акса», то есть название страны моих праотцев, можно перевести на твой язык как «Дальний Запад».

Он снова посмотрел на мальчика, но не увидел на его лице того, что можно было бы назвать пониманием. Зато он увидел любопытство – источник тяги к знаниям, и охотно продолжил свой рассказ.

– Некоторым из твоих соплеменников – тем, которые получили хоть какое-то образование, – может быть известно название «Марокко», – заявил он. – И поэтому именно это название я попрошу тебя запомнить. Повтори его, пожалуйста.

Джон Грант прокашлялся, но ничего не сказал.

– Марокко, – повторил Бадр.

– Марокко, – произнес вслед за ним Джон Грант, невольно наслаждаясь звучанием этого слова.

– Хорошо, – похвалил его Бадр. – Считай, что твое обучение начинается заново.

– Так что же произошло с твоей матерью? – спросил Джон Грант.

– Я еще расскажу об этом, обещаю тебе, – сказал Бадр. – Итак, мой отец говорил, что наши предки прибыли давным-давно из…

– Из Марокко.

– Именно так. Прекрасно. Мои предки прибыли из Марокко, то есть с Запада, и нашли для себя новый дом на Востоке. Возможно, мои предки были торговцами… Возможно, они были моряками… А может, воинами. Про это уже никто не помнит… Тебе следует знать, что ты живешь на краю мира, Джон Грант. В этом мире есть многое, на что можно посмотреть. И я покажу тебе это. Ты узнаешь, что в центре мира есть мощная точка притяжения и люди притягиваются туда из всех других мест. Такие люди, как ты, как я, как все остальные. Все подряд.

– Так что же произошло с твоей матерью? – не унимался Джон Грант.

– Я жил со своими родителями и тремя младшими сестрами в деревне, находившейся в стране, название которой – Македония.

– Македония, – повторил Джон Грант.

– В Македонии хорошо, да, – сказал Бадр. – Мы были христианами, как и ты, но в эту страну пришла другая вера. Вера могущественная и голодная.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Джон Грант. – Что значит голодная?

– Твой народ поклоняется Иисусу и его матери Марии, – продолжал Бадр. – Но в мире есть и другие народы. Мои предки жили недалеко от людей, которые поклонялись другому человеку. Этого человека звали Мухаммед, он жил и умер восемьсот лет назад. Людей, которые следуют советам Мухаммеда на пути к Богу и в рай, называют мусульманами.

– Но ты сказал, что они голодные, – напомнил Джон Грант.

– Да, голодные, – кивнул Бадр, – но жаждут они не еды, а земель… и людей. У приверженцев этой веры – она называется «ислам», что означает «подчинение Богу», – есть обычай отнимать детей у христиан и делать из них мусульман, а заодно и воинов, которые могли бы сражаться на их стороне.

Джон Грант слушал эту историю точно так же, как он когда-то слушал сказки своей матери, которые она рассказывала ему перед сном.

– Однажды мусульманские воины нагрянули в мою деревню и забрали меня – вырвали прямо из рук моего отца, – сказал Бадр. – Они забрали из моей деревни всех маленьких мальчиков, связали нас длинной веревкой и увели прочь от нашей прежней жизни.

– И они научили тебя сражаться? Сделали из тебя воина?

– Они научили меня всему. Но в первую очередь они сделали меня мусульманином – заставили поклясться своей жизнью, что я буду следовать заветам одного лишь Мухаммеда. Они отдали меня в другую семью, и там меня вырастили как своего собственного сына.

– И ты никогда не приезжал домой?

– Не приезжал до тех пор, пока не стал взрослым человеком. И воином. Они называли меня тогда янычаром.

– Янычаром?

– Это означает «новый воин». Они называли нас янычарами и заставляли воевать на их стороне.

– А когда ты приехал домой?

– Когда я приехал домой, моя деревня исчезла. Остались одни только развалины.

– А что произошло с твоими родителями и сестрами?

Бадр покачал головой.

– Они тоже исчезли, – ответил он и пожал плечами. – Просто исчезли.

Некоторое время путники молчали и слышалось только журчание реки, вдоль которой они шли.

– Я хотел бы стать янычаром, – вдруг сказал Джон Грант. – Я хотел бы стать янычаром и убить человека, который убил мою мать.

– Я могу научить тебя сражаться, – отозвался мавр, которого слова мальчика, казалось, нисколько не удивили. – Но сначала…

Он, посмотрев на Джона Гранта, улыбнулся, а затем показал куда-то вперед.

– Что сначала? – спросил мальчик.

– Сначала мы поедим.

Они приближались к крутому повороту реки. За ним, в нескольких минутах пути, над рощицей белых кленов в безоблачное небо поднималась струйка белого дыма.

– Раньше твои соплеменники были гостеприимными по отношению ко мне, – сказал Бадр. – Посмотрим, будут ли они такими и сейчас.

С этими словами он побежал легкой трусцой. Джон Грант с легкостью последовал за ним.

11

На Востоке, 1448 год

Страсть исчезла у Джона Гранта так бесследно, как будто она никогда и не возникала. Вместо стремления прижаться к этой женщине и войти в нее он почувствовал желание отодвинуться от нее подальше, что он и сделал. Они были теперь уже не такими, как раньше. По крайней мере она стала для него совсем другой. И он знал, что вскоре его показное равнодушие изменит все и для нее тоже.

Он лежал на спине с открытыми глазами, рассматривая эту маленькую комнату. Несколько минут назад – и несколько часов до этого – его разум был занят только мыслями о том, как бы найти себе женщину. Он нашел ее и стал домогаться ее с тем рвением, с которым его научили воевать. На какое-то время важным стало только то, что имело отношение к ней. Теперь же, несмотря на то что его кожа все еще была влажной от ее пота, мысли Джона Гранта были направлены на что угодно, кроме нее.

Его оружие находилось рядом с постелью – вместе с его одеждой и кошельком. Он потянулся левой рукой к дощатому полу и, нащупав маленький кожаный мешочек, перетянутый бечевкой, взвесил его на руке и с удовольствием отметил, что монет в нем еще немало. Умелым и опытным наемникам платили хорошо, и последние пару лет деньги к нему и Бадру Хасану текли рекой.

Стены комнаты были грубо оштукатурены и побелены. Здесь, кроме кровати, имелась и другая мебель. У стены стояли два стула с сиденьями из грубой материи, украшенной вышивкой. Значительную часть помещения занимал стол, который когда-то был очень даже добротным, но это было много лет – и трапез – назад. Джон Грант подумал, что такой стол лучше бы подошел для таверны, находящейся этажом ниже.

А вот кровать, на которой они лежали, несомненно, была удобной: набитый перьями матрас оказался таким же приятно пухлым, как и женщина, лежащая сейчас рядом с ним, Джоном Грантом. Лунное сияние, с трудом проникавшее в комнату через сводчатое окно, вкупе с огнем, горевшим в очаге, расположенном в углу, освещали небольшое помещение. Возле очага лежала стопка дров, и он собрался было встать и подбросить одно или два полена в затухающий огонь, но затем решил не делать ничего, что могло быть воспринято как желание остаться здесь подольше.

Джон украдкой покосился на объект своей быстротечной страсти. В течение нескольких минут эта женщина лежала, тяжело дыша, в такой позе, в которой он ее оставил, – с вытянутыми вдоль тела руками и широко разведенными ногами. Ее колени были приподняты на несколько дюймов над матрасом, и без его тела, лежащего на ней, она казалась чем-то неполным и даже нелепым. А еще создавалось впечатление, что их танец уже закончился, но она не обращала внимания на то, что партнер отстранился и отошел в сторону. Сама их интимная близость – или, по крайней мере, необходимость в ней, которая привела его в эту комнату, – теперь вызывала у Джона противоречивые чувства и заставляла задуматься. Ее груди, так сильно привлекавшие его всего лишь несколько минут назад, теперь вызывали у него неприятие: они как бы сдулись и расползлись каждая к своей подмышке. Тем не менее эта женщина все равно была красивой и еще достаточно молодой, чтобы вести себя с некоторым гонором.

Его внимание, однако, привлекла при их первой встрече прежде всего ее улыбка, с которой она сновала между столами таверны, расположенной под комнатой, где они сейчас лежали. Женщина с присущей ей сноровкой разносила бокалы с вином и кружки с пивом и весело обменивалась шуточками с посетителями. Она была хорошо сложена и имела весьма соблазнительные округлые формы и длинные ноги, а симпатичное личико делало ее вдвойне привлекательной – это все равно как если бы у добротного дома имелся в придачу полный плодовых деревьев сад.

Ему было жаль – жаль и ее, и, может быть, самого себя. То, что он так сильно возжелал ее, теперь казалось ему невероятным. Она, захихикав, свела ноги вместе и потянулась за покрывалом, чтобы накинуть его на их голые тела. Почувствовав неожиданно возникшее охлаждение, она, похоже, решила попытаться сохранить хоть сколько-то тепла. Джон Грант ничего не сказал, но, когда она прильнула к нему и положила свою голову с растрепавшимися волосами ему на грудь, он обхватил ее рукой за плечи. Она нравилась ему раньше – и она нравилась ему сейчас. Все еще нравилась. И Джону Гранту не хотелось оскорблять ее чувства, но необходимость в интимной близости уже прошла.

– Что тут можно хорошего поесть? – спросил он у нее там, в таверне.

Его голод усиливался еще и тем, что он выпил свою дневную норму крепкого красного вина на голодный желудок. Она уже начала поворачиваться к нему спиной, когда эти слова слетели с его губ. В тот момент он таращился на ее колыхающиеся бедра и ягодицы, и она замерла, а потом повернулась к нему лицом. Она вообще-то уже обратила на него внимание, а потому знала, что увидит, когда будет отвечать на его вопрос. «Хорошенький» – именно это слово пришло ей на ум, когда она впервые увидела его, и именно это слово вертелось у нее на языке, когда она обдумывала свой ответ.

– Здесь все хорошее, – сказала она, держа руку на округлом бедре. – Все, что ты пожелаешь. И всего полно.

Она снова отвернулась и стала обходить потертые столы, за которыми сидели многочисленные посетители.

«Хорошенький», – опять подумала она и криво усмехнулась.

Она была не первой, кому приходило в голову это слово при виде Джона Гранта. Оно приходило в голову и женщинам, и мужчинам. Некоторые девушки и женщины считали его внешность женоподобной и быстренько переключались на поиски кого-то более похожего на мужчину. Те, кто одобрительно относился к его внешности – внешности, которая отражала и в чем-то дополняла их собственную привлекательность, – часто чувствовали, что никак не могут им насытиться (хотя он насыщался ими довольно быстро).

Бадр Хасан шлепнул под столом своей огромной ладонью по ляжке Джона Гранта и затем сдавил ее пальцами чуть выше колена – сдавил так, что нога молодого человека, вздрогнув, резко выпрямилась. Его колено при этом так сильно стукнуло по столешнице снизу, что только что наполненный стакан опрокинулся. Все его содержимое пролилось Джону Гранту на ноги, тут же пропитав его штаны до кожи. Джон Грант охнул и недовольно поморщился. Пустой стакан шлепнулся на пол и разбился.

Услышав звон, женщина обернулась и вновь увидела это хорошенькое лицо. Джон Грант, глядя в ее широко раскрытые глаза, покачал головой и поднял руки в знак того, что извиняется. Ей, похоже, хотелось улыбнуться ему, но вместо этого она бросила на него сердитый взгляд и направилась к их столу.

Джон Грант пристально посмотрел на Бадра, но тот уже вроде бы увлекся разговором с каким-то человеком, сидящим справа от него. Женщина подошла к Джону Гранту, и он невольно обратил внимание на исходящий от нее запах – довольно резкий, с сильным привкусом соли. Да, от нее пахло солью, и она показалась ему морским бризом, который привлекает и завораживает. Джон Грант почувствовал, что между его ног, несмотря на пролитое холодное вино, возникло напряжение. Он украдкой посмотрел вниз и незаметно прикрыл ладонями место, где его штаны приподнялись, в надежде, что она ничего не увидит.

– Не страшно, – игриво произнесла женщина.

Бадр расхохотался, поняв шутку еще до того, как ее смысл дошел до Джона Гранта. Юноше захотелось ее, причем захотелось очень сильно. Его привлекало в ней все – и плавные очертания фигуры, и резкий запах, и кривая усмешка на хорошеньком личике…

Время текло час за часом, и ими было выпито немало крепких напитков. Джон Грант и эта женщина стали обмениваться откровенными томными взглядами. Они как бы невзначай касались друг друга, когда оказывались рядом, протискиваясь между столами, и в течение всего долгого вечера он снова и снова брал у нее вино. А затем взял и ее саму.

Но это было уже позади. Теперь кончики его пальцев слегка касались ее груди, и он, глядя на эту грудь, видел темные, цвета баклажана, растяжки, расходящиеся веером от соска. Она положила одну ногу на него, и он впервые почувствовал, как колются вставшие дыбом волоски на ее голенях. Возможно, она с должным вниманием относилась к своей внешности, но после того, как их соитие закончилось, недостатки ее облика стали для него более заметными, а потому отвлекали его внимание, которое раньше было всецело обращено на ее пышные формы и на то, как вздымалась и опускалась ее грудь, когда она смеялась.

Теперь ему казалось, что ее кожа вовсе не пахнет морем, а просто путом – пахнет так сейчас и пахла так раньше. Когда он прижимался лицом к ее шее и терся своим телом о ее тело, ее кудри, выглядевшие такими привлекательными в освещенной свечами таверне и так сильно дурманящие его, пахли вообще-то жиром, на котором готовят еду. Когда она прерывисто дышала, прильнув лицом к его груди, у нее изо рта пахло плохим вином…

Она тихо захихикала, выказывая свое удовольствие, и его тело невольно напряглось в ответ на ее раскованность по отношению к нему, почти незнакомому ей человеку.

– Быстро… но не слишком быстро, – прошептала она и снова захихикала.

Это было правдой, и он это знал. Джон Грант едва не покраснел, но тотчас утешился второй частью ее реплики и нежностью, которая чувствовалась в ее хихиканье и свидетельствовала о том, что интимная близость с ним была ей приятна.

И хотя теперь она была уже прошедшим эпизодом его жизни, о котором он будет вспоминать лишь изредка, ему все еще было не все равно, что она про него думает. Вопреки своему намерению вести себя сдержанно, он покрепче обнял ее за плечи и прижался лицом к ее макушке. «Всего лишь женщина… Да, просто женщина», – подумал он и поцеловал ее кудри.

Осознав, что его губы только что пошевелились, он на мгновение задумался, а не произнес ли он эти слова вслух. Но настроение женщины не изменилось, и он успокоился. Джон Грант всегда переживал по поводу того, что все эти женщины и девушки о нем думают, но не настолько сильно, чтобы спросить их об этом или побыть подольше рядом с какой-нибудь из них. Он решил, что уйдет, как только она заснет или как только погаснет огонь, – что произойдет быстрее.

Ему вдруг вспомнилась мать. Память о ней была для него словно преданная собака, которая всегда находилась рядом. А еще ему вспомнились ее могила, цветы утесника, стрела и Ангус Армстронг. С момента смерти его матери прошли уже годы, но этот искусный лучник про них, похоже, не забыл. Джон Грант уже превратился из мальчика в мужчину, а Бадр Хасан учил и опекал его как мог, однако ни время, ни расстояние, ни что-либо другое не могли заставить их врага успокоиться.

Женщина задремала, и ее сознание теперь плыло, как лодка-плоскодонка, отвязавшаяся от пристани. Джон Грант слушал ее дыхание, глубокое и спокойное, и ему хотелось плюнуть на все и тоже уснуть.

Однако ему не давали покоя мысли об Ангусе Армстронге. Джон Грант мысленно представлял его себе таким, каким он был в ту ночь, и молился Богу, чтобы побыстрее настал день, когда он лично выпустит кишки этому меткому лучнику.

Он уже не раз удивлялся тому, какой далекой была его нынешняя жизнь от той жизни, на которую он когда-то рассчитывал. Он был похож на семя, упавшее с какого-то высокого дерева и унесенное ветром далеко прочь. Бросив взгляд на спящую женщину, он затем перевел его на балки комнаты, которая находилась над таверной в стране, абсолютно не похожей на его родину, и с грустью покачал головой, словно не веря самому себе.

Он был сыном фермера и лишь совсем недавно превратился из подростка в мужчину. Ему изначально было суждено вести нелегкую, но спокойную жизнь земледельца. Он посмотрел на свои руки, растопырил пальцы и подумал, что его коже уже следовало бы огрубеть и потемнеть от земледельческого труда, то есть стать такой, какая была на руках, которые когда-то ухаживали за ним и ласкали его.

Джон Грант стал рассматривать свои ногти, неровные и короткие, и вспомнил, как выглядели упрямые полумесяцы ногтей на других пальцах, которые ласково гладили его спутавшиеся волосы и счищали остатки еды, размазавшейся и засохшей у него на щеках.

Он вспомнил нежное прикосновение ладони, руководимой совсем иной любовью, – той, которой он был лишен вот уже много лет. Он попытался вспомнить прикосновение, которое когда-то казалось ему даже более знакомым, чем его собственное, и на несколько мгновений ему до боли захотелось, чтобы эти измученные тяжелой работой руки дотронулись до него еще раз, взъерошили его волосы или легли на плечи, предвещая материнский поцелуй.

Когда-то ему казалось невообразимым удалиться от материнского дома на расстояние в час ходьбы. И вот он стал воином, его руки обагрены кровью, а тот дом и та темная могила, в которой покоятся кости Джесси, находятся за полмира отсюда.

Вместо того чтобы выращивать зерно и разводить скот, то есть заниматься тем, на чем основана жизнь людей, он стал нести смерть. Как и у Бадра, его оружием были меч и нож, и эти двое мужчин зарабатывали себе на жизнь тем, что отправляли на тот свет души своих противников, участвуя в войнах, которые затевали не они сами. Они были наемниками – наемными убийцами, ставшими мастерами в этом деле. Несмотря на юный возраст, Джон Грант обладал рано развившимися у него способностями воина, восхищавшими не только его наставника, но и многих других людей.

Эта ночь, в которой главными стали красное вино и доступная женщина, была всего лишь небольшой передышкой на пути к еще одной авантюре. Уже совсем скоро их единственная забота будет состоять в том, чтобы уцелеть и заработать побольше денег. Они не имели собственного дома, ибо все время перемещались по окровавленному лицу континента, участвуя в разных вооруженных конфликтах, вспыхивающих с завидным постоянством то тут, то там.

Скоро они окажутся рядом с воинами-христианами в войске венгерского полководца Яноша Хуньяди. Великий замысел Хуньяди, на который им двоим вообще-то было наплевать, заключался в том, чтобы нанести поражение османскому султану Мураду II. Ну что ж, пусть повезет этому полководцу, если его замысел и в самом деле можно будет реализовать, а они при любом результате этой затеи наполнят свои кошельки серебром и золотом.

У Джона Гранта, наверное, возникало желание оплакивать одну непрожитую жизнь и другую, прерванную, но его глаза оставались сухими, как будто их высушивал дым, поднимающийся от костра в полевом лагере.

12

Косово поле, Приштина, месяц спустя

Джон Грант осознал, чему суждено произойти, как только его глаза встретились с глазами этой красивой незнакомки. Вокруг была толкотня, люди сновали туда-сюда, но что-то в выражении лица этой девушки заставило его взгляд остановиться именно на нем и сразу все понять. Между ними тут же возникла невидимая связь – взаимопонимание, достигнутое за одно мгновение.

Сердце Джона, и так уже бьющееся ускоренно от охватившего его предвкушения, заколотилось еще сильнее. Хотя их разделяла толпа, они оба почти перестали замечать всех остальных людей, находившихся на рыночной площади. Большинство из них уже разделились на пары (пусть они танцуют свои собственные танцы). Те, кто остался в одиночестве, теперь скучали и, усевшись где-нибудь в сторонке, никого теперь не интересовали.

Джону Гранту показалось, что они идут вместе по глубокой воде: движения были медленными, звуки, похожие на какое-то странное эхо, – приглушенными и доносившимися как бы издалека. Приближающееся к нему лицо всецело завладело его вниманием: угловатые линии, смягченные и приукрашенные темными миндалевидными глазами. В них было полно света и жизни, но также чего-то тяжелого и эгоистичного. Возможно, жестокости. Такие лица и глаза нравились Джону Гранту больше всего, и на его пути их встречалось не так уж мало.

Мгновение за мгновением, шаг за шагом – и они, повинуясь ритму танца, постепенно приближались друг к другу. Он смотрел только на нее, а она – только на него.

Бадр Хасан мог только наблюдать за процессом ухаживания, происходящим у него на глазах. В какой-то степени его впечатляла ловкость Джона Гранта, но он все же относился к такого рода качеству неодобрительно, причем его негативное отношение усиливалось по мере того, как текли годы. Он вырастил Джона Гранта как собственного сына и, как любой хороший отец, радовался успехам своего питомца. А еще, по правде говоря, он удивлялся тому, как Джон Грант быстро взрослеет. Но если раньше Бадр радовался и поражался, наблюдая за ним, то теперь все чаще сомневался в том, хорошо ли это. Когда-то он решил сделать из Джона Гранта воина и добился в этом немалых успехов. Однако Джон Грант, став воином, стал еще и наемным убийцей, а это уже совсем другое дело. Мавр хотя и не очень-то радел за спасение чьих-либо душ, но все же задавался вопросом, а осталось ли в Джоне Гранте хоть что-то от того подростка, каким он угодил в руки к нему, Бадру.

Мальчик, которого он когда-то встретил, был очень чувствительным по отношению ко всем приливам и течениям в океане жизни. Но шли годы, и в сердце этого подростка появилась пустота – такая, как будто его сердце порвали, причем уже давно.

На тех, кто встречал этого мальчика – а затем уже юношу, – большое впечатление производило присущее ему обаяние. Мужчины завидовали его таланту по части общения с женщинами, а женщины замечали в нем нечто большее, ценили что-то еще. Однако при всей нежности, которую вроде бы излучали глаза Джона Гранта, в них чувствовалась пустота. Самые сообразительные догадывались, что с ним что-то не так. Для самых лучших из них, самых добрых, – все было понятно. Если он раскрывал перед кем-нибудь свою душу, то она оказывалась похожей на комнату, которая выглядела странной не из-за того, что в ней имелось, а из-за того, чего в ней не хватало.

Комната эта поначалу могла показаться уютной, но заглянувший в нее гость быстро понимал, что на самом деле это обманчивое впечатление. Там и сям на стенах пестрели отметины, оставшиеся от содранных обоев. Предметы мебели имелись не в полном комплекте, а окна были не со всеми стеклами – вместо отсутствующих стекол были вставлены покрашенные дощечки. В общем, много чего не хватало, а поэтому общий вид был не очень-то приятным.

Кое-что Джон Грант утратил еще тогда, когда был совсем юным. В комнате имелся очаг, но в нем не было огня. Там стояли свечи в подсвечниках, но они не горели, а потому от них не исходил ободряющий свет. С того момента, как его мать ушла из его жизни – ушла навсегда, – Джон Грант подсознательно пытался найти ее, но не находил.

Этот мальчик, рано потерявший мать и со временем ставший мужчиной, до сих пор страдал от утраты самого близкого человека.

Бадру тоже было неприятно вспоминать о кончине Джесси Грант, но он в большей степени переживал не за себя, а за этого парня. Впрочем, выработавшаяся у Джона Гранта черствость кое в чем принесла ему пользу. Точнее, она принесла пользу им обоим.

Джон Грант по-прежнему обладал удивительной способностью чувствовать присутствие людей за пределами своего поля зрения. Бадр поначалу опасался, сможет ли мальчик приспособиться к жизни, в которой будут фигурировать не только он, его мать и их дом. Однако в условиях отсутствия матери сердце мальчика стало холодным как сталь, а вокруг него образовалась прочная защитная оболочка.

Не умея делать ничего другого, кроме как сражаться, Медведь сделал из своего подопечного юнца воина – такого, каким был он сам. Поскольку ни он, ни Джон Грант не чувствовали привязанности к какому-либо знамени или какому-либо человеку – не считая, разумеется, их отношения друг к другу, – они сражались исключительно за деньги. Учитывая, что Бадр был искусным воином, а Джон Грант стал воином экстраординарным, жизнь у них была довольно неплохой, хотя и нелегкой. Выигрывая в большинстве случаев и проигрывая лишь иногда, они извлекали из каждой своей авантюры деньги тем или иным способом. Однако в настоящее время сердце Бадра болело не из-за денег и репутации.

Будучи довольно сильно занятым собственными делами, он все же находил время, чтобы присматривать за своим подопечным. И когда он мог понаблюдать за действиями Джона Гранта, его неизменно восхищали изящество и эффективность этих действий…

Расстояние между Джоном Грантом и новым объектом его внимания сокращалось, и Бадр в конце концов отвел взгляд в сторону – отчасти для того, чтобы не мешать этим двоим, а отчасти руководствуясь необходимостью направить свое внимание туда, где в нем было гораздо больше потребности.

Прекрасное лицо девушки открыто выражало ее намерения. Мягкие волнообразные движения обещали много – может быть, даже слишком много. Прием Джона Гранта был всегда одним и тем же и всегда срабатывал. Он напустил на себя беззащитный вид – эдакий мужчина с распахнутым сердцем. Любой сторонний наблюдатель сказал бы, что он очень уязвим. Выражение его юношеского лица было таким же открытым, как и его объятия.

Они оба ощущали потребность – настоятельную потребность сблизиться, – но Джон Грант неожиданно остановился и замер. Можно было только догадываться, от чего вдруг заблестели эти большие карие глаза, смотрящие на него, – от похоти или любви, – однако же заблестели они очень ярко.

Джон Грант чувствовал заряд жизненной силы приближающейся к нему девушки, чувствовал прикосновение ее взгляда к его лицу и открытой коже рук. Оценивая ее фигуру и читая в глазах ее намерения, он как будто решал, куда ему в первую очередь положить свои руки.

Наконец агония предвкушения закончилась и они посмотрели друг на друга раскованным – абсолютно раскованным – взглядом. Перестав изображать из себя статую и как бы ожив, Джон Грант неожиданно сделал шаг назад. Его партнерша тут же пришла в смятение и явно растерялась. Может, произошла какая-то ошибка, может, она чего-то не поняла и теперь ее ждут только стыд и замешательство?

И тут вдруг окружающая Джона Гранта умиротворенность сменилась шумом уже приближающегося к своему концу сражения. Сражение это переместилось с поля битвы в близлежащий город, на его улицы, улочки, переулки, в его дома и сюда, на многолюдную рыночную площадь. Мечи заплясали там, где имелось свободное место, однако в давке последних минут в ход пошли ножи, кулаки и даже зубы.

Керамбит[7] представлял собой нож, имеющий форму, похожую на коготь тигра. Его клинок был изогнут так, что казался частью какой-то дуги. Его можно было спрятать где-нибудь в одежде или под ней, у самого тела, и внезапно достать, когда возникнет необходимость пустить кому-нибудь кровь. Его привезли из Азии, где было хорошо известно о повадках и приемах тигра. Указательный палец руки засовывался в отверстие в конце рукояти, а все остальные пальцы крепко сжимали эту рукоять. В схватках такой нож использовался в том случае, когда два тела оказывались друг от друга на расстоянии вытянутой руки. Удары наносились чаще всего снизу вверх, но таким резким движением, каким наносит удар лапой кошка.

Джон Грант, прикончив очередного противника, сцепился со следующим. Его левая рука, держащая грозный клинок, оказалась зажатой как раз между ними, однако ему не понадобилось делать большого усилия, чтобы высвободить ее. Острое легкое лезвие разрезало одежду, кожу и мышцы. Лицо этого воина, симпатичное и блестящее от пота, находилось в этот момент вплотную к лицу Джона Гранта, и он почувствовал его горячую кожу и липкий пот. Джон Грант слегка отстранился, чтобы получше рассмотреть его, а затем отступил на шаг, резко поднял руку с ножом и, вонзив лезвие на глубину одного дюйма, резанул блестящим, как серебро, металлом по открытой коже шеи. Острая боль от укола ножом в живот заставила воина откинуть голову назад, а потому кожа на его шее оказалась туго натянутой, и резать ее было легко. Он не смог даже вскрикнуть, и темно-красная кровь хлынула из длинного – от уха до уха – пореза, который постепенно увеличивался.

Бадр с помощью кривой сабли расправился со своим противником, и, когда безжизненное тело рухнуло на вымощенную булыжником площадь, он успел бросить еще один взгляд на более элегантное проявление воинского мастерства. Неподалеку от него, посреди ужасов ожесточенной рукопашной схватки, в которой терпящие поражение христиане изо всех сил пытались сдержать наседающих врагов-мусульман, он увидел последние моменты одновременно и жестокого, и красивого действа.

Джон Грант отступил на шаг от своего противника и – как потом был готов поклясться Бадр – слегка поклонился ему. Да, его голова и в самом деле наклонилась вперед на дюйм или два, когда уже умирающий воин упал на колени, а затем плюхнулся на бок. Удовлетворенный, но еще не пресытившийся, Джон Грант повернулся и стал искать взглядом кого-нибудь еще. Бадр закрыл глаза.

Когда он открыл их снова, он увидел, что Джон Грант бежит к нему.

– Здесь нам больше делать нечего! – крикнул юноша, подбегая к своему старшему другу. – Сегодня удача на их стороне. Нам сейчас лучше всего убраться отсюда.

Бадр хлопнул юношу по плечу и притянул к своей груди. Обняв его по-отцовски, он увлек Джона Гранта за собой в какой-то переулок, ведущий прочь от площади. Джон Грант не заметил, что на глазах у мавра выступили слезы.

– Ты прав, – согласился Бадр и потер рукой лицо. – Эти османы на подъеме, скажу я тебе. Хуньяди и его венгры выкладывались полностью, и не один раз, но все без толку. Мусульмане Мурада уж очень прыткие. К тому же их слишком много. Благодаря их амбициям мы могли бы стать богатыми. Я полагаю, парень, что пришло время переметнуться на другую сторону.

Джон Грант засмеялся горьким смехом, пока они бежали, перепрыгивая через трупы и проскакивая через разломанные двери и дыры в остатках сооруженных кое-как баррикад.

– Бог… Аллах… Какое значение имеет то или иное имя для таких людей, как мы? – сказал он.

13

Где-то в державе турок, шесть месяцев спустя

Сражение началось вскоре после рассвета, и теперь мавр осматривался по сторонам, глядя на множество убитых людей, которые лежали вповалку на поле боя. Не всех их прикончил он, однако и ему удалось отправить на тот свет нескольких противников. Воздух был тяжелым от пролитой крови, запах которой напоминал запах железа, и вонючих испарений, исходящих от исколотых и рассеченных на части тел.

Для Бадра Хасана и Джона Гранта изменилось все и одновременно не изменилось ничего. На волнах отлива – отлива со стороны сил и воинов Христовых – они позволили себе приплыть на службу к османам.

Сделать это было нетрудно. Бадр говорил на арабском языке, и все в нем – от цвета его кожи до стиля одежды – свидетельствовало о том, что он скорее станет воевать за турок, чем за кого-либо другого. То, что его спутник был намного меньше по своей комплекции и намного светлее по цвету кожи и волос, теряло всякое значение после того, как молодой человек показывал своим потенциальным работодателям, как ловко он умеет обращаться с керамбитом.

Утреннее солнце стояло еще довольно низко в небе, но в воздухе уже появилось марево от летней жары. Прошло не более часа, когда все стало ясно. Войско христианского императора утратило боеспособность. В нем почти не было дисциплины, и те воины, которые все еще могли сражаться, убегали с поля боя, преследуемые победителями. Кое-где благодаря решительности отдельных военачальников возникали очаги сопротивления, и именно перед группой таких отчаянных людей сейчас оказались Бадр и Джон Грант.

В пылу сражения Бадр ненадолго потерял из виду своего подопечного, но во время коротенькой передышки, окинув взглядом поле боя, он все же увидел его. Правда, теперь Джона Гранта вряд ли можно было назвать учеником. В этот момент юноша вступил в поединок с широкоплечим, облаченным в доспехи великаном, явно намеревающимся разрубить своего противника на множество кусочков. Будучи выше ростом и тяжелее Джона Гранта, этот громадный крестоносец ловко орудовал двуручным палашом, как орудует своим ножом мясник.

Несмотря на преимущество в комплекции, он сильно устал и уже почти выдохся, а потому легкому Джону Гранту без особого труда удавалось уклоняться от его неуклюжих ударов. Окончательно выбившись из сил, этот верзила слегка наклонил бычью голову и, опустив оружие, оперся на него.

Джон Грант, проворно устремившись вперед, использовал энергию своего движущегося тела, чтобы вложить как можно больше силы в удар, которым он отсек голову великана от его ссутулившихся плеч. Голова отлетела в сторону, а массивное обезглавленное тело начало оседать на землю. На какое-то мгновение его падение, причем довольно комично, задержал палаш: кончик клинка вонзился в песок, а рукоять уперлась в живот гиганта, приняв на себя вес падающего мертвого тела. Затем громадный крестоносец медленно завалился на бок и в конце концов шлепнулся на землю с глухим ударом.

От Бадра не укрылось, что за этим поединком наблюдает не только он. Другие воины-крестоносцы, увидев кончину своего могучего боевого соратника, тут же пали духом. Христианские вояки уже даже привыкли к тому, что они часто терпят поражения на Востоке, а потому те немногие из них, кто еще пытался оказывать сопротивление, решили, что им ничего тут не добиться, и побежали прочь с поля боя, усеянного телами мертвых и умирающих товарищей.

Некоторые из них убегали с оружием в руках, а некоторые бросали свое оружие, полагая, что так будет легче. Общее отступление, довольно хаотичное, могло вскоре превратиться в беспорядочное бегство, ибо каждый воин, пытаясь оценить свои шансы на выживание, действовал по собственному разумению, уже никому не подчиняясь. Бадр, наблюдая за тем, как последние из христиан, преследуемые отрядами султана, в страхе бегут прочь, вдруг заметил птицу.

Впрочем, заметить бородача довольно легко – размах крыльев в десять футов и длинный узкий хвост делают его силуэт хорошо различимым на фоне голубого неба. Бадр, засмотревшись на птицу, вспомнил, что его соплеменники называют ее хума и верят в то, что такие птицы никогда не садятся на землю. Бадр, однако, много раз видел, что еще как садятся – а особенно на поле боя, залитое кровью убитых людей. Птицы эти любят не столько мясо, сколько кости, которые они выдирают из мышц и сухожилий, а затем взлетают с ними высоко в небо и бросают их с высоты на скалы, чтобы кости от удара о камень разлетелись на куски. После этого бородачи спускаются по спирали на скалы и лакомятся окровавленным костным мозгом и даже молочно-белыми обломками костей.

У Бадра не было времени на всякие глупости вроде наблюдения за бесконечным полетом хищной птицы, но он, будучи мнительным, верил в существовавшую у его соплеменников легенду о том, что если на человека упадет тень, которую отбрасывает хума, то он когда-нибудь сядет на трон и станет царем.

А потому Бадр замер как парализованный, когда увидел, что эта птица начинает снижаться, причем не так, как обычно, то есть по спирали, а камнем вниз – подобно соколу, увидевшему добычу. Аккуратно сложив крылья и растопырив когтистые лапы, бородач молнией устремился с небес к земле. По мере того как он снижался, окраска его оперения становилась все более отчетливой – голубовато-серые крылья и хвост, рыжевато-коричневые грудь и голова, темно-красные круги вокруг глаз.

Когда уже казалось, что птица вот-вот ударится о землю и уйдет в песчаный грунт, как какой-нибудь метеорит, бородач вдруг резко расправил крылья, сложил ноги и, описав красивую дугу, полетел над полем боя на высоте всего лишь нескольких ярдов.

В тот момент, когда траектория его полета снова начала удаляться от земли, он с силой замахал крыльями, так что на какой-то миг его тело словно застыло в воздухе.

Это продолжалось всего мгновение, такое коротенькое, что только Бадр Хасан успел заметить, как тень птицы, словно черная накидка, легла на спину Джона Гранта. Бадр ахнул, и у него от волнения, вызванного этим видением, перехватило дыхание. Он, и только он, увидел, как на его приемного сына легла тень в форме креста.

Мавр почувствовал, как к горлу подступил горячий комок, а в глазах запекло от навернувшихся слез. Волоски на его шее и руках встали дыбом, и он задался мыслью, а не раздастся ли сейчас гром и не сверкнет ли молния – не раньше, а позже раската грома.

Внезапно ему показалось, что воздух задрожал и зазвенел. Глубоко вдохнув, Бадр собрался было позвать Джона Гранта, чтобы рассказать о том, что ему довелось увидеть, но в этот момент он почувствовал сильный удар в спину. Делая выдох, мавр услышал свист собственного дыхания и, посмотрев вниз, заметил, что из нижней части его живота, ближе к бедру, торчит широкий наконечник стрелы, насаженный на длинное тонкое древко.

Он не ощутил никакой боли и никакого страха. Вместо этого его охватило всеобъемлющее чувство, которым дышала каждая его клеточка, – отцовская любовь к Джону Гранту. Снова сделав вдох и наполнив легкие живительным воздухом, Бадр, ни на миг не сводя взгляда с Джона Гранта, выкрикнул имя своего подопечного. Его голос был подобен рыку раненого медведя.

Джон Грант резко повернул голову – а вместе с ним повернули головы и отступающие крестоносцы. Впрочем, никто, кроме юноши, не удивился тому, что все они при этом увидели. Джон Грант бросился к другу, даже не заметив торчащую из его тела стрелу.

Бадр, опустившись на колени, сумел удержать в таком положении равновесие. Он легонько прикоснулся рукой к древку стрелы и ощутил, что оно подрагивает. Возможно, это было вызвано его собственным дыханием. Мавра приятно удивило, что он все еще может хорошо соображать. Джон Грант подбежал к старшему товарищу, опустился перед ним на корточки и только тут увидел стрелу. Он потянулся рукой к наконечнику, но не успел коснуться стрелы, потому что его внимание вдруг привлекло какое-то движение далеко позади раненого Бадра. Всмотревшись, он узнал человека, которого ему когда-то доводилось видеть очень часто. Даже слишком часто.

По направлению к ним изо всех сил бежал Ангус Армстронг. Он пытался на бегу приложить к тетиве своего большого лука наконечник еще одной стрелы, но, прежде чем сумел сделать это, споткнулся и в полный рост шлепнулся наземь. Одной рукой Ангус Армстронг слегка смягчил свое падение, но другая его рука была занята: она сжимала лук. Чуть было не стукнувшись головой о большой камень, он распластался на песчаном грунте. Армстронгу посчастливилось не пораниться, но один конец его лука застрял в трещине этого камня.

Когда Армстронг оказался на земле и услышал какой-то треск, он поначалу подумал, что это треснула какая-то из его костей, и едва не взвыл от досады. Однако в действительности, как он осознал парой мгновений позже, то был звук его разламывающегося на две равные части лука.

Еще до того, как Армстронг споткнулся и упал, Джон Грант вскочил на ноги и бросился бежать навстречу своему врагу – человеку, который охотился за ними и преследовал его и Бадра уже много лет.

Джон Грант понимал, что жизнь их обоих – его и Бадра – зависит от того, добежит ли он до Армстронга раньше, чем тот успеет выпустить еще одну стрелу. Однако судьба распорядилась иначе, и теперь этот искусный лучник валялся на земле, в пыли, но уже в следующее мгновение мог подняться, чтобы оказать ему сопротивление.

Джон Грант помчался еще быстрее, про себя отметив, в каком выгодном положении по отношению к своему врагу он сейчас оказался. Но прежде чем он успел добежать до упавшего на землю Армстронга, тот уже поднялся на четвереньки. Джон Грант, который бежал на большой скорости, попытался ударить своего противника ногой по лицу, но его нога, вместо того чтобы столкнуться с плотью и костями, лишь рассекла воздух.

Армстронг всегда был ловким и быстрым, и за долю секунды до того, как Джон Грант смог бы нанести ему сильнейший удар ногой, заставив потерять сознание, он резко перевернулся и, сдвинувшись вправо, избежал этого удара.

Промахнувшись, Джон Грант едва не стал хвататься за воздух в отчаянной попытке остановиться, однако инерция удара заставила его пробежать несколько шагов вперед, оставив врага у себя за спиной. Армстронг тем временем смог подняться на ноги, и к тому моменту, когда Джон Грант остановился и повернулся к нему лицом, он уже держал в правой руке нож, а в левой – стрелу со смертоносным наконечником.

Что ж, поединок обещал быть захватывающим. Подобное противостояние всегда было по вкусу Джону Гранту. Бадр уже давно научил его сражаться мечом, топором и обычным ножом, но особенно мастерски Джон владел керамбитом с его изогнутым клинком. Можно сказать, он орудовал им, как никто другой.

Мавра удивляло, почему его воспитаннику так нравится это небольшое по размерам оружие, и он пришел к выводу, что Джона Гранта привлекала возможность схлестнуться с противником вплотную. Ни одно оружие, кроме керамбита, не позволяло сойтись с врагом настолько близко. Совершенное убийство должно оставлять у порядочного человека ощущение того, что он запачкался, стал каким-то нечистым. Если у противника нужно было отнять жизнь и тем самым лишить его вообще всего, что у него только имелось, то некоторым людям казалось, что будет правильным совершить такое действие, находясь от него лишь на расстоянии вытянутой руки. Бадр Хасан, сам прекрасно владевший керамбитом, восхищался тем, насколько мастерски научился орудовать этим ножом его ученик, и теперь, после нескольких лет тренировок и сотен реальных поединков, даже он побоялся бы сойтись в схватке на керамбитах с молодым шотландцем.

Джон Грант приблизился к Армстронгу небрежной походкой. Его плечи были расправлены, расслабленные руки висели вдоль тела. Он знал, что сумеет достать керамбит с молниеносной быстротой: этот нож появится в его левой руке в тот момент, когда это потребуется. Самое главное заключалось в том, чтобы не дать противнику даже на мгновение увидеть это оружие. Враг должен только почувствовать его своим телом. Так когда-то говорил Джону Гранту Бадр.

Прислушиваясь к биению своего сердца, Джон Грант неторопливо обошел вокруг Ангуса Армстронга. Он хотел, чтобы его дыхание снова стало спокойным. Но тут вдруг он услышал, что Бадр снова выкрикнул его имя. Уловив в голосе раненого мавра нечто иное, отчаянное и настойчивое, Джон Грант не стал ввязываться в схватку с Армстронгом и побежал к своему другу.

14

Опиум ослабил мучившую Бадра боль, и теперь он стал прислушиваться к собственному дыханию. Он лежал на боку в полумраке какой-то пещеры. Прямо перед ним полоска солнечного света разрывала этот полумрак и освещала кусочек пола. Бадр приподнял руку и тут же почувствовал острую боль, которая заставила его глухо застонать. Тем не менее он превозмог боль и решительно протянул руку вперед, стараясь, чтобы она попала в полоску света.

– Лежи спокойно, Бадр, – сказал Джон Грант.

Он только что вернулся от входа в пещеру, где он постоял минуту-другую, чтобы убедиться, что они здесь одни и что никто из крестоносцев не пошел вслед за ними. На поле боя уже вовсю копошились и сновали туда-сюда животные и птицы, питающиеся падалью.

Джону Гранту пришлось немало потрудиться, чтобы доставить Бадра сюда с того места, где он рухнул наземь. Помогло то, что, несмотря на стрелу, торчащую у него из живота, мавр усилием воли заставил себя встать и пойти, пусть очень медленно и опираясь едва ли не всем весом на плечо спутника. Джон Грант за свою пока еще недолгую жизнь видел много ран, нанесенных всеми видами метательного, колющего и рубящего оружия. Ему доводилось видеть рассеченные надвое – от лба до подбородка – лица, отрубленные головы, продырявленные груди, вспоротые животы с вывалившимися на землю внутренностями, рваные раны на руках и ногах с торчащими из них острыми обломками костей…

Он и сам нанес немало таких ран за прошедшие годы, и не только таких. Однако при виде стрелы, насквозь пронзившей тело Бадра Хасана, его охватил такой ужас, какого он не испытывал с того далекого дня, когда увидел лежащие возле его дома тела убитых воинов. Те мертвецы показались ему тогда какими-то ненастоящими, похожими на сломанные игрушки, однако их тела, обагренные кровью – и уже засохшей, и пока еще свежей, – то и дело возникали перед его мысленным взором на протяжении многих последующих недель. Эти окровавленные мертвецы иногда появлялись в его снах, и он просыпался в холодном поту, с трудом подавляя приступ тошноты.

Впрочем, все это осталось в далеком прошлом, а род их с Бадром занятий закалил его и сделал более черствым. Однако сейчас, при виде страданий Бадра, от его закалки и черствости не осталось и следа.

Покидая поле боя, которое представляло собой большую равнину, они направились к скале, находившейся на ее краю. Враг появился на вершине этой скалы незадолго до сражения, и Джон Грант, наблюдая за ним, заметил в скале несколько довольно больших и совсем маленьких пещер. Яркий солнечный свет усиливал страдания Бадра, и поэтому Джон Грант первым делом попытался найти для него какое-нибудь тенистое и прохладное место. Пройдя несколько десятков ярдов с черепашьей скоростью, то и дело спотыкаясь при этом на неровной и усеянной камнями местности, отделяющей их от скалы, Бадр вдруг опустился на колени, как будто его ноги превратились в веревки. Его тело при этом так сильно тряхнуло, что стрела завибрировала и он невольно вскрикнул от боли. Страдание, которое слышалось в этом крике, казалось, проникло и в Джона Гранта – юноше стало так плохо, что его едва не стошнило.

Стрела пронзила тело Бадра таким образом, что он теперь мог лежать только на боку, и Джон Грант увидел, как его спутник медленно сгибается к земле, чтобы прилечь.

– Нет, Бадр, – сказал Джон Грант, подхватив мавра под мышки и изо всех сил пытаясь снова поставить его на ноги. – Мы не можем останавливаться здесь.

Если раньше они продвигались вперед медленно, то теперь вообще почти топтались на месте. Джон Грант из последних сил тащил мавра, но через каждые несколько ярдов ему приходилось останавливаться. Каждый раз, когда он это делал, ему не оставалось ничего другого, кроме как принимать вес тела уже почти потерявшего сознание Бадра на себя и при этом стараться не задеть оперенный конец стрелы. Позади них, на камнях и в пыли, словно мокрый след улитки, оставалась темная неровная полоска крови, свидетельствующая о тяжести раны и очень медленной скорости движения.

Солнце стояло в небе уже высоко, когда они наконец-то добрались до желанной тени, падающей от скалы. Вход в ближайшую пещеру был узким, как слегка приоткрытый рот, однако за ним находилось довольно большое свободное пространство. Откуда-то из высокой точки в потолке пещеры лениво стекала струйка воды, которая собиралась в небольшом углублении, а затем устремлялась к входу в пещеру и вытекала через него наружу. Когда Джон Грант затаскивал Бадра вовнутрь, кровь мавра стала смешиваться с текущей водой и окрасила ее в розовый цвет, бросающийся в глаза на фоне светлого пола пещеры.

Нужно было получше спрятаться от любопытных и недружелюбных взглядов, но когда Джон Грант остановился и, задумавшись, опустил Бадра возле текущей по полу струйки воды, мавр впервые заговорил за тот час, который потребовался им, чтобы добраться до этого убежища.

– Нет, не в темноте, – сказал он. – Не заставляй меня лежать в темноте. Я хочу видеть тебя, когда мы разговариваем.

В верхней части пещеры виднелась узкая полоска солнечного света, которая образовывала на полу золотистое пятно. Этот свет проникал в пещеру через трещину, проходившую, видимо, через вершину скалы. Именно через нее в пещеру попадала и вода, собирающаяся в небольшом углублении и затем вытекающая из нее по узкому желобку, который тянулся к входу в пещеру.

Джон Грант затащил Бадра в глубину пещеры, где благодаря полумраку было прохладно, но в то же время имелось место, куда падал дневной свет. Наличие воды делало убежище почти идеальным, но Джон Грант надеялся, что оно послужит им только для того, чтобы перекусить и переночевать.

Бадру хотелось лечь на правый бок, чтобы быть лицом поближе к солнечному свету. Когда он занял такое положение, юноша постарался создать ему хотя бы минимум комфорта: он приподнял голову раненого друга и подсунул под нее свернутый плащ, а руки и ноги мавра расположил так, чтобы ему было удобнее лежать.

Больше всего ему хотелось как-то разобраться со стрелой, однако опыт обращения с подобными ранами подсказывал ему, что они очень опасные. Если вытащить стрелу, то это может усилить кровотечение и нанести еще больший вред. Мысль о том, что рана окажется смертельной, не давала ему покоя, и Джону Гранту никак не удавалось отогнать ее прочь. Мысль эта настойчиво билась в его мозгу, как гриф, который кружит над потенциальной добычей. Как бы там ни было, до тех пор, пока он не придумает, каким образом можно помочь Медведю (если это вообще возможно), придется лежать здесь, в пещере.

Страдания исходили от мавра, будто жар от костра, и взор Джона Гранта затуманивался от слез, подступавших к его глазам, когда он смотрел, как мучается его друг.

Из сумки, висящей у него на бедре, он достал стеклянную бутылочку, облаченную в кожу, на которой виднелись потертые и кое-где порванные стежки. Здесь, в пещере, она была дороже золота и бриллиантов, и Джон Грант вытащил из нее пробку с осторожностью, граничащей с благоговением. Тихий звук извлекаемой из бутылки пробки заставил Бадра вздохнуть.

– Afyon[8], – сказал он, переходя в своей агонии на язык мусульман.

Джон Грант подполз к Бадру на коленях и, наклонившись, приподнял одной рукой его большую темную голову. Держа в другой руке бутылочку с настойкой опиума, он влил немного темной жидкости в рот мавра. Довольный тем, что влил ровно столько, сколько следовало, он снова положил голову Бадра на свернутый плащ и пристроился рядом – так близко от него, что можно было слышать дыхание раненого и время от времени ласково поглаживать его плечо.

Ему вдруг пришло в голову, что он впервые в жизни видит своего друга беспомощным и что ему, возможно, уже ничем нельзя помочь. Джона Гранта охватил такой ужас, который едва не сломил его волю. Перед мысленным взором юноши внезапно предстали события, происшедшие давным-давно в стране, в которой он родился. Бадр куда-то исчез из его поля зрения, и он увидел перед собой Джесси, свою мать. Ее лицо было освещено не полоской солнечного света, а серебристо-голубоватым сиянием луны.

Он вскочил на ноги и быстро пошел к входу в пещеру, чтобы вдохнуть свежего воздуха.

Несколько минут он смотрел на голубое небо затуманенными от слез глазами, а потом перевел взгляд на птиц и собак, копошащихся на поле боя среди мертвых и почти мертвых людей.

«Сколько еще воинов погибнет до конца сегодняшнего дня?» – подумал он.

Джон Грант окинул взглядом простирающуюся перед ним местность, пытаясь сконцентрировать свое внимание. Вспомнив о совсем недавних событиях, он уже в который раз мысленно упрекнул себя в том, что не вступил в схватку с Ангусом Армстронгом. Его ненавистный враг еще никогда не был таким досягаемым и уязвимым. Наконец-то наступил момент поквитаться с ним, но… крик Бадра, в котором слышались тревога и боль, заставил юношу отвернуться и убежать, не тронув Ангуса Армстронга.

Необходимость помочь своему другу лишила его возможности прикончить человека, который причинил ему так много боли. Где же теперь находится этот подонок? Возможно, он уже далеко – зализывает свои раны и строит новые коварные планы. А может, он сейчас наблюдает за ним, Джоном Грантом, из какого-нибудь укромного места и взвешивает свои шансы.

Джон Грант сомневался, что без своего лука Армстронг решится подобраться близко к ним – и уж тем более попытаться на них напасть. В ближнем бою Армстронг хотя и был, наверное, довольно опасным противником, но он вряд ли мог сравниться с ним, учеником Бадра. Оставшись без своего лука, Армстронг, скорее всего, принял благоразумное решение – дал деру с поля боя, а потому даже понятия не имеет, где они с Бадром сейчас прячутся.

На протяжении прошедших лет Джон Грант начал подозревать, что Армстронг желал чего-то большего, чем их смерти: возможно, он стремился к тому, чтобы обстоятельства позволили кому-то из них остаться в живых, но при этом оказаться в его руках… Джон Грант с такой силой сжал кулаки, что побелели костяшки пальцев, и пошел назад, в пещеру.

Дыхание Бадра стало более глубоким и легким. Хрипота и вызывающая ее боль были ослаблены наркотиком, а потому состояние раненого казалось не таким угрожающим. Джон Грант заметил, что мавр, протянув руку в полоску солнечного света, внимательно рассматривает ладонь. Увидев, что его молодой друг вернулся, он поднял на него взгляд и спросил:

– Я когда-нибудь рассказывал тебе о том, каким образом afyon попал в руки людей?

Джон Грант покачал головой и сел, скрестив ноги, так близко к Бадру, что его спина почти касалась груди мавра. Юноше было легче слушать его – и вообще находиться рядом с ним, – если он не видел его перекосившееся от страданий лицо. Облегчение, которое почувствовал Бадр – пусть даже оно будет недолгим, – уничтожило барьер между ними, воссоздав прежнюю невидимую связь. Джону Гранту уже не требовалось нащупывать пульс мавра, потому что он мог чувствовать неровное биение сердца великана через вибрацию, передающуюся по воздуху и воздействующую на его собственную кожу.

– Когда-то давным-давно, когда мир был намного моложе, далеко на востоке жил на берегах большой священной реки один святой человек, – начал свой рассказ Бадр.

Джон Грант предпочел бы, чтобы Бадр просто лежал и молча отдыхал, а не тратил свои силы на какие-то там рассказы, однако останавливать мавра не стал.

– Святой человек жил в своей маленькой хижине, сделанной из камыша и травы, вместе с маленькой коричневой мышью. Мышь была проворной, очень быстрой и озорной. Она всегда бегала туда-сюда и искала крошки. Как это обычно бывает, мышь очень сильно боялась более крупных животных, которые хотели съесть ее, и как-то раз она попросила святого человека превратить ее в кошку. Святой человек улыбнулся и, поразмыслив, сделал то, о чем его попросила мышь. И вот вместо мыши, стоящей перед ним на задних лапках, появилась холеная белая кошка, которая, как и мышь, облизывала свои усы… Все было хорошо в течение нескольких дней, пока кошка не осознала, что теперь она привлекает внимание собак, которые время от время рыскали вокруг дома святого человека, пытаясь чем-нибудь поживиться. Поскольку святой человек ел очень мало, остатков пищи возле его хижины почти не было, но собаки тем не менее прибегали к ней. Не находя никаких объедков, они начали подумывать о том, а не убить ли им и не съесть ли эту белую кошку.

Бадр сделал паузу и улыбнулся своему молодому другу. Джон Грант в этот момент смотрел на свои ладони, лежащие на коленях. Вслушиваясь в произносимые им слова, Бадр задавался вопросом, а не рассказывал ли он эту историю Джону Гранту раньше, причем не единожды. Однако ритм этого повествования действовал на него успокаивающе, и он продолжил свой рассказ – не только ради Джона Гранта, но и ради самого себя.

– Поэтому вскоре кошка попросила хозяина превратить ее в собаку, чтобы она могла дать отпор ее новоявленным врагам. Святой человек выполнил и эту просьбу. Когда новизна ощущений от пребывания в шкуре собаки прошла, она сначала уговорила святого человека превратить ее в большую дикую свинью, а затем – в могучую слониху. Немного времени спустя, не удовлетворившись судьбой слонихи, которой приходилось выполнять тяжелую работу, она попросила превратить ее в обезьяну. В общем, каждый раз, когда святой человек выполнял ее просьбу, она находила причины для следующего превращения. В конце концов она попросила превратить ее в красивую девушку, чтобы она могла найти какого-нибудь богача и выйти за него замуж. Святой человек снова выполнил ее просьбу, и эта девушка, получившая имя Постомони, очень быстро нашла себе царя, который сразу же влюбился в нее и женился на ней, сделав ее своей царицей. И все вроде было хорошо, но как-то раз Постомони, которая никогда не пребывала ни в одном из своих обликов достаточно долго для того, чтобы научиться выживать, споткнулась, идя по внутреннему двору дворца, упала в колодец и утонула. Царь пришел в отчаяние и призвал к себе святого человека. «Не горюй, – сказал тот, когда царь, рыдая, рассказал ему о случившемся. – Постомони начала свою жизнь мышью. Я превратил ее в кошку, затем в собаку, затем в большую дикую свинью, затем в слониху, а затем в обезьяну и, наконец, в красивую девушку, которая стала твоей женой и царицей. Теперь я сделаю ее бессмертной. Пусть ее тело остается там, где оно сейчас лежит. Заполни колодец до самого верха землей, и через некоторое время из этой земли появится растение, выросшее из ее плоти и костей. Это растение будут называть “посто”, то есть мак, и из него ты будешь получать густой сок». Царь утер слезы рукавом своего одеяния и спросил, какая польза для него может быть от этого сока. Святой человек объяснил, что все люди будут приходить, чтобы попробовать сок. Попробовав его один раз, они станут желать его так сильно, как царь желал Постомони. «Каждый, кто будет пить сок, который называется «afyon», обнаружит в себе характеры всех тех животных. Он будет проворным и озорным, как мышь; он станет лакать молоко, как кошка; он будет бросаться на других животных, как собака; он будет диким, как кабан; он станет могучим, как слон; он будет непристойным в своем поведении, как обезьяна. Наконец, он будет надменным и властолюбивым, как царица».

Это повествование утомило Бадра: оно забирало у него силы подобно тому, как извлекается опиум из недозрелых коробочек мака.

– Afyon, – сказал мавр, и Джон Грант поднес к его губам бутылочку.

– Почему именно сейчас, Бадр? – спросил он. – Почему ты рассказал мне это именно сейчас, в этом месте?

Мавр некоторое время молчал, давая возможность темной горькой жидкости стечь по его горлу.

– Я думал о женщинах, которых знал.

Джон Грант заерзал, разминая мышцы и суставы, которые затекли, пока он сидел неподвижно и слушал рассказ мавра.

– Ну и что? – спросил он.

– У меня когда-то был ребенок, – сказал Бадр. – Дочь.

Джон Грант широко раскрыл от удивления глаза. Он первым делом подумал, что этот великан, наверное, бредит.

– И где она теперь? – спросил он.

Бадр ответил не сразу. Его взгляд был устремлен к полоске солнечного света, и он улыбался чему-то, что видел там.

– Твой отец сделал меня твоим опекуном, – сказал он. – И я считаю себя счастливейшим из людей. Я хотел бы попросить тебя позаботиться о моей дочери, если в этом возникнет необходимость. Позаботиться о том, чтобы она была в безопасности.

– Но где я найду ее? – спросил Джон Грант.

Ему показалось, что он играет сейчас в детскую игру, в которой дети воображают себя какими-то другими людьми.

– В центре мира, – сказал Бадр. Его голос был сухим, как опавшие осенью листья. – В Великом Городе Константинополе. Да простит меня Господь… Я даже не знаю ее имени, но ее мать звали Изабелла… Изабелла Критовул… Иззи.

Когда Бадр умолк, Джон Грант стал внимательно рассматривать своего старшего друга, стараясь запомнить мельчайшие черточки его внешнего облика.

Дочь? Утраченная любовь? Еще одна жизнь – или жизни? Ему показалось, что время ускользает от него, как ускользает песок через узенькое отверстие в песочных часах, – и вместе с ним от него ускользнет правда.

– Почему ты провел эти годы со мной? – спросил он. – Почему ты здесь, на войне, а не дома?

Последовала еще одна пауза. Бадр поморщился от боли, меняя положение тела для того, чтобы побольше капелек живительной жидкости попали к нему в желудок. Наркотик уже достиг его мозга, словно нахлынувшая теплая волна.

– Константинополь никогда не был моим домом, – наконец сказал он. – Он был мне домом не больше, чем эта пещера.

Он хотел было засмеяться, однако звуки, которые сорвались с его губ, скорее были похожи на рычание.

– Что стало с твоим ребенком? – продолжал расспрашивать Джон Грант. – И что стало с Изабеллой?

Бадр медленно и глубоко вздохнул.

– Она тоже не была моей, – после довольно продолжительного молчания ответил он. – Я нуждался в ней… Я нуждался в них…

– Тогда почему ты жил без них? – не скрывая своего удивления, произнес Джон Грант. – Как… как ты мог жить без… без своей плоти и крови?

– Как бы долго и сильно мы ни любили человека, нам никогда не узнать его по-настоящему, не узнать в полной мере, – сказал Бадр.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Джон Грант.

Сознание Бадра уже плыло, словно судно, дрейфующее в океане.

– Я думал о твоей матери, – наконец сказал он.

– Почему?

Джону Гранту не терпелось узнать что-нибудь еще об Иззи и дочери мавра, но ответы Бадра, не всегда понятные, уводили обоих то в одну, то в другую сторону. Мысли раненого мавра мерцали, как северное сияние, и поэтому не оставалось ничего другого, кроме как следовать за ними, куда бы они ни вели.

– Я имею в виду, что Джесси Грант представляла собой нечто большее, чем могло показаться с первого взгляда… – глухо произнес Бадр.

Он почувствовал, как еще одна теплая волна, поднявшись из груди и проследовав мимо подбородка, накрыла его голову. Эта волна смыла следующую мысль еще до того, как та была озвучена. Затем, потеряв свою силу, волна отступила, возвращая ясность сознания. Это все произошло за несколько секунд, но ему показалось, что прошел целый час.

Джон Грант снова обратил внимание на биение, которое отдавалось на его скулах и кончиках пальцев. Оно было более быстрым и сильным, чем раньше. Охватившее юношу беспокойство помешало ему осознать, что это было вовсе не неровное биение одного удрученного сердца, – это смешивались биения двух сердец.

15

– Джесси Грант была твоей матерью, но не только ею, – сказал Бадр Хасан. – Она была женщиной, которую любил твой отец. Она была женщиной, которая любила тебя и которая вырастила тебя.

– Я все это знаю, – вздохнул Джон Грант.

Он заметил, что от охватившего его неясного чувства тревоги у него по коже забегали мурашки. А спустя мгновение юноше показалось, что на него надвигается какая-то серьезная опасность и что земля под ним вибрирует. Впервые за долгое время он ощутил вращение Земли и почти полностью переключил свое внимание на него.

– Она любила и растила тебя, – сказал Бадр. – Но родила тебя не она.

Джон Грант молчал, по-прежнему ощущая вращение мира и свое место в нем.

– Жизнь тебе дала не Джесси Грант, – выдавил из себя Бадр. – Это сделала дру…

Ангус Армстронг лежал на вершине скалы возле трещины, через которую в пещеру попадали солнечный свет и вода. Он подполз к этой трещине настолько близко, насколько у него хватило смелости. Он старался вести себя очень тихо и даже задерживал дыхание, чтобы слышать голоса Джона Гранта и Бадра Хасана, звучание которых причудливо изменялось из-за того, что они доносились через эту трещину.

Рассказ Медведя о каких-то там мышах и девушках вызвал у него недоумение и навеял скуку, однако он мгновенно сосредоточился и весь обратился в слух, когда услышал про давным-давно потерянную дочь мавра. Армстронг тут же мысленно выделил эту ценную, словно поблескивающий самородок, подробность и присоединил ее в своей памяти к тем сведениям, которые позволяли ему не сбиваться со следа. Если бы он разоткровенничался с самим собой, то ему пришлось бы признать, что его привлекала, доставляя удовольствие, эта своеобразная охота – преследование, длившееся уже многие годы.

Убить – это дело одного мгновения, а вот преследование может продолжаться хоть всю жизнь.

Еще больше интереса вызвал у него рассказ про Джесси Грант. Он уже не в первый раз вспомнил ту далекую ночь, когда его стрела, предназначенная для мавра, угодила в женщину. Стрела эта была последней в его колчане, и, если бы она попала, как было задумано, в Бадра Хасана, он затем смог бы поразвлечься с той женщиной и ее сыном.

Однако случилось иначе, потому что мавр сумел определить траекторию полета стрелы и догадался, что он, Ангус Армстронг, находится позади круга из камней. Великан побежал по направлению к нему с такой скоростью, которую трудно было ожидать от столь большого и грузного человека (и это едва не привело Армстронга в полное замешательство).

В такой ситуации ему оставалось только одно – повернуться и броситься наутек, что он и сделал. Разыскав своего коня, которого он оставил привязанным к одинокому дереву и силуэт которого был довольно отчетливо виден на фоне ночного неба, Армстронг проворно вскочил на него одним большим прыжком и поскакал туда, где должны были находиться его товарищи.

Вспоминая сейчас об этом, он улыбнулся. Армстронга позабавила мысль о той панике, которая охватила его при виде бегущего к нему Медведя. Теперь же этот старый монстр, смертельно раненный, лежал в пещере и даже не подозревал, что находится как раз под Армстронгом.

Когда Армстронг и прочие участники охоты на беглецов вернулись в ту ночь к кругу из камней, они не нашли никого и ничего – даже тела убитой им женщины. Было ясно, что Медведь и мальчик унесли Джесси Грант с собой, и Армстронг уже в который раз сильно удивился – удивился тому, как это им удалось исчезнуть так быстро и бесследно.

Его вывел из задумчивости голос Джона Гранта.

– Нет, моей матерью была Джесси, Медведь, – сказал он. – Это все опиум… Ты от него бредишь.

Много футов ниже того места, где лежал Армстронг, Джон Грант положил ладони на гладкую каменную поверхность пола пещеры слева и справа от себя. Вибрация была слабой, но очевидной – подрагивание мира, вращающегося вокруг своей оси. Джон Грант, как ему казалось, набирался сил от этого вращения, дожидаясь, когда Бадр заговорит снова.

Мавр постепенно слабел, и его сознание то затуманивалось, то прояснялось, покачиваясь туда-сюда, как тростник на реке, но только река эта была из опиума.

– Ну да, она была твоей матерью, – сказал он. – Конечно, была. Материнство – это занятие, длящееся многие годы. И конца ему не бывает.

– Что ты такое говоришь, а? – спросил Джон Грант.

Он не смотрел на Бадра – его взгляд был направлен в темноту. Планета под ним мчалась в пространстве с невообразимой скоростью.

– Ты родился на белый свет не из утробы Джесси Грант, – сказал Бадр. – Тебя родила другая женщина. Но она отказалась от своего ребенка еще до того, как его отняли от груди.

Джон Грант молчал.

– По сравнению с целой жизнью, посвященной любви к ребенку, родить ребенка – задача более легкая, – настойчиво продолжал Бадр. – Очень важная, соглашусь я с тобой, но все же более легкая.

Он плыл по своей реке из опиума, то приподнимаясь, то опускаясь. Джон Грант по-прежнему слушал молча.

– Разве ты не помнишь? – спросил Бадр. – Разве ты не помнишь, что она сказала тебе в ту ночь, когда умерла?

– «Я не могла бы любить тебя сильнее», – ответил Джон Грант. За прошедшие годы он вспоминал эти слова, наверное, тысячу раз.

– «Я не могла бы любить тебя сильнее…» – повторил Бадр Хасан.

Смысл этих слов вдруг показался Джону Гранту уже иным, и он почувствовал, как к его лицу прихлынула кровь. Не хотела ли сказать Джесси: «Я не могла бы любить тебя сильнее… даже если бы ты был моим собственным ребенком?»

Мысль о том, что это вполне может быть правдой, промчалась по закоулкам его рассудка, как проворная крыса, и он ощутил в своей душе пустоту.

– Кто же тогда? – спросил он. – Кто дал мне жизнь?

– Женщина, которая дала тебе жизнь, была… великой любовью твоего отца, – ответил Бадр. – Мне очень жаль, что приходится рассказывать тебе это, но ты должен знать. Эту женщину он спас от смерти – так, как он когда-то спас от смерти и меня.

– Но кем она была? – спросил Джон Грант. – И где она сейчас?

– Моя сумка… – Еле заметным жестом Бадр показал на свои вещи, лежащие рядом с ним: кривая сабля в ножнах, плащ и кожаная сумка.

Джон Грант, встав на четвереньки, потянулся рукой к сумке.

– Загляни в нее.

За все годы пребывания рядом с Бадром Хасаном Джону Гранту никогда не доводилось рыться в его немногочисленных пожитках. Когда он развязывал сейчас тесемки и открывал сумку, ему показалось, что он прикасается к чему-то сокровенному.

– Завернуто в голубое, – сказал Бадр.

Джон Грант заглянул внутрь сумки. Рядом с несколькими маленькими книгами в обложках из темной кожи и свертками различной формы из темной хлопковой ткани, в которых лежали позвякивающие монеты и пузырьки с какими-то жидкостями, он увидел квадратный сверток светло-голубого цвета.

– Только аккуратно, – предупредил Бадр. – Было бы жалко разбить ее сейчас.

Ткань была очень тонкой. «Наверное, шелк», – подумал Джон Грант. Начав развязывать сверток, он понял, что это изящный женский платок. Заинтригованный, он мельком посмотрел на Бадра и стал разворачивать платок. Внутри он обнаружил морскую раковину размером с его ладонь.

– Знаешь, что это? – спросил Бадр.

Джон Грант осторожно, как какую-нибудь священную реликвию, стал крутить раковину, рассматривая ее.

– Это раковина гребешка[9], – сказал он громче, чем хотел. Странность и неожиданность происходящего сейчас едва ли не вызвали у него разочарование.

– Она принадлежала твоей матери, – пояснил Бадр. – Не Джесси, а той женщине, которая тебя родила.

Джон Грант внезапно почувствовал пустоту – как будто он смотрел в пустое пространство и пространство это находилось внутри него.

– Почему она находится у тебя? – спросил он.

– Твой отец хотел, чтобы я сохранил ее для тебя, – ответил Бадр. – Что я и сделал. Он не сказал мне, в какой именно момент мне следует отдать ее тебе, но, похоже, этот момент наступил.

Мавр кашлянул и поморщился от боли, которую вызвал у него кашель.

Высоко над ними, там, откуда светило солнце и текла вода, Ангус Армстронг подполз еще ближе к трещине. Он с большим трудом различал слова мавра и Джона Гранта, доносившиеся из пещеры, а потому то и дело задерживал дыхание, стараясь запоминать самое важное, отбирая его из потока слов, как отбирают рыбешку покрупнее из мелюзги, пойманной сетью на мелководье.

Однако при упоминании раковины гребешка, столь необычного предмета, когда-то хранившегося у Патрика Гранта и имевшего какое-то особенное значение, Армстронг совсем забыл об осторожности.

Сейчас, наверное, великан собирался сообщить что-то важное о ней, о той женщине…

В своем отчаянном стремлении услышать продолжение рассказа поотчетливее и не упустить уже ни одной рыбешки, Армстронг переместился вперед и на мгновение закрыл трещину верхней частью туловища.

От этого движения эффект в пещере был моментальным. Пока Бадр, медленно дыша, лежал и молчал, а Джон Грант пытался понять только что услышанное, полоска солнечного света между ними внезапно исчезла. Она исчезла на какую-то долю секунды, не больше, но этого оказалось достаточно, чтобы Джон Грант понял кое-что очень важное: они с Бадром были здесь не одни.

Хмыкнув от гнева и разочарования, юноша резко вскочил. Промелькнувшая в голове мысль о том, что это Армстронг, почти не вызывала сомнений. А кто же еще? Осознав, что их преследователь снова пошел по их следам и находится сейчас где-то над ними, Джон Грант наконец-таки понял причину аритмичных ударов сердца, которые он чувствовал раньше и чувствует до сих пор.

Это были удары сердца Бадра – медленные и сильные, как всегда. Но были ведь и еще какие-то удары. Он понял, что это за удары, и мысленно обругал себя за то, что догадался об этом лишь сейчас. То, что он принял за биение одного удрученного сердца, сердца раненого человека, в действительности было биением сердец двух людей.

Несмотря на ранение, Бадр машинально привстал и попытался подняться, чтобы пойти вместе со своим подопечным, как он частенько делал это раньше. Однако мышцы изменили ему, и он, громко охнув, шлепнулся наземь. Джон Грант встревоженно посмотрел на него, но тут же решил, что сидеть рядом со своим другом – это для него сейчас не самое срочное занятие.

Отложив в сторону раковину и платок, в который она была завернута, он бросился к выходу из пещеры. Юноша бежал, едва касаясь ногами пола пещеры, и со стороны могло показаться, что он не бежит, а летит. Выскочив из полумрака на яркий солнечный свет, он невольно зажмурился. Несколько мгновений спустя, когда его глаза привыкли к дневному свету, Джон Грант повернулся и, окинув внимательным взглядом возвышающуюся перед ним скалу, сразу же заметил на ее вершине какой-то темный силуэт. На фоне ослепительно синего неба фигура мужчины казалась не более чем тенью, однако Джон Грант наверняка знал, кто притаился там.

Это был, конечно же, Ангус Армстронг, который всегда оказывался неподалеку от них, как будто они были связаны с ним прочной невидимой нитью.

И тут вдруг тень изменила свою форму. Армстронг передвинул, а точнее, перекатил что-то к краю обрыва, и Джон Грант за имевшуюся у него долю секунды едва успел осознать, что в лучах солнечного света к нему летит камень диаметром с колесо телеги. Джон Грант отскочил вправо, и камень, шлепнувшись наземь с оглушающим грохотом, но не причинив никакого вреда, разлетелся на множество кусков. К тому моменту, когда Джон Грант отвел взгляд от этих кусков и снова посмотрел вверх, силуэт на вершине скалы уже исчез.

Ситуация была безнадежной, и Джон Грант это понимал. Не было смысла в том, чтобы оставлять Бадра на довольно долгое время, тем самым подвергая его серьезному риску, и огибать бегом скалу, чтобы пытаться найти более пологий подъем на вершину. Еще менее привлекательной казалась мысль о том, чтобы попробовать забраться на скалу прямо здесь, ибо на каждом дюйме такого подъема он был бы очень уязвимым для нападения на него сверху. Юноша тяжело вздохнул, понимая, что ему нужно успокоиться и заставить себя думать более рассудительно. Отступив в относительно безопасное место у входа в пещеру, он сосредоточился, обдумывая различные варианты своих последующих действий. По прошествии нескольких минут Джон Грант вернулся к изначальной оценке сложившейся ситуации: оставшись без своего большого лука, из которого он умел стрелять очень хорошо, Ангус Армстронг, скорее всего, будет уклоняться от схватки с ним лицом к лицу.

Тем временем Армстронг вовсю бежал прочь от скалы и пещеры, прочь от Джона Гранта. У него, в отличие от юноши, не было никаких сомнений насчет того, что ему делать дальше. Он знал, куда бежать и за чем бежать – за наградой. За обещанной ему наградой.

Сэр Роберт будет доволен. Очень доволен.

Лежащий в пещере Бадр плыл по реке из опиума и воспоминаний. Его глаза были открыты, и полоска солнечного света, падающего с потолка пещеры, мерцала и поблескивала перед ним, словно водопад из полированного золота, то изгибаясь, как заплетенные в косы волосы девочки, то раздуваясь, как парус корабля. Внутри нее – и на фоне нее – он видел различные эпизоды из своей жизни. Находясь в полубессознательном состоянии, он периодически терял чувство времени (и не только его) – или же это время теряло Бадра, позволяя ему перемещаться в нем, во времени, туда, куда ему захочется. Иногда время удлинялось так, что в считаные секунды умещались целые вереницы событий…

«Ты глупец, Бадр», – сказал Патрик Грант откуда-то из глубины прошедших лет.

Бадр улыбнулся в ответ на вспышку эмоций своего старого друга, неизменно стремящегося оберегать и защищать его. Он впервые заметил, как сильно сын похож на своего отца. Карие глаза с золотистыми крапинками.

«Если ты останешься с ней, ты умрешь, – сказал Патрик. – На самом деле все довольно просто, Бадр. Ее отец позаботится об этом».

На него нахлынула волна сожаления. Теперь он понял, что его безрассудство и упрямство спровоцировали события, которые привели к смерти Патрика.

«И если ты не хочешь думать о собственной безопасности, подумай о ней, – продолжал говорить Патрик. – Изабелла будет жить, но ее жизнь будет навсегда испорчена. В глазах ее родственников она, Изабелла, будет испорченной».

Патрик повернулся спиной к своему другу. Плечи мужчины подрагивали от охвативших его чувств – досады и разочарования.

Бадр вспомнил о том, что ласковое прозвище Иззи, которое он дал ей, показалось его другу слишком… легкомысленным. «Она ведь принадлежит к монаршей семье, – говорил он. – Или почти принадлежит». Эта девушка вполне могла заявить, что по линии своей матери является родственницей правивших ранее императоров. И она действительно принадлежала к родне монарха, хотя и дальней. Ее отец, тот еще интриган, был сановником императорского двора. Поговаривали, будто скоро его сделают месазоном – самым главным из сановников императора, которому доверяют больше остальных и которого могут вызвать к себе в любое время суток.

Имя «Иззи» казалось Патрику уж слишком легковесным для такой девушки, как она.

Стоя у входа в пещеру, Джон Грант различил в бормотании мавра кое-какие слова, вызвавшие у него любопытство.

– Меса… – произнес он. – Как ты сказал?

– Месазон, – поправил его Бадр. – Посредник.

Опять вернувшись в далекое прошлое, мавр услышал голос старого друга.

«Такие люди, как они, очень серьезно относятся к своей родословной и происхождению. Никому из них не нужен щенок от сучки, которую поимел какой-то приблудный пес, – сказал Патрик и, повернувшись лицом к Бадру, добавил: – А ты, приятель, и есть тот самый приблудный пес».

Патрик опустил подбородок на грудь и прикрыл глаза, как будто бы ожидая удара. Однако Бадр всего лишь расхохотался, да так громко и раскатисто, что его собеседник вздрогнул от неожиданности…

Теперь, лежа на холодном каменном полу пещеры, Бадр вспомнил об этом эпизоде и снова засмеялся – засмеялся над взволнованностью его друга и его решимостью добиться своего.

– Что случилось, Бадр? – спросил Джон Грант, который уже зашел вглубь пещеры и уселся возле раненого. Как и прежде, юноша повернулся к нему спиной и положил руку на его плечо.

– Он был смелым, – сказал Бадр. – Более смелым, чем я.

Мавр, похоже, уже забыл про то, что произошло совсем недавно, хотя видел, как его молодой друг опрометью бросился из их убежища и как валун, скатившийся с вершины скалы, с грохотом упал неподалеку от входа в пещеру.

– Кто? – спросил Джон Грант.

– Твой отец. Он не боялся никого. Никого и ничего.

Джон Грант ласково похлопал Бадра по плечу.

– Уж лучше бы он боялся, – сказал он.

– Ты думаешь, это спасло бы его? – вскинулся Бадр. – Лично я в этом не уверен.

– Возможно, если бы отец боялся кого-то или что-то, он вернулся бы домой, к моей матери. И ко мне.

Бадр ничего не сказал в ответ. Он уставился прямо перед собой на золотистую полоску света, зачарованный тем, как она – так ему казалось – пульсирует и дышит.

– Расскажи мне о той его женщине, – попросил Джон Грант. – Расскажи мне о моей матери.

Однако Бадр видел сейчас не Джона Гранта, а Патрика…

И находился он сейчас совсем в другом месте и совсем в другое время.

Патрик Грант сидел на стене, опоясывающей гавань в Ла-Корунье – портовом городе на берегу Атлантического океана в Галисии, и его ноги свисали над водой. В руках он держал раковину гребешка, завернутую в небесно-голубой платок.

– Не думаю, что когда-то увижу ее снова, – сказал он, кончиками пальцев поглаживая тонкую ткань.

Бадр пристроился рядом с Патриком, нависая над ним своим огромным туловищем, и для стороннего наблюдателя они могли показаться отцом и сыном.

Они сидели настолько близко друг к другу, что их тела почти соприкасались, и, когда Бадр задел Патрика локтем, тот, значительно уступая ему в комплекции, потерял равновесие и едва не свалился в воду.

– Поосторожней, ты, громадина, – проворчал Патрик.

– Прости, прости, – поспешил сказать Бадр и поднял обе руки вверх в знак того, что извиняется. – Я часто забываю о своей силе, особенно когда вокруг меня находятся немощные люди.

Патрик, несмотря на охватившую его грусть, невольно улыбнулся.

– Сейчас я покажу тебе немощных людей, – заявил он и толкнул Бадра плечом. А затем, усмехнувшись, добавил: – Правда, это все равно что толкать закрытую на засов дверь.

Бадр нахмурился. Он уже давно освоил английский язык, но речевые обороты этого шотландца зачастую ставили его в тупик.

Была весна 1432 года, и Патрик Грант собирался сесть на корабль, отправляющийся в Шотландию. То есть к нему домой.

Они с Бадром казались сейчас очень разными людьми, причем во многих отношениях. Патрик не только сильно отличался от мавра своим телосложением, но и пребывал в ином статусе: у него был ребенок – маленький мальчик всего лишь трех месяцев от роду. Запеленатый, он сейчас лежал в корзине.

– А вот, кстати, и немощные люди, – сказал Бадр, кивнув в сторону младенца. – Каким образом ты намереваешься доставить его домой?

– На борту будет находиться семья – торговцы, обменивающие шотландскую шерсть на оливковое масло, – ответил Патрик. – Жена в этой семье кормит грудью собственного малыша, который родился на месяц раньше срока. Она согласилась протянуть моему сыну руку помощи, а точнее, титьку.

Бадр засмеялся и покачал головой, сочувствуя другу, оказавшемуся в такой нелегкой ситуации.

Патрик, взглянув на мавра, продолжал:

– Я буду оплачивать все ее хлопоты. Если нам придется по пути сойти на берег, чтобы найти другую кормилицу, мы сделаем это. Время у меня есть, а матери для мальчика – нет. Кроме того, я узнал, что у экипажа на борту есть козы. В общем, с голода он так или иначе не умрет. Он станет сосать и смоченную в молоке тряпку, если сильно захочет есть.

Бадр хлопнул Патрика по спине своей тяжелой рукой.

– А ты, приятель, изменился, – усмехнувшись, произнес он. – Превратился из воина в отца.

Патрик, не обращая внимания на иронию, прозвучавшую в голосе товарища, потянулся к корзине и, ласково покачав ее, сказал:

– Воин – это он, мой малыш.

– Ему придется им стать, – уточнил Бадр. – Без матери-то.

– У него есть я, – упрямо произнес Патрик. – И со временем я обязательно найду для него мать.

– Не понимаю, как могла его собственная мать отказаться от него? – спросил Бадр. – Что это за женщина, если она способна бросить своего отпрыска?

Младенец в корзине зашевелился и вскрикнул высоким плаксивым голосом, заставив обоих мужчин вздрогнуть.

Патрик повернулся к корзине, положил платок с раковиной среди пеленок и взял ребенка на руки.

– А есть он захочет, это уж точно, – сказал Бадр.

Он встал и протянул руки к ребенку. Патрик передал ему младенца, который в ручищах темнокожего великана казался таким маленьким, что невольно вызывал умиление. Патрик тоже поднялся и, забрав сына у Бадра, слегка покачал его. Младенец перестал плакать, на него, видимо, подействовали успокаивающие движения.

– Ее сердце разбито, – вернулся к прерванному разговору Патрик. – Оно было разбито еще до того, как я оказался возле нее. Я думал, что смогу это исправить. Да будет судьей мне Господь – я не был назойливым. Я оставлял ее одну, когда мог, и приходил к ней только тогда, когда мое сердце требовало этого. В конце концов я подумал… Ну, я подумал, что наш малыш поставит все на свои места.

– Но этого не произошло, – заметил Бадр.

– Да, этого не произошло, – согласился Патрик. – Не произошло. Я думаю, что ей кажется… Нет, я думаю, что она полагает, что у нее нет права.

– Нет права на что? – спросил Бадр.

– Теперь уже на многое. На счастье… На любовь… На жизнь… – Патрик пожал плечами. – Из всех людей, которых я когда-либо встречал, она – единственный человек, который считает, что ее собственная жизнь ей не принадлежит.

– Жаль, что меня тогда не было с тобой, – сказал Бадр и уточнил: – Во Франции, на войне против англичан.

Патрик Грант кивнул и, невесело усмехнувшись, произнес:

– Я не всегда нуждался в том, чтобы ты держал меня за руку.

– Но мне, возможно, удалось бы вытащить тебя из… из всего этого, – сказал Бадр.

– Я нисколько не сомневаюсь в том, что ты способен ради меня на многое. Я знаю, что ты не пожалел бы себя, Бадр, но даже такой человек, как ты, вряд ли смог бы защитить меня от…

– От чего? – спросил Бадр.

Патрик, прежде чем ответить, посмотрел ему прямо в глаза.

– От любви, – коротко ответил он.

Друзья не привыкли обсуждать подобные вещи, и откровенные слова, произнесенные сейчас Патриком, заставили их замолчать – так, как заставляет замолчать двух близких людей неожиданно подсевший к ним незнакомец.

Бадр негромко кашлянул, чтобы нарушить затянувшееся молчание.

– Я любил ее, – сказал Патрик. – И я сомневаюсь, что твое умение сражаться уберегло бы меня от такого рода ран.

Бадр вздохнул и крепко обнял Патрика за плечи.

– Но если эта женщина, как ты утверждаешь, верит в милосердного Бога, то почему тогда она думает, что Ему непременно хочется сделать ее несчастной и одинокой? – спросил он. – Как она может полагать, что Бог хочет, чтобы ребенок, который является ее плотью и кровью, рос без материнской любви?

Патрик Грант, держа младенца в одной руке, пошел к сходням, ведущим на борт корабля, пришвартованного к стене гавани. Корабль этот, представляющий собой трехмачтовую каракку[10] с треугольными парусами и называющийся «Фувальда», скрипел и стонал, покачиваясь на воде. Он был похож на привязанного гигантского зверя. Среди прочих людей на палубе возле бизань-мачты[11] стояла молодая женщина, полненькая, с рыжеватыми волосами. Она слегка повернулась, глядя на Патрика и его сына. Бадр, наклонившись, взял корзину, предназначенную для младенца, и пошел вслед за другом.

– Он не будет расти без матери, – уверенно произнес Патрик. – Я тебе обещаю. Я обещаю это ему – обещаю здесь и сейчас…

Видение прервалось. Бадр очнулся и осознал, что находится в пещере. Он отвел взгляд от полоски солнечного света и посмотрел на профиль Джона Гранта.

– Расскажи мне о моей матери, – снова попросил Джон Грант. Для него прошло лишь несколько мгновений, в течение которых Бадр пару раз вдохнул и что-то пробормотал.

– Я думаю, она была заблудшей душой, – сказал Бадр, стараясь держаться за настоящее.

Джон Грант посмотрел сверху вниз на своего друга. Его охватило настойчивое желание узнать от Бадра побольше. Но он видел, что этот человек потихоньку отдаляется, уплывая прочь, – как корабль, у которого развязались швартовы. Время от времени он, казалось, был совсем близко, но затем снова уплывал далеко-далеко, увлекаемый темным течением.

Мавр лежал в лужице крови, которая вытекала из его раны губительной струйкой и которую Джон Грант был не в состоянии остановить.

– Я хочу пить, – тихо произнес Бадр.

Джон Грант потянулся за бутылкой с водой, стоявшей рядом с ним. Вода, которая попадала в пещеру сверху и, заполняя небольшое углубление, вытекала наружу, была вполне пригодна для питья. Джон Грант приподнял голову мавра, поднес бутылку к его губам и влил немножко воды ему в рот. Бадр смог проглотить эту воду и не закашляться, а потому Джон Грант влил в его рот еще немного воды.

– Тебе не следует пить слишком много, Медведь, – заметил юноша, убирая бутылку от губ великана.

– А что это изменит? – прошептал Бадр, и Джон Грант позволил ему сделать еще несколько глотков.

На этот раз грудь Бадра вдруг напряглась и он, задрожав всем телом, зашелся в мучительном кашле. Джон Грант просунул руку под голову мавра и повернул его лицом вниз, опасаясь, что он может задохнуться. Бадр сплюнул, чтобы очистить рот. Плевок этот представлял собой темную кровь, смешанную с водой. Бадр уставился на него, и его взор затуманился.

– Читай! Во имя Господа твоего, который сотворил… сотворил человека из сгустка…[12] – пробормотал он.

– Что? – спросил Джон Грант, ласково гладя длинные темные волосы мавра, но тот не ответил и, снова обретя покой, уплыл далеко-далеко…

В это мгновение Бадр опять стал маленьким мальчиком, который сидел с другими такими же мальчиками за деревянным столом, заваленным книгами. Мальчики изучали слово Божье – как и должны были делать все новообращенные мусульмане. Они заучивали наизусть на арабском языке Коран, что означает «чтение вслух».

Бородатый мужчина, голова которого была обмотана длинной белой материей, произносил коротенькие отрывки из Корана один за другим. Бадр и остальные мальчики старательно повторяли их, опасаясь, как бы их не наказали.

– Читай! И Господь твой щедрейший, который… научил человека тому, чего он не знал, – сказал юный Бадр своим тоненьким ребячьим голоском.

Он держал голову слегка наклоненной, чтобы не встречаться взглядом со своим строгим учителем.

Когда же он все-таки поднял голову, перед ним было лицо Иззи. Она говорила ему, что любит его.

– Ну же, поцелуй меня, – сказала она.

Ее длинные волосы цвета меда свободно лежали на плечах. Он сделал шаг к ней и запустил пальцы в этот водопад волос. Затем он обхватил ладонями ее голову, прижал девушку к себе и почувствовал, какая она хрупкая, – словно фигурка, сделанная из стекла. Получится ли у него обеспечить Иззи безопасность, если одним лишь прикосновением своей руки он может случайно навредить ей.

– Поцелуй меня, – уже требовательнее произнесла она, опуская веки. Ее нежные губы слегка приоткрылись, и он разглядел края белых зубов.

Поцеловав ее, он притянул Иззи к себе, как будто хотел сделать девушку частью себя.

Когда Бадр открыл глаза, перед ним был только сгусток крови, который он сплюнул на пол пещеры.

– Раковина гребешка, – сказал он. Его голос был слабым, еле различимым.

Джон Грант совсем забыл об этом подарке на память и стал искать его глазами. Раковина лежала на его плаще, куда он положил ее, прежде чем броситься на поиски Ангуса Армстронга. Юноша протянул руку и поднял раковину вместе с платком. Усевшись рядом с Бадром, он провел пальцем по краю раковины. Она была на ощупь старой, сухой и хрупкой.

– Ты знаешь, что она означает? – спросил Бадр.

– Означает? – Джон Грант пожал плечами. – Нет.

Бадр снова закашлялся, но скорее от разочарования, чем от боли.

– Я никогда не рассчитывал на то, что у меня будет время дать тебе надлежащее образование, – сказал он. – И, похоже, я был прав.

Он пристально смотрел на юношу, снова и снова поражаясь тому, насколько тот похож на своего отца.

– Раковина гребешка является символом… – мавр на пару мгновений замолчал, чтобы сделать вдох, – гробницы святого Иакова в Галисии. Паломники уносят оттуда такие раковины в память о совершенном ими путешествии.

– И эта раковина принадлежала моей матери? – спросил Джон Грант.

– Туда твой отец отвез твою мать, – сказал Бадр. – После того как он спас ей жизнь, Патрик повез ее к гробнице в надежде, что там она будет в безопасности. Увез ее подальше.

– Подальше от чего? – спросил Джон Грант. – И от кого?

Бадр посмотрел в глаза молодого человека и улыбнулся.

– Подальше от всего мира, – ответил он. – Подальше от Роберта Джардина, Ангуса Армстронга и всех остальных. Я предпочел бы, чтобы ты услышал когда-нибудь все это от нее самой.

– А откуда они знают о ней? – спросил Джон Грант. – Какое им до нее дело? И почему ты не рассказывал мне всего этого до сего момента?

Конец ознакомительного фрагмента.