5 января 1793 года,
замок Сен-Фаржо в Бургундии, Франция.
Из дневника Шарлотты Лепелетье де Фор де Сен-Фаржо [1]
Какое чудовищное событие! Какие страшные новости! Только что прибыл нарочный из Парижа. Он мчался двое суток без отдыха, загнал коня и сам едва жив. Но что за вести он привез!
Их две. Две вести о смерти. Обе они касаются и Франции, и нашей семьи. Которая из них страшнее? Обе чудовищны. Но если одна наполнит сердца всех благородных людей ужасом, другая заставит их вздохнуть с мрачным облегчением и подумать о том, что справедливость еще есть на небесах, которые, чудится, в последние времена вовсе отворотили свои взоры от нашей несчастной страны.
Мой отец лишился сознания, когда обе эти вести дошли до него. Он человек благородный, но – глубокий старик, и к тому же он – отец …
Я понимаю его. Ведь и я не просто графиня Лепелетье де Фор, аристократка, но и сестра . У меня у самой разрывается сердце от того, что я не в силах примирить свое горе с благодарностью небесам. Я оплакиваю проклинаемого… Я ничего не могу с собой поделать.
Но – прочь слезы! Их давно не видел мой верный дневник. Не увидит и теперь.
Вот первая из новостей.
Конвент проголосовал за казнь короля! Наш народ, кинувшийся было от «Vive le Roi!» к «Vive la Republique!», выкрикнул теперь: «Vive la Mort!» [2] Это был не единогласный, не дружный крик, однако мой брат был среди тех, кто подал свой голос за убийство государя!
Нет, я не могу поверить. Луи-Мишель! Мой брат!
О боже, но разве не шло все к этому с тех самых пор, как граф Луи-Мишель Лепелетье де Фор де Сен-Фаржо объявил себя «другом народа», подобно Марату, Робеспьеру [3] и другим кровавым чудовищам? Он – человек благороднейшего происхождения! – начал уверять, что правы те, кто сажает аристократов на тележки и отправляет на прокорм к «тетушке Луизе» [4]. Он вместе со всеми распевал «a ira!» [5], и заигрывал с этой жуткой девкой, «амазонкой революции», как они ее называли, Теруань де Мерикур [6], и приветливо улыбался «вязальщицам», которые шли за приговоренными к эшафоту, выкрикивая злобные насмешки, и вязали, беспрестанно вязали при этом толстые полосатые носки на продажу, а потом пытались подкупить палача, чтобы тот продал им волосы, остриженные с голов «аристо» [7], перед тем, как эти головы скатятся в корзину. Ведь волосы казненного, по мнению этих гнусных простолюдинок, приносят счастье…
Чужая мучительная смерть приносит счастье? Чудовищное представление! Зрители его – чудовища! Мой брат уже давно стал таким же. Чего только стоят эти его безумные проекты национального воспитания детей: всех детей начиная с пяти лет отнимать у родителей и помещать в какие-то интернаты, созданные за счет налога на богатых и знатных! За отказ поместить ребенка в интернат родители лишались бы гражданских прав и подвергались штрафам. Дети должны были работать на полях и в ремесленных мастерских, обслуживать себя, ухаживать за стариками. Какая глупость! Зачем мучить несчастных детей и лишать их родительской ласки? Когда я осмелилась сказать брату, что сам-то он ни за что не отдал бы в такой интернат свою дочь, он страшно рассердился и увез свою семью из Сен-Фаржо. Боже мой, я так давно не видела ни милую Аделаиду, ни маленькую, очаровательную Луизу-Сюзанну! Я так соскучилась по ним…
Почему, ну почему я надеялась, что настанет время – и мой брат одумается, спохватится, устыдится себя и того, что он делает?
Теперь это время уже никогда не настанет.
Наш злосчастный король еще только выслушал смертный приговор. Но он жив еще, хотя и недалек тот день, когда он сложит свою невинную голову на гильотине. А приговор над моим братом уже приведен в исполнение!
Я почти не знаю подробностей. Надеюсь, что скоро мы получим более пространные вести о случившемся. Наверное, их привезут те, кто доставит из Парижа тело Луи-Мишеля. Курьер – он человек верный, но недалекий – мог только очень бегло рассказать о том, что творилось нынче в Париже: сначала в зале Манежа [8] на Вандомской площади, где проходил суд, а потом и в том ресторанчике Феврье в галерее Валуа в Пале-Рояле. Он говорил, что одиннадцатого декабря под проливным дождем из ворот Тампля [9] выехала карета мэра Шамбона, в которой сидел король, одетый, как буржуа, в орехового цвета сюртук и редингот. В карете с его величеством (эти низкие негодяи называли его «гражданин Луи Капет», но мне никто не запретит называть Людовика XVI по-прежнему его величеством!) были сам мэр и прокурор Шоммет. Их сопровождал комендант Сантер с пушками, кавалерией и двойным рядом пехоты. Все взводы с оружием были наготове, усиленные патрули рыскали по соседним улицам.
Сантер ввел Людовика в зал под руку. Из почтительности? Или он боялся, что король – король Франции! – вдруг кинется в бегство, словно какой-нибудь воришка-гамен? [10] Почтительность, граничащая с оскорблением!
Это был тот самый зал, где ровно год назад наш король принял Конституцию. Тогда все танцевали и рукоплескали. Теперь королю сухо говорят: «Людовик, вы можете сесть». И ему приходится уговаривать Конвент, чтобы королю Франции позволили взять адвоката, хотя это право закреплено в той самой Конституции, которую он принял под давлением этих негодяев, этих мерзавцев… к которым принадлежал и мой брат.
Умолкаю! De mortuis aut bene aut nihil [11]. Несчастный король! Несчастный Луи-Мишель!
Важный Тарже, стяжавший скандальную славу, защищая кардинала Рогана по знаменитому делу об ожерелье, отказался быть адвокатом короля: он-де старик, ему пятьдесят четыре года! А вот шестидесятичетырехлетний мэтр Троше не отказался. И семидесятилетний Мальзерб вызвался сам, сказав при этом: «Я дважды призывался в совет моего монарха, когда весь мир домогался этой чести, и я обязан ему этой услугой теперь, когда многие считают ее опасной». Для защитительной речи они выбрали более молодого адвоката де Сеза и принялись за изучение пятидесяти семи обвинительных пунктов и ста двух документов.
Настало 26 декабря, среда. Де Сез говорил почти три часа. Его речь, мужественная и обдуманная, могла бы произвести впечатление, когда бы не было все решено заранее. В кулуарах так и гудело: если англичане судили и казнили своего тирана, сделавшись первым из свободных народов – презираемые англичане! – то разве Франция, по милости судьбы, не может теперь соперничать с Англией в этом отношении? Может и должна!
Де Сез понимал, что обречены на поражение и он с его попытками защиты, и король. Единственное, о чем адвокат просил, это чтобы не сам Конвент выносил приговор, а чтобы спросили волю народа. Народа, именем которого революционеры учинили в стране кровавый дебош! Увы, в этом адвокату и его подзащитному было отказано. «Вот он, народ!» – прозвучало с высоких трибун обвинения, а затем последовал патетический жест в сторону переполненных рядов для публики.
Кто же занимал те ряды? Разношерстная толпа! По словам нашего информатора, в основном это были простолюдины, отбросы общества, обитатели рынков, мясники в фартуках и с ножами за поясом, черные от копоти угольщики, пьяные санкюлоты в красных колпаках. В первом ряду были оставлены места для герцога Орлеанского и его любовниц. Они приехали в фиакрах, разукрашенные трехцветными лентами и синими и красными перьями. Кузен короля приехал полюбоваться тем, как его родственнику будут выносить смертный приговор.
Но большую часть мест в зале занимали подруги этой ужасной женщины, Теруань де Мерикур, потому что она опасалась, что мужчины побоятся голосовать за смерть Людовика. Как я слышала, эта особа вообще невысокого мнения о мужчинах и признает их годными только для своих развратных занятий, но отнюдь не для серьезных, тем паче государственных дел. Ну что ж, жизнь показала, что эта девка хорошо знает людей…
Писать больше не могу – меня зовут к отцу.