Глава 3
– Неужели без Спарты мы не можем выбросить Гиппия из Афин? – Прокл не скрывал раздражения: – Звать чужаков на нашу землю – не слишком ли большая цена за победу? Неужели нам не хватит поддержки Дельф?
– А что ты хочешь? – не выдержал Клисфен. – Чтобы мы так и сидели в этих Дельфах, ничего не делая? Посмотри, какое Гиппий выстроил себе убежище на холме Мунихий в Пирее. Кроме того, он уже отправил послов в Персию. Дарий после бесславного возвращения от скифов только и мечтает о какой-нибудь победе. Он заставил македонского царя признать свою власть! Тот даже согласился свою дочь Гигею выдать за этого перса… как его там – Бубара, вроде. Правда, македонцы утверждают, что убили семерых персидских послов, а замужество – лишь стратегический ход, но ход этот, похоже, привёл их волку в пасть. Теперь Бубар распоряжается в Македонии, а царь Македонии Аминта с сыном Александром – одно название, что цари. Мы не можем терять время, Прокл! Нам и так туго пришлось после боя у Лепсидрия, когда Гиппий напал на нас всей своей армией. Сколько достойных людей мы там потеряли – вспомнить страшно! Да что я говорю, ты ведь сам чуть не погиб! Нам повезло, что удалось унести оттуда ноги! И ещё больше нам повезёт, если Дельфы станут на нашу сторону. Тогда спартанцы обязательно нам помогут.
– Ты так уверен в том, что оракул будет вещать в нашу пользу? Ты подкупил его, что ли?
– Не будь наивным, Прокл. Жрецы Дельф заинтересованы в нас и не станут мешать. Мы ведь получили подряд на строительство их храма Аполлона.
– Строительство, которое пока не началось, хотя давно пора. Ты вообще собираешься восстанавливать храм?
– Разумеется. Иначе нельзя. Храм будет восстановлен, но тогда, когда это будет нужно нам.
– Тебе, то есть?
– Не понимаю, чем ты недоволен? Ты ведь сам пришёл ко мне.
– Я пришёл бороться с Гиппием, а ты готов ввергнуть всю Аттику в войну со Спартой.
– Они будут нашими союзниками.
– Никогда! Спартанцы всегда живут своими интересами. Они придут сюда, только если эти интересы потянутся в нашу сторону, но тогда их будет не остановить. А воевать с ними у нас сил не хватит!
– Успокойся, я знаю, что делаю. – Клисфен резко повернулся, и Гектор отпрянул от окна, через которое прекрасно слышал весь разговор. Не то, чтобы он собирался подслушивать, но бездействие сводило его с ума. Никто не говорил, что происходит, а обрывки разговоров не позволяли составить полной картины. Отец мрачнел с каждым днём, и это беспокоило Гектора. Что-то определённо готовилось, и юноша хотел знать, чего ожидать в ближайшем будущем.
Судя по разговору, предстояло жаркое время, раз отец так горячится. Гектор неторопливо побрёл по безлюдной дороге, ведущей к святилищу Аполлона. Горная гряда, носившая название Парнас, уходила вверх, а на склоне одной из гор, во много раз превышавшей высоту Кроноса, в несколько ярусов поднимался Дельфийский комплекс. Сюда стекались отовсюду, чтобы спросить о будущем, узнать, будут ли успешны те или иные начинания, выяснить, какой союз лучше заключить, как получить выгоду в деловом предприятии, стоит ли начинать войну. Центром Дельф являлся Дельфийский храм, посвящённый Аполлону, покровителю искусств, спорта и Дельф. В храме, недоступная для постороннего взора, сидела пифия и вещала свои пророчества. Понять, что она вещает, не дано было никому, помимо оракула – жреца храма. Он-то и передавал волю Аполлона тому, кто пришёл узнать ответ божества на тот или иной вопрос.
Храм Аполлона, выстроенный когда-то Трофинием и Агамидом, сгорел почти сорок лет назад. Новый храм начали было возводить на новом месте – пожар пожаром, но должен же оракул иметь своё место под солнцем – однако пока строительство продвинулось недалеко. Работы оказались дорогими, и деньги пришлось собирать со всех концов эллинского мира. Дельфы повсюду искали средства на перестройку храма, а когда они были собраны, Клисфену удалось убедить амфиктионов – представителей государств, которые занимались делами святилища в Дельфах, – в том, что он сможет выстроить новое сооружение, не превышая установленной цены. Клисфен получил подряд, который отдал в его распоряжение колоссальные средства в триста талантов, и теперь обязан был начать строительство. Знакомый Клисфена, архитектор Спинфар из Коринфа, по его просьбе согласился осмотреть руины храма, чтобы предложить план и смету работ.
Сами работы пока не начались и, судя по всему, начинаться не собирались. Гектор задрал голову и разыскал на склоне остатки храма – немногие сохранившиеся колонны и стены, выстроенные из камня на века, но не простоявшие и нескольких десятилетий. Интересно, когда-нибудь он увидит этот храм во всём его великолепии? Станет ли храм вновь тем местом, где можно будет возносить хвалу Аполлону, а не напоминать себе о том, что всё смертно, даже камень?
Солнце заливало парнасский склон, безжалостно поливая жаром Дельфийское святилище. Внизу располагался ярус с сокровищницами, подобными олимпийским, затем шла площадка с остатками храма Аполлона. Выше по склону, невидимый снизу, прятался за соснами и кипарисами стадион, на котором каждые четыре года проходили Пифийские игры, где, в отличие от Олимпийских, венок победителю вручался лавровый, а не оливковый. Ближайшие игры должны были состояться больше, чем через год.
Гектор, напоследок кинув взгляд на панораму Дельфийского святилища, отправился обратно в деревушку, где остановились они с Проклом. Честно говоря, он не понимал, почему отец против участия спартанцев. Какая разница, кто им поможет расправиться с Гиппием – ведь он главный враг, а не Спарта? Гектор был согласен с Клисфеном: любая цена не казалась ему большой, и он не понимал, как отец этого не видит. Хорошо хоть Клисфен достаточно ненавидит Гиппия. Интересно, оракул и впрямь станет на их сторону? Неужели Клисфен может предвидеть будущее?
Очевидно, Клисфен мог, потому что его предсказание сбылось. Пифия изрекла: спартанцы обязаны помочь афинянам освободить город от тирана. Спартанцы, у которых были неплохие отношения с Гиппием, не были рады такому прорицанию. Раз за разом они искали возможности как-то иначе понять речения пифии – никогда Дельфы не видели столько спартанцев за такой короткий срок. Но когда пророчество было повторено снова и снова, спартанцы признали, что воля богов есть высший закон, и поклялись его выполнить. Клисфен не скрывал радости и постоянно обсуждал со жрецами какие-то вопросы – наверное, старался, чтобы они не забыли сделанного предсказания. Подготовка к походу на Афины заняла немного времени: спартанцы к войне были готовы всегда. Войско во главе с Анхимолием, должно было плыть на кораблях до гавани Афин, высадиться и занять Афины. Всё казалось простым и понятным.
Высадка в гавани Фалерон прошла удачно, но, когда спартанцы направлялись к Афинам, дорогу им преградила конница. Никто не предполагал, что Гиппий успеет вызвать её аж из самой Фессалии. В придачу к коннице на равнину высыпала армия афинян, перекрывая доступ в город. Спартанцы, которых оказалось маловато для столь многочисленных соперников, ничего не могли противопоставить атаке фессалийцев во главе с известным воином Кинеем. Обезглавленные после гибели Анхимолия, они вынуждены были отойти. Возвращение в Спарту было бесславным, хотя потери говорили о жестокой битве.
Клеант, узнав о неудаче, раздражённо фыркнул, но никто не заметил, как известный всей Спарте чемпион выражает негодование неудавшейся экспедицией Анхимолия. Он сам мечтал поучаствовать в ней, но получил отказ.
После победы в Олимпии Клеанта встретили как триумфатора, был дан обед, на который собрались самые именитые люди Спарты, включая обоих царей и пятерых эфоров. Победа подразумевала также, что Клеант имел право идти на войну, находясь впереди войска, рядом с царями. Однако этой-то возможности он был лишён, поскольку, как бы ни была велика победа, она не добавила ему возраста. Клеанту оставалось несколько месяцев, чтобы закончить обучение и стать полноправным гражданином Спарты. Таков был закон, один для всех.
Сначала Клеант злился, пытался найти способ обойти закон, но получил лишь снисходительные пожелания подождать чуток. Оставалось только смириться, и вскоре Клеант изо всех сил стал готовить себя к тому, чтобы стать воином. Он неистово тренировался – даже при подготовке к Олимпийским играм он не изводил себя до такой степени. Опытные и много повидавшие наставники восхищались стойкостью и выдержкой юного чемпиона, который не собирался почивать на лаврах, а стремился по-настоящему обрести себя в воинских традициях. Его всячески хвалили и поддерживали, лучшие бойцы Спарты давали ему уроки лично, не гнушаясь сражаться с ним на равных.
Раньше Клеант не задумывался, что будет чувствовать, если придётся воевать. Он знал, что выполнит свой долг. Теперь же это был не просто долг. При отъезде из Олимпии Клеант так и не попрощался с Гектором, а просто исчез, как и в первый раз. Он чувствовал, что при взгляде на молодого представителя Афин его передёргивает – ведь именно афиняне убили Праксидама. Тогда это чувство заглушалось болью от потери, но за прошедшие два года боль утихла, и на первый план вышла ненависть – страстная и безжалостная. Достаточно безразличное, хотя и приправленное любопытством детское отношение к афинянам сменилось желанием расквитаться со всеми соотечественниками тех, кто мог иметь отношение к нападению на корабль эгинцев.
Меж тем подготовка к новому походу шла полным ходом. Если раньше Спарта не была настроена воевать с Гиппием, то теперь и пифия была не нужна: все хотели отомстить за поражение и смерть Анхимолия. Кстати вспомнилось, что Гиппий был союзником вечного врага Спарты – Аргоса. Даже оба спартанских царя, Демарат и Клеомен, которые нечасто соглашались друг с другом, нашли общий язык и согласились возглавить новый поход на Афины.
После победы в Олимпии для Клеанта настали нелёгкие времена. Обрушившаяся на него слава, которой восхищались и завидовали, не только не радовала, но иной раз даже злила. Воспоминания переполняли его, и порой Клеант проклинал свою отличную память. Он стал плохо спать и раздражение своё часто спускал на товарищах по отряду. Те не возражали, признавая право Клеанта на такое поведение и не обращая внимания на то, что он становится всё более непримиримым, стремится победить любой ценой. Несмотря на постоянное общение с другими юношами и взрослыми спартанцами, он научился скрывать свои чувства от посторонних, отгораживаясь от их назойливого присутствия напускным равнодушием или весёлостью. Пусть себе бродят вокруг, лишь бы не лезли в душу.
В душе Клеант мечтал о мести, и эту месть он не мог свершить, потому что был недостаточно взрослым! Это угнетало и бесило, и Клеант считал дни до последнего испытания на зрелость – криптии. Он бы с радостью заменил его участием в войне с афинянами, но это было невозможно, и поделать Клеант ничего не мог. Оставалось лишь утешаться мыслью, что, убивая одних афинян в этой войне, он одновременно помогал бы другим. Вот этого он точно не желал!
– Клеант, идём, войско отправляется в Афины, не хочешь нас проводить? – позвал довольный Каллител, который был для Клеанта, пожалуй, единственным другом и одновременно наставником. Ему было уже двадцать восемь, и он имел полное право идти на войну. Клеант буркнул что-то, но Каллител лишь слегка усмехнулся, привычный к такому поведению младшего друга.
– Пошли, брось злиться. Хватит на твою долю войн. Вот начнутся криптии…
– Да знаю, знаю. Но гоняться по лесам за беззащитными илотами – разве это война?
– Поосторожнее. Все эфоры, когда начинается срок их службы, приносят не только клятву верности Спарте, но и объявляют войну илотам. Это война, не сомневайся. – Каллител посерьёзнел: – Ты ведь знаешь, чего нам стоило завоевать Мессению. Её жители спят и видят, как от нас избавиться. Кабы не постоянная готовность к войне, нас бы давно перебили. Так уже случилось много лет назад, когда мессенцы восстали, и это повторится, если мы расслабимся и перестанем относиться к ним, как к противнику. Пусть нет доблести в том, чтобы убивать рабов, но это необходимо, потому что они живут в нашей стране и работают на нашей земле. Они близко, в отличие от тех же Афин.
– Я бы предпочёл воевать с афинянами.
Клеант не рассказывал о Праксидаме никому. Для него это была месть за одного человека, а не борьба во славу государства, но пусть Каллител и остальные считают его ненависть к афинянам проявлением воинского духа и желанием обрести славу воина.
– Кто знает, может, такой шанс тебе ещё выпадет. А пока пожелай мне удачи.
– Желаю тебе встретить следующий месяц на вершине акрополя Афин.
– А что у них за акрополь?
– Укреплённая скала. Сердце Афин.
– Вечно ты всё знаешь. Может, знаешь, как его захватить?
– «Доблесть, выучка, храбрость помогут вам в победе», – процитировал Клеант старого учителя. – «Не думайте о смерти, и вам никто не страшен». Помнишь?
– Конечно. Эти уроки никто из нас до гроба не забудет.
– Вот и применяй их – учитель он был так себе, но воевать умел. – Каллител едва не рассмеялся, и друзья заторопились к месту сбора войска.
Тишина стояла такая, что дыхание оглушало. Клеант, укрытый темнотой и деревом, пытался разглядеть во мраке хоть какое-нибудь движение. Он ждал, терпеливо снося ночную прохладу и урчание желудка, в котором почти ничего не было уже два дня. Голод, впрочем, мало его беспокоил. У него было задание, выполнив которое он получит права гражданина и сможет участвовать во всех военных походах Спарты. Правда, пройдёт десять лет, пока он сможет занимать государственные должности, – такое возможно было только с тридцати лет, – но к власти Клеант и не стремился. Публичность не столько пугала его, сколько отталкивала необходимостью постоянного общения с огромным количеством разных людей. Ему и так почти не удавалось найти уединение: его постоянно о чём-то спрашивали, искали совета или пытались его дать. Зато сейчас он был один.
Ночь вступила в свои права, и его ждала охота. Уже несколько дней Клеант вёл ночной образ жизни: днём находил укромное местечко в тени и засыпал, а к вечеру начинал осматривать окрестности, выискивая добычу.
Их было много – юных спартанцев, кому почти стукнуло двадцать, и кто рвался теперь доказать государству свою преданность и умение. Предстояло последнее задание: доказать, что они способны убивать людей.
Испокон веку в Спарте существовал обычай: под конец учёбы все юноши участвовали в криптиях, охотясь по ночам на рабов, устраивая на них засады, убивая, где только могли. Так они показывали свои навыки, смелость, смекалку и заодно уменьшали поголовье рабов, большинство которых были жителями Мессении – когда-то свободной и сильной страны. Рабы – их называли илотами – жили и работали на огромной территории, завоёванной Спартой в тяжёлых боях.
Не то, чтобы убийство илотов было регулярным. Государство, которому принадлежали рабы, по-своему заботилось о них: издавало законы, не позволявшие гражданам заниматься самоуправством, собирать налог свыше положенного по закону и уничтожать государственную собственность. Но ради того, чтобы держать в узде огромную массу работников, государство использовало криптии – обычно раз в год. Устрашение, демонстрация силы, опыт для молодёжи – для этого они и проводились. Впрочем, многие взрослые спартанцы не упускали шанса поразвлечься, пользуясь возможностью. Это помогало поддерживать форму между войнами.
Ради выполнения криптии Клеант совершил путешествие в Мессению. Это было необязательно – илотов хватало и в Спарте, – но чемпион должен подтвердить свой статус, совершив что-то особенное. Каллител как-то похвастался своим наделом в Мессении, где, правда, почти не бывал, и Клеант вспомнил, что там находится и его собственный участок – наследство отца. Он получит его в своё распоряжение после того, как станет полноправным гражданином. Туда он решил отправиться.
Клеант прислушался, выделяя несвойственные ночи звуки. Дорога в деревню, где жили илоты, была недалеко, и он надеялся, что сегодня ему повезёт с поиском жертвы. Он уже две ночи шатался по лесу, но пока встретил лишь несколько больших групп мессенцев.
Послышался тихий говор, и Клеант насторожился: судя по всему, на этот раз по дороге шли двое, причём голос, который был слышен, явно принадлежал девушке. Убивать женщин Клеант не собирался, но затем он различил другой – мужской – голос, и резко выпрямился, прислушиваясь.
– Говорят, многие спартанцы уехали в поход против афинян. Ты что-нибудь слышал, Лик?
– Да, так и есть. Свергать тиранов в Афинах, – в голосе Лика отчётливо звучала издёвка.
– Значит, это надолго?
– Надеешься, что это нас спасёт? Войны приходят и уходят, а мы как были рабами, так и остаёмся. И всё же эта война может сослужить нам отличную службу. Если мы все соберёмся и ударим по собственным тиранам, то сумеем вырвать нашу землю из их рук. Ты понимаешь, Леония? Пришла пора! В последний раз мы воевали со Спартой так давно, что они вряд ли считают нас серьёзной угрозой.
– Так вот к чему ваши собрания? Хотите поднять восстание? – голос девушки дрогнул, но она взяла себя в руки. – Думаешь, у вас хватит сил?
– Не знаю, но дальше терпеть невозможно. Вчера погиб мой друг – похоже, открылся очередной охотничий сезон. Нас бьют, как зайцев, а мы молчим. Хватит! – Лик уже почти кричал, так что Клеанту не приходилось напрягать слух, чтобы разобрать слова. А слова эти заставили его похолодеть. Восстание илотов! Ясно, что рабы собирались ударить, пока боеспособные жители Спарты ушли в поход. Необходимо было действовать, и как можно скорее. Лик и Леония ушли вперёд, и Клеант торопливо, но осторожно, пошёл следом. Пара шла, не оглядываясь, что было на руку молодому спартанцу. Он выскользнул на дорогу и тенью последовал за ними. Приученный ходить неслышно, Клеант лишь молился, чтобы под ноги не попалась какая-нибудь хрупкая ветка. Юноша вынул кинжал и бегом преодолел оставшиеся несколько шагов. Лик не ожидал опасности, но успел почувствовать, как чья-то рука хватает его за горло. Внезапный удар в спину он уже не ощутил: смерть была мгновенной.
– Лик! – вопль Леонии разнёсся в ночи, и она бросилась к упавшему рабу. – Лик!
Клеант отпрянул, раздумывая, не убить ли и её.
– Ты убил моего брата! – Леония подняла взгляд, полный ненависти и боли, и Клеант вдруг вспомнил, как сам испытывал то же самое, когда услышал о смерти Праксидама. Он отступил на шаг и опустил кинжал. Девушка порывисто встала, и Клеант решил, что она вот-вот бросится на него. Он быстро шагнул к ней, схватил за волосы и приставил кинжал к горлу.
– Будешь орать – тебе конец, – прошипел он, зная, что вряд ли решиться убить её сейчас. – Брату не поможешь, но если хочешь похоронить его, а не лечь в могилу вместе с ним, слушай меня. Ты мне не нужна. Сейчас я уйду, а ты делай, что хочешь. Попытаешься напасть – я в долгу не останусь. Ни одна рабыня не поднимет на меня руку, понятно? Похоже, твой хозяин не научил тебя повиноваться, ну так я это исправлю. Ясно?
Леония медленно кивнула, коснувшись клинка подбородком. Клеант не ощущал её страха.
– Прекрасно, – Клеант говорил шёпотом. – Что ж, я ухожу. Но не советую радоваться, скоро мы встретимся. – И он исчез в темноте, уверенный, что больше не увидит Леонии.
Углубившись в лес, Клеант вдруг понял, что взбудоражило его не только убийство, но и странное волнение, которое возникло, когда он коснулся обнажённой кожи девушки, вдохнул запах её волос. Его поразили её красивый профиль, освещённый луной, и её храбрость перед лицом опасности. Но стоило Клеанту понять, что его беспокоит, как он выругал себя и ударил рукой по бедру – и невольно вскрикнул. Он забыл, что в руке ещё находился окровавленный кинжал. Клеант растерянно посмотрел на глубокую царапину, которая больше угадывалась, чем виднелась на ноге. Кровь, вытекавшая из раны, смешивалась с кровью убитой им только что жертвы, словно предсказывая, что тесная связь с этой семьёй стала неразрывной. Клеант потряс головой. Невозможно! Ничто не может связывать свободного гражданина Спарты и жалких рабов! Чтобы отвлечься, Клеант напомнил себе о готовящемся восстании, которое не отменят из-за гибели одного человека. Надо поспешить в Спарту и предупредить власти. Конечно, можно разыскать местного наместника и сообщить ему, но Клеант не знал толком, где его искать, да и вряд ли у него достаточно сил, чтобы расправиться с восставшими. Нет, нужно большое подкрепление! Не хватало только позволить илотам вкусить крови спартанцев.
Вернувшиеся из Мессении спартанцы были крайне довольны собой. С помощью относительно небольшого войска им удалось в полной мере проявить свои навыки. Вечером был объявлен общий пир, на котором присутствовать дозволялось и эфебам. Клеант среди них стал главным героем. Именно он поднял тревогу, предупредив пятерых эфоров, которые несли всю полноту ответственности за внутренние дела Спарты. Полученная от Клеанта информация вынудила их быстро собрать оставшееся взрослое население, которое прекрасно помнило о событиях последней Мессенской войны, произошедшей более ста лет назад. Победы Спарты, воспетые Тиртеем в стихах, живописали сражения между двумя государствами, и спартанцы с детства изучали их в школах. Но эти победы достались непросто: Спарте пришлось пройти через огромные потери, а сама война длилась много лет.
Тогда победила Спарта, и эта победа поставила Мессению на колени. Вся территория Южного Пелопоннеса к западу от Спарты оказалась в полном распоряжении Лакедемона, который установил в Мессении свои порядки, превратив население Мессении в рабов. Они не были рабами граждан Спарты – нет, рабами владело государство, которое ссужало их в пользование своим гражданам вместе с мессенской землёй, поделённой на участки-клеры. Клерами обладал каждый гражданин Спарты, они позволяли получать доход и кормить семьи. Илоты работали – спартанцы жили на плоды их трудов, тратя всё время на военную подготовку. И сейчас спартанцы в очередной раз отстояли своё право на владение рабами, о чём с гордостью поведали за праздничным обедом.
Клеант слушал рассказы о погромах, обысках, арестах, казнях, когда на улице хватали всех без разбора. Мужчин из деревни, где Клеант нашёл свою первую жертву, подвергли допросу, после которого, как с удовольствием описывали разгорячённые пиром спартанцы, над деревней несколько дней стоял женский вой. Впрочем, судьба женщин тоже не была лёгкой. От подробностей, которыми наперебой делились участники операции, Клеанта мутило, а желание заставить болтунов замолчать всё усиливалось. В отличие от большинства сверстников, интерес к противоположному полу у него пока ограничивался тем, что он разглядывал почти обнажённые, изгибающиеся в танце девичьи тела во время праздников или на тренировках по военному делу, которые девушки посещали наравне с мужчинами. Но Леонию он не забыл до сих пор. Стоило ему представить, что с ней проделывали всё то, о чём поведали воины-победители, и в голове рождались мысли, отнюдь не свойственные спартанцу.
Буря эмоций, незнакомых и потому пугающих, захлестнула парня, и он перестал воспринимать происходящее. Еда, которую он с удовольствием поглощал, вдруг приобрела отвратительный привкус, и Клеант отложил кусок мяса.
– А потом мы выхватили у неё мальчишку – наверное, брата, ведь она была такая молоденькая, – и поделили их обоих между мной и Листратом. Кинули жребий, ему достался мальчишка, и Листрат за шкирку поволок его в хижину. Ну и я своего не упустил. На ней был какой-то мерзкий пеплос – я решил, что грех портить такую красоту и… – Слова потонули в приступе смеха, от которого Клеант вздрогнул. Ему не было жаль мальчишку или кого-либо другого, но почему-то не хотелось, чтобы той девушкой оказалась Леония. Клеант резко поднялся и двинулся к выходу. Добраться до дверей он не успел. Один из бывших эфоров, Этеолк – тот самый, который ездил с ним в Олимпию, – остановил его и поманил к себе.
– А вот и Клеант. Помните, каким он был при рождении? Дохлятиком. Едва не отправился в Тайгетскую пропасть. А посмотрите на него теперь – чемпион Олимпийских игр, ещё повоевать не успел, а уже раскрыл заговор! И это только начало! Помяните моё слово – этот парень пойдёт далеко. Садись, друг! Отныне место тебе рядом со мной. Скоро ты станешь гражданином нашего государства, Клеант. Клянусь Зевсом, ты как никто другой заслужил это право! Ты знаешь, что тебе придётся выбрать, к какой сисситии ты будешь принадлежать? Это – один из главных твоих выборов в ближайшее время, ведь ты выбираешь товарищей, с которыми будешь проводить почти всё время, и каждый будет учить тебя всему, что знает сам. С ними ты будешь делить всё – от еды до мыслей и надежд. Так вот, я хочу пригласить тебя стать членом сисситии, к которой принадлежу я. У нас собрался отличный круг друзей, и, кстати, Каллител тоже с нами. Что скажешь?
Для того чтобы стать членом определённой компании, или сисситии, в которую входили человек по двадцать мужчин из разных семей и разного возраста, необходимо было согласие всех её членов. Отверженный хотя бы одним из них оказывался в неловкой и позорной ситуации. Приглашение лично от члена сисситии такого высокого положения означало, что никто не проголосует против. Он должен радоваться.
Клеант растянул губы в улыбке и выразил необходимую благодарность:
– Это большой почёт и ответственность, Этеолк. Клянусь, я вас не подведу. Я буду достойным учеником.
Больше он не стал говорить, ведь краткость в словах – главное достоинство спартанца. Юноша уселся за стол возле Этеолка и оставшуюся часть дня уйти не пытался, слушая рассказы о подавлении несостоявшегося восстания. В конце концов, он уже не мальчик, пора думать, как мужчина. Эмоции лишь причиняют неудобство. Зачем переживать из-за рабов? Нет – из всех чувств, которые он оставит при себе, ему нужна только ненависть. Ненависть к своим врагам и врагам Спарты.
Терпение Гектора истощалось. Осада Афин спартанской армией продолжалась уже несколько дней, а конца и края ей не предвиделось. Все вокруг говорили, что город достаточно обеспечен продовольствием и водой, чтобы выдержать не один месяц осады. Спартанцы, после того, как ими была обращена в бегство знаменитая фессалийская конница, удовлетворили таким образом свою жажду мести и теперь маялись от безделья. Гектор издалека наблюдал, как испаряется их желание находиться в Аттике, сменяясь раздражением из-за невозможности вступить в бой. В лагере Клисфена также росла неуверенность. Алкмеонид всё поставил на эту победу, и сейчас, как вчера вечером вырвалось у отца, буквально ходил по краю пропасти. Он должен был победить любой ценой, чтобы с триумфом вернуть былую славу своего рода, а также отстроить Дельфийский храм, на который были выделены крупные деньги.
Гектор отвлёкся от Клисфена и посмотрел на акрополь, расположенный на высокой отвесной скале, которую предстояло взять силой или измором.
– Ты должен быть осторожнее, Гектор. Если будешь отвлекаться, враг легко подкрадётся к тебе со спины, – прозвучал знакомый голос отца, после чего он добавил, словно услышав мысли сына: – Спартанцы не станут брать акрополь силой. Последний, кто пытался его захватить, – Килон, и для него это очень плохо кончилось. Это было почти сто тридцать лет назад.
– А что случилось?
– Килон хотел власти. Он собрал союзников и напал на акрополь. Вот только властям это не понравилось – сторонников Килона разбили, а потом почти всех казнили. Предок Клисфена Мегакл тогда был архонтом и руководил расправой. Из-за этого многих его родственников изгнали потом из Афин – потому что в попытке подавить мятеж Мегакл преступил все законы. Об этом до сих пор помнят.
Прокл устремил взгляд на спартанцев.
– Ещё несколько дней, и они просто уйдут.
– И что тогда будет с нами?
– Боюсь, этого никто тебе не скажет. Клисфен и думать не хочет об отступлении.
– А ты разве хочешь?
– Думать всегда полезно, – Прокл склонил голову и огляделся. – Впрочем, сейчас я предпочёл бы действовать. Поехали со мной.
– Куда?
– Клисфен предложил проехаться вокруг города, посмотреть… – Прокл неопределённо махнул рукой, потом поджал губы. – Ему сообщили, что Гиппий может попытаться покинуть Афины тайно. Мы отправляемся проверять сведения. Выйдем, как стемнеет.
Гектор, который готов был уже взвыть от тоски, воспрянул духом и встрепенулся. Размяться ему не помешает. А уж поучаствовать в вылазке со взрослыми – о таком любой мальчишка мечтал, едва начиная понимать, что такое война.
Отряд из двадцати человек выехал ночью. Гектор видел, что солдаты не особо надеются захватить афинского тирана, но внимательно прислушивался и всматривался в темноту. Остальные тихо переговаривались, чёрными тенями скользя мимо деревьев, освещённых луной.
Перед рассветом напряжение начало отпускать Гектора, и он остановился, чтобы помочиться. Остальные успели уйти вперёд, и Гектор, закончив своё дело, уже собирался броситься за ними, как услышал тихое звяканье металла. Гектор застыл, прислушиваясь и пытаясь понять, откуда пришёл звук. Явно не со стороны отцовского отряда. Гектор хотел проверить, кто там, но и подвести отца не хотелось. Он был один – и пусть ему хватило бы смелости вступить в бой, в одиночку он не смог бы ничего противопоставить врагам, если их хотя бы два-три человека. Звать на подмогу бессмысленно: крик услышат и в темноте могут скрыться. Гектор раздражённо посмотрел в сторону непонятного звука, потом в отчаянии прикинул, сколько времени уйдёт на то, чтобы позвать товарищей, и в конце концов, прикусив губу и придерживая меч, осторожно побежал следом за Проклом.
Тот уже заметил отсутствие сына и начал беспокойно оглядываться, когда появившийся внезапно из темноты Гектор шёпотом обрисовал ситуацию. Конечно, звук мог ничего не значить, но пренебречь сведениями никто не желал. Прокл кивнул в сторону, куда указал Гектор, и все бросились туда, стараясь передвигаться тише. Гектор попытался бежать впереди, но чья-то рука оттолкнула его, и вскоре он оказался за спинами остальных, обиженно глядя, как солдаты ухмыляются ему, пробегая мимо. К счастью, в темноте усмешки становились невидимыми куда быстрее, чем фигуры людей. Гектор припустил следом.
Бежать пришлось недолго – вскоре они наткнулись на группу вооружённых людей, которые, несмотря на неожиданность нападения, быстро пришли в себя и вынули оружие. Отряд Прокла окружил неизвестных, среди которых было несколько воинов, а также женщин и детей. В воздухе резко прозвучал вопрос:
– Вы кто?
– А вы?
Прокл вышел, держа меч в руке:
– Мы люди Клисфена.
– Мы из Афин, хотим покинуть город, – прозвучал нетерпеливый ответ. Вперёд выступил какой-то мужчина с бородой, высокий и крепкий. – Мы не знаем, каковы ваши цели…
– Наши цели мы вам подробно сообщим, как только доставим в лагерь, – насмешливо оборвал Прокл. – Идём, – он махнул отряду, и беглецов начали окружать гоплиты.
Бородач беспокойно огляделся, рука его потянулась за оружием, но Прокл угрожающе шагнул в его сторону.
– Зачем вести нас в лагерь? Вы же видите, это просто горожане. Мы доставим их на корабль, – успокаивающе произнёс бородач. Только теперь Гектор сообразил, что направлялись они к гавани.
– Может быть, но мы проверим. Никто не может покинуть Афины без проверки. – Прокл был настороже, Гектор буквально ощущал его подозрительность. – Вы идёте с нами, – отрезал Прокл.
– Следите за ними, – обратился он к отряду, но вдруг бородач что-то выкрикнул своим. Группа людей отделилась и скрылась в кустах, а бородач вытащил меч и бросился на Прокла. Гектор открыл рот, но не закричал. Отец отбил удар молниеносно, отбросив противника левой рукой. Сражение напоминало скорее свалку, чем настоящий бой. Гектора оттёрли в сторону, однако уже через несколько мгновений он бился с человеком, лицо которого скрывал шлем. Сталь поблёскивала и звенела. Противник Гектора был куда старше и опытнее, и юноше пришлось туго. От сильного удара он полетел на землю, выставив перед собой меч. Голова ударилась о какой-то корень и вспыхнула от боли. С трудом Гектор разглядел, как кто-то отбросил его врага, разрубив ему мечом правую кисть. Не кто-то. Прокл. Гектор выдохнул. Прокл обеспокоенно всмотрелся в сына, стараясь убедиться, что тот в порядке, потом отвернулся и приказал солдатам следовать за беглецами. На земле осталось несколько трупов и раненые.
Гектор с гудящей головой поднялся с земли, упрямо глядя в сторону, куда ушёл отец. Он не знал, сколько времени просидел вот так, в рассеивающемся полумраке. Неподалёку слышались звуки сражения, которые постепенно затухали. Гектор поднялся с земли. Он шатался, но собирался следовать за своими, когда обратил внимание, что бывший противник, уже без шлема, повернулся в его сторону. Явно не видя Гектора, с искажённым от боли лицом, он сделал пару шагов, зажимая левой рукой искалеченную правую. Он споткнулся о собственный шлем, валявшийся на земле, и едва не упал. Гектор инстинктивно придержал его за плечи, и у него перехватило дыхание. Он узнал человека, чьё лицо снилось ему по ночам, закрытое безликой маской. Сейчас оно было открыто, и это было лицо дорифора – владельца кинжала, убившего Софию. Гектор, не задумываясь, ударил его кулаком в живот. Тот завизжал от боли, но Гектор не останавливался, пока бесчувственное тело не упало на землю.
Прокл устало вытер лоб, вложил в ножны меч, проследил за процессией, уводившей пленников в лагерь, и нахмурился. Гектор пока не подошёл. Внезапно его внимание привлёк визг, раздавшийся из-за деревьев, и Прокл поспешил обратно.
Солдат, от которого Прокл спас сына, без сознания лежал на пропитанной кровью земле. Осколки кости выглядывали из кровавого месива правой руки.
Гектор держал раненого за левое плечо, тряс его и орал: – Ты, убийца! Зачем ты убил маму?! Кто тебе приказал? Отвечай! Отвечай, ублюдок!
Прокл вздрогнул, услышав обвинение, его лицо затвердело при виде человека, нанёсшего Софии роковой удар. Ярость накатила волной и накрыла его с головой.
– Отвечай, мразь! Зачем ты её убил? – голос Гектора снова прорезал утренний воздух, потом дорифор жалобно и тонко завыл, и Прокл внезапно очнулся. Он прыгнул к сыну и с трудом оторвал от раненого.
– Гектор! Послушай, Гектор! Оставь его! Он тебя не слышит! Оставь, ты его убьёшь! Хочешь, чтобы он сдох, не сказав правды? Хватит! Он вряд ли сейчас помнит, о ком ты говоришь! Дай ему прийти в себя!
Гектор обернулся, и Прокл подался назад, столько безумия увидел он в глазах сына. Тот заорал:
– Если сам не хочешь, то не мешай… А я хочу… – Гектор замолчал, решая, чего же он хочет. Прокл внимательно посмотрел на него:
– Откуда ты знаешь, что её убил он?
Гектор поражённо уставился на отца.
– Ты что? Конечно, он! Это же его кинжалом убили маму! А кто ещё это мог быть?
– Он мог отдать кинжал другу, начальнику, да мало ли кому! Я верю тебе, я уверен, что он убил Софию, но мне этого мало! Я хочу знать наверняка! Хочу знать, зачем он это сделал!
– Да плевать мне, зачем! Это был он, и я хочу, чтобы он сдох! – Гектор пнул лежавшего на земле человека и хотел было воткнуть в него меч, но Прокл обхватил его сзади и оттащил в сторону.
– Дай мне его убить! Не смей мешать! Если сам боишься, дай мне!
Гектор почувствовал, как руки отца отпустили его, и от неожиданности упал на колени, упёршись руками о землю. Ладони скользнули по кровавой каше, разъехались в стороны, и Гектор ударился подбородком о незамеченный им камень. Зубы клацнули, в глазах потемнело, а подбородок саднило. Гектор помотал головой, приподнял голову, потом перекатился на бок и увидел протянутую руку отца. Он задумчиво посмотрел на неё, потом всё же протянул свою, запачканную землёй и кровью. Прокл рывком поднял сына на ноги, осторожно придержав, когда тот покачнулся. Гектор ещё толком не пришёл в себя, когда услышал слова отца:
– Если хочешь, можешь убить его прямо сейчас. Давай. – Прокл процедил это нехотя, сквозь зубы, и Гектор недоверчиво прищурился.
– Я никому и слова не скажу. Его смерть ни у кого не вызовет сомнений. Убить его потом ты не сможешь. Ну, решай.
Гектор отступил на шаг, до него медленно доходили отцовские слова, и он нерешительно перевёл взгляд на раненого.
– Ну, в чём дело?
– А почему ты сам его не убьёшь?
– Потому что я не уверен, что Софию убил он.
– Но ты позволишь мне покончить с ним, хотя и не уверен в его виновности?
– Да.
– А что потом?
– Ты так и не узнаешь правды. И был он виновен или нет, ты тоже не узнаешь. Зато сможешь утешаться тем, что лишил жизни человека, который и так почти мёртв.
Гектор долго молчал, глядя на дорифора. Он представил себе, как берёт меч и пронзает им беспомощного человека…
Он не мог. Просто не мог. Постепенно Гектор остывал, наваждение прошло, но жажда справедливости и желание найти виновного остались.
– По-твоему, он придёт в себя? Я должен знать, что тогда произошло. А его должны судить за убийство.
– Думаешь, я этого не хочу? Думаешь, мне всё равно? Ты действительно веришь, что я думать забыл о Софии? – Прокл буквально кричал, словно избавляясь от накипевшего за последние годы. – Я долго тогда искал его по всем Афинам. Но он как в Аид провалился! Никто ничего не говорил! Все молчали!
– Но ты мне ничего не рассказывал… – выдавил Гектор.
– Нечего было рассказывать. Да и мал ты был тогда. Это ведь была не случайность, что мы так быстро уехали из города. Почему я присоединился к Клисфену, хотя ненавижу политику? Почему отдал ему деньги, одолженные Мильтиадом? Да потому, что в одиночку я ничего бы не сделал! Я уехал из Афин, чтобы иметь возможность сражаться! А ты думал, я испугался? – Гектор одно время так и думал, но признаваться в этом сейчас было стыдно.
– Ладно, не отвечай, я и так понял. Я не хотел ничего тебе говорить, потому что не знал, как всё было. И сейчас не знаю. А вот он знает, – Прокл кивнул на мужчину. – И всё расскажет. Защищать и прятать его теперь некому, так что нам нужно лишь подождать, пока он очнётся. Согласен?
– Но как мы его судить будем? Мы же не в Афинах. У нас даже врача нормального нет!
Прокл неожиданно улыбнулся. Это была скорее даже гримаса – холодная, жестокая и торжествующая.
– Думаю, скоро мы вернёмся в Афины, – тихо сказал он. – Знаешь, кого мы захватили?
Гектор с любопытством уставился на отца.
– Эти люди были телохранителями Гиппия и охраняли его сыновей. Теперь они у нас! – Голос Прокла стал громче, когда он повторил: – Дети Гиппия у нас.
Прокл огляделся.
– Давай дотащим этого парня до лагеря. Здесь нам больше делать нечего.
Гектор кивнул. Сегодня он увидел отца таким, каким даже не представлял. Сам он был словно выжатый виноград, и его пробирал холод, несмотря на усиливавшуюся жару. Гектор молча помог Проклу соорудить носилки и вдвоём они потащили раненого в лагерь. Гектор шёл впереди и не замечал улыбки, которая время от времени трогала губы отца.
В лагере их ожидали новости. Клисфен едва не плясал от радости, выкладывая Проклу внезапно возникшие планы.
– Это действительно сыновья Гиппия. Он хотел отослать их подальше от опасности – наверное, к своему брату Гегесистрату, тирану Сигея, или к дочери в Лампсак, – но в результате они оказались у нас в руках. Теперь Гиппий выполнит наши условия, ему некуда деваться. Отличная работа! Благодаря тебе, Прокл, у нас есть заложники, о каких можно только мечтать! Я уже послал гонца Гиппию, так что скоро мы окажемся в Афинах!
Прокл не стал задерживаться. Отец с сыном потащили носилки дальше, разыскивая лекаря. Дорифор почти лишился кисти, а Гектор явно сломал ему несколько рёбер.
Сдав незнакомца в надёжные руки – лекарь заверил, что он вряд ли помрёт в ближайшее время, раз ещё жив, – Прокл и Гектор медленно пошли к своей палатке.
– О чём ты думаешь? – Гектор оглянулся на палатку лекаря, словно боясь, что оттуда выскочит их пленник.
– Дети станут заложниками – ценой, которую Гиппий заплатит за сдачу Афин. Это шанс, который никто не упустит.
– Считаешь, он решит сдать Афины?
– Гиппий вряд ли пожертвует детьми ради Афин, которые, по сути, уже потерял. Его положение и без того безнадёжно.
– А что бы ты сделал?
– Я никогда не ставил власть превыше всего, тем более семьи. Мне трудно представить, что можно пожертвовать детьми ради чего-то столь мимолётного. Я уверен, что Гиппий достаточно любит сыновей, чтобы не потерять их. Скоро увидим!
Как и предсказал Прокл, Гиппий не выдержал и согласился покинуть Афины в обмен на жизни сыновей. К счастью для него, афинские законы против тирании, установленные в стародавние времена, были достаточно мягки: тирану грозило изгнание.
По заключённому со спартанцами договору ему дали пять дней, чтобы уехать, после чего сторонники Клисфена и спартанцы должны были занять город. Спартанцы огорчились, что не пришлось повоевать, но тут прибыл гонец из Спарты, сообщил, что в Мессении раскрыт заговор, и оба царя – Клеомен и Демарат – в полном согласии двинулись обратно, даже не успев насладиться плодами собственной победы. По крайней мере они выполнили волю богов, высказанную оракулом Дельф. Впрочем, Диадор, тоже находившийся в лагере своего кузена Клисфена, ехидно заметил Гектору:
– Боги и мятеж, конечно, вещи важные, но если цари не могут решить, кто главнее, то какая уж тут война.
– А почему в Спарте два царя? – Гектору давно хотелось это знать.
– Когда-то давно в разных государствах иногда было по несколько царей, которые представляли разные общины и роды. Только потом рано или поздно выдвигался кто-то один и свергал остальных, а в Спарте получилось по-другому: там так и остались две династии, берущие начало от первых царей. Одного звали, кстати, Прокл, а второй – Эврисфен, кажется. Они, значит, остались, а при Ликурге – их знаменитом законодателе – это было закреплено законом. Однако верховная власть принадлежит не царям, а пяти избираемым эфорам. Цари там скорее высшие военачальники.
– А что у них случилось, поссорились?
– Не знаю, просто ходят слухи. У них вообще проблемы в царском семействе. У Клеомена был брат Дорией, так и они не могли трон поделить. Клеомен старше, но Дориея это не остановило. В конце концов Дориею пришлось уехать из Спарты. Недавно он участвовал в войне Кротона и Сибариса и погиб. Теперь вот Клеомен с Демаратом не слишком ладят. Знаешь Исагора? Нет, вряд ли. Когда ты уехал из Афин, то был слишком молод. Он сын одного афинского аристократа Тисандра. Исагор всё это время жил в Афинах. Гиппий его не трогал. Теперь Исагор стал гостеприимцем9 Клеомена. Это неспроста. Зачем Исагору тесная дружба с Клеоменом? И зачем это царю Спарты? Похоже, во главе Афин спартанцы видят не Клисфена, а Исагора, и хотят наладить с ним отношения. В Спарте явно что-то происходит, но кто знает, что именно? Спартанцы – люди неразговорчивые.
Раненого, как вскоре оказалось, звали Тимен, и уже через три дня после того, как Гиппий оставил Афины, он был в состоянии выдержать допрос, хотя лекарь заверил, что долго он не протянет. Правую кисть пришлось отрезать, но рука воспалилась, потеря крови тоже давала себя знать, а лихорадка от внутренних повреждений держалась уже пару дней. Прокл настоял на допросе, и теперь в небольшой комнатке, где Тимена держали под стражей, набилось человек десять, включая Прокла, Гектора, трёх магистратов под руководством второго архонта-василевса10 несколько представителей Ареопага11.
Тимен, который даже не представлял, в чём дело, был удивлён таким вниманием и беспокойно заёрзал на постели, перебегая взглядом с одного человека на другого. Было видно, что любое движение даётся ему с трудом, и Гектор внезапно пожелал ему прожить подольше, чтобы не унести в могилу нужные сведения.
Заговорил Клисфен, взявший на себя роль защитника интересов Прокла.
– Против тебя, Тимен, выдвинуто обвинение присутствующим здесь Проклом. Во время последних Панафиней была убита жена Прокла София. Она была убита кинжалом, который сын Прокла Гектор видел в твоих руках – ты поднял его с земли после того, как ты и другие дорифоры убили одного из восставших. Ты помнишь тот день?
Тимен, который поначалу недоумённо нахмурился, начал бледнеть, хотя казалось, что это невозможно. Руки нервно мяли подстилку. Он кивнул и облизал губы.
– Ты убил Софию?
Тимен мог поклясться, что не совершал убийства, и тогда начался бы судебный процесс Прокла против Тимена, до которого Тимен вряд ли дожил бы. Гектор видел, что внутри Тимена идёт борьба, он принимает решение. Если он признается в убийстве, его может ждать смерть. Губы Тимена искривила усмешка – Гектор словно прочитал его мысль «я и так мёртв». Гектор вздрогнул и стряхнул наваждение. Тимен облизал сухие губы и прохрипел:
– У меня был приказ! Я должен был служить Гиппию!
– Он приказал убить Софию?
– Нет! Это была случайность! Она кинулась защищать её!
– Кого?
– Предательницу… Львицу…
Львица – такое прозвище было у Леены, сестры Гармодия и дальней кузины Софии. По слухам она была если не единственной, то одной из причин заговора против сыновей Писистрата. Неужели это с ней София вышла повидаться?
– Мы выследили её, Леену… и собирались арестовать, когда та женщина… – Прокла передёрнуло, – …подошла к ней. Она-то первая нас заметила и закричала. Ну, мы, конечно, бросились к ним. А его жена, – Тимен кивком указал на Прокла, – собиралась ей помочь. Она бросилась на меня, словно хотела силой остановить, но я… – Тимен перевёл дыхание и уставился в потолок. Потом заговорил снова:
– У меня в руках был кинжал, и когда она начала бороться, так получилось, что я ударил её… Мои товарищи убежали за Лееной и ничего не видели. Я тоже пошёл за ними…
– Скорее, побежал, – презрительно бросил Прокл. – Мы оказались на улице почти сразу, как услышали крик, но тебя там уже не было!
– А что мне было делать? Ваша жена сама виновата… – Тимен прищурился, когда к нему угрожающе шагнул Прокл, но не остановился: – Она хотела помочь мятежнице и поплатилась за это. Сейчас я для вас враг, но тогда я выполнял свой долг.
– У наёмников нет долга – одна выгода.
– Чтобы получить выгоду, надо выполнить свои обязанности. Это наш долг. Мы поймали Леену…
– И запытали до смерти, как и Аристогитона.
– А я при чём? Они устроили заговор и убили Гиппарха!
– Моя жена не участвовала в заговоре!
– Она хотела помочь мятежнице, – упрямо повторил Тимен.
Прокл с ненавистью смотрел на человека, которого с радостью уничтожил бы, но какой в этом смысл? Тимен был лишь орудием, ему не было дела ни до Софии, ни до её родных. Даже Леена значила для него не больше, чем полученная за её поимку награда. Какой смысл мстить? Он оглянулся на сына и с удивлением заметил, что тот смотрит на Тимена с тем же чувством, что и он сам: как на гада, который вызывает отвращение, которого можно раздавить без труда, уничтожить, но при этом его смерть не вызовет ни удовольствия, ни удовлетворения. Если раньше он и хотел, чтобы суд приговорил убийцу к смерти, то теперь ему даже этого было не нужно. Пусть подыхает сам! Прокл резко повернулся и покинул комнату.
Он ушёл недалеко, когда его догнал Гектор. Некоторое время они молчали, но потом Гектор не выдержал:
– А знаешь, я так долго мечтал о том, чтобы придушить этого ублюдка, а теперь… Я даже не стал требовать казни. Он всё равно сдохнет!
– К тому же, не он один виноват, – пробормотал Прокл.
– Да, – кивнул Гектор, – но мы уже не сможем отомстить Гиппию!
– Гиппию? Ты прав, он тоже один из виновных, – Прокл задумался, потом невесело усмехнулся:
– Но ты неправ в другом. Мы отомстили ему. Подумай, Гиппий лишился всего, ради чего совершил это убийство. Он лишился власти – а ведь он так старался сохранить наследство отца. Он уехал в изгнание и скоро станет попрошайкой при дворе какого-нибудь иноземного царька. Он сможет советовать, но не сможет приказывать, и даже покушаться на его жизнь желающих не найдётся. А если он отыщет союзников и вернётся сюда, его ждёт та же участь, что и Полиника, сына Эдипа, который повёл чужую армию против родных Фив и погиб от рук его жителей. Ты, Гектор, тоже должен сделать так, чтобы он никогда не получил назад то, что мы у него отобрали. Лучшей мести для таких, как он, я не знаю! А этот, – Прокл махнул рукой в сторону дома, где держали Тимена, – он не жилец. Он жил, не имея своего дома, а когда умрёт, никто не придёт почтить его память!
Весь день лил дождь, небо покрывали свинцовые тучи. Гектор вышел из дома и направился на кладбище в квартал Керамик – ту его часть, которая находилась за городской стеной. Он решил сходить один, без отца, побыть наедине с матерью – впервые после её смерти. Показались Дипилонские ворота – те самые, откуда начались все беды, все смерти в его жизни, – и Гектор пошёл вдоль могил внешнего Керамика. В руках Гектор нёс фиалу с молоком для возлияния на могиле. Надгробная стела – вечная по сравнению с жизнью человека – высилась на могильном холме, а сам холм покрывали яркие цветы, чья жизнь была много короче человеческой. Рельеф на плите изображал стоявшую со склонённой головой женщину в хитоне и гиматии. Её профиль чётко вырисовывался на плоскости мрамора. Подобные рельефы часто встречались среди могил, но от этого Гектор не мог оторвать взгляд – он видел лишь свою мать, отражённую в холодном камне, хотя мастер даже не пытался придать фигуре сходство с Софией. Камень не мог передать её тепла и живости, но эта плита ещё годы или даже столетия простоит на могиле, пока новые надгробия будут появляться рядом.
Гектор прошептал:
– Здравствуй, мама. Возьми это молоко, – он осторожно наклонил фиалу, и белая струя полилась на холмик, орошая его поверхность. Молоко быстро впитывалось в землю – дар миру мёртвых от мира живых. Потом Гектор вынул нож и отрезал прядь волос, положив их на могилу. – Прости, что не мог прийти раньше. Это от меня не зависело: нас не было в Афинах. Но мы с отцом тебя не забыли. Мы знаем, что случилось с тобой, а тот, кто лишил тебя жизни, уже мёртв. – Тимен умер через два дня после допроса, и его тихо закопали где-то на окраине.
– Я прохожу военную службу, а как только отслужу год, стану гражданином Афин. У нас столько нового: Гиппия свергли, готовятся новые реформы. Отец принимает участие в политической жизни, представляешь? Столько перемен! Помнишь, в детстве я мечтал выиграть Олимпийские игры? Знаешь, я почти забыл об этом, а ведь я обещал тебе стать чемпионом. Не знаю, почему, но недавно отец вспомнил о моей мечте. Он хочет, чтобы я участвовал в играх. Сказал, что поможет мне всем, что в его силах. И я обязательно выиграю! Я посвящу эту победу тебе, мама. Обещаю!
Политическая жизнь в Афинах бурлила, как котёл с кипящей водой. Одни варились в этом котле, другие испытывали на себе лишь действие брызг, обжигающих, но не смертельных, а третьи возобновили жизнь, словно ничего не случилось, не обращая внимания на происходящие вокруг перемены. Гектор постигал воинскую премудрость, проводя массу времени на границе. И ещё он начал активно готовиться к играм в Олимпии, хотя до них оставался целый год.
Гектору было почти девятнадцать, он был достаточно общителен и быстро обзавёлся друзьями и подругами. Отец снисходительно усмехался, когда юноша рассказывал вечером, как в гимнасии он состязался с кем-либо из приятелей или участвовал в каком-нибудь празднестве.
Сам Прокл теперь входил в Совет Четырёхсот, который был управляющим органом в афинском государстве. Члены Совета избирались на год из представителей трёх первых имущественных разрядов12. Зевгиты, к которым принадлежал Прокл, нечасто могли позволить себе такую возможность, но Клисфен уговорил его, поскольку нуждался в сторонниках, которые не воткнут нож в спину и не будут претендовать на те места, куда он целил сам.
Для опасений у него были основания. По мере того, как воспоминания о тирании уходили в прошлое, страх, сплотивший различные группы населения, рассосался и группы распались, как попавшая под ливень необожжённая глина, от которой осталась одна только грязь. Даже Гектору, который больше интересовался радостями жизни и молодости, чем политикой, стало ясно: афинское общество расколото. Сам он не желал относить себя к какому-либо лагерю, потому как хотел быть просто гражданином Афин и служить городу, а также завоевать награду в Олимпии. Но, судя по озабоченности Прокла, стоять в стороне получится недолго.
Для Клисфена как гром среди ясного неба грянула весть: первым архонтом Афин избран Исагор. Клисфен, чьё желание поставить на эту должность своего родственника ни для кого не было тайной, заявил о необходимости политических реформ. Исагор резко выступил против: он занимался укреплением собственной власти, и любые перемены были не в его интересах. Камнем преткновения стал вопрос о гражданстве, точнее, о людях, получивших гражданство при Писистратидах. По мнению Исагора, такой привилегией могли обладать лишь избранные, достойные люди, а те, кого считал достойными Гиппий, вряд ли заслужили подобную честь. Рассуждая так, Исагор велел исключить из списков граждан всех, кто занял там место незаконно или недостойно. Специально созданная комиссия шерстила списки граждан Афин, копалась в их биографиях, проверяла на благонадёжность, опрашивала соседей. Многие потеряли сон, понимая, что их судьбы висят на очень тонкой ниточке. Недовольство подспудно ощущалось в перепалках в Народном собрании, так что даже яркое солнце, поливавшее холм Пникс, где проводились собрания, казалось милосерднее, чем жар, охватывавший сотни и тысячи спорящих на холме. Борьба в Совете Четырёхсот велась более скрытно, однако и оттуда Прокл возвращался усталым и мрачным.
Пришло время, и Гектор принёс клятву служить своему полису, после чего он, как сын свободных афинян, получил право участвовать в Народном собрании. До Олимпийских игр оставалось совсем мало времени, и Гектор усиленно тренироваться, когда его жизнь снова погрузилась в хаос.
Борьба Исагора и Клисфена настолько накалилась, что Исагор отправил сообщение царю Клеомену в Спарту с просьбой о помощи. В чём заключалась помощь, Гектор узнал от отца:
– Опять мы зовём чужаков для решения собственных проблем! Как можно не понимать, что это опасно! Дай волку палец – лишишься руки!
– Зачем Исагору помощь? Чего он хочет?
– Убрать Клисфена и его сторонников.
– Но как?
– Помнишь, я рассказывал тебе о Килоне? Ну, о том, что предок Клисфена Мегакл устроил расправу над участниками мятежа Килона, когда тот неудачно пытался захватить акрополь?
– Да ведь это было сто лет назад!
– Больше. Но годы не властны над традицией. Преступление, совершённое тогда, сейчас может дорого обойтись потомку Мегакла.
– Ты о чём?
– О том, что Исагор объявил Клисфена «запятнанным скверной». Мятежники просили защиты у Милостивой богини в храме на акрополе, и власти уверяли, что не станут казнить тех, кто пришёл в храм. Но как только сторонники Килона спустились с акрополя, их попросту забили камнями или зарезали. Мегакл уничтожил их, выманив из храма. В своё время за это из Афин были изгнаны его родственники, ибо очиститься от оскорбления богини можно было только изгнанием. Потом они вернулись, но пятно на имени рода осталось. Этим и пользуется сейчас Исагор.
– И что ему надо?
– Власть, – в голосе Прокла звучало отвращение. – А поскольку получить её своими силами в полном объёме он не может, то зовёт Клеомена. Не зря Исагор связал себя узами гостеприимства с этим спартанцем. Понимал, что власть так просто в руки не упадёт. Но я молчать не буду!
Прокл в Совете резко выступил против приглашения спартанцев, но это ничего не изменило, кроме отношения к самому Проклу. Быстро вспомнили, что София принадлежала к роду Алкмеонидов, и мнение Прокла сочли предвзятым.
После получения гражданских прав, как и любой спартанец, Клеант вступил во владение земельным наделом, на доходы от которого ему предстояло жить и кормить будущую семью. Надел когда-то принадлежал отцу и находился недалеко от той самой деревни, где во время криптии побывал Клеант. Как правило, владельцы земли редко посещали свои угодья: в том не было особого смысла, поскольку хозяйство лежало на илотах, которые отдавали хозяину определённую часть урожая, а остальное использовали для собственных нужд.
Получив землю, Клеант решил поехать в Мессению лично и осмотреть владения. Каллител, который уже начал усердно готовиться к очередным Олимпийским играм – прошлые он пропустил, а позапрошлые выиграть не сумел – решил, что поездка не повредит подготовке, и тоже надумал ехать, тем более что его надел тоже был в тех краях. Итак, друзья отправились на запад, к посёлку под названием Абия.
Местность, куда направлялись путешественники, располагалась за горой почти на границе со Спартой, и путешествие заняло пару дней.
Места были живописными, но Клеант мало обращал внимания на красоты природы – он торопился. К чему эта спешка, он и сам не знал, но, поскольку Каллител не возражал, остановок в пути они почти не делали. Клеант уже проходил этот путь в обе стороны, так что чувствовал себя уверенно.
Они подъезжали в деревушке, где раньше жила Леония. Каллител с любопытством осматривался, не замечая устремлённого вперёд взгляда Клеанта. Но если дорога была Клеанту знакома, то саму деревню он увидел впервые. Точнее, он её не увидел, потому что от посёлка ничего не осталось, кроме сгоревших остовов, почти обвалившихся за прошедшую зиму. Клеант резко остановился, глядя на разрушения, о которых участвовавшие в рейде спартанцы то ли забыли рассказать, то ли Клеант их просто не услышал. Деревня перестала существовать.
– Ты что остановился? – Каллител равнодушно взирал на чёрные остатки пепелищ. – Что это за место?
– Я был тут в прошлом году…
– А, значит, отсюда едва не начался мятеж? Что ж, справедливый финал для тех, кто посмел поднять на нас руку, правда?
– Разумеется, – Клеант почти бегом направился в сторону Абии. Участки друзей находились по соседству, общая граница проходила по ручейку. Городок Абия был маленьким и славился тем, что упоминался в поэмах Гомера. Семьи илотов, переданные во владение Клеанту, ютились в небольших домишках. Кроме того, на участке сохранилась с древних времён небольшая усадьба, но никто не занимался ею уже лет двадцать: отец Клеанта не любил проводить время в Мессении. Клеант обошёл усадьбу, прикидывая, стоит ли попробовать пожить здесь, но решил пока ничего не предпринимать, а познакомиться сначала со своими рабами.
Илотов было десять – четверо мужчин, три женщины и трое детей. Невысокий, коренастый мужчина по имени Харипп выступил вперёд и представил остальных: свою жену, двоих детей, брата, его жену, а также кузена Дамиса и его сестру с мужем и ребёнком.
Особенно среди них выделялся Дамис. Он был крупнее остальных, но, по всей видимости, боги обделили его разумом. В глазах застыло необычное выражение, совершенно, как заметил Клеант, не свойственное мессенцам: он смотрел на всех так, словно был доволен жизнью и радовался возможности приносить кому-то пользу. Добродушие исходило от него, а остальные илоты относились к нему, как к малому ребёнку. Почему-то Клеанта оскорбило, что в нём не видят врага – такого, какими были для него самого новоприобретённые рабы.
Илоты насторожённо поглядывали на нового хозяина, не зная, чего ожидать. Только Дамис безмятежно смотрел на Клеанта, и тот почувствовал себя неудобно, велев всем разойтись. Оставаться в усадьбе ему не хотелось, и Клеант отправился к дому Каллитела.
Клеант решил пожить в Абии несколько дней, понаблюдать за работниками, да и просто не слишком хотелось возвращаться в Спарту. Он с детства любил одиночество, но в Спарте остаться одному было невозможно. У него были бесконечные обязанности и многочисленные знакомые, которые делили с ним всё: пищу, сон, кров, военную подготовку, спортивные тренировки, развлечения. Только с Каллителом он чувствовал себя комфортно – тот был ненавязчив и с лёгкостью переносил молчание и угрюмость Клеанта. Каллител был старше почти на десять лет, но из-за победы в Олимпии смотрел на Клеанта как на равного. Даже обучая его тому, что полагалось знать спартанцу, Каллител относился к младшему товарищу с заметным уважением.
Клеант не задумывался о том, что заставляло его уезжать из собственной страны. Его походы в Олимпию, криптия, проведённая во враждебной Мессении, – каждый раз, когда выпадала возможность, он стремился вырваться из окружавших его границ. Сейчас он тоже не слишком торопился уехать из мест, где впервые обагрил руки человеческой кровью. Он слонялся по Абии, поклонился Гераклу в храме Геракла и Абии – кормилицы сына знаменитого героя, порасспрашивал о недавних событиях представителей спартанских властей – часть из них принадлежала к мессенцам, – и всё это время он неосознанно искал глазами знакомую фигуру. Уже темнело, когда Клеант вернулся в свою усадьбу. Леонию он так и не увидел.
На следующий день Клеант попросил Дамиса сопровождать его по городу, оторвав от работы в поле. Ему ничего не нужно было от Дамиса, но с ним можно было поговорить напрямую, не ощущая скрытой враждебности. Открытость этого человека в другое время вызвала бы у Клеанта лишь презрение, но сейчас ему нужны были сведения.
– Скажи, Дамис, что произошло с той деревней, мимо которой я проходил? Там остались одни пепелища. Почему?
– Это, господин, ваши приходили. Сказали, что мы виноваты в предательстве, и начали убивать. Мой племянник там был, ему было восемь лет, но они сказали, что он тоже предатель. Я пришёл, когда он лежал у одного дома, но сколько я ни просил, чтобы он сказал что-нибудь, он только на меня смотрел таким, знаете, испуганным взглядом… Да разве меня надо бояться? – внезапно спросил Дамис, и в глазах его мелькнули слёзы обиды. – Я говорил, что не обижу моего мальчика, я ведь его с рождения знал, любил как сильно, но он так и смотрел, будто не слышал. Я хотел стереть кровь с лица, но боялся, что ему будет больно. У него всё лицо было в синяках, а кое-где кожа лопнула. Там уже стервятники летали, хорошо, что я пришёл, не дал им повредить Пассию. Это его так звали. Он к вечеру помер. А ведь как меня любил! Мы играли часто, я его учил стоять за себя, да разве мальчику супротив взрослых воинов выстоять? Неужели они не видели, что он не может ничего им сделать? Как можно бить такого маленького?
Дамис так искренне недоумевал, что Клеант отвернулся. Он не знал, что сказать. Дети, девушки, старики – он никогда не видел себя их убийцей, он хотел сражаться с равным противником. Но рассказы соплеменников не выходили из головы, и впервые он отчётливо понял, что рано или поздно может оказаться на месте тех, кто способен убить маленького ребёнка. И участвовать в подобной бойне придётся не потому, что он хочет получить удовольствие или подавить очередной мятеж – а просто так положено, и такого поведения от него ждут.
Клеант решил перевести разговор в другое русло:
– А что, всех жителей деревни убили? Неужели никого не осталось?
– Да почитай и никого. Разве несколько девушек и мальчиков. Они, ваши то есть, всю ночь гуляли, им скучно было, и они пощадили их. Правда, многие из них наутро едва в себя пришли, а двоих похоронили потом. Бедная Леония не смогла их вылечить.
– Леония? – Клеанта будто ножом полоснуло, так неожиданно прозвучало давно ожидаемое имя. Он втянул воздух и медленно спросил:
– Кто она? Знахарка?
– О, Леония – чудо. Её тут все знают. Она происходит от Асклепия, потомка богов, который имел дар лечить людей. Ведь он у нас бывал, даже говорят, родился здесь, в Мессении.
– Кто её хозяин? – Клеант затаил дыхание, ожидая ответа. – Если мне понадобиться врач, к кому обратиться?
Будь на месте Дамиса кто-либо другой, Клеант не стал бы задавать этот вопрос напрямую – собеседник непременно заподозрил бы неладное, но Дамис лишь продолжил, довольный, что ему есть с кем поговорить:
– Дак она раньше в той деревне жила, ну, которую сожгли. И брат у неё погиб – кто-то из ваших убил. Не знаю, за что. Говорят, у вас есть такие обычаи – убивать людей, которые ничего вам не сделали. Правда, есть? Как такое можно? Зачем убивать? – Дамис смотрел прямо глаза Клеанта, во взгляде его не отражалось ни малейшего неодобрения или осуждения, лишь недоумение и любопытство.
Клеант не стал отвечать, и Дамис быстро забыл свой вопрос, а снова заговорил о Леонии:
– Она теперь тут живёт, возле храма Асклепию. Где ж ей ещё жить? Там дяди её дом, вот он её и приютил. Харипп – он её дядя и есть. Но сейчас Леония в соседней деревне. Там несколько человек заболело, и она вот лечить пошла. Каждый день так и ходит – по двадцать стадий туда и обратно. Вечером придёт.
Значит, Леония теперь принадлежит ему? Очевидно, перебравшись жить к Хариппу, она вошла в его семью и тем самым стала илоткой Клеанта. Спартанец не мог поверить в такую удачу.
До вечера время ещё оставалось, и Клеант решил поговорить с местным наместником Спарты – гармостом, в подчинении которого был местный гарнизон. Представитель был новый – старый не справился с обязанностями, и его после подавления восстания отправили заглаживать вину на подобную должность, но в совершенную глухомань в один из горных районов Спарты, где мятежами и не пахло. Там было скучно, и проявить военную доблесть не представлялось ни единой возможности. Туда посылали в наказание, и более постыдным для воина могло быть лишь обвинение в трусости.
Новый назначенец взялся за дело с умом. За свою жизнь он успел повоевать, а в самой Спарте занимал несколько государственных должностей, так что работа кипела. Агенор – так звали наместника – совсем не хотел когда-нибудь отправиться по пути своего предшественника и ревностно исполнял возложенные на него обязанности. Он вёл наблюдение за илотами, занимался учётом населения, отслеживал недовольных и принимали меры для предотвращения мятежей с такой рьяностью, что следы его работы виднелись повсюду: в отсутствии групп мессенцев, в том, что к вечеру на улице никого не оставалось, в непрекращающихся порках местных, после которых не всякий вставал с земли. Помощники Агенора никогда не сидели без работы, занимаясь не только отловом зазевавшихся после наступления темноты людей, но и скрытным наблюдением за их домами, подкупом домашних, устранением потенциально опасных типов и другими полезными для Спарты вещами.
Конец ознакомительного фрагмента.