Победить Наполеона. Отечественная война 1812 года. Часть II. И всё-таки они пересекаются… (И. А. Соболева, 2012)

Александр

1796 год самым решительным образом изменил жизнь великого князя Александра Павловича. С тех пор, как он себя помнил, рядом была бабушка. Она не только любила его. Она была к нему невероятно (учитывая своё положение и свои планы относительно внука) снисходительна. Она не стесняла его свободы.

^{Степан Щукин. «Портрет императора Александра I»}

^{Феликс-Эмманюэлъ-Анри Филиппото. «Подполковник 1-го батальона Корсики Наполеон Бонапарт»}

Года за полтора до кончины Екатерины II появились при русском дворе (под видом гостей, а по существу в качестве почётных заложников) братья Чарторыйские, Адам и Константин, сыновья ставшего после раздела Польши непримиримым врагом российской царицы князя Чарторыйского. Екатерина «пригласила» в Петербург любимых его сыновей, полагая, что в такой ситуации князь наверняка не решится ни на какие действия, враждебные России.

Государыня не препятствовала сближению внука с князем Адамом: общение с умным, блестяще воспитанным и образованным польским аристократом казалось ей полезным для ещё не вполне сложившегося характера Александра. Между тем князь Адам был убеждённым вольнолюбцем. Его враждебное отношение к политике Екатерины относительно Польши вполне понятно. Но он посягал на самодержавие как таковое, делился с великим князем своими планами свержения деспотизма, уничтожения рабства, введения конституционного правления. В душе мечтательного вольнодумца (будущего самодержавного монарха) взволнованные, красивые слова вызывали восторг: как удивительно совпадают их мысли! «Никто в России ещё не способен разделить их или даже понять», – с горечью заявлял великий князь.

Возможно, она об этом знала, но ей казалось, что, если внук пройдёт её путь, путь искреннего увлечения идеями свободы и справедливости, он станет не просто формальным, но подлинным, убеждённым продолжателем её дела и ему удастся то, что не удалось ей. Поверив в это (так хотелось верить!), она становится всё настойчивей в желании передать внуку престол «вне очереди», ещё при своей жизни. И тут он впервые выходит из слепого повиновения бабушке: отправляет ей письмо настолько уклончивое, что при всём желании трудно понять, говорит он «да» или «нет». Она огорчена. Но убеждена, что ещё сумеет его уговорить. Правда, не знает, что Александр неожиданно начал сближаться с отцом… Не знает она и того, что у него есть причина не желать власти, всё равно, «вне очереди» или по очереди. И это вовсе не боязнь обидеть родителей, которые – он не может этого не видеть – мечтают наконец-то занять трон. У него есть своя мечта, которой он делится с Лагарпом, с друзьями, но не с бабушкой. Стоит ли её огорчать? Она ведь всё равно не поймёт. Она бы и, правда, не поняла, ведь признавалась: «Я буду властвовать или умру». А он-то – её надежда – как раз и мечтал отказаться от власти, которую она ему так хотела вручить.

О своих тайных планах он писал 10 мая 1796 года Виктору Кочубею, человеку, которому полностью доверял (хотя почти все мемуаристы одной из главных черт его характера называют недоверчивость): «Вот, дорогой друг, важная тайна… В наших делах господствует неимоверный беспорядок, грабят со всех сторон; все части управляются дурно; порядок, кажется, изгнан отовсюду, а империя стремится лишь к расширению своих пределов. При таком ходе вещей возможно ли одному человеку управлять государством, а тем более исправлять укоренившиеся в нём злоупотребления… Мой план состоит в том, чтобы по отречении от этого неприглядного поприща (я не могу ещё положительно назначить время отречения) поселиться с женою на берегах Рейна, где буду жить спокойно частным человеком, полагая своё счастие в обществе друзей и в изучении природы».

Он был лукав, с этим не поспоришь. И мог говорить об уходе только для того, чтобы проверить, как к этому отнесутся слушатели. Такое возможно: он был мнителен и не слишком верил в искренность окружающих (возможно, судил по себе). Но это письмо Кочубею написано ещё в то время, когда юный великий князь был хотя бы иногда способен на искренность. Похоже, он на самом деле не хотел быть императором. Хотел бы – согласился бы на уговоры бабушки. А он продолжал строить планы жизни «частного человека»… Правда, роковое событие ближайшего времени и то, что за ним последовало, заставило Александра Павловича пересмотреть свои планы, но не отказаться от отречения, а просто перенести его на не вполне определённое будущее.

В ночь с 6 на 7 ноября 1796 года неожиданно от апоплексического удара скончалась Екатерина Великая…

Говорят, перед смертью, даже потеряв сознание, человек видит то, что рядом с ним происходит. Если это так, то последние минуты земной жизни Екатерины были отравлены. Обожаемый внук её без колебаний предал. Поняв, что ей уже не подняться, что через несколько часов вся власть окажется в руках отца, он на полчаса покинет умирающую, чтобы переодеться и встретить отца не в екатерининской (ненавистной Павлу потёмкинской) военной форме, а в гатчинской, сшитой по прусскому образцу. Павел, который позднее других приехал к матери, был счастлив, увидев сына в своей форме. Это был знак: сын готов ему подчиняться. Во всем. Он не подозревал, что обольщается: очень скоро Александр предаст и отца.

Но до этого ещё четыре года, надо сказать, не самых счастливых. Эти четыре года можно назвать второй жизнью Александра Павловича. В первой жизни, при бабушке, всё было озарено любовью. Во второй, начавшейся в 1796 году, о любви не было и речи…

Ему многое предстояло узнать о своих родителях. Хотя он на их счёт особенно и не обольщался. Екатерина ещё задыхалась в агонии, а они уже не могли скрыть нетерпения (они так долго ждали!). Вошли в спальню умирающей, Павел начал лихорадочно разбирать её бумаги. Свидетели вспоминали, что известный хитрец князь Безбородко, канцлер Российской империи, которому Екатерина вполне доверяла, молча указал Павлу на пакет, перевязанный лентой. Через мгновение пакет уже пылал в камине, огонь в котором разожгла ещё сама Екатерина. В пакете, скорее всего, было завещание в пользу любимого внука.

В ту жуткую ночь, когда умирала великая государыня, все, кто ещё вчера пресмыкался перед нею, добивались её расположения, боялись её, клялись в верности, вдруг, пусть ненадолго, показали своё истинное лицо. И Павел Петрович тоже показал. И его старший сын, когда переоделся в прусскую форму. Правда, этот маскарад заметили не все.

А вот не заметить, что произошло с Марией Фёдоровной, было невозможно. Как только Екатерина Великая испустила последний вздох, вместо привычно покорной, подобострастной великой княгини перед потрясенными придворными предстала незнакомая, властная женщина – императрица. Мария Фёдоровна не способна была понять гениальности Екатерины. Была уверена, что ничуть не хуже справится с обязанностями государыни. Даже лучше: ведь у неё, императрицы Марии, нет пороков свекрови – одни достоинства. Наконец-то она дождалась – заняла место свекрови! Но это ей только казалось… Занять место Екатерины Великой не мог никто.

Сумел ли Александр по достоинству оценить метаморфозу, происшедшую с матерью, почувствовал ли, чего ему будет стоить её безудержная страсть повелевать? Кто знает… Но, думаю, всякий раз, когда матушка всеми средствами (часто такими, какие в порядочном обществе считаются недопустимыми) заставляла его поступать не по своей, а по её воле, он не мог не вспоминать это невероятное преображение. Но… он был сын своей матери, и его лицедейство было, скорее всего, качеством наследственным. Так что они, как никто другой, понимали друг друга. А вот любили ли? Анализ дошедших до нас событий, внимательное изучение и сопоставление мемуаров привели меня к убеждению: нет, не любили. Он – боялся (не без лёгкого оттенка брезгливости – как некоторые боятся змей). Она – не могла простить, что не уступил ей самодержавную власть, беспардонно использовала его в своих целях (чего никогда не позволяла по отношению к младшему, Николаю, которого, несомненно, любила).

Скоро, когда главное место при дворе и в сердце её мужа займёт Анна Петровна Лопухина (в замужестве Гагарина), Марии Фёдоровне снова, правда, ненадолго, предстоит надеть маску оскорблённой невинности.

Александра Павловича только ленивый не упрекал в лицемерии. Но его ли это вина? Он вырос в обстановке изощрённой лжи. Не быть, а казаться – по этому принципу жила его матушка, которая постоянно носила маску Сначала нужно было заискивать перед ненавистной свекровью, потом – любезно улыбаться любовницам мужа, скрывать разлад в семье: приходилось заботиться о репутации династии. И, надо признать, делала это Мария Фёдоровна весьма успешно. Но сами-то члены царской семьи знали: главной краской в отношениях между ними стали в последнее время тревога и настороженность. Скоро им на смену придёт едва скрываемая подозрительность.

1796 год стал для Александра Павловича поистине роковым: сначала смерть бабушки, потом – официальное провозглашение наследником престола. Новый закон о престолонаследии гласил: корону наследует старший сын, за ним – его старший сын, а если такового не окажется, младший брат. От интеллектуальных, волевых и нравственных качеств наследника, а уж тем более от его желания или нежелания ничего не зависит. Александр понял: уйти в частную жизнь ему не позволят: не для того же родители разрабатывали свой закон, чтобы он с первого шага был нарушен! План-мечту пришлось менять. Но отказываться от него наследник престола не собирался. Он уйдёт, обязательно уйдёт, но для этого нужно сначала сесть на трон, сделать как можно больше для установления в стране свободы и справедливости, а потом – уйти. Но уйти не безвестным великим князем, а обожаемым государем, которому народ навсегда останется благодарен. В общем, перспектива сколь благородная, столь и неосуществимая…

Надо отдать должное Павлу Петровичу, старшего сына от государственных дел он не отстранял. Назначил генерал-губернатором столицы, командиром гвардейского корпуса. Девятнадцатилетнему юнцу даже при всём старании справиться с такими поручениями было нелегко. Впрочем, самостоятельности сыну император не давал. Более того, часто ставил его в положение невыносимое. Алексей Михайлович Тургенев, офицер Екатеринославского кирасирского полка (шефом полка в своё время был Потёмкин, потому екатеринославцев Павел не любил), вспоминал, как «однажды после окончания учений император, не говоря ни слова, ущипнул его за руку, не в шутку, как несколько лет спустя дёргал за уши своих гренадер “le petit caporal”[6], но с явным намерением причинить боль. Пытка продолжалась, и у молодого корнета на глазах выступили слёзы, в то время как стоявший вместе с Аракчеевым позади отца кроткий[7] Александр побледнел. Наконец Павел заговорил: “Скажите в полку, а там скажут далее, что я из вас потёмкинский дух вышибу!”»

Привожу этот рассказ вовсе не для характеристики Павла (это другая тема), а для того, чтобы стало понятно, каково было положение Александра: он, наследник российского престола, слова не смел сказать, чтобы прекратить унизительную экзекуцию…

«В России нет никого в буквальном смысле слова, кто был бы избавлен от притеснений и несправедливостей. Тирания достигла своего апогея», – писал незадолго до убийства императора друг наследника Виктор Павлович Кочубей.

Не избавлен от несправедливостей и наследник престола. Ещё недавно он был окружён любовью. Теперь – подозрениями. Эти подозрения Павла Петровича, с одной стороны, безосновательны: сын никогда не претендовал на корону. С другой – основания для подозрений самые серьёзные: сын не одобряет политику отца, признаётся, что ненавидит деспотизм во всех его проявлениях, что любит свободу и (о, ужас!) с живым участием следит за Французской революцией. К тому же великий князь явно что-то замышляет: эти тайные беседы с друзьями крайне подозрительны.

А сами друзья! Виктор Кочубей умён, талантлив, к тому же племянник самого Александра Андреевича Безбородко, канцлера, оказавшего в начале царствования неоценимую услугу Павлу Петровичу. Но в разгар Французской революции Виктор был в Париже, а когда вернулся, не скрывал восторгов. Павел Строганов хотя и крестник императора, но взгляды его способны принести наследнику только вред (об участии Павла Александровича Строганова во Французской революции я уже писала). Николай Николаевич Новосильцев хоть и старший в этой компании, а и он подвержен разрушительным идеям. Об Адаме Чарторыйском и говорить нечего: у него одна цель – восстановить польское государство. А там… есть все шансы стать королём. Так что дружба его с наследником российского престола отнюдь не бескорыстна. Только Россия может вернуть независимость Польше. Если император (будущий) захочет…

Никому из шпионов императора (нынешнего) ни разу не удалось подслушать, о чем говорят молодые смутьяны. Это была тайная жизнь Александра – второе лицо двуликого Януса. А первое, которое должен был видеть отец, – послушный сын, с увлечением занимающийся строевой подготовкой, обожающий военные парады. И это второе лицо вовсе не было маской. Александр и правда любил как свободу, так и армейскую муштру. Это странное сочетание несочетаемого великий князь сохранит, став императором.

Княгиня Дашкова вспоминала: «Четыре года царствования Павла, который делал из своих сыновей только капралов, были потеряны для их образования и умственного развития…» Мало того, Павел оставит в наследство сыну своего рода мину замедленного действия: Алексея Андреевича Аракчеева. Этот человек во многом определит судьбу императора Александра I.

А ещё княгиня Дашкова писала: «Я предвидела, что душевная доброта императора[8] и прочно усвоенные принципы гуманности и справедливости не помешают окружению завладеть его доверием, а министрам и высшим сановникам – делать всё, что они пожелают». Мудрая княгиня оказалась права лишь отчасти. Министрам и сановникам придётся по большей части делать то, что повелит император, даже если его повеления будут не самыми полезными для страны. Самый неоспоримый тому пример – военные поселения. Но это будет уже после того, как он достаточно долго пробудет самодержцем. А в последний год пребывания в ранге наследника окружению и в самом деле, как предсказывала княгиня, удалось «завладеть его доверием».

Зато отец окончательно перестаёт доверять старшему сыну. Он приглашает тринадцатилетнего мальчика – племянника Марии Фёдоровны Евгения Вюртембергского – погостить у тетки в России. Юный немецкий принц настолько пришелся по душе российскому императору, что он выразил намерение женить его на своей дочери Екатерине, усыновить и сделать наследником престола, отстранив не только законного наследника, Александра Павловича, но и всех своих сыновей. Через несколько лет принц Евгений подтвердит реальность этого намерения Павла Петровича и заявит, что тот собирался заточить в монастырь свою жену и детей, за исключением Екатерины, если только не обрекал Марию Фёдоровну на смерть от руки палача. Княгиня Гагарина и Кутайсов якобы слышали, как Павел сказал: «Еще немного, и я вынужден буду приказать отрубить некогда дорогие мне головы!»

Вот всем этим и воспользовался военный губернатор Петербурга граф Пётр Алексеевич фон дер Пален, возглавивший заговор против императора. Он неоднократно пытался привлечь наследника к участию в заговоре, убеждая в том, что единственная цель заговорщиков – благо России, исстрадавшейся под властью невменяемого тирана. Но Александр ловко уклонялся от решительного ответа. И вдруг Пален показывает цесаревичу приказ о его аресте (говорили, что граф вынудил Павла подписать этот приказ, но ведь не загипнотизировал же, не лишил воли и разума). И Александр (спасая свою жизнь!) согласился на отстранение отца от власти. Разумеется – бескровное. Разумеется, с гарантией свергнутому императору самых комфортных условий жизни…

Но… Павел подписал себе приговор, отняв у дворянства льготы, дарованные Екатериной Великой, насаждая в армии ненавистные прусские порядки, покусившись на имущественные привилегии ещё недавно всесильных Зубовых; не умел он щадить самолюбие приближённых, не сумел сохранить мир в семье. К тому же, отходя всё дальше от союза с Англией (сторонником которого был один из руководителей заговора Никита Петрович Панин, человек весьма могущественный и со связями), Павел (самодержавный государь!) склонялся к союзу с крамольной республиканской Францией, более того, замыслил совместный с этим чудовищем Наполеоном поход на Индию (а это означает уже прямое вмешательство в сферу интересов Англии). В общем, он очень постарался… Но вне зависимости от причин, которые побудили заговорщиков к действиям, именно они, убийцы Павла, определили судьбу Александра Павловича.

Вечером 11 марта 1801 года ужинали в столовой Михайловского замка. Обстановка за столом была на редкость спокойная. Только Павел, отужинав и посмотрев в зеркало, сказал обескураженно: «Странное зеркало, я вижу в нём свою шею свёрнутой». Любопытно, что почувствовал при этих словах Александр? Это был для него последний шанс рассказать отцу…

А в час пополуночи всё было кончено. Граф Пален сообщает цесаревичу о скоропостижной кончине императора и сначала уговаривает, а потом просто заставляет Александра Павловича (уже императора!) выйти на балкон и обратиться к гвардейцам Преображенского и Семёновского полков, стоящим у входа в замок.

А только что ставшая вдовой императрица, позабыв об усвоенном с детства умении держаться с достоинством, билась в истерике, кричала, требовала, чтобы Александр добровольно отдал ей, матери, вожделенную власть.

А потом наступило утро 12 марта, первое утро, когда к двадцатичетырёхлетнему Александру Павловичу обратились: «Ваше императорское величество».

Тем же утром был объявлен Манифест: «Мы, приемля наследственный Императорский Всероссийский Престол, восприемлем купно и обязанностей управлять Богом нам вручённый народ по законам и по сердцу в Бозе почивающей Августейшей бабки нашей, Государыни Императрицы Екатерины Второй, коей память нам и всему Отечеству вечно пребудет любезна, да по ея премудрым намерениям шествуя, достигнем вознести Россию на верх славы и доставить ненарушимое блаженство всем верным подданным нашим…»

Понятно, новый государь преследовал этим Манифестом цели политические: хотел успокоить всех, кто устал бояться, привлечь на свою сторону ещё не потерявших силу бывших екатерининских вельмож. Но, мне кажется, он ещё и надеялся искупить вину за предательство, которое совершил четыре года назад у смертного ложа Екатерины Великой…

Александр. Во главе Дома Романовых. Братья и сёстры

Екатерина Великая пережила немало тяжёлых минут оттого, что сына своего считала недостойным российского престола. Но что делать, если он – единственный? Была убеждена: для устойчивости династии необходимо иметь выбор. Сама родить ещё одного (а лучше, на всякий случай, нескольких наследников) в силу разных обстоятельств уже не могла. Значит – нужны внуки. Первая жена Павла оказалась неудачной во всех отношениях, в том числе и в этом: даже одного младенца выносить и родить не сумела. Выбирая наследнику вторую жену императрица в первую очередь обращала внимание – как это ни цинично, особенно для женщины, знающей, что такое любовь, – на здоровье претендентки и на плодовитость её семейства (точно по таким же критериям Наполеон будет выбирать себе вторую жену). В этом смысле (как, впрочем, и во всех иных) репутация Вюртембергской принцессы Софии Доротеи была безупречна.

Рождения первого внука государыне пришлось ждать недолго, и он, которого в надежде на великое будущее она назвала Александром, стал её кумиром. Об этом я уже писала.

А между тем великокняжеское семейство продолжало усердно исполнять свой долг перед Отечеством и царицей. Мария Фёдоровна родила десять детей, правда, только четверо из них были мальчики (к тому же четвёртый, Михаил, родился уже после смерти бабушки), что императрицу немало огорчало: девочек она не слишком жаловала. Так что у императора Александра I было трое братьев и пять сестёр (одна умерла ребёнком). Вот о них-то я сейчас и расскажу.

Допускаю, что кто-то найдёт этот рассказ излишним: мол, братья и сёстры не имеют отношения к серьёзнейшему и ответственнейшему царскому делу. Уверена: имеют. Потому что император – человек, а не машина для управления страной, народом, войском. И от того, что принято называть тылом, – от отношений в семье, в огромной степени зависит его душевное состояние, которое не может не отражаться на делах государственных.

Так вот, отношения у российского императора с братьями и сёстрами были самые тёплые. И даже если у кого-то из них находились поводы для недовольства (личные или связанные с управлением страной), никто никогда не интриговал против старшего брата, никто не то что не сделал, даже не сказал ничего, что оказалось бы ему во вред. В этом, кстати, огромное преимущество Александра перед Наполеоном (о его семье я тоже обязательно расскажу).

Начать следует с братьев. Вовсе не потому что они важнее сестёр. Просто следующим за Александром ребёнком в царской семье был брат, наречённый Константином. И о нём, и о младших братьях, Николае и Михаиле, можно рассказать немало интересного. Но объем книги заставляет отказаться от многих интересных фактов, в том числе и от подробного описания характеров и деяний братьев императора Александра. Так что расскажу преимущественно об их отношениях со старшим братом и о том, что они делали во время наполеоновских войн. Скажу сразу: младшим оставалось только мечтать об участии в сражениях: Николаю в 1812 году было шестнадцать лет, Михаилу – четырнадцать.

А вот для Константина Павловича военная служба была смыслом жизни.

Он пошел в деда и отца. Но тех интересовала шагистика, парады, форма – в боях им участвовать не пришлось. В отличие от них, Константин воевал, и воевал безупречно. Страха не знал. Участвовал в Италийском походе, в том самом, который сделал кумиром всей Европы фельдмаршала Суворова. Великому князю повезло: своей редкой отвагой и бережным отношением к солдатам он заслужил не только любовь, но и уважение (что было куда сложнее) великого полководца. Высоко ценил храбрость цесаревича, его рыцарское отношение к противнику и Михаил Андреевич Милорадович, которого французы называли русским Баярдом. Многие писали, что во время нашествия Наполеона великий князь Константин уговаривал старшего брата заключить мир с Наполеоном, потому что струсил. Думаю, это домыслы тех, кто вообще относился к Константину Павловичу резко негативно. Да, у него было достаточно неприятных качеств, но трусость в их число не входила. Он это не раз доказывал. Скорее всего, на заключении мира он настаивал потому, что не видел смысла в войне и, в отличие от брата, зная, что такое смерть на поле боя, жалел солдат.

О роли великого князя Константина в послевоенной российской истории мне ещё предстоит рассказать.

Что же до следующего брата, Николая, будущего императора, чьим именем называют целую эпоху отечественной истории, эпоху сколь блистательную, столь и позорную, то о нём много рассказывать не стану Не потому, что неинтересно. Напротив, интересно чрезвычайно. Но потому, что рассказ может оказаться слишком пространным (всё-таки целая эпоха!) и увести слишком далеко от темы книги. А ещё потому, что волей-неволей придётся ещё писать о нём, когда речь пойдёт и о трагическом завершении царствования его старшего брата, и о том, как новый император увековечил память об Отечественной войне.

В 1812 году ему было шестнадцать. Он рвался на фронт. Категорический запрет матери, заявившей, что он ещё ребёнок, поверг в отчаяние, он написал Марии Фёдоровне: «Я стыжусь смотреть на себя как на бесполезное существо на земле, которое даже не годно к тому, чтобы умереть храбрецом на поле битвы».

Во время заграничного похода русской армии он мечтал об одном: попасть на фронт. Но поучаствовать в боях братьям не пришлось. В своих мемуарах Николай Павлович с горечью писал: «Хотя сему уже прошло восемнадцать лет, но живо ещё во мне то чувство грусти, которое тогда нами одолело и в век не изгладится. Мы в Базеле узнали, что Париж взят и Наполеон изгнан на остров Эльбу». Зато братья стали свидетелями триумфа Александра Павловича. Отголоски его славы достались и им.

Когда младшие сыновья подросли, Мария Фёдоровна, обеспокоенная их всё укреплявшимся увлечением военным делом и желающая пробудить в них хоть какой-то интерес к наукам, решила определить сыновей в Лейпцигский университет. Но Александр решительно воспротивился (иногда он всё-таки осмеливался возражать матери): не пристало братьям российского императора учиться за границей. Да и в какое общество они попадут! Не лучше ли организовать своё учебное заведение, где мальчики могли бы слушать публичные лекции, причём в кругу достойных сотоварищей. Так в 1811 году под личным попечительством государя был основан Царскосельский лицей, учебное заведение чисто гражданское. В его программе не было ни одного предмета, связанного с военным делом. Он призван был, по мысли Александра, вылепить из юных воспитанников новое поколение государственных мужей, надёжных помощников государя, не обременённых предрассудками предшественников. Местом обитания лицеистов была выбрана летняя резиденция в Царском Селе: помещение, соединенное с главным корпусом галереей, – братья будут жить во дворце, а учиться вместе с другими воспитанниками.

Но планам Александра Павловича не суждено было сбыться. Началась война – в такое время обучение великих князей в сугубо гражданском учебном заведении выглядело неуместным… Так что война всё-таки повлияла на судьбу младших великих князей, хотя в боях им поучаствовать и не пришлось.

Зимой 1825 года Михаил Павлович гостил в Варшаве у наместника Польши цесаревича Константина (напомню: цесаревич – титул официального наследника престола). Там и узнал о неожиданной смерти старшего брата. До Польши скорбная весть дошла на два дня раньше, чем до Петербурга. В отчаянии (он искренне любил братьев, а старшего – просто боготворил) Михаил бросился в столицу. Не спал, загонял лошадей… И только добравшись до Зимнего дворца, только бросившись на шею брату Николаю, чтобы хоть как-то утешить того и самому найти утешение в общем горе, узнал об интриге с престолонаследием. Рассказав, что его вынудили присягнуть Константину и что многие тоже уже присягнули, Николай попросил брата немедленно возвратиться в Варшаву и уговорить Константина приехать в Петербург и принародно лично заявить о своём отречении.

Не отдохнув и дня, Михаил отправился в Варшаву. Но на слёзные просьбы брата Константин ответил решительным отказом: он уже написал письмо об отречении, остальное – не его забота. Михаил в отчаянии: он так хотел помочь Николаю, так хотел всех примирить…

В Петербург он вернулся 14 декабря… Бросился на Сенатскую площадь. Уговаривал солдат вернуться в казармы, обещал, что их не накажут. Но там, где не помог авторитет кумира армии генерала Милорадовича, куда ему, молодому, не успевшему снискать не то что славы, просто уважения… В ответ на уговоры в него стреляют, и не кто-нибудь, а сын любимого управляющего Павловским хозяйством его матушки, безупречного, преданного царской семье Карла Ивановича Кюхельбекера! На счастье, Вильгельм Карлович стрелял хуже Каховского. А может быть, слишком волновался, к тому же был близорук. Михаилу Павловичу пришлось ретироваться.

После разгрома восстания ему было поручено участвовать в работе Следственной комиссии, в которой он представлял царствующую фамилию и был, по всеобщему мнению, «не самым сердитым и усердным» из членов судилища. О душевных качествах великого князя Михаила можно судить хотя бы по тому, что он простил покушавшегося на него Кюхельбекера, более того, взял его под особое покровительство. Удивительно: все внуки Екатерины Великой были здоровыми, сильными, закаленными, а жили недолго (Александр умер в сорок восемь лет, Константин – в пятьдесят два, Николай – в пятьдесят девять, Михаил – в пятьдесят один).

После рождения Константина у Марии Фёдоровны почти четыре года не было детей. Зато потом за двенадцать лет она родила подряд шестерых девочек. Бабушка не скрывала разочарования: «По правде, я больше люблю мальчиков!» Но это вовсе не значит, что внучек она не любила. Сама подобрала для девочек воспитательницу, которой доверяла куда больше, чем невестке. Звали эту женщину, которой предстоит стать своим, любимым и искренне почитаемым человеком в семьях четырёх российских монархов, Шарлотта Карловна Ливен.

Семён Романович Воронцов, знаменитый русский посол в Лондоне, говаривал, что желает всем генералам Александра I быть похожими на Шарлотту Карловну Шутил. Но в каждой шутке, как известно, только доля шутки.

«Дочери все будут плохо выданы замуж, потому что ничего не может быть несчастнее русской великой княжны, – писала Екатерина барону Гримму. – Они не сумеют ни к чему примениться, всё им будет казаться мелким… Конечно, у них будут искатели, но это поведет к бесконечным недоразуменьям… При всем том может случиться, что женихов не оберешься… хотя и придётся поискать днем с огнем. Безобразных нам не нужно, дураков – тоже. Но бедность – не порок. Хороши же они должны быть и телом, и душою…»

А ещё не нужно было своих женихов, русских. Так уж сложилось с давних времён, ещё допетровских. И дело не в амбициях, даже не во вполне понятном желании породниться с иноземными государями, чтобы обеспечить России благожелательное отношение соседей. Дело в том, что не без оснований опасались: породнившись с царской семьёй, новые родственники начнут интриговать, добиваться всё больших и больших привилегий – и покоя от них не будет.

Так что искать женихов приходилось только за границей.

И, разумеется, находили. Но браки русских принцесс далеко не всегда были счастливыми. Старшая, Александра, вышла замуж за эрцгерцога Иосифа, младшего брата императора Священной Римской империи германской нации Франца II, ставшего (после того как Наполеон ликвидировал эту средневековую империю, просуществовавшую без малого тысячу лет) австрийским императором Францем I. Ему предстояло сыграть немалую роль в судьбах и Наполеона, и Александра. Он не раз воевал против императора французов на стороне императора русского, потом выдал за Наполеона свою дочь, воевал на стороне зятя против России, потом предал Наполеона… В общем, персонаж не простой. Но брат его казался партией вполне достойной.

Через месяц после свадьбы счастливая пара отправилась в Вену. Прощаясь со своей старшей дочерью, император Павел I не смог скрыть слёз. Он не выпускал руку Александрины, повторяя: «Чувствую, мы больше никогда не увидимся…»

Предчувствие не обмануло отца. В марте 1801 года на русской границе встретились два курьера. Один вёз в Вену сообщение о смерти императора Павла. Другой – в Петербург известие о смерти Александры Павловны. Она прожила всего восемнадцать лет…

Её недолгая жизнь в Вене была безрадостной.

Она умерла от заражения крови, ставшего результатом неудачных родов.

Следующая сестра была на семь лет младше Александра Павловича.

Росла она редкой красавицей. Выдали её замуж за Фридриха-Людвига, будущего герцога Мекленбург-Шверинского. Прекрасную Елену в Мекленбурге полюбили все: муж, свёкор, придворные, слуги, подданные. Её просто нельзя было не любить: красивая, весёлая, умная, тактичная, она способна была без труда обворожить любого. Довольно долго Елене Павловне пришлось прожить в Берлине. Берлинцы обожали свою королеву Луизу, урождённую принцессу Мекленбург-Стрелицкую (о ней мне ещё предстоит упоминать) и считали её самой красивой женщиной Европы. Появление при дворе красавицы, которая превосходила или уж, по меньшей мере, не уступала королеве, по всем законам жанра должно было привести к соперничеству. Ничуть не бывало. Красавицы стали неразлучными подругами. Умилённые берлинцы звали их не иначе как «четой роз».

Правда, дружба эта длилась недолго: Елене Павловне был отведён очень короткий срок земной жизни, всего девятнадцать лет… Луиза, которая была на девять лет старше Елены, пережила свою подругу на семь лет. Она скончалась в тридцать четыре года от чахотки (как и Елена) и опухоли на сердце.

Её придворная дама и подруга графиня София Мария фон Фос писала: «Врачи говорят, что полип в сердце был следствием большого и продолжительного горя». Горе, действительно, было: разгром Пруссии Наполеоном. Добавлю только, что Луиза, которую после её смерти полтора века будут называть в Германии «Прусской Мадонной», родила десять детей, среди которых прусский король Фридрих-Вильгельм IV, первый император объединённой Германии Вильгельм I и принцесса Шарлотта – русская царица Александра Фёдоровна, жена младшего брата Елены – Николая Павловича.

А Елена Павловна знала, что неизлечимо больна, но до конца дней заботилась не только о близких, но обо всех, кто нуждался в её поддержке. Накануне кончины, перестилая постель умирающей, у неё под подушкой нашли список семей, которым она намеревалась помочь.

Елене было два года, когда Мария Фёдоровна родила третью дочь, названную в честь матери Марией. Её больше других любил Павел Петрович. Он сумел оценить незаурядность её натуры: независимость, ум, волю, прямой и искренний нрав, интерес к серьёзным занятиям, исключительную музыкальную одарённость.

Все эти качества пленили наследника Саксен-Веймар-Эйзенахского герцога Карла Фридриха. Выйдя за него замуж, Мария оказалась в Веймаре, в городе, где жил сам Гёте, её кумир. А ещё – Виланд, Гердер, Шиллер. Виланд, как и великий Гёте, станет со временем её другом. А вот общение с Шиллером, проникнутое взаимным интересом и симпатией, окажется недолгим: после её приезда в Веймар он проживёт всего год. Но Мария Павловна навсегда останется горячей почитательницей его гения и верной покровительницей его вдовы Шарлотты фон Ленгефельд и четверых детей.

С самого начала пребывания в Веймаре Мария Павловна прославилась щедрой благотворительностью. Но когда Наполеон наложил на Веймар контрибуцию и бедные родственники попросили на её выплату денег из приданого Марии Павловны, старший брат категорически отказал, объяснив, что деньги пошли бы на подготовку войны с Россией. Мария вынуждена была согласиться. А вот чтобы отдать все свои драгоценности на устройство госпиталя для русских солдат, она ни у кого разрешения не спрашивала.

После победы над Наполеоном Александр, который ценил и этот её поступок, и незаурядный ум, пригласил сестру вместе со свёкром, получившим титул великого герцога, участвовать в Венском конгрессе, на который собрались главы европейских государств. Для наследной принцессы это было большой честью.

Вслед за Марией императрица родила Ольгу. Павел не скрывал удивления: «Откуда ребёнок? Я здесь, кажется, не при чём…» Привычных наград и торжеств по случаю прибавления царского семейства на этот раз не было. Девочка прожила всего три года. Её смерть совпала с рождением последней сестры Александра Павловича – Анны. Росла Аннинька тихой, безропотной и необычно для своего семейства набожной.

Особенно радужных планов на её счёт не строили. И вдруг к ней, такой робкой и незаметной, сватается величайший человек своего времени. Правда, при русском дворе далеко не все так его оценивают. А вдовствующая императрица иначе как корсиканским чудовищем вообще не называет. Не так давно она уже не позволила другой своей дочери, Екатерине, выйти замуж за «безродного корсиканца». И вот снова… Но на этот раз предложение нельзя считать серьёзным: Наполеону срочно нужен наследник, а Анна Павловна сама ребёнок, когда ещё она сможет родить…

Мария Фёдоровна с возмущением пишет Екатерине Павловне, на чью руку не так уж давно тоже претендовал император французов, которого вдова Павла Петровича императором не признаёт, считая всего лишь безродным выскочкой: «Не вызывает сомнения, что Наполеон, завидуя нашему могуществу, нашей славе, не может желать нам добра и его политика будет направлена против нас, как только кончится испанская война. Пока он нанес нам величайший вред, подорвав нашу торговлю и союз с Англией… Оскорблённый отказом, он будет ещё более недоволен и раздражен против нас до тех пор, пока не сможет объявить нам войну… Что касается бедной Анны, то на неё пришлось бы смотреть как на жертву, принесенную ради блага государства: ибо какое несчастье было бы для этого ребёнка, если бы она вышла замуж за такого изверга, для которого нет ничего святого и который не знает никакой узды, так как не верит даже в Бога? Принесла ли бы эта тяжкая жертва благо России? На что бы было обречено мое дитя? Интересы государства с одной стороны, счастье моего ребёнка – с другой. Прибавьте к этому ещё и огорчения и испытания, которые в случае отказа могут обрушиться на Александра как на монарха… Положение поистине ужасное…»

Александр выход из положения (или то, что ему кажется выходом) находит: через графа Коленкура он даёт Наполеону 23 января 1810 года такой вот отрицательно-дипломатичный ответ: «Я не могу, Ваше Величество, возражать матери, которая всё ещё неутешно оплакивает безвременную кончину двух своих дочерей, умерших от слишком ранних браков. Я знаю, что Ваше Величество торопится, и это понятно: заявив Европе, что Вы желаете иметь детей, Вы не можете ждать более двух лет, хотя единственным препятствием к браку, усматриваемым императрицей-матерью, является лишь возраст великой княгини Анны…»

После победы над Наполеоном в 1815 году Вильгельм Оранский провозглашает себя королём Нидерландов. У новоиспечённого короля есть сын, принц Людвиг Вильгельм Оранский. На него-то и обращает благосклонное внимание Александр I: пришло время выдавать замуж младшую из сестёр.

В 1816 году в Петербурге несколько месяцев продолжаются торжества по случаю бракосочетания русской великой княгини и наследника нидерландского престола.

До 1830 года Анна живет в своём брюссельском дворце, любит мужа, рожает детей. А в 1830 году революция, которая смела Бурбонов с французского престола, перекидывается в Брюссель. Королевство Нидерланды перестаёт существовать. Бельгийцы образуют самостоятельное государство. Вильгельму Оранскому вместе с семейством наследника приходится поспешно освободить свой чудесный дворец в Брюсселе, оставив новому бельгийскому монарху Леопольду Саксен-Кобургскому множество ценных вещей, которые в своё время русская великая княгиня привезла из России.

Разделение страны совпало с разладом с недавно ещё любимым мужем. Остаётся заниматься благотворительностью да ухаживать за бесценной реликвией, домиком в Заандаме, где когда-то останавливался её великий прапрадед Пётр I. Там на стене кто-то повесил изречение её несостоявшегося жениха Наполеона: «Для истинно великого ничто не является малым!» Не странно ли? Она могла убрать это изречение. Не убрала…

Домик подарил ей свёкор, знавший о её любви к России и преклонении перед легендарным императором. А с мужем, теперь королём Голландии Вильгельмом II, Анне становилось всё труднее находить общий язык.

Жизнь вообще не слишком её баловала, но конец сороковых годов оказался особенно горьким: погибает любимый сын, а вслед за ним умирает муж. К тому же обнаруживается, что покойный поставил семью на грань разорения. Смирив гордость, Анна вынуждена обратиться за помощью к брату Николаю: «Милый брат, дорогой и любезный друг! Только обстоятельства крайней необходимости вынуждают меня нарушить наше общее горе и говорить с тобой о вещах материального свойства… Тебе известно о наследстве Виллема[9]. Долги, как оказалось, составляют четыре с половиной миллиона гульденов. Для их уплаты нам нужно будет продать всю свою землю и недвижимость в этой стране. Поэтому я обращаюсь к тебе, любимый брат и друг, с просьбою, чтобы ты в этот роковой час согласился купить собранные Виллемом картины, к которым ты так привязан… Если ты исполнишь эту просьбу, мои дети будут спасены. Ты спасешь также честь семьи!»

Николай немедленно покупает картины. Для Эрмитажа. Так что тем, что у нас голландская живопись представлена лучше, чем в любом музее мира, мы обязаны невзгодам, выпавшим на долю Анны Павловны, и хорошему вкусу её царственного брата.

Честь семьи спасена, но королева Анна становится всё более замкнутой и молчаливой…

Теперь о последней и самой блистательной из внучек Екатерины Великой, её тёзке. Александр всегда восхищался младшей сестрой. Ходили даже слухи, что взаимная привязанность Екатерины и Александра превосходит допустимые пределы отношений между братом и сестрой. Но слухи эти оставим на совести сплетников. Достоверно же известно, что Екатерина Павловна была самым близким и верным другом императора.

Как все великие княжны, она получила строгое и одновременно разностороннее воспитание под наблюдением бабушки и под руководством графини Ливен. Но в отличие от сестёр, Екатерина Павловна прекрасно говорила и писала по-русски. Это радовало бабушку и удивляло других: в конце XVIII века женщина из высшего общества, владеющая русским языком, была невероятной редкостью.

К шестнадцати годам Екатерина Павловна сделалась неотразимо хороша, её стали называть «красой царского дома России» (напомню: это на фоне красавиц сестёр). Вполне понятно, почему Екатерина Павловна была желанной невестой для многих владетельных особ. Достаточно сказать, что у неё были шансы стать императрицей Австрии, Франции и королевой Англии. И все эти возможности она проигнорировала.

Поначалу дело было в том, что она влюбилась. В человека много старше себя. Но какого! Героя, любимца Суворова – Петра Ивановича Багратиона. И отношения своего к прославленному полководцу не скрывала. Как раз в это время умирает Мария Терезия, супруга австрийского императора. Не слишком опечаленный её смертью император Франц просит руки Екатерины. Партия завидная. До этого Габсбурги, как и Бурбоны, не снисходили до «безродных» Романовых. Но император Александр, считавший Франца (и не без оснований) жалким ничтожеством, категорически воспротивился даже обсуждению возможности выдать любимую сестру за человека «некрасивого, плешивого, тщедушного, без воли, лишенного всякой энергии духа и расслабленного телом и умом… трусливого до такой степени, что он боится ездить верхом в галоп и приказывает вести свою лошадь на поводу!»

Не получив корону австрийскую, Екатерина могла почти тотчас получить корону французскую: к ней посватался Наполеон.

Упущенный шанс

Сегодня мало кто даже подозревает, что Отечественная война 1812 года в большой степени – плод интриг Марии Фёдоровны.

Когда Павел задумал совместный с Наполеоном поход на Индию, она не смела возражать, хотя «выскочку-корсиканца» ненавидела страстно: он был опасен для её любимой родины, для Германии.

Но Павла уже нет, а Наполеон, удрученный бесплодием по-прежнему любимой Жозефины, вынужден искать молодую, здоровую жену – ему нужен наследник. Выбор французского императора падает на русскую принцессу Екатерину Павловну.

Источники, близкие к Марии Фёдоровне, утверждают, что Екатерина отвергла предложение с гневом, заявив: «Я лучше выйду за последнего истопника из дворца».

Мария Фёдоровна не могла допустить брак дочери с «корсиканским чудовищем». Но раз Екатерина сама против, значит, матушка думает о счастье дочери и своей властью только подтверждает её волю. Однако если вернуться немного назад, станет ясно, что счастье дочери очень мало значит для её властной и амбициозной родительницы. Я уже упоминала, что Екатерина Павловна была влюблена в генерала Петра Багратиона, героя первых сражений против Наполеона (он погибнет в Бородинской битве, которой могло бы и не быть…). Мария Фёдоровна сделала всё, чтобы разлучить влюбленных. Оба очень тяжело пережили разлуку. И вот снова на сцене заботливая мамаша…

По поводу этого сватовства есть и совсем другие свидетельства. Будто Александр готов был согласиться на брак сестры: он-то понимал, как союз с Францией выгоден России. Французский посол в Петербурге маркиз Арман Огюстен Луи де Коленкур, которого не слишком щедрый на комплименты Наполеон называл «искренним и прямым человеком», утверждал, что Александр I (российского императора маркиз Коленкур уважал и никогда не стал бы его оговаривать) показывал ему письмо английского короля Георга III. Обеспокоенный перспективой укрепления франко-русского союза, тот обещал признать нейтралитет Балтийского моря, возвратить захваченные русские фрегаты и выплатить солидную сумму, если Александр откажется от намерения выдать сестру за Наполеона. При этом царь с улыбкой сказал Коленкуру, что с этого момента Екатерину можно считать француженкой.

Сама Екатерина Павловна, рассказывали, была в восторге: «Напрасны сожаления, что Россия лишится меня. Я буду залогом вечного мира для своего Отечества, выйдя замуж за величайшего человека, который когда-либо существовал!» И, наверное, была права: семейный союз вполне мог стать прочным залогом мира. Косвенным подтверждением этому служит запись в бумагах русского пристава, графа Александра Антоновича де Бальмена, находившегося при Бонапарте на острове Святой Елены: «Наполеон убеждён, что сидел бы ещё на престоле, если бы женился на русской великой княжне».

Так Мария Фёдоровна «победила» непобедимого императора французов, а заодно – ввергла в кровопролитную войну русский народ, который и через тридцать лет жизни в России оставался ей чужим. Через некоторое время Наполеон попросил руки младшей сестры Александра, Анны Павловны (об этом я уже писала). Но это был скорее повод для окончательного разрыва с русским царем – сватовство было абсолютно бесперспективным:

Наполеону срочно нужен был наследник, а Анна ещё не способна была выносить и родить здорового ребёнка – слишком молода. Так что в этом случае боевых действий со стороны Марии Фёдоровны не понадобилось. А вот того, что не согласились на его брак с Екатериной Павловной, Наполеон не простил: «Император Александр не имеет более привязанности ко мне, – жаловался он приближённым в 1811 году, – он окружен людьми злонамеренными, которые постарались внушить ему недоверие и подозрительность ко мне. Я никогда и не думал начинать с ним войну, в которой мог потерпеть только урон».

Таким злонамеренным человеком французский император не без оснований считал Марию Фёдоровну. Он называл её своим злейшим врагом. Через год после этих слов уязвленный Наполеон вторгся в Россию. Конечно, наивно думать, что неудачное сватовство было единственной причиной войны. Но это было оскорбление. Он удивлял всех своей способностью прощать. Всё, что угодно. Но не оскорбления.

А Мария Фёдоровна со свойственным ей энтузиазмом принялась помогать раненым, увечным и семьям погибших…

Добавлю только, что, имея представление о характере Екатерины Павловны, можно не сомневаться: если бы Наполеон стал её мужем, он никогда не напал бы на Россию. Но ход истории, как известно, корректировке не поддаётся.

Коль скоро я уже начала писать о несостоявшихся женихах любимой сестры российского императора, забежав вперёд, расскажу, как Екатерина Павловна не стала королевой Англии. Это случилось уже после победы над Наполеоном. Она была вдовой с двумя маленькими детьми. Отдавая должное её уму и проницательности, к тому же желая отвлечь от печальных мыслей (недавно Екатерина потеряла двух самых близких людей), Александр берёт её с собой на Венский конгресс, где она замечает многие важные вещи, ускользнувшие от внимания царственного брата.

После окончания затянувшегося конгресса Александр приглашает сестру с собой в Лондон. Не исключено, что он надеялся: вдруг Екатерине понравится наследник английского престола принц Уэльский (будущий Георг IV), фактически уже несколько лет правивший Англией вместо сошедшего с ума отца, короля Георга III. Но этим надеждам не суждено было сбыться. Екатерину в английском принце раздражало всё: пристрастие к спиртному, дурной вкус, а ещё больше – полное отсутствие признаков хорошего воспитания. Зато третий сын Георга III, Вильгельм (герцог Кларенс), увлёкся русской красавицей всерьёз. Но её предубеждение против англичан уже сложилось. Навсегда. А между тем принц Вильгельм неожиданно (как впоследствии и её брат Николай) после смерти старшего брата станет королём Англии под именем Георга V. Интересно, если бы она могла это предвидеть, изменила бы отношение к претенденту? Ведь Екатерина Павловна была женщиной властной и честолюбивой…

В определённых кругах её нередко называли Екатериной Третьей. Ходили слухи, будто даже существовал план возведения её на престол вместо Александра после его неудач на военном и международном поприще в 1807 году. О ней вообще ходило много слухов…

1 января 1809 года Екатерина Павловна наконец решилась выйти замуж – было объявлено о её помолвке с герцогом Петром Фридрихом Георгом Ольденбургским.

Вот что сообщал своему правительству об этом событии посол Сардинии в Петербурге граф Жозеф де Местр[10]: «Происхождение жениха самое почётное, ибо он, как и император, принадлежит к Голштинскому дому В прочих отношениях брак неравный, но тем не менее благоразумный и достойный великой княжны… что касается принца… он показался мне исполненным здравого смысла и познаний. Он уже обратил на себя внимание в качестве ревельского генерал-губернатора, он всеми силами старается усвоить русский язык… главная его забота – снискать благорасположение своей новой родины… всякая принцесса, семейство которой пользуется страшной дружбой Наполеона, поступает весьма дельно, выходя замуж даже несколько скромнее, чем имела бы право ожидать… её желание заключается в том, чтобы не оставлять своей семьи и милой ей России, ибо принц поселяется здесь и можно представить, какая блестящая судьба ожидает его!»

Брак оказался на редкость удачным. Герцог был добр, спокоен, деликатен, уступчив, к тому же слыл тонким знатоком искусств, что для Екатерины Павловны было немаловажно.

Император назначил принца Ольденбургского генерал-губернатором трёх лучших российских губерний – Тверской, Ярославской и Новгородской.

О причинах этого назначения существуют разные мнения. Одно: Александр хотел уязвить Наполеона, который оккупировал Ольденбург, принадлежащий Георгию Петровичу (так называли в России принца Ольденбургского), и передал в распоряжение принца территорию, многократно превышающую потерянное им герцогство. Поступок вполне в духе Александра Павловича. Но есть и другая версия: император решил отправить сестру подальше от столицы: разговоры о том, что она справилась бы с управлением государством лучше, чем старший брат, не прекращались. Ему об этих разговорах, разумеется, доносили.

Но как бы то ни было, супруги Ольденбургские покинули Петербург. Местом жительства они выбрали Тверь. Екатерина Павловна прилагала все усилия, чтобы создать в своей «любезной сердцу, милой Твери» настоящий «кусочек Петербурга».

Именно в её тверском салоне Николай Михайлович Карамзин познакомился с императором Александром и совершенно очаровал государя. Благодаря этому знакомству, а значит – благодаря Екатерине Павловне, Карамзин стал своим человеком при дворе и в царской семье. Именно Екатерина попросила историка изложить свои, точнее, их общие взгляды на внутреннюю политику страны и её неотвратимые последствия. В «Записке о древней и новой России», которую она передала брату, Карамзин резко критиковал реформы Сперанского, предупреждая, что они встретят резкий отпор дворянства.

Александр разгневался, но ещё больше – испугался. Он хорошо помнил, чем кончил его отец, покусившийся на вольности дворянства. «Записку» он воспринял не столько как дружеское предупреждение убеждённого монархиста, сколько как завуалированный ультиматум. И – свернул реформы, Михаила Михайловича Сперанского отправил в ссылку и полностью доверился Аракчееву. Правда, последнее вовсе не входило в планы ни Екатерины Павловны, ни Карамзина.

Конец счастливой семейной жизни великой княгини положила война. В первые её дни принц Ольденбургский создает Комитет тверской военной силы, формирует народное ополчение, из которого составляется нескольких пехотных полков и один конный; оборудует лазареты. Уже в августе в русскую армию вливается кавалерийский полк его имени и егерский батальон имени Екатерины Павловны, который она сформировала из своих удельных крестьян. Батальон будет участвовать во всех главных сражениях Отечественной войны и заграничного похода. Из тысячи солдат выживут и вернутся домой только четыреста семнадцать человек… После победы над Наполеоном Екатерина Павловна с горечью скажет: «Всего более сожалею в моей жизни, что я не была мужчиной в 1812 году…»

Этот роковой год принёс много горя и России, и великой княгине Екатерине. Посещая один из организованных им лазаретов, её муж заразился злокачественной горячкой и через несколько дней умер. Ему было двадцать восемь лет. «Я потеряла с ним всё», – писала Екатерина брату.

А чуть раньше император получил от сестры письмо, в котором она, не советуясь, не спрашивая дозволения, уведомила брата, что уже выехала в имение Бориса Андреевича Голицына, в село Симы[11]. В Симах умирал генерал Багратион…

Надо полагать, её привязанность к этому замечательному человеку не изменилась. Несмотря на счастливый брак, на годы разлуки. О причинах, помешавших великой княгине выйти в своё время замуж за любимого, тоже существуют разные мнения, как и почти обо всём, с нею связанном. Мне приходилось читать, якобы Павел I, узнав о романе дочери с генералом, немедленно женил Багратиона на другой Екатерине Павловне – Скавронской. Якобы Пётр Иванович не смог устоять перед красотой предложенной (навязанной) ему невесты и отказался от великой княжны. На Павла Петровича это похоже. О том, что он, не спрашивая согласия жениха и невесты, решил осчастливить Петра Багратиона и Екатерину Скавронскую, известно достоверно. О том, что из этого вышло, я пишу в главе «Александр. Танцующий конгресс. Дела и лица». Но дело происходило в 1800 году. Екатерине Павловне Романовой было двенадцать (!) лет. Едва ли можно поверить в её серьёзный роман со взрослым мужчиной.

По другой версии, роман начался уже после того, как легкомысленная супруга генерала навсегда покинула и мужа, и Россию. Случилось это в 1805 году. Екатерине уже семнадцать лет. Самое время для романа. Тем более для романа с прославленным героем. Она не могла не знать знаменитого каламбура Гаврилы Романовича Державина: «Багратион – Бог рати он!» Как не полюбить его, самого бога войны! И разница в возрасте в этом случае – не помеха.

Если это так, то помехой счастью влюблённых могло быть то, что формально Багратион был женат. Но это препятствие вполне преодолимое – развод в то время был нежелателен, но разрешён. Запретить дочери выйти замуж могла, скорее всего, матушка Мария Фёдоровна. Вероятно, так и было: она рассчитывала на более достойную, на её взгляд, партию.

Но можно предположить, что против этого союза был и венценосный брат. Напомню: он знал, что есть сторонники возведения на трон Екатерины Павловны. Опыт свидетельствовал: свергнуть действующего монарха проще всего с помощью военных. Доказательства тому и братья Орловы, и Пален с Беннигсеном. Так что близость претендентки на престол с решительным и необычайно популярным генералом – реальная угроза его, Александра, власти. Правда, неизвестно, хотела ли сама сестра занять его трон. Может быть, о замыслах группы придворных она даже не подозревала… Тоже очень похожая на правду версия. Только как её совместить с постоянно декларируемым монархом желанием отречься? Лукав был Александр Павлович. Лукав…

Но эта романтическая история – повод рассказать об одном из героев Отечественной войны, человеке выдающемся, память о котором, по счастью, оказалась неподвластна времени.

Был Пётр Иванович Багратион потомком грузинских царей, но сильно обедневшим. О его предках (среди них Давид Строитель, царица Тамар) известно много, а вот о родителях – напротив, почти ничего. Историки не могут прийти к согласию даже относительно точной даты его рождения. Об отце пишут разное: по одной версии, он – полковник русской армии, герой кавказской войны, по другой – едва дослужился до секунд-майора, в боевых действиях не участвовал, служил на невысокой должности в военной комендатуре Кизляра. Зато о том, что армейскую службу князь Пётр начал 21 февраля 1782 года рядовым Астраханского пехотного полка, преобразованного через некоторое время в Кавказский мушкетёрский, известно доподлинно.

Первый боевой опыт приобрёл в 1783 году в неудачной вылазке российского отряда на территорию Чечни. Багратион был захвачен в плен под селением Алды, но затем – по одной версии – выкуплен царским правительством. По другой – отпущен без всякого выкупа в благодарность за услугу (какую – неизвестно), оказанную его батюшкой, князем Иваном Александровичем. Но это, в конце концов, не имеет значения. Важно, что печальный опыт стал наукой: о том, чтобы взять в плен Петра Багратиона, его противники не смели и мечтать. Не зря спустя годы (после крайне неудачного для русской армии Аустерлицкого сражения) Наполеон скажет: «Генералов хороших у России нет, кроме одного Багратиона». Насчёт первой части этой фразы можно, конечно же, поспорить. Что же касается второй – вряд ли кто-то возьмётся возразить.

«Я на всё решусь, чтобы только ещё иметь счастье видеть славу России, и последнюю каплю крови пожертвую её благосостоянию», – говорил князь Багратион. И вся его жизнь, и смерть тоже, были подтверждением искренности этих слов. Он отважно воевал на русско-турецкой войне 1787–1792 годов и в польской кампании 1794 года. Отличился 17 декабря 1788 года при штурме Очакова. В Итальянском и Швейцарском походах Александра Васильевича Суворова в 1799 году Багратион (уже в звании генерала) командовал авангардом союзной армии. Именно тогда проявил он главную свою полководческую особенность: полное хладнокровие в самых трудных, кажущихся безвыходными положениях.

Он был любимцем фельдмаршала. Особое расположение великого полководца, не терпевшего лощёных лицемеров, вызывала прямота бесстрашного грузинского князя. А ещё – его способность совершать невозможное, напоминавшая стареющему полководцу собственную молодость. Потому так часто бросал он Багратиона на самые ответственные участки боя. Он не скрывал восторга перед молодецкой удалью грузинского князя и в свойственной только ему манере лукаво подзадоривал рассказами о подвигах другого доблестного своего любимца, Михаила Милорадовича. Мол, пущай соревнуются! После смерти генералиссимуса именно Багратион и Милорадович, боготворившие своего учителя и командира, да ещё Ермолов не дали армии забыть суворовскую науку побеждать, помогли сохранить высокий боевой дух войск, без которого одолеть Великую армию Наполеона было бы просто невозможно.

^{Князь Багратион}

^{Джордж Доу. «Портрет П. И. Багратиона»}

А новые командиры, зная, как использовал незабвенный Суворов талант и отвагу Багратиона, тоже ставили князя Петра то в авангард, то в арьергард, в зависимости от того, наступает армия или отступает, – где жарче, где труднее, где опаснее, туда и посылают Багратиона. Так, в 1805 году он прикрывает отступление Кутузова. Чтобы спасти основные силы русской армии под Шенграбеном, во главе шеститысячного отряда даёт бой тридцатитысячной армии французов, а когда получает известие, что отступавшие уже в безопасности, прорывается через окружение и присоединяется к Кутузову. Да ещё приводит с собой пленных. Под Аустерлицем колонна Багратиона (единственная в союзной армии!) выдержала натиск французов. И – парадокс – за проигранное сражение генерал Багратион получает (заслуженно!) орден Святого Георгия II степени.

Слава его была сравнима разве только со славой Суворова и Кутузова. И всего он добился своей отвагой и талантом. Любопытно дошедшее до нас мнение о Багратионе другого прославленного генерала, Алексея Петровича Ермолова, человека осведомлённого и проницательного: «Князь Багратион… Ума тонкого и гибкого, он сделал при дворе сильные связи. Обязательный и приветливый в обращении, он удерживал равных в хороших отношениях, сохранил расположение прежних приятелей… Подчинённый награждался достойно, почитал за счастие служить с ним, всегда боготворил его. Никто из начальников не давал менее чувствовать власть свою; никогда подчинённый не повиновался с большею приятностию. Обхождение его очаровательное! Нетрудно воспользоваться его доверенностию, но только в делах, мало ему известных…

С самых молодых лет без наставника, совершенно без состояния, князь Багратион не имел средств получить воспитание. Одарённый от природы счастливыми способностями, остался он без образования и определился в военную службу. Все понятия о военном ремесле извлекал он из опытов, все суждения о нём из происшествий…

Неустрашим в сражении, равнодушен в опасности… Нравом кроток, несвоеобычлив, щедр до расточительности. Не скор на гнев, всегда готов на примирение. Не помнит зла, вечно помнит благодеяния».

Предвидя нападение Наполеона на Россию (для этого не нужно было обладать выдающейся прозорливостью, достаточно было знать реальную расстановку сил и характеры «действующих лиц»), Багратион разработал план подготовки к отражению агрессии, выдержанный в суворовском наступательном духе. Александр предпочёл другой план – скифскую войну генерала Барклая, которая, в конце концов, и погубила Великую армию. Но цена такой победы для Багратиона и многих офицеров суворовской школы была непереносима, они были унижены позором отступления. А уж сдача Москвы…

«Стыдно носить мундир. Я не понимаю ваших маневров. Мой маневр – искать и бить!» – с яростью и гневом писал он Барклаю, обвиняя того (без малейших оснований!) едва ли не в предательстве. Как это ни печально, но не стоит скрывать: два замечательных полководца, два несомненных патриота не могли найти общего языка. Багратион требовал дать генеральное сражение под Смоленском, а приходилось не атаковать, а отступать, пусть и с боями. Так решил Барклай. И русский грузин Багратион обвинял русского шотландца Барклая-де-Толли: «Вся главная квартира немцами наполнена так, что русскому жить невозможно и толку никакого».

Приходится признать: нелады между генералами были вредны для армии и именно они в большой степени стали причиной отстранения Барклая от должности главнокомандующего. Правда, когда доходило до «важнейших предприятий», оба о распрях забывали и делали общее дело. Безупречно.

И всё-таки Багратион был обижен предпочтением, оказанным государем Барклаю. Александр объясняет своё решение в письме Екатерине Павловне: «Что может делать человек больше, чем следовать своему лучшему убеждению?.. Оно заставило меня назначить Барклая командующим Первой армией на основании репутации, которую он себе составил во время прошлых войн против французов и против шведов. Это убеждение заставило меня думать, что он по своим познаниям выше Багратиона. Когда это убеждение ещё более увеличилось вследствие капитальных ошибок, которые этот последний сделал во время нынешней кампании и которые отчасти повлекли за собой наши неудачи, то я счёл его менее чем когда-либо способным командовать обеими армиями, соединившимися под Смоленском. Хотя и мало довольный тем, что мне пришлось усмотреть в действиях Барклая, я считал его менее плохим, чем тот, в деле стратегии, о которой тот[12] не имеет никакого понятия».

В определённом смысле император прав: Багратион действительно не оценил необходимость стратегического отступления, благодаря которому и была одержана победа над Наполеоном. Но это не даёт оснований заявлять, что Багратион не имеет никакого понятия о стратегии. Вот Суворов был противоположного мнения, а он, думаю, имел больше прав судить о достоинствах и недостатках военачальников.

Когда наступил, наконец, день генерального сражения, все, от солдата до командующего, следуя традиции, переоделись в чистое бельё, надели парадную форму, ордена, белые перчатки, султаны на кивера. В парадном мундире, с голубой Андреевской лентой через плечо, со звездами орденов Святых Андрея, Георгия и Владимира и многими орденскими крестами в последний раз видели русские воины своего любимого командира. Таким и запомнили.

Багратиону было не привыкать сражаться на самых опасных участках. Именно таким стали при Бородине багратионовы флеши – три линии земляных укреплений, преграждавших путь неприятелю. Командовать французскими силами Наполеон поручил маршалам Даву, Мюрату, Нею и генералу Жюно. В бой за флеши французы вынуждены были бросить пятьдесят тысяч пеших и конных солдат и четыреста орудий. Просил подкреплений и Багратион. С нашей стороны флеши в итоге обороняли около тридцать тысяч пеших и конных солдат при трёхстах орудиях.

Бой шёл шесть часов. Восемь раз французы атаковали неприступные флеши. Войска маршалов Нея и Даву снова и снова шли врукопашную. Багратион не мог не оценить их мужества. «Браво!» – воскликнул он, обращаясь к французским гренадерам, непреклонно шедшим в штыковую атаку, не кланяясь картечи. Это восклицание стало легендой в обеих армиях. А ещё – подтверждением нелепости войны между народами, никогда не испытывавшими вражды друг к другу.

Дважды французам удавалось овладеть укреплениями, но Багратион поднимал солдат в контратаку и отбивал флеши. О мужестве русских солдат вспоминал участник сражения, французский генерал и военный историк Жан Жак Жермен Пеле-Клозо: «По мере того как подходили к Багратионовым войскам подкрепления, они шли вперёд с величайшей отвагой по трупам павших для овладения утраченными пунктами. Русские колонны на глазах наших двигались по команде своих начальников, как подвижные шанцы, сверкающие сталью и пламенем. На открытой местности, поражаемой нашей картечью, атакуемые то конницей, то пехотой, они терпели огромный урон. Но эти храбрые воины, собравшись с последними силами, нападали на нас по-прежнему».

Как раз во время очередной нашей контратаки осколок ядра раздробил берцовую кость левой ноги князя Багратиона. Это было далеко не первое его боевое ранение… «Когда его ранили, он, несмотря на свои страдания, хотел дождаться последствий скомандованной им атаки второй кирасирской дивизии и собственными глазами удостовериться в её успехе; после этого, почувствовав душевное облегчение, он оставил поле битвы», – благоговейно вспоминал ординарец Багратиона князь Николай Борисович Голицын.

На следующий день после сражения генерал нашёл в себе силы написать донесение императору О ранении упомянул вскользь: «Я довольно не легко ранен в левую ногу пулею с раздроблением кости; но ни малейше не сожалею о сём, быв всегда готов пожертвовать и последнею каплею моей крови на защиту отечества и августейшего престола…»

Умирал Багратион в усадьбе близкого своего друга, тоже генерала, тоже участника Бородинского сражения, князя Бориса Андреевича Голицына, женатого на княжне Анне Александровне Багратион-Грузинской, родственнице полководца. Умирал, окружённый заботой близких, любящих людей. Казалось, дело пошло на поправку, когда кто-то из посетителей рассказал, что сдали Москву. Князь Пётр пришёл в отчаяние. Сорвал бинты. Рана загноилась – началась гангрена. 12 сентября 1812 года он скончался. Его смерть оплакивала вся Россия.

В Симах его и похоронили. Эпитафия, высеченная на надгробье, хотя поэтическими достоинствами не блистала, долго ещё вызывала слёзы на глазах тех, кто посещал могилу героя:

Через несколько дней после похорон в имение Голицыных прибыли нарочные из Петербурга. Они что-то искали среди вещей покойного. Всё самое дорогое он хранил в кожаном портфеле, с которым никогда не расставался. Из него-то и достали небольшую овальную миниатюру. Это было изображение великой княгини Екатерины Павловны.

Так завершилась история любви, романтическая и печальная.

На этом можно было бы и закончить рассказ об одном из самых ярких героев Отечественной войны 1812 года. Но у каждого человека (почти у каждого) есть ещё вторая жизнь – жизнь после смерти. Повторяю: человек жив, пока его помнят.

Прошло двадцать семь лет. Легендарный партизанский вождь Денис Васильевич Давыдов не забыл своего командира. Он не просто уважал, не просто любил – он боготворил князя Багратиона. Кстати, полагаю, далеко не все знают, что именно Багратион был одним из инициаторов партизанского движения, призывал привлекать к борьбе с захватчиками всех, кто способен держать в руках оружие. Давыдов предложил (попросил? потребовал?) перенести прах князя Багратиона на Бородинское поле. В торжественной церемонии перезахоронения участвовало сто двадцать тысяч солдат и офицеров – столько, сколько участвовало со стороны русских в Бородинской битве. Самыми почётными гостями были ветераны сражения – генералы Паскевич, Ермолов, Воронцов… Приехал и император Николай I с великими князьями. Прошло ещё без малого сто лет, и «благодарные» потомки уничтожили могилу героя, а останки его выкинули из гроба. Фрагменты нашли среди мусора и перезахоронили 18 августа 1987 года. Такая вот жизнь после смерти…

Великая княгиня Екатерина Павловна пережила возлюбленного на семь лет. Могила её сохранилась и вот уже почти два века остаётся местом паломничества потомков её бывших подданных – умерла она королевой Вюртемберга. А стала она монархиней этого маленького государства (с 1871 года Вюртемберг – часть Германской империи) вскоре после того, как отказалась от предложенной ей чести выйти замуж за претендента на английский трон.

Именно в это время в Лондон приехал принц Вильгельм Вюртембергский. Был он, как и покойный муж Екатерины, племянником императрицы Марии Фёдоровны. Началось с родственного общения, кончилось страстной любовью. Только тогда вдовствующая великая княгиня сняла траур. Вскоре после свадьбы счастливые супруги уехали из Петербурга в Штутгарт. Екатерина, как и все женщины Дома Романовых, постоянно занималась благотворительностью. Главный её принцип: «Доставлять работу важнее, чем подавать милостыню» (актуально, не правда ли?) – помог многим подданным встать на ноги, обрести благополучие. Волевая, энергичная, доброжелательная, щедрая, русская великая княгиня стала любимицей подданных.

Но идиллия продолжалась недолго. В конце декабря 1818 года Екатерина Павловна простудилась, а 9 января 1819 года скончалась от скоротечного менингита. Для императора Александра потеря сестры стала страшным ударом…

Наполеон. Клан Бонапартов. Братья и сёстры

Родственные связи в семье Бонапартов были очень сильны, как и в большинстве корсиканских родов, но это вовсе не означало, что отношения между родственниками были близкими и доверительными. Недаром Стендаль написал: «Для Наполеона было бы лучше вовсе не иметь семьи».

До конца Итальянского похода (это весна 1796 года), когда имя Наполеона Бонапарта стало известно всей Европе, когда у одних оно стало вызывать восторг, у других – ужас, родственникам и в голову не приходило произносить свою фамилию на французский лад. Они называли себя по-итальянски: Буонапарте. И никак иначе. Но когда Наполеон стал героем Франции, ситуация изменилась: не только он сам (что естественно), но и все братья и сёстры стали Бонапартами (что выгоднее, так как не даёт окружающим возможности усомниться в их родстве с прославленным полководцем).

Родственники с самого начала считали себя вправе пользоваться плодами славы своего брата. А вот обязанными ему не считали себя никогда.

Он же чувствовал себя обязанным не только помочь родным материально, это само собой, но и обеспечить блистательную карьеру, устроить выгодный брак, более того – подарить целое королевство или герцогство.

Лишь один из братьев – Люсьен Бонапарт – из-за конфликта со всемогущим братом и собственного упрямства (которое, может быть, правильнее назвать верностью принципам) не получил королевского трона.

Членом клана можно считать и маршала Жана Батиста Бернадота, женатого на Дезире Клари, сестре жены Жозефа Бонапарта. Одно время Дезире считалась невестой Наполеона. Бернадот в 1810 году стал наследным принцем и регентом Швеции. В отличие от остальных королей и герцогов из клана Бонапартов, он не только не потерял после отречения Наполеона своего высокого положения, но и стал королём Швеции, основателем правящей и по сей день династии. Удалось это без особого труда: стоило только отречься от императора французов. Потом по его стопам пойдут и другие родственники.

Наполеон, разумеется, понимал, как несерьёзно выглядит безвестное корсиканское семейство, занявшее европейские троны. Он сам – другое дело. Он трон завоевал. Они – получили. Как подачку. Он не был слеп, понимал, что ни Жозеф, ни Луи на роль королей не годятся. Но он знал силу клана. Она казалась ему нерушимой. Он надеялся на то, что может рассчитывать на верность людей, которые без него остались бы тем, чем были на самом деле, – ничем. Он не раз сетовал на никчемность своих родственников, сожалел, что допустил их к государственному управлению. На Святой Елене предельно откровенно оценивал свои достижения и ошибки: «Как закрою глаза, все содеянные мной ошибки чередою ко мне являются: сущий кошмар!.. По отношению к своим родным я был просто тряпкой, после первого взрыва возмущения они могли своей настойчивостью добиться от меня всего, чего хотели. Каких чудовищных ошибок я тут наделал! Ежели бы каждый из моих братьев дал тем массам людей, которые я им доверил, какую-то общую для них всех идею, мы бы дошли до Северного и Южного полюса!.. Мне повезло не так, как Чингисхану, чьи четыре сына состязались в преданности отцу. Стоило мне кого-то из них возвести на королевский трон, как он сразу ощущал себя королём божьей милостью: так разлагающе действует это слово. Я обретал в нём не моего наместника, а нового врага, и, вместо того чтобы служить мне, он стремился к независимости… Все они… под моей защитой наслаждались королевской властью. Тяжесть этой ноши ощущал я один. Бедняги! После того как я пал, враги даже не оказали им чести свергнуть их с престола».

В самом деле, большинство его родственников не удостоились даже мести со стороны победителей. Без Наполеона они не представляли собой ровно ничего, достойного внимания. Но я расскажу о каждом из них достаточно подробно, во-первых, потому, что это даст возможность упомянуть о важнейших исторических событиях, в которых они так или иначе участвовали; во-вторых, чтобы стало понятно, сколько тяжёлых разочарований принесли Наполеону люди, которых он искренне любил; в-третьих, чтобы заставить задуматься: дают ли общие гены, общее воспитание, общая среда основание надеяться, что дети вырастут похожими друг на друга.

^{Наполеон раздает европейские троны братьям}

^{«Игры на свежем воздухе, или Пять братьев», раскрашенная гравюра}

Наполеон умел прощать, но и наказывать умел. Самостоятельности не терпел и, невзирая на родственные чувства, поступал весьма решительно. Самый яркий тому пример – отрешение от власти в 1810 году короля Голландии Луи Бонапарта. Людовик, безвольный, казавшийся неспособным хоть в чём-то противоречить старшему брату, неожиданно посмел предпочесть интересы граждан своей страны интересам Франции. За что и был немедленно наказан. Наполеон считал свой поступок вполне справедливым: ведь это он посадил Людовика на голландский трон, и вовсе не для того, чтобы ещё один Бонапарт насладился властью, а для пользы Франции (что, несмотря на искреннюю привязанность к брату, гораздо важнее). Об этом забывали все его родственники. Они не были способны оценить Наполеона, увидеть его гениальность, его недостижимое превосходство. Он был для них всего лишь братом, обязанным делиться всем, что имеет. Им не было дела, что он получил то, на что они претендовали, только своим умом и отвагой. Его слава росла. Вместе с ней росли и их аппетиты, и их зависть.

С братьями, особенно с Жозефом и Люсьеном, становилось всё труднее. Алчные, жадные к деньгам, к почестям, к власти, они нетерпеливо настаивали на установлении наследственной монархии, считая себя единственными наследниками. Забывая о приличиях, они открыто обсуждали вопрос о смерти Наполеона и о том, что следует предпринять заранее. А он, обычно такой решительный, жёсткий, да что скрывать, даже жестокий, всё им прощал. Любил? Жалел мать? Или оставался в плену усвоенных с детства корсиканских представлений о клановых обязательствах? Он прощал им даже откровенную неприязнь к Жозефине. А эта неприязнь переросла в ненависть, когда Жозефина твёрдо выступила против монархии как таковой и против наследственной монархии в особенности. В организации интриг против жены брата охотно и умело участвовали и сёстры. Одна Полина пренебрегала этими постыдными семейными дрязгами: она искренне любила Наполеона и не хотела доставлять ему лишних неприятностей.

Вот с рассказа о Полине я и начну. Она родилась через одиннадцать лет после Наполеона. Когда тот уезжал учиться, была совсем малышкой. А вот когда впервые за долгие годы он приехал домой, ей уже исполнилось девять лет. Молодой офицер вызвал у Полины восхищение, она всюду, как весёлый маленький щенок, следовала за братом, преданно заглядывая в глаза. Это детское восхищение Наполеоном она пронесла через всю жизнь. А он и через годы в красивой взбалмошной женщине, чьи бурные романы доставляли ему немало хлопот, продолжал видеть всё ту же восторженную, ласковую девочку которая так безоглядно его любила.

О бесконечных романах Полины рассказывать не стану. Вообще история братьев и сестёр Наполеона интересна (во всяком случае, в рамках этой книги) только тем, какую роль они сыграли в его жизни, как в отношениях с каждым из них проявился его характер. Так вот, романы Полины его тревожили и огорчали, особенно когда она пребывала в том нежном возрасте, в котором её ровесницы ещё играли в куклы. И он решил найти ей достойного мужа. Кандидатов было несколько.

Остановился Наполеон на одном из своих ближайших сподвижников, генерале Викторе Леклерке. Ему двадцать четыре года, он умён, образован, уже успел отличиться в нескольких сражениях, к тому же далеко не беден. Это тоже имело значение. Наполеон хорошо помнил, как отказал первому претенденту на руку и сердце Полины, своему преданному другу Жюно. Он тогда сказал: «У тебя ничего, у неё ничего. Что вместе? Ничего». Теперь у неё, вернее, у него, её брата, есть всё. Но… всякое может случиться. Лучше, если её муж будет способен содержать семью.

Шестнадцатилетняя красавица без труда очаровала отважного генерала и на какое-то время стала образцовой женой. И – продолжала блистать в парижском свете. Но тут в её благополучную жизнь вмешался брат: послал зятя усмирять восстание в Сан-Доминго[13] – восстановить контроль Франции над взбунтовавшейся колонией. Полина покидать Париж категорически отказалась. Однако она недооценила брата. Он приказал силой доставить строптивую сестру на корабль. Полина, пока хватало сил, отбивалась от гренадеров, которые, выполняя приказ своего обожаемого командира, несли её на носилках к пристани. Только оказавшись на палубе рядом с Виктором, она смирилась со своей участью.

Правда, в Сан-Доминго оказалось не так уж плохо. Леклерк, которого Наполеон не зря считал талантливым генералом, без особого труда расправился с восставшими и сделался полновластным хозяином острова. Полина же, со свойственной ей энергией и изобретательностью, начала создавать на Гаити «собственный Париж». Только она привыкла к островной жизни, как случилась беда: во время эпидемии жёлтой лихорадки заразился и умер её муж.

Молодая вдова вернулась во Францию, но траур носила недолго: в Париже так много соблазнов… Наполеону пришлось подыскивать сестре следующего мужа. Им стал итальянский князь Камилло Боргезе. В придачу к жене он получил должность наместника Пьемонта. Замужество ненадолго остановило искательницу приключений.

Сплетни о любовниках сестры императора, с фантастической быстротой сменяющих друг друга, не умолкали. К искреннему огорчению брата. Она предпочитала жить в Париже или в Риме, где в её распоряжении было роскошное палаццо Боргезе, украшенное прекрасной коллекцией античной скульптуры. Полину, которую нельзя было упрекнуть в отсутствии вкуса, антики очаровали. И, разглядывая себя в зеркале (она и умрёт с зеркалом в руках), княгиня Боргезе решила, что ничуть не уступает моделям античных скульпторов.

Изваять себя в образе Венеры она поручила не кому-нибудь, а самому Антонио Канове (богатейшая коллекция его скульптур есть в Эрмитаже). Когда её спросили, как она могла позировать скульптору обнажённой, Полина, ничуть не смутившись, ответила: «А почему бы и нет? Было нехолодно. В студии топилась печь».

Вторая женитьба Наполеона, встреченная с восторгом другими членами семьи (как же, Бонапарты породнились с Габсбургами!), стала причиной ссоры между Полиной и братом: его новая жена ей активно не понравилась.

^{Полина Бонапарт}

^{Мари Гильельмин Бенуа. «Портрет Полины Бонапарт»}

Но когда Наполеон лишился трона, именно Полина (единственная из родственников, не считая, конечно, Летиции) стала для него самым преданным другом и верной помощницей. Она (для начала) добилась разрешения навещать брата на острове Эльба. Жила там подолгу, забыв о своём пристрастии к столицам. Старалась хоть как-то скрасить унылый быт Наполеона. Освоившись в новой роли, Полина Бонапарт стала активно помогать брату устроить побег, даже пожертвовала для этого своими драгоценностями. Возвращение Наполеона во Францию стало торжеством и его сестры тоже. Толпы парижан восторженно приветствовали и её.

А потом было Ватерлоо… И второе отречение от престола. Полина пыталась добиться разрешения сопровождать императора на остров Святой Елены. Но, памятуя о её роли в предыдущем побеге, ей отказали.

Она вернулась в Рим и продолжала жить, как привыкла. У неё было счастливое свойство: возрождаться к новой жизни после любых бед и потерь…

Полина Боргезе, больше известная как Полина Бонапарт, умерла сорока пяти лет от роду от рака желудка, пережив своего венценосного брата на четыре года.

Её похоронили в закрытом гробу, рядом с которым поставили статую Венеры. Так она завещала: хотела остаться в памяти людей молодой и прекрасной…

Полина была самой любимой. Но самым близким из родных был для Наполеона старший брат Жозеф. Их разделял всего год, поэтому росли они вместе, впечатления детства были у них общие, и обоим казалось, что они так и останутся неразлучны. Расстаться пришлось, когда их повезли учиться во Францию.

О годах учёбы Наполеона я уже рассказывала. Жозеф в это время учился в Отенской семинарии. Отец умер у него на руках. Он вспоминал, как стоя на коленях перед постелью умирающего, ослепнув от слёз, выслушал последние слова отца: «Мне бы хотелось увидеть ещё раз моего любимого маленького Наполеона. Его ласки усладили бы мои последние мгновения жизни, но Бог не захотел этого!»

Выполняя последнюю волю отца, Жозеф вернулся на Корсику, чтобы поддержать семью, стал адвокатом. Участвовал в революционном движении. После изгнания семьи Бонапартов с Корсики вместе с матерью поселился в Марселе. Сблизился с якобинцами. После переворота 9 термидора под угрозой ареста бежал в Геную. Вот здесь впервые ярко проявилась разница и в темпераментах, и в жизненных позициях братьев. Если младший всегда шёл навстречу опасности, старший всегда убегал…

Жозеф первым обзавёлся семьёй. Женился исключительно удачно: Жюли Клари была дочерью богатого торговца, у Жозефа не было ничего. Это для человека бедного, да и для его семьи, конечно, немаловажно, но главное было в другом: молодые преданно любили друг друга. То, что расстроилась намечавшаяся женитьба Наполеона на сестре Жюли, Дезире, не повлияло на отношения между братьями. Пока у Жозефа не было причин завидовать Наполеону: пока братья, в общем-то, на равных. Разница в одном: Жозеф в личной жизни счастлив (тогда), Наполеон (он уже успел жениться) страдает – он узнал об измене Жозефины.

Сохранилось письмо Наполеона к Жозефу: «У меня много домашних огорчений, ибо пелена полностью спала. Один ты у меня остался на земле, и дружба твоя мне премного дорога. Чтобы возненавидеть человечество, мне осталось только потерять тебя, пережить твою измену». (Что это? Отчаяние? Надежда на верность брата? Или горькое предвидение?) Наполеон просит подыскать ему по возвращении какую-нибудь деревню, где он мог бы похоронить себя, так как род людской ему наскучил. «Я нуждаюсь в одиночестве и уединении, величие наводит на меня тоску, чувства иссохли, слава приелась, в двадцать девять лет я исчерпал всё». Как похоже это на мечты Александра Павловича о «простой» жизни. И как не похоже…

В деревню он, как известно, не уедет. Напротив, начнётся стремительное восхождение к власти. А вот Жозеф… Он поддержал брата во время переворота 18 брюмера, за что получил награду – был назначен государственным советником и трибуном, но так и не смог играть самостоятельной роли в политике. Он всего лишь исполнитель. И то – не из лучших. Зато постоянно подчёркивает, что он – старший, а значит, глава клана.

Когда Наполеон принял титул императора, он сделал Жозефа сенатором и принцем французского императорского дома. Характер Жозефа и его истинное отношение к брату весьма выразительно проявились в день коронации Наполеона. 2 декабря 1804 года в соборе Парижской Богоматери собралась вся семья. Все держались вместе. Только Жозеф благоразумно занял место среди государственных советников: он боялся покушения и очень хотел спасти потенциального преемника императора – себя любимого. Это была его светлая мечта: стать наследником, преемником, занять французский престол. В 1805 году он даже отказался от предложенного ему титула короля Италии, только бы не потерять эфемерного права стать после брата императором Франции.

В 1806 году Наполеон объявляет брата королём неаполитанским, а через два года – королём Испании. Неаполитанский трон Жозеф передаёт другу императора маршалу Мюрату, женатому на Каролине, младшей сестре братьев Бонапартов (об этой паре речь впереди).

Робкие попытки нового короля завоевать симпатии испанцев успеха не имели, да и не могли иметь: не тот испанцы народ, чтобы подчиниться завоевателям. Они горячо любят свою страну, не боятся ни умирать, ни убивать и превыше всего ставят честь. Король, не обладавший никакими государственными и военными способностями, играл в этой не принявшей его стране чисто представительскую роль: его власть держалась исключительно на французских штыках, а командовавшие армией маршалы не считались с королевскими приказами.

Но однажды ему всё-таки удалось проявить характер: он настоял на том, чтобы дать англичанам сражение при Виттории, несмотря на возражения маршала Жана Батиста Журдана, которого Наполеон приставил к брату в качестве советника, зная амбиции и «таланты» Жозефа. Но король Жозеф числился ещё и главнокомандующим испанской армией, так что Журдан вынужден был подчиниться. В битве при Виттории Веллингтону удалось нанести французам сокрушительное поражение. Войска под командованием Жозефа Бонапарта потеряли семь тысяч человек, сто сорок три орудия, да к тому же всю королевскую казну. Самому Жозефу едва удалось бежать из Испании (снова бежать!). Он написал Наполеону: «Нужно было бы сто тысяч постоянных эшафотов для поддержания государя, осужденного царствовать в Испании».

Поразительно, но Наполеон снова поручает Жозефу дело ответственнейшее (и, как покажет время, делает одну из своих самых больших ошибок) – во время отступления Великой армии от границы России к границе Франции назначает его своим наместником в Париже и главнокомандующим Национальной гвардией. При приближении союзных войск к Парижу наместник – да-да! – бежит из столицы. Но перед очередным своим трусливым бегством наносит брату коварный удар в спину.

А было так. Вечером 28 марта созвали совет под председательством Марии Луизы, чтобы решить, как действовать дальше. Решать нужно было срочно: русский царь был уже в Бонди[14], а французские войска бились под Роменвилем, в Сен-Дени и у заставы Клиши[15]. Военный министр Кларк[16] высказался за срочный отъезд императрицы с сыном в Блуа[17]. На что Талейран заявил, что отъезд Марии Луизы равнозначен сдаче Парижа роялистам и коалиция, пользуясь случаем, совершит династический переворот. Правота Талейрана несомненна. Если бы императрица осталась в столице и встретила победителей, в том числе и собственного отца, это существенно затруднило, а может быть, и сделало бы вовсе невозможной реставрацию Бурбонов. Положение регентши вынудило бы союзников относиться к ней как к представительнице законной власти (тем более что Александр был готов признать её сына законным преемником отца). Покинув Париж, она становилась просто королевой в изгнании. Не менее важно и то, что отъезд императрицы (точнее, бегство) глубоко разочаровал бы парижан (что и случилось).

Её уговаривали взять на руки сына и выйти с ним к народу. Пройтись по улицам, по бульварам, побывать в предместьях – явить парижанам пример героической решимости. Уверяли: тогда весь Париж поднимется на врага…

Мария Луиза согласилась остаться в Париже. Но тут взял слово Жозеф (он панически боялся оказаться в руках казаков) и прочитал письмо Наполеона, полученное им ещё 8 февраля: «…Если в силу непредвиденных обстоятельств я окажусь на берегах Луары, – писал Наполеон, – сделайте всё, чтобы императрица и римский король не попали в руки неприятеля. Уверяю вас, если это произойдет, Австрия будет удовлетворена и, отправив императрицу с её очаровательным сыном в Вену, под предлогом её счастья, заставит французов принять все условия, продиктованные Англией и Россией… Если же я умру, то мой царственный сын и императрица-регентша во имя чести Франции не должны позволить захватить себя. Пусть они удалятся в самый отдаленный захолустный городок в сопровождении горстки моих солдат… В противном случае скажут, что императрица добровольно оставила трон сына и, позволив увезти себя в Вену, развязала союзникам руки. (Он совершенно точно предугадал ход событий.) Что касается меня, то я предпочел бы, чтобы мой сын был убит, чем воспитан в Вене как австрийский принц».

Письмо взволновало всех. Но оно написано так давно. Нужно ли с ним считаться?

Тогда Жозеф, потребовав тишины, прочитал другое письмо Наполеона, датированное 16 марта: «…Если неприятель приблизится к Парижу настолько, что сопротивление станет невозможным, отправьте регентшу с моим сыном по направлению к Луаре… Помните, я предпочитаю, чтобы он утонул в Сене, чем попал в руки врагов Франции…»

Теперь сомнений не было: нужно подчиняться.

Именно так, благодаря Жозефу Бонапарту (вследствие его трусости), была решена судьба и Парижа, и империи. Если бы Мария Луиза осталась в столице, союзникам, скорее всего, пришлось бы признать право её сына на французский престол.

Но императрица вместо того, чтобы поднимать парижан на защиту столицы, следила, как упаковывали вещи… Сокровища короны грузили в фургоны, которые вскоре последовали за дорожной каретой Марии Луизы.

Жозеф бежал из Парижа раньше, чем обоз императрицы выехал из ворот Тюильри…

Остаётся только недоумевать, как император, публично назвавший поведение старшего брата предательством, в очередной раз простил Жозефа. Он вообще, в отличие от Александра, великодушно прощал личные обиды. Об этом писали буквально все, кто его знал. Вот лишь немногие тому подтверждения. Герцогиня Лора д’Абрантес: «Всё, что известно мне о нём, показывает глубину способной прощать обиды души». Герцог Бассано (этот титул государственный секретарь Юг Маре получил от Наполеона в 1809 году): «Его доброе от природы сердце постоянно побуждало его к милосердию».

Дивизионный генерал Жан Рапп по прозвищу Неукротимый: «Как ни старался он казаться строгим, природная доброта его всегда одерживала верх. Никто более него не был способен к снисхождению, чувствителен к голосу милосердия». Так что снисходительности Наполеона к брату, да и ко всем остальным родственникам удивляться не стоит.

После отречения Наполеона Жозеф уехал в Швейцарию. Во время Ста дней вернулся в Париж, даже успел получить от брата титул пэра Франции. Участвовал в битве при Ватерлоо. С тем же успехом, что и при Виттории. После второго отречения отправился вместе с Наполеоном в Рошфор. Прощаясь с доктором О’Мира, которого вынудили уехать с острова Святой Елены и оставить своего пациента, Наполеон попросит: «Когда приедете в Европу, сходите к брату моему, Иосифу, или пошлите к нему; он отдаст вам пакет с письмами, которые я получал от разных знаменитых лиц. Я отдал ему их в Рошфоре. Напечатайте их; они покроют стыдом многих и покажут, как все мне поклонялись, когда я был в силе. Теперь, когда я состарился, меня стесняют, разлучают с женой, с сыном. Прошу вас исполнить мое поручение».

Наполеон надеялся напрасно. Напечатанными писем, которые доверил старшему брату, он так и не увидел…

А Жозеф с паспортом на имя месье Бушара бежал (!) в Америку. Был он человеком предусмотрительным, так что заблаговременно перевёл за океан достаточно денег, чтобы устроиться на новом месте с привычным комфортом. В 1830 году Жозеф Бонапарт неожиданно предпринял благородную попытку защитить наследственные права сына Наполеона, герцога Рейхштадтского. Успеха, разумеется, не добился.

Умер он во Флоренции в 1844 году, пережив младшего брата на двадцать три года.

Третьим из братьев был Люсьен. Он родился через шесть лет после Наполеона, и тем самым покровительство старшего брата было ему обеспечено уже одной разницей в возрасте. Мальчик достаточно успешно учился в военной школе в Бриенне, потом его решили готовить к духовной карьере. Но Люсьена больше всего на свете интересовала политика.

Когда началась революция 1789 года, он оказался в своей стихии.

Вернувшись на Корсику, благодаря пылкому темпераменту, смелости и красноречию Люсьен становится заметной фигурой в политических клубах. И это несмотря на юный возраст: ему идёт пятнадцатый год. Я уже писала, что именно выступления Люсьена вызвали ненависть земляков к Бонапартам и они вынуждены были бежать из родных мест.

После падения якобинской диктатуры Люсьена посадили в тюрьму как активного якобинца. Ему грозила гильотина. Шесть недель он ждал казни. И тут вмешался Наполеон: с помощью Поля Барраса ему удалось освободить младшего брата. Наполеон заботился о Люсьене всю жизнь.

Имя старшего брата, уже ставшее славным, позволило Люсьену победить на выборах в Совет пятисот. Говорить он умел, так что завоевал некоторую популярность, даже занял пост председателя Совета. Вместе с братом Жозефом и Шарлем Морисом Талейраном (о нём мне придётся упоминать неоднократно) Люсьен организовал заговор с целью свергнуть Директорию и привести к власти Наполеона.

Мало того, что Люсьен готовил переворот, он, будучи председателем Совета пятисот, помог разогнать этот Совет. Вообще-то Наполеон не имел намерения разгонять народных представителей. Он надеялся их убедить. Но некоторые члены Совета были возмущены вторжением на заседание людей в военной форме (Бонапарт явился на заседание в сопровождении четырёх гренадер). Они попытались кулаками вытолкать генерала из зала. Наполеона, совершенно не готового к такому приёму, растерявшегося, в разорванном мундире, гренадеры на руках вынесли из зала.

Придя в себя после этой унизительной сцены, он решил разогнать Совет пятисот. В этом ему и помог Люсьен. Он обратился к войскам. С искренней болью (уж оратором-то Люсьен был блестящим) сказал, что жизнь их командира в опасности, и попросил «освободить большинство собрания» от «кучки бешеных». Поскольку к солдатам обращался председатель Совета, у них не возникло никаких сомнений в законности действий, к которым их призывали. Загремели барабаны, и гренадеры под предводительством Мюрата быстрым шагом вошли во дворец. Лишь на мгновение громовой голос Мюрата заглушил барабаны: «Вышвырните-ка мне всю эту публику вон!»

Потом спорили, три или пять минут понадобилось, чтобы разогнать депутатов. Они бежали не только через двери, многие распахивали или разбивали окна и выпрыгивали во двор. Такая поспешность была напрасной: ни убивать их, ни арестовывать велено не было.

На следующий день Люсьен Бонапарт, бывший председатель бывшего Совета пятисот объявил о ликвидации Директории и учреждении Консульства. 18 брюмера это 9 ноября по Григорианскому календарю. А уже в декабре 1799 года Франция получила новую конституцию, вошедшую в историю как конституция VIII года республики. Люсьен стал министром внутренних дел. 24 декабря того же, 1799 года, Наполеон станет Первым консулом, а в 1802 году – пожизненным консулом. Но для этого помощь Люсьена ему уже не понадобится.

Став министром, Люсьен начал пропагандистскую кампанию по восстановлению во Франции монархии, но с новой династией – династией Бонапартов. Занимался этим вовсе не из бескорыстной любви к брату – рассчитывал взять управление государством в свои руки, оставив Наполеону только командование армией. Но он плохо знал брата: тот не собирался делиться властью ни с кем, к тому же имел основания сомневаться в деловых качествах Люсьена, который не справлялся с повседневной работой своего министерства и, кроме того, был замечен в сомнительном использовании государственных средств.

Поведение брата бросало тень на Наполеона, и он освободил Люсьена от должности министра и отправил посланником в Мадрид. Тот сумел завоевать расположение испанского короля Карла VI и заключить военный союз Франции и Испании. Это был серьёзный дипломатический успех. Но он почти любое дело начинал успешно, даже с блеском, а потом, охладев, допускал ошибку за ошибкой. Так было и на этот раз.

Он вынужден был вернуться в Париж, где Наполеон тут же назначил его сенатором. Однако Люсьен счёл этот высокий пост недостаточной платой за свои заслуги (я уже писала, что всё, что он предпринимал для поддержки брата, было отнюдь не бескорыстно) и начал фрондировать против Первого консула. Наполеон делал вид, что не замечает выходок брата, – прощал. А вот вторую женитьбу – не простил. Он пытался женить овдовевшего Люсьена на своей падчерице Ортанс (Гортензии) де Богарне. С этим браком у Наполеона и Жозефины были связаны далеко идущие планы, но Люсьен, решительно отказавшись от лестного предложения, эти планы сорвал. Наполеону пришлось устроить брак Гортензии с другим братом, Луи, устроить вопреки взаимной неприязни жениха и невесты. Но об этом – чуть дальше. А Люсьену он предлагает жениться на испанской инфанте Марии Луизе. Этот брак мог быть чрезвычайно полезен для Франции. Но снова получает отказ. Люсьен, не считаясь ни с интересами Франции, ни с волей семьи, женится на женщине, которую любит, – молодой вдове Александрине Жубертон. Наполеон не признал этот брак, но Люсьена поддержала мать: она считала, что только любовь может быть основой счастливой семьи.

И всё же конфликт со всемогущим братом заставил Люсьена и его молодую жену покинуть Францию и поселиться в Риме, где, взяв его под покровительство, папа Пий VII провозгласил младшего Бонапарта князем Канино. Князь охотно приглашал к себе многочисленных путешественников только для того, чтобы, беседуя с ними, яростно клеймить Наполеона как узурпатора. Наполеон терпел, более того, не раз предлагал Люсьену корону одного из завоеванных государств и титул имперского принца, но только при условии расторжения брака. И всякий раз брат предпочитал короне любимую жену (кстати, она родила ему десять детей).

Вконец разгневанный император запретил Люсьену жить в Риме. Тот отправился в Соединённые Штаты, но по дороге был схвачен англичанами. В Англии, под бдительным надзором полиции, он прожил несколько лет. После падения империи смог вернуться в Рим, помирился с поверженным Наполеоном и всеми силами содействовал его возвращению с острова Эльбы. Во время Ста дней он сблизился с братом, а после Ватерлоо уговаривал того разогнать парламент и установить личную диктатуру.

О том, чем кончились эти уговоры, Люсьен Бонапарт вспоминал в книге «Правда о Ста днях» (о себе автор пишет в третьем лице): «21 июня 1815 года, договорившись со своим братом Люсьеном о том, что тот отправится в Палату представителей в качестве чрезвычайного Комиссара, Наполеон вышел вместе с ним из Елисейского дворца в сад, и какое-то время они шли вместе, поглощённые беседой. Брат настойчиво советовал Наполеону, не теряя времени, разогнать Палату. От толпы, собравшейся на авеню Мариньи, до них доносились крики: “Да здравствует император!” и “Оружия! Оружия!” Крики усилились, когда толпа народа увидела Наполеона. “Вы слышите эти возгласы? – сказал Люсьен. – Одно только слово, и ваши враги отступят. И так по всей Франции. Неужели вы их покинете?” Император остановился, отвечая на приветствия толпы, и затем, повернувшись к брату, спросил: “Кто я по-твоему? Человек, способный наставить заблудившуюся Палату на путь единения, который единственно может нас всех спасти, или же я сродни тем презренным партийным вождям, кои способны разжечь гражданскую войну? Нет! Никогда! Тогда, в брюмере, мы могли обнажить шпагу ради Франции. Ради её же блага сегодня мы должны отбросить её в сторону”».

После второго отречения Наполеона Люсьен пытался отстаивать право на трон маленького Римского короля. Но что он мог без своего великого брата?.. Ему пришлось бежать из Парижа в Италию, там он был арестован и провел шесть недель в заключении в Турине (снова роковые для него шесть недель). На этот раз его освобождению способствовал Меттерних, что странно, учитывая ненависть австрийского дипломата к Наполеону. Возможно, он хотел продемонстрировать (не Люсьену, конечно, а всей Европе) своё великодушие. Возможно и другое: спасти брата попросила сестра Каролина, которую связывали с Меттернихом самые нежные отношения. Но, как бы то ни было, Люсьен смог снова поселиться в Риме. Там он увлёкся планом освобождения Наполеона с острова Святой Елены и захвата Бонапартами власти в Мексике. Смерть Наполеона положила конец этим надеждам. Единственный брат императора, не получивший королевской короны, и вместе с тем единственный, пытавшийся что-то сделать для возвращения Наполеона на французский престол, умер в ссылке шестидесяти пяти лет от роду, пережив старшего брата на девятнадцать лет.

Четвёртая по старшинству в семействе Бонапартов – Элиза. Она была на восемь лет младше Наполеона. Воспитание получила (по ходатайству графа Рене де Марбефа) в королевском пансионе Сен-Сир. Ей было двадцать лет (возраст для невесты в те времена весьма зрелый), когда она вышла замуж за капитана Феличе Бачиокки, происходившего из старинного, но обедневшего корсиканского дворянского рода. Став императором, Наполеон пожаловал Элизе, как и другим членам своей семьи, титул императорского высочества, а её муж стал бригадным генералом и сенатором.

В своём парижском доме Элиза держала салон, где охотно бывали самые знаменитые деятели французской культуры. Их привлекал незаурядный ум и остроумие сестры императора. Талейран говорил, что у неё «была голова Кромвеля на плечах красивой женщины». Будто желая подтвердить правоту этой характеристики, Элиза увлечённо участвовала в семейных интригах, направленных в основном против Жозефины, и Наполеон решил удалить сестру из Парижа, сделав ей поистине царский подарок: княжество Лукка и Пьомбино в Италии.

О том, какое впечатление этот подарок произвёл в Европе, можно судить по первым словам романа «Война и мир»: «Ну, князь, Генуя и Лукка – поместья фамилии Бонапарте», – говорит Анна Павловна Шерер, фрейлина вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, чем вызывает ажиотаж среди гостей своего петербургского салона. Действительно, аннексия императором Наполеоном Генуи и Лукки вызвала возмущение европейских дворов и стала одним из поводов к русско-австро-французской войне 1805 года. Тем не менее для итальянских областей, подаренных Наполеоном сестре, появление новой повелительницы стало благотворным. Женщина властная, деятельная, к тому же наделённая отменным художественным вкусом, она много сделала для обустройства своих владений. Во время её правления невиданных успехов достигли торговля и сельское хозяйство. Видя успехи сестры, Наполеон передал ей города Масса и Каррара, и княгиня активно занялась разработкой каррарских мраморных рудников.

Из всех родственников, возведённых на европейские престолы, Элиза оказалась самой активной и способной. И Наполеон делает её губернатором Тосканы с титулом Великой герцогини Тосканской. Переехав во Флоренцию, Элиза продолжает покровительствовать искусствам. Одним из её фаворитов, а как предполагают мемуаристы, и любовником в это время становится великий Никколо Паганини.

Ещё до «Битвы народов» Элиза предвидела поражение Франции. Она хотела одного: во что бы то ни стало сохранить свои владения. Путь для этого был один: отречься от брата, благодаря которому эти владения получила. Забыв о чести, благодарности, да и о родственном долге, она пошла на сговор с неаполитанским королём Иоахимом Мюратом, точнее, с его женой, а своей родной сестрой Каролиной, и принялась интриговать против Наполеона. Но сохранить владения ей не удалось.

Остаток жизни Элиза Бачиокки под именем графини ди Компиньяно прожила в своём поместье Вилла Вицентина под Триестом. Там и скончалась. Она была единственной из семейства, кто умер раньше Наполеона.

Пятым ребёнком в семье Карло и Летиции Буонапарте был Луи. Карьеру он сделал исключительно с помощью старшего брата. Проявить себя на военном поприще не мог: после перенесенного в молодости венерического заболевания страдал тяжёлой формой артрита и с трудом владел руками и ногами. Тем не менее после провозглашения империи Наполеон сделал его коннетаблем Франции, а в 1806 году провозгласил брата королём Голландии, марионеточного государства, созданного на территории покорённых Нидерландов.

Луи отлично сознавал, что полностью зависит от старшего брата, но, оказавшись в Гааге, повелел называть себя на голландский манер Лодевейком, стал брать уроки голландского языка и вообще принял близко к сердцу беды и нужды голландского народа. Ему, в отличие от занимавшего испанский трон Жозефа, быстро удалось завоевать симпатии своих подданных. Он отменил смертные приговоры, вывел из страны часть французских оккупационных войск и, главное, не настаивал на соблюдении континентальной блокады Англии, видя, что она грозит Голландии упадком и нищетой, более того, делал вид, что не замечает всё более процветавшей контрабанды. Вот этой неожиданной самостоятельности Наполеон брату простить не мог: континентальная блокада была едва ли не главной целью и одновременно средством его политики. Реагирует он решительно: начинает присоединять к Франции одну голландскую провинцию за другой. Скоро у Луи остался один Амстердам. Он вынужден отречься от престола и уехать из страны. Голландия целиком входит в состав Франции.

О самом интересном событии в жизни Луи Бонапарта подробно рассказано в главе «Гортензия. Падчерица. Друг». Последние годы жизни Луи провёл во Флоренции. Там и умер, пережив всех братьев и сестёр, кроме младшего, Жерома.

А младшей из сестёр Наполеона была Каролина. Рядом с Элизой, а особенно с Полиной, она казалась дурнушкой, над ней в детстве подшучивали, называли Золушкой. Но к семнадцати годам она похорошела, а природный ум и сильный характер сделали её одной из самых влиятельных женщин Европы. Разумеется, помогло этому имя всемогущего брата. Ей было семнадцать, когда она самозабвенно влюбилась в генерала Иоахима Мюрата. Он ответил взаимностью. А как ещё могло быть? Ведь она – родная сестра великого полководца, которого Мюрат боготворил! Через год они поженились. Поначалу Мюрат жаждал только сражений, только побед под водительством Наполеона.

Каролина оставалась в Париже. Здесь-то и начался её бурный роман с князем Клементом Венцелем Лотаром Меттернихом, тогдашним послом Австрии во Франции. Роман этот имел роковые последствия и для её мужа, и для брата, и для Франции. Но это ещё впереди.

А пока любящий брат делает супругов Мюрат монархами Неаполитанского королевства. За устройство дел своего нового владения Каролина взялась с не меньшим рвением, чем её старшая сестра Элиза. Правда, с меньшим успехом. Она была так занята амурными похождениями, что на государственные дела просто не оставалось времени.

Не без влияния амбициозной супруги Мюрат возжелал из вассала своего зятя превратиться в самостоятельного государя. Он обучает и вооружает армию в сорок тысяч штыков, считая её вполне достаточной как для утверждения, так и для надёжной защиты своего суверенитета. Уверовав в силу своей армии, Мюрат начинает без привычного пиетета относиться к Наполеону. В 1810 году он просит императора отозвать французский вспомогательный корпус, размещённый в Неаполитанском королевстве, на что получает решительный отказ. Мюрат оскорблён, но сделать ничего не может…

Не меньше огорчена и Каролина. Но – по другой причине. Она надеялась, что её старший сын станет наследником Наполеона, а тут – его вторая женитьба и рождение законного наследника. Надо полагать, она не раз пожалела об интригах, которые затевала, чтобы развести Наполеона с Жозефиной.

Когда Великая армия, а с нею и её воинственный муж, отправляется покорять Россию, Каролина в очередной раз становится единовластной хозяйкой своего королевства. Это совсем непросто: итальянцы пытаются (пока – только пытаются) восстановить свою независимость. Восстания приходилось подавлять силой.

А в это время Мюрат сражался в России. Он был в своей стихии. Случалось, русские не скрывали своего восхищения отвагой этого странного француза (Мюрат одевался крайне экстравагантно, а его длинным локонам до плеч могла бы позавидовать любая красавица). Мюрату даже казалось, что русские относятся к нему так хорошо, что не поднимут против него оружия. Но, как известно, кто с мечом к нам придёт…

Французам пришлось бежать из России. Впервые! Наполеон покинул войска 6 декабря 1812 года. Он торопился во Францию, чтобы набрать новую армию. Главное командование передал Мюрату. Не потому, что ценил того как полководца. Император всегда считал, что главное для победы – дух армии, вот и надеялся, что никто лучше Мюрата не сумеет увлечь солдат своей энергией и решимостью. Королю Неаполя была поставлена задача укрепиться в Вильно, остановить продвижение русских войск и дождаться возвращения Наполеона со свежими силами. Мюрату это оказалось не по силам. Остатки французской армии отступали без всякого управления, каждый спасался как мог. Через месяц и десять дней маршал самовольно сдал командование армией Евгению Богарне, а сам отправился спасать своё королевство, из которого получал тревожные вести. Официально было объявлено о смене командования в связи с болезнью Мюрата. Наполеон расценил его поступок как дезертирство, но (как всегда, скоро и, как всегда, напрасно) простил любимца.

Когда Мюрат вернулся в Неаполь, очаровательная супруга и любящая сестра императора, всем своему брату обязанная, без труда уговорила мужа предать своего благодетеля. Она заранее договорилась с Меттернихом, непримиримым врагом Наполеона.

И Мюрат отправился к австрийцам. На вопрос, что он должен сделать, чтобы сохранить неаполитанскую корону, ему ответили прямо: только одно – направить ваш корпус на помощь союзникам; в благодарности императора Австрии можете не сомневаться. И Мюрат согласился…

Уже через два дня он повел свои войска против принца Евгения Богарне, лишив Наполеона тридцати тысяч солдат как раз тогда, когда союзники приближались к Парижу. Солдат, на которых так надеялся император, которые в тот роковой момент могли спасти Францию.

Узнав об измене неаполитанского короля, Наполеон воскликнул: «Как, Мюрат?! Это невероятно! Истинная виновница заговора, несомненно, Каролина!..он полностью находится в её власти!»

Надо полагать, Мюрат раскаивался в предательстве, да и не был уверен, что победа союзников – окончательна. Он слишком долго сражался рядом с Наполеоном, слишком долго верил, что тот непобедим. И он вступил в тайные переговоры с императором, обещая ему поддержку, но требуя за это всю Италию к югу от реки По. Вот отрывок из ответного письма Наполеона от 18 февраля 1814 года (до отречения оставалось пятнадцать дней): «Воспользуйся, раз уж так случилось, преимуществом измены, которую я объясняю исключительно страхом, для того, чтобы оказать мне услуги ценной информацией. Я рассчитываю на тебя… Ты принёс мне столько вреда, сколько только мог, начиная с твоего возвращения из Вильно; но мы больше не будем касаться этого. Титул короля сорвал тебе голову. Если ты желаешь сохранить его, поставь себя правильно и держи своё слово».

Через два месяца, уже после отречения Наполеона, Мюрат вернулся в Неаполь, а ещё через месяц решил освободить Италию и стать её королём. Это означало, что соглашение с Австрией, на которое толкнула его жена, разорвано. Против Мюрата выступили австрийские войска под командованием графа Нейпперга, любовника жены Наполеона Марии Луизы (как он тесен, этот мир европейских владык!). Мюрату удалось выиграть несколько сражений, но в итоге австрийцы победили.

Через некоторое время муж Каролины сделал ещё попытку если и не завоевать корону всей Италии, то хотя бы вернуть Неаполитанское королевство. Попытка закончилась арестом и расстрелом (о нём в главе «Наполеон. Сто дней»). Наполеон точно характеризовал маршала Мюрата: «Он был моей правой рукой, но, предоставленный самому себе, терял всю энергию. В виду неприятеля Мюрат превосходил храбростью всех на свете, в поле он был настоящим рыцарем, в кабинете – хвастуном без ума и решительности». Но, зная характер своего сподвижника, зачем же сделал его королём? Ведь именно это положение, явно превосходящее возможности Мюрата, его, в конце концов, и погубило. И, что ещё важнее, способствовало поражению самого Наполеона… Но ссыльному императору оставалось только раскаиваться в своих ошибках. Исправить хотя бы одну из них было уже невозможно.

После казни мужа Каролине пришлось покинуть Неаполь. С помощью князя Меттерниха она нашла убежище в Австрии, на вилле Камбо Марцо недалеко от Триеста, где и скончалась. Наполеона она пережила на восемнадцать лет.

Младшего из семейства Бонапартов, Жерома, меньше коснулись невзгоды, которые пришлось пережить семье после смерти отца и особенно после бегства с Корсики: он был слишком мал, старшие его оберегали, отдавали ему лучшие куски. Ему было всего девять лет, когда Наполеон прославился взятием Тулона, и с бедами семьи, во всяком случае материальными, было покончено. Образование Жером получил в военном колледже. Наполеон решил, что в семье не хватает моряка, поэтому направил младшего брата в военно-морской флот.

Семнадцатилетний моряк сопровождал зятя, генерала Леклерка, и сестру Полину в Сан-Доминго. Оттуда Леклерк послал его во Францию с донесением Наполеону об успешном подавлении бунта. Но до Парижа Жером не добрался: корабль, на котором он плыл, преследовали английские крейсеры – пришлось укрываться в Соединённых Штатах. Там Жером несколько задержался (всего на каких-нибудь пару лет). Дело в том, что он влюбился в очаровательную дочку балтиморского коммерсанта Элизабет Паттерсон и, не спрашивая разрешения у старшего брата, женился на ней. Через два года у супругов родился сын. Узнав о происшедшем, Наполеон брак не признал и потребовал, чтобы молодой отец немедленно вернулся во Францию. Продолжать поступать вопреки воле брата (к тому времени уже императора) у Жерома решимости не хватило. Послушание Наполеон ценил. Он возвел младшего брата в достоинство принца империи и поручил ему командовать небольшой эскадрой на Средиземном море. Во время кампании 1806 года против пруссаков император доверил Жерому командование армейским корпусом. Тот с поручением справился вполне достойно.

После Тильзитского мира император образовал на западе Германии Вестфальское королевство, полностью зависимое от Франции. На его трон и посадил Жерома. У короля должна быть достойная жена (та, что осталась в Америке, – не в счёт). И Наполеон устроил его брак с принцессой Екатериной Фредерикой, дочерью короля Фридриха Вюртембергского.

Между прочим, Фридрих был братом матушки императора Александра, вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, той самой, что именовала Наполеона корсиканским чудовищем, породниться с которым уважающим себя людям категорически невозможно. А вот пришлось… Пусть и не напрямую.

Король Жером, окружив себя настоящим гаремом, пустился в безудержный разгул. Любые средства, время от времени появлявшиеся в казне, немедленно уходили на королевские развлечения. Подданные прозвали его «весёлым королём» и, как ни странно, относились к его шалостям терпимо. Дело в том, что в перерывах между любовными играми король успел отменить крепостное право и даровать стране конституцию, составленную по французскому образцу. По ней всё мужское население было наделено равными правами. Кодекс Наполеона стал действовать на территории королевства, тем самым было покончено с властью гильдий и дано право на свободное предпринимательство. Новые законы оказались несравненно более справедливыми и целесообразными, чем действовавшие раньше; новые, улучшенные формы управления если и не вполне, то в значительной степени примирили жителей страны с правителем, навязанным оккупантами.

Жером успел не только создать необходимые государственные учреждения, но и мобилизовать и обучить тридцатитысячное войско, что для королевства с двумя миллионами жителей не так уж мало.

Большая часть вестфальской армии (двадцать четыре тысячи человек) участвовала в походе Наполеона на Россию и разделила судьбу Великой армии. Большинство вестфальских солдат погибло в 1812 году в русских снегах. Наполеон поручил Жерому возглавить войска, развернутые против Второй русской армии генерала Петра Ивановича Багратиона. Соотношение полководческих дарований было явно не в пользу короля Вестфалии. Наполеоновские маршалы и генералы обвиняли Жерома как минимум в нерасторопности. Он, оскорблённый, оставил армию и уехал к себе в Кассель.

В 1813 году Жерому удалось набрать новое войско (двенадцать тысяч солдат), которое участвовало в походе Наполеона в Саксонию. Но в это время уже началось массовое дезертирство вестфальцев под знамена союзников.

Поражение Наполеона в Лейпцигской битве окончательно решило судьбу Жерома: Вестфальское королевство было ликвидировано. Правда, покидая Кассель, король сумел захватить с собой всю государственную казну, которая обеспечила ему безбедное существование (это при его-то расточительности!) почти до конца дней.

Во время Ста дней Жером немедля отдал себя в полное распоряжение брата. Наполеон ввёл его в палату пэров и назначил командиром одной из дивизией, которой предстояло сражаться против превосходящих сил союзников. Надо отдать должное бывшему королю: при Линьи и Ватерлоо он сражался с безупречной отвагой… Брату своему он доставил немало хлопот, но, в отличие от других родственников, ни разу не запятнал себя предательством.

Враги Наполеона знали, что Жером безобиден, и не преследовали его. Он жил в Австрии, в Италии, в Бельгии. Жил праздно, тратя остатки вестфальской казны на развлечения и женщин. В бонапартистском движении участия практически не принимал. После избрания своего племянника Луи Наполеона (сына Луи Бонапарта и Гортензии Богарне) президентом Франции Жером занял почётный пост директора Дома инвалидов, а в 1850 году получил звание маршала Франции. Когда бездетный Луи Наполеон стал императором Наполеоном III, шестидесятивосьмилетний Жером был объявлен наследным принцем. Он оставался в этом качестве до 1856 года (до семидесяти двух лет), когда у Наполеона III родился сын и наследник.

До падения Второй империи младший брат Наполеона I и дядюшка Наполеона III не дожил, умер в счастливом заблуждении, что мечта его великого брата основать династию Бонапартов осуществилась.