Вы здесь

Плюшевый свидетель. Глава 1. По другую сторону стены (Анна Данилова, 2002)

Глава 1

По другую сторону стены

– Меня зовут Вера. Я думаю, можно пока без фамилии… Меня к вам прислала Августа. Как вы понимаете, мне немного не по себе, потому что мы с вами совершенно незнакомы. Но, с другой стороны, при других обстоятельствах я никогда бы не стала рассказывать вам о себе. Я вот сейчас говорю с вами, но не уверена, что уже через минуту не встану и не уйду… Вот так-то вот. Однако вы специалист, другими словами, доктор, поэтому я просто вынуждена ради себя же самой раздеться перед вами. Раздеться душой, разумеется…


Разговор происходил в городском парке в солнечный апрельский день. Вера Боровская пришла сюда на встречу с психотерапевтом, и только она одна знала, скольких усилий ей это стоило и какая внутренняя борьба происходила в ее душе, когда она собиралась на эту встречу. Но лицо доктора Нагаева понравилось ей сразу. Быть может, поэтому она, присев рядом с ним на скамейку, сразу же приступила к делу и решила без предварительных дежурных фраз изложить ему всю свою боль. В бумажнике, который покоился на самом дне ее старой, но все еще отлично сохранившейся черной кожаной сумочки, лежали первые двести рублей, которые она отдаст этому «магу Нагаеву», как любила называть его Августа.


Августа считалась хорошей приятельницей (Она мне не подруга, нет, но слово «приятельница» звучит как-то холодновато, отчужденно; мне жаль ее) Веры и на протяжении многих лет следила за развивающимися отношениями между супругами Боровскими. Пока в семье не разразилась драма, суть которой заключалась в том, что муж Веры, Илья Боровский, привел в дом другую женщину, и вот уже которую неделю жил с ней вместе, совершенно игнорируя присутствие в квартире законной жены.


Солнечный блик упал на черную прядь волос на голове доктора Нагаева, а в воздухе произошло какое-то движение. «Это ветер, – подумала Вера, – это ветер… Что-то холодно стало. Спина мерзнет. И душа. Зачем я сюда вообще пришла?» Деревья с распускающимися почками стали расплываться перед глазами в какой-то зеленоватой дымке: Вера плакала. От бессилья и от самой ситуации, унизительной до предела, как ей казалось. Она пришла к доктору, чтобы пожаловаться ему на мужа, который привел в дом другую женщину. Пошлее сюжета не придумаешь.

Но, на ее счастье, Ренат Атаевич оказался не таким эмоциональным, а потому в ответ на ее слова лишь медленно повернул голову в ее сторону и внимательно посмотрел ей в глаза. Вере показалось, что он пытается прочесть ее истинные мысли, и от этого ей стало еще хуже. Может, он хочет загипнотизировать меня?

– Я вижу, вам плохо, – услышала она приятный низкий баритон. – Так что же конкретно с вами случилось?

– У меня был муж. Я говорю «был», потому что мужчина, который сейчас живет со мной в одной квартире, уже больше не является мне мужем. Хотя официально он, конечно, мой муж, Илья… Вы извините, что я повторяюсь. Я сильно нервничаю. Он однажды сказал мне: «Вера, ты стала другой, я не узнаю тебя. Где та женщина, которую я так любил?» Я ответила ему, что я не изменилась, что изменился мир вокруг меня. Люди стали злее, они ненавидят меня, не хотят меня…

– В каком смысле? – перебил ее доктор Нагаев.

– Я потеряла работу… – и Вера беспомощно принялась теребить край своей шелковой косынки. – А когда денег нет, чувствуешь себя скверно. Мы перешли на макароны, я поправилась… Я понимаю, что это не оправдание, но, наверное, мой муж прав, а я веду себя по-идиотски… Вы извините меня, мне надо идти…

И Вера вдруг резко, импульсивно рванулась со своего места. Но твердая мужская рука успела схватить ее руку и прижать к сухому и теплому дереву скамейки. Ей показалось, что она за то время, что сидит здесь, рядом с этим всезнающим и самодостаточным человеком (каковыми в ее глазах были все психотерапевты), расплылась еще больше и что волосы ее растрепались от ветра и стоят дыбом, что тушь размазалась вокруг глаз и помада побледнела, да и вся она сейчас походит на старуху.

– Как вас зовут? – спросил доктор Нагаев.

– Вера, – устало проговорила она и закрыла глаза, не в силах вынести яркого солнца и такого же яркого, сильного и испепеляющего взгляда. – Это было ошибкой.

– Что именно?

– То, что я пришла сюда. И замужество тоже было ошибкой.

– Вера, хотите кофе?

Она удивилась. Но потом сочла это предложение как нельзя более кстати. Здесь, в парке, под слепящим весенним солнцем, она казалась себе очень уязвимой. Тут на нее смотрели деревья, раскинувшийся у ног пруд с утками, галдящие и словно только что проснувшиеся от зимней спячки громкоголосые дети со своими нянями и мамашами, скучающий фотограф, сидящий на скамейке в обнимку с огромным розовым плюшевым слоном, зеленые старые беседки, облака, наконец. И ей казалось, что все они уже посвящены в ее трагедию. А в кафе, непременно полутемном и тихом, в ее глаза заглянет, в лучшем случае, лишь маленькая чашка с кофе. Не считая испытующего и умного (быть может, еще и сочувствующего) взгляда доктора Нагаева.

Я схожу с ума. Что такое лезет мне в голову?

Она покорно последовала за доктором, моля бога лишь об одном – чтобы это кафе оказалось совсем близко от парка. Она была не в силах долго идти. Ноги подкашивались, да и тело не слушалось ее, словно было чужое.


…Тот день она всегда будет помнить смутно. Весенний воздух, сладковатый и пьянящий на вкус, замешанный на аромате пробуждающихся деревьев, ворвался в распахнутое окно тихой квартиры, куда привел ее доктор Нагаев, и закружил ей голову. Она так и не вспомнит, какой они пили кофе: растворимый или нет, с нежным запахом ирландского ликера или это была просто крепкая и душистая «арабика». Доктор Нагаев помог ей освободиться от длинного, чрезмерно шуршащего плаща, поиграл, помахав, переливающейся на солнце шелковой зеленовато-голубой косынкой и нагнулся, чтобы снять с нее запыленные коричневые туфли. Вера двигалась, словно кто-то управлял ею. Гипноз, вдруг неожиданно весело решила она. Все, что происходило с ней, казалось фрагментами какого-то очень далекого, туманящегося в памяти сна.

– Вам с сахаром или без?

– С сахаром, – отвечала она, ступая ногами в чулках по желтому блестящему паркету, на котором не было ни пылинки. – Кто же это кофе пьет без сахара?

Она нервно рассмеялась.

– У меня есть печенье. Ореховое.

Но вкуса орехового печенья она тоже не успела распробовать. Ее губы ощутили мягкое и горячее прикосновение чужих, неизведанных ею губ – Нагаев целовал ее. Долго и страстно, прижав к стене в гостиной. Под его жадными и ласковыми, бесстыдными и решительными руками ее тело уже не казалось ей таким большим, как еще час тому назад. А когда она открыла глаза, то поняла, что уже не принадлежит себе. Ворох ее одежды темным пятном маячил на ковре в спальне. Кровать неистово скрипела под их телами. Вера постанывала, а потом закричала и с силой вцепилась в простыню, как если бы это могло помочь ей освободиться от переливающейся через край энергии, переливающегося через край счастья.


Она выскочила из квартиры доктора Нагаева, застегиваясь на ходу. Теперь она отлично ощущала свое тело, ставшее необычайно легким и воздушным. Плащ казался невесомым, косынка бирюзовой бабочкой трепетала на груди. Вера почти бежала по улице, вдыхая полной грудью посвежевший к вечеру воздух, и пришла в себя только в своем дворе, где села на скамейку, чтобы отдышаться. В голове ее не было ни единой мысли. А вот тело, словно вырвавшись на свободу, казалось обнаженным, открытым постороннему взгляду. Она вновь почувствовала себя той Верой, которой была несколько лет тому назад, которой так восхищался тогда ее Илья.

Она не хотела реально оценивать то, что произошло сейчас с ней в квартире доктора. Она наслаждалась полным покоем, удовлетворением и даже любовью. Он любил ее, этот удивительный доктор. Пусть всего лишь один час, но это были незабываемые мгновения. Ей было так хорошо, что она на какое-то время забыла, что сидит во дворе собственного дома, где рядом, буквально в нескольких метрах от нее, в ее собственной кухне, возможно, варит суп молоденькая сучка по имени Марина. Любовница Ильи.

Шли минуты, миновал час, а Вера, оглушенная, все еще продолжала пребывать в том блаженном оцепенении, в которое ее погрузил доктор Нагаев. Когда же наконец стемнело, она почувствовала, что замерзает. И вот тут реальность поглотила ее с головой. Как ледяная, выстуженная пасмурным днем морская волна. Вера медленно подняла голову, чтобы увидеть окна своей квартиры, и сердце ее при этом сжалось: все три окна светились. Значит, эти двое уже дома. Возможно, они даже прошли мимо, не заметив ее, сидящую на скамейке. Вера обняла себя за плечи и съежилась от безысходности. Она не знала, куда ей идти и как ей вообще дальше жить. Что ей делать там, в том доме, где уже семь дней пахнет чужими духами и чужим супом? Чужим мужчиной, наконец?

Она устала анализировать свою жизнь, чтобы ответить себе на вопрос: как могло такое случиться, что ее муж Илья, человек серьезный, цельный и, как ей всегда казалось, любящий ее, вдруг объявил ей о том, что начинает новую жизнь с новой для него женщиной? Больше того, он привел эту женщину прямо домой и поселил ее в своем кабинете, быстро, буквально за несколько часов, переустроив его в супружескую (уже вторую) спальню.

Марине было двадцать два года. Высокая стройная брюнетка с безразличным спокойным лицом, молчаливыми, скрывающими множество тайн, черными глазами и некрасивым, похожим на рваную рану ртом. Тонкие губы ее всегда блестели, словно она всякий раз перед тем, как выйти из комнаты, смазывала их маслом. Марина носила тонкие облегающие платья, легкие замшевые туфли и крутила на голове тюрбаны. Она мыла посуду, безжалостно опуская в мыльную горячую воду пальцы, унизанные кольцами, и всякий раз оставляла в ванной на полочке, помимо расчески и пластиковой розовой сумки с косметикой, целый ворох драгоценностей: цепочку с большим, усыпанным камнями золотым крестом, серьги с бриллиантами… И Вера понимала, что Марина бросается этими драгоценностями вовсе не для того, чтобы досадить живущей рядом сопернице-жене, а просто потому, что ей безразличны эти золотые безделицы. Она не знает цены им и живет в каком-то своем материальном измерении. На это указывало огромное количество мелочей, деталей, которыми постепенно обрастала их совместная, дикая по своей природе, жизнь.

Вера не знала, откуда взялась Марина. Понятия не имела, где Илья мог найти эту холеную и красивую девушку, согласившуюся жить с ним по соседству с родной, законной женой. Но между ними существовало что-то, что не давало им возможности даже оглянуться и посмотреть на происходящее здоровым, не затуманенным страстью взглядом. Они словно не замечали Веру, хотя вели себя с ней подчеркнуто вежливо, как только что въехавшие и довольно-таки воспитанные соседи. Казалось, Илья не сохранил в памяти ничего из их многолетнего брака, что могло бы вызвать в нем хотя бы сострадание к своей жене. Вера не хотела верить, что он разлюбил ее исключительно из-за того, что она перестала следить за собой и располнела. «Так не бывает, – считала она, разглядывая себя каждый вечер в зеркало, – чтобы мужчина за короткий срок так переменился. Его приворожили, ему дали выпить любовного напитка. Но вот только зачем он ей, этой Марине, когда у него нет денег?!»

Она была твердо уверена, что молодые девушки требовательны к партнерам в отношении денег. Это было аксиомой, которую не надо было доказывать. А тут вдруг на ее глазах происходило обратное: Марина, напевая, варила суп из рыбных консервов, жарила картошку и вдохновенно разделывала недорогую норвежскую селедку.

Любовь? Вера не любила это резиновое, гуттаперчевое и затасканное слово, готовое в угоду человеку принять любую форму. Ей нравилось слово страсть, но она никогда не произносила его вслух, как если бы это было страшное заклятие, способное одним своим звучанием разрушить привычный уклад жизни и внести в него хаос. Но, вероятно, с Ильей и случилась как раз эта беда, раз он, потеряв всякий стыд и способность здраво мыслить, привел в дом другую женщину. Как иначе объяснить этот незатухающий блеск в глазах, это хроническое желание как-то отделиться, обособиться и спрятаться в комнате с Мариной, запершись на ключ?

Вере пришлось перейти в гостиную, чтобы не спать по соседству со спальней любовников и не слышать доносящиеся оттуда звуки и смех. Когда к ней, как раз на третий день ада, пришла ничего не подозревающая Августа, Вера даже не знала, как объяснить ей, в каком положении она оказалась и каким удосужилась обзавестись статусом, настолько случившееся было нелепым, нелогичным и, главное, бесчеловечным, жестоким, наконец!

– Что-то ты, мать, бледная. Отравилась, что ли? – спросила Августа, размешивая сахар в кофе и глядя куда-то мимо лица Веры, в пространство. – Неважно выглядишь.

– Августа, посмотри мне в глаза. Вот так. А теперь слушай. Мой муж, Илья, влюбился в другую женщину. Ее зовут Марина. Он привел ее сюда, и теперь они живут в его кабинете.

Августа чуть не захлебнулась кофе. Далее последовал шквал вопросов, на которые Вера едва успевала отвечать. Понятное дело, Августа была потрясена новостью и на чем свет стоит проклинала Илью. Она называла его «сумасшедшим», «эгоистом», «сладострастником», «наглецом» и прочими, вполне соответствующими ситуации, определениями. И тогда Вера решила пойти от обратного и попытаться добиться от приятельницы правды относительно своего внешнего вида. Она, искренняя в своих намерениях услышать эту самую правду, поднялась со своего места и даже покружилась перед Августой, демонстрируя раздавшуюся талию, пышные бедра и увеличившуюся буквально за полтора года грудь.

– Ну, что скажешь?

– Пухлая и очень аппетитная на вид молодая женщина…

– …со следами былой красоты, ты забыла добавить, – закончила за нее Вера. – Илья мне так и сказал. Я думаю, что он презирает меня за то, что я не нашла в себе силы сохранить фигуру, что не занималась собой. Но ведь ты же знаешь, Августа, как подкосило меня мое увольнение!

– Ты не должна так говорить, – осторожно вставила Августа и сдунула со лба рыжий завиток. Это была высокая сухопарая женщина с острым носом и темными проницательными глазами. Энергичная, холерического склада, она, казалось, постоянно искала выхода своей энергии, но ничего лучше, чем заводить постоянно какие-нибудь интрижки, так и не придумала. Она меняла своих сексуальных партнеров так же часто, как и место работы. Августа была разносторонне развитым человеком, а потому умела применить свои способности к дюжине профессий, начиная от распространителя билетов местной филармонии и драмтеатра до директора трикотажной фабрики. И, надо сказать, все, чем бы она ни занималась, у нее получалось. Единственно, чего она не умела делать, это брать и давать взятки. Особый талант у нее был в области человеческих отношений, касающихся, в частности, своего непосредственного женского окружения: она любила давать советы. И, как правило, направив человека по тому или другому пути, всегда старалась проследить за «лабораторным кроликом», чтобы удостовериться, что совет оказался действенным и после него сложная ситуация благополучно разрешилась. Вероятно, в ее памяти отложилось великое множество примеров тому, как следует действовать в тех или иных житейских ситуациях. Но, несмотря на это, личная жизнь Августы по-прежнему не клеилась, а по части работы ей то и дело приходилось подыскивать себе новое место. Понятное дело, что причиной ее неудач был характер. Взрывной, импульсивный. И, безусловно, большей частью ей не везло из-за ее бескомпромиссности. Она была, что называется, негибкой и любила говорить правду в глаза. Вот и тогда, осмотрев критическим взглядом фигуру Веры Боровской, Августа покачала головой и вынесла свой вердикт:

– Ты права. Прежде твоя фигура вызывала у мужчин желание, а сейчас, я думаю, нет. А поскольку секс у мужчин занимает двести процентов всей жизни, то суди сама, что еще оставалось делать твоему Илье…

Вера подумала, что и Августа жестока по отношению к ней и что, окажись она сама в подобной ситуации, то навряд ли спокойно перенесла и приняла бы от подруги произнесенную вслух правду о своей внешности. Но слова были произнесены, и этот факт сделал Веру в собственных глазах еще безобразнее. Она и вовсе раскисла. Зато Августа почувствовала себя превосходно, почуяв, как хищница, очередную жертву, по ее мнению, остро нуждающуюся в ее гениальных советах. Вера понимала, что всякая женщина, примерив на себя чужую беду, не может не испытывать приятное чувство душевного, а может, и физического комфорта от сознания того, что это не она попала в сложную ситуацию. В таких случаях даже самая черствая особа хотя бы на время превращается в доброго ангела, способного на любую жертву. Августа сразу же предложила Вере денег, большую скидку на косметику, распространением и продажей которой она на тот момент занималась, попыталась всучить ей по дешевке свои старые, «почти что новые», австрийские туфли и даже подарила ей тут же, словно заранее знала о разразившейся в семье драме, роскошно изданный том Зигмунда Фрейда.

– Вот, это как раз то, что тебе нужно. Почитаешь, подумаешь, может, что и придумаешь. Но я бы все-таки посоветовала тебе заняться собой. Только ты можешь сейчас себе помочь. Во-первых, абстрагируйся. Забудь, что за стеной в постели лежит твой муж и обнимает другую женщину. Если ты постоянно будешь думать об этом, то свихнешься. Думай, повторяю, о себе. Питайся кашками, пей минеральную водичку, делай упражнения и постоянно взвешивайся. Весы я тебе, так и быть, принесу. На время. Когда почувствуешь, что начинаешь сбрасывать лишние килограммы, пересмотри свой гардероб. Ушей платья. Обязательно сходи в парикмахерскую и постарайся изменить свой имидж…

– Августа, уж не предлагаешь ли ты мне постричь волосы? – в ужасе воскликнула Вера, представляя себе, как острые, сверкающие ледяным металлическим блеском ножницы режут ее прекрасные золотые волосы. – Я посижу, конечно, на кефире, на кашках, но стрижку делать не буду, и размалевывать лицо тоже. Это не выход. Другое дело – фигура. Здесь я с тобой целиком и полностью согласна…

Но, произнеся это, она вдруг зашлась в плаче. Даже зажмурив глаза, она не переставала видеть перед собой красавицу Марину с длинными стройными ногами, способными свести с ума не одного мужчину. Августа, испугавшись такой бурной реакции, заставила Веру принять успокоительное и поспешно ушла, как уходит с места преступления нечаянный убийца. И на Веру с новой силой навалились все ее несчастья. И сколько бы она ни старалась «абстрагироваться» и не думать о том, чем за стеной сейчас занимается ее муж с любовницей, она видела, слышала и чувствовала все. И сердце ее разрывалось от боли. Три дня после ухода Августы она почти ничего не ела. Лежала в комнате на диване и смотрела в потолок, пока не почувствовала, что умирает. Илья несколько раз стучал в ее дверь, пытался что-то спросить, но от одного звука его голоса ей становилось невыносимо, и она начинала тихонько поскуливать, как брошенный хозяевами и серьезно заболевший щенок. А временами ей даже начинало казаться, что она превращается в животное. Она забыла уже, когда расчесывала волосы, когда смотрелась на себя в зеркало. Она поймала себя на том, что вот уже несколько дней только и делает, что прислушивается к жизни, бьющей, хлещущей через край по другую сторону стены. Она своим слухом «видела» Марину, легкой, летящей походкой двигающуюся по квартире, ту невообразимо вкусную еду, что она готовила для ее, Вериного, законного мужа. Она «видела» смятую постель, быстро остывающую от разгоряченных, заряженных страстью любовников. И от этих слуховых видений ей хотелось громко выть, зарывшись с головой под одеяло.

Иногда, когда они уходили и в доме становилось спокойно и тихо, Вера пыталась вспомнить, какой ее видел Илья в те дни, когда она переживала свое увольнение. Скучная и неинтересная работа в одной из неперспективных коммерческих фирм приносила ей одно лишь беспокойство и немного денег. Поэтому, по мнению Ильи, она должна была вообще благодарить судьбу за то, что та распорядилась таким вот образом, освободив Веру от работы. Но, вероятно, момент увольнения совпал с общим состоянием Веры, с ее внутренним кризисом, о котором она долгие годы не хотела ни думать, ни пытаться что-либо изменить в своей жизни. Она вдруг отчетливо поняла, что уже давно не любит Илью. Он, молодой, красивый и сильный мужчина, не возбуждал в ней тех чувств, которые она себе, оказывается, выдумала и играла ими в первые месяцы замужества, как с красивыми разноцветными воздушными шарами. Шары лопнули, игра закончилась. Осталась супружеская пара, связанная общим бытом, постелью и заботами. Все. Она разочаровалась не только в муже, но и в мужчинах в целом. Наблюдая за ними и часто выслушивая от знакомых, зрелых женщин, то, что они думают о своих мужьях или любовниках, Вера постепенно пришла к выводу, что мужчины все очень похожи между собой. Что это на редкость эгоистичные и тупые существа, обуреваемые непомерными амбициями, для которых переспать с женщиной – скорее все же психологический акт, нежели физический (хотя московские феминистки с экранов телевизоров с пеной у рта доказывали как раз обратное). Переспать – значит уложить, подмять под себя и унизить. И чем больше будет опущенных голов и растерзанных тел, тем сильнее будет ощущать себя мужчина. И Вера перестала уступать просьбам мужа в близости. Ей даже не требовалось находить причины. Зная физиологический график своего мужа, те минуты и часы, когда он более всего силен и жаждет физической любви, Вера делала все возможное, чтобы в это время либо не быть дома вообще, либо как можно скорее покинуть постель и заняться чем-нибудь таким, что очень скоро остудит пыл Ильи. То она появлялась перед ним с половой тряпкой в руках и начинала его отчитывать за то, что он снова не помыл ботинки и наследил в передней. Или возникала рядом с ним с жуткой и дурно пахнущей маской на лице. Бывало и такое, что Вера пыталась сама унизить его, заталкивая в ванную и давая ему тем самым понять, что он недостаточно свеж и чист для того, чтобы прикасаться к ней. Все это она делала намеренно, и ей было стыдно признаться себе в том, что, видя результаты своих усилий, она испытывала чувство удовлетворения. Это было нехорошее, мстительное чувство, не имеющее под собой сколько-нибудь серьезного основания. Поэтому чему же тут удивляться? Илья не выдержал и завел себе любовницу. Будь у него много денег, он поступил бы более благородно: купил бы новую квартиру, где и поселился бы с Мариной, а нынешнюю квартиру оставил бы Вере. Но поскольку денег не было, он привел свою подружку прямо в дом. Вот свинья. Как же он мог?

Понятное дело, ни Августа, ни кто другой не знали истинного мотива поведения Ильи, поэтому Вера в глазах знакомых выглядела просто как брошенная и униженная жена. И так случилось, что уже очень скоро она и сама начала в это верить и жалеть самое себя.

Однажды, когда никого не было дома, она все же выползла из комнаты и задержалась возле зеркала. И тут же услышала душераздирающий крик. Свой собственный крик. Она увидела в зеркале не Веру Боровскую, а незнакомую ей, оплывшую и опухшую от слез женщину, маленькую и несчастную, по сути, без признаков жизни. И вот тогда первым человеком, которому она позвонила, снова оказалась Августа. Некрасивая и тоже несчастная Августа. Жестокая и вместе с тем какая-то смешная Августа.


Она приехала через час. Привезла продуктов и крем для лица. Заставила Веру принять ванну, после чего одела ее и как куклу усадила на кровать. Принесла поесть.

– Ты умрешь, глупая, – говорила она, кормя ее чуть ли не с ложечки. – Разве кто-нибудь стоит того, чтобы ты ради него умерла? Не сходи с ума. Если ты не возражаешь, я познакомлю тебя с одним хорошим психотерапевтом. Он, собака, много дерет с клиентов, но с тебя возьмет по минимуму: двести рублей за беседу. Не отказывайся. Нагаев – твоя последняя надежда. Уж он-то вправит тебе мозги. Нет, вы только взгляните на нее… Да разве ж так можно?

Вера плотно поела, и ее неудержимо потянуло в сон. Уже во сне она видела и слышала Августу: «…в кабинете люди не так раскрываются, как, скажем, на нейтральной территории… ты увидишь его и поймешь, что этот как раз то, что тебе нужно… у него богатый опыт, а какая клиентура!.. Ты, главное, веди себя естественно и не старайся от него ничего скрыть… несколько сеансов – и ты излечишься от своей любви…»

Любовь? Наивная Августа уверена, что я люблю его. Это не любовь болит, а чувство собственного достоинства. И если бы Илья ушел от меня и я не видела бы его новой жизни, разве бы я так страдала? Глупая Августа…

Но к доктору Нагаеву она все же пошла. Встреча была назначена в городском парке, на скамейке возле маленького питьевого фонтана. Вера собиралась на встречу как на свидание: сделала маникюр, прическу, приоделась.

И доктор Нагаев изнасиловал меня. Как в кино.

Вера всхлипнула, но слез не получилось. Их не было, как не было и многих других чувств, к которым она уже успела привыкнуть: боль в сердце, боль в душе, боль в затылке. Ей было на редкость хорошо.


Она вошла в подъезд и уже более уверенной походкой поднялась к себе на этаж. Открыла дверь своим ключом. В квартире пахло вареной фасолью. У них, бедолаг, похоже, денег нет вообще. Вера прошмыгнула к себе в комнату, сняла плащ и, осторожно, на цыпочках, выйдя из комнаты, проскользнула в ванную. Ей надо было срочно смыть с себя запах мужчины, который, как ей казалось, преследовал ее все то время, что прошло с момента встречи с доктором Нагаевым. Она налила в ванну горячей воды и плеснула туда ландышевого масла. Легла и закрыла глаза. Глупая Августа.

– Вера? – вдруг услышала она стук в дверь и последовавший за ним голос Ильи. – Ты как? В порядке?

– Спасибо, Илья, со мной все в порядке. Вены не вскрыла, петлю не намылила…

– Вера!

– Оставь меня в покое и не смей стучать в ванную, пока я здесь. Я же не стучу в вашу спальню, не спрашиваю, как вы там. У меня все хорошо. Даже очень…

Она закрыла глаза и снова увидела мужчину, раскачивающегося над ней. Сердце ее учащенно забилось. Она посмотрела на дверь и вдруг представила себе, что вот сейчас она распахнется, и она увидит его, Нагаева… Ее ладонь плавно опустилась на живот, и Вера застонала. Все в прошлом. Это надо забыть. Как сон.