5. Бродяга заботится о Малышке
Он проснулся оттого, что Малышка громко стонала во сне. Несколько секунд он прислушивался, а потом понял: дело не в каком-нибудь безобидном кошмаре. Он любил ее слишком сильно и слишком много времени провел в городе, где по ночам хозяйничал Безлунник, чтобы не улавливать разницы между плохими снами и шепотом смерти из темноты за веками. Малышке что-то угрожало, и это «что-то» было не просто плодом церебрального возбуждения. Он знал: опасность вполне реальна.
Бродяга боялся. Боялся до дрожи в коленях и холодного пота. Но его страх не имел значения. Он свято верил: для таких, как он, ад наступает задолго до смерти. Иногда расплачиваться за содеянное приходится уже в этой жизни. И его ад наступил. Правда, это случилось не тогда, когда его бросили в камеру к уголовникам и те делали с ним что хотели (а делали они очень нехорошие вещи), – это было очень больно, но это был еще не ад. И даже не тогда, когда его заперли в психушке и он не видел белого света в буквальном смысле в течение двенадцати лет. Ад начался после того, как он, пациент, считавшийся неизлечимым и пожизненным обитателем дурдома, каким-то чудом сбежал оттуда и стал бродягой.
Вскоре он понял: «чудо» организовал Бог. Так Бог наказывал его. Бог уготовил ему испытания, которые прежде бродяге и не снились. Бог лишил его имени, достоинства, памяти. Бог забрал у него душу, чтобы бродяга вспомнил: его душа и так принадлежит Богу.
Существование без души длилось долго, гораздо дольше, чем вся предыдущая жизнь. Только вечность в аду могла длиться дольше. А потом Бог послал ему утешение. Бог привел его в этот мертвый (но не совсем) город и здесь позволил ему встретить Малышку. Девочку четырех или пяти лет. У нее уже не было ни матери, ни отца. Как и у бродяги, у нее никого и ничего не было.
Он давно сбежал бы отсюда, если бы не Малышка. Однажды Бог сказал ему: останься! Бог приказал: охраняй ее! Этим он, бродяга без имени и без души, искупит свою вину. Этим он искупит ужасное убийство, которого, возможно, не совершал.
Он вскочил со своей лежанки и первым делом бросился к Малышке. Стоны стихли, как будто неведомым образом она, не просыпаясь, почувствовала: он предупрежден, теперь он позаботится о ней.
Не волнуйся, детка. Я позабочусь обо всем.
Бродяга направился к окну. Он не случайно выбрал этот дом на холме. Со второго этажа открывался неплохой вид на город – на все четыре стороны света и тьмы. Поздней весной южная окраина утопала в розовой дымке яблоневого цвета, но сейчас уже была не весна и любоваться было нечем. Следовало вглядываться во мрак и уповать на милость Бога, который (бродяга верил и в это) даст знак, если сочтет его достойным жить дальше.
И он узрел такой знак.
Скрещение лучей на горизонте. Светящаяся буква «Х». Косой римский крест, вроде тех, на которых распинали первых христиан. Только те кресты были деревянными, окропленными кровью, а этот, далекий и гигантский, был целиком соткан из света и двумя своими продолжениями уходил в небо. Как послание, направленное к звездам.
Но бродягу не интересовали звезды. Бог запретил ему поднимать голову выше горизонта. Его проклятая дорога пролегала по земле, среди грязи, праха и мерзости греха. И сейчас грех приближался – грех, нашедший себе пристанище в людях, которые хотели отобрать у него Малышку, снова запереть его в комнате с упругими стенами, а девочку сделать подобной им всем – растленной жадной мещанкой.
Он не позволит им учинить непотребство, вернее, попытается помешать (на всё ведь воля Божья!), не жалея сил и самой жизни. У них было оружие, машины и средства связи, на их стороне была извращенно понятая мораль и вся система подавления инакомыслия. Ну и что? А на его стороне был Бог, и Бог разговаривал с ним через Малышку. Божья милость безгранична – иначе откуда взялась бы надежда?..
Взяв спящую девочку на руки, бродяга спустился в подвал, где находилось хорошо замаскированное укрытие. Здесь он не только отсиживался плохими ночами, когда по округе бродил Безлунник. Здесь он понемногу учил Малышку грамоте и всему тому, что знал сам. Нельзя сказать, что ее это очень интересовало – она почти всегда спала и почти всегда молчала, – но он учил ее, считая своим долгом подготовить ее к самостоятельной жизни, которая неизбежно начнется, когда наступит его смертный час.
Ведь в один прекрасный день, около года назад, Бог вернул ему память.