Глава I
Исторический экскурс развития пленэрной живописи
Пленэрную живопись как одну из составных частей живописного процесса, необходимо рассматривать в неразрывной связи с историей развития пейзажа. В нашем конкретном случае эту связь проследим с историей развития русского пейзажа, начало которого исходит со второй половины XVIII века.
В своих научных трудах, исследуя историю русской пейзажной живописи, советский учёный теоретик-социолог, искусствовед А. А. Фёдоров-Давыдов пишет: «В развитии пейзажной живописи получило художественное утверждение то видовое изображение, которое зарождалось в гравюре петровской эпохи. Панорама и перспектива как своеобразного, «изобразительного описания». Обогащенное в середине XVIII века эмоционально и художественно, оно вырастает в такой пейзаж, в котором конкретный вид местности является вместе с тем художественно-эмоциональным образом.
Господствующая эстетика середины XVIII века усматривала прекрасное в декоративном сочетании отдельных мотивов природы и архитектуры. В конце века это прекрасное начинают открывать в натуре и выявлять в изображении реальных видов. В них, разумеется, еще много условного, но они знаменуют начало признания за природой собственной эстетической выразительности. Пейзаж становится самостоятельным сюжетом живописи. Природа и город делаются объектами поэтически-художественного созерцания. Это созерцание – первый шаг на пути передачи действительной природы, раскрытие её собственной красоты и ценности. Он приведет в конце концов к реалистической пейзажной живописи XIX века. Во второй половине XVIII – начале XIX века в самом деле обращение к «естественной» природе, создавшее пейзажную живопись, было неотъемлемой частью общего стремления прогрессивного искусства этой эпохи к реальности и простоте. Замена условного декоративного пейзажа видовым порождалась теми же мировоззренческими сдвигами, что и переход в архитектуре от пышного великолепия и декоративности стиля Ф. Б. Растрелли к строгости и простоте классицизма.
В своей статье «Прогулка в Академию художеств» (1814 г.) Батюшков много внимания уделяет пейзажной живописи. Он не только ратует за изображение Петербурга и вообще русских видов взамен условных итальянских пейзажей, но и требует от пейзажа сходства и конкретности, уподобляя его портрету. «Единственный город! – повторил молодой человек. – Сколько предметов для кисти художника! Умей только выбирать. И как жаль, что мои товарищи мало пользуются собственным богатством. Живописцы перспективы охотнее пишут виды из Италии и других земель, нежели сии очаровательные предметы. Я часто с горечью смотрел, как в трескучие морозы они трудятся над пламенным небом Неаполя, тиранят своё воображение – и часто взоры наши. Пейзаж должен быть портрет. Если он не совершенно похож на природу, то что в нём?»
Суть этой тирады заключается не в протесте против писания итальянских видов, которые сам Батюшков любил, а в признании русской природы и русских городов прекрасными и достойными кисти художника. Главное же состоит в требовании, чтобы художник не «тиранил своё воображение», а писал то, что он видит. Взамен условного, искусственного пейзажа теперь утверждается конкретный, видовой. В искусстве видят подражание натуре, природе.
А. А. Писарев утверждает: «Подражать природе есть первое правило всех художеств; следственно, человек с умом, со вкусом, с познаниями, с неусыпным прилежанием может дойти до совершенства в подражании природе». Но у теоретиков классицизма подражание природе признаётся только первой ступенью, средством, а не целью искусства. Задача же искусства заключается в создании на основе этого подражания частному некоего стоящего выше натуры идеального художественного образа. Отсюда то ведущее значение, которое придавалось в эстетике классицизма композиции.
Наряду с этим выдвигается значение рисунка, который «…весьма справедливо почитают… душою и телом не только живописи, но и у всех вообще образовательных художеств». Рисунок был важен как средство точного и четкого изображения предметов. Но и от композиции требуют «избегать всякой тёмности означения, дабы не привесть зрителя в недоумение». Это ясность и точность изображения, в котором бы «всё было правдиво, исправно и соразмерно между собою», требуются потому, что в картине главным является теперь ее содержание, идея. Композиция понимается в первую очередь именно как «Сочинение», то есть как наглядно-изобразительная трактовка, раскрытие идеи через сюжет.
Во второй половине XVIII века в передовой эстетике господствует содержательное, идейное понимание искусства. Оно рассматривается как средство гражданского и личного морального воспитания. Одним из первых высказал эту мысль А. П. Сумароков в своей речи на открытии Академии художеств в 1764 году: «Пиитические выражения и их изображения, хотя они и вымышлены, служат познанию естества, подражанию великих дел, отвращению от пороков, и всему тому, чего человечество к исправлению требует: и не редко больше имеют они успеха, нежели проповедуемая мораль». Почти буквально повторяет Сумарокова Я. Б. Княжнин в речи на собрании Академии художеств в 1779 году. П. П. Чекалевский же писал: греки «почитали художества за удобные средства к исправлению нравов и к утверждению правил философии и закона…». Постепенно желание, «чтобы художества проповедали нравственность, возвышали и укрепляли дух народный, чтобы они вместе утешали и поучали», становится всеобщим. Отсюда и требования от художника образованности и интеллектуального развития. «Художник без наук ремесленнику равен», – утверждал Княжнин.
Идейное понимание искусства, выдвижение перед ним воспитательных задач были продолжением и развитием представлений об искусстве петровского времени.
С конца 60-х годов XVIII века начинают всё чаще встречаться в архивных документах Академии художеств программы по ландшафтной живописи. Так, например, программа 1768 года предлагает изобразить «вид протекающего источника с молодыми земледельцами обоего пола и с паствою»; программа 1769 года – «зеленеющееся поле с протекающим источником, в стороне часть рощи, под тению которой отдыхающий скот»; программа 1787 года предлагает «представить в летний жаркий день при захождении солнца пастухов, прогоняющих свой скот в город, а иных остановившихся при речке на лугах для отдохновения» и т. д. Речки и ручейки, а также стада с пастухами как символ мирной идиллии, идущей еще от античной поэзии, и вместе с тем как признак простоты и естественности являются неотъемлемой принадлежностью каждой программы.
Такие изображения и называются обычно в документах Академии «ландшафты со скотиною». Из выполненных по этим программам учениками Академии художеств работ до нас дошли только одна – картина М. М. Иванова 1770 года. Это еще очень робко и слабо написанное будущим крупным пейзажистом произведение представляет большой интерес как переход от декоративного панно к пейзажной картине. Текст программы определял задание как в основном аллегорически-декоративное, лишь «украшенное» пейзажными мотивами, однако Иванов изображает пейзаж идиллического порядка; «украшение» и украшаемое меняются ролями. Аллегорически-декоративное панно стремится стать ландшафтной картиной.
Как же происходило обучение пейзажистов в Академии художеств? Среди руководителей в первые пятнадцать лет существования Академии не было пейзажистов. А. Перезинотти, ставший профессором Академии художеств с 1766 года, был мастером-декоратором и преподавал в Академии перспективную, а не ландшафтную живопись. К числу его учеников можно отнести Семёна Щедрина, числившегося ландшафтным художником. Однако весьма показательно, что ландшафтные программы начинают фигурировать в документах Академии только после появления в ее стенах Перезинотти. Помимо обучения перспективе он мог, как это делали до него другие педагоги, указывать ученикам на признанные произведения пейзажной живописи как на образцы.
Как известно, в академической системе преподавания следование образцам играло важную роль. Так было и в отношении обучения ландшафтной живописи. Рисование природы с натуры даже значительно позднее допускалось и рекомендовалось только как чисто школьное упражнение, подобно рисованию с натурщиков, или как этюдное собирание материала для картины. Сам же пейзаж должен был «сочиняться» из взятых отчасти с натуры «чертежей», отчасти с классических образцов мотивов, подобно исторической картине.
В качестве таких образцов фигурировали работы популярных в XVII и XVIII веках во всей Европе художников Ф. Цукарелли, А. Локателли, К. П. Берхема, П. Боута, Ф. Мушерона и других. Они культивировали особый вид условного идиллического пейзажа, и в их картинах голландская жанровость, в частности животный стаффаж, сочеталась с мотивами пейзажа римской Кампаньи с его руинами. Классическую строгость пейзажа они смягчали мрачностью сельской идиллии, эмоциональностью эффектов освещения, изображая обычно вечер и закат солнца. Это было как раз то, чего хотела Академия художеств, та мера «естественности» и «простоты», которую она могла воспринять и рекомендовать своим питомцам. Это был своеобразный путь перехода от пейзажного декоративного панно к ландшафтной живописи.
Воспитанное на далеком от жизни искусстве, художественное мышление академистов на первых порах самую естественность брало не из жизни, а из художественной традиции. Поэтому русскому ученику зачастую в качестве «естественного» пейзажа предлагали «представить близь рощи Рюиню старинного замка, на пригорке стоящего, который окружают нивы и поля, украшенные кустарниками, где небольшая речка извивается между оным замком и полями». Такие ландшафты ученики Академии, никогда не видывавшие в натуре ни «рюин замков», ни «старинных каменных мостов», могли сочинять только по картинам и эстампам.
В Академии художеств, в первые годы ее существования, еще не было разделения по родам живописи, а имелся лишь общий живописный класс. Пейзажные программы давались тем ученикам, которые обнаруживали «вольную кисть, но, не приучив себя к верному контуру академических фигур», считались непригодными для исторической живописи. К таким ученикам относились С. Щедрин и Ф. Алексеев. Но уже самый факт посылки пейзажиста С. Щедрина в 1767 году за границу в числе первых пенсионеров по новому уставу свидетельствовал о растущем признании ландшафтной живописи. В иерархии родов живописи она считалась менее важной, чем историческая или портретная, но уже заслуживающей большего внимания, нежели живопись «цветов и фруктов», то есть натюрмортная. Поэтому специализирующегося по пейзажу посылают для окончательного усовершенствования за границу. Возвратившись в 1776 году из Италии, Щедрин назначается «обучать пейзажный класс», который, вероятно, с этого времени обретает самостоятельное существование наряду с классом перспективной живописи.
В 1799 году учреждается специальный граверный ландшафтный класс «под распоряжением адъюнкт-ректора С. Щедрина». Граверный ландшафтный класс «учрежден был по высочайшей воле для гравирования видов императорских дворцов и садов» преимущественно по картинам С. Щедрина. Покровительствовавший Щедрину Павел I хотел видеть в нем придворного паркового живописца. Немало вельмож той эпохи желали иметь на стенах у себя виды своих усадеб. Таким образом, предметом, объектом изображения складывающейся пейзажной живописи становилась в первую очередь парковая природа. В пейзажной живописи теперь в гораздо большем количестве становится собственно природы. Архитектурные мотивы дворцов и садовых павильонов становились составной частью пейзажа. Природа не только принимала естественный вид, но из окружения и «украшения», из «пейзажной обстановки» все более превращалась в основной объект изображения.
Стремление связать дворец или загородный дом с парком выражалось в своеобразном введении природы в интерьер в виде пейзажных боскетных росписей. Пейзажисты конца XIII века наряду с картинной живописью занимались и декоративными росписями. В их картинах не только сохранились значительные декоративные моменты, но они порою представляли собою фактически декоративные пейзажные панно.
Таким образом, и требование жизни, и характер сюжета вели к тому, что в парковых изображениях происходило своеобразное слияние, сочетание обоих доселе разделенных видов зародышевого пейзажа – ведутного и декоративного. Это слияние не означало отмирания ни пейзажной декорации, ни перспективной живописи. Но в их сочетании, в соединении декоративных и видовых задач совершалось становление пейзажа как такового.
Задача изображения царских летних резиденций и помещичьих усадеб ограничивала сюжетику и возможности первых русских пейзажистов. Но в конкретных социальных условиях их времени и определенном этими условиями понимании характера и смысла ландшафтной живописи направленность на изображение парков сыграла прогрессивную роль.
В отображении парковой природы русский художник самой стоявшей перед ним задачей направлялся на передачу реальной действительности, в то время как культивируемый в Академии художеств «чистый» пейзаж со «свободным» сюжетом понуждал его выдумывать картину природы и притом чужеземной по преимуществу. И сюжет, и мотивы такой «сочиненной» пейзажной картины были взяты, вначале, во всяком случае, не из природы, а с живописных образцов. В парковом же пейзаже перед художником была хотя и приукрашенная, но все же живая, им наблюденная и к тому же русская природа. Он, разумеется, делал с натуры зарисовки вида местности, парка, которые затем перекомпоновывал в своей картине. Снятый с натуры вид дополнялся и «украшался» отдельными расположенными по требованиям композиционных правил деревьями, группами людей и животных для оживления вида и т. п.
Но все же в основе пейзажного изображения лежала не только реальная, но и национальная действительность. Это был, таким образом, определенный шаг на пути к реальному изображению пейзажа. Реалистическая тенденция выступала здесь в классово ограниченной форме мышления, признававшего только природу парка. Но именно то обстоятельство, что русская природа представала перед художником как парковая природа, делало для него пейзажный парк его собственной естественной природой. На изображении парков только что становившаяся русская пейзажная живопись приобретала уже национальный характер. Таковы были те конкретные условия и предпосылки, в которых складывалось творчество первого русского пейзажиста С. Ф. Щедрина.
Семен Федорович Щедрин по справедливости может быть назван родоначальником русской пейзажной живописи. Он был первым, вышедшим из Академии художеств признанным пейзажистом и стал первым же ее профессором пейзажной живописи, руководителем специального класса, обучившим не одно поколение пейзажистов. В своем творчестве он решил выдвинутые его временем художественные задачи, создав русскую пейзажную парковую живопись, в которой нашли свое выражение то новое мироощущение и то складывавшееся пейзажное восприятие природы. Созданная им композиционная система пейзажа надолго стала признанной и канонической в Академии художеств, сделалась школьным правилом. Его картины, воспроизводимые в гравюрах, пользовались большой популярностью. Написанные им самим и учениками по его образцам пейзажно-видовые росписи и панно украшали не только дворцы, но и многие помещичьи усадьбы. Своим творчеством Щедрин вводил пейзажную живопись в культурный обиход образованных русских людей, воспитывал интерес к пейзажной живописи и понимание ее. Это его большая историческая заслуга.
Большое значение в сложении вкусов и художественных воззрений Щедрина должны были сыграть передовая эстетика реализма, требование отображения в искусстве повседневной действительности, которые проповедовали Дидро и Д. А. Голицын. Голицын утверждал, что «натура вся прекрасна», и, следовательно, в пейзаже надо изображать не только одни внешне красивые предметы. Обращая внимание молодого пейзажиста на необходимость поисков красоты не только в классических образцах, но и в действительности, Дидро и Голицын, несомненно, указывали ему на пример голландских и фламандских художников XVII века. В Париже, куда он был отправлен в 1767 году пенсионером от Академии художеств, не только копирует и изучает произведения, но, главное, работает самостоятельно: «Рисует с дерев, гор и прочих мест, приличных к пейзажу, такожде и с животных некоторых красками пишет». В рапорте от 9 ноября 1768 года сообщается: «Господин Щедрин, рисовавши в летнее время хорошего вида мест, с которых рисунков пишет ныне картины, а иногда композирует различные сюжеты, которые задает ему учитель». Так, полные богатых впечатлений и усердного труда, протекают годы пребывания в Париже до 25 сентября 1769 года, когда он в числе других пенсионеров по требованию Академии отправляется в Рим.
Написанные в Италии живописные композиции Щедрина до нас не дошли. Сохранилось лишь несколько рисунков, изображающих целые виды или отдельные зарисовки деревьев, а также две акварели и две сепии. В них сквозь усвоенные приемы ясно проглядывают живое восприятие и увлечение натурой.
Семен Щедрин. Пейзаж в окрестностях Петербурга. Холст, масло. 79 × 107 ГТГ
Итальянскую природу, которую Щедрин до того знал лишь по копировавшимся пейзажам, он увидел теперь в очаровании живой красоты, как поэтическую реальность. Мотивы декоративного пейзажа предстали перед молодым художником как виды с натуры и стали предметом его усердных зарисовок.
Рассматривая в последовательности рисунки Щедрина, сделанные в годы пребывания его в Италии, мы можем видеть, как шел процесс овладения им натурой и как развивалось пейзажное восприятие природы.
При возвращении из-за границы ему была предложена программа на звание академика: «Представить полдень, где требуется скот, пастух и пастушка, частью лес, вода, горы, кусты и прочее». Это была программа идиллического «ландшафта со скотиною». Она отличалась от полученной в свое время Щедриным при окончании Академии только меньшей детальностью и определенностью. Очевидно, из уважения к нему как к вернувшемуся пенсионеру ему дали программу настолько мало конкретизированную, чтобы он легко мог использовать при ее исполнении любой из своих итальянских этюдов или композиционных набросков. Таким образом, Щедрин в своей программной картине трактует традиционную тему условного «ландшафта со скотиною» как перекомпоновку реального вида. Это свидетельствует о передовом, прогрессивном характере его творчества.
То назначение, которое получил Щедрин, – писать виды дворцов и парков – соответствовало его пейзажным стремлениям, его интересу к видописанию. Но если писание видов отвечало его устремлениям, то это еще не значило, что сразу могло привести к удачам. Как раз наоборот, первые виды Царского Села получились сухими, робкими и статичными. Не только архитектура, но и природа вышли в его рисунках какими-то безжизненными. Очевидно, одного приобретенного уменья оказалось недостаточно, нужно было сначала овладеть новыми мотивами, изучить северную русскую природу, изобразить которую Щедрин не имел возможности ни во время пребывания в Академии, ни во время своего пенсионерства. Лучший из рисунков царскосельских видов – «Вид Большого дворца со стороны озера» показывает, что Щедрин еще не освоился с русской природой. Художник изобразил деревья на островке приемами своих итальянских рисунков, и естественно, что они получились безжизненными и отвлеченными. В изображении же дворца, требовавшем точности и соответствия натуре, он протокольно сух. Оба момента – видовой и эмоциональный – оказываются трактованными в разных планах и не связанными между собой. Понадобились длительное время и упорный труд, чтобы овладеть новыми мотивами, родной природы. Надо было вжиться в эту природу, в парковые мотивы, чтобы их изображения превратились в художественно-образные пейзажи. Надо было осознать своеобразие русского паркового пейзажа придворных резиденций, проникнуться очарованием его одновременно реальной и декоративной природы, ощутить и пережить ее образ. Поиск образа русской природы шел сложно и разнообразными путями. Обращение художника к национальным мотивам – вот что было важно.
Положение придворного художника направляло и определяло тематику его творчества. Он стал преимущественно изобразителем дворцовых парков и в пределах этой сюжетики должен был искать и утверждать поэтический образ природы, выражать идеи простоты и естественности. В поисках этого образа и формируется в 1790-х годах оригинальная творческая манера Щедрина.
В основе колористического построения картин Щедрина лежит классическая трехцветка планов, подвергшаяся переработке в направлении господствовавшей в середине XVIII века декоративности. Трехцветка сложилась в свое время как средство передачи глубины постепенным высветлением планов. Этот ее смысл сохраняется, но картину строят теперь как сочетание двух высветляющихся в глубину градаций цветов: одной – от коричневого к розовому и другой, холодной – от зеленого к голубому. Движение цвета, его переходы и перетекания теплых цветов в холодные и обратно придают планам своеобразную подвижность; они становятся как бы колеблющимися. Это очень наглядно можно видеть в картинах Щедрина. Традиции декоративного понимания трехцветки сказываются в колористике всех пейзажистов конца XVIII века в сочетании теплой коричнево-розовой и холодной зелено-голубой гаммы. У Семена Щедрина она выступает в наиболее сильном виде.
В русском классицизме конца XVIII – начала XIX века иерархия сюжетов выразилась в решительном предпочтении классицизмом исторической картины. Она приобрела ведущее значение и была призвана в Академии художеств и в художественной критике главнейшим и важнейшим видом живописи. Это естественно вытекало из гражданственности классицизма и его культа героического. Великие события прошлого и деяния героев, могущие служить нормой и образцом, а не будничная жизнь рядовых людей интересовали художников и эстетиков классицизма. Второстепенное значение придавалось также портрету и пейзажу, столь близким мироощущению «частного человека».
Ведущее положение исторической картины сказывалось на остальных видах живописи и в сюжетном, и в формальном отношении. Классицизм все виды живописи стремился превратить по сути дела в историческую, в том числе и пейзаж. Так сложились «героический» и «исторический» пейзажи. А. А. Писарев в «Начертании художеств…» устанавливает для пейзажа два «стиля», или слога: «…слог героический и слог пастушеский, или сельский». Под слогом героическим разумеют все то, что искусство и природа представляют глазам большого и величественного; к оному принадлежат удивительные местоположения, храмы, древние памятники, загородные дома замысловатого зодчества и прочее. Слогом сельским, напротив, представляют природу во всей ее простоте, без прикрас и в таком беспорядке, который приятнее бывает всех искусственных украшений. Попытавшись разделить пейзаж на два типа, Писарев, в конце концов, вынужден признать их относительность. Это и неудивительно, так как их различие устанавливается только как различие сюжетов.
В качестве приложения к своему сочинению Писарев дает «Письма об изображении сельских видов» П. Кеппена, который считает, что пейзажная живопись начинает главенствовать, хотя еще и мало уважается. Это является результатом вырождения героического начала в истории и развития вместо него холодного рассудка. «Живопись началась богами и героями, оканчивается изображением сельских видов». Пейзажем художнику легче овладеть, но вместе с тем его восприятие требует от зрителей больших специальных познаний и большего развития понимания искусства и глаза, чем историческая живопись, так как сюжет в ней имеет меньшее значение. Человек лучше понимает изображение жизни людей; для того же, чтобы понимать пейзаж, «…нужно зрение, умеющее рассматривать природу…». Пейзаж как бы делает нас обладателями природы, и «…если такая картина успешна, то она напоминает нам в тишине наших жилищ счастливые минуты наслаждения». Кеппен заявляет, что художник «…должен уже идти в школу природы», но лишь для того, чтобы «…читать картину в природе».
Живопись классицизма окончательно узаконивает то «сочинение» пейзажа по зарисовкам с натуры, которое существовало и ранее. По требованию классицизма конца XVIII – начала XIX века пейзаж должен представлять «лучшее летнее время, деревья должны стоять в красивом положении и местами по нескольку совокупно… землю украшать каскадами и камушками, около которых бы вода, играя, протекала, а горы должно представлять так, чтобы оне, составляя цепь, вдаль простирались и терялись от зрения. Подобие людей употреблять, кстати, в приличном их состоянию действии… скотов изображать исправно и лучшего рода…»
«Сочинение» пейзажей преследует теперь иные задачи, чем в декоративном ландшафте середины XVIII века. Оно должно быть не выдумкой, а как бы идеальной действительностью; надо не подменять пейзаж природы, а подправлять и облагораживать в живописи ее реальный вид.
Иерархия сюжетов, деление пейзажей на благородные и «низменные», малодостойные искусства, и композиционной переработкой, «исправляющей» и дополняющей натуру, классицизм задерживает прогрессивное развитие реалистического пейзажа. В классицизме пейзаж натуры и пейзаж воображения не столько сочетаются, сколько борются между собой. В этой борьбе противоречивых начал реального и идеального результат определялся теми конкретными задачами, которые сама жизнь ставила перед художниками, обстоятельствами и условиями его деятельности. Наиболее крупный и типичный художник развитого классицизма в русской пейзажной живописи был Ф. М. Матвеев.
Федор Михайлович Матвеев, сын солдата лейбгвардии Измайловского полка, был отдан в 1764 году в только что открытое Воспитательное училище Академии художеств. В сентябре 1778 года за исполненную им программу «представить под горою близ реки пастухов, пасущих скот», он получает первую золотую медаль. В 1779 году Матвеев был отправлен в Рим. Над ним не было в Риме той мелочной и стеснительной опеки, от которой так страдал в Венеции Алексеев. Он чувствовал себя вполне свободно и независимо, работал самостоятельно и с увлечением, отдаваясь своему призванию и жадно впитывая новые веяния классицизма, его понимание пейзажа и методы живописи. Быстро и верно пошел по пути классицизма с его сочетанием изучения натуры и следования признанным образцам. Рисование и писание с натуры, собственная художественная практика стали для Матвеева школой мастерства и стиля.
Жизнь Матвеева целиком протекала в Италии, и оторванность от родной почвы отрицательно сказалось на его творчестве. Свойственная классицизму абстрактность выявилась в его произведениях с большой силой. Прогрессивное значение имело для развития пейзажа то, что художники переходили к писанию конкретных видов. Видовой характер пейзажа утверждался и в классицизме, в частности, в творчестве Матвеева. Историческая живопись русского классицизма очень и очень убедительно показывает, что чем больше художник обращался к сюжетам отечественной истории, чем более непосредственно тематика его картин была продиктована актуальными общественными интересами и идеями, тем более сквозь идеальную абстракцию проступало живое реалистическое начало. Классицизм был тем более реалистичен, чем больше выступал в качестве способа трактовать реальное и национальное содержание как возвышенное, художественно прекрасное. Оторванный от своей общественной действительности, силой вещей вынужденный писать только виды Италии и Швейцарии, ставшие как бы интернациональной художественной темой пейзажа того времени, Матвеев, естественно, впадал в абстрактность, а в конце концов и в повторения. Сюжет в его творчестве объективно имеет тенденцию перерасти в формальную тему. Совсем иное у других пейзажистов русского классицизма, работавших в России и писавших виды Петербурга и других городов и местностей. Часто уступая в мастерстве Матвееву, они менее холодны и абстрактны, в их произведениях больше интереса к натуре. Мастерской, но холодной поэтичности природы у Матвеева в их произведениях часто противостоит искренность и непосредственность чувства людей, изображающих близкое и родное.
Колорит является слабой стороной Матвеева; его меньше всего интересует выразительность цвета, его оттенки и переходы, он применяет цвет как простую окраску. В этом он буквально следует утверждению классицизма, что «живопись только означает цвет вещей, а всю существенную оныя силу делает рисование…». Матвеев прекрасный рисовальщик. Его рисунки с натуры обладают той реальностью и близостью к натуре, которой не хватает картинам. Линия у него тверда и уверенна, зачастую выразительна и динамична. Он мастерски умел изобразить объемы построек, подчеркивая их кубичность и барельефность. Но все эти моменты живого и меткого наблюдения натуры исчезают, как только рисунок приобретает композиционный «картинный» характер. Сразу начинают выступать схема, затвержденное правило, господство формально-композиционных задач. Самые линии утрачивают свою свежесть, сочность и выразительность, превращаясь только в средство передачи контуров.
Среди европейских мастеров героического пейзажа того времени немало найдется равных Матвееву. Его творчество также является свидетельством и результатом необычайно быстрого роста и достижений русской пейзажной живописи. Завоевав признание в Италии, Матвеев тем самым пропагандировал русское искусство. Эволюция творчества Матвеева служит ярким примером того, как отрицательно сказывался в пейзажной живописи отрыв от родной почвы, от национальной тематики, от патриотических задач. Если национальная содержательность помогала развитию реалистического начала в сложном, противоречивом существе классицизма, то, наоборот, забвение, утрата национального приводили к победе абстракции, а тем самым, в конечном счете, к резкому снижению идейной содержательности живописи. В реальном по форме пейзаже сюжет становился все более и более отвлеченным, некоей поэтической декламацией на общие темы.
В зарождающейся пейзажной живописи интерес к национальной истории, патриотическая тематика выразились в той большой роли, которую играло изображение различных местностей обширного российского отечества.
Стремление к естественности и простоте, эмоциональная окраска видового изображения сказались и в трактовке городского пейзажа, заменяя прежнюю ведуту пейзажными картинными образами. Реализм новых пейзажных изображений заключался также и в том, что в них начиналось, правда, порой в еще довольно условных формах, отображение и утверждение русской природы, облика русских городов.
Семен Щедрин утверждал естественную природу в парковых видах царских резиденций, которые он вынужден был писать в качестве придворного художника. Виды Новгорода и Белоруссии исполнялись М. М. Ивановым, а виды Новороссии и Крыма – Ф. Я. Алексеевым как изображение мест путешествия Екатерины II. Все это не могло, конечно, не ограничивать творчества художников, не накладывать своего отпечатка на их произведения.
Этих трех художников можно считать родоначальниками русской пейзажной живописи. Они как бы распределили между собой ее основные виды. Семен Щедрин работал в области пейзажа, решая его в парковых мотивах и сюжетах. Михаил Иванов писал виды местностей, положив начало художественному познанию и отображению многообразия природы нашей страны. Федор Алексеев стал основоположником городского пейзажа. Начиная новый этап, Алексеев, естественно, исходил из работ своих предшественников, изобразителей видов городов в русском искусстве XVIII века. Значение творчества Алексеева состоит в том, что он возвел в полноценное искусство изображения города, которое до него было по преимуществу изобразительной документацией. Преемственно связанные с ландкартами, эти изображения выполняли прежде всего задачи показа общей ситуации города и его главнейших построек. Наибольшие возможности для такого показа открывало панорамическое изображение, в котором здания располагались рядом одно за другим, как бы видимыми при проезде мимо. Документирующие возможности панорамы и обеспечили ей преимущественное развитие в петровское время. Другим типом изображения была «перспектива» то есть изображение с одной неподвижной точки зрения, построенное на эффекте линейной перспективы. Так чаще всего запечатлевались отдельные архитектурные объекты – дворцовые комплексы и ансамбли. «Перспектива» заключала в себе больше видового момента, а также известных черт декоративности. Она была связана с основанной также на перспективных иллюзионных эффектах театральной декорацией. Поэтому в середине XVIII века, в условиях господства в искусстве декоративных установок «перспектива» получила преимущественное значение в изображении городов. Это можно видеть в творчестве художника М. И. Махаева, который усовершенствовал «перспективу», дополнив ее световоздушными эффектами, внес в свои перспективные виды Петербурга известные черты пейзажности. Они выражали новое, более эмоциональное восприятие города, передавали черты лиризма в его образе. Зародыши эмоциональности и картинности в городских перспективных изображениях Махаева Алексеев развил в подлинно эмоциональные, художественно-образные пейзажные картины города.
Формирование Алексеева показывает нам, что возникновение пейзажа было связано помимо «перспектив» и с двумя другими видами перспективизма в живописи: с изображением воображаемых архитектурных построений в картинах и с театральной декорацией, в которой преимущественную роль играло также изображение архитектуры. Под перспективизмом в XVIII веке понимали живопись, основанную на линейной перспективе и имевшую своим предметом изображения архитектуры – безразлично, фантастической или реальной, наружной или внутренней.
Объединяя одним термином изображение фантастических руин и реальных зданий, архитектурный пейзаж и интерьерную живопись, художественная терминология того времени вместе с тем отличала изображение города от воспроизведения природы. Это было вполне естественно и законно, ибо изображение города возникло на базе передачи архитектуры перспективными методами; это было, таким образом, различие не только по сюжету, но и по методу трактовки вида. В пейзаже было теперь равно возможно изобразить город и селение, важно было лишь то, чтобы это изображение было не основным, а составляло лишь часть общего пейзажного построения. В перспективной живописи архитектура города, вид улицы составляли основу изображения. Это различие дает нам возможность понять сущность того, что сделал Алексеев, заменяя ведуту городским пейзажем. В картинах Алексеева мы найдем немало черт перспективизма, от него идут и перспективисты XIX века. Но в работах Алексеева мы видим впервые пейзажное изображение города в том смысле, что не столько передача архитектуры, сколько общий облик города становится главным, что сама архитектура дана в связи с пространством как часть общего изображения, которое является не «построением» на основе перспективы, а именно изображением, передачей зрительного восприятия. Это – далевой вид, взятый в его целом, то есть то, что мы называем пейзажем. Сохраняя свое познавательное значение, архитектурный пейзаж вместе с тем отображает жизнь города подобно тому, как в сельском пейзаже художники стремились передать жизнь природы, чтобы найти в ней выражение переживаний и чувств человека.
Федор Алексеев. Вид Дворцовской набережной от Петровской крепости. 1794. Холст, масло. 70 × 108 ГТГ
Начиная с конца XVIII века, различие между сельским и городским пейзажем постепенно стирается как в художественной практике, так и в теории живописи.
Алексеев использовал пейзажное начало венецианских живописцев, их технику и манеру, у которых учился, для того, чтобы заменить декоративность Махаева, вернее, живописи середины XVIII века, станковым картинным изображением.
Так складывался тот оригинальный и самостоятельный живописно-композиционный строй алексеевских картин, в которых наряду с воздушной перспективой большую роль играет уже и линейная. В многолетнем копировании венецианцев Алексеев прошел замечательную школу живописной техники, живописного мастерства. Он в совершенстве освоил и свободно применял систему сложенного многослойного письма лессировками. По первым видам Петербурга 1790-х годов можно сказать, что они действительно оправдывают характеристику, данную Алексееву П. П. Свиньиным, отмечавшим «гармонию и прозрачность, кои составляют главное достоинство его кисти».
В своих картинах, чарующих ясной поэзией и благородной сдержанностью чувств, Алексеев создал пленительный образ Петербурга конца XVIII века. Национальность и художественность городских образов Алексеева особенно очевидны, если сравнить их с работами заезжих иностранных художников – современников Алексеева. Все они – только рассказчики и документаторы, Алексеев же поэт, образно мыслящий художник. Они дают перспективные изображения, Алексеев возвышает отображение облика города до картинной значимости. Перспективная живопись в его творчестве становится живописью городских пейзажей. Те изображали виды отдельных улиц, площадей и набережных, Алексеев же умеет передачу частного вида возвести до синтетического образа города; он эмоциональнее и поэтичнее этих художников. Вместе с тем он и более органично вводит бытовой момент, жанр в городской пейзаж.
В то время как у иностранных художников фигурки либо стаффажны, либо равнозначны архитектуре, у Алексеева люди с их повседневным бытом участвуют в раскрытии образа города, своей жизнью на его улицах и набережных вносят в него теплоту и человечность.
Максим Воробьев. Аллея в Альбано. Холст, масло. 37 × 58,7 Национальный музей Республики Беларусь. Минск.
Архитектура представлена реальнее, а люди – благороднее. Поэтому органичнее сочетаются между собой. Для Алексеева в Петербурге нет ничего необычайного; он воспринимает прекрасный город глазами постоянного жителя, здесь родившегося и выросшего, для которого этот город дорог и любим, но привычен в своей красоте. Сохраняя реальную основу образа, Алексеев поэтически идеализирует его соответственным художественным идеалам своего времени. Прекрасная мера отношений разума и эмоций, общего и частного, личного и общественного сказались в его творчестве в своей реалистической устремленности.
Родоначальником новой школы русской пейзажной живописи был Максим Воробьев. Н. В. Кукольник называет Воробьева «знаменитейшим из русских пейзажистов», который «справедливо почитается отцом русской пейзажной живописи». Он руководил целой школой «наших лучших видописцев». В известном «Указателе находящихся в Академии художеств произведений…» Воробьев причисляется к первым художникам Европы. Подчеркивается поэтичность его пейзажей: «его пейзажи не суть ученые композиции; утверждается их романтическая эмоциональность и природность, то, что природа в них «является в самых торжественных образах». Особенно высоко оцениваются в пейзажах Воробьева естественность передачи расстояния, натуральность изображения далей и тонкость живописи. «Мягкость его манеры или, вернее сказать, отсутствие всякой манеры приближает его произведения к степени совершенства в сходстве с природою, в точности блеска и жизни колорита, в глубине освещения и всех его градаций, в неизъяснимой прелести общего характера». Те же качества величия образа природы и вместе с тем верной передачи в нем «местной правды», «особенно в воздухе», отмечаются в произведениях Воробьева Кукольником Н. В. в его работе 1846 года «Русская живописная школа».
По мнению Беница, Воробьев обладал поэтическим чутьем и музыкальностью: он понимал фантастическую прелесть лунных эффектов и меланхолическую загадочность светлых ночей над тихими водами Невы. Авторами в объяснительных текстах и описаниях московских картинных галерей конкретизируется то новое, поэтическое, что внес Воробьев в пейзаж. «Сухие перспективные виды городов превращаются теперь в поэтические картины, озаренные эффектами солнечных восходов и закатов мягкого лунного блеска». Воробьев «первый из наших пейзажистов стал выражать в своих картинах настроение природы». Смирнов Г. В. видит в Воробьеве «одного из основоположников русского лирического пейзажа. Он указывает и на то, что Воробьев «обогатил тематику русского пейзажа, дав первые марины», и что в «школе Воробьева получила начало и такая разновидность жанра, как русский лесной пейзаж».
Конец ознакомительного фрагмента.