Глава 3. Марина Чистова
«В комнате темно, но я был прав
Тлеют на руках твои мечты
Если ты забыла, кто твой враг…
Я тебе напомню – это ТЫ…»
© Дарсн – Комната
Иван Петрович Никифоров поморщился, отмахнувшись от Старкова, предлагавшего выйти из этой вонючей ямы и покурить. Хотя затянуться хотелось до дрожи в пальцах. За все время работы участковым не видел майор такого ужаса – будто здесь, в их Мухосранске снимали голливудский фильм ужасов. Да, он привык к убийствам, но к другим: то сын отца пырнет ножом, не поделивши с ним бутылку самогона, то брат брата до смерти изобьет из-за жены-шлюшки, то какого-нибудь приезжего обчистят до нитки, прирежут и кинут труп в канаву. Случалось всякое за время его службы в органах. И он наивно полагал, что уже ничем его не удивить. Но сегодня… сегодня он впервые почувствовал приступ ужаса. Едва спустившись в этой подвал ощутил, как тело каменеет от страха, и тошнота подступает к горлу.
***
Пасмурное небо нагоняло тоску…Затянутое низкими, громоздкими тучами, оно словно грозилось провалиться на землю, задавив под собой старенькие дома с выцветшей, некогда яркой черепицей.
Марина выдохнула, чертыхнувшись, когда ветер словно в издевку бросил ей в лицо несколько локонов. Капли дождя каким-то сплошным потоком обрушились на нее.
– Вашу ж мать! – Слёзы бессилия покатились из глаз девушки.
Сейчас она ненавидела абсолютно весь мир. И чертовое небо, и совсем не ко времени разразившийся дождь, и дорогу, никогда не видевшую асфальта, и огромный чемодан, ручка которого сломалась при выходе из автобуса. Рядом не оказалось ни одного мужика, который мог быть помочь – вместе с ней ехали одни старики, да бабы с приставучими сопливыми детьми, которые трещали без умолку.
«Айфон» почти разрядился еще в поезде, и, чтобы сохранить остатки зарядки, Марине пришлось всю дорогу слушать беспорядочную трескотню этих деревенских идиотов и предсмертные потуги жестянки, в которой они все тряслись, как в консервной банке. Ей казалось, что ПАЗик развалится на полпути, но эта куча металлолома таки довезла их до Глухомани, как окрестила про себя девушка родные края покойного отца, и, на прощание выпустив по пассажирам черное вонючее облако, уехала.
В деревню её отправила мать подальше от Марата и от своего нового ухажера. Испугалась, что последний переключится на Маринку. Идиотка старая. Нашла хахаля, который всего на восемь лет старше собственной дочери, и трахалась с ним без зазрения совести в соседней комнате. В то время, как Марина сидела на кровати, вдев наушники, слушала музыку, перекрывавшую их бесстыжие стоны, и смотрела, как трясется изголовье её кровати от толчков. Когда-нибудь Марина вырвется из этой нищеты, из проклятой двушки со стенами тоньше папиросной бумаги, и все же получит то, чего достойна и заслуживает. Не то, что её мать, которая еле сводит концы с концами и боится, что собственная дочь отобьет у нее молодого любовника.
Впрочем, парень тоже полный придурок – открыто при сожительнице пялился на Маринкины ноги в коротких шортах. Девушке даже стало жалко его в какой-то момент, и однажды, пока мать была на работе, Марина решила не убирать его ладонь со своей задницы, а после рухнула перед ним на колени и так ублажила, что тот кричал от наслаждения, вцепившись ей в волосы. И после этого ходил потом за ней, как приклеенный, и зажимал в укромных местах.
Марина вздохнула – размерами Витю Господь явно не обделил. Недаром мать так тряслась в страхе потерять. И зря сама Чистова почти три месяца не подпускала того к себе – столько времени потеряла. Некстати вспомнила, как он, зажав ей рот ладонью, вдалбливался сзади, пока она цеплялась руками за полки в кладовке. Под Ирину Аллегрову, которую обожала мать, накрывавшая им в это время ужин.
Нет, без секса несколько месяцев в этом месте она точно загнется. Надо будет вечером выйти разведать обстановку. Должны же быть в деревне настоящие русские богатыри!
***
– Петрович, харе выделываться. Не малолетка на дискотеке – пошли курнём, – Старков положил руку на плечо Никифорова, – пошли…жутко мне тут, Вань. Давай на воздух. Не могу на неё и стены эти смотреть. У меня дочь такого же возраста.
Петрович выдохнул и, молча кивнув, последовал за товарищем, который вырвавшись из душного подвала вдруг склонился пополам и начал блевать в траву, судорожно хватаясь за стену полуразрушенного здания.
– Ничего, Митяй, это из-за контраста, – хлопнул парня по спине, отходя от него и жадно вдыхая кислород. Самого скручивало и тянуло исторгнуть бутерброд с колбасой, съеденный в обед. Какой конченый больной ублюдок мог такое сделать? Это насколько нужно съехать с катушек, чтобы вот так… с девчонкой беспомощной?
***
Марина поморщилась, остановившись возле покосившегося деревянного забора из кольев. О нормальной жизни придется забыть на ближайшее время точно. До тех пор, пока Марат лютует. Сволочь. Задело его, что Марина по просьбе знакомого толкала дурь в универе. Сама она в жизни не пробовала этого дерьма и другим не советовала – не такая она уж дура, как её считают. Но у них в политехе было много торчков, которые на занятия ходили только, чтобы с дилерами повидаться. И почему тогда Марина должна стоять в стороне и смотреть, как кто-то со стороны деньги «загребает лопатой» которые могла бы получить она сама? Тем более, что в последние годы руководство сменилось, и достать травку становилось всё сложнее. Вот её и попросили за небольшой процент помочь распространять эту дрянь. Но придурок Марат, с которым она встречалась больше года, был категорически против наркотиков вообще. Орал на нее, называя убийцей. Можно подумать, Марина заставляла тех недоносков покупать у нее марихуану. Она лишь хотела немного подзаработать, отложить на съёмное жилье. Надоело ей эта нищета. Все надоело. И Марат надоел, если не может её обеспечивать. Даже со своими не знакомит – стесняется, не ровня она ему, видите ли. Сунет ей сотню баксов и трахает то в машине, то в гостинице, а будущим светлым с ним и не пахнет. Ничем не пахнет. Только его подарочками-подачками, да потом и одеколоном.
И такая дура она, что поддалась гневу и выпалила Марату, что другого папика себе найдет покруче и побогаче, что никчемный он, только и может на рынке фигней всякой торговать. Вот, например, Ренат давно на неё глаз положил, а у него по всему городу свои обменники и нелегальные казино. Так что уходит она от Марата. Зря сказала. Он как с цепи сорвался – его еле оттащили от нее менты, ворвавшиеся в квартиру после звонка напуганной соседки, мать как раз к бабке на несколько дней вместе с сожителем своим укатила. Свёкр умер, и она видать задумала со свекровью отношения наладить. Марат тогда так избил Марину, что она превратилась в сплошной синяк, сломал нос и три ребра. Она долго восстанавливалась в больнице, а в день выписки одна из медсестер принесла записку от него со словами, чтобы она не обольщалась – начнется второй раунд.
Вот и решили они, на пару с матерью, к бабке Марину отправить, в деревню. Правда, Маринка её никогда раньше не видела – мать ненавидела всю отцовскую родню и до сих пор не позволяла общаться. Говорила, что свекровь со свету сживала её, а потом заявила, что это невестка её сына в гроб загнала.
Хотя иногда Марине казалось, что преувеличивает мать, но желания ехать к деревенским родственникам у неё всё же никогда не возникало. Что ей там ловить? По огородам лазить? Она не для этого рождена.
Как назло, дом бабки оказался старым, покосившимся, даже издалека видно было, насколько сгнили бревна. На самой окраине проклятой глухомани, прямо у лесопосадки. Взглянула на экран смартфона и едва не расплакалась от злости – без интернета она тут с ума сойдет. Надо было в руках себя с Маратом держать, того и гляди, может, и получила б от него побольше. А теперь ни Марата, ни светлого будущего, и домой возвращаться стрёмно, пока тот не успокоился.
Бабка встретила её у калитки, худая, изможденная в старом платке, из-под которого выбилась прядь седых волос, в выцветшем засаленном халате. Марина ей в глаза посмотрела, и мороз пробежал по коже – колючие глаза, не добрые совсем, и внучке она совершенно не рада, хотя и видела её только на фотографиях. Могла бы радушие изобразить. Типичная старая ведьма, недаром мать её невзлюбила. Смотрит так, словно, Марина противное насекомое.
Правда, картошку и яйца отварила к её приезду, пожарила рыбу, принесла с огорода огурцов и помидоров. Лишних вопросов не задавала – мать по телефону довольно грозно потребовала не вмешиваться ни во что, просто предоставить «ребенку» крышу над головой на время. Родня они или не родня, а то сын её с того света проклянет за то, что дочь его не приютила.
Бабка тогда матери сказала, что они и так прокляты, если такую невестку в свою семью пустили и позволили сына единственного в могилу свести. Но принять внучку все же согласилась.
Пока Марина вяло тыкала в костлявую рыбу вилкой, бабка села рядом, подперев морщинистой рукой подбородок, и девушка вдруг вздрогнула, заметив, насколько яркие у нее голубые глаза, даже у отца таких не было. Мать часто смотрела на Марину и упрекала её в том, насколько она на «ведьму старую» похожа.
– Ты скажи, Мариночка, так на кого ты учишься?
– А на кого сейчас все учатся? – девушка отмахнулась, протянув руку за стаканом с компотом. – На менеджера, как и все.
– А что делают-то эти твои менеджеры? Кем работать-то придется?
– Ой, бабуль, – отпила компот яблочный, цокнув языком, – вкусно очень…Да я надеюсь, что работать мне вовсе не придётся.
– Да, как же так? А учиться-то столько лет зачем? – Старушка всплеснула руками, округлив глаза, казавшиеся необычайно молодыми на испещренном морщинами лице.
– Надо учиться, бабуль. Да, и не учиться даже, а так…бумажка лишь бы была.
– А жить на что тогда?
– А жизнь мне мою оплачивать будут. Бабууууль…сейчас мужика хорошего найти куда важнее, чем работу.
– Доищешься когда-нибудь, – проворчала себе под нос, снова пристально на Марину посмотрела и вдруг добавила:
– Зря тебя мать сюда отправила. Лучше б ты там в городе своем оставалась.
– Почему? – Марина даже жевать перестала.
– Зло с собой привезла и грязь. По пятам идет за тобой.
– Какое зло?
Бабушка покачала головой, но не стала продолжать: молча начала собирать со стола, пока внучка, откинувшись на спинку старого стула, уже думала о том, что хорошо бы поспать.
– Так ты, поди, прилечь хочешь? Притомилась с дороги? – Засуетилась возле неё, поставив грязные тарелки на стол и вышла из кухни, поманив внучку за собой.
***
Никифоров мог поклясться, что в том каменном мешке никакого кислорода не было – только вонь из крови, пота, мочи и страха, самого настоящего животного страха. И плевать он хотел на любые законы физики, химии и биологии. В такие моменты слово «закон» вообще казалось ему кощунственным. Каким-то издевательством, придуманным для слабых и наивных. Не должен полицейский так относиться, конечно…но, когда видишь такое…Не сразу удалось прикурить, трясущие руки отказывались слушаться. Рядом уже затягивался сигаретой Старков, бледный до синевы.
Иван Петрович непроизвольно закрыл глаза и тут же вздрогнул, словно снова очутился в подвале и снова видит эти надписи на стенах и на полу.
«Я лживая сука»… «Я лживая сука»… «Я лживая сука».
***
После того, как гостья отдохнула, бабка решила развлечь её и достала потрепанный альбом с пожелтевшими фотографиями, и Марина застонала, не скрывая скуку. Только этого не хватало – смотреть на лица покойников, которых она и при жизни-то не знала.
Ночью Марина сбежала из дома в местный клуб, там должно быть какое-то движение: выходные как-никак, а то с этой ведьмой подохнуть от скуки можно. По всему дому свечей понаставила и бормочет что-то у образов, молится. Зло своё, видать, отгоняет.
Лучше бы она дома осталась… Вот здесь и пошло все не так. В проклятом сельском клубе. Марина плохо помнила, что было дальше. Смутными отрывками, как к ней подошли познакомиться ребята примерно её возраста, предложили пивка, и Маринка согласилась, плевалась потом с дешевого пойла, но пила и смеялась насильно, понимая, что тут вряд ли можно купить что-то нормальное.
Ну, и к черту все. Она хотела напиться до беспамятства, забыть хотя бы на ночь, что ей придется жить в этом болоте не один месяц с чокнутой бабкой, бормочущей о зле и о проклятиях. Деревенские её не впечатлили. Скучные, отсталые и неотёсанные. Не богатыри, а так – отребье.
А потом она увидела ЕГО, не похожего на этих отстойных, тупых идиотов. Одет иначе. Держится в стороне. На неё все время смотрит. Сама к нему подошла. Танцевала с ним, и голова кругом. Не понимала от чего: то ли от коктейлей, которыми парень ее щедро угощал, то ли от губ его чувственных, растянутых в улыбку искусителя. Она не могла определить даже цвета его глаза– парень был в бейсболке и в капюшоне. И она плохо могла различить черты его лица – спасибо пиву и коктейлям. Он не лез к ней, не лапал, только смотрел на нее так, как никто и никогда раньше. Она пила из горла бутылки какой-то алкогольный напиток, который он где-то достал для неё. Все тело превратилось в невесомое облако счастья и кайфа, и Марине хотелось секса и танцевать…танцевать и секса. Вот с ним. С этим парнем со странной улыбкой, и когда позвал с ним уйти – она пошла, не задумываясь.
Дальше полный провал. Она очнулась уже в подвале под эту проклятую музыку и пение. В голове дикая тяжесть. Больной урод намешал ей какой-то дряни там в клубе.
Он подпевал, и голос ублюдка был глубоким, с нотками стальной ненависти, замораживавшими кровь в жилах. О, Господи, почему он с ней так? Ведь Марина его не знает! Она ничего плохого ему не сделала. Да, и никому в своей жизни, кроме Марата. Но это не он. Марина была уверена, что татарин тут ни при чем. Он, конечно, ревнивый псих, но был у него свой какой-то кодекс чести. Не стал бы никого подключать – скорее, сам бы измывался над ней, но не позволил никому прикоснуться к своей бывшей. Любил её, боготворил просто. Сейчас она явно понимала это. Шмотки дарил, за которые подруги вкалывали круглосуточно на работе после универа. Марину даже раз свозил на море. Только с ним она и увидела, что мир куда шире их городка.
Нет, определенно Марат не имел отношения к тому кошмару, в котором она очнулась. Кто-то другой медленно и с особым удовольствием погружал её в него всё глубже и глубже.
Этот ад начался для нее с музыки и с его голоса. Очнулась резко и сразу поняла, что не может двигаться. Как в самых страшных триллерах: кто-то привязал её, видимо, к стулу, хотя она не была уверена, так как её окружала полная тьма. И на горле удавка. Только пошевелится, и сразу дышать нечем. Потом она поняла, что глаза у неё завязаны, а в первый момент закричала от страха, решив, что ослепла.
А затем…он перестал петь, и она услышала его спокойный, почти бархатный голос, от которого подкосились бы колени…если бы она могла чувствовать их.
– Ты всегда была слишком громкой, Марина. Веди себя потише.
Это были первые слова, которые она от него услышала, но мурашки по телу от них появлялись даже сейчас при воспоминании. Тогда в клубе. Вот что было странным – он не сказал ей ни слова. Только когда она громко смеялась, пока он вел ее в сторону леса, закрыл ей рот ладонью, и она услышала его шепот «тсссс, не шуми». Теперь-то она знала, что это была угроза, но тогда не смогла понять этого. Выпивка в огромных количествах окончательно отключила ей мозги.
Еще сбивало с толку ощущение, что она его знает. Он достаточно ясно дал ей это понять. Она кричала, задавала вопросы, но больной ублюдок больше ничего не произнес. Он, похоже, просто молча слушал, хотя девушка не могла быть уверена – музыка мешала понять, что делает этот псих.
– Скажи «я лживая сука»!
И она говорила. Она бы сказала, что угодно, если бы он приказал. Лишь бы не мучил. Лишь бы выбраться отсюда живой. Она орала эти слова, она рыдала их, пытаясь угодить своему мучителю.
***
Неровные буквы, наверняка выведенные кровью девушки, чей труп «сидел» на полу, прислонившись к стене. На подоле замызганного платья лежал её собственный язык. Она смотрела на Петровича застывшим взглядом, и её зашитый окровавленный рот, словно зловеще улыбался красными шерстяными нитками, заставляя участкового покрываться каплями холодного пота и с ужасом понимать, что между словами на стене и этими увечьями есть связь. А значит, был мотив.
***
Марина долго думала о том, как всё это с ней случилось. Перебирала события того дня минута за минутой, размышляя, чем и кого могла спровоцировать на этот кошмар без конца и края, на этот затяжной персональный ад, и не могла понять. Её голова была слишком тяжелой от этих мыслей и от боли, сковавшей всё тело, от унижения, которое разрывало изнутри волнами панического ужаса и жалости к себе. Связанные руки давно затекли, и теперь девушке казалось, что она вообще не чувствует кисти и пальцы. И еще эта музыка, которая не прекращалась ни на минуту. Вбивалась в поры кожи надоедливыми зловещими аккордами. Монотонно, как капли воды, била по мозгам и по натянутым нервам. От неё закладывало уши, и, хотя она была очень тихой, в висках стучало болью на каждом припеве.
«В комнате темно, но я был прав
Тлеют на руках твои мечты
Если ты забыла, кто твой враг…
Я тебе напомню – это ТЫ…».
© Дарсн – Комната
Сейчас Марина даже не знала, чего хочет больше – чтобы развязали веревки, стягивающие запястья до боли в костях, или выключили проклятый проигрыватель, который стал изощренной адской пыткой и выматывал нервы. Вытягивал по одному и разрывал этой нескончаемой монотонностью, от которой девушка уже сходила с ума.
Она бы раздробила его на части, доползла до него и разгрызла зубами, если бы не короткая веревка, перекинутая через ржавую батарею под низким потолком и завязанная у несчастной на горле, как петля виселицы, затягивающаяся каждый раз, когда Марина пыталась пошевелиться. Бывали моменты, когда она все же рвалась к проигрывателю и хрипела, задыхаясь, захлебываясь слезами от бессилия.
Она ненавидела его так же люто, как и того, кто швырнул её сюда, в этот вонючий подвал, где воняло плесенью, сыростью, её собственной мочой и чем-то еще. Она не могла определить, чем именно, но этот запах заставлял её леденеть от ужаса. Наверное, так воняет сама смерть. Она витает здесь между стенами. Марина её чувствовала кожей. Слышала в скрипе половиц где-то неподалеку, в завывании ветра по ту сторону двери. Она там. Ждет, когда ОН придет и отдаст ей растерзанную жертву. Страшнее всего не сама смерть, а её ожидание. И девушка прислушивалась к каждому шороху.
А потом…Потом она поняла, что даже когда Марат избивал её, и она валялась у его ног и боялась, что забьет до смерти – то не испытывала и толики того страха, который сковал её, когда ЭТОТ психопат вдруг подошел и оттянул ее голову назад, надавил на щёки, заставляя открыть рот. Марина даже в какой-то момент обрадовалась, перестала сопротивляться – решила, что он хочет просто использовать её. Мало ли какие извращенцы обитали в этой глуши. Но вместо твердого горячего члена в её рот проникли сильные пальцы и рванули на себя язык. Марина затрепыхалась… и закричала от резкой боли, вспоровшей всё тело и беспощадно вывернувшей все внутренности наружу. Она захлебывалась собственной горячей кровью, которая обжигала рот. Девушка пыталась выплюнуть её, но у нее не получалось. И отчаяние резкой волной обрушилось на сознание, кромсая его на куски…Иногда ей всё же удавалось ненадолго отключиться, провалиться в тревожный сон, наполненный кошмарами… А иногда она лихорадочно вспоминала каждое мгновение до того момента, как оказалась в этом аду. Несчастная почему-то надеялась, что если вспомнит, то это спасет её, даст шанс остаться в живых. Ведь у нее осталось не так много времени до следующей встречи с НИМ. ОН пообещал, что эта будет последней.
И, наверное, сейчас уже она слишком сильно ждала и боялась ЕГО прихода, потому что, когда повернулся ключ в замке, девушка вздрогнула и, вдруг вспомнив о том, что должна подпевать, активно замычала, чувствуя, как снова покатились слёзы ужаса из глаз. Начала быстро моргать, чтобы наконец увидеть своего мучителя, и уже через секунду беззвучно заорала, пока он холодно улыбался одними губами её беспомощному безмолвию. Она его узнала.
В комнате темно, но я был прав…
Стежок – и от боли темнеет перед глазами.
Тлеют на руках твои мечты
Еще стежок – и она мычит, глядя на своего мучителя сквозь пелену бесполезных слез.
Если ты забыла, кто твой враг…
Вспомнила. Так отчетливо, так ярко. И поняла, что никто её не пощадит. Это конец.
Я тебе напомню – это ТЫ…
***
Пока Старков звонил в районное управление для вызова судмедэксперта, Иван Петрович осторожно исследовал убитую. Умерла не от кровопотери однозначно. Потому что её руки были аккуратно забинтованы, писала она явно кровью из вен. Похоже, садист, отрезавший ей язык, предпринял меры, чтобы у нее оставалось достаточно сил на это… «творчество», а потом, после того, как на живую зашил ей рот, попросту воткнул нож точно в сердце.
И у Никифорова появилось мерзкое ощущение, что это какой-то чудовищный акт возмездия, а еще и паршивое предчувствие, что они вряд ли найдут того, кто это сделал.