II
С каждым днём Иван всё чаще приезжал к Виктору и проводил у него всё больше времени, а потом и вовсе переехал в его особняк. Поначалу отношения их были насколько возможно тёплые. Братья были неразлучны, всё их время и силы уходили на общение друг с другом, узнавание друг друга, открывание новых и новых точек пересечения. Чувство эйфории вызывало у обоих обнаружение каждого очередного сходства. А они продолжали и продолжали обнаруживаться по мере углубления Ивана и Виктора в характеры друг друга. И ни одно сколько-нибудь существенное различие не оттеняло эту совершеннейшую идентичность. Взгляды и мнения, голос и интонации, стиль общения и обороты речи, почерк и характерные жесты, привычки и вкусовые пристрастия – всё, что определяет собою личность, совпадало вплоть до мельчайших черт. Это было одновременно страшно и любопытно, поражало своей неправдоподобностью, словно чья-то неудачная шутка, но в то же время открывало неведомые пока обоим перспективы.
Встреча «с самим собой» возродила Виктора, воскресила его. Иван был словно его реинкарнацией. Виктор не мог воспринимать его как другого человека, это был он сам, тот самый Виктор, который был двадцать лет назад, ещё до Тренодии. Он словно смотрел на себя в зеркало и видел со стороны, как какое-то другое существо проживает заново его жизнь. Его не покидало мистическое чувство, будто Высшие Силы, веру в которые он давно утратил, всё-таки существуют и таким образом посылают ему сигнал. Вот только для кого предназначен этот сигнал? Должен ли Виктор изменить что-то в своей собственной жизни, вернуться туда, откуда столь успешно начал? Или же это бесполезно, всё давно потеряно, жизнь его уже безнадёжно загублена – и теперь он должен лишь предостеречь Ивана от тех ошибок, что завели его самого в тупик, чтобы младший брат смог достойно прожить за старшего его жизнь?
Разумеется, больше всего братьев интересовала музыкальная сторона их деятельности. Тем более что для обоих музыка была всем, полностью заполняла собою жизнь. Поразительные совпадения не отпускали и здесь – совпадали их музыкальные вкусы, стиль сочинения и манера исполнения, даже нотный почерк у них был настолько схож, что самый могучий эксперт-графолог едва ли нашёл бы разницу – такие же мелкие в форме виноградинок нотки и улетающие вправо штили. С одной стороны, Виктор заметно опережал Ивана в техническом мастерстве и опытности. Но с другой, за последние годы он растерял значительную долю своего профессионализма, и теперь братья были почти на равных.
Уже на следующий день после знакомства с Иваном Виктор прогнал дружков-собутыльников, которые в очередной раз завалились к нему с девочками и выпивкой. У него просто не было на это времени. Он весь был поглощён братом и их главным общим интересом – музыкой. В нём снова проснулся вкус к музыке и вкус к жизни. Просматривая ещё явно незрелые, юношеские сочинения Ивана, распознавая в них движения его души, Виктор узнавал в них свои – и они воскресали в нём. Он перестал чувствовать накопившуюся за годы тяжесть собственного тела, которое, словно кандалы, тянуло душу к земле. Ему снова было двадцать, и последние годы казались теперь страшным сном, от которого он наконец-то очнулся.
В юности Виктора более всего привлекал Шопен. Его ранние опусы представляли собой неприкрытое подражание польскому гению, чего Виктор ничуть не стеснялся, не только осознавая, но даже подчёркивая это и наплевав на то, что думали об этом другие. Надо ли говорить, что и в этом младший брат был копией старшего. Исследуя сочинения Ивана, Виктор деликатно критиковал их, давая советы по их улучшению. Иван ценил его советы, ибо они всегда попадали в самую точку. Здесь Виктора не смог бы обойти ни один консерваторский профессор, ибо он как никто понимал музыку Ивана, знал её изнутри и потому использовал самый лучший и даже единственно верный метод – судил каждую пьесу по её собственным внутренним законам, которые никто не мог бы постичь лучше него.
В то же время, вдохновляясь музыкой новоявленного брата и своей работой над этой музыкой, пропуская через себя все тончайшие чувства, вложенные Иваном в свои творения, Виктор и сам начал тянуться к сочинительству. Эта угасшая было тяга пробудилась в нём с новой силой, и в голове снова заиграли дивные звуки – и совсем новые, и те, что уже играли когда-то, но так и не дошли до партитурных листов. В доме Челестинского стоял Bechstein цвета слоновой кости – не кабинетный, но большой концертный рояль первоклассного качества. Ближайшие соседи жили достаточно далеко, чтобы Виктор мог играть на нём днём и ночью, никому не мешая. Однажды Иван заметил на пюпитре рояля тетрадь со свежими набросками. Несмотря на развитие технологий, оба брата продолжали записывать свои музыкальные фантазии карандашом на бумаге.
– Что это? – спросил Иван. – Ты решил вернуться к сочинительству?
– Да, у меня когда-то был замысел симфонии, который я так и не смог реализовать.
– Получается?
– Пока идёт тяжело. В голове слышу всё довольно отчётливо, но не достаёт профессионализма, знания гармонии и инструментовки, чтобы грамотно записать. Приходится воскрешать былые навыки на ходу.
– Попробуй наиграть на рояле, я поймаю твою мысль и помогу тебе.
– Нет, Иван. Сколько бы времени это ни отняло, я должен сделать это сам.
И на какое-то время Виктор погрузился в творчество, потихоньку отдаляясь от брата, уделяя ему всё меньше внимания. Иван нисколько не обижался и старался не мешать брату. Он был рад и горд тем, что, благодаря его появлению, Виктор возвращается к нормальной жизни.