Письма. Часть II. Письма, писанные Святым Василием в продолжение его епископства (370–378 гг.) (святитель Василий Великий, 2007)

Жестокостию зимы извиняясь в том, что не писал, пересылает письма из Антиохии; извещает о возведении Димофила на епископский престол в Константинополе и о восстановленном там единомыслии; жалуется на несогласие епископов в Каппадокии, изъявляет общее желание своей Церкви видеть у себя Евсевия с наступлением весны. (Писано в начале епископства.)

Едва удалось мне найти человека, который доставил бы письмо твоему благочестию. Так оцепенели все от стужи, что и на несколько времени не могут выглянуть из домов. Ибо занесены мы таким множеством снега, что уже два месяца погребенные в самих домах живем в сих пещерах. Поэтому, зная несмелый нрав и неповоротливость каппадокиян, без сомнения, извинишь, что не ранее послал я и довел до сведения твоей чести о случившемся в Антиохии, о чем извещать тебя, вероятно, давно уже знающего, конечно, то же, что угощать застывшим и заплесневелым; однако же не вменяя себе в труд донести об известном, посылаю к тебе письма, полученные с чтецом. И об этом довольно.

Константинополь, много уже тому времени, имеет у себя Димофила, как расскажут и сии письмоводители, и о чем, без сомнения, еще прежде было известно твоему преподобию. Все прибывшие оттуда согласно разглашают о составленном будто бы им изложении правой веры и благочестия, также о том, что самые разномысленные в городе пришли между собою в согласие, и некоторые из окрестных епископов приняли соединение.

А наши нимало не оказались лучшими нашего чаяния. Ибо после твоего отбытия, пришедши по следам твоим, много наговорили и наделали неприятностей и наконец удалились, утвердив у нас разделение. Поэтому будет ли что лучшее и оставят ли они свою злобу, никому не известно, кроме единого Бога. Таково настоящее положение дел.

Остальная же Церковь, по благодати Божией, непоколебима и желает видеть тебя в нашей Церкви и вместе с весною обновиться твоим благим учением. Мое телесное здоровье нимало не лучше обыкновенного.

45 (49). К Аркадию, епископу

Благодарит за письмо и, изъявляя радость свою о построении Аркадием храма Божия, обещает прислать для сего храма, если найдет, святые мученические мощи. (Писано в начале епископства.)

Возблагодарил я Святаго Бога, сподобившись писем от вашего благоговения, и желаю как себе быть достойным той надежды, какую имеете на меня, так и вам получить совершенную награду за честь, какую воздаете мне о имени Господа Иисуса Христа.

Весьма обрадовался я, что, приняв на себя попечение, свойственное христианину, воздвигнули вы дом во славу имени Христова и действительно возлюбили, по Писанию, благолепие дому Господня (ср.: Пс. 25, 8), украсив себе небесную обитель, уготованную в упокоении любящим имя Христово. Если же будем иметь возможность найти мученические мощи, то и сами желаем содействовать вашему усердию. Ибо если в память вечную будет праведник (Пс. 111, 6), то, конечно, и мы соделаемся участниками в доброй памяти, какая будет о вас по дару Святаго.

46 (50). К Иннокентию, епископу

Благодарит сего Иннокентия, что, будучи старейшим из епископов, сам благоволил первый писать к нему. (Писано в начале епископства.)

И кому же другому было прилично придать смелости робким и пробудить спящих, как не богочестию нашего Владыки, показавшего свое во всем совершенство тем, что благоволил ты снизойти и ко мне, смиренному, как истинный ученик Сказавшего: Аз посреде вас семь не яко возлежай, но яко служай (ср.: Лк. 22, 27)? Ибо соблаговолил сам ты преподать мне свое духовное веселие, ободрить душу мою своим драгоценным письмом и детскую мою простоту как бы принять в объятия своего величия. Посему помолись (прошу этого у твоей доброй души), чтобы быть мне достойным и приобрести пользу от вас, великих мужей, и приять уста и премудрость для дерзновенного ответа вам, водимым Духом Святым. Ибо, слыша, что ты угоден Духу и истинно прославляешь Его, приношу великую благодарность за твою твердую и неуклонную любовь к Богу. Молюсь, чтобы и моя часть была с истинными поклонниками, в числе которых, как уверен, и твое совершенство, о чем и прошу Господа – сего великого и истинного Епископа, наполнившего чудесами Своими целую Вселенную.

47 (51). К Воспорию, епископу

Опровергает клевету, будто бы предавал проклятию епископа Кесарийского Диания; сознается в своей скорби о подписании Дианием исповедания веры, принесенного из Константинополя Георгием, но свидетельствует также, что приступил к общению с Дианием, который во время болезни своей признался, что при упомянутой выше подписи не отвергал он исповедания никейского. (Писано в начале епископства.)

Какую, думаешь, болезнь причинил душе моей слух об этой клевете, рассеянной против меня некоторыми, не боящимися Судии, Который угрожает всем глаголющим лжу (ср.: Пс. 5, 7)? Едва не целую ночь провел я без сна по причине выражений, какие употребила любовь твоя: так глубоко коснулась печаль моего сердца! Ибо подлинно клевета, по словам Соломона, мужа смиряет (Притч. 29, 23); и нет человека столько нечувствительного, чтобы не пострадал душевно и не преклонился до земли, став добычей языка, готового говорить ложь. Но необходимо все покрывать, все терпеть, отмщение за себя предоставляя Господу, Который не презрит нас, потому что оклеветаяй убогаго раздражает Сотворшаго и (Притч. 14, 31). Впрочем, сложившие эту новую хульную басню на меня, должно быть, вовсе не верят Господу, Который утвердительно сказал, что и за праздное слово воздадим ответ на день Суда (см. Мф. 12, 36). Скажи же мне, я предавал проклятию блаженного Диания? Ибо вот что донесено до меня. Где и когда? В чьем присутствии? Под каким предлогом? Словесно ли только или письменно? Другим ли в этом последовал или сам был начинщиком и самовольным распорядителем в такой дерзости? Какое бесстыдство в людях – обо всем говорить так легко! Какое презрение судов Божиих! Разве к выдумке своей прибавят еще, что бывал я когда-нибудь не в своем уме и не понимал собственных слов своих, потому что, сколько знаю, владея своим рассудком, не сделал я ничего подобного, да и сначала не держал того в мыслях. Напротив того, гораздо более сознаю в себе, что с первых лет жизни воспитывался я в любви к Дианию и, взирая на сего мужа, видел только, как он почтен, как величествен, сколько имеет в лице священнолепия. А когда раскрылся во мне уже разум, тогда узнал я его и по душевным совершенствам и радовался, если бывал с ним вместе, изучая простоту и благородство и свободу его нравов, а также и другие свойства: мягкость сердца, великость духа и вместе кротость, чинность, негневливость, приветливость, доступность, соединенную с сановитостью. Почему и причислял его к мужам, отличнейшим по добродетели.

Впрочем (не скрою правды), перед кончиной его жизни со многими из боящихся Господа в отечестве моем скорбел я о нем тяжкой скорбию за подпись под изложением веры, принесенным из Константинополя Георгием. Потом по кротости нрава и по скромности, желая всех несомненно уверить в отеческом сердоболии, когда впал уже в болезнь, от которой кончил и жизнь, призвав меня, сказал он: «Свидетельствуюсь Господом, что хотя в простоте сердца согласился я на принесенное из Константинов поля писание, однако же нимало не имел мысли отвергать веру, изложенную никейскими святыми отцами, и не инаково содержу в сердце, но как принял вначале; и молюсь не быть отлученным от части тех блаженных трехсот осьмнадцати епископов, которые объявили Вселенной благочестивое провозвестие». Посему после такого удостоверения, уничтожив всякое сомнение в сердце, как самому тебе известно, приступил я к общению с ним и прекратил свою скорбь. Таковы мои отношения к этому мужу. Если же кто скажет, что он знает какую-либо незаконную мою хулу на сего мужа, то пусть не в углу, как раб, нашептывает об этом, но, выступив против меня, явно обличит со всею свободою.

48 (52). К монахиням

Изъявляет свою радость, что старанием епископа Воспория уничтожены взаимные сомнения о православии как св. Василия, так и сих монахинь; рассуждает о слове «единосущный», которое отвергали некоторые, как и отцы антиохийские, не вполне разумея оное, и которое ограждает веру от ересей Ариевой и Савеллиевой; опровергает утверждавших, что Дух прежде Отца и Сына по времени и порядку. (Писано в начале епископства.)

Сколько печалила меня прежде неприятная молва, поразившая слух мой, столько обрадовал боголюбивейший епископ, брат наш Воспорий, рассказав лучшее о вашем благоговении. Ибо уверил, по благодати Божией, что все разглашаемое было выдумкой людей, не знающих точной правды о вас, присовокупил же, что нашел у вас нечестивые на меня клеветы, притом такого рода, что могли их выговорить только люди, не думающие и за праздное слово дать отчет Судии в праведный день Воздаяния Его.

Посему возблагодарил я Господа, и сам исцелившись от несправедливого о вас мнения, принятого мною, как видно, вследствие клеветы людской, и о вас услышав, что оставили ложные обо мне мысли, как скоро узнали утверждаемое братом нашим, который, излагая вам собственное свое мнение, конечно, с тем вместе объявил и мое, потому что у нас обоих один образ мысли о вере, так как мы наследники тех же отцов, некогда в Никее провозглашавших великое провозвестие благочестия, в котором все прочее вовсе не подлежит пересудам, только слово «единосущный», худо будучи понимаемо, еще не принято некоторыми. И таковых справедливо иной укорит, но опять их же удостоит и извинения. Ибо кто не следует отцам и речение их не признает более несомненным, чем свое мнение, тот, конечно, заслуживает обвинения как человек, исполненный кичения. Но с другой стороны, кто оставляет сие речение в подозрении, потому что оно опорочено другими, тот, по-видимому, в довольной мере свободен от обвинения. И действительно, отцы, собравшиеся по делу Павла Самосатского, опорочивали сие речение как не совсем удачное. Они говорили, что слово «единосущный» заключает в себе понятие о сущности и о том, что от сей сущности; почему разделенная уже сущность тем частям, на которые она разделена, дает наименование единосущного. Но такая мысль имеет разве место в рассуждении меди и монет, сделанных из меди; в рассуждении же Бога Отца и Бога Сына не усматривается такой сущности, которая была бы первоначальнее и выше Обоих, потому что и думать, и говорить это – выше всякого нечестия. Ибо что может быть первоначальнее Нерожденного? Таковой хулой уничтожилась бы и вера в Отца и Сына, потому что от одного происшедшие суть уже между собою братья.

И поелику тогда уже были утверждавшие, что Сын приведен в бытие из небытия, то, чтобы отсечь и это нечестие, употребили слово «единосущный». Ибо соединение Сына со Отцем – не во времени и не в пространстве. Но и предыдущие слова показывают, что отцы имели сию мысль; ибо, сказав: «Свет от Света» и от сущности Отца Сын «рожден, а не сотворен», присовокупили к сему слово «единосущный», давая тем разуметь, что какое понятие придает кто-либо слову «свет» в отношении к Отцу, такое же приличествует и в отношении к Сыну, ибо свет истинный, относительно к самому понятию о свете, не будет иметь никакого различия со светом истинным. Итак, поелику Отец есть Свет безначальный, а Сын – Свет рожденный, но и Каждый из Них есть Свет и Свет, то справедливо употребили слово «единосущный», чтобы выразить равночестность естества. Ибо не братия между собою называются единосущными, как понимали некоторые; напротив того, когда и Виновник и Имеющий бытие от Виновника суть одного и того же естества, тогда называются Они единосущными. Но то же речение исправляет и зло, произведенное Савеллием, потому что уничтожает тождество Ипостасей и вводит совершенное понятие о Лицах. Ибо единосущное не одно и то же с самим собою, но иное с чем-то иным. Почему прекрасно и благочестиво сие речение: оно как определяет свойство Ипостасей, так выражает безразличие естества.

А когда научаемся, что Сын от сущности Отца, и притом рожден, а не сотворен, тогда не впадаем в плотские понятия о страстях. Ибо не отделилась сущность от Отца в Сына, и родила не истекши или отделив от себя нечто, как растения производят плоды, но образ Божия рождения неизглаголан и недомыслим человеческому рассудку. Ибо действительно, низкому и плотскому уму свойственно уподоблять вечное тленному и привременному и думать, что как рождается телесное, так подобно сему рождает и Бог. К учению благочестия должно восходить от противного. Поелику так рождают смертные, то не так рождает Бессмертный. Посему не должно и отрицать Божия рождения и осквернять своей мысли понятиями плотскими.

А Дух Святый и исчисляется со Отцем и Сыном, почему и выше твари; и поставляется на определенном месте, как научены мы в Евангелии Самим Господом, сказавшим: шедше, крестите во имя Отца и Сына и Святаго Духа (ср.: Мф. 28, 19). Но кто ставит Его прежде Сына или говорит, что Он первоначальнее Отца, тот противится Божию повелению и чужд здравой веры, соблюдая не тот образ славословия, какой принял, но сам от себя, в угодность людям, вымышляя новое учение. Ибо если выше Бога, то не от Бога. Но написано: Дух, Иже от Бога (ср.: 1 Кор. 2, 12). Если же от Бога, то как первоначальнее Того, от Кого Он? Да и какое безумие, когда один Нерожденный, говорить, что иное нечто – выше Нерожденного? Но Дух не первее и Единородного, потому что нет ничего среднего между Сыном и Отцем. Если же Дух не от Бога, но чрез Христа, то Его вовсе нет. Посему нововведение в порядке ведет к отрицанию самого бытия и есть отрицание всей веры. А поэтому равно нечестиво как низводить Духа на степень твари, так ставить Его прежде Сына или Отца, в отношении или ко времени, или к порядку. Вот ответ на то, о чем, как я слышал, спрашивало ваше благоговение. Если же даст Господь, будем с вами вместе, то, может быть, скажем о сем нечто более и сами найдем у вас удовлетворительное решение на то, что и мы желаем знать.

Внушает подчиненным епископам, что не должно с рукополагаемых брать деньги, даже и под благовидным предлогом, и угрожает лишением сана тем, которые бы и после письма сего покушались на такое мздоимство. (Писано в начале епископства.)

Гнусность дела, о котором пишу, как исполнила душу мою скорбию, потому что всеми оно заподозрено и оглашено, так доселе еще кажется мне чем-то невероятным. Поэтому и письмо о сем, кто сознает за собой дело, пусть приимет как врачевство, а кто не сознает – как предостережение; человек же холодный (каковых не желаю и найти между вами) – как свидетельство против себя. Но что же это такое, о чем говорю я? Сказывают, будто бы некоторые из вас берут деньги с рукополагаемых, прикрывают же сие именем благочестия. Но это и хуже всего. Ибо если кто делает зло под личиною добра, то он достоин сугубого наказания, так как делает, что само по себе нехорошо, к совершению же худого, как сказал бы иной, пользуется добрым содейственником. Если этот слух справедлив, то пусть вперед этого не будет и зло будет поправлено, ибо тому, кто берет деньги, необходимо сказать то же, что сказано было Апостолами хотевшему на серебро купить причастие Святаго Духа: сребро твое с тобою да будет в погибель (Деян. 8, 20). Легче еще грешит тот, кто по неопытности желает купить дар Божий, нежели тот, кто продает его. Ибо это действительная продажа, а если торгуешь тем, что сам получил даром, то, как преданный сатане, лишен будешь дарования, потому что вводишь корчемство в духовном и в Церкви, где нам вверены Тело и Кровь Христовы. Этому так не должно быть. Какая же употребляется отговорка? Скажу и это. Думают, будто бы не грешат, потому что берут не до рукоположения, но по рукоположении. Но когда ни взять – все значит взять.

Поэтому умоляю вас, оставьте этот доход, лучше же сказать – этот вход в геенну, и, оскверняя руки такими дарами, не делайте себя недостойными совершать чистые Таинства. Но извините меня. Сперва как не поверивший, а потом как уверенный угрожаю вам: если кто после этого моего письма сделает что-либо подобное, то да удалится от здешних алтарей и пусть ищет себе места там, где, покупая дар Божий, может перепродавать его. А мы и Церкви Божий таковаго обычая не имамы (ср.: 1 Кор. 11, 16). Присовокупив одно слово, кончу тем речь. Это делается по сребролюбию, а сребролюбие есть корень всем злым (ср.: 1 Тим. 6, 10). Поэтому ради небольшого количества сребра не предпочитайте идолов Христу и не делайтесь новыми подражателями Иуды, за подарок вторично продавая единожды за нас Распятого, потому что и села, и руки собирающих с сего плоды наименуются Акелдама.

Вводит древний порядок при определении церковнослужителей к должностям в селениях и предписывает, как очистить Церковь от недостойных церковнослужителей. (Писано в начале епископства.)

Очень прискорбно мне, что отеческие правила уже не действуют и всякая строгость из церквей изгнана. Боюсь же, чтобы с этою постепенно возрастающей холодностию и дела Церкви не пришли в совершенное замешательство. По обыкновению, издревле утвердившемуся в Церквах Божиих, принимали служителей церковных не иначе, как по строгом во всем испытании; разведывали все их поведение: не злоязычны ли они, не пьяницы ли, не склонны ли к ссорам, обуздывают ли свою юность так, что в состоянии отправлять касающееся до святыни, без которой никто не узрит Господа. И сие разыскивали пресвитеры вместе с живущими при них диаконами, доносили же о том хорепископам, которые, собрав голоса от свидетельствующих по истине и доведя до сведения епископа, таким образом причисляли служителя к чину священнослужащих. А ныне, во-первых, взяли вы на себя все полномочие, отстранив меня и не принимая на себя труда доносить мне; а потом, нерадя сами о деле, дозволили пресвиерам и диаконам вводить в Церковь людей недостойных, жизни неизведанной, кого пожелают они, по пристрастию, или по родству, или по каким дружеским связям. Поэтому в каждом селении много считается служителей, но нет ни одного достойного служить алтарю, как сами о том свидетельствуете, терпя недостаток в людях при избраниях. Итак, поелику вижу, что дело доходит уже до крайности, особливо теперь, когда многие, боясь набора на военную службу, приписываются в церковнослужители, то доведен я необходимостию возобновить отеческие правила; и пишу к вам, прося выслать мне список церковнослужителей в каждом селении с означением, кем кто определен и какого рода жизни. Но и сами у себя заведите список, чтобы сличать ваши записи с хранящимися у меня, чтобы никому невозможно было приписать себя, когда хочет. Таким образом, если иные определены пресвитерами после первого распределения, то да будут исключены в число мирян; ваше же исследование о них да простирается далее; и если которые окажутся достойными, то да будут приняты по вашему приговору. Очистите Церковь, удалив из нее недостойных, а потом исследуйте, кто достоин, и таковых приимите, но не вносите в список, не донеся мне, или знайте, что принятый в церковнослужители без моего ведома остается мирянином.

Внушает сему пресвитеру, что напрасно старается оправдать себя в том, что держит в доме своем чужую женщину вопреки и Василиеву запрещению и правилу Никейского Собора. И если, не исправившись, будет удерживать при себе священство, то угрожает отлучением от Церкви и ему, и приемлющим его. (Писано в начале епископства.)

Со всем терпением читал я твое письмо и дивился, почему, когда мог ты коротко и легко оправдываться в деле, намереваешься оставаться при том, в чем обвинен, и стараешься многословием уврачевать неисцельное. Не мы первые, и не мы одни, Паригорий, узаконили, чтобы женщины не жили вместе с мужчинами.

Но прочти правило, изданное святыми отцами нашими на Никейском Соборе, которое явно запретило иметь синизактов[52]. Безбрачная жизнь тем и почтенна, что мужчина удаляется от сожительства с женщиной. Почему если кто, нося на себе обет по имени, на деле поступает, как живущие с женами, то явно, что он только в наименовании домогается чести девства, но не воздерживается от неблагопристойных удовольствий. Тебе тем с большим удобством надлежало уступить моему требованию, что, как говоришь, свободен ты от всякой плотской страсти. Да и не думаю, чтобы семидесятилетний стал жить вместе с женщиной по страсти, и определенное мною определено не потому, что делается что-либо непотребное, но потому, что научены мы Апостолом не полагати претыкания брату в соблазн (ср.: Рим. 14, 13). Знаю, что делаемое одними разумно – для других служит поводом ко греху. По этой причине, следуя постановлению святых отцов, повелел я тебе разлучиться с сей женщиной. Для чего же винишь хорепископа и упоминаешь о давней вражде? Для чего жалуешься на меня, будто бы охотно склоняю слух к принятию клеветы, а не на себя самого, которому трудно отстать от привычки к женщине? Поэтому удали ее из своего дома и помести в монастыре. Пусть она живет с девами, а тебе прислуживают мужчины, чтобы имя Божие не было хулимо вас ради (ср.: Рим. 2, 24). А пока так поступаешь, не принесут тебе пользы тысячи отговорок, какие делаешь в письмах, но кончишь жизнь праздным и отдашь отчет Господу в своей праздности. А если, не исправившись, осмелишься удерживать при себе священство, то будешь анафема всему народу, и кто приимет тебя, те будут провозглашены отлученными во всей Церкви.

52 (56). К Пергамию

Извиняется Пергамию, что не отвечал на его письмо не по забвению дружбы и не потому, что новый сан сделал его высокомерным, а единственно по недосугам. (Писано в начале епископства.)

По природе склонен я к забывчивости, к этому присоединилось и множество дел, усиливших мой природный недостаток. Почему хотя и не помню, чтобы получал письма от твоего благородства, однако же верю, что писал ты ко мне, потому что, конечно, не скажешь лжи. А в том, что я не отвечал, виноват не я сам, а нетребовавший у меня ответа. Теперь же идет к тебе это письмо, которое заключает в себе оправдание в предшествовавшем и полагает начало новой переписке. Поэтому, когда будешь писать ко мне, представляй себе, что не тобою начат новый ряд писем, но что отдаешь долг за настоящее мое письмо. Ибо хотя письмо мое есть уплата за прежнее, однако же тем самым, что оно больше обыкновенного письма или даже вдвое против надлежащей меры, удовлетворит собою тому и другому порядку писем. Видишь ли, к каким ухищрениям принуждает меня лень? А ты, превосходнейший, перестань в коротких словах возводить на меня великие вины, которых невозможно превзойти и самим преступлением. Ибо забвение друзей и презрение их вследствие приобретенной власти заключают уже в себе все худое в совокупности. Если не имеем любви по заповеди Господней, то нет на нас и печати, положенной Господом. Если, разгордевшись, исполнились мы суетного о себе мнения и высокомерия, то впадаем в неизбежный суд диавола. Почему если с такою обо мне мыслию употребил ты сии выражения, то молись, чтобы избежать мне лукавства, какое нашел ты в моем нраве. Если же язык напал на сии речения необдуманно, по привычке, то утешусь сам в себе, а твою милость попрошу присовокупить свидетельство самих дел, ибо будь уверен в том, что настоящая моя должность послужила для меня поводом к смирению. Поэтому разве тогда забуду тебя, когда сам не буду узнавать себя; и ты моих недосугов никогда не обращай в признак худого поведения и злонравия.

Конец ознакомительного фрагмента.