Пирамида Хуфу. Пролог (Н. М. Любовцова, 1987)

Во дворце фараона

Хуфу[1], Владыка Верхнего и Нижнего Египта, любимый богом Ра[2], сидел на высокой веранде своего дворца. Он задумчиво смотрел на запад. Там, за белыми стенами столицы, на границе с молчаливой, безжизненной пустыней – страной мертвых, высились дома вечности многих давно умерших властителей страны. Огромные царские усыпальницы гордо возвышались, окруженные мастабами[3] знати, желающей и на полях Иалу[4] быть рядом со своим царем. Но среди многих гробниц была одна, которая пленяла его больше всех. В ней покоился великий царь Джосер. Семью ступенями поднималась она на сто двадцать локтей[5] к синему небу. Белые могучие стены окружали гробницу. За стеной был чудесный заупокойный храм и помещения, сделанные руками лучших мастеров.

Погруженный в свои мысли, Хуфу не замечал рабов, бесшумно обмахивающих своего повелителя. Струи воздуха обвевали бронзовое, неподвижное, молодое лицо фараона. Рано обозначившиеся складки около жесткого рта углубились. Бесстрашный взгляд холодных глаз фараона заставлял людей трепетать от сознания безграничности его власти. Страх перед царями был воспитан столетиями в сознании людей Кемет[6]. Несмотря на молодость, Хуфу сумел подчинить себе всех. Даже жрецы, с которыми прежде считались цари, теперь склонились перед несгибаемой волей Хуфу.

Богатства фараона были неисчислимы. У него были величественные дворцы с роскошным убранством. Прекрасные юные жены радовали его взор. И военные походы Хуфу были победоносны. И все-таки тайная мысль заставляла хмуриться его брови. А по древнему обычаю Черной Земли именно в молодости надлежало думать о строительстве усыпальницы. Когда настанет его время и он уйдет в страну мертвых, тогда вечным приютом станет пирамида. Он и там будет богом. И его вечное жилище должно быть божественным, необычным. Теперь уже он начнет строить его на границе Черной Земли с мертвыми песками пустыни, так же, как великий Джосер, как прославленный его отец Снофру. Хуфу думал о себе, что он – царь – поднялся выше всех предшественников и на земле нет ему равных. Недаром же отец – великий Снофру, чей голос правдив, из всех сыновей избрал на трон его – Хуфу, хотя он не был старшим. И гробница его должна подняться на небывалую высоту, она должна быть видна всей Кемет. Миллионам грядущих лет поведает он о своем беспредельном могуществе. Время будет бояться его вечного жилища. Никакие ураганы не занесут его песками, вечно оно будет прославлять мудрость и величие Владыки Черной Земли. И никто никогда не потревожит его вечный покой, ибо пирамида его станет недоступной людям, которые посмели бы ее осквернить. Но кто же сумеет ее построить? Кто сумеет понять и осуществить его грандиозный замысел? Хорошо было Джосеру, имевшему Имхотепа, зодчего и мудреца, равного которому нет и не будет. Если бы найти такого человека, который мог выполнить все, что задумал он – царь Кемет…

У одного из рабов дрогнула онемевшая рука, и огромное опахало из разноцветных страусовых перьев чуть скользнуло по виску и уху фараона. Раб, знавший силу гнева повелителя, замер в ужасе. Но у Хуфу только чуть дрогнул мускул под смуглой кожей: мысли его были далеко. Хорошо было Джосеру! А где он возьмет своего Имхотепа?

Царь очнулся и встал с удобного кресла. Бесшумно ступая по коврам, молодой фараон направился в ту половину дворца, где обитали жены и дети. И все, встречавшие его, торопливо падали ниц. Жесты людей, застигнутых врасплох неслышной поступью царя, выглядели смешно, но он привык к этому с детства. Его лицо, приученное к неподвижности, оставалось бесстрастным. Живой бог должен сохранять всегда величие покоя.

В комнатах на женской половине было пусто. В окнах сквозь прозрачные занавески просвечивали деревья большого дворцового сада. Оттуда доносилась музыка, пение, порой врывался дразнящий звонкий смех.

Он подошел к окну. Глянул в сад. На лакированной кедровой скамейке сидел молодой арфист и мечтательно перебирал струны. Мягким голосом он пел какую-то незнакомую грустную песню. Жены и наложницы царя сидели и слушали. Три пары молодых женщин мелькали в веселой игре. Нарядные и стройные, они легко скользили меж деревьев. Но почему же, наблюдая эту яркую жизнь, он думает о мрачном покое гробницы, о тайных ловушках и западнях, которые будут поставлены для грабителей могил? Потому, ответил он себе, что в старости будет поздно строить. Начинать надо в молодости, чтобы успеть.

Мучимый сомнениями, он пришел в покои к матери-царице Хетепхерес. Царица сидела в кресле, обитом листовым золотом. Ножки его из черного дерева были вырезаны в форме бычьих ног, опиравшихся на прочные копыта. Она любила это кресло, подаренное ей мужем-царем Снофру, и берегла его.

Еще не старая, царица хранила следы былой строгой красоты. Ее гордая, уверенная осанка говорила о привычке повелевать. Умащенная после омовения лучшим ливийским маслом, она выглядела свежей и довольной. На ногах ее, поставленных на изящную узорчатую скамейку, мягко блестели серебряные обручи с инкрустацией из лазурита в виде распахнутых крыльев Гора[7]. Сандалии из посеребренной кожи плотно облегали ее ноги. Хетепхерес предпочитала золоту нежный блеск серебра. Да и серебро, привозимое из далекого Кебена, ценилось значительно дороже золота.

Хетепхерес царь Снофру привез из далекого похода. Была она дочерью царя из северных стран. Хетепхерес была белокурой, с темно-синими глазами. Черноволосых и черноглазых ее подданных это обстоятельство пугало, и все, что было неблагополучно в стране – неурожай, голод, болезни – приписывались ей. Жители Черной Земли считали светлые волосы, особенно рыжие, принадлежностью бога зла Сета, убившего брата Осириса. Но Снофру любил Хетепхерес, и госпожа царского дома была недосягаемой для толков или какого-то вреда.

Обычно строгие ее глаза просияли при виде сына. Хуфу почтительно склонился перед матерью, та молча указала ему на кресло. Царь поведал ей о своих замыслах и сомнениях, она одобрительно кивала и думала с удовлетворением: «Хуфу рожден для трона! Все в нем есть: разум, величие, строгость. А как держится! Какова осанка!» Вслух же произнесла:

– Я давно жду, когда ты сообщишь мне о решении строить Священную пирамиду. Ты – великий царь и свою гробницу должен сделать великой.

Молодой царь с восхищением смотрел на мать.

– Но кого же из наших зодчих можно поставить во главе строительства?

Царица задумалась. Она вспоминала всех известных ей крупных архитекторов.

– Да! От выбора начальника многое зависит в таком великом деле.

Вместе они перебирали имена зодчих, но ни на одном не остановились. Несколько минут молчали.

– Я думаю, – произнесла наконец Хетепхерес, – надо пригласить Хемиуна. Он молод, энергичен и уже опытен, а как родственник царского дома хорошо понимает, что постройка должна отражать величие власти.

– Пожалуй, ты права, – ответил Хуфу. – Я поговорю с ним.

Он почтительно простился с матерью. Ему хотелось побыть одному, и он прошел в маленький внутренний садик с небольшим бассейном, выложенным голубыми фаянсовыми плитками. Это был самый тихий уголок в огромном и шумном дворце. Придворным и большинству жен заходить сюда не разрешалось. Фараон любил отдыхать здесь в одиночестве.

У бассейна играл Хауфра. Он бросал крошки в воду, где плавали красивые рыбки. Мальчик радостно вскрикивал, когда они выплывали, и, наклоняясь, плескался загорелой ручонкой в воде. На суровом лице фараона появилась улыбка. Он сел в кресло и начал наблюдать за ребенком. Хауфра побежал к отцу и забрался на колени.

– Поймай мне рыбку! – попросил он.

Хуфу рассмеялся:

– Прикажи Пепи, он сделает все, что ты пожелаешь.

Мальчик сполз и, мягко шлепая голыми ножонками, побежал за слугой.

Хуфу снова погрузился в раздумье. Строительство пирамиды должно быть начато немедленно. Так кто же? Хемиун? Только что он закончил постройку величественного храма в Бубасте. И Хуфу решился. На его стук прибежал слуга и упал ниц перед фараоном.

– Передай домоуправителю, чтобы известил князя Хемиуна. Пусть он явится ко мне после полуденного отдыха.

Слуга исчез.

Хемиун явился в назначенное время и низко склонился перед высоким родственником.

– Я прибыл согласно повелению твоего величества.

Хуфу испытующе рассматривал племянника. У него были глубокие холодные глаза, энергичный небольшой рот и резко очерченный волевой подбородок, круто выступающий вперед. Нос крупный, с горбинкой. Лицо – властное и жесткое – говорило об энергичном и сильном характере. Сосредоточенный взгляд быстрых глаз невольно располагал к себе, но и настораживал.

Фараон еще раз окинул взглядом Хемиуна.

– Пришла пора подумать о Доме Вечности. Государство мое достигло небывалого расцвета. Я хочу, чтобы мой Горизонт превзошел по своим размерам все, что было сделано до меня. Назначаю тебя чати[8]. Доверяю тебе величайшую из построек. Все будет в твоем распоряжении, все, что тебе потребуется для строительства. Ты будешь вторым человеком в стране после меня. Если ты справишься с этим, слава твоя останется в веках. Большей награды у меня нет. Богатств у тебя достаточно своих, а слава для честолюбивого мужа – вершина его стремлений.

Глаза зодчего загорелись. Создать на земле огромное, небывалое! Оставить след своих помыслов навечно! Как мечтал он об этом!

Беседа длилась долго. Когда Хемиун ушел, Хуфу с удовлетворением отметил, что выбор его, милостью богов, был удачен. Фантазия художника прекрасно сочеталась с трезвым умом исполнителя и энергией организатора. Царица Хетепхерес дала сыну хороший совет. Через пятнадцать дней Хемиун должен прийти с первыми набросками плана и предварительными расчетами. Фараон довольно улыбнулся.

Хемиун

Знойный воздух был напоен запахом близких цветников. Тени ветвей от густых персей[9] трепетали на зеркальной поверхности пруда. Чуть заметная рябь искрилась тысячами огней и отражались на белых каменных барьерах, огораживающих пруд. От него тянулись цветники, пересеченные дорожками, усыпанными красноватым песком. За цветниками виднелся дворец. Роскошный сад был создан с большим вкусом по замыслу хозяина – Хемиуна.

Сам он сидел на маленьком коврике в тени деревьев и тонкой палочкой чертил что-то на песке, сглаживал, снова чертил и снова досадливо хмурился.

Подошла госпожа дома – главная жена князя. Внимательно посмотрела на Хемиуна и, боясь помешать, бесшумно удалилась в глубь сада к подругам.

Прошло уже семь дней, как состоялся разговор с царем о строительстве пирамиды. С тех пор нарушилась привычная жизнь, пропал уверенный ход мыслей. Забыты увеселительные плавания по реке.

Хемиун был баловнем судьбы. В его жилах текла древняя царская кровь. Его отец – великий князь Нефермаат – был старшим сыном царя Снофру и братом царствующего Хуфу. Многочисленный род Снофру отличался несокрушимой энергией, соединенной с жестокостью и неумолимой твердостью в достижении поставленных целей. Вместе с властностью, порожденной исключительностью положения в стране живых богов, в мужчинах этого рода уживалась деловитость.

Отец Хемиуна из всех братьев предпочитал Рахотепа – энергичного, веселого зодчего. Братья часто навещали друг друга. Хемиун с детства привык к разговорам об архитектуре. И хотя он принадлежал к царскому роду, власть его не привлекала. По обычаю времени его отдали на воспитание и обучение к образованнейшим жрецам, носителям знаний. Все секреты строительного искусства своего времени были ему известны, тем более что он часто бывал с отцом на строительстве храмов и дворцов. Нефермаат всячески поощрял наклонности сына и сам был отличным учителем.

Хемиун любил бродить по таинственным и сумрачным храмам, где каменные могучие боги ревниво стерегли тайны жрецов. С благоговейным восторгом созерцал он мощные стены, колонны, еще робко выступающие вперед и не смеющие вполне отделиться от стен. Архитектура бурно развивалась и, как полноводная река, меняя привычное русло, прокладывала новые пути. Камень со времен Джосера был ее главным материалом. Вместе со своей сестрой – архитектурой – переживала расцвет и скульптура, для которой в Кемет в изобилии находились всевозможные породы камня в горных хребтах, протянувшихся по всей стране. Хемиун мечтал о большом архитектурном сооружении. Предложение царя возглавить небывалое строительство увлекло его.

Храмы, воздвигнутые много лет назад, казались ему вечными, несокрушимыми для всеразрушающего времени. Уже давно умерли люди, создавшие их, но они стоят, неколебимые, гордые. Но особенно любил он пирамиду царя Джосера, умершего восемьдесят лет назад.

Семиступенчатая пирамида высотой в сто двадцать локтей была в стране первой каменной постройкой такой величины. Облицованная белыми плитами, с дворами и храмами, она была окружена высокой каменной стеной. Хемиун поражался величию, красоте и мастерству этого удивительного сооружения, созданного Имхотепом.

Да, высоко стоял Джосер, но выше его был Имхотеп-мудрец, великий ученый и маг. Выше имен царей стояло имя строителя и врачевателя, спасавшего своим искусством многие жизни и передавшего его жрецам.

И вот теперь выбор царя пал на него, Хемиуна. И если Тот[10] – бог знаний и Птах[11] – бог творчества, ремесла и искусства будут к нему милостивы, он прославит свое имя в веках. Этого дара богов он ни за что не упустит. Зодчий Хемиун не раз руководил строительством храмов, сам производил для них расчеты и всегда мечтал о создании новых архитектурных форм. Изнеженный вельможа, он был энергичен, когда речь шла о большом деле. Идея небывалой, грандиозной постройки целиком захватила его честолюбивые мысли.

Все эти дни он провел в мучительных поисках соединения традиционных древних правил с новыми формами. Вот на гладком песке появляется одна мастаба, на ней вторая, еще и еще, вот восемь ступеней… Но это не ново. Если десять? И это только повторение сделанного Имхотепом. Он, Хемиун, должен сделать такое, чего еще не было. Если пирамиду, как у деда Снофру? Без ступеней, с гладкими гранями? Но пирамида Снофру ему не нравилась. Она казалась Хемиуну незавершенной. Вершина ее оканчивалась небольшой площадкой. Может быть, в ней не было гармоничных пропорций?

Хемиун протер потное лицо платком и бросил на песок. Голубая его полоса резко выделялась на теплом фоне красноватого песка, радуя глаз свежестью красок, яркостью контраста. Он взял кусок папируса с записью наружных материалов и инструментов и, посмотрев, с досадой бросил. Никаких расчетов пока сделать нельзя: нет размеров и даже формы… Он смотрит на уголок папируса… Острая его вершина лежит… Так, так… Хемиун радостно вздрагивает: найдено! Вот какой должна быть священная пирамида: форма как у гробницы Снофру, но очень строгих пропорций, размеры небывалые, а цвет – белый, любимый цвет народа Черной Земли. Из шлифованного алебастра. И без всяких украшений: величие и простота. Прямые строгие линии треугольных граней, сходящиеся в острие, устремленное в синее небо, к богу Ра – источнику всего живого. Эта вершина будет высоко поднята на могучем основании, она будет возвышаться над городом, над долиной. Она станет самой высокой вершиной и первой будет встречать утренний свет бога Ра, задолго до того, как лучи рассеют мрак у подножия, в котором будет пребывать простой смертный народ. Такова священная мысль, вложенная в усыпальницу царя Кемет.

Зодчий был в восторге от идеи, так удачно воплотившейся в форму. А как дивно сочетался белый цвет на фоне красноватых песков с синевой неба!

Решение было найдено. Архитектор задорно, по-мальчишески вскочил и сейчас же оглянулся: непристойно сановнику, хотя и молодому, прыгать, но поблизости никого не было. Князь прошел в свой кабинет и принялся за расчеты.

Через несколько дней Хемиун закончил предварительные наброски. Отличный рисовальщик, он изобразил гробницу на большом, специально изготовленном листе папируса.

Он решил сделать основание сооружения квадратным. Ступенчатая гробница Джосера, возникшая из мастаб, поставленных друг на друга, отражала их форму – вытянутую длину, в связи с чем основание было прямоугольным.

Сторона основания была задумана архитектором в четыреста шестьдесят локтей. Такого размера не было ни у одного сооружения. В этом Хемиун был уверен. Он долго думал о высоте. Если пирамида будет низкой, – некрасиво и противоречит идее. Если чересчур высокой, – нарушится гармония, не говоря уже о том, что строить будет трудно. Хемиун раздумывал, примерял, чертил и снова зачеркивал. Потом ему пришла мысль применить математический метод. Если вокруг основания описать окружность и ее радиус принять за высоту? Он долго возился с расчетом и наконец после многих усилий нашел; она составляла почти триста локтей! Невиданные размеры! Еще пересчитал и еще… И все-таки это было правильно… Он был подавлен полученной величиной и в то же время гордился ею и новизной метода. Нарисовав небольшой силуэт в точной пропорции с вычисленными размерами, зодчий остался доволен: благодаря логично связанным размерам сооружение будет стройным, несмотря на огромные размеры. Найдя основные наружные величины, Хемиун на другом листе папируса принялся за размещение погребальной камеры для царя. Она расположится точно под вершиной, в самом центре, вторая – небольшая – для царицы. Он ломал голову над распределением веса чудовищной кладки над заупокойной камерой, ведь над ней будет возвышаться сплошной камень более двухсот локтей. После долгого раздумья он решил поместить над камерой особо крупные конусные блоки, которые будут принимать на себя тяжесть и распределять ее в стороны с помощью горизонтальных выступов. Правда, эти опорные блоки будет очень трудно переправлять от мест заготовки, но это не может быть препятствием. Разве легче ломать асуанский гранит и переправлять его по реке почти через всю страну? Кроме этого, над камерой оставить пять пустот, что облегчит тяжесть верхних слоев. Он предусмотрел вентиляционные каналы, которые пронижут всю каменную кладку и выйдут поблизости от вершины. Резкими линиями прочертил ложные ходы вверх и вниз, в конце их отметил места коварных ловушек в виде нависших камней огромного веса, которые прихлопнут и раздавят каждого, кто посмеет нарушить покой царя.

На семейном совете зодчих

Через несколько дней вечером, когда спала жара, во дворце Нефермаата собрались зодчие, все близкие родственники – сам Нефермаат с женой, Итет, Хемиун, пришли Рахотеп с Неферт и молодой Нефермаат – внук Снофру. Молодежь, братья и сестры Хемиуна, ушла в сад, чтобы не участвовать на совете старших, который они находили скучным.

Хемиун любил дядю Рахотепа и его жену Неферт. Они очень подходили друг к другу. Рахотеп всегда вносил в общество оживление и суету, чем отличался от других сыновей Снофру. Его братья держались строго, чопорно, стремясь и внешне сохранить близость к живому богу. Правила предписывали сохранять величественный покой. Рахотеп смолоду не рассчитывал на трон, у него и без этого было полно дел: он любил зодчество, занимался им много, выполнял обязанности верховного жреца в Оне, да еще занимал пост военачальника. Были и другие занятия, которым он предавался страстно, – охота и рыбная ловля. Кипучая энергия пробивалась у Рахотепа наружу быстрой речью, смехом. Итет, мать Хемиуна, улыбаясь, часто говорила ему:

– И как только ты выполняешь обязанности жреца? Твоя быстрота совсем не подходит к торжественной медлительности верховного служителя богов.

– Самое тяжелое наказание для него – не двигаться и молчать, – отвечала за мужа Неферт. – Зато после жреческих обязанностей никому покою не дает.

– Я считаю самым важным и почетным своим делом быть верховным жрецом в Оне в храме Ра, – возразил жене Рахотеп. – Все мы здесь царского рода и жречеством крепим царскую власть. Это наш священный долг. Хотя в Менфе[12] весь ремесленный люд поклоняется Птаху, бог Ра стоит выше всех богов.

Нефермаат наклонил голову в знак согласия с братом. Старший из них, он был медлителен, настоящий важный сановник и верховный жрец.

– Поговорим о моем деле, – нетерпеливо напомнил Хемиун.

Нефермаат неторопливым жестом поправил пояс на повязке, ответил:

– Никогда не следует спешить в великих делах. Все вы – мои дорогие гости. Охладимся пивом, выпьем живительного вина и обсудим.

Итет стукнула легким молоточком, вошел слуга, и она приказала принести угощение. Хемиун досадливо хмурился, думал, что отцу и в самом деле некуда спешить. Все у него сделано: дети выросли, у всех есть дело. Усыпальницу он построил тебе такую, что о ней все говорят в Белой Стене.

Слуги поставили на низкие столики прохладные напитки из подвалов, медовые сласти, печенье. Госпожа знаком показала, что больше ничего не надо.

Хемиун нетерпеливо ждал, почти ни к чему не прикоснувшись. Когда все отставили бокалы и приготовились, молодой зодчий развернул свиток и начал рассказывать. Рахотеп удивленно слушал и весь напрягся, словно готовился броситься в борьбу. Нефермаат, слушая, скептически улыбался, зато Итет не сводила восхищенных глаз с сына. Молодой, сильный, полный кипучей энергии, он унаследовал от отца представительность и осанку, но в противоположность ему был быстр. Загоревшийся и взволнованный, он рассказывал горячо и убежденно. Когда он кончил, Рахотеп, подавшись вперед, как для прыжка, резко спросил:

– А ты подсчитал, сколько потребуется на твое сооружение камней, рабочих? Сколько для них еды, инструментов, древесины и всего другого? Не подумай, что говорю из зависти… Но ты задумал сделать невозможное. Мы с твоим отцом много раз руководили построением больших храмов и хорошо знаем, сколько для этого надо сделать. Да и брат подтвердит – невозможное ты задумал.

Нефермаат медленным наклоном головы выразил согласие.

– Напрасно ты задумал такое невиданное огромное дело. Вся Кемет обнищает, и все равно до конца не доведешь. Много у нас недостроенных пирамид.

– Отец! Я хочу прославить себя великим строительством!

– Скорее ты прославишь себя как разоритель страны, слезами народа прославишься. Мой совет: пока не поздно, уменьшай размеры. И зачем тебе делать пирамиду сплошной каменной? Я думаю, и брат Хуфу, да будет он жив, здоров и могуч, не согласится на такую стройку, которая грозит разорением и не будет окончена. Наш великий отец Снофру, чей голос правдив, не решился бы на сооружение, которое опасно для Черной Земли.

– У деда Снофру, чей голос правдив, было три усыпальницы, а дядя будет строить одну, – раздувая ноздри тонкого носа, сердито возражал Хемиун. Его надменная голова еще более откинулась назад, жесткий рот упрямо сжался.

Рахотеп, внимательно слушавший, сказал:

– Я полностью согласен с братом. Не надо тебе говорить о таких размерах. Уменьшай их на сто локтей по высоте и столько же по сторонам. И это будет очень внушительная гробница. Нарядишь ее белым алебастром.

– Не понимаете вы меня, зато мать согласна с моим замыслом, – сердито ворчал Хемиун.

Нефермаат добродушно рассмеялся:

– Она ни разу не строила. Ее мнение – мнение влюбленной матери в сыночка, оно ничего не значит. А мы тебе советуем как люди знающие.

– Зато мать верит в мои силы, – не унимался Хемиун.

– Одной верой ничего не сделаешь. Здесь должен быть твердый расчет, – снова вмешался в спор Рахотеп. – Какой зодчий не мечтает о великом сооружении, чтобы оно пережило века? Но твой замысел явно не по силам Кемет. Хотя как члены царской семьи мы должны поддержать тебя. Ведь ты еще должен говорить с царем. Но лучше бы уменьшить пирамиду. Но, пожалуй, это дело твое. Ты – чати.

– Как это его! – возмутился Нефермаат. – Мы, верховные жрецы храмов, где, по-твоему, будем? А разве крепость трона прадедов – не наша забота?

– Я думаю так же, как ты, Нефермаат, – примирительно сказал Рахотеп.

Неферт сочувственно смотрела на племянника. Ей очень нравился чертеж пирамиды в красках и новая форма ее, никем не виданная.

Итет беспокойно оглядывала старших зодчих. Младший Нефермаат молчал, не решаясь вступить в разговор старших, но его глаза выражали полное согласие с братом Хемиуном.

Молодой зодчий встал и, небрежно простившись со всеми, пошел в собственный дворец, раздосадованный и обеспокоенный.

Советы отца и дяди насторожили Хемиуна. Он решил еще раз все основательно и тщательно подсчитать.

В результате точных расчетов можно будет решить, реален ли его замысел. Если применить крупные блоки – это ускорит работу, увеличит прочность кладки. Но когда он подсчитал примерное количество глыб, то ужаснулся и не поверил себе. Долго пересчитывал и получил тот же результат… Этих камней, весом примерно равным шести быкам, требовалось более двух миллионов! Отец и дядя были правы! Такую работу могли выполнить только боги. Его потрясла мысль о том, что такое немыслимое количество глыб надо оторвать от скальных массивов, обтесать, сгладить, перетащить, поднять, уложить… Нет! Нет! Невозможно! Какое же количество для этого нужно резцов, пил, деревянных кольев? И огромная армия людей, которую надо кормить, одевать, возводить для них какое-то жилье… Царь не согласится на это…

И Хемиун решил уменьшить размеры. Но прежде чем переделать работу, он направился с помощниками в окрестности на разведку залежей строительного камня. Большие запасы прочного известняка были расположены северо-западнее столицы, примерно в тридцати пяти тысячах локтей. Белого алебастра сколько угодно было на восточном берегу в Моккатамских холмах, где он издавна добывался в каменоломнях Туры. Удешевить и облегчить его доставку возможно путем переправы на плотах и барках в периоды разлива, когда они подойдут почти к плато, где будет возводиться гробница.

Исходя из наличия больших запасов камня, требовалось перенести некрополь в новое место, севернее города.

«Новое так все новое…» – улыбаясь своим мыслям, думал Хемиун.

Дня четыре, обливаясь потом и ругаясь, он лазал по скалам, оценивая качество и объем залежей. За эти дни избалованный князь загорел и огрубел, но был очень доволен. Ругань же его была притворной. Порученное дело было так огромно и увлекательно, что теперь он временами опасался, что царь не согласится с большими размерами. Он подыскивал доводы, искал пути облегчения и удешевления и находил их, слушал советы строителей.

Царь неожиданно вызвал Хемиуна во дворец, и переделать он ничего не успел. Хуфу принял зодчего не в тронном зале, а по-родственному, на северной веранде, где можно было обойтись без рабов с опахалами. Хемиун низко склонил голову, чтобы поцеловать носок золоченой сандалии, но царь милостивым жестом поднял его и усадил рядом, правда, пониже, на скамейку. Отныне начальник строительства получил неслыханную честь – сидеть рядом с живым богом. Князь был польщен. Молодой царь с нетерпением воззрился на племянника, чем-то непривычно смущенного.

– Что ты мне скажешь? Или ты, может быть, ничего не сделал?

Хемиун вздохнул. Он не верил в осуществление своего грандиозного замысла. Но отступать было нельзя, и он решился.

– Нет, я все выполнил, как приказало твое величество.

И он развернул огромный свиток с изображением в красках усыпальницы. Перед изумленными глазами царя предстала, как воплощенная мечта, его пирамида. Предельно простая, но какая величавая была эта простота! Никогда никто не видел ничего подобного.

– Это будет огромное сооружение в триста локтей высотой и шириной в четыреста шестьдесят локтей. Устремленное ввысь острой вершиной, оно будет утверждать в бесконечности времени твою божественную власть над всеми живущими внизу, – услышал он слова Хемиуна.

Безмолвно Хуфу любовался прямыми плоскостями, стремительно убегающими в вечную синеву неба. А Хемиун продолжал:

– Это будет сплошная толща камня из гладко обтесанных и шлифованных глыб. Смотри, о повелитель мой! Если представить, что будет внутри ее, то заупокойная камера расположится под самой вершиной, вход в нее будет на высоте двадцати восьми локтей. Вот здесь пройдут наклонные коридоры и небольшая усыпальница для царицы. Кроме этого, еще пять пустот, все остальное будет из камня. Такую толщу невозможно сокрушить ни времени, ни человеческим рукам. А мощное основание придаст великую устойчивость.

Архитектор помолчал. Царь сидел, согнувшись над папирусом. Хемиун приступил к самому неприятному. В осторожных, но достаточно ясных словах изложил огромность затрат средств и труда, почти невозможность осуществления предложенного замысла.

Хуфу, не сводя глаз с папируса, казалось, молча слушал его, а потом сказал:

– Превосходно то, что ты сделал. Приступай немедленно к строительству.

Хемиун удивленно вскинул глаза. Вероятно, царь не слушал его.

– Но ведь я поведал твоему величеству, что всей твоей казны не хватит на это сооружение. Его надо уменьшить в высоту на сто локтей и в основании, – еще раз настойчиво повторил Хемиун.

Фараон оторвался от папируса и небрежно бросил (не допуская мысли что-то изменить в проекте):

– Храмы отдадут часть своих богатств, которые без пользы хранят в складах. Прекратим все постройки, отзовем часть крестьян, налоги поднимем. С завтрашнего дня приступай к делу. Созовем верховных жрецов храмов, они тебе помогут. Пирамиду не уменьшай ни на один палец.

Ошеломленный зодчий опустился в поклоне перед владыкой и молча покинул дворец. Самые противоречивые мысли волновали его: невероятная мечта неожиданно осуществлялась, но найдет ли народ силы воплотить ее в реальное сооружение и довести до конца, ибо Хемиун понимал, что его сооружение коснется всего народа, всей страны. Только теперь до сознания дошла вся серьезность порученного дела, но изменить ничего уже было нельзя. Грозный царь, увлекшийся идеей создания величайшей гробницы, не позволит отступить ни на палец, как он сказал. Впереди могла быть только кипучая деятельность. Другого пути для него отныне не было. Озабоченный и взволнованный, он вернулся домой, не зная – радоваться следует или печалиться.

С папирусом царь не желал расставаться. Он сидел прямой, и на его лице, обычно каменно-неподвижном, была торжествующая улыбка.

Он нашел своего Имхотепа!

На другое утро Хемиун рано поднялся с постели и после легкого завтрака в сопровождении нескольких строителей отправился на окончательный выбор площади. Четверо нубийцев несли его кресло-носилки, а четверо других шли, готовые к смене: путь был далеким. Двое слуг в больших корзинах несли завтрак и в закупоренных кувшинах пиво и вино.

После придирчивого осмотра строители вместе с чати выбрали ровную возвышенную площадь, с которой гробница будет хорошо видна со всех точек столицы и отдаленных окрестностей.

Вот здесь, на границе зеленой долины и желтых мертвых песков пустыни, поднимется вверх пирамида, символизируя собой уход живого бога в страну мертвых, которая, по представлению жрецов, находилась на западе, за этими горячими бесконечными песками. Выбранный участок отмерили и обнесли камнями по границе. Вчерне наметили и дороги для доставки глыб от близко расположенных известковых скал.

После осмотра Хемиун позавтракал со строителями в тени скалы, остатки еды были отданы слугам.

Вернувшись в город, он призвал к себе нескольких начальников строительных отрядов и приказал всем приступить немедленно к работе. Он распределил обязанности между ними. Первый отряд должен начать заготовку глыб в каменоломнях вблизи стройки; второй – сгладить и подготовить дорогу от каменоломен к строительной площадке. Начальнику третьего отряда поручалось выстроить поблизости от каменоломен поселок для рабочих, чтобы не тратить время на длинные переходы. Четвертый отряд чати направил на проведение канала от реки к рабочему поселку и к строительной площадке для снабжения водой. Пятый отряд должен готовить белые облицовочные плиты на восточном берегу Хапи[13] в каменоломнях Туры. Хемиун подробно указал всем начальникам отрядов их обязанности, после чего они занялись подбором рабочих в строительные отряды.

Все последующие дни образованнейшие жрецы храма Тота рассчитывали количество блоков и плит, медных инструментов, древесины и многого другого, что требовалось для стройки неслыханной величины. И пока эта работа подходила к концу, лица математиков становились удивленнее и озабоченнее. Никогда еще никто не видел такого огромного труда и таких затрат. Они качали головами и почти беззвучно перешептывались.

Менкаутот – верховный жрец-заклинатель – внимательно рассматривал результаты расчетов. Его глаза изумленно расширились. Он озабоченно провел рукой по лбу и, сгорбившись, глубоко задумался. Обязанность верховного жреца вынуждала его высказать царю свои опасения. Подавленный, в ожидании гнева, шел он во дворец. Особенно страшила его мысль об отрыве земледельцев, грозившем неурожаями и бедствиями.

Хуфу, сидя на золоченом кресле очень высоко, смотрел на жреца сурово.

– Твое величество! Усыпальница, задуманная чати, величественна и неизъяснима по красе. Но, согласно нашим расчетам, потребует невиданного числа людей и для них горы еды, инструментов и всего другого. В казне Кемет нет таких средств и никогда не имелось. Усыпальница в срок может быть не окончена…

Жрец невольно смолк под тяжелым взглядом царя. Каменно-неподвижный, он был грозен, недоступен, как бог. Лежа на полу, на приемах в тронном зале, сановники и послы дрожали от страха.

Даже в гневе Хуфу не переходил на торопливую речь. После некоторого молчания он высокомерно ответил:

– Никакого уменьшения моего Горизонта я не допущу. Мое государство в полном расцвете и в состоянии возвести одно крупное сооружение. Средства, которые для этого требуются, велики, но будут расходоваться постепенно, как постепенно будут и поступать. На моей земле много храмов, в них много бесполезных богатств, вот они и внесут часть их на это великое дело. Храм Тота, хранитель мудрости, первый покажет в этом пример. Отныне вся Кемет будет строить только мою пирамиду. Все другое строить запрещаю. В том числе и новые храмы.

И он знаком показал, что жрец свободен.

Менкаутот почтительно поцеловал носок сандалии в знак повиновения и, осторожно пятясь, удалился из зала.

Встревоженный и растерянный, вернулся он в храм и приказал жрецам пересчитать еще раз. Однако и эти расчеты подтвердили прежние результаты.

Менкаутот призвал к себе верховных жрецов храмов Птаха, Ра, Хнума и других. Все вместе начали обсуждать ритуал закладки Горизонта Хуфу – Ахет Хуфу[14].

После ухода жреца фараон, однако, задумался… А если все-таки Менкаутот прав и средств в стране действительно не хватит? Если, начав, он не сможет закончить, как это было с некоторыми предшественниками? Ведь не окончил же своей гробницы фараон Могучий Телом – Сехемхет… С начатой и не доведенной в строительстве даже до половины гробницы теперь растаскивают камни, засыпают ее пески пустыни. Пройдут еще десятки лет, и об имени фараона Сехемхета никто не вспомнит, лишь жрецы сохранят его в своих свитках, куда записывают все главные события в стране Кемет. Как фараон Хуфу не хотел, чтобы его божественное имя было забыто! И он этого не допустит. Его гробница будет закончена! Он примет все меры, чтобы строительство шло быстро и окончилось как можно раньше. Для этого требуется занять большее число людей. Средств не хватит? Да, у казначея их недостаточно, но Черная Земля – богатая страна. В ней много людей, которых можно заставить работать. Все население будет уплачивать налог на строительство. А как много храмов, больших и маленьких, очень богатых, с многолетними запасами зерна, тканей, и инструментов, и рабов… Все это можно с большей пользой употребить на Священную пирамиду. Ведь дарили цари храмам земли, золото, рабов, виноградники, продовольственные и другие сокровища… Теперь настала их очередь помочь своему царю. Пусть отдадут часть своих богатств, а потом пополнят их.

Хуфу вызвал к себе домоуправителя и приказал разослать вестников по храмам, чтобы верховные жрецы явились к нему.

Дня через три человек двадцать верховных жрецов явились в тронный зал и пали ниц перед владыкой. Хуфу торжественно сидел на высоком золотом троне, положив руки на резные подлокотники из слоновой кости. Ноги его опирались на скамейку из черного дерева со сложным узором из золота и лазурита. На царе была парадная красно-белая корона с обвивавшей ее драгоценной коброй для защиты от всех врагов. Все это: блистающий трон, величественный наряд царя, неподвижного, как каменный бог, – говорило об особой важности совещания. В львиных и леопардовых шкурах – отличительный знак верховного сана – жрецы расположились полукругом перед троном в ожидании.

Хуфу посмотрел сверху на склоненные спины жрецов и начал медленно, чуть глуховатым голосом:

– Настала пора, когда по нашему священному обычаю я должен начать свой Горизонт. Задуманное мною превзойдет все, что было сделано до нас на земле. Храмы – хранители древних святых обычаев – обязаны помочь мне и выделить часть своих богатств. Огромная постройка требует огромных средств. Затем я и собрал вас сюда.

Тяжелое молчание воцарилось в роскошном зале. Склоненные лица жрецов были непроницаемы. Было так тихо, словно никто из них не дышал.

Тогда Великий Начальник Мастеров храма Птаха смело поднял голову и начал, уверенный в поддержке соседей:

– Я должен сообщить твоему величеству, что храмы не могут этого сделать. Мы бережем богатства для тяжелых испытаний, которые могут выпасть на нашу страну. Так думают и другие. Твоя же пирамида может быть как у великого Снофру, чей голос правдив.

Жрец умолк и взглянул на фараона.

Хуфу сидел такой же неподвижный. Узкие глаза горели недобрым огнем. Чуть заметно трепетали ноздри. Сейчас он особенно напоминал своего отца Снофру, когда тот бывал в гневе.

Невольно голова жреца крупнейшего столичного храма опустилась ниже в знак покорности.

В это время жрец храма Ра произнес мягким голосом:

– Храм бога Солнца сделает все, что в его силах, для осуществления твоих замыслов, о повелитель, да живешь ты вечно!

Хуфу одобрительно кивнул головой. Легким жестом он снял перстень и милостиво надел на палец жреца. И все поняли, что отныне начнется еще большее возвышение храма Ра над другими, даже над первым и главнейшим храмом – храмом Птаха. И сознание многих жрецов точила сейчас завистливая мысль, почему не он первый изъявил готовность. Следующим поднял голову Менкаутот и от имени всех храмов выразил готовность помогать царю в исполнении его замысла. На божественном лике фараона появилась довольная улыбка.

Когда Великий Начальник Мастеров выходил из царского дворца, его мучила мысль, что скупость и высокомерие сослужили ему плохую службу. А эта хитрая, ласковая бестия удачно выбранным моментом обеспечила своему храму успех и первенство в глухой вражде меж храмами. С сегодняшнего дня эта борьба станет еще острее. Как он был неловок сегодня! Не мог понять остроты момента и потерпел позорное поражение. Разве требовали с храмов всех богатств?

Очень недовольный собой, он сел в свои носилки, и слуги понесли его в Анхтауи, где находился храм Птаха.

Вскоре состоялся торжественный праздник закладки царской гробницы. Фараон, облаченный в одежды Осириса, сверкающий драгоценным уреем[15] с зелеными изумрудными глазками на ярком пшенте[16], возглавлял пышную церемонию. Жрецы и жрицы в одеяниях богов и богинь, члены царской семьи, вельможи и массы народа участвовали в празднике.

Во время церемонии вбили колья и натянули веревки, ограничивающие площадь Ахет Хуфу. Под заклинания верховного жреца храма Птаха в яму под фундамент опустили жертвы закладки – череп быка, глиняные пластинки и кирпичи с именами фараона. Туда же поместили несколько разбитых сосудов и кусок строительного известняка. Вокруг отмеченной площадки вырыли канаву и пустили воду. По ее уровню и выровняли площадь, чтобы избежать перекосов сооружения. А позже жрецы-астрономы много дней занимались уточнением положения пирамиды по звездам, чтобы она была расположена строго по сторонам горизонта.

Праздник прошел торжественно. В лучах солнца парадно сияли белые одежды. Драгоценные камни, золото, серебро и электрон[17] на знатных дамах и сановниках ослепительно сверкали и придавали празднику особый блеск, яркость. Столичная знать, щеголи с удовольствием вышли на празднество, чтобы показать роскошные наряды и драгоценности; ремесленники и простолюдины, обрадованные возможностью отдыха, от души веселились, еще не представляя тех тяжестей и горестей, которые принесет невиданная постройка народу.

Весь день радостно шумела столица. На всех углах продавали пиво, вино, финики, пирожки, виноград, сласти. В царском дворце целую ночь слышалась музыка. Целые горы яств были разложены перед гостями. Юные танцовщицы развлекали гостей танцами. Лучшие певцы и музыканты услаждали божественный слух фараона, его семьи и всей многочисленной дворцовой знати.

А за белыми толстыми стенами дворца по-своему веселился народ. В глиняных кружках искрилось дешевое вино, шипело пиво. Ячменные лепешки, длинные огурцы, соленая и печеная рыба, виноград – все подавалось на пир тружеников. В бурном веселии танцевали и пели все простолюдины.

В густой черноте южной ночи мелькало множество факелов. Чад и копоть висели над городом. Песни и смех слышались всю ночь. Праздник закладки продолжался еще несколько дней и надолго запомнился народу Черной Земли.

Фараон был счастлив. Все предвещало удачу в его огромном замысле.

В городе началась оживленная суета. В небывалых размерах производились работы в каменоломнях, срочно прокладывалась дорога к строительной площадке. Вблизи нового некрополя возводился поселок для строителей. В городе не хватало людей, жилищ; ремесленники были загружены до отказа. Люди все прибывали в город и окрестности. Писцы и надсмотрщики мечтали о наживе в общей суматохе. Везде кипела работа. Город шумел, наполненный до отказа суетой и движением.

Но вместе с оживлением тихо и упорно поползли зловещие слухи, что царь задумал такую постройку, которая разорит всю страну. Шепотом люди говорили, что строительство гробницы грозит нарушить всю жизнь народа. Во много раз возрастут и без того большие налоги, начнутся трудовые повинности. Никогда от сотворения мира не было таких построек, и потребует она таких сил, что все придет в ветхость, некому будет следить за орошением земли, ремонтом плотин и каналов. Голод будет угрожать народу. Слухи ползли все дальше и настойчивей. Полиция и писцы по указу начали преследовать за них. Замеченных в распространении вредных разговоров начали ссылать на тяжелейшую работу в каменоломни.

Так начиналось строительство Великой пирамиды.