Глава «Близнецы»
Радоваться лету и солнышку у нас, в Петербурге, все равно, что пить воду китайскими палочками. Кажется, что вот только подкрались белые ночи – а уже июль три недели как закончился, впереди осенняя слякоть, потом зимняя слякоть, потом весенняя… Впрочем, на природе, на своем садово-огородном участке, в любую пору хорошо, были бы свет, вода и отопление. И надежный транспорт до города.
Пассажиров в пятничной августовской электричке битком, при этом все окна закупорены по-зимнему, наглухо, наверное, для того, чтобы людям проще страдалось. А электричка опаздывает против расписания, больше стоит, чем идет… Спрашивается, чего она стоит??? Ну, объясните людям по громкоговорителю причину! В каждый вагон ведь проведена селекторная связь!.. Нет, молчат. И вот, некий отставной пассионарий – сразу видно, что из убежденных дачников, – не выдержал, заругался длинно, по-флотски, да как хрястнет черенком лопаты в окно! – Двойные окна и раскрылись неровною дырой, почти всеми осколками наружу. Народ, конечно, загалдел, завозмущался, особенно те, кого куски стекла, упавшие внутрь вагона, могли задеть и едва не задели, но, по счастливой случайности, все остались невредимы, никто не пострадал ни телом, ни духом, зато через пробоину щедро пахнуло свежим воздухом, летним, трепетным, ароматным, аж сквозь весь вагон живительный ветерок прошел. Да еще и поезд набрал, наконец, скорость, нагоняя отставание, подбавил вентиляции.
Если бы это случилось зимой, или в дождь, того мужика-освободителя вполне могли выкинуть на рельсы, вслед за выбитым стеклом, однако стоял август, не просто теплый, но дивный жаркий, на удивление мягкий, с неутомительными, почти всегда ночными, дождями, с чистым дневным небом. Грибов завались, ягоды уродились все – лесные, луговые, садовые, июльские, августовские… В огородах под грядками корнеплодов столько скопилось-затаилось, что складывать будет некуда… А тут еще и яблоки зрели, угрожая невиданным урожаем варенья, джемов и сидровой самогонки… Какой день, ах, какой день, даже обидно такой в дороге-то проводить! Поезд три часа идет – и все ни единого облачка до самого горизонта. Короче говоря, пассажиры хватили кислороду вдоволь, задышали ровно и постепенно угомонились, утихли: кого в сон потянуло, кто в чтение погрузился, кто в плеер, кто в телефонные игры. Покопаться в рюкзаках да в сумках – и «неты» с «ноутами» бы нашлись, но тесно в вагоне для них, даже без мышек – не пристроить толком. Те, кому выпало сидеть у разбитого окна, некоторое время развлекали себя тем, что расшатывали и удаляли из прорезиненных оконных десен оставшиеся куски стекла, немедленно выбрасывая их наружу, прямо на железнодорожное полотно; действовать приходилось аккуратно, ибо кривые и острые стеклянные осколки только того и ждали, чтобы воткнуться в неосторожные пальцы и ладони, порезать, располосовать… Но сего развлечения хватило хирургам-любителям едва ли на два недлинных перегона между станциями, а потом, когда опасный оконный мусор иссяк, успокоились и они.
Мишке радостно возвращаться домой, как бы на вторые каникулы, тем более, что родные пенаты пленят его ненадолго – через десять дней лето заканчивается… А там снова лицей-интернат для юных одаренных физматов, собранных на учебу со всей России. Выпускники прежних лет именуют сие высокоученое заведение альма-матер, в знак уважения и любви, учащиеся питомцы в общем и целом тоже его любят, но зовут несколько иначе: «Тюрьма народов», впрочем, для них нет в этом «зловещем» прозвище ничего трагического и страдательного, ибо еще с советских времен повелось так его величать. Почему именно тюрьма народов? – а никто уже и не помнит. Аббревиатура официального названия лицея: РМФЛ (Российский межрегиональный физико-математический лицей им. Магницкого, а раньше был Российский центральный – РЦЛФ), учиться в нем почетно и довольно интересно. Предки гордятся на весь поселок таким гениальным сыном, еще бы!
Мишка специально не писал им и не звонил последние три недели, а они, кстати, тоже с конца июля примолкли, что странно и зело удивительно для родителей. Неужели обиделись на Мишку за его невнимательность? Ничего, не беда, у него превосходных отговорок полно, убедительных, как закон всемирного тяготения, плюс подарки всем понапокупал, на летние заработанные: и отцу, и матери, и матери отца – бабке Люсе, что с ними живет, и сестренке Надьке, и даже кошке Дашке пакетик сухого корма. От нечего делать, Мишка начинает вникать в содержание купленного в уценке покетбука – редкостная скукотень… Но выбросить пожадничал… Где-то в рюкзаке анекдоты были…
Дни все еще длинные, сумерки по-летнему тягучие, только нынешним вечером и думать нечего к друзьям нагрянуть… дабы оттянуться с ребятами по-взрослому… – нет и еще раз нет: сегодня тихий вечер в трезвом семейном кругу, сегодня предстоят подробные, однако, тщательно процеженные через сито разума, рассказы об интернатовском житье-бытье, а его, Мишки, главная почетная обязанность – поедать, не прерывая болтовни, домашние деликатесы, жевать и чавкать, на радость умиляющимся родичам. И опять рассказывать с набитым ртом об успехах в учебе, о граде Питере, о друзьях – ну, в общем, обо всем том и именно так, как предки хотят услышать. В принципе, на один раз – тоже неплохое времяпрепровождение, а ребята никуда не денутся, подождут до следующего вечера. Даже и не подождут, а просто услышат его и увидят, и обрадуются де-факто, потому как заранее никто не осведомлен о точной дате его приезда. Просто знают, что нагрянет на несколько дней перед учебным годом.
Мишка расслабился и задремал, по примеру молчаливого пассажирского большинства, а когда открыл глаза – выяснилось, что уже приехали, и это он не сам проснулся, а проводница за плечо его трясла.
– Все, сынок, приехали! Или обратно собрался?
– Нет, спасибо. – Мишка зевнул раз, другой, выныривая из сладкой дремы – косточки затрещали от потягушек…
– Дома будешь потягиваться, давай-давай отсюда, рюкзак не забудь.
– Даю-даю. До свидания. Спасибо что разбудили.
– На здоровье, миленький.
Когда-то Мишка очень переживал, что дома разношерстной немецко-сталинско-хрущевской постройки – тот, где жила его, Мишкина, семья и несколько соседских, – стоят как бы на отшибе от остального поселка. Из-за своей отдаленности они все напрочь лишены ремонта и ласки со стороны поселковых властей, и поэтому беспрепятственно ветшают. До клуба далеко, до школы тоже путь не близок казался, особенно в младших классах, фонарей-то почти нет, по вечерам одному страшно было возвращаться… Ну, это еще когда он совсем уж маленький был. Ой, что-то и сейчас жуть прокралась неожиданно, со спины, аж мурашки по позвоночнику, и теплый августовский вечер не стал помехой этому внезапному страху с ознобом. А ведь еще не темно, только-только сумерки сгущаться начали. Дорога от станции к поселку не асфальтированная, простая «убитая» гравийка, вся в глубоких колдобинах, – наверное, поэтому автомобили здесь перестали ездить, путь спрямлять, в обход через федеральную трассу идут. По крайней мере, за все время недлинного путешествия ни одной машины не проехало, ни в ту, ни в другую сторону, ни грузовых, ни каких иных… И прохожих нет, но зато увязались за Мишкой бездомные псы, целая стая, морд в шесть… Не такие уж и большие собаки, да все равно неприятно. Мишка никаких собак не боится, ни бродячих, ни питбулей, ни овчарок, но эти какие-то… жутковатые!.. Следуют за ним молча, даже не перегавкиваясь, к Мишке близко не подбегают, но и не отстают, держатся метрах в десяти. Не рычат, не воют, не визжат… лучше бы лаяли, честно говоря. Мишка идет, стараясь не ускорять шаг, а сам с трудом удерживается, чтобы поминутно не озираться, не оглядываться за спину, покрытую гусиным ознобом – посмотрел разок и попал взглядом на взгляд вожака собачьей стаи: черный пес, без пятен, глаза тусклые, но красноватым светятся, точь-в-точь, как бывает на дешевых фотографиях, когда отблеск от фотовспышки… Мишка нашел в себе мужество развернуться.
– Ну, чего надо? Еды у меня никакой нет, из дома сегодня тоже не вынесу, не надейтесь… разве что завтра придете… А ну!.. – Мишка сделал шаг, другой, рассчитывая, что собаки, услышав громкий человеческий голос и решительные жесты, разбегутся, пусть даже с раздраженным лаем, на худой конец просто отбегут, отступят… Но нет: молча стоят на месте, молча смотрят на него. Мишка добавочно струхнул от этого тихого спокойствия собачьей стаи – и тут же устыдился собственной трусости. И тут же понял: хоть ты на части его режь – ни одного шага дальше, туда, к этой стае, он сделать не в состоянии. Сейчас он спокойно развернется и дальше пойдет. Нет, надо покурить, пока время есть, пока до дому далеко. Теперь до самого возвращения в Питер о сигаретах придется забыть: предки, если пронюхают, такой плющильный расколбас устроят, такой скандал ему закатят, что мало не покажется! Вот такие уж у него дома строгости, даром что папаня сам с детства курящий. А с другой стороны – если подымить сейчас – запах изо рта уже выветриться не успеет… Но в пачке болталась последняя сигарета и Мишке показалось жалко ее выбрасывать. Вдобавок, собаки… увидят, что он при огне, животные инстинктивно избегают огня. Да чего там бояться каких-то жучек-дворняжек – не накидываются ведь, за штаны не прихватывают? Значит, курим.
Пришлось прикурить да высмолить одинокую сигарету. Невкусную, зря здоровье тратил. Пачку в кусты, спички… тоже лучше выбросить, окурок все равно куда, жвачку в зубы, сразу две мятных подушечки – авось успеет прочистить дыхание… Надо же: никто из сопровождающей собачьей стаи не отвлекся, чтобы хотя бы обнюхать, ни на сигаретную пачку, ни на окурок со спичками, – Мишка специально пронаблюдал! Нет, не страшно все это… не очень страшно… однако неприятно и… странно. Мишка сорвал на ходу граненый стебелек какого-то полузнакомого растения – полынь, что ли? – растер в пальцах обеих рук, чтобы совсем уже избавиться от табачного духа… Вроде бы малость отлегло от сердца. И дворняги приотстали, ой, наконец-то!
Долго ли, коротко ли – вот он, дом родной, прощай свободная стая, доброй охоты в других краях. Теперь жвачку выплюнуть и дополнительно продышаться! Ах, хороший аромат у полыни, освежающий!
– Уже легче! – сказал вслух Мишка и тут же поймал себя на вранье: ничего не легче, потому что ощущение тревоги, ослабнув на миг после исчезновения собачьей стаи, не только не исчезло, но даже словно бы сгустилось… Ладно, ерунда, догадаются что курил – все равно долго бранить не будут, простят ради долгожданной встречи!
Ну, надо же, какое диво дивное: бабка Люся, такая чутьистая на вино и табак (невестке, Мишкиной маме, постоянно закладывает насчет запаха Мишкиного папу, собственного сыночка, любименького, но – склонного к загулам и бытовому пьянству), а на этот раз ничего не заметила! Только засмеялась хрипло, как закашлялась, да прижала больно, когда обнимала. Старая, а ведь сильная, даром что вся словно плесенью пропиталась! Мишка наморщил нос от запаха странной какой-то гнили, кухонной, что ли?.. – аж голова кругом пошла, словно от морской болезни, – но ничего такого не сказал, потерпеть нетрудно, да и недолго обниматься. Старая стала, жалко ее.
Что за чума!? – Вроде бы не пил ничего «градусного», и недосыпа в нем нет, и уставать было вроде как не с чего, а все вокруг какое-то не такое, словно сквозь туман… Например, еще в электричке, всю вторую половину пути жрать хотел изо всех сил, даже сквозь сон хотелось домашнего супу, но вот он дома, а что ел на ужин, чем предки угощали – не помнит. Вроде ел, а вроде и как-то так… То ли вкусное, то ли не очень – ни на тарелке, ни в животе, ни в памяти ничего не осело. Столько готовился рассказывать предкам, даже репетировал, чтобы не перепутать – о чем можно говорить, а о чем нет – и вот на тебе! Будто бы весь вечер болтал о чем-то, весь вечер слушали его – все словно сквозняком из башки выдуло… Все как через сонную одурь. Перегрелся, не иначе, хотя с чего бы? Душно было в электричке, но это только поначалу… Может, это ему от выкуренной наспех сигареты в голову так ударило, что даже память и аппетит отшибло? Если бы в сигарету что-то такое было подмешано… – но нет, ничего «такого» там не было, он знает: он бы тогда после «шмали» наоборот ел бы в три горла, и наесться бы не мог. Может, недосыпы трех последних дней накопились? Да, правильно говорят: «старость – не радость», шестнадцать лет – не шутки, силы уже не те, пора бросать курение и ночные посиделки. Вот, елки-зеленые, приехал, называется… Спросить их, что ли – почему не звонили ему столько времени? От Надьки вообще ни одной смс-ки… Ладно, утро вечера мудренее. Мишка лежал, подогнув ноги, ворочался в «гостиной», на коротком «гостевом» диванчике, из которого вырос еще в позапрошлом году. Он теперь всегда на нем спит, когда из интерната на побывку приезжает. Родители у себя в спальной давно, небось, дрыхнут, только почему-то без храпа. И бабка на диво приутихла… Сколько себя помнил Мишка – бабка всегда, до самой ночи шныряет по дому, шуршит, подметает, посудой гремит, ворчит, бормочет… А сегодня смирненькая… Увы, старая, по-настоящему старая стала бабка Люся.
А Мишке не спалось, и холодок под сердцем, что возник на пути от станции к дому, все не таял, не хотел таять, напротив: то и дело переходил в мелкий противный озноб. Самое главное – не думать о смерти, о том, что все люди смертны… Мишка знал: стоит лишь поддаться и начать размышления на эту тему – такая жуть прохватит, до самого утра не отпустит, хоть кричи… Надо было что-то срочно предпринимать, чтобы отвлечься от грустного, кроме того и в туалет захотелось Мишке по малому делу; он взял со стула недочитанный сборник анекдотов «Петька и Василий Иванович», специально захваченный на дорогу для нейтрализации ненужных мыслей и чего-нибудь нудного, типа ожидания в очередях, и, стараясь не шуметь, пошел сквозь проходную бабкину комнату в туалет. Совмещенный с ванной санузел налево, а направо – крохотная отдельная «светелка», иначе говоря – чуланчик без окон, бывшая Мишкина резиденция. Теперь ее Надька захватила по праву наследования, совершенно законным образом. Свет в туалете включается изнутри, Мишка «на автомате» нашарил и включил, с детства каждое движение отработано, прежние навыки так просто не сдаются… Ух, на свету, все-таки, немного легче, нежели во тьме. Да, мрачняк, а не санузел, у них в интернате и то как-то веселее… И раковина, и ванна с унитазом не такие зловещие…
Лампочка тусклая, ватт на сорок, но у Мишки хорошее зрение, сойдет и так. Он заперся на щеколду, справил малую нужду, спустил воду – почему-то очень ржавую, аж коричневую, словно она сгнила там, в бачке, – уселся на унитазную крышку и стал читать. Точнее сказать, Мишка попытался погрузиться в чтение, но анекдоты сплошь попадались тупые, абсолютно неинтересные и какие-то такие… не родные, не живые, тревожные… зловещие. Одна муть. Издалека, из комнаты послышался медленный бой часов. Двенадцать раз, всего только полночь наступила. А он-то думал, что до утра рукой подать… Ой, как неохота возвращаться в темноту, в кровать, да и сна ни в одном глазу. Мишка поймал себя на мысли, что – да: жутковато ему выходить во тьму, пусть даже из под тусклого света… Здесь он, по крайней мере, один… хотя, по идее, от иррациональных страхов наоборот бы поближе к родным держаться… Дрянь сборничек, неумный и отстойный, какой-то утомительный. Надо же, а когда в вагоне листал – нормально катило, даже смешные попадались… Листаем дальше. А это что за…
«..выводок молочных поросят суетится в идельно чистом вольере, возле вымытой и благоухающей мамы-свинки, а служитель красивым сачком из тонкого прозрачного шелка отлавливает выбранного посетителями поросенка и несет к повару, под нож…
Но не волнуйтесь, господа, ничего худого не случится с этим нежным бело-розовым малышом, взгляните: „за кулисами“, на кухне, его уже подменили на худопородного, из фермерского хозяйства Ленобласти, а якобы жертву незаметно выпускают обратно к маме, к братьям и сестрам, к белому дню – есть, играть, верещать, радоваться жизни! И зарежут его только поздним вечером для дорогих гостей, настоящих ВИПов!..»
– Уй, блин!.. Что за бред! На фига я взялся эту гадость читать!..
От двери пахнуло вдруг сыростью, холодной-прехолодной, чуть ли ни морозной… Мишка прислушался и вздрогнул. Нет, наружная дверь в дом закрыта, неоткуда сквозняку взяться. Книжица мелко затрепетала в Мишкиных руках – это пустяки, это всего лишь от нервов, потому что ничего такого не случилось, просто в дверь поскреблись…
– Мишаня, открой-ка на секунду, мне взять кое-что надо.
Голос у папаши странный, хриплый, как с перепою, медленный и глухой. Но был без кашля весь вечер, что не часто… Вообще ни разу не кашлянул – вот это действительно странно!..
– Сейчас, пап, я скоро.
– Открой задвижку, мне сию секунду надо.
– Но я же занят, пап, не просто так сижу!
– Просто так сидишь, книжку читаешь, а мне надо. Ладно, открой дверь и передай полотенце. Белое, висит.
Да, на крючке висело полотенце, не то чтобы совсем уж белое, но если постирать… Зачем батяне туалетное полотенце посреди ночи?.. На кухне в умывальне ведь своих тряпок полно?..
Мишка придумал так: он оттянет щеколду, но дверь лишь приоткроет и высунет руку с полотенцем, ух, неохота ему, чтобы папаня заходил. Другое дело, если бы ему в туалет было нужно, тогда бы деваться некуда… Мишка одной рукой шарил по двери, ища пальцами щеколду, а другой потянулся снимать полотенце с крючка… Взгляд его зацепился за квадратное оконце между санузлом и кухней а в нем… Жиденькая челка – а это все, что после позавчерашнего «сострига» сохранилось у Мишки на голове – вздыбилась и стала торчком, Мишке и зеркала не понадобилось, чтобы почуять это, конечности враз стали ватными, он так и рухнул обратно на стульчак – пластмассовая крышка хрустнула, а руки бессильно повисли… Ой-йё-о-о!.. В стене под потолком, между кухней и санузлом, неведомо для какой прихоти, древние строители предусмотрели оконце, так вот именно в этом туалетном оконце виднелась бабкина голова… и смотрела прямо на Мишку. И это бы ничего, бабка стара и вполне могла впасть в маразм, полезла, типа, проверять – не курит ли он. Но голова ее торчала не снизу оконного проема, как это и положено всем земным ногоходам, а сбоку, словно бы бабка лежала на стене параллельно полу, на высоте свыше двух метров. А глаза у нее… неправильные… а зубы… А-а-а-а!.. М-м-маа…
– Что же ты, уродец. Открывай скорее.
– Я… я… – Никогда в жизни отец не называл Мишку так грубо, ни пьяный, ни тем более трезвый. «Я не уродец» – пытался вымолвить Мишка, но слова примерзли к зубам.
– Скорее открывай, сынок, мне в туалет надо. – Это уже мать подошла, ее голос. Но и у матери он странный… голос… Неживой.
Мишка все понял. И вспомнил! Память словно оправилась от наваждения, ожила, проснулась, отмоталась обратно, к моменту встречи… И раньше. Главное – от Надьки не было ни звука, ни смс, ни на «мыло»… И сегодня… Очень, очень, очень уж… странным получился сегодняшний вечер в кругу семьи, где все было мертво и тускло, без света, без телевизора, без смеха и шуток… И без еды, без ужина. Даже воду в самоваре не кипятили!.. И сам он был как зомби среди них, среди… И кошки Дашки нигде не было, а он даже забыл про нее узнать… И сестренка Надька ни о чем ни разу его не спросила, только сидела на диване как истукан, руки на коленях, да на часы глядела не отрываясь. Мишка читал кое-что в своей жизни… Сейчас в каждом втором покетбуке вампиры… а фильмов – без счета видел он в кино оживших мертвецов и ночных пожирателей человеческой плоти… Теперь вот – сам в сказку попал. Только не такую как в «Сумерках».
Открывать нельзя, они войдут и нападут на него и сожрут. Или выпьют кровь, и он станет как они все. Червивым, холодным и вонючим.
– Я… Не открою вам. Вы нежить. Прочь. Чур вас!.. Меня, то есть, чур… меня… от вас…
За дверью взвыли, уже не сдерживаясь, дверная ручка задергалась вверх-вниз… Щеколда слабенькая – были бы людьми, сорвали бы в одну секунду, даже Надька бы сумела… и не раз такое бывало… А сейчас не могут, ни дверь сорвать, ни стекло в оконце выбить. Нет, в принципе могут, просто им почему-то гораздо труднее стало это делать… Вот если бы он сам их позвал – чугунную стену бы разнесли, он читал, он знает… Чем, интересно, они скрежещут по двери – ножами, ножницами? А бабка? Бабка царапала стекло страшенными когтистыми пальцами… А рядом с бабкиной головой – поменьше, Надькина, тоже темная, аж синяя!.. Мишка затрясся и беззвучно, одной гортанью, загудел, словно мобильная трубка по твердой поверхности, с включенным вибровызовом, он хотел верить, что все происходящее – лишь сон, однако почему-то побоялся немедленно поверить в это и расслабиться, чтобы уже с интересом и сладкой киношной жутью досматривать этой сон-ужастик, понимая, что на самом-то деле он лежит в теплой постели, укрытый одеялом, в полной безопасности… Нет! Это точно не сон, щипай не щипай, прикусывай губу не прикусывай! Мишка проверил, на всякий случай: все буквы на книге видны, никаких несообразностей… абсурда, с точки зрения формальной логики, нестыковок – нет. Запахи, цвета – все натуральное. Перемычки, где явь могла перелиться в сновидение – нет! Разве что в электричке заснул… Точно!.. Нет, ни фига: они раньше замолчали, за две недели до этой электрички дурацкой! Нет, он не сумасшедший, это сон с явью можно перепутать, а явь со сном – ни за что! Здесь – явь! Так страшно Мишке не было никогда в жизни, даже перед парашютным прыжком. Но усиливающийся ужас, как ни странно, помог перебороть немоту:
– Вы не войдете, ведь я вас не приглашал! Я знаю порядки. Прочь!
Родственники за дверью и не подумали подчиниться отчаянным Мишкиным заклинаниям, либо растаять вместе со сновидением: бабка упорно царапала и царапала стекло и бороздки прямо на глазах становились все более заметными. Дверь они тоже прогрызут или проскребут, даже если не в силах сломать ее или сорвать, или иным каким способом преодолеть запреты, мешающие нечисти безнаказанно проникать к людям и нападать на них.
Сколько помнил себя Мишка, на стене, на белой кафельной плитке, напротив унитаза, приклеена была переводная картинка: козлоногий сатир – густая шерсть вместо штанов – с кифарой в косматых руках. Вон она, до каждой мушиной точки знакомая, какой уж тут сон, все четко: звуки, запахи, цвет, ужас… И вдруг пошевелился сатир, смотрит на Мишку, подмигивает, но ухмылку спрятал: вытянул пухлые коричневые губы и шепчет:
– Мишка, плохо дело твое, выпьют они тебя, поедом съедят, а косточки в подполе спрячут. Да, Мишка, пропадешь, будешь меж ними и вместе с ними нежитью бродить, от собственных останков далеко не отходя. Не полынь бы на пальцах твоих – уже бы съели, а так им пришлось дожидаться подкрепления нечистых сил от злой полуночи.
А Мишка уже и удивлениям неподвластен, подумаешь – ожившая анимация, он уже и похлеще насмотрелся чудес за последние пять минут, только, вот, зубы стучат и стучат:
– И… и что… делать что… мне? – Мишка сквозь ужас все-таки родил вопрос и успел подумать, что поступил правильно: даже если он оказался в таком сверхсупернатуральном, но сновидении – лучше перестраховаться и как-то там действовать, защищаться, пусть даже просто спрашивая совета!..
– Обереги надень, если есть.
– К-ка-акие обереги? – Мишка цапнул рукой, по груди у горла… Крестик в рюкзаке оставил, вот балда…
– А лучше – сюда сматывайся, к нам, здесь жить можно. А эти – сожрут, точно говорю.
– К-куда сматываться?
– В наш мир, Кудыкины горы. Здесь тоже все неспроста, и здесь жути навалом, но я-то жив, а я вон сколько дышу, землю топчу! Ого-го сколько! Лет двадцать по-вашему счету! Лезь, давай!..
И руку протягивает!
А рука у сатира – оно, конечно, и рука, не лапа, но волосатая! Пальцы, ладонь – все в черной шерсти. И когти будьте нате! Толстенные, грязные. Но живые, телесные. Тоже – если вдуматься в увиденное – страшенный чувак, однако, смотреть на него можно без озноба. И глаза не людоедские. Что же делать-то?..
Вдруг сквозь дверь в ванной, в щель, осыпав замазку, палец пролез, а на пальце коготь, да не чета, не ровня тому, что у сатира: длинный, острый, жуткий, мертвый… О… о… отцовский, что ли?.. А по другую сторону обзора ладонь у сатира вихляется, сама в себя шлепает теплыми кургузыми пальцами: «торопись, же, Мишка, спасайся, дурень…»
– Ленюк, открой. Давай, давай, читатель! Быстро, Лён! Мне в туалет надо! – У Леньки чуть сердце не лопнуло от чужого шипения, книжка шшо-к – и выпала из неживых рук, спрятавшись наполовину под стиральную машину! Книжке-то хорошо, она плоская, узкая!.. Смотрит Ленька на дверь – нет никаких когтей, и вообще это Машка, его сестра. Но вдруг она тоже вампир?..
– Прочь, нежить! Я никого не звал! Ты не войдешь!
А Маня уже с шепота сорвалась, в голос ярится:
– Я сейчас предков разбужу, понял, идиот? Открывай, мне надо, уже час там сидишь!
Ну, Ленька и открыл – куда денешься. Вот так всегда: на самом интересном месте прерывают. Теперь только завтра, после уроков можно будет продолжить.
– Что за книжка, интересная хоть?
– Только начал. Фэнтези, с вампирами, с сатирами… Стая собак.
– И не надоело тебе?
– Нисколько.
– Все равно марш спать. Уроки сделал?
– Ой, ой, командирша на мою голову. Нашла время и место спрашивать! Не сделал и тебе не советую.
Маня – Маша, сестра Ленькина, да не просто сестра, близнец-двойняшка, мама их вместе родила. Законы генетики отвергают, категорически отрицают возможность появления на свет разнополых близнецов. Однополых – сколько угодно, троих, четверых, пятерых… – хоть мальчиков, хоть девочек, а если разнополые – только двойняшки, даже если ними есть сильное портретное сходство. Лён и Маша похожи друг на друга больше, чем на старшего брата, или на папу, или на маму, и на этом основании привыкли считать себя именно близнецами. Как уперлись с самого раннего детства, так они и по сию пору – всё близнецы, да близнецы, вопреки науке! С ними и спорить перестали. Но Ленька появился на свет на двадцать минут раньше, то есть, он абсолютно законно Машке старшим братом приходится, почти как Тимка, а она все лидером перед ним кидается! Нет, дорогая сестрица Машенька: главный маршал в нашей детской диаспоре, конечно же, Тимка, Тимофей Валерьевич, ему скоро восемнадцать, следом идет он, Леонид Валерьевич, а потом уже ты, Машка, там, у подножья толпишься, массовкой, личным составом…
Но Машка – ох, въедливая и никакой покорности перед Лёном не проявляет, хотя и самая близкая, самая понятная для него, самая похожая!..
– Ну, все, Лён, ну, проваливай. Погоди… это новый Лук, да? Лён, оставь посмотреть.
– Ага, сразу посмотреть!..
– Да тише ты, будильник, всех перебудишь!
Лён внял Машкиному раздраженному шипению и тоже вернулся к шёпоту:
– Ладно, уж, на, только, чур, с собой не забирай, чтобы я утром ее не искал.
– Я ее вот сюда, на полочке лежать будет.
– А Тимка если прихватит?
– Дурной, что ли? Еще на папу скажи! Нашему Тимке приплачивать надо, чтобы он сказку в руки взял, не говоря уже о том, чтобы прочитал.
– Хорошо, спокнайт.
– И тебе глюкнайт, добрый деревянный человечек.
– Сама Буратино!
Ленька лежит – руки за голову – не спится Леньке.
Четырнадцать лет – нешуточный возраст. А до него всего четыре месяца. Правильно этот… Мишка из книжки… говорит: главное – не думать, на ночь глядя, о смерти, о бренности бытия! А как о ней не думать, когда завтра контрольная по инглишу? Это почти верняковая «пара», либо «трояк», с обязательными родительскими, особенно мамиными, пропесочиваниями. Опять возьмутся шантажировать собственного ребенка доступом к высоким технологиям. И Катя, жестокая кокетка, в его сторону не смотрит, с Васькой часами болтает, и «полтарь» он где-то потерял, все свое состояние – пятьдесят рублей… Вот, как после всего этого спокойно жить на свете? С Васькой она теплые беседы ведет, прямо воркует, не с ним, а с Васькой, которого он восьмой год считает лучшим другом! Если ты друг, а не портянка, так вникни и отойди! Да, если надо – то и пожертвуй собой, своими чувствами, в конце концов… Лён задумался нерешительно: может быть, это ему следует пожертвовать своими чувствами ради друга Васьки? Еще чего! Он первый на Катю внимание обратил, в начале седьмого класса, и Ваське доверился. Девятого сентября, после уроков, он в себе обнаружил вспыхнувшую любовь к Кате, понял, что запал навеки, и немедленно другу признался, вон, даже дату запомнил. А этот… Но Васька утверждает, что ни в кого пока особо сильно не влюблен… С чего бы ему врать? Другу? Эх, если бы у него был компьютер и «волокно», то есть – скоростное подключение к Интернету… Из всего класса, он, наверное, последний, у кого дома нет Сети! Все за это над ним прикалываются. Вот с Сетью гораздо проще было бы находить возможности и темы для внешкольного общения с Катей, которую почему-то не устраивает, чтобы ее так звали, ей больше нравится Рина. В этом смысле все женщины одинаковы: звали бы Риной – немедленно захотелось бы в Кати. Маму зовут Марина – и тоже предпочитает быть Риной. А по Лёну – Катя, Екатерина, гораздо красивее звучит, нежнее. Лён разведал, что ее сетевой никнейм, самопрозвище – Тигренок. Эх!.. Или хотя бы даже древнее сиволапое модемное, да хоть на сорок килобит… Вполне хватит, чтобы чатиться… И тогда бы они друг другу признались… Ну, он первый, как это и положено мужчине… А вдруг ей Васька больше нравится… вдобавок, безответно?.. Нет, только не это! В Интернете многое проще, если речь идет об отношениях и признаниях: красней, не красней, трусь не трусь – никто не увидит. Всегда все можно в шутку обернуть… Наведут чатовый мостик между сердцами и дело пойдет, в онлайфе и в оффлайне. А там и волокно подоспеет, предки реально обещали. Безлимитка, двадцать пять мегабит, для Петроградки, с ее дряхлыми коммуникациями, и это очень даже неплохо… Если, конечно, он не лоханется и не притащит тройку в четверти… А если образуется трояк – ждать ему Сети и компа до самого Нового Учебного Года, сиречь до сентября! И тут уж хоть назгулом кричи: родители от своего слова почти никогда не отступаются, особенно из воспитательных соображений. Тимке с Машкой хорошо, им почти по барабану Интернет и шуттеры, аськи с блогами, тем более, что Машка ежедневно у подруг чатится, они там всем змеюшником развлекаются, парням головы морочат, а ему, Лёну… Он скажет: «Рина, Тигренок… lol… Черный Викинг – это я… Угадай… lol…» Нет, тут уже смайлик с подмигом уместнее… «Как ты сразу догадалась???» Ряд смайликов. «Да, это я, Лён! Приветус! Пойдешь в воскресенье в Троицкий сад?.. Там очередной флешмоб и демонстрация за введение в русский алфавит тридцать четвертой буквы: „рыхлое г“!.. Смайлик с вытаращенными глазами… Lol… ок, Тигренок, до встречи в полдень!..»
Жаркие Ленькины мечты сменялись томительными страхами, в свою очередь уступая место ревности и надеждам, Лён и не заметил как заснул.
Да, Леонид Валерьевич Меншиков и Мария Валерьевна Меншикова – дизиготные близнецы, в силу этого генетически предопределенного обстоятельства, они похожи лицами, но сходство это не столь яркое, как, например, у сестер Вырусовых из одиннадцатого А, ну и, конечно же, с поправкой на пол: к четырнадцати годам Ленька окончательно обогнал сестру в росте и силе. Обогнать-то обогнал, но воспользоваться этим счастливым обстоятельством в ежедневных конфликтах уже не мог: нехорошо и неправильно – бить девочек, даже самых вредных, даже если она в доску своя, из самых близких родственниц. А как мечталось, казалось бы, еще совсем недавно, три или четыре года назад: не больно, не всерьез, но накостылять слегка, чтобы не подсматривала, не насмешничала, чтобы родителям не жаловалась… Теперь они с Машкой живут в разных комнатах, но зато более или менее дружно. Всего их в восьмидесятидевятиметровой трехкомнатной квартире – пятеро жильцов: отец с матерью, они с Машкой и их старший брат, Тимофей, Тимка. Валерий Петрович Меншиков и Марина Леонидовна Меншикова, урожденная Рындина, захватили, на правах родителей, лучшую комнату, хотя и без балкона, оправдываясь тем, что она «не солнечная», с окнами на север… Им-то хорошо вдвоем в одной комнате, они родители; Машке еще лучше, поскольку она одна в своих одиннадцати метрах расположилась, а им с Тимкой на двоих – пятнадцать квадратных метров, два окна, балкон, на который выходить небезопасно, оба окна выходят на юг, на современное строение в духе поздней новорусской, по выражению мамы, архитектуры, с гордым именем «Цезарь», прикольный такой домишко. Родители однажды обсуждали его, сравнивая с тем, в котором живет семья Меншиковых, а Лён случайно подслушал. И теперь он в теме: их квартира угнездилась в «модерне» от Гингера и фон Вилькена, в бывшем доходном доме, выстроенном ровно столетие назад на инвестиции дремучих лесопромышленников Колобовых. Не такие уж они и дремучие, как папа возразил маме, если сумели отгрохать на свои нетрудовые столь изящный домик. Пятнадцать просторнее одиннадцати и два в окна светлее, чем при одном, тем не менее – увы – они в этой комнате вдвоем, и Тимка старший. Вот и крутись, как хочешь. Тимке этой осенью в армию, потому что в июле ему стукнет восемнадцать, в вуз он не поступил, не захотел поступать, и «откашивать» от так называемой почетной обязанности почему-то не пожелал. Тимка вообще ничего не боится, даже армии. Если он служить уйдет, комната останется за ним одним, за Ленькой, и это здорово… конечно… Однако, в глубине души Ленька понимает, что немедленно пожертвовал бы и комнатой и пока еще не сбывшейся мечтой о компьютере, лишь бы Тимка никуда не пропадал так надолго, особенно в солдаты… Но Тимка упрям и своеволен, всегда сам решает, что ему делать и слушается только отца. Зато – по-настоящему слушается, не как хитромудрые Ленька с Машкой, которые всегда готовы обвести взрослых вокруг пальца, стоит лишь им бдительность ослабить… Да только предки почти никогда ее не теряют, даром, что тоже взрослые… С бабушкой – там да, там гораздо проще, бабушка у них доверчивая и очень добрая.
– Температура? Дай-ка лоб? Воспаление левой передней пятки у тебя, лодырь. Подъем, все уже за стол садятся.
– Все?
– Да: и папа, и Манечка, и Тим, все только тебя и ждем.
Ленька слышит, как в ванной фыркает и завывает Тимка под холодным душем, но маму бесполезно уличать в мелких неточностях… Нет, надо будет что-то такое продумать получше, чем температура, в которую зловредные взрослые так не любят верить… Скажем, потерял дар речи и не сможет полноценно работать на уроках… целую неделю. Или слух потерял. Нет, тогда к врачу потащат.
– Похоже, придется папу позвать.
– Да встаю я, встаю! Злобствуют над безответным ребенком! Ой, за что!?
Тут и Машка немедленно встряла, успела в чужой комнате без спросу нарисоваться:
– Мама, а можно я тоже его за уши дерну? Чтобы знал, что такое распорядок дня и чтобы читал книжки в положенное время в положенном месте. Туалетный читатель.
– Ах ты… ты… Ну, все, Манька… Я терпел, видят боги, терпел… – Но мать перехватила Ленькин гнев в свои теплые добрые руки, одна из которых, кстати говоря, только что отвешивала нежный, но подзатыльник, и…
– Если умоешься хорошо и быстро… Быстро и хорошо, я сказала…
– Тогда что? – Ленька навострил уши: это прозвучал особенный голос мамы, голос, который обещает… А мама никогда не обманывает.
– Тогда посмотрим. Беги же скорее, Тима уже вышел.
Ленька всегда восхищался старшим братом: и за то, что он большой, резкий и сильный, и за его бесстрашие, и за способность добровольно стоять под струями ледяной воды…
– Как вода?
– Ништяк вода. Приобщайся братишка, полезная штука! – Тимка хлопнул младшего брата мокрым полотенцем по шее, но это совсем другое дело, чем когда сестрица с подколодными подзатыльниками лезет. Да, он тоже начнет обливаться холодной водой… с завтрашнего дня… А пока и тепленькой умоется. Что же такое мама для него приготовила? Ленька попытался было угадать, а потом остановил себя: а ну как сообразит – и тогда не получится сюрприза? И стоит ли сам сюрприз того, чтобы из-за него лучшие люди вселенной голову ломали?
Сюрприз того стоил: рюкзак!
Но сначала все они позавтракали в классическом для их семьи стиле: отец молчит, весь в своих мыслях, Тимка с него пример берет, а мама и Машка стараются, щебечут за пятерых, как будто нет на свете более важных дел, чем прическа у главной героини нового сериала. Оказывается, есть еще более судьбоносные! Оказывается, федеральный питерский ТВ-канал попытался ввести в обиход закадровый плач, по типу закадрового смеха… Новатора выгнали с телевидения взашей и он теперь жалуется на произвол российских властей и спецслужб в Европейский совет по правам человека… Кошмар, Лён вынужден все это выслушивать. Да еще Машка в его сторону косится и фыркает, показывает, что уж она-то знает про сюрпризы и секреты, уж для кого для кого, а для нее – нет ничего неизвестного…
Отец на днях получил очередную премию за очередное рацпредложение, и мама тотчас пристроила ее на детские семейные нужды: Тиме пиджак, Маше косметичку, а ему, Леньке…
– Опа! Вау! Вот это в тему! Это мне, мам? Точно мне?
– Точно, точно тебе. Лёнечкин будет с ним в овощной магазин за картошкой ходить, да, мамик? На рынок?
– Не выдумывай, пожалуйста. Этот рюкзак для школы. Машенция, ты, лучше чем брата дразнить, обрежь аккуратно ниточки от этикетки.
– Еще чего! Пусть сам обрезает! Руки-ноги есть, зачатки интеллекта присутствуют – вот, пусть развивает осмысленными поступками.
– Обрежь, Маша, это ведь женское дело. И мама правильно говорит: ты сегодня с утра слишком много дразнишься. Ты мне вот что лучше скажи: как у тебя со швейными курсами, крошка?
Все знают, что Маша – главная отцовская любимица, даже Ленька к этому привык, который, в свою очередь, главный мамин любимчик, но отец соизволил раскрыть рот и это неспроста: вон как Машка покраснела сразу!
– Я… Пап… я решила бросить это неблагодарное занятие.
– Бросить? С какого же числа ты собираешься его бросить, дружок? С начала будущего месяца?
Машка краснеет еще гуще.
– С прошлого вторника.
Ого. Она даже Лёну об этом не говорила. Понятно теперь, почему годфазер терзает ее подковырками: курсы-то платные, довольно дорогие, и родители деньги заслали вперед, получается, что потратились в никуда.
Машка вроде бы готова пуститься в объяснения и оправдания, но отец уткнулся в газету, а это значит, что он занят, и что он слегка сердит на Машку, поэтому отвлекать его не стоит. Чтобы он крепко сердился на своих чад, на Тимку и на них с Машкой, такого Лён за отцом не помнит, но им всем и легчайшего папиного неодобрения за глаза и за уши хватает. Не до потери сна, правда, и ненадолго, только чтобы устыдиться и совесть слегка покормить, ибо до исправления, как правило, дело не доходит. Мама куда чаще на них шумит, но мама гораздо мягче и добрее. Вот и сейчас:
– Валера, ну что ты сразу издеваться над нашим бедным крохотным зайчиком… – О! И Машка под мамиными словами мгновенно перевоплощается в несчастного загнанного дрожащего зайчонка, серенького и едва живого, которому впору не уши драть, а усиленно кормить морковкой! – …она просто стеснялась нам об этом сказать. Она исправится.
Отец только глянул поверх газеты, и мама сразу погнала всех с кухни, благо для детской ретирады имеется волнующий предлог:
– Машенция, так ты отрежешь нитки на Лёниковом рюкзаке?..
Мамины просьбы иногда очень похожи на категорические советы.
– Ладно уж. Заходи, гостем будешь. Садись, давай его сюда. Ого, классный вещмешочек, даже завидно. Вместительный. Зиппера суперские, широкие, шикарно. Через плечо лямку никогда не перебрасывай, за шею не цепляй, это моветон даже для сумок, носи на плече.
– Да в теме я. Ты чего, неужто завидно стало, он же мужской?
– Разве что, а так бы позавидовала. Лён, ты отцу точно ничего не говорил про мои курсы?
– Фигассе! Да я сам не знал, только что услышал!
– Мам!.. Мамулечка, заходи к нам. Послушай, мамик… А как папа узнал, что я…
– А вы меня не выдадите?
– Нет, конечно!
– Ни за что!..
Мама с притворным ужасом оглядывается на дверь. Отцовские способности к «дедуктивному методу» – притча во языцех для всей семьи, и в свое время каждый из них, да не по одному разу, предпринимал попытки перенять этот метод, особое упорство Тимка проявлял, но, увы…
– Он обратил внимание на некоторые изменения в твоем поведении, а именно: ты гораздо меньше обычного треплешься по телефону с Балашовой и Кошкиной, выкройки перестали менять местоположение на твоем столе, приветствия дому сему утратили громогласность… Ну и еще всякие попутные мелочи…
– И все? Мам, а может, он просто пошел на курсы и проверил?
– Кто? Отец???
На этот убийственный контраргумент у Машки ответа не нашлось. Зато вновь вспыхнула тема: кто в следующей серии окажется бякой, возмутителем спокойствия? Настоящим мужчинам это неинтересно. Леньке не терпелось заселить вещами новый рюкзак, и он ушел к себе в комнату. Да и в школу скоро бежать… Но минут десять у него еще есть, Машка свистнет ему в час «ч», она пунктуальная. Даже Тимка, отойдя от зеркала, изъявил желание осмотреть рюкзак – «Конечно, Тима, вот он!». Старший брат со знанием дела ощупал обновку, попробовал молнию на ноготь, похвалил и бегом на улицу: ему уже бибикали ребята. А Лён стал перекладывать движимое свое имущество из старой заплечной сумки в новенький черный рюкзачило. Учебники… тетради… ручки с карандашами… Плеер, само собой. А зачем плеер без наушников? Наушники сюда. Вот бы «яблочный» плеер иметь, а не китайский, гигов этак на тридцать, со всеми прошивками, как у Санька!.. И смартфон… чтобы тоже с наворотами, как у мамы!.. А это что? Это – сиреневая хрустящая бумажка – простой десятирублевый лотерейный билет, который он был вынужден взять на сдачу, потому что автобус подходил к остановке, а у киоскерши якобы не было мелочи… Какое сегодня число? Двенадцатое апреля. А когда там розыгрыш… – уже прошел. Можно будет прямо в классе, на информатике, проверить по сети… Мало ли – вдруг ноут!.. Или, хотя бы, трубка… пафосная какая-нибудь… с проплаченным вперед трафиком… да, на год вперед… класса премиум!.. Тогда у него будет две трубки: одна вот эта вот, простенькая, для связи с домом, а другая… «Рина, погоди минутку, мне нужно заглянуть в блог и почту заодно проверить… Хочешь, прикол на твиттере покажу?..»
– Ау-у!? Лён! Я ждать не буду, я пошла!
– Всё, Мань, иду… только эти найду…
– Вон твои наушники, в новом рюкзаке, из кармашка торчат!
Коварная Машка дождалась, пока они с братом окажутся подальше от дома, войдут в здание школы, и только тогда напомнила приторно-заботливым голосом:
– Книжечку не забыл?
– У-й-ё!..
– Поздно уже возвращаться, дома почитаешь, а в школе учиться надо.
Спасибо, а то без ее советов он этого не знал! Но Лён не умел долго грустить и огорчаться, он уже прикинул про себя, что и без книги на уроках не соскучится и даже нашелся с ответом:
– Ага, особенно девочкам-ботанам! А после школы – на платные курсы кройки и шитья!
– Непременно всем расскажу, как ты отбивался от вампиров туалетными заклинаниями.
– Машка-а!..
Но сестра уже стремглав мчалась прочь по коридору, к себе в класс, понимая, что лучше, все-таки, не гневить лишний раз своего старшего единоутробного дизиготного брата-близнеца, уж кто-кто, а он точнее всех в мире знает ее слабые места и при случае спуску не даст!
В свое время, восемь лет назад, родители, после долгих и жарких споров, нашли консенсус и решили отдать их в разные классы: Лён углубленно учил физику и математику, а Маша французский и латынь. Но в главном они как были, так и остались: близнецы, роднее не бывает!