14
Полтора часа на жаре, и он вышел из тамбура электрички на подмосковной станции Столыпино, где находилась крупная конноспортивная школа. Сейчас там проходил сбор по выездке перед чемпионатом Европы. На сборе Панюрин и работал, как сотрудник ВНИИ физкультуры. Ну и тренировался немножко… Так, для себя.
Кратчайший путь от станции к конюшням был по тропинке через поле, потом по деревне. Но сейчас на поле, как это случалось по несчастливым дням, пасся бык. Панюрин боялся парнокопытных, а здесь какой-то изувер регулярно привязывал эту огромную скотину на длиннейшей веревке. Сейчас бык стоял почти поперек тропинки.
Панюрин остановился, решив вернуться и идти по шоссе, но тут впереди, издалека, из-за поля, где тропинка терялась между заборами, кто-то закричал:
– Ярик!
Присмотревшись, Панюрин узнал Таньку Весельчук, которая призывно махала рукой: давай, мол, скорей. Так вот же, показывал он двумя руками на быка между ними. Со скотиной-то как?
– Иди скорей, Ярик! – кричала Танька, которой оттуда, от забора, бык не казался страшным.
Пришлось идти. Скотина, хорошо, видимо, понимавшая мысли людей, перестала жевать и уставилась на приближавшегося Панюрина. Она стояла метрах в трех от тропинки. Ярик старался смотреть в другую сторону, всей кожей чувствуя опасность. В тот самый момент, когда он проходил мимо, бык жевнул слюнявыми челюстями, мотнул рогатой головой, дернул веревку, которая брякнула чем-то в траве, и от всего этого возник звук, вызвавший в Панюрине странное ощущение. Словно бы что-то очень знакомое, только вспомнить трудно.
Чувствуя внутри себя безвоздушное пространство, Панюрин миновал быка, и только после этого стал вновь видеть и слышать. Переведя дыхание, он вспомнил странный звук. Что-то вроде «пилль… панг!». Словно словами кто-то произнес.
Танька ждала у забора.
– Выруча-ай, Ярик. А?.. Выручишь?.. – протянула она просительно. – Ты чего, быка испугался?
– Я?.. Быка?.. – переспросил Панюрин, косясь на цепочку людей, спокойно идущих следом за ним по тропинке мимо быка. – Я, вообще-то, не тореадор. Ну да, испугался. Я их вообще не понимаю, этих вот…
Бык равнодушно пялился на прохожих и жевал траву.
– У нас в конюшне что-то красят, – продолжала между тем Танька. – А Кедр нервничает от этого запаха. Я его к тебе переставлю?.. На денек, а?..
Панюрин кивнул, приходя в себя.
Им было по пути, и они пошли рядом. Танька, обрадовавшись, еще что-то говорила, Панюрин же, которого инцидент с быком погрузил в неожиданно лирическое настроение, вспомнил, как они с ней дружили, еще когда занимались в секции, а потом даже очень дружили, все больше и больше, но тут встретился Весельчук, тренер из Арефьевского конзавода, и она вышла за него замуж. Это было очень быстро. Весельчук – хороший мужик, они дружили и с ним… И вот теперь он ее тренер, а она в сборной. Для чего и выходила за него. Все правильно.
Здесь, в Столыпине, тоже была пыльная листва, как в Москве. Жара почти тридцать, и это прямо с утра. Недоспавший Панюрин старался держаться в тени и зорко посматривал по сторонам, опасаясь новых быков. Вчера был в компании, посидели, выпили. Сильно выпили. Пилль… панг, сказал ему бык. Чем-то утренние сны напоминало. Но вспомнить опять не удалось.
В конюшне, где стояли в основном лошади из учебной группы, было несколько пустых денников. Один из них был занят инвентарем; проходя мимо, Панюрин увидел в нем сидящего на перевернутом ведре конюха из местных, по прозвищу Безумий.
Сейчас Безумий был трезв и мрачен, но приближалось время завтрака (а для Безумия – обеда, поскольку конюхи начинали работу очень рано), и все еще было впереди. Поэтому Панюрин отослал его от греха, попросив выяснить насчет опилок для денников. Где-нибудь там пусть и пьет свой обед.
Вскоре пришла Танька с Кедром, гулко процокавшим по бетонному полу, и поставила его в пустой, без подстилки, денник, на который показал Панюрин. Оглядев непривычную спартанскую обстановку, жеребец замер, потом задрожал верхней губой и взволнованно фыркнул.
– И здесь опилок нет… Ну ничего, до завтра постоит, а там я заберу, – торопливо сказала Танька, выходя из денника и задвигая засов. – Корм сама принесу, скажи конюхам. Недоуздок пусть не снимают. И еще, Ярик… все это между нами, ладно?.. Ну, у нас там свои отношения, – она кивнула куда-то в сторону, имея в виду, очевидно, сборную. – Не говори ничего. Ладно?
– Ладно, – безразлично согласился Панюрин: вот уж тайна так тайна.
Проводив ее взглядом (как ни верти, а она ему до сих пор нравилась), он переоделся и пошел седлать рыжего трехлетнего жеребца, купленного недавно Столыпинской школой со скачек. На нем Панюрин пока и тренировался.