Глава 7
СТАЛИНГРАД
Пребывание в госпитале действует мне на нервы. Я нахожусь здесь почти неделю, но изменений в состоянии почти не вижу, кроме того, что ослаб из-за строгой диеты и непривычного пребывания в кровати. На посещения коллег мне рассчитывать не приходится – им добираться сюда слишком далеко.
Хотя мы находимся около моря, уже становится холодно; я могу сказать это по сквозняку через окно, закрытому не столько стеклами, сколько крышками картонных ящиков.
Доктор, который мной занимается, отличный парень, но он потерял со мной всякое терпение, и потому он становится строгим, когда входит в мою палату и бросает:
– Послезавтра в Германию отправляется санитарный поезд. Я организовал вашу отправку на этом поезде.
– Я не хочу туда ехать.
– Но вам следует отправиться домой для лечения. О чем вы думаете?
Он рассержен.
– Меня нельзя отправлять в тыл из-за такой смешной болезни. Это хороший госпиталь, но я уже належался. – Чтобы у него не оставалось сомнения в том, что я стоек в своем желании, я добавляю: – Я должен лететь в мою эскадрилью немедленно.
Доктор в ярости. Он открывает рот, затем снова его закрывает и наконец начинает горячо протестовать:
– Тогда я сниму с себя всякую ответственность. Слышите – всякую ответственность! – Какое-то мгновение он молчит, а затем энергично добавляет: – Кроме того, я должен указать это в ваших документах на выписку.
Я складываю свои вещи, получаю документы на выписку в соответствующем кабинете и – обратно на аэродром. Здесь работает механик, который часто ремонтировал самолеты моего полка. Требуется лишь немного везения. Именно в этой момент мой отремонтированный самолет выкатывают из ремонтного ангара; так случилось, что он должен быть перегнан на фронт в авиаполк, что находится в Карпове, в 15 километрах от Сталинграда. Не могу сказать, что у меня достаточно сил для полета, я брожу, как сонный, однако приписываю это не моей болезни, а обилию свежего воздуха.
Точно через два часа я уже на летном поле в Карпове. Посадочная площадка забита самолетами, по большей части «Штуками» из нашего авиаполка, а также из соседней эскадрильи. Аэропорт не дает возможности замаскироваться, он лежит на совершенно открытой местности, имея небольшой уклон в одну сторону.
После приземления я отправляюсь искать указатели. Точная ориентация в нашем подразделении всегда была сложной задачей. Даже если я не встречу знакомых, меня выручат указатели. Благодаря им я довольно быстро нахожу штаб полка. Это сооружение в центре аэродрома – просто яма в земле – величается в военных донесениях бункером. Приходится немного подождать, пока я не получаю возможность доложить о себе командиру – он только что отправился на краткий боевой вылет с моим другом Краусом. Когда он входит в палатку, я докладываю о прибытии; командир более чем удивлен моим столь быстрым возвращением:
– Ну у вас и вид! И глаза, и все прочее – желтое, как айва.
Правду говорить бесполезно, и потому я бесстыдно вру:
– Я здесь потому, что меня выписали из больницы.
Это срабатывает. Командир смотрит на офицера медицинской службы и, покачав головой, произносит:
– Если его выписали, то я понимаю в желтухе больше, чем все доктора. Кстати, где ваши медицинские бумаги?
Трудный вопрос. На аэродроме в Ростове мне срочно потребовалось немного бумаги, и я использовал подписанный доктором документ на то, на что он лучше всего годился. Мне приходится думать быстро, и я отвечаю столь же деловым тоном:
– Как я понимаю, медицинские бумаги пересылаются курьером.
В соответствии с обещанием, данным мне десятью днями раньше, мне дают командование моим старым звеном.
Мы совершаем мало боевых вылетов и только на одну волжскую пристань в окрестностях Астрахани. Затем нашей задачей становятся объекты в городской черте Сталинграда. Советы защищают его как крепость. Командир моей эскадрильи сообщает мне, что произошло за время моего отсутствия. Изменений в наземном составе мало. От стрелка Готца до главного механика Писсарека все по-прежнему. В летном составе в связи с разного рода происшествиями изменений больше – но все новые экипажи, что я готовил, собраны в резервную эскадрилью. Жилые и служебные помещения располагаются под землей. Довольно скоро я избавляюсь от болезни и чувствую себя как дома. На следующий день мы уже летим на Сталинград, примерно две трети которого уже находятся в немецких руках. В руках русских всего треть города, но эта треть защищается русскими с почти религиозным фанатизмом. Сталинград – это город Сталина, а Сталин – это бог для этих молодых киргизов, узбеков, татар, туркмен и прочих монголов. Они появляются как сама неумолимая смерть над грудами кирпичей, они прячутся за каждым обломком стен. Для своего Сталина они – стражники извергающих огонь зверей войны, и, когда зверь действует нерешительно, умелый выстрел их политического комиссара заставляет их упасть на землю, которую они защищали. Эти азиатские ученики тотального коммунизма и стоящие за их спинами политические комиссары предназначены судьбой заставить Германию – а с ней и остальной мир – отказаться от мысли, что коммунизм является политическим кредо, подобно многим другим. Вместо этого они должны убедить – сначала нас, а затем и все народы, что они – проповедники нового Евангелия. И Сталинград должен стать Вифлеемом нового столетия. Но Вифлеемом войны и ненависти, разрушения и уничтожения.
Эти мысли занимают меня, когда я лечу на очередной боевой вылет к крепости красных. Район города, что еще находится в руках Советов, начинается сразу на восточном берегу Волги, и каждую ночь русские получают через Волгу все необходимое для Красной армии. Жестокие бои идут за жилые кварталы, за каждый погреб, за кусок заводской стены. Нам приходилось бросать бомбы с большой точностью, поскольку наши солдаты находятся всего в нескольких метрах в другом подвале или за другой стеной.
На наших фотографических картах города хорошо различим каждый дом. Каждому пилоту давали карту с точно отмеченной красной стрелкой целью. Мы поднимаемся в воздух с картой – и долго не можем сбросить бомбу из-за того, что трудно определить положение цели и расположение наших собственных войск. Когда же мы пересекаем западную часть города, что находится в руках наших войск, мы видим спокойствие и почти обычное дорожное движение. Все, в том числе и гражданские, неторопливо двигаются по своим делам, словно город не пересечен линией фронта. В западной части города остался небольшой квартал близ Волги, где засели русские и где наши войска ведут самые яростные атаки. Часто русские зенитки замолкают в полдень – по всей видимости, потому, что иссякают снаряды, переправленные сюда через реку ночью. На другом берегу Волги иваны взлетают с нескольких истребительных аэродромов в попытке сорвать наши атаки на русскую часть Сталинграда. Они редко преследуют нас над нашими позициями и обычно поворачивают назад, как только мы пересекаем линию фронта. Наш аэродром расположен недалеко от города, и при полетах в строю нам приходится делать один-два круга, чтобы набрать нужную высоту. Этого достаточно, чтобы советская воздушная разведка предупредила свою противовоздушную оборону. Я ни часа не провожу без своего звена – битва вступает в решающую фазу, мы чувствуем это инстинктивно. Здоровье меня сильно подводит, но доложить о болезни не могу, поскольку меня бы отстранили от командования, и этот страх придает мне новые силы. Через пару дней, в течение которых я ощущаю себя скорее в Гадесе, царстве теней, чем на земле, я начинаю постепенно восстанавливать силы. В это время мы совершаем вылеты на северный участок фронта, где наши войска вышли к Дону. Несколько раз мы атакуем цели около Бекетовки. Здесь зенитный огонь особенно силен, и потому каждый вылет труден. Согласно показаниям пленных, расчеты зенитных орудий здесь состоят исключительно из женщин. Когда наши пилоты утром получают приказ вылететь к Бекетовку, они всегда говорят: «Сегодня отправляемся на свидание к зенитчицам». В этих словах нет иронии, поскольку каждый, кто летал туда, знает, как точно они стреляют.
Конец ознакомительного фрагмента.